Вечная команда

Глава 9

Рейнджер с грохотом ставит набор керамических мисок на стойку, разбивая одну пополам. Он буквально кипит от злости — выпекается в вихре сахара, масла и муки. Его слова, сказанные прошлой ночью: «шлёпнуть тебя по заднице и оставить отпечаток руки в муке», — на мгновение всплывают у меня в голове.

— Ты в порядке, чувак? — спрашивает Тобиас, пытаясь легонько дотронуться до плеча друга. Рейнджер игнорирует его и продолжает взбивать все ингредиенты, необходимые для лимонного пирога с безе.

— Культ? — Рейнджер что-то бормочет, но больше похоже, что он разговаривает сам с собой, чем с кем-либо из нас. — Моя сестра была убита культом?

Черч достаёт страницы из конверта из плотной бумаги и изучает их, в то время как остальные из нас оглядываются по сторонам и пытаются сами что-нибудь разглядеть.

Здесь снова есть тот символ, тот самый, что на камне, рядом с уникальным почерком Дженики. Неудивительно, что Черч утверждал, что записку могла написать только она; её почерк похож на подпись.

«Это символ, который я видела на камне над кроватью Либби. Она выхватила его обратно, когда я спросила об этом, и издевательства стали ещё хуже. Намного хуже. Я об этом не думала, пока не нашла этот ключ. Пока я не увидела их в лесу, одетых в их мантии и маски.

Адамсон и Эверли, две разные школы, но с одной историей.

Мне не нравится, как это выглядит — ни мне, ни кому-либо другому, кто вляпается в эту неразбериху.

Опасность здесь очень, очень реальна».

Черч переворачивает страницу, не дожидаясь, чтобы посмотреть, увлечены ли остальные чтением вместе с ним.

— Где, чёрт возьми, мои лимоны?! — Рейнджер рычит, опрокидывая вазу с фруктами. Яблоко перекатывается через кухонную стойку и подпрыгивает на полу. Мгновение я пытаюсь решить, стоит ли мне подойти к парню или ему нужно побыть одному, останавливаясь на последнем, когда он смахивает деревянную миску со стойки предплечьем.

Кроме того, я чувствую, что нам всем нужно быть начеку, чтобы понять, из-за чего он здесь на самом деле бушует.

На следующей странице показан тёмный рисунок, выполненный углём, который ужасно похож на дверь, ведущую в туннель, как, скажем, та, на которую мы наткнулись в прошлом году во время весенних каникул.

«Лайонел — единственный, кто ещё дарит мне радость, единственный человек, который забирает мою боль. Когда он рядом, мне не нужны таблетки Джека или чрезмерная самоуверенность Рика; мне нужен только он. Он держит меня за руку так, как мальчик всегда должен держать за руку девочку — как будто он скорее умрёт, чем отпустит её, но также как будто он помог бы поднять её в небо и попрощаться, если бы она этого захотела.

Мне не следовало вести его по этим ступенькам или тащить в лес.

Это моя вина.

И я хочу убедиться, что я единственная, кто заплатит за свою ошибку».

— Становится мрачнее, и быстрее, — произносит Спенсер, когда я отрываю взгляд от страниц дневника, чтобы посмотреть ему в лицо. Он немного вспотел, как будто потерялся в этом моменте, как будто только что осознал, что то, что случилось с Дженикой, может очень легко случиться и с нами.

Я облизываю губы, когда Черч снова перелистывает страницы, беру Тобиаса за руку, когда он наклоняется, чтобы схватить мою. Мы обмениваемся взглядами, прежде чем повернуться обратно и оказаться лицом к лицу со страницей, заполненной этой W-образной руной, нарисованной красным, снова, снова и снова.

«Они знают, что мы знаем.

Братство Священнослужителей.

Они услышали, как мы крались, и они знают.

Я думала, что если отправлюсь домой на каникулы, то там буду в безопасности. Но судя по тому, как мой отец смотрит на меня, я не думаю, что это правда. Больше нет».

— Рейнджер, — говорит Черч, поднимая голову от страницы, чтобы посмотреть, как его друг вкладывает каждую унцию гнева и разочарования, которые он испытывает, в пирог с лимонным безе. Он взбивает сахар, муку, кукурузный крахмал и соль в кастрюльке с таким видом, словно они должны ему денег. Затем ему нужно будет перемешать лимонный сок и цедру, молоко и сливочное масло, затем осторожно добавить горячую смесь к нескольким яичным желткам, не доводя их до готовности. Это чертовски сложно: поверьте мне, я испекла слишком много лимонных меренг, чтобы сосчитать. О, и ещё меня ударили по лицу несколькими моими пикантными неудачами. — Ты в порядке?

— Нет. — Рейнджер оборачивается, его челюсть дёргается от гнева, сапфировые глаза становятся угольно-чёрными от ярости. — Нет, я не в порядке. — Его внимание переключается на меня, и я сглатываю. Он думал, что напугал меня раньше? Не-а. Хотя, может быть, немного сейчас. «Да, и ты вроде как в восторге от этого. Ненасытная сука». — Мне нужно раздеться.

Сейчас он дрожит, и всё же всё, о чём я могу думать, это: «как сильно ты можешь любить парня, который раздевается догола, надевает фартуки с оборками и выплёскивает свой гнев наружу?» Ответ таков: «всей силой, что у тебя есть». Я прикусываю губу.

— Ничего, если я разденусь? — спрашивает он, и отвечает Черч, элегантно указывая в направлении друга.

— Раздевайся, пожалуйста, — говорит он и снова переворачивает страницу.

Мне трудно снова взглянуть на вырванные страницы дневника. Во-первых, потому что читать это немного душераздирающе. Во-вторых, потому что я, может быть, немного напугана этой культовой идеей. И в-третьих, потому что Рейнджер отбрасывает фартук в сторону и раздевается прямо там, посреди кухни.

Мика подкрадывается и дважды проверяет, заперта ли дверь, прежде чем присоединиться к нам.

У нас осталось три страницы, три страницы, которые Рейнджер уже видел и которые выводят его из себя до чёртиков. Я должна продолжать читать.

«В этом году у них только два новобранца. Иногда их бывает больше. Иногда их вообще нет. Но посвящение есть всегда.

Всегда есть немного крови.

Папа знает. Он один из них. И я знаю, что он сделал.

Я использовала ключ, чтобы следовать за ними по туннелям. Они свободно говорят там, внизу, о своих благословениях, привилегиях и жертвах, на которые они более чем счастливы пойти, чтобы сохранить себя. Братство Священнослужителей — это древний культ, истоки которого восходят к католической церкви.

И они пугают меня.

Нет, нет, они ужасают меня.

Чем больше я узнаю, тем меньше мне хотелось бы знать.

Моё имя всплывает всё чаще, чем мне бы хотелось».

Следующая страница.

Честно говоря, я не удивлена, увидев рисунок с лисьими масками, которые мы со Спенсером подсмотрели в лесу.

«Дорогой дневник, я хотела бы сказать тебе, что всё поняла. Но это не так. Иногда люди совершают поступки, которые не имеют особого смысла для остальных из нас. Иногда люди, которых мы любим, предают нас. Это случается, и мы ни черта не можем с этим поделать.

Сегодня я перевожу свои вещи в общежитие для девочек.

В воскресенье, когда Джек вернётся, я уйду. Я бы уехала раньше, но не могу сейчас послать за машиной. Потому что он узнает.

И он никогда не отпустит меня.

Ни один из них меня не отпустит.

Они сказали друг другу: — Поймайте для нас лисиц, маленьких лисят, которые грабят виноградники, потому что наши виноградники в цвету».

Глубокий вдох. Я поднимаю взгляд и ловлю взгляд зелёных, как мох, глаз Мики поверх рисунка, когда Черч медленно переходит к последней странице. Дженика была таким интересным человеком, и она перенесла много боли. Чтение этих страниц убивает меня.

— Жаль, что она не могла быть немного прямолинейнее, — говорит он, и Рейнджер издаёт рычащий звук, который привлекает наше коллективное внимание… прямо к его члену. В данный момент он не возбуждён, что, вероятно, хорошо для меня, но у него голая задница, и его мускулы словно выточены богами.

— Вытри слюни, — шепчет Тобиас, протягивая руку, чтобы промокнуть уголок моего рта концом рукава своего блейзера. Я шлёпаю его, пока Рейнджер набрасывает на шею белый фартук с оборками и очаровательным лимонным узором. Он поворачивается, демонстрируя тугую задницу остальным из нас.

— Чак, если ты не возражаешь… — выдавливает он, а я удивлённо моргаю, глядя на его великолепный зад.

— Я не собираюсь трогать твои яйца, — выдыхаю я в ответ, указывая на других парней. — Особенно не перед ними.

— О боже, Чак-лет, — стонет Спенсер, проводя рукой по лицу. Черч и близнецы просто улыбаются, когда моё лицо становится ярко-рубиново-красным. — Он хочет, чтобы ты завязала ему фартук, мой милый маленький микропенис.

— Но приятно, что ты думаешь о моих яйцах, — невозмутимо произносит Рейнджер, глядя на меня через плечо тёмными глазами.

— Вообще-то нет, — бормочу я, хотя мои протесты — безнадёжное дело, и я уже потерпела полное фиаско… Имею в виду, что я сама не своя. Осторожно, чтобы не коснуться его обжигающей кожи, я начинаю завязывать завязки фартука в гибкий бант. Рейнджер хватает меня за руки и оборачивает их вокруг своей талии, прижимая мои ладони к передней части фартука. Я чувствую твёрдость его пресса под ней, когда пытаюсь расслабиться, прижавшись к его почти обнажённой спине.

«Его кожа пахнет кожей и сахаром, и он такой чертовски тёплый».

— Просто… постой так минутку, — говорит он, и я закрываю глаза, прижимаясь щекой к его коже и стараясь не потерять сознание от головокружительного галопа моего сердца. Мой первый день посещения Адамсона в качестве девочки, я впервые обняла Рейнджера Вудраффа обнажённого. О, и культ. Не забывайте о культе. Что за день.

— Тогда я прочту последнюю страницу вслух, — говорит Черч, выдыхая, как будто он уже взглянул на страницу и знает, что будет дальше.

«Я встречаюсь с Джеком у статуи ангела, в том великолепном месте, где мы с Лайонелом провели наш первый раз».

Рейнджер издаёт сдавленный звук, но не перестаёт помешивать начинку для пирога.

«Я собираюсь попросить Лайонела сбежать со мной; не знаю, придёт ли он. Он хороший человек, но пугливый. Доброе сердце не создаёт воина. Если он этого не сделает, ничего страшного; я не уверена, что Братство знает, что он тоже наблюдал. Я просто хочу, чтобы он был в безопасности. Я просто хочу выбраться отсюда. Я просто хочу жить».

Черч перестаёт читать, но, когда я делаю движение, чтобы отойти от Рейнджера, он меня не отпускает. Он прижимает одну из своих рук к моим ладоням, удерживая меня неподвижно, прижимая к себе.

— Вы ведь знаете, что это значит, верно? — спрашивает Рейнджер, звук его глубокого, сердитого голоса эхом отдаётся в его теле и проникает в моё. Если раньше я была в замешательстве по поводу того, какими именно должны были быть наши отношения, что ж, тогда это многое проясняет. Я прижимаю его чуть крепче.

— Это значит, что мы всё ещё ни хрена не знаем? — спрашивает Спенсер, и я слышу шелест старых страниц, когда, по-видимому, он берёт их, чтобы просмотреть. — Итак, мы должны поверить, что в этом кампусе существует секта, охотящаяся на студентов?

— Это чертовски смешно, — говорит Рейнджер, но, когда он, наконец, отпускает меня, и я оглядываюсь, чтобы взглянуть ему в лицо, то вижу, что парень глубоко погружён в свои мысли. — Но зачем Дженике лгать в своём собственном дневнике? Это было только для её глаз. Там нет ничего, кроме суровой правды и печальных реалий. — Рейнджер снимает кипящую смесь с горячей конфорки, перекладывает её на холодную и вкладывает венчик мне в руку, горячие пальцы ласкают мою кожу, когда его глаза встречаются с моими, вызывая острую дрожь от головы вниз до кончиков пальцев ног. — Продолжай помешивать, не дай ему подгореть. — Он переключается на стеклянную миску с яичными белками и взбивает их сильными, резкими движениями рук. Он даже не потрудился взять электрический миксер. Я ценю его преданность делу — и открывающийся вид. — Вы видели, как она упоминала моего отца? — ещё взбивание, стук, стук, стук венчика о стенки стеклянной чаши усиливается как по интенсивности, так и по объёму. — Этот кусок дерьма.

— Очевидно, что твой отец был замешан в этом, — начинает Черч, переходя на противоположную сторону островка, чтобы посмотреть на лучшего друга. Его лицо холодное и мрачное, та серьёзность, которая раньше так пугала меня, всплывает на поверхность. Однако после знакомства с его семьёй всё это приобретает гораздо больше смысла. Они безжалостны в бизнесе, безжалостны в защите тех, кого любят, но они не злые, не психопаты и не что-то ещё. Моё сердце сильно бьётся, и я снова смотрю на пузырящуюся жёлтую смесь в кастрюле. — Итак, что ты хочешь сделать?

Рейнджер начинает постепенно добавлять сахар к яичным белкам, превращая смесь в пышную пену, которая будет красиво ложиться поверх пирога, когда он будет готов. В духовке звенит, и я с трудом надеваю прихватки в форме розовых лап мишки, открываю её и вынимаю форму для выпечки, которую начал печь Рейнджер, пока она не подгорела. Я осторожно выливаю смесь для пирога в форму, а Рейнджер подходит ближе, чтобы распределить безе по верху.

Близнецы и Спенсер обходят вокруг и встают рядом с Черчем, четверо великолепных парней в одинаковой форме, от которых у меня учащённо бьётся сердце, все ждут, что скажет Рейнджер, как он хочет, чтобы мы действовали дальше.

— Я хочу, чтобы вы все убрались отсюда, — осторожно произносит он, зорко наблюдая, как я беру пирог руками в рукавицах и осторожно ставлю его обратно в духовку. Он кивает, довольный тем, что я, по крайней мере, чему-то научилась за время, проведённое в Кулинарном клубе. В прошлый раз, когда он позволил мне взять такой незаконченный пирог, я уронила его и забрызгала всех вишнёвой начинкой.

— Ты хочешь, чтобы мы ушли? — спрашивают близнецы в унисон, обмениваясь взглядами.

— Если тебе нужно пространство, то это под… — начинаю я, когда Рейнджер хватает меня за запястье и притягивает к себе, глядя мне в лицо с обжигающим жаром, от которого у меня перехватывает горло и учащается пульс.

«О-оу. Это нехороший взгляд, совсем нехороший».

— Вон, — повторяет Рейнджер, прижимая меня к себе и одаривая других парней одним из своих фирменных взглядов. — Вы можете подождать в холле, если хотите.

— Чего подождать в холле? — выдыхаю я, когда Спенсер вздыхает и проводит пальцами обеих рук по своим волосам.

— Пять на пять, — бормочет он себе под нос, одаривая меня взглядом, который говорит: «Удачи, Чак». — Я бы предпочёл, чтобы вас, ребята, не убили на обратном пути в общежитие, так что мы подождём. Только не задерживайтесь слишком долго.

— И не слишком быстро, — говорит Мика с лёгкой ухмылкой, извиняясь и выходя в коридор. Тобиас немного отстаёт, улыбается мне, а затем достаёт из кармана горсть презервативов. Он оставляет их на стойке, когда краска отходит от моего лица.

— Напишите мне, когда будете готовы, чтобы мы за вами зашли. Мы будем в библиотеке. — Черч направляется к двери, останавливаясь лишь раз, чтобы оглянуться на нас янтарными глазами и лучезарной улыбкой. — Если вы не свяжетесь со мной через час, я поднимусь и заберу вас обоих.

— Может быть, больше часа, — произносит Рейнджер, когда Черч ухмыляется, а затем полностью выскальзывает за дверь, закрывает её за собой, а затем запирает снаружи на ключ. Медленно, осторожно я поднимаю взгляд на Рейнджера, обнаруживая, что весь этот тёмный гнев заключён в довольно пугающем выражении лица. Хотя он не так страшен, как кажется, любитель-милых-штучек Рейнджер.

— Может потребоваться больше часа для чего? — спрашиваю я, медленно отступая назад и сплетая пальцы за спиной. Моя юбка развевается вокруг бёдер, когда он приближается, и я продолжаю пятиться, пока не оказываюсь перед большими дверцами холодильника из нержавеющей стали, дрожа, когда холодный металл касается задней поверхности моих бёдер.

— Ты знаешь, для чего, — отвечает Рейнджер, поднимая руку над моей головой, в его лазурных глазах светится горячее намерение. — А теперь раздевайся и надевай фартук.

Я дрожу от восторга, когда он собирается отойти, а затем останавливается, ненадолго оборачиваясь, чтобы нежно поцеловать меня в лоб.

Я замечаю, что перед тем, как достать новую порцию ингредиентов, он делает паузу, чтобы положить предложенные Тобиасом презервативы в карман своего фартука.

«Чёрт побери, чёрт возьми, чёрт подери, я собираюсь сделать это с Рейнджером Вудраффом!» — думаю я, прикусывая губу, а затем съёживаюсь, когда чувствую малейший привкус крови.

Встав и выдохнув, я приглаживаю назад идеальные локоны своих песочно-светлых волос, радуясь, что приняла решение не обесцвечивать и не выпрямлять их в этом году. Мне вроде как нравится всё так, как есть.

— Ты уверен, что с тобой всё в порядке? — спрашиваю я Рейнджера, подходя к шкафу со всеми фартуками и просматривая несколько, пока не нахожу чёрный, весь в розовых капкейках, с кружевами и оборками в изобилии на карманах, подоле и вырезе. На карманах даже есть маленькие сердечки, украшенные драгоценными камнями, которые, как я подозреваю, вполне могли бы быть настоящими бриллиантами. Грёбаные богачи. — Тебе, должно быть, нелегко узнать всё это о Дженике и твоём отце. — Я опираюсь локтями о край столешницы, пока Рейнджер достаёт авокадо, немного мёда, банан… Мой глаз дёргается. Я не против попробовать что-нибудь извращённое, но, может быть, не настолько извращённое.

— Это нелегко, — отвечает он, глядя на меня и тихо злясь. Его чёрные волосы с синими прядями падают на лоб, татуировки выглядывают из-под края фартука. — Но лучше знать правду, чем оставаться в недоумении. А теперь перестань тянуть время и раздевайся.

Поджав губы, я отступаю назад и протягиваю руку, чтобы потянуть за края ленты, которую я ношу в качестве галстука-бабочки. Она соскальзывает с шеи и падает шёлковой лужицей на пол рядом со мной. Рейнджер наблюдает, снимая крышку с блендера, пока изучает меня, мои пальцы дрожат, когда я снимаю блейзер цвета шампанского и начинаю расстёгивать рубашку.

— Тогда, в доме моей мамы, ты не могла дождаться, чтобы раздеться догола. Но теперь ты боишься? — спрашивает он, оставляя припасы на столешнице, чтобы подойти и помочь мне, отводя мои дрожащие руки в стороны и скользя пальцами вниз по кусочку обнажённой кожи, виднеющейся между раздвинутыми половинками рубашки.

Выдыхая, я закрываю глаза и пытаюсь сохранить хоть какой-то уровень самообладания.

— Я не боюсь, — отвечаю я, и это правда. — Я имею в виду, не тебя.

Рейнджер замирает, положив пальцы на нижние пуговицы рубашки, зависая чуть выше моего пупка. Я открываю глаза и встречаюсь с его проницательным взглядом, его запахом кожи и ванили, идеальной смесью плохого парня и сладкого. Я хочу большего.

— Культа? — спрашивает он, и мы оба вздрагиваем при упоминании об этом. — Мы докопаемся до сути, ради тебя и Дженики, я обещаю. — Рейнджер заканчивает расстёгивать мою рубашку, а затем стягивает её с моих плеч. Как только он видит ярко-голубой лифчик с крошечным розовым бантиком, который я надела под неё, его щёки вспыхивают. — Чёрт, это восхитительно, — шепчет он, упирая руки мне в бока и заставляя меня дрожать от подавляемого желания.

Это напряжение между нами, оно было с самого начала, с тех пор как я врезалась в него на полной скорости, убегая от… мистера Мерфи с ножом. Так странно. Как бы то ни было, это, наконец, подходит к пику, и я готова оказаться на другой стороне.

Рейнджер скользит руками вверх по моим бокам, обхватывая ладонями мои груди и заставляя меня содрогаться.

— Лифчик или сиськи? — шепчу я, и у него вырывается низкий, горловой смешок.

— И то, и другое, — говорит он, заводя руки мне за спину и расстёгивая застёжку лифчика. Когда чашечки опускаются вперёд, я протягиваю руку, чтобы прикрыть свои соски, яростно краснея. Рейнджер вздыхает, но не в плохом смысле, а с какой-то тоской. — Ты такая чертовски милая, — бормочет он, разворачивая мою юбку на бёдрах так, чтобы молния оказалась спереди. — Даже когда ты была мальчиком, в грязных очках, с растрёпанными волосами… — он расстёгивает молнию и позволяет юбке упасть к моим ногам, оставляя открытыми трусики в тон, пояс с подвязками и чулки до колен. — Господи Иисусе.

— Ну вот, ты снова употребляешь это слово, — выдыхаю я, но мне становится очень трудно дышать.

— Мне всегда нравились милые вещицы, — говорит Рейнджер, проводя руками по моим бокам, его пристальный взгляд почти невыносим. И всё же я тоже не могу оторваться. — Мягкие, ранимые существа.

— Я не мягкая и не ранимая, — фыркаю я, когда Рейнджер убирает волосы с моего лица. Его улыбка похотливая, созданная из равных частей гнева и похоти. Он расстроен тем, что мы только что обнаружили, но мне кажется, что, глядя на меня, он немного успокаивает свою ярость. Я проглатываю комок в горле.

— Иногда быть мягкой и уязвимой — это нормально. Вот почему мне нравится всё это дерьмо. Это напоминает мне, что мне не обязательно быть сверху над Марком Грэндэмом, выбивая из него всё дерьмо, чтобы быть счастливым. Жизнь — это равновесие, Чак. Твёрдый и мягкий. Иногда я чертовски жесток; мне нужно что-то, чтобы снять напряжение.

Он просовывает один палец под пояс моих трусиков, по одному с каждой стороны, а я стою неподвижно, заворожённая им, твёрдой линией его подбородка, полнотой его губ, его слегка раскосыми глазами, тёмно-синим цветом, который напоминает мне о бесконечной галактике.

— Ты надеваешь трусики поверх пояса с подвязками и чулков, — замечает он, и его улыбка становится на несколько уровней ниже милой и очаровательной и гораздо ближе к похотливой. — Только непослушная девочка знает, что нужно надевать трусики сверху, так чтобы их можно было снять, не снимая всего остального.

— Я где-то читала об этом в книге! — я взвываю, но слишком поздно: Рейнджер стягивает их с моих бёдер, опускаясь на колени, чтобы помочь мне стянуть их поверх ботинок. После того, как он разделся, он снова сунул ноги в ботинки, так что, по крайней мере, мы оба всё ещё в обуви.

Он встаёт и хватает фартук, набрасывает его мне на голову, а затем разворачивает, чтобы завязать сзади.

«Мы прошли полный круг, да?» — думаю я, вспоминая, как впервые наткнулась на его обнажённую выпечку, как мы чуть не занялись сексом в доме его матери, как я не смогла бы забыть этот момент до конца своей жизни, даже если бы попыталась.

— Давай приготовим пудинг с авокадо в тёмном шоколаде, — говорит он наконец, и, клянусь богом, я никогда не слышала, чтобы слово звучало так сексуально, как пудинг. Пудинг. Чёрт возьми. Мои руки переплетаются перед фартуком, когда Рейнджер возвращается к столу, достаёт пирог с лимонным безе из духовки, а затем берёт нож, чтобы разрезать авокадо пополам. — Может быть, ещё брауни. — Он кивает подбородком в сторону своих сброшенных штанов. — Проверь задний карман — кажется, у меня там есть немного травки. Я бы сейчас не отказался от «особых пирожных».

Я делаю, как он просил, наклоняюсь, чтобы порыться в джинсах, когда понимаю, что в комнате воцарилась полная тишина.

Оглянувшись через плечо, я вижу, что он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, и понимаю, как я, должно быть, выгляжу.

Голая, в блестящих туфлях и чулках до бёдер, фартуке с оборками и… больше ничего. Вид, должно быть, э-э-э, впечатляющий.

Я едва успеваю встать и обернуться, прежде чем Рейнджер оказывается рядом, прижимает меня к первому островку, его лоб прижимается к моему, его дыхание хриплое и прерывистое.

— Чёрт возьми, Чак, — бормочет он, потираясь своим лицом о моё. Содрогнувшись, я закрываю глаза и хватаюсь за перед его фартука. Очевидно, я не единственная, кто дрожит, и я не могу насытиться этим, им.

— О, Рейнджер, — шепчу я в ответ, скользя ладонями вниз по напряжённым мышцам его рук. Он отвечает дрожью, просовывая руки мне под бёдра и приподнимая меня, чтобы усадить на стойку. Из-за его роста и высоты столешницы он теперь удобно устроился между моими бёдрами. Я чувствую твёрдость под его фартуком, точно так же как в тот день на кухне у его матери. — Близнецы и Черч, — начинаю я, с трудом сглатывая, когда Рейнджер прижимается к этому пылкому месту у меня между ног, — они боялись, что ты узнаешь мой секрет; они боялись, что ты превратишь меня в свою сестру.

Смех, вырывающийся из его горла, лучше всего описать как похабный, такой мрачный звук, от которого мои соски напрягаются до твердости.

— Тебе кажется, что я считаю тебя сестрой? Потому что, если это так, то либо я по-королевски облажался, либо ты в своё время видела какое-то извращённое дерьмо.

Я фыркаю от смеха, но звук обрывается, когда Рейнджер прижимается своими губами к моим.

«Святая матерь единорогов», — думаю я, обвивая руками его шею.

Рот Рейнджера — пылкая, дикая смесь жара и слепой потребности, но под всем этим, в том, как осторожно он прикасается ко мне, в бешеном биении его сердца, когда он прижимается своим телом к моему… в этом есть привязанность и нежность.

«Я ему нравлюсь!» Мой мозг визжит, когда мы хватаем ртом воздух и смотрим прямо друг на друга.

— Что ты сказала? — спрашивает он меня, а я тупо моргаю в ответ.

— Я что, сказала это вслух? — я задыхаюсь, краснея с головы до ног. — Я же не сделала это? О боже мой, мне так чертовски стыдно. Почему я всегда ляпаю всякую чушь?

Рейнджер одаривает меня дикой ухмылкой, захватывая мои губы своими, ощущая на языке легчайший привкус лимона и сахара.

— Ты ему действительно нравишься, — рычит Рейнджер, прикусывая мою нижнюю губу зубами. — Очень сильно. Он просто надеется, что тебе он тоже нравится.

— Я люблю его, — выпаливаю я, и затем мы оба замолкаем.

Клянусь Богом Тёмных Дыр, в которые могут заползти Смущённые люди, лучше бы я только что всё не испортила. Но вместо того, чтобы отстраниться от меня или вести себя так, будто я только что совершила самый страшный смертный грех, известный человеку, Рейнджер принимает это как должное.

— Я тоже люблю тебя, Чак, — легко отвечает он, и уголок его рта приподнимается в искренней улыбке. — Я люблю тебя с того момента, как ты попросила об объятиях на танцах в День Святого Валентина. — Рейнджер обхватывает ладонями мой затылок, целуя меня долго и глубоко, его язык скользит по моему, а затем он отстраняется, чтобы прижаться лбом к моему. — Сейчас. Слезь с этого прилавка и повернись. Я отшлёпаю тебя по заднице и оттрахаю в этом фартуке — как и обещал. Мы закончим нашу выпечку позже.

Моё сердце бьётся так быстро, моё тело переполнено гормонами счастья, прогоняющими страх перед… как бы там, ни называла себя эта дурацкая секта. О последних грустных, нежных воспоминаниях Дженики. Теперь у меня есть её брат, и я не позволю ему снова пострадать.

Рейнджер стаскивает меня со стойки и разворачивает, кладя руки мне на бёдра, а затем прокладывает дорожку поцелуев вниз по моей шее, оставляя за собой дорожку из мурашек. Когда он ненадолго отпускает меня, чтобы забрать с островка пакет с мукой, у меня отвисает челюсть.

— Я думала, ты шутишь, — шепчу я, когда он высыпает немного на стол, а затем натирает руки белым порошком.

— Я хочу видеть все места, где я прикасался к тебе. — В его голосе звучат нотки собственничества, которые, я не уверена, мне понравятся… пока он снова не прикасается ко мне, оставляя белые отпечатки ладоней на моих бёдрах. Когда он отстраняется и шлёпает меня ладонью по заднице, у меня перехватывает дыхание, а пальцы сжимаются на поверхности каменной столешницы. — Господи, я хотел сделать это целый год. Ты такая соплячка, Чак. Тебе нужна была хорошая порка.

— Эй, я возмущена… — начинаю я, но тут он снова шлёпает меня, и я вздрагиваю, по моей коже бегут мурашки.

«Мы в кампусе, в классе, голые».

Однако эта мысль не удерживает меня от плана действий. Ни за что, никак. Это только заставляет меня хотеть этого ещё больше.

Мою кожу покалывает, когда Рейнджер проводит кончиком пальца по сладко-болезненному местечку, скользя ладонями вверх по моему телу, чтобы обхватить мои груди через передник. Он ласкает их твёрдой, но нежной хваткой, дразня соски через ткань.

Еще один шлепок по заднице удивляет меня, но мне это нравится, шокируя мои собственные предвзятые запреты.

Рейнджер ненадолго останавливается, чтобы надеть презерватив, а я закрываю глаза, пытаясь справиться с диким, волнующим чувством в животе. Когда он обхватывает одной ладонью мой живот и шепчет мне на ухо, я стону.

— Ты готова к этому, Шарлотта? — спрашивает он, и звук моего настоящего имени на его губах переворачивает всё внутри меня. У меня едва хватает сил кивнуть, стон срывается с моих губ, когда Рейнджер прижимает твёрдый кончик члена к моему отверстию. На краткий миг он замирает, и единственный звук в комнате — это синхронный ритм нашего дыхания.

Рейнджер медленно скользит в меня, тихо постанывая, когда заполняет меня своим телом.

— Черт возьми.

— Хорошо? — я спрашиваю, потому что по какой-то причине мне кажется, что это делает меня крутой. На самом деле, я никогда не была настолько хороша в том, чтобы быть «крутой». Нет, это была фишка Моники. На самом деле, я предпочитала быть занудным, странным, болтливым Чаком Микропенисом. С выдохом я расслабляюсь в прикосновениях Рейнджера и закрываю глаза, меняя повествование. — От твоих прикосновений я чувствую себя так, словно горю.

— Превосходно, Шарлотта, — шепчет он, а затем начинает двигаться, гибкость моего собственного тела облегчает ему толчки, создавая это прекрасное трение между нами, которое разжигает удовольствие в моём животе, как медленно разгорающийся огонь. С каждым движением его бёдер тлеющие угли разгораются, и пламя поднимается всё выше. Как раз в тот момент, когда я думаю, что вот-вот потеряю сознание и упаду прямо за край, Рейнджер замедляется и прикусывает изгиб моего уха. — Я хочу видеть твоё лицо, когда ты кончишь.

— Ты это несерьёзно, — выдыхаю я, потому что, очевидно, даже в порыве страсти я остаюсь придурком. Он отстраняется от меня, а затем нежно разворачивает за плечи, обхватывая моё лицо своими тёплыми ладонями.

— Смертельно-серьёзно, — бормочет Рейнджер в ответ, захватывая мои губы своими, его контроль — пьянящий вид афродизиака, который я никогда не ожидала полюбить. Смутно помню тот разговор, который у меня был с Рейнджером, когда Спенсер не знал моего секрета и думал, что его друг «сверху». Я утверждала, что легко могла бы стать главной. Но нет. Не-а. Я так не думаю. — Иди сюда.

Он поднимает меня и усаживает на край стойки, отталкивая назад, а затем забирается следом. Моя задница оставляет отпечатки ягодиц в муке, когда я отодвигаюсь назад, снова обвивая руками его шею, а Рейнджер целует меня опуская на холодную поверхность столешницы.

Я думаю, это определённо не гигиенично, но мне всё равно. В страхе за свою жизнь есть что-то такое, что действительно придаёт тебе сил, заставляет осознать, что завтрашний день не гарантирован, и что это нормально — быть счастливым сейчас.

Когда он задирает мой фартук, я задыхаюсь, наши глаза встречаются, и он снова входит в меня.

— Намного лучше, — бормочет он с улыбкой, и я стону, закрывая глаза от его пристального взгляда. — Да ладно тебе, Чак. Мы через слишком многое прошли, чтобы притворяться, что этого не происходит. — Он проводит большим пальцем по моим бровям, и я снова открываю глаза. На нас обоих всё ещё надеты фартуки, обувь и чёртова уйма муки. — Вот так. — Рейнджер берёт мою руку и кладёт её между нами, прямо на мой клитор, ухмыляясь мне, когда делает это.

Он целует меня прежде, чем я успеваю отчитать его, двигаясь глубоко и медленно, подталкивая меня всё ближе и ближе к кульминации. Когда это случается, это шок для моего организма, волна огня, которая выжигает все мои запреты. Мои ногти впиваются в верхнюю часть спины Рейнджера, до крови, и моё тело прижимается к нему. У меня вырывается крик, который я не могу контролировать, но он прерывает его, яростно целуя меня и жёстко кончая, его мускулистое тело вздрагивает надо мной.

Рейнджер снимает презерватив, завязывает его, а затем засовывает в карман фартука, чтобы разобраться с ним позже, прежде чем лечь рядом со мной, прямо на каменную столешницу. Он прикрывает одной рукой лоб, пока мы, тяжело дыша, смотрим на филигранные потолочные плитки у нас над головами. Он вообще понимает, как нам повезло, как прекрасно это место? Потолки в школе Санта-Круз — подвесные, с уродливой пятнистой плиткой и металлическими направляющими.

— Твою мать, — бормочет Рейнджер, поворачивая голову, чтобы взглянуть на меня. Он улыбается, и я краснею, всё ещё тяжело дыша, но я горжусь собой за то, что сумела встретиться с ним взглядом. — Это было потрясающе.

— Ты так думаешь? — спрашиваю я, и он приподнимает тёмную бровь, глядя на меня.

— А ты нет? Пожалуйста, скажи мне, что я, по крайней мере, лучше Спенсера.

— О боже мой, — стону я, переворачиваясь на бок и кладя лицо ему на грудь, наслаждаясь бешеным ритмом его сердцебиения. — Вы, парни, самые худшие, вы же знаете это?

Рейнджер просовывает руку под меня и прижимает к своему боку, как будто он вполне мог бы держать меня так вечно, оберегать от монстров, населяющих нашу школу.

— Мы действительно такие, да? — бормочет он, поворачиваясь, чтобы поцеловать меня в лоб. Тогда я понимаю, что он действительно выкладывался так, как никогда раньше. Он больше не позволяет боли из-за Дженики сдерживать его.

С улыбкой я прижимаюсь к нему носом, а затем украдкой наклоняюсь вперёд, чтобы хоть немного взглянуть на его член.

— Что это? — спрашиваю я, указывая на маленький шрам вдоль одной стороны его члена. Он стонет и хлопает себя правой рукой по лицу в редкий момент истинного огорчения.

— Готовил конфеты, — бормочет он, — теперь мы можем сменить тему?

Я немного приподнимаюсь, вся в муке, у меня болит задница и мои женские части тела — а под женскими частями я подразумеваю свою вагину и клитор, не будьте ханжами — свищу и смотрю на него. Кстати, для приготовления конфет требуется много горячей, кипящей жидкости.

— Подожди, подожди, подожди. Ты готовил конфеты голышом и обжёг свои причиндалы? — спрашиваю я, а потом вою от смеха. Рейнджер насмехается надо мной, обхватывая меня руками и притягивая к себе.

Смех длится ровно столько, сколько ему требуется, прежде чем поцеловать меня.