Вальсингамские девы

Глава 3

– Что такое?

Кристин подняла равнодушный взгляд на Кэтрин – та с неудовольствием смотрела на сестру и на ее глиняную миску, полную каши.

– Эта каша отвратительна, – угрюмо ответила Кристин сестре.

Она солгала: на самом деле, причиной ее задумчивости была не пресная пшеничная каша, а мысли о красивом лендлорде, что пристально и восхищенно глядел на Кристин в церкви, и девушка с упоением размышляла о том, что мог значить его взгляд.

– Отвратительна? – Кэтрин нахмурилась. – Даже Кэсси ест эту кашу, и ей она не кажется отвратительной.

– Само собой, ей не кажется! Дай ей хоть помои, она и их съест, – издевательски пробормотала раздраженная Кристин.

– Как ты можешь? – резко спросила Кейт, возмущенная обидными словами о младшей сестре. – Извинись сейчас же!

– Не буду, – пожала плечами Кристин. Она взглянула на Кэсси: та усердно зачерпывала деревянной ложкой кашу и, увлеченная своим занятием, не смотрела на сестер. – Эта дуреха совсем ничего не поняла.

Лицо Кэтрин напряглось – она не могла смириться с тем, что Кристин так пренебрежительно относилась к бедной Кассандре.

– Не ее вина в том, что она родилась нездоровой! Господь послал ее нам! – процедила она сквозь зубы. – Постыдилась бы говорить такое!

Разозленная нотациями старшей сестры, Кристин сердито бросила ложку на стол и стремительно покинула дом. Кэсси вздрогнула от стука деревянной ложки о такой же стол и вопросительно взглянула на Кэтрин.

– Все хорошо, милая. Кристин захотела прогуляться по полю, – успокоила ее Кейт, привыкшая ограждать младшую сестру от огорчений.

– А можно я тоже пойду погулять? – спросила Кэсси, слизывая с тарелки остатки каши.

– Я же говорила: так делать некрасиво! – увидев поведение сестры, строго сказала Кейт.

Кэсси тотчас прекратила свое занятие и поставила тарелку на стол.

– Кэти, я могу погулять? – вновь с надеждой спросила девушка.

– Мы должны дождаться отца.

– А-а-а, – разочарованно протянула Кэсси. – А когда он вернется?

– В скором времени он уже будет здесь. Знаешь, что? Давай-ка починим твое платье, – сказала Кэтрин, поднимаясь из-за стола и убирая грязные тарелки. – Но сперва вымоем посуду.

Она схватила тарелки, вышла во двор, тщательно вымыла их в бочке с водой и вернулась домой. Затем Кэтрин достала из сундука с одеждой порванное платье Кэсси и принялась чинить его короткими незаметными стежками.

– Откуда здесь такая дыра? – поинтересовалась Кэтрин у сестры.

– Где? – равнодушно отозвалась та. – Не знаю, Кэти.

Кэсси уселась на свой тюфяк и принялась играть с отвратительной соломенной куклой, которую любила, несмотря на уродство последней. Других игрушек у девушки не было.

– Милая, постарайся быть аккуратнее, хорошо? – ласково сказала ей Кейт. – Ты же знаешь, что вещи нужно беречь? Ты постараешься?

– Угу. Можно я пойду погулять?

– Нет. Отец еще не вернулся.

Кэсси грустно взглянула на Кэтрин, отбросила куклу в угол и принялась следить за тем, как сестра ловко зашивает ее рваное платье. Увидев любопытство на лице младшей сестры, Кейт ласково улыбнулась и погладила ее по кудрявым волосам.

«Бедная Кэсси! Она не осознает того, что Кристин не испытывает к ней ни капли сестринской любви! Но, должно быть, так и нужно: Господь нарочно оберегает ее больной разум от обид и сожалений» – с грустью подумала Кэтрин.

Охваченная обидой на упреки Кэтрин, Кристин поспешила скрыться далеко от дома: она села под большим, покрытым весенними почками дубом, укуталась в свой прохудившийся шерстяной платок и со слезами на глазах принялась размышлять о своей нищете. Вальсингам, что два века назад был большой, цветущей и богатой деревней, но постепенно превратившийся в вымирающую крошечную деревушку, сковывал тщеславную красавицу. Кристин чувствовала себя запертой в темном каменном доме Глоуфордов: глиняный пол, холодные стены, потрескавшиеся рамы единственного окна – все это давило на девушку, лишало радости и покоя. При всем при этом, ее жизнь отравляла младшая сестра: Кристин недолюбливала Кэсси за то, та требовала деликатного ухода, как редкостного вида цветок, и была полна зависти того, что отец любил Кэсси сильнее, чем ее. И Кэсси была так красива, что сердце Кристин истекало ядовитой желчью зависти к красоте больной сестры. Девушка была в отчаянии, и самой сокровенной ее мечтой было сбежать от умирающих вальсингамских руин. Однако ей не хватало храбрости решиться на такой смелый шаг.

«Как поступить? Я засыхаю здесь как растение, лишенное влаги! Что ценного есть в моей жизни? Красота? Лишь меня в церкви заметил лендлорд… Он бросал на меня такие восхищенные взгляды! Он так красив! Но разве может он заинтересоваться простой бедной девушкой? Лишь в сказках! – с горечью подумала Кристин, и слезы отчаяния и безысходности вновь заструились по ее щекам. – Вырвусь ли я из этого темного угла? Когда я, наконец, буду жить в своем собственном красивом доме, кушать сладости и носить нарядные платья?»

Когда стемнело, Кристин вернулась в ненавистную ей лачугу, где ее ждал горячий ужин и молчаливое неодобрение старшей сестры. Аппетит у Кристин отсутствовал, ведь в очередной раз трапеза представляла собой пресную кашу, которой девушка пресытилась давным-давно. Сняв с себя башмаки и повседневное рабочее платье и оставшись в грубом нижнем, Кристин, не обращая внимания на сестер и отца, улеглась на свой тюфяк, лицом к стене, и нарочно скрыла голову под одеялом.

– Ты не приболела? – озадаченно спросил пастор Кристин, заметивший мрачное настроение дочери. – Скоро будет вечерня, и тебе нужны силы. Поешь, дочь моя.

– Я не голодна, – коротко ответила та, не желая вести разговоров.

– Тогда ты сможешь отведать каши лишь завтра утром. Не разделив с нами вечернюю трапезу, ты останешься голодной – Пастор был обеспокоен поведением средней дочери: ранее Кэтрин сообщила ему о том, что Кристин вновь ушла из дома.

– Мне не до каши, папа. Мне плохо, – безразлично солгала Кристин. Она не желала идти на вечерню: проповеди отца о благородии нищеты пресытили ее угнетенную этой самой нищетой душу. Объятая меланхолией и чувством безграничной безнадежности, девушка мечтала остаться одной.

– Вот еще! Ты не можешь пропустить вечерню! – настойчиво сказала Кейт, недовольная упрямством сестры.

– Я не пойду, – тихо, но твердо сказала Кристин.

– Но разве святой Христос прекращал проповедовать, когда его одолевали недуги? – поучительным тоном сказал ей пастор.

– Оставь ее, папа. Бог видит ее сердце и знает, что в нем происходит, – сказала Кэтрин отцу: она разгадала план сестры увильнуть от вечерни, но промолчала, решив, что Кристин пойдет на пользу побыть в одиночестве и подумать над своим «нечестивым» поведением. – Только прошу тебя, Крис, помой тарелки. Я не успеваю.

Ответом Кристин был раздраженный вздох.

Четверть часа спустя, пастор, Кэтрин и Кэсси надели свои лучшие платья и поспешили в церковь.

Кристин долго орошала слезами свою бедную постель, но, успокоившись, взяла глиняные тарелки и, выйдя во двор, принялась мыть их щеткой со свиной щетиной. Вдруг, в очередной раз ощутив горький прилив сожаления о своей напрасно угасающей жизни, Кристин не смогла сдержать порыв злости и, схватив одну из тарелок, с силой бросила ее на землю – та разбилась на несколько крупных кусков. Собрав осколки, Кристин вернулась в дом, поставила чистые тарелки на полку, вновь легла на свой тюфяк и горько заплакала. Когда Глоуфорды вернулась с вечерни, девушка уже спала, утомленная переживаниями и черными мыслями, но Кэтрин разбудила ее, чтобы та послушала отрывок из Писания, что каждый вечер читал пастор Глоуфорд.

– Здесь не хватает одной тарелки, – заметила Кэтрин, бросив взгляд на полку.

– Она выпала у меня из рук и разбилась, – угрюмо сказала ей Кристин.

Кейт села рядом с ней на тюфяк, усадила рядом с собой полную радости от возвращения домой Кэсси, и семья принялась внимать строкам Писания, которые с чувством читал пастор Глоуфорд. Голос пастора то затихал, то наполнялся силой, то мягкостью, то грозным предупреждением о тщетности бытия и ужасных последствий грехов. После прочтения очередного отрывка пастор отложил книгу. Семья взялась за руки и помолилась, но сердца двух из четырех были безразличны к молитвам: сердце Кристин было уязвлено темными мыслями и чувствами, а сердце Кэсси совершенно не внимало молитве, и девушку больше занимали мысли о завтрашнем дне, ведь она и местные мальчишки сговорились ограбить яблоню старого ворчливого соседа. Во время молитвы Кэсси с восторгом следила за пауком, ползущим по стене и скрывшимся в одной из щелей.

– Завтра, после утрени я пойду к нашему новому лендлорду, – завершив молитву, сказал пастор.

– К графу Дрэймору? – воскликнула ошеломленная новостью Кристин. – Зачем?

– Чтобы иметь с ним разговор о нашей церкви. Я подошел к нему сегодня после службы, но он торопился, однако пригласил меня на аудиенцию в свое поместье.

– Но разве он не в силах приехать собственной персоной? – Кристин надеялась вновь увидеть этого лорда и смутно чувствовала необходимость ввергнуть его в еще большее восхищение ее красотой.

– Граф Дрэймор – высокородная особа. Думаю, мы никогда больше не удостоимся чести увидеть его в Вальсингаме, – с легкой усмешкой ответил ей пастор.

Сердце Кристин упало: ее вдруг охватило непреодолимое желание увидеть графа, но слова отца разочаровали девушку.

– Надеюсь, во время моей аудиенции вы не будете предаваться лени, а приберетесь в церкви, – объявил пастор дочерям.

– Когда ты вернешься? Ты успеешь к ужину? – забеспокоилась Кэтрин: она ревностно следила за тем, чтобы отец не голодал.

– Думаю, да. А теперь нам следует отдохнуть от дневных трудов.

Семья улеглась на свои убогие постели.

Первой всегда засыпала Кэсси, но в этот вечер она была полна энергии, и ей отчаянно хотелось затеять шалость.

– Кэти, давай споем песенку? – вдруг раздался в темноте ее звонкий голосок.

– Уже поздно, милая, нам нужно спать, – ответила ей Кэтрин.

– Но мне не спится. Давай споем!

– Боже, Кейт, успокой ее! – раздался недовольный голос Кристин.

– Крис, тебе следует быть сдержанней, – строго сказал ей отец. – Кэсси, мы обязательно споем, но завтра.

– Но я хочу сейчас! Это такая веселая песенка про курочек…

– Да замолчи ты, наконец!

Громкий окрик Кристин испугал бедную Кэсси – она тут же замолчала и глубоко задышала от страха.

– Бог накажет тебя за это! – прикрикнула Кейт на Кристин, осведомленная о том, что означает это тяжелое дыхание Кэсси. – Ты напугала ее! Кэсси, иди ко мне.

Кэсси быстро перебралась на тюфяк Кейт и обняла сестру за шею. Она никак не могла отойти от испуга и не могла понять, чем же она так рассердила Кристин – ведь ей всего лишь хотелось спеть песенку про курочек!

Но Кристин было совсем не совестно: она закрыла уши ладонями и пыталась не слышать вздохи Кэсси, которые лишь раздражали ее.

Утром Кэсси стало дурно: ее лоб горел и был покрыт обильной испариной, а кожа была горячей и влажной. Девушка не пошла на утреню. Кэсси долго ворочалась на своем тюфяке, но все же смогла уснуть. Узнав о том, что Кэсси плохо, соседи Глоуфордов пообещали принести для нее немного молока.

После утренней службы пастор Глоуфорд направился в поместье графа Дрэймора – Риверсхольд, в котором за все время своего пребывания в Вальсингаме не был ни разу, так как старый лендлорд никогда не интересовался судьбой своих крестьян. Пастор шел пешком: он любил пешие прогулки, и в такие моменты чувствовал себя полным сил. Лошади у него не было, а беспокоить прихожан своими проблемами он не желал, да и лошадь в деревне была лишь одна. Поэтому, переодетый в свой лучший костюм, давно затертый и залатанный руками Кэтрин, пастор Глоуфорд шел по пыльной дороге в Риверсхольд. По пути пастор молился о том, чтобы Бог внял молитвам его прихожан, повернул к ним сердце лорда Дрэймора и внял их нуждам. С собой он нес большой пожелтевший ватман со старым чертежом церкви, желая показать его графу, с целью возможной ее реставрации. Как ни странно, пастор верил новому лендлорду и считал, что сам Господь привел его в Вальсингам. Но вдруг пастор вспомнил о болезни Кэсси и разволновался: как чувствует себя его сокровище? Однако знание того, что за ней присматривает Кэтрин, успокоила его: лицо пастора просветлело, и он с новыми силами и надеждами в сердце твердым шагом направлялся в поместье.