22

Птичьи крики понемногу затихли, перемещаясь к югу и востоку. К тому времени, как вооруженные отряды сошлись в месте, где был лагерь Саймона, они не увидели ничего, кроме мирно догоравших костров и вытоптанной земли. Множество следов – лошадиных и человеческих – вели через открытое поле в небольшой лесок. Отряды быстро устремились вперед, и вскоре их военачальник остановил коня сразу за кромкой леса, когда мелодичный голос откуда-то сверху произнес что-то неразборчивое.

– Господи, Боже мой, – сказал Саймон, выходя из-за деревьев, – я целый день гадал, где искать вас, а вы нашли меня сами. Я Саймон де Випон. А вы, судя по вашему гербу, Гилберт Бассетт, не так ли?

Тот стянул с головы шлем.

– Де Випон! Какого черта вы шныряете по лесу и где ваши люди?

Саймон рассмеялся.

– Вокруг и сверху. Половина ваших воинов была бы уже мертва, пожелай я вам зла. Вы очень похожи на своего брата.

Бассетт напрягся при словах Саймона, но тут же успокоился и улыбнулся.

– Ах, да. Филипп писал мне о ваших валлийцах, но вы не сказали, что здесь делаете с такой таинственностью и зачем.

– Это долгая история. Может быть, вы доверитесь мне и прикажете своим всадникам спешиться? Кстати, как вы нас нашли? Мне казалось, что мы перемещались достаточно тихо.

После секундного колебания Бассетт приказал основной массе своих людей отойти и сделать привал. Остальные отъехали к месту бывшего лагеря и тоже спешились, продолжая бросать, однако, настороженные взгляды на лес вокруг них.

– Как я узнал, где вы? – начал Бассетт Саймону, спрыгнув с лошади. – Вы проезжали мимо пастбища возле Апэйвона, и пастух заметил вас. Король мог лишить меня собственности, но не в силах изменить сердца моих людей.

– Это верно. Я рад, что у вас столько помощников. – Затем Саймон повернул голову и весело обратился к кому-то, прятавшемуся на ветке большого дерева. Ветви раздвинулись, и на землю почти бесшумно соскочил Сьорл. Лук его был натянут, но вставленная в тетиву стрела небрежно выпала из руки. Он коротко и резко ответил на вопрос Саймона, отчего тот развеселился еще больше.

– Я спросил его, как случилось, что нас заметили, – пояснил Саймон Бассетту. – Сьорл всегда очень гордится своим умением скрываться.

– У пастухов хорошее зрение и привычка замечать скрытые перемещения, – предположил Бассетт.

– Нет, для Сьорла это не оправдание. Он сказал, что нет никакой возможности скрыть пятьдесят две лошади.

Бассетт недоуменно огляделся, но не увидел ни малейшего признака, даже звука хотя бы одного скакуна, что было еще удивительнее. Лес был невелик. Бассетт не мог поверить, что можно утихомирить полсотни лошадей до такой степени, чтобы их вообще не было слышно.

– Но, кажется, вы сделали это, – заметил он.

– Не я, – усмехнулся Саймон. – Это леди Рианнон – специалистка.

Саймон отдал очередной приказ, и с деревьев и из-за кустов начали показываться тени. На расстоянии закричала какая-то птица. Бассетт наблюдал за всем тяжелым взглядом, примирившись с тем фактом, что попался в ловушку, и его отряд мог понести тяжелые потери, даже не увидев врага. Здесь было чему поучиться. Но больше всего он был поражен, когда из-за деревьев показалась Рианнон в подвязанной выше колен юбке, чтобы удобнее было бегать. Она вела за уздечку Имлладда. За ним абсолютно бесшумно, если не считать стука копыт о землю, следовали остальные непривязанные лошади. У Гилберта Бассетта отвисла челюсть.

– Это моя нареченная жена, леди Рианнон, дочь Ллевелина, – сказал Саймон.

При всей своей привлекательности Рианнон едва ли выглядела как утонченная высокородная дама. Тем не менее она выступила вперед, передала вожжи Саймону и протянула руку в царственном приветствии без малейшего смущения из-за своих оголенных ног и мусора в волосах, которые она еще не успела прикрыть платком. Бассетт нервно сглотнул. Когда она оставила лошадей, они принялись мотать головами и переступать ногами, и воинам пришлось увести их. Гилберт вспомнил только что сказанные Саймоном и показавшиеся ему поначалу какой-то своеобразной шуткой слова о том, что именно леди Рианнон умела успокаивать лошадей.

– Сэр Гилберт? – сказала Рианнон совершенно нормальным, приятным голосом, в котором чувствовалось некоторое удивление его заторможенной реакцией.

Придя в себя, Бассетт грациозно склонился над протянутой рукой, и только тогда слова Саймона, говорившего о чем-то гораздо более важном, чем об умении этой девушки обращаться с лошадьми, окончательно пробились в его мозг.

– Дочь Ллевелина? – переспросил он. – Вы дочь принца Гвинедда? Но мне казалось… а, внебрачная дочь.

Рианнон наклонила голову.

– И невеста Саймона де Випона?

– А почему бы нет, сэр Гилберт? – спросил Саймон. – Принц Ллевелин – мой сеньор, а мой отец – его брат по клану. Это часть ответа на ваш вопрос, почему мы пробирались тайком, а не по дорогам, но я должен напомнить вам и то, что я был оруженосцем у Вильяма, графа Пемброкского, и моя семья много лет была связана дружбой с Маршалами.

Бассетт расслабился окончательно.

– Да, мне следовало помнить об этом. Вы в одной компании с Ричардом?

– Не совсем так. Меня преступником не объявляли, но, видимо, Винчестеру пришло в голову, что леди Рианнон может оказаться прекрасной заложницей поведения ее отца. Это полная чушь, но Винчестер не понимает валлийцев.

– Он не понимает ничего! – рявкнул Бассетт.

– Думаю, вы правы. Тем не менее он оскорбил меня, и мне пришло на ум, что я мог бы воспользоваться его невежеством и причинить ему дополнительные хлопоты, отомстив тем самым. Епископ Винчестерский по какой-то причине боится Хьюберта де Бурга, и я хотел бы видеть его на свободе.

Наступило долгое молчание. Потом Бассетт сказал:

– Вы предлагаете объединить наши отряды и попытаться вызволить его? Я с превеликим удовольствием согласился бы на это и был бы признателен вам, но должен предупредить, что шансы на успех весьма невелики. Прежде, чем мы успеем увезти графа Кентского на какое-то расстояние, на нас спустят весь гарнизон Дивайзеса.

Саймон отметил, что Бассетт величал де Бурга, которому был многим обязан, графом Кентским, но не стал комментировать это, сказав лишь:

– Они могут и не узнать, что он бежал.

– Церковь находится под непрерывным надзором днем и ночью, – заметил Бассетт с оттенком презрения к безрассудству этого юноши. – У меня есть друзья, которые наблюдают и присылают мне весточки время от времени. Поверьте, до него невозможно добраться, не подняв тревоги.

– Может, и нет, – согласился Саймон, – но попробовать можно. Если вы расскажете мне все, что знаете о том, где размещена и как сменяется охрана, думаю, мои люди сумеют проскользнуть туда и вывести де… Кента и его товарищей оттуда.

Наступила очередная пауза, пока Бассетт усваивал сказанное Саймоном. Он уже полностью избавился от настороженности, и его лицо попеременно отражало то радость, то недоверие. Потом в глазах его загорелся хитрый огонек. Если в это дело будут вовлечены только люди Саймона, он ничего не потеряет, даже если попытка окажется неудачной. Он, конечно, сделает все, что в его силах, чтобы помочь, а также поддержать тех, кому удастся бежать, но его собственный отряд останется невредимым и готовым действовать снова и снова, когда появится новая возможность. Однако внимание Саймона следовало привлечь еще к одному вопросу.

– Мы опасаемся, что Кент слаб и болен, – сказал Бассетт.

– Иного и нельзя было предполагать, судя по его возрасту и тому, как с ним обращались, – согласился Саймон. – Подозреваю, что он голодает с тех пор, как оказался в церкви. Но это ничего не меняет. Он не смог бы уйти незаметно, даже если бы был невредим и здоров. Нам придется устранить охрану с одной стороны церкви, откуда мы подойдем. И мне понадобятся люди, чтобы заменить их. Мои по-английски не знают ни слова вообще, а их французский никого не обманет.

Бассетт заморгал. Саймон говорил так убедительно, что он начинал верить во все это.

– Там ведь не лес, – сказал он спустя минуту.

Саймон повернул голову и перевел предупреждение Бассетта Сьорлу. Валлийский командир ответил на это короткой и высокомерной репликой. Саймон не стал переводить ее дословно, сказав лишь, что Сьорл уверен, что все это можно проделать. Бассетта это не совсем убедило, но он уже решил, что в этой ситуации ничего не теряет. Он протянул руку.

– Невозможно выразить, как я вам признателен, – сказал он. – Если я каким-то образом смогу оказаться вам полезным в будущем, рассчитывайте на меня. А пока не хотите ли отправиться в мой лагерь? У нас есть безопасное место поближе к нашей цели, и, думаю, леди Рианнон там будет уютнее.

Бассетт огляделся, но не увидел ее. Он был так увлечен предложением Саймона, что не услышал, как Рианнон ушла. На мгновение он испытал беспокойство, опасаясь, что воины в его лагере примут ее за новую шлюху. Он уже почти набрался храбрости намекнуть Саймону, что ей следовало бы быть более аккуратной в одежде, но, когда Саймон позвал ее и она вышла из его палатки, Бассетт вздохнул с облегчением. Она оправила юбку, туго перевязала волосы платком, и весь облик ее говорил, что перед ним высокородная леди.

Манеры Рианнон были настолько естественны, что Бассетт начал находить всевозможные причины, почему при первом знакомстве принял ее за нечто совершенно особенное. Фактически он почти полностью забыл о ее существовании из-за того, что она вела себя во время обсуждения деталей спасения абсолютно неслышно. Были выбраны исполнители операции из людей Саймона и те, кто будет изображать стражу. Разработан механизм проникновения в церковь, поиска трех пленников и убеждения их, что речь не идет о ловушке. Эта последняя деталь вызвала необходимость участия в деле самого Бассетта. Он без колебаний предложил себя. К этому времени он уже был убежден в реальности успеха, а Ричард Сьюард возглавит его людей, пока не сможет передать их его брату, если операция потерпит провал. Все шло как по маслу, пока не дошло до планирования самого побега.

– Вот и сюда добрались, – сказал Бассетт. – Как вам кажется, что было бы безопаснее: послать достаточно людей, чтобы они перенесли всех троих на руках на порядочное расстояние, или подвести поближе лошадей?

– А почему опасно держать поблизости лошадей, если их не будет видно?

Бассетт снисходительно улыбнулся столь невинному вопросу. Он уже оправился от первого, волшебного, впечатления от Рианнон, державшей в руке узду огромного злобного боевого коня, за которым, как овечки, покорно брели остальные лошади.

– Потому что стоит им хотя бы один раз заржать или фыркнуть, это предупредит стражу так же явственно, как если бы они увидели отряд воинов.

– Лошади не издадут ни звука, – сказала Рианнон, – я буду с ними.

Наступило молчание. Бассетт остолбенел. Он не хотел вспоминать то, что видел, – ему не хотелось думать плохо о дочери Ллевелина и невесте младшего сына клана Роузлинд. Но если он не мог позволить себе такой мысли, то должен был взбеситься от женской глупости. Саймон просто размышлял над этим предложением. Ему не приходило в голову брать с собой Рианнон, но теперь, когда она сама предложила это, его мозг прорабатывал новые открывавшиеся возможности.

– Скольких лошадей ты сможешь удержать в спокойствии? – спросил Саймон.

Бассетт побагровел и издал странный звук, но ни Саймон, ни Рианнон не обратили на это никакого внимания.

– Это зависит от того, какого спокойствия ты хочешь от них. Сегодня утром я нашла овражек, так что мне оставалось только собрать их вместе и ласково поговорить с ними. Если же ты имеешь в виду, что они не должны фыркать или топать ногами и я сама должна сохранять молчание, то тогда мне понадобится быть достаточно близко к каждой из них, чтобы почаще прикасаться к ним рукой. Но, Саймон, валлийцы могут вернуться пешком – так будет даже безопаснее, как мне кажется.

– Ты права, – согласился Саймон. – Мне следовало бы додуматься до этого самому. Хорошо, – он повернулся к Бассетту. – Трое моих людей, я, вы, леди Рианнон и четверо ваших людей, которые заменят стражу. Получается десять. Что-нибудь не так, сэр Гилберт?

– Со мной? – взорвался Бассетт. – Ничего! Но вы, мне кажется, сошли с ума!

– Почему? Уверяю вас, что я с тремя воинами вполне справлюсь с охраной. Двое могли бы…

– Сэр Саймон, я говорю не о воинах! – голос Бассетта уже дошел до крика. – Вы не можете подвергать опасности женщину!

– Почему нет? – удивился Саймон. – Рианнон умеет управляться с лошадьми, и я буду рядом, чтобы защитить ее. Ведь никто не требует от нее сражаться.

– Я могла бы взять с собой мой лук, – невинным тоном предложила Рианнон, поддразнивая мужчин.

– Нет, – возразил Саймон, – я не хотел бы, чтобы кого-нибудь убивали, если можно избежать этого. А ты увлечешься и попадешь в кого-либо.

Бассетт ошалело смотрел на обоих.

– Вы не в своем уме. Она завизжит, или начнет болтать в неподходящий момент, или…

– Нет, ну, что вы, – возразила Рианнон, – мой брат Давид часто брал меня на рейды…

Она внезапно замолчала и закрыла рот рукой. Ллевелин не контролировал ее, но он контролировал Давида. Ллевелин без колебаний подверг бы свою дочь опасности, если бы считал, что это принесет пользу Гвинедду, но он никогда не отпустил бы ее в рейд за добычей только ради того, чтобы можно было больше унести. В первый раз, правда, Давид и Рианнон сделали это не ради корысти – его подталкивало озорство, а ее – любопытство, но желание захватить добычу заставило их повторять эту авантюру еще и еще раз. Если бы Ллевелин узнал, чем занимался Давид, тому не поздоровилось бы.

Увидев испуганное выражение ее лица, Саймон решил: она понимала, что отправляться на грабежи вдвоем с братом было неблагоразумно. Однако Давид не был самым умным или самым совестливым из мужчин. Он часто стремился к немедленной выгоде, не задумываясь о последствиях своих действий. Тут Саймон скромно улыбнулся. Он и сам был не намного лучше и как раз сейчас собирался воспользоваться плодами безрассудства Давида. Поэтому он удержался от каких-либо упреков. Его молчание в сочетании с улыбкой убедило Рианнон не только в том, что Саймон не выдаст Давида ее отцу, что было чистой правдой, но и в том, что он не имеет ничего против ее приключений, что вовсе не было правдой. Убедило это и Бассетта, освежив его воспоминание об Имлладде, кусавшем конюхов и вырывавшемся из их рук в лагере, и об Имлладде, тихо, как ягненок, шагавшем рядом с Рианнон. Он воздержался от дальнейших возражений, но искоса взглянул на Рианнон и, когда этой же ночью они выехали из лагеря, старался держаться от нее подальше.

Выехали они, как только стемнело. Каждый лишний час заточения де Бурга лишь приближал его смерть от голода и жажды. Три десятка людей Бассетта и весь отряд Саймона сошлись вместе примерно в миле к северу от города на поросшем лесом склоне Раундвей-Хилла. Все оружие и упряжь были обмотаны тряпками и вымазаны грязью, чтобы ничего не звякнуло и не блеснуло. В полумиле к западу пролегала дорога на Чиппенхем и Малмсбери. Если операция окажется успешной и не поднимется тревога, люди Бассетта повезут де Бурга именно по этой дороге.

Когда капитан Саймона решил, что люди и лошади замаскированы достаточно хорошо, небольшая группа спасателей вскочила в седла. Ночь была не самая лучшая для такого предприятия – Саймон молился о дожде, ровной мелкой измороси, но молитвы его не были услышаны – однако и не самая плохая. Луна была молодая, и дул резкий холодный ветер, гнавший тучи, которые то и дело перекрывали ее ясный лик, создавая мелькание теней на открытой местности. Саймон надеялся, что еще несколько лишних движущихся теней никого не встревожат.

Бассетт ошеломленно наблюдал за приготовлениями Саймона и его людей – они мазали сажей лица и руки, испещряли крапинками свои однотонные кожаные туники, сменившие кольчугу Саймона и обшитые металлическими пластинками камзолы его воинов, вымазывали светлыми и темными полосами всех лошадей мало-мальски одинаковой масти. Из оружия они взяли с собой только длинные кинжалы и удавки.

Саймон приказал никого не убивать. Солдаты немного поворчали, поскольку тишину наилучшим образом обеспечивают именно мертвецы, а с живыми надо еще добиваться этого. Но ропот был добродушный – воины уже привыкли к мягкости своего хозяина, и у них был заготовлено достаточно кляпов и ремней. Потом Сьорл и Эхтор пешком отправились вперед, на разведку. Абсолютная тишина угнетала. Приказ был дан недвусмысленный. Любой, кто издаст звук громче, чем необходимо для дыхания, будет тут же валяться с перерезанной глоткой. Валлийцы Саймона рыскали кругом совершенно неслышными шагами, так что никто не осмеливался даже дышать, чтобы тень за его спиной не заметила этого и не доложила командиру. Рианнон была неподалеку, поглаживая вверенный ей десяток лошадей и нашептывая им, куда идти. Если бы кто-нибудь придвинулся поближе, то сумел бы расслышать ее голос. Шаг назад, и звук становился неотличим от шелеста кустов и деревьев под ветром.

Через полчаса показались Сьорл и Эхтор – без звука, вообще без какого бы то ни было знака. Они сделали два коротких жеста, и Саймон кивнул Бассетту. Все шло, как он и рассчитывал. Валлийцы сняли двух часовых, патрулировавших внешний периметр территории. Десять избранных вскочили в седла и двинулись на юг, потом немного на запад, обходя фермы лесом, чтобы не потревожить собак. Был только один плохой участок, где следовало пересечь открытое место, чтобы добраться в укрытие небольшой рощицы, окружавшей церковь.

Наконец они все снова собрались под прикрытием деревьев, не слишком надежным, так как лесок был довольно редкий, и листья уже большей частью опали. Однако те немногие, которые остались на стволах и кустах, шумно трепетали под порывистым ветром, искажая контуры людей и лошадей и превращая их в нечто совершенно неопознаваемое – просто шевелящиеся тени.

Воины один за другим спешились. Как только всадник спрыгивал на землю, Рианнон прикасалась рукой к его скакуну, издавая тихий успокаивающий звук. Когда все спустились на землю, отряд осторожно двинулся вперед, обходя церковь полукругом, пока не оказался с противоположной стороны, возле кладбища. Животные словно окаменели. Оглянувшись через плечо, Саймон удовлетворенно кивнул. Бассетт проследил за его взглядом и едва сдержал изумленный вздох. Кони исчезли, хотя он прекрасно знал, где они находились. Он даже не мог расслышать их дыхания, не говоря уже об обычном топтании и фырканье скучающего без дела животного.

Это была не последняя из удивительных вещей, но самодисциплина позволила Бассету сохранять спокойствие, даже когда Саймон и три его валлийца ступили на территорию кладбища и тоже исчезли, как в воду канули. А он-то был так уверен, что, зная, где они находятся, сумеет проследить за их продвижением. Разочарованный, он обратил взгляд к часовым, которых мог различать в виде более темных фигур, двигавшихся на фоне внушительного здания церкви. Их было двое, и чувствовали они себя беззаботно, не подозревая о надвигавшейся на них опасности. Потом один из них двинулся немного вперед, пристально глядя в сторону кладбища.

Бассетт напрягся, боясь, что часовой сейчас забьет тревогу. Он был уверен, что стражник заметил его, но действие словно застыло. В эту секунду Бассетт с трудом подавил в себе безрассудное желание выскочить из укрытия, замахать руками и закричать, охватывающее всякого прячущегося, на которого, как ему кажется, устремлен взгляд наблюдателя; вместо этого он крепче сжал зубы и, отведя взгляд в сторону, помолился про себя, чтобы его люди не поддались наваждению, которое пережил он сам.

* * *

Лошади – нервные животные, но эти были привычны к людям, и не составляло труда привести их почти в сонное состояние. Рианнон хорошо их подготовила. Все были как следует накормлены и напоены. Прикосновения и шепот приводили их в состояние, которое позволяло им стоять на ногах и в то же время полностью отдыхать. Все десять лошадей отреагировали мгновенно, так что у Рианнон было еще время повернуть голову и понаблюдать за Саймоном и его людьми, которые исчезли на кладбище. Маневры Саймона, движения которого были не так отточены и аккуратны, как у его валлийцев, не ускользнули от ее наметанного глаза.

Тем не менее Рианнон очень гордилась им и неожиданно поняла, что не боится за него. То, что предстояло Саймону, было чрезвычайно опасно, но страха она не испытывала. И это удивляло ее – ей следовало бояться. Она была возбуждена, но чувство это было очень приятное, азартное, почти плотское по своему удовольствию. Когда она выезжала с Давидом, такого ощущения не было, хотя те приключения нравились ей не меньше. Может быть, это связано с тем, что Давид меньше заботил ее?

Она потеряла Саймона из виду, но возбуждение не уменьшалось, и она скоро поняла, что оно едва ли было связано с вовлеченными в операцию людьми, за исключением разве что ее самой. Возбуждение порождалось опасностью. И то, что опасность так близко касалась ее, делало это чувство еще острее, еще более захватывающим. Когда Рианнон успокаивала лошадей для Давида, она всегда находилась на почтительном расстоянии от места действия. Лошадей вообще брали лишь для того, чтобы они тащили награбленное. На этот раз Рианнон была вовлечена непосредственно, и, что бы ни случилось со всеми, это случится и с ней. И тут она сделала открытие. Впервые в своей жизни она поняла, почему многие мужчины любили войну больше, чем женщин. В этом, оказывается, был некоторый смысл. Рианнон теперь могла понять, как мужчина мог дойти до непреодолимой жажды щемящего сердце возбуждения, которое пульсировало сейчас в ней, особенно если одновременно он мог разбогатеть от этого. Неудивительно, что мужчину за уши не оттащить от войны.

* * *

Изворачиваясь между могильными камнями, Саймон делал все, чтобы ни в коем случае не потревожить никого ни в церкви, ни вокруг нее. Кладбище открыто приглашало организовать засаду. Он мог бы провести через него целую армию. Здесь оказалось даже лучше, чем в лесу, потому что трава была скошена и подчищена граблями. Здесь не возникало опасности наступить на ветку или на листья, которые своим хрустом предупредили бы недремлющего врага. В любом случае, этот самый враг ожидал внезапной атаки целого отряда, а не нескольких человек, скользящих во тьме.

Саймон достиг последнего высокого надгробья и принялся ждать. В стороне послышалось слабое шуршание. Он уже подумал было, не присоединился ли к их компании какой-то местный кот, но потом улыбнулся – скорее всего это был Сьорл. Голова часового повернулась, и он сделал шаг вперед, пялясь в темноту. Саймон сдержал улыбку из страха, что его зубы блеснут в темноте, но, внутренне рассмеявшись, выскользнул из-за камня, низко пригибаясь, и быстро перебежал в темноту прямо напротив стены храма. Два шага, три… Удавка была уже у него в руках.

Взволнованным зрителям показалось, что часовой на мгновение шагнул назад в более густую тень возле стены. Почти одновременно это же сделал и второй часовой, но первый уже опять выходил вперед. Бассетт испытал некоторое разочарование. Когда часовые исчезли в темноте, он подумал, что они захвачены. Слишком рано, сказал он себе. Ожидание всегда растягивает время, и такое неуловимое движение должно казаться более медленным, чем обычно.

Бассетт настроился на дальнейшее ожидание, но рука его потянулась к оружию, и он едва сдержал крик. Хотя он должен был предвидеть это, его испугала почти невидимость вымазанной грязью одежды и черных от сажи рук. Его манило броситься вперед, перебегая из тени в тень, но часовые…

Только часовыми были Саймон и Эхтор, надевшие шлемы воинов, которых они придушили до потери сознания. Сьорл подозвал двух солдат Бассетта и велел им занять место Саймона и Эхтора, а Саймон повел Бассетта вперед и помог ему снять засов, запиравший заднюю дверь. Все трущиеся детали были уже смазаны гусиным жиром, и двое мужчин, поднимая засов строго вверх, освободили дверь без малейшего скрипа. Саймон отодвинул щеколду и чуть-чуть приоткрыл дверь, потом – больше, еще больше, но не более чем на дюйм за раз, тонко чувствуя моменты, когда петли вот-вот были готовы заскрипеть. Когда дверь открылась достаточно, чтобы Бассетт смог пройти, больше он рисковать не стал.

В этот момент вернулся Сьорл и остановился у него за спиной, так что Саймон понял: все в порядке. Он последовал за Бассеттом внутрь, и Сьорл спокойно закрыл за ними дверь. Внутри было темно. Поскольку входить туда не дозволялось никому, даже свечи у ликов святых были погашены. Саймон гадал, как им удастся найти тех, кого они ищут, но это тоже оказалось легко. Один из узников храпел, как рой разъяренных пчел. Саймон и Гилберт осторожно направились в ту сторону, откуда доносился звук.

Здесь можно было не бояться разговаривать вслух. Эти трое от голода часто просыпались и, безусловно, разговаривали или молились. Однако Саймон надеялся, что у них не займет много времени разбудить этих людей и объяснить, что к чему. Впрочем, все прошло гладко. Как только де Бург узнал Бассетта, он начал тихо всхлипывать и в благодарности возносить руки. Поскольку брать с собой им было нечего – они были доставлены в церковь, лишь имея на себе одежду, прикрывающую наготу, и, конечно, ничего теплого, им оставалось только встать и последовать за Саймоном к выходу из церкви. Оказавшись у выхода, он тихо произнес одно слово по-валлийски, и дверь приоткрылась. Выйдя, они поставили засов на прежнее место.

Не было и разговора о том, чтобы де Бург мог перебежать двор церкви, он едва доплелся до двери. Без лишних разговоров Саймон посадил его Бассетту на плечи. Эхтор поддержал плечом Вильяма де Миллерса, а Саймон точно так же помог Томасу Чемберлену. Сьорл замыкал группу, оглядываясь и наблюдая за малейшими признаками тревоги.

Теперь молчание было уже не таким полным. Саймону пришлось дважды зажимать рот Томаса ладонью, а де Бург продолжал тихонько рыдать. Достигнув деревьев, Бассетт опустил свою ношу на землю.

– Он слишком слаб, – начал де Миллерс.

– У нас лошади, – ответил Саймон, убирая ладонь, которой мешал Томасу говорить. Теперь он понял, о чем так навязчиво пытались сказать эти двое молодых людей. – Будьте потише, – добавил он, – звуки тихой ночью доносятся очень далеко.

Его голос был слабым, но Рианнон услышала. Она тихо вышла из-за кустов по тропинке, которую наметила раньше, а за ней одна за другой, словно заколдованные, последовали лошади, даже не шевеля хвостами. Подойдя ближе, она коснулась рукой Саймона. Это всего лишь означало приветствие, но оба они затаили дыхание. Словно горячая молния вспыхнула между ними, придавая чувству каждого особую остроту и яркость красок.

Бассетт смотрел на лошадей, которые продолжали тянуться строем за Рианнон. Держа одну руку на лбу Имлладда, другой она касалась шеи жеребца сэра Гилберта. Теперь ее ладони передвинулись к лошадиным носам и слегка сжались. Саймон вскочил в седло своего коня, а Бассетт поднял де Бурга в свое и затем уселся сзади.

Потом Рианнон вывела вперед лошадь одного из солдат. Саймон просигналил Вильяму де Миллерсу, и один из валлийцев помог ему подняться в седло. Когда все уже были в седлах, валлийцы ровными прыжками побежали к лагерю.

Тишина теперь была такой же глубокой, как в ту минуту, когда они прибыли. Она была подобна толстому влажному одеялу и так плотно обволакивала спасенных людей, что даже рыдания де Бурга затихли. Саймон начал осторожно выбираться из редкого леска. Глаза его были прикованы к земле, выбирая дорогу, где упавшие листья образовывали толстый ковер, смягчавший стук копыт. Однако краем глаза он четко видел Рианнон. Ее зеленые глаза сияли, а губы были полны и чувственны, словно он целовал их. Она знает, думал он, и его собственное возбуждение многократно умножилось, так что он даже опасался, что последует физическая реакция.

Он не мог себе позволить поддаться этому приливу похотливых чувств или даже думать о том, как новые знания Рианнон могут отразиться на их взаимоотношениях. Он должен сосредоточиться на том, как доставить всех целыми и невредимыми в лагерь у подножия Раундвей-Хилла. Им нужно было пересечь только одно открытое место. Саймон жестом предложил Бассетту, который вез де Бурга, ехать вперед. Де Миллерс и Томас Чемберлен вместе со Сьорлом последовали за Бассеттом, потом – Рианнон. Саймон и остальные замыкали кавалькаду. В случае тревоги они смогли бы прикрыть их. Маневр, однако, оказался успешным, и все остальное было уже совсем легко. Вскоре они были в безопасности, в лесу, на склоне Раундвей-Хилла.

Бассетт и его люди остались в седлах. Едва дождавшись, чтобы его воины, находившиеся в лагере, вскочили на своих лошадей, он направился на запад к чиппенхемской дороге. Не было нужды в прощаниях и благодарностях – каждый знал, что совершено и чего это стоило. Саймон не представлял, куда они направятся, и не хотел этого знать. Теперь, когда приключения закончились, он был чрезвычайно рад отделаться от них. На обратном пути из церкви в лагерь, чтобы избежать мысли о Рианнон, он представлял себе, каким ударом для его семьи могла бы обернуться неудача в этом деле. Поэтому он жаждал убраться отсюда подальше и поскорее, чтобы никто не мог связать его с этим побегом.

Когда опасность миновала, возбуждение Рианнон понемногу ушло. Взгляд, которым она обменялась с Саймоном, был уже последним всплеском этого чувства. Теперь все уже прошло, и она испытывала чувство потери, почувствовав лишь опустошенность и усталость. Прежде чем Рианнон поняла, что делает, она начала изобретать в своем мозгу какое-нибудь новое приключение. Это желание привело ее к очередному открытию, которое усилило первое. Человека может тянуть к опасности, подумала она. Саймон в это время нетерпеливо ерзал в седле, ожидая, пока двое воинов, отдавших своих лошадей де Миллерсу и Чемберлену, доберутся до лагеря пешком. Его нетерпение привлекло внимание Рианнон. Она подумала, что он испытывает то же разочарование, что и она. Неплохо было бы заняться любовью, вдруг решила она. После такой радости всегда наступали покой и удовлетворение.

Наконец те двое, кого они ждали, прибыли, сели на приготовленных для них лошадей, и отряд тронулся в путь. В обход холма Саймон направился не на запад, а на восток. Одной из причин этого было то, что он хотел подальше разъехаться с отрядом Бассетта. Кроме того, от Марльборо шла дорога к Сиренстеру и Глостеру, где можно было пересечь вброд Северн. К западу от Глостера власть короля заметно ослабевала. Там было несколько лояльных баронов, но основная масса предпочитала отворачиваться, если мимо проезжал человек, скрывающийся от короля. Были даже открытые мятежники, которые оказали бы такому человеку помощь.

До города они не доехали, так как Саймон не хотел приближаться к какому бы то ни было поселению с запада. Вместо этого они сделали привал южнее. Это было не совсем безопасно, но лучше, чем въезжать в город среди ночи или объезжать его в темноте. Это могло показаться подозрительным и привлечь внимание. Когда они достигли реки, Саймон приказал остановиться лагерем и расставил посты, чтобы вовремя засечь приближение любого отряда. Затем он спустился к реке, чтобы смыть с себя грязь и сажу. Ему вдруг пришло на ум, что Рианнон всю дорогу была молчалива, а потом живо припомнил выражение ее лица, когда он вернулся с де Бургом. Усталость смыло волной желания, но захочет ли она? И если он предложит, а она уступит, не сочтет ли она это своего рода победой? И имеет ли это значение?

Ответ на последний вопрос разрешил все остальное. Саймона это действительно не волновало. Если он желанен Рианнон, то пусть она побеждает в каждой битве – войну все равно выиграет он, в этом он не сомневался. Существовала только одна опасность. Хотя Рианнон была темпераментной женщиной, воля ее была крепка, как вороненая сталь. Она все-таки могла отвергнуть его. Саймон смахнул холодные капли с рук и лица и поспешил обратно в лагерь. Какой же он идиот! Ему следовало послать людей вперед и взять ее, пока она еще была возбуждена опасностью.

Когда он добежал до лагеря, Рианнон не было нигде видно. Он стиснул зубы и поспешил в свою палатку. Если она уже в постели, его проблема усложнялась многократно. Он откинул полог палатки и, ворвавшись внутрь, столкнулся лицом к лицу с Рианнон, спокойно сидевшей на табурете, поджидая его.

– Что случилось? – спросила она испуганно, вскочив на ноги.

– Мне не терпелось оказаться рядом с тобой, – ответил Саймон.

Она протянула к нему руку и в это же мгновение произнесла:

– Саймон, я должна…

Но она не закончила свою фразу. Протянутая рука сама по себе была достаточным приглашением. Саймон притянул ее к себе и поцеловал, дрожа от страсти, словно был зеленым юнцом со своей первой женщиной. Рианнон откликнулась немедленно. Саймон почувствовал, как она подалась телом к нему, и рот ее податливо приоткрылся. Однако, несмотря на то что она прижималась все теснее, сжимая его в объятиях, голова ее медленно отклонялась, словно она чувствовала, что должна отстраниться.

Саймон попытался высвободить руку, чтобы развязать шнурок на вороте ее туники и поцеловать ее шею, а потом грудь, но в тот момент, как он ослабил хватку, она убрала губы.

– Я должна сказать тебе, – проговорила она, задыхаясь.

– Пресвятая Богородица, не сейчас, – простонал Саймон. – Потом. Расскажешь мне позже.

Он снова прижал ее к себе, и она не сопротивлялась, лишь сдавленным голосом прошептала:

– Но, Саймон…

– Я весь горю, – пожаловался он. – Мне все равно.

Поцелуями он заставил ее молчать, и, когда снова отпустил ее, чтобы развязать ей платье, Рианнон уже не пыталась ничего говорить, лишь руки ее скользнули к его ягодицам, прижимая его к себе покрепче. Она трижды пыталась предупредить его, что уступка плоти не изменит ее намерений. Она была бы счастлива удовлетворить свой и его голод – это Саймон всегда настаивал, чтобы их любовь сопровождалась браком и вечным союзом. Рианнон чувствовала угрызения совести. Она знала, что недостаточно настойчиво пыталась сказать ему об этом, но она так его хотела!

Когда Саймон развязал ей тунику, она перенесла руки вперед и распустила узел на поясе его штанов. Она коснулась ладонью его возбужденной плоти, и Саймон обомлел. Его реакция возбудила до предела ее собственное пульсирующее желание, и ей захотелось прикоснуться еще раз. Но если она поддастся этому желанию, она не сможет раздеть его, а раздевание было прямым путем к еще большему удовольствию.

Саймона тоже раздирали два желания. Он не любил заниматься любовью в суматохе, полураздевшись. Было что-то безобразное в том, чтобы взять женщину, задрав ей на голову юбку, в полуспущенных штанах, связывавших колени или лодыжки. Он хотел раздеться сам и раздеть Рианнон полностью и овладеть ею по всем правилам, лежа на его плаще и прикрывшись ее плащом. Однако в первый раз за много-много лет Саймон был слишком захвачен страстью, слишком возбужден, чтобы ждать. Прикосновение пальцев Рианнон усилило его желание до болезненной остроты. Ему хотелось опрокинуть ее и войти в нее, чтобы успокоить муку своей и ее страсти. Разрываемый двумя противоречивыми желаниями, он колебался, дрожа от возбуждения.

Pendeuic! PennEmrys! – Сьорл почти орал, стуча в полотно палатки, которая сотрясалась от ударов.

Саймон подпрыгнул. Он понял, что в течение нескольких минут заблокировал свой мозг от того, что происходило снаружи, от всех звуков, которых не хотел слышать. Однако он все еще не мог выпустить Рианнон из своих объятий.

– Что? – злобно крикнул он, скорее для того, чтобы еще на секунду-две удержать при себе тепло Рианнон, чем действительно не зная ответа.

– Там много людей, не меньше сотни, скачут галопом. Они обязательно заметят нас. Прикажете бежать, остаться или вступить в бой, милорд?

Саймон продолжал колебаться. Он знал, что нужно было делать, но это глубоко противоречило его воспитанию и характеру. Рианнон, когда ее губы освободились, на мгновение прислонила голову к его груди. Теперь она мягко отстранилась, и он выпустил ее.

– Уходим, – ответил он, и вышел из палатки. Рианнон уже стояла на коленях, собирая немногие вещи, которые успела вытащить из походных корзин. Слезы разочарования катились по ее щекам, и она проклинала подступающий отряд всеми словами, которые знала, призывая на помощь и старых богов, и нового. Другой такой возможности больше не будет. В следующий раз ей придется сказать ему до того, как он возьмет ее, увидеть боль в его глазах и примириться с его деликатным, но неотвратимым отказом. Это был ее последний шанс прикасаться к нему и любить его. Рианнон знала, что, вернувшись в Ангарад-Холл, покончит с их отношениями навсегда. Если она не сделает этого, то будет тысячекратно чувствовать любую боль за него, даже когда он не будет ранен.

Боль от разлуки будет ужасна, но со временем она утихнет, если они больше не увидятся. Это как дерево, расщепленное молнией. Пройдет много времени, но рана затянется, и дерево выживет. Если она не стерпит сейчас, позже ей придется жить куда большей болью, которая уже никогда не утихнет. Боль будет становиться все сильнее и сильнее, и ее зависимость от Саймона с годами будет больше углубляться. Но она хотела почувствовать его всем телом хотя бы еще раз.

Впервые в жизни Рианнон проклинала, что родилась женщиной. Многие женщины делали это после того дня, как понимали, что это означает, но не женщины из рода Ангарад. Они всегда были горды и свободны, какой была и Рианнон, пока не полюбила Саймона.

Загрузка...