Вечные влюбленные

Глава 24

Тесc в страхе воззрилась на него: как он разгадал ее невысказанные вслух желания? Ник улыбнулся в ответ доброй, нежной улыбкой, и сердце екнуло у нее в груди. Может, она ослышалась… Пристально, с болью глядя ему в глаза и затаив дыхание, она спросила:

— Что ты сказал?

Ник засмеялся: радость, ликование пронзили его в ответ на ее исполненный надежды взгляд. Еще крепче прижимая ее к груди, он отчетливо произнес:

— Я люблю тебя. Полюбил с первой секунды, когда увидел в «Черной свинье». Только не понимал этого до сих пор.

Он улыбнулся, глядя на ее ошеломленное лицо. По нему медленно разливался мягкий свет — смысл и сердечный тон его слов дошли до ее разума.

— Могу ли я надеяться, — осторожно спросил он, — что мои искренние чувства взаимны?

Тесc не то всхлипнула, не то засмеялась и пылко обвила его шею руками.

— О да! — закричала она. — Да, да и еще раз да! Мне кажется, я всегда любила тебя и боялась, что ты никогда не полюбишь меня!

— Любимая…

Ник целовал ее много раз и каждый раз по-новому, но на сей раз он поцеловал ее жаждущие губы так сладко, как никогда раньше…

Прошло немного времени, они вернулись к реальности, но и тогда лишь молча смотрели друг на друга: глупые восторженные улыбки блуждали по их лицам. Они не заметили Беллингхэма, который принимал участие в разгрузке повозок и вошел в комнату с охапкой одежды. Дворецкий застыл на месте, а потом, насмотревшись на их удивленные и какие-то безумные лица, повернулся и тихо вышел, притворив за собой дверь. Не замечая такой же глупой улыбки на своем обычно суровом лице, он поспешил из комнаты, чтобы распространить весть, что в усадьбу Шербурн вернулась любовь…

Ник постепенно пришел в себя, огляделся вокруг и увидел беспорядок в комнате. Губы его дрогнули.

— Не думаешь ли ты, — шаловливо сказал он, — что я мог бы найти более романтичное место, чтобы объясниться тебе в любви?

— Гм-м, — пробормотала Тесc. Глаза ее, подернутые мечтательной дымкой, блуждали. Она, как котенок, потерлась щекой о его грудь и тихо добавила:

— В эту минуту я думаю, что это самое романтичное место во всем мире…

Ник поднял ее лицо к себе, поцеловал ее и прошептал:

— Как я люблю тебя! Я самый счастливый человек на земле. — Слегка дрожащим пальцем он нежно провел по ее скуле. — Знаешь, — хрипло сказал он, — думаю, что мне следует поблагодарить Эйвери за то, что он оказался таким негодяем…

Тесc состроила гримаску. Ник пришел в восторг, и ему, разумеется, снова пришлось ее поцеловать. Ощущение от ее нежных губ, изящного тела, прижатого к его телу, становилось еще сильнее оттого, что он знал — он любит и любим. Поцелуи его стали глубже: язык дерзко проникал в сокровенные глубины ее теплого упоительного рта.

Тесc вздохнула, поддаваясь ласке, тело наполнилось обессиливающим жаром, в сосках появилось покалывание. Она прижалась к Нику, отдаваясь вожделению, бессознательно предлагая мужу себя.

Ник застонал. Не прерывая поцелуя, он поднял Тесc — очаровательную, женственную — на руки и бросился в спальню. Пнув ногой дверь, он подошел к кровати, нежно опустил на нее Тесc и скользнул губами вниз, туда, где на шее отчаянно пульсировала жилка.

— Я никогда ничего подобного не испытывал, — глухо прошептал он. — Я люблю тебя. Тесc. И всегда буду любить.

Слова его были обольстительнее поцелуев, и Тесc изо всех сил прильнула к нему.

— Всегда . — горячо лепетала она, — я буду любить тебя вечно.

С благоговением и в то же время со страстью он медленно снял с нее платье, губы его следовали за движениями пальцев, то тут, то там задерживаясь для жаркого поцелуя. Он не торопился, желая продлить волшебные минуты, стремясь показать ей, как он ее обожает.

Когда он полностью раздел Тесc, тело ее горело, болело от вожделения, а его искушенные, требовательные губы исследовали и ласкали каждый дюйм ее нежной плоти.

Ник нехотя оторвался от Тесc, встал и сбросил с себя одежду.

Через мгновение Тесc снова оказалась в его объятиях, накрепко прижатая к его сильному телу. Ник завладел ее губами, и это принесло ему сладостный, упоительный восторг.

Они много раз любили друг друга с тех пор, как дороги их пересеклись в ту ночь в «Черной свинье», но на этот раз все было по-другому. Эмоции и ощущения, возникшие от взаимных ласк, стали глубже, сильнее и ярче, чем прежде. Каждое прикосновение, каждый поцелуй вызывал и трепет, жар, взрывы наслаждения. Все — от глухих страстных стонов до дурманящих, пьянящих поцелуев — воспринималось острее, все стало иначе, потому что это была любовь.

Ник жадно упивался сладостью Тесc; руки его лихорадочно ласкали ее соски, пока они не превратились в маленькие твердые бутоны.

Ник не хотел спешить, хотел растянуть удовольствие, помедлить, продлить их единение. Но желание погрузиться в ее жар захлестнуло его.

Ник боялся, что взорвется от одного только прикосновения, когда осторожные пальцы Тесc сомкнулись вокруг его естества. Ник застонал от удовольствия и от боли. Он отчаянно пытался не обращать внимания на невероятно возбуждающие движения вверх-вниз ее теплых ладоней и еще неистовее погрузил язык в рот Тесc, еще яростнее захватил руками ее грудь.

Тесc вздохнула, получая удовольствие от неукротимой страсти, которая овладела ее мужем. Ее тело уже предвкушало изумительный восторг любви. Губы Ника сомкнулись вокруг соска. Тесc вздрогнула от восторга и изогнулась. Сердце бешено металось в груди в стремлении вырваться на волю. Она почувствовала, как он развел руками ее бедра, и замерла в предвкушении. Когда он раздвинул ее нежную плоть и погрузил в нее сначала один, потом второй палец, она закричала — ощущения были такими упоительно-чувственными, что она была не в силах сдержаться.

Услышав ее крик, Ник улыбнулся и приник к ее груди. Движения пальцев становились быстрее, глубже, требовательнее. «Она как шелк, — вертелось у него в голове, — жаркий шелк, готовый взорваться и превратиться в пламя». Ник жаждал заблудиться, раствориться в этом шелковистом тепле, почувствовать, как страсть увлечет их обоих в огненный водоворот.

Ни медля ни мгновения, он поймал ее ласковые руки и поднял их ей за голову. Держа Тесc как любимую, обожаемую пленницу, он всей тяжестью тела опустился на нее и медленно погрузился в ее узкое лоно, едва не потеряв контроль над собой от ощущения горячей, гладкой, как атлас плоти, окружившей его со всех сторон. Он наклонился и страстно поцеловал ее полуоткрытые губы. Как чудесно утолять голод поцелуями, ликовать от ощущений, что он находится глубоко внутри нее, знать, что в этот момент они — одно целое, что она любит его, что она — его любовь… И все же первобытный зов тела не позволил ему наслаждаться только этим. Поймав нижнюю губку Тесc зубами, он нежно прикусил ее, тело его начало стихийные движения, он то погружался, то выныривал из жаркого влажного лона Тесc, бедра его взлетали и падали, оба они искали и находили рай…

Происходящее между ними было волшебством, всесильной магией. Казалось, они единственные в мире, которые пережили столь сокрушительный восторг… Когда все было закончено, когда они достигли предельного взрыва страсти, когда утихли последние содрогания, на смену им пришел необыкновенный экстаз: тела их переплелись, и пришло понимание того, что они только что испытали вместе уникальное, драгоценное наслаждение и что отныне они смогут находить его только в объятиях друг друга.

Несколько часов они провели в постели: Тесc прижималась к нему, положив голову на плечо, а Ник обнимал жену. Они забыли обо всем на свете, между нежными поцелуями и кроткой лаской приглушенно воркуя на языке, понятном только влюбленным…

Наконец Ник поднялся, зажег свечу, взглянул на часы, тикавшие на черной мраморной каминной полке, и засмеялся.

Обернувшись к Тесc, он сказал:

— Интересно, как мы объясним то, что сегодня отсутствовали на обеде.

Тесc потянулась, с удовольствием заметив, что от Ника не укрылось ее чувственное движение.

— А разве это имеет значение?

— Господи, конечно, нет! — воскликнул он, целуя поочередно ее соски. Дыхание у нее перехватило, и он улыбнулся.

— Если бы я мог, — пробормотал он, — я бы держал тебя в постели неделю-другую, и мы ничем другим не занимались бы…

Он захватил ладонями ее грудки, разыскал губами рот, и мысли Тесc улетучились. Они снова любили друг друга, на этот раз медленнее, не так неистово, и все же в конце наступил такой же ослепительный экстаз, который они пережили немногим раньше.

Когда вожделение постепенно угасло и Тесc снова смогла связно мыслить, она повернула голову, поцеловала Ника в плечо и мечтательно спросила:

— Как ты думаешь, недели-другой было бы достаточно?

— Скорее всего нет, — с нежной улыбкой ответил Ник. — Тут в желудке у него заурчало, и он добавил:

— Однако для того чтобы мы могли продолжать эту в высшей степени благодарную деятельность, нам следует подкрепиться. — Он игриво посмотрел на нее. — Ты застала меня в ослабленном состоянии. Я покажу тебе, каким я могу быть неутомимым, когда поем.

Тесc засмеялась В глазах у нее плясали искорки.

— Если ты покажешь все, на что способен, боюсь, я умру еще до исхода ночи.

Необычайное удовольствие разлилось по его красивому лицу.

— Прекрасно! Я же не хочу, чтобы моя жена так быстро после свадьбы стала жаловаться на меня!

Тесc кокетливо улыбнулась, уверенная, что никогда в своей жизни не была так счастлива. Так чудесно поддразнивать его, знать, что он полностью и так же пылко отвечает на ее любовь! Пока они лежали в постели и тело Тесc все еще было вялым и пресыщенным от страстной любви, будущее с Ником представлялось ей долгим, как бесконечный золотой луч летнего солнца…

«Мне так повезло. Больше повезло, — рассеянно думала она, — чем Терезе». Неожиданно по телу Тесc пробежала дрожь, и она вдруг почувствовала страх, словно холодная темная, зловещая тень промелькнула перед нею.

Ник выбрался из постели и стал одеваться. Тесc села и встревоженно спросила:

— Что ты делаешь?

Он усмехнулся в ответ, застегивая бриджи.

— Одеваюсь, чтобы совершить набег на кухню и разыскать нам какую-нибудь еду. Оставайся здесь, я скоро приду, и тогда мы насладимся ночным пиром. — Черные глаза его сверкнули. — А потом, — хрипло пообещал он, — я снова стану пировать…

Нику, однако, не пришлось идти на кухню. Он открыл дверь своей комнаты и почти мгновенно узрел там тележку красного дерева, уставленную несколькими закрытыми сосудами и разными разностями. Подняв одну крышку, он обнаружил жареного цыпленка, обложенного слегка подрумяненными небольшими картофелинами; под другой крышкой оказались несколько изысканных золотисто-коричневых печений. Ник догадался, что за остальными крышками можно найти еще много вкусных вещей, и довольная улыбка озарила его лицо. Словно кто-то предугадал их желания и заранее приготовил этот полночный пир.

Он начал было катить тележку в комнату, и тут заметил две бутылки вина и сложенный листок бумаги, засунутый между ними.

Он развернул записку и прочитал:

"Эти бутылки вина вместе с остальными подавали в тот день, когда я вышла замуж за твоего деда…

Я хранила их для какого-нибудь исключительного события. И похоже, оно настало — по крайней мере до того, как родится мой первый правнук! Паллас".

Грустная улыбка тронула губы Николаcа. Он покачал головой, думая, как молниеносно распространяются слухи в доме, — он и Тесc едва только раскрыли друг другу сердца, а в усадьбе уже все известно. «По крайней мере, — думал он, толкая тележку перед собой, — нам не надо извиняться за наше сегодняшнее отсутствие — очевидно, все знают, чем мы были заняты!»

Немного смущенная Тесc была глубоко тронута запиской Паллас. Они насладились чудесной едой, а потом, перечитав записку, Тесc задумчиво произнесла:

— Она нетерпеливо ждет правнука, да?

Она сидела посередине кровати, обернувшись простыней. Маленькая крепкая грудь ее светилась в лучах свечи. Ник улегся рядом с ней, положив руки за голову, и любовался ее прелестными грудками. Услышав ее слова, он посмотрел ей в лицо и поднял бровь:

— Тебе не понравилась мысль о ребенке?

— О нет! — быстро ответила Тесc. От мысли о ребенке, растущем у нее в чреве, у нее закружилась голова. — Я просто хотела сказать, что правнук имеет для нее огромное значение, и если я не зачну вскоре, то буду думать, что подвела ее.

Неприкрытая чувственная улыбка изогнула нижнюю губу Ника.

Он нежно поцеловал ее в ключицу и сказал:

— Тогда давай постараемся, чтобы ты забеременела скорее, а?

Глаза ее мягко светились.

— Да! — ответила она, гладя его темные волосы.

Они снова любили друг друга, и после Тесc свернулась клубочком в объятиях мужа и уснула. Однако Ник без сна лежал в темной комнате, прислушиваясь к ровному дыханию Тесc.

«Мне намного больше повезло, чем деду», — рассеянно подумал он. Он встретил свою любовь, и, чтобы быть рядом с любимой, ему не придется покидать дом и уезжать неизвестно куда, оставляя за собой скандал и позор. Ник крепче обнял Тесc. Сердце его было наполнено любовью к ней, и он снова почувствовал прилив сострадания к деду. «А поступил бы я по-другому, если бы оказался на месте Бенедикта?» — задавал он себе вопрос. Николаc неловко завозился в постели, зная ответ и с чувством вины осознавая, что никогда не оставил бы Тесc. Но если он признает это, то как может обвинять деда за то, что тот поддался влечению сердца? Ник помрачнел. Ему не понравился ход его мыслей — он ни о чем другом не хотел думать, кроме как о счастливом будущем с Тесc.

Однако мысли о деде не уходили, и наконец Ник осторожно выпустил Тесc из объятий и встал с кровати. Набросив на себя халат, он зажег свечу и вышел из комнаты.

Пробираясь по темному молчаливому дому, Ник пошел в кабинет. Несколько минут спустя с дневником в руках он вернулся в спальню. Он поставил канделябр возле кровати и улегся рядом с Тесc — она слабо улыбнулась и что-то пробормотала во сне.

Он долго любовался ее тонким профилем, маленьким прямым носом, пухлыми губами. Сердце у него щемило так, словно готово было разорваться от любви. Он благоговейно коснулся густых вьющихся волос, буйным каскадом разметавшихся по подушке. «Нет, — свирепо поклялся он, — ничто и никогда не разлучит нас!»

Он нехотя отвернулся от жены, сел, опираясь на подушки, и взял дневник. Избегая последних нескольких страниц, не желая заглядывать в конец истории, которая, он знал, окончилась трагически для его бабушки. Ник открыл дневник на середине, и взгляд его наткнулся на записи, в которых Бенедикт выплескивал эмоции, захватившие его, когда он узнал о беременности Паллас. Поскольку Ник накануне прочитал о рождении своего отца, ему показались любопытными размышления деда о том, как он ждал появления ребенка, — не важно, девочка это должна была быть или мальчик. Тесc мирно спала рядом с ним, огонек свечи мягко трепетал в темноте. Ник некоторое время читал, прослеживая течение беременности Паллас и растущий восторг деда не только от предстоящего появления ребенка, но и от юной жены. В дневнике было много описаний поведения Паллас: как она улыбается, мило смеется, какая она добрая и как Бенедикту день ото дня становится рядом с ней лучше, как ему приятно наблюдать за ней, поддразнивать, ухаживать. Ник читал о том, как много стала значить Паллас в жизни деда…

Между бровей у Николаcа появилась морщинка. Ему было очевидно, что Бенедикт безудержно влюбился в молодую жену. Ник дернулся, словно что-то внезапно озарило его. Страницы шли одна за другой, Бенедикт описывал первые месяцы беременности Паллас, но не было ни одного слова о Терезе, ни единого упоминания о ней. Ника это озадачило. Может, он что-то пропустил? Правда, вначале он небрежно читал дневник, перепрыгивая то вперед, то назад, временами пропуская по несколько страниц и не следуя определенному порядку. Но только не сегодня: он начале сообщения Паллас о своей беременности и прочитал подряд о семи или восьми первых месяцах ее течения.., и за все это время в дневнике не было ни единого упоминания о Терезе. Может, Бенедикт просто перестал писать о своих свиданиях с Терезой?

Он еще больше помрачнел, заглянув назад, быстро пробегая строки, начертанные рукой Бенедикта. Ранние месяцы беременности Паллас. Свадьба. Ничего о любви к другой женщине. Словно ее не существовало вовсе. В дневнике описывались обыденные события, глубокие мысли и чувства деда. Но о Терезе — ни слова. Как же так может быть? Николаc стал быстрее переворачивать страницы, пробегая глазами черные строчки, и наконец нашел:

"26 февраля 1743 года: Я только что принял самое мучительное решение в своей жизни, и мысль об этом меня печалит немилосердно. Я понимаю, что это единственно верное и справедливое решение. Тереза с застывшим милым лицом и этими ее темно-фиолетовыми, как драгоценный камень, глазами сама подняла эту тему.

Я женат уже два месяца, и больше так продолжаться не может.

Мы больше не можем встречаться наедине, не можем быть близки.

А почему? Из-за Паллае. Она ни в чем не виновата, и если Тереза и я можем пренебречь обетами, которыми ее насильно повязал Грегори, никто из нас не может делать вид, что то же относится и к моей поспешной женитьбе. Правда, она состоялась по принуждению моих родителей и побуждению короля, — поэтому я и попросил руки Паллас, но факт остается фактом: я попросил ее стать моей женой.

Паллас — сама невинность. Она молода и красива и, как сказала Тереза, не заслуживает иметь мужа, который по ночам ускользает от нее, чтобы оказаться в объятиях другой женщины. Мне очень нравится Паллас, и она станет моей невестой, моей женой, пусть даже сердце мое отдано другой. Я должен хотя бы оказывать ей уважение и честь, которых она заслуживает.

Не знаю, какое будущее ждет меня без Терезы, но она была права, когда сказала, что, если мы будем продолжать тайно встречаться и игнорировать мой брак, мы разрушим сами себя, а любовь наша станет запятнанной и позорной. Я с ней яростно спорил, убеждая в обратном, но в конце концов она заставила меня понять мудрость своих слов, как бы горько это ни было.

Сердце мое болит от любви к Терезе и не только потому, что она самая большая моя любовь, а я никогда больше не смогу держать ее в своих объятиях, но и потому, что, в то время как я возвращаюсь к своей нежной милой жене, Тереза цепями прикована к жестокосердному чудовищу, разбившему нам жизнь. Она ненавидит его, но и боится.

Он бил ее — она мне не говорила, но, к своей бессильной ярости, я сам видел синяки на ее прекрасном теле. Он угрожал отправить ее ребенка, совсем еще младенца, к своим дальним родственникам, если она не будет ублажать его. Она редко говорит об их совместной жизни, но я наслышан о его мелочности и злобе от других.

Только один раз она рассказала мне о том, как страдает по ночам, когда он похотливо набрасывается на нее, а она лежит под ним, и тело ее содрогается от отвращения. К ее облегчению, он уже несколько месяцев не трогает ее, вместо этого предпочитая упрекать и унижать, давая понять, что считает ее ничтожной, неумелой в постели.

Мы улыбнулись над этим, зная, в какой огонь превращается она в моих руках и какими радостными были наши единения. Но больше этого не будет. Сегодня мы в последний раз встретились в доме привратника. И раз уж она никогда больше не будет со мной, я не могу удержаться от страха при мысли, какое будущее уготовано ей с этим зверем. Я не могу спасти ее, поскольку король запретил мне убивать Грегори на дуэли, и я ничего не могу сделать, чтобы облегчить ее страдания.

Мне стыдно оттого, что моя жизнь с Паллас будет совсем иной: я знаю, Паллас сделает меня счастливым, настолько счастливым, насколько возможно при моих обстоятельствах.

Чувство вины гложет меня всякий раз, когда я ловлю себя на том, что улыбаюсь над забавными вещами, которые говорит Паллас, или каждый раз, когда она смешит меня своими милыми гричасками. Я не должен смеяться, улыбаться или находить радость в общении с моей нареченной невестой, и хотя сердце мое тоскует о Терезе, я все же нахожу эту радость и из-за этого проклинаю себя тысячи раз…"

Задержав это место пальцем, Николаc на миг закрыл дневник и откинулся на подушки. Теперь он понимал, почему нигде больше не упоминается о Терезе. Бенедикт и Тереза перестали встречаться.

«Но если это так, — мрачно размышлял он, — а почти все из того, что я сегодня прочитал, подтверждает это, тогда почему Бенедикт и Тереза девятнадцать или двадцать месяцев спустя все-таки убежали вместе? И прихватили с собой бриллианты Шербурнов?»

Он наткнулся на другую дату — 1 октября 1744 года, за две недели до рождения ребенка Паллас, что дало ему первую разгадку к случившемуся.

"Я самый низкий и жалкий человек в мире. Я предал не только себя, но также и мою дорогую жену. Бог знает, я не хотел, чтобы это случилось.., но когда пришла записка от Терезы, в которой она просила, умоляла меня встретиться с ней еще раз в доме привратника, я не смог ей отказать. Клянусь всем, что у меня есть дорогого, что я встретился с ней не за тем, чтобы вкусить запретную сладость ее тела, — у меня и в мыслях этого не было и у нее тоже. Тереза была в отчаянии, лицо ее осунулось, глаза потемнели, тени залегли под ними. Она больше не могла выносить своего положения и обратилась ко мне за помощью, чтобы я помог ей убежать от мужа. Что я мог поделать? Я согласился.

При первой же возможности я поеду в Лондон и куплю билет для нее и ее ребенка в колонии. Там она будет в безопасности, и Грегори до нее не доберется! Хотя она не просила меня об этом, но я сделаю некоторые приготовления, чтобы снабдить ее при отъезде значительной суммой. Деньги ей понадобятся сразу, как только она доберется до Нового Света. Я не вынесу мысли, что она одна, в такой дали и в нужде. Для меня уже мучительно думать, что она предпримет это опасное, рискованное путешествие через океан, а потом будет одна пробиваться в незнакомом мире, если я еще не обеспечу ее деньгами.

Мы все это обсудили и вели себя друг с другом как должно. Но когда мы приготовились расстаться, нами овладело отчаяние. Как бы я ни жаждал коснуться ее, я этого не сделал, я не хотел, чтобы страсть проснулась вновь, но это все же случилось. Она была такой печальной, такой покинутой, что я не смог подавить желание обнять ее и утешить, как только мог.

Клянусь, я думал лишь о том, чтобы успокоить ее, но как только я коснулся ее, как только она подняла ко мне лицо, мы погибли…

После нами овладело раскаяние, ужас оттого, что мы предали сами себя и Паллас, подло поддались зову нашей презренной слабой плоти. Когда мы наконец расстались, между нами в первый раз пролегло чувство вины и стыда.

И вот теперь я не могу смотреть в глаза милой нежной Паллас без боли и угрызений совести, которые вздымаются во мне. Тело ее располнело: в нем мой ребенок, и я проклинаю себя за малодушие, за распутство, терзаюсь от безобразного понимания, что нарушил свои обеты, покрыл позором мою честь и лег с другой, не важно при каких обстоятельствах… Я самый низменный из людей, но я докажу своей жизнью, что буду достойным мужем такого ангела, как Паллас. Я никогда не предам ее, никогда больше не причиню ей боли. Клянусь жизнью…"