В Рождество звезды светят ярче

3

Роза Мурано печет лучшие в мире сахарные пироги, это признанный факт.

Доказательство налицо: от первого же куска все тревоги Агаты мигом улетучиваются. Конечно, этак немудрено располнеть, но, как говорит ее отец, лучше вызывать зависть, чем жалость, так что…

Агата откидывается на спинку стула и с довольным видом хлопает себя ладонями по животу.

– Ни на кого тебя не поменяю, mamma!

– Надеюсь! – радуется ее отец. – Не хватало, чтобы в моей постели оказалась какая-то старуха!

– Джузеппе! – Роза закатывает глаза и встает, чтобы убрать со стола десертные тарелки. Агата хочет помочь матери, но та заставляет ее снова сесть.

– Сиди и не дергайся. Хватит на сегодня, наработалась. Лучше налей себе еще кофе, составь компанию своему отцу.

Агата улыбается. Всегда одно и то же: мать терпеть не может, чтобы кто-то, даже дочь, совал нос в ее кухонные дела. Посуда? Для этого есть посудомоечная машина, ей нетрудно ее заполнить и нажать кнопку. Подмести пол? А на что пылесос, привыкший к ней одной? И вообще, Роза – великая жрица электробытовых приборов. Тот, кто посмеет до них дотронуться без ее разрешения, рискует быть пронзенным ее негодующим взглядом, разящим наповал. С итальянками не спорят. Никогда.

После ухода жены отец наклоняется к уху дочери.

– Вообще-то, если у тебя будет охота найти мне молоденькую, умеющую готовить лазанью, я не буду против.

– Молоденькой ты ни к чему, зачем ей старый хрыч? А по части лазаньи mamma все равно любой даст фору.

– Кто знает…

Агата улыбается. Она не верит его болтовне. Ее родители женаты уже сорок два года и не проживут друг без друга ни минуты. Их частые споры и даже ссоры из-за пустяков с хлопаньем дверью – не повод сомневаться в их взаимной любви и привязанности.

– Ты справишься? – спрашивает ее отец с неизменным итальянским акцентом, от которого так и не избавился за все тридцать семь лет жизни во Франции.

– Ты говоришь о моей работе? Придется, деваться-то некуда! И знаешь, papa, как бы меня ни огорчала порой моя работа, она не настолько утомительна, как твоя. У тебя было больше причин жаловаться.

Ему и матери Агаты было по тридцать лет, когда они поселились во Франции, в этом домике на окраине города, где живут до сих пор. Тогда они плохо говорили по-французски и не имели ровным счетом ничего. Их старшему, Антонелло, было тогда пять лет, Роза была беременна Валерией, их вторым ребенком, поэтому Джузеппе не стал дожидаться идеальной работы, ему нужно было содержать семью. Он нанялся кочегаром в котельную и проработал там до самой пенсии. Пятидневная рабочая неделя, ночные смены, работа в выходные, чтобы прокормить троих детей и оплатить их учебу… Он не хотел, чтоб Роза губила себе здоровье, горбатясь горничной или уборщицей, предпочитая, чтобы она продолжила учебу, вернулась в школу и вскарабкалась по социальной лестнице, добилась статуса, которого заслуживает. Но мать Агаты решила, что будет заниматься детьми, чтобы они не чувствовали себя заброшенными или хоть чем-то обделенными. Она осталась дома, но активности в ней всегда было на двоих. Теперь ее родителям по 67 лет. Сил у них поубавилось, разбогатеть они не разбогатели, зато горды и счастливы проделанной за жизнь работой.

– Ты нужна Хлое, побереги себя, gattina mia[2], – серьезно говорит дочери Джузеппе Мурано.

– Знаю, papa, тебе не о чем беспокоиться.

При этом она знает, что слишком много на них взваливает. В последнее время ее родители больше занимаются Хлоей, потому что Агата света белого не видит из-за работы. Они берут внучку к себе по выходным, забирают ее днем из школы, кормят обедом и держат у себя до вечера, пока Агата не вернется с работы. Никогда не жалуются, не осуждают ее, вся их забота – чтобы обе, старшая и младшая, были счастливы, и Агата безмерно признательна им за это. Ей очень повезло с родителями и с Хлоей, как и той – с бабушкой и дедушкой.

– Santo cielo! [3] – кричит на кухне Роза. – Что ты наделала, Хлоя?

Агата и Джузеппе смотрят на девочку, появившуюся в двери гостиной.

Хлое скоро десять, язык у нее подвешен на славу, как у всех Мурано, сейчас она стоит перед Агатой с гордым видом королевы, угодившей в свинарник. Она с ног до головы забрызгана грязью, но ни капельки не сконфужена.

Агата вскакивает, ей до боли жаль новенькое шерстяное пальтишко девочки, которому теперь будет очень трудно вернуть приличный вид.

– Как это вышло?..

– Я упала из-за кошки.

– Как это «из-за кошки»? – вмешивается Роза. – Ты лазила в мусорный бак? При чем тут кошка?

Агата выжидательно смотрит на Хлою. Та по своей привычке прибегает к тягучей «ковбойской» манере речи, применяя почерпнутые неведомо откуда индейские выражения.

– Не бойся, бледнолицая, кошка, то есть кот Джепетто, никуда не делась. Я выпачкалась не нарочно. Просто хотела покормить кур и упала из-за кота.

И она изображает свиной пятачок, поддев себе пальчиком кончик носа.

Агате трудно удержаться от улыбки. Между ней и Хлоей много сходства: обе рыжие, обе носят французские имена, обеим твердят, что они отворачиваются от семьи. Может, и так, но их вспыльчивость – фамильная черта Мурано.

Девочка гордо выдерживает озабоченные взгляды троих взрослых, сердясь, что те не хотят ей поверить.

Агата вопросительно приподнимает одну бровь. Вышеупомянутый жирный рыжий кот вот уже два часа, а то и больше полеживает перед камином. Маленькой хитрюге пора найти другую отговорку.

– Понятно… Наш Джепетто, как я погляжу, вездесущий.

– Везде что?

– Ве-зде-су-щий. Это когда умеешь раздваиваться-растраиваться, находиться сразу в двух и более местах. Вот же он, проказник этакий! – Агата тычет пальцем в кота. – Что скажешь теперь?

Хлоя, нахохлившись, рассматривает свои туфельки.

– Ну, так что же произошло?

– Я хотела погладить соседскую собачку.

– И?..

– Я залезла на забор и упала вниз…

– О, mamma mia! – Роза всплескивает руками и вертит Хлою, стягивая с нее пальтишко. – Сказано тебе, эта собака блохастая, не смей к ней приближаться! Она может укусить.

Агата поневоле расплывается в улыбке. Псина так себе, это верно, но такой беззубый пудель и мухи не обидит.

– Марш в ванную! – командует Роза. – Переоденешься во все чистое.

Хлоя не ждет продолжения и бежит на второй этаж.

– Как быть с ее пальто? – горюет Роза. – Совсем ведь новое! Его уже не спасти?

Надежда еще есть, Агата спешит успокоить мать:

– Ничего страшного, mamma, я отнесу его в химчистку.

– Это разорение! Лучше я сама попробую его почистить.

– Оно шерстяное, будет только хуже.

Роза ненадолго задумывается и вздыхает, побежденная.

– В чем же она пойдет завтра в школу?

– В старом! Хватит убиваться из-за ерунды, mamma, могло быть гораздо хуже.

– Да, псина могла откусить ей руку!

– Хорошо, что я не глухой и могу все это услышать! – веселится Джузеппе. – На твоем месте, cara mia[4], я бы поспешил наверх, проверить, как там дела, вдруг страшный зверь запрыгнул туда, чтобы загрызть нашу малышку?

– Bifolco! [5] – огрызается Роза и идет наверх.

Агата с улыбкой поднимает с пола пальто, засовывает его в целлофановый пакет и тоже поднимается в ванную. Хлоя рыдает там горючими слезами.

– Виданое ли дело! – Роза со вздохом приподнимает ее густую шевелюру. – Понадобятся часы, чтобы привести твои волосы в божеский вид. Сплошной колтун! Живо под душ!

Хлоя так жалобно смотрит на Агату, что у той сжимается сердце. Она знает, что девочке придется теперь долго расчесывать свои кудри и что хотя бы поэтому она впредь не подойдет к соседской собаке даже на пушечный выстрел. Непомерное наказание за невинную шалость! Агата видит, что ей сейчас хочется одного – забиться в какую-нибудь щель.

Она гладит Хлою по щеке и поворачивается к матери.

– Мы поедем домой, mamma, Хлоя примет ванну там, а потом сделает уроки, так будет проще.

– Но она такая грязная! Что будет с сиденьями твоей машины?

– Дай мне банное полотенце.

Роза со вздохом поворачивается к внучке.

– E domani, non farmi la stessa stupidità, chiarro?[6]

– Хорошо… – пищит провинившаяся.

Роза наклоняется и звонко чмокает внучку в щеку.

– Dai, smamma![7]

Войдя, Агата запирает дверь квартиры на ключ и снимает пальто.

– Скорее раздевайся, Хлоя, а я пока наберу тебе теплую ванну.

– Только потом я сама, ладно?

– Да-да, потом – сама! Но я помогу тебе с волосами.

– Ладно.

С недавних пор Хлоя стала очень стыдливой и предпочитает уединяться, чтобы раздеться. Теперь ей не придет в голову снять одежду в чьем-либо присутствии, даже при Агате.

Та помнит, что она была в ее возрасте совсем другой. Она не стеснялась предстать голой перед своей матерью, единственным человеком, чьей оценки она не опасалась. Но зачем сравнивать себя с Хлоей? Они в разном положении. Хлоя никогда не будет относиться к Агате как к матери, и причина этого проста: Агата ей не мать.

Она всегда думает о том, почему опекает Хлою вот уже пять лет, с комком в горле. Эта мадемуазель, которой вот-вот исполнится десять, – дочь Валерии, старшей сестры Агаты. У них с Валерией три с половиной года разницы, в детстве они были не разлей вода. Но Валерия страдала от душевного недуга, который в конце концов их поссорил. Она становилась все более агрессивной, непостоянной, в два счета переходила от хохота к слезам, от раздражения к неуемной радости. В школе с ней никто не хотел знаться. Она плохо успевала, была нелюдимой, все считали ее чудаковатой. Агата тоже. Родная сестра все больше ее пугала, и кто мог ее за это осуждать? У Валерии случались приступы неистовства, когда она кричала, всем раздавала тумаки, ломала и била все, что попадалось ей под руку, чтобы уже через секунду превратиться в невинную овечку.

Шизофрения. Диагноз прозвучал, как падение ножа гильотины, страшный и одновременно принесший облегчение. Сестры уже стали друг дружке чужими, и ни ту ни другую нельзя было в этом винить. Перед своим девятнадцатым днем рождения Валерия покинула отчий дом. Агате было тогда шестнадцать. С тех пор ее сестру не видели ни в лицее, ни на районе. Иногда та давала о себе знать: утверждала, что колесит по Франции в грузовичке, переделанном в домик на колесах, и вполне счастлива. Зато своих родителей Агата никогда не видела такими несчастными и потерявшими покой, как в тот период. Прошло семь лет, и Валерия объявилась опять. Семь лет… Она успела родить, но растить ребенка не могла и не хотела. Она осела под Парижем, в Ланс-ан-Веркор, с друзьями, приверженцами альтернативного образа жизни, без обязательств, привязанностей, детей… Хлое было тогда всего полтора года.

Это была очаровательная веснушчатая малышка, не понимавшая, что с ней происходит. Она еще не ходила и беспрерывно улыбалась. Всего за десять минут все Мурано без памяти ее полюбили.

С тех пор минуло почти восемь лет. Валерия уехала без тени сожаления, оставив Розе и Джузеппе бесценный сверток. Те окружили появившуюся откуда ни возьмись внучку любовью и заботой. Им пришлось полностью изменить свою жизнь, привычки, дом, бюджет… К тому времени Антонелло, их сын, уже вернулся жить в Италию, в Пьемонт, но делал все возможное, чтобы им помочь. Что до Агаты, то она тогда еще только закончила учебу. Хлоя прожила три года у бабушки с дедушкой, а потом судья лишил родительских прав ее мать и вверил опеку Агате, получившей на это благословение от своих родителей, которые были изнурены и уже стары для воспитания маленького ребенка. Не то что Агата – 25-летняя, полная энергии, у которой вся жизнь была впереди и которая только что пришла работать в «Галерею Артман». Сегодня она ни о чем не жалеет и готова ради счастья племянницы на все.

Валерия иногда звонит дочери, та выслушивает слова, не имеющие для нее никакого смысла, несбыточные обещания вернуться. Мать живет в ее снах, у которых нет шанса сбыться, и она это знает. Жизнь несправедлива.

Агата идет в ванную, наливает полную ванну теплой воды, взбивает пену. Игрушки на бортиках ванны вызывают у нее улыбку. Как быстро летит время! Кажется, только вчера они принимали ванну вместе с Хлоей…

– Я готова! – кричит та из своей комнаты. – Пены много?

– Хватит на целый полк, милая! Ее столько, что уже ничего не разглядеть!

Появляется довольная Хлоя, обмотавшаяся широким полотенцем.

– Отвернись! – требует она от Агаты, готовой выйти.

– Просто отвернуться? Я думала, ты хочешь остаться одна.

– Мыться хочу одна, а играть – с тобой. И потом, кто, если не ты, займется моими волосами? – Она корчит гримасу.

Играть? Выходит, малышка все еще здесь. Агата с трудом удерживается от смеха, ей нравится, что племянница не торопится взрослеть.

– Все, я в воде!

Повернувшись, Агата видит только ее торчащий из пены нос.

– Играем в «ни да, ни нет»? – предлагает Агата Хлое.

– Да ну!

– В «угадай, кто я?»

Девочка мотает головой.

– Во что тогда?

Хлоя пожимает плечами. Агата садится на край ванны. Она знает ее как облупленную.

– Тебя что-то беспокоит?

Помолчав несколько секунд, Хлоя решает признаться.

– Ты опять поздно вернешься завтра вечером?

Вот что ее гложет… Агата вздыхает.

– Да, зайка, так продолжится еще несколько дней, мне очень жаль…

– Ты обещала, что это кончится сегодня.

– Знаю, прости меня, очень тебя прошу.

Она не станет морочить ей голову разговорами, вроде «знаешь, у взрослых нет выбора, им приходится изменять своим обещаниям», девочке и так плохо, чтобы ее добивать. Последние недели Хлоя очень старалась, она забыла о совместных с Агатой выходных, о кино по средам, в одиночестве делала домашние задания, сама себя занимала, совсем как взрослая… У нее есть все основания сердиться на Агату. Та обещала ей, что как только украсит магазин к Рождеству, станет возвращаться домой раньше. Агата злится за это на саму себя.

Она натягивает на голову раздосадованной племяннице шапочку для душа, выпрямляется, поднимает правую руку и провозглашает:

– Торжественно клянусь, что это продлится не дольше недели начиная с сегодняшнего дня. Если я изменю – опять – своему обещанию, то буду приговорена носить эту шапочку для душа столько дней, сколько буду нарушать свое обещание.

Хлоя прыскает.

– И наклеишь себе усы!

– И наклею себе усы! – подхватывает Агата.

Да поможет ей небо! Хлоя будет неумолима.

Агата опускается на колени, протягивает руку и убирает с ее лица пену.

– Поверь, мне действительно жаль, что приходится изменять своему обещанию. Я постараюсь в два счета удовлетворить все требования этого негодника патрона.

– Он противный?

– Вообще-то нет, совсем не противный.

– Значит, он красавчик?

Агата улыбается и вскидывает обе руки.

– Да, признаюсь, но ведь ему необязательно это знать?

Хлоя весело мотает головой.

– Ты помнишь, что у меня тоже будут рождественские каникулы, одновременно с твоими? – спрашивает ее Агата.

– Правда?

– Да, мое сердечко. Не успеешь оглянуться, как они начнутся.

– Еще целый месяц!

Она гладит Хлою по щеке.

– Верно, через месяц. Все, а теперь мойся, когда закончишь, я приду и вымою тебе голову.

Агата выходит и затворяет за собой дверь. Каких бы изменений ни потребовал Александр Артман, ей не придется щеголять в шапочке для душа и с усами, потому что в этот раз она сдержит слово.

Она падает на диван, запрокидывает голову на подушки, закрывает глаза.

Одна неделя.

Ни дня больше.