Вересковый рай

6

Как Саймон, так и Рианнон провели далеко не приятную ночь. Покинув ее, уже через пять минут Саймон поспешил обратно, но Рианнон ушла. Он сожалел о том, что сказал и сделал, но не потому, что хотел взять Рианнон на ее условиях, а потому, что выбрал неправильный способ отказа от них. Слишком поздно он вспомнил, как Ллевелин говорил ему, что и мать, и бабушка Рианнон также не хотели выходить замуж. Его реакция была такой, как если бы предложение Рианнон являлось своего рода неуважением к нему, как если бы она думала, что он недостоин жениться на ней, а это, возможно, было неправдой.

Саймон стоял на садовой тропинке, надеясь, что Рианнон догадается о его возвращении, но ее не было, и он мог рвать на себе волосы от горького разочарования. Он понимал, что теперь нелегко будет выбрать время, когда она окажется одна, чтобы попытаться снова объясниться. Он стоял в полной нерешительности, раздумывая о том, что, возможно, будет непросто даже остаться наедине с самим собой после привезенной им новости, а ему надо побыть одному, чтобы подумать. Может оказаться совсем несложно, как только он найдет время и место, оправдать свой гнев. Однако совершенно другое дело – изменить мнение Рианнон относительно замужества.

Рианнон сожалела о своих грубых словах в такой же мере и так же глубоко, как Саймон корил себя за вспышку гнева. Она поспешила за ним, или ей так показалось, как только оправилась от изумления, что он так сильно разозлился на нее. Но она допускала, что он может вернуться обратно в зал и, оказавшись в помещении, присоединилась к группе, из которой недавно предпочла исчезнуть. У нее был небольшой выбор, и она решила оставаться с ними некоторое время, а затем, выбрав момент, извиниться и вернуться в женские покои. Что она успешно и осуществила, сделав лишь крюк, чтобы заглянуть в сад, но Саймона уже давно там не было.

Глупо и жестоко, думала Рианнон, было сообщать о своих намерениях так грубо. Существовали более мягкие способы выразить словами нежелание выходить замуж. Саймон не находился, как она, под влиянием старой религии. Несомненно, он считал союз без брака грехом. При этой мысли Рианнон на секунду остановилась, а затем негромко фыркнула. Если так, тогда ему удалось очень хорошо выдержать груз греха, под тяжестью которого он уже давно находится. Нет, это не его вера в Бога оказалась оскорбленной. Тогда что же?

Только когда она тщательно восстановила в памяти сцену между ними, до нее вдруг дошло: она сказала, что не любит его, тогда как он заявлял о своей любви к ней. Именно тогда его гордости был нанесен удар, и это очень плохо. Ее глаза сверкнули гневом, но затем их выражение постепенно смягчилось. Возможно, он любил ее только сейчас. Возможно, он даже лгал себе, что будет любить ее вечно. Рианнон стояла, пристально глядя на высокую ночную свечу и осмысливая такую возможность. Если же это была не ложь, если Саймон любил ее и мог оказаться верным ей, то хотела бы она связать себя с ним навсегда?

Ответ начал вырисовываться в ее голове, и Рианнон резко стряхнула с себя роившиеся мысли, поняв, что чувствует большую, чем прежде, симпатию к Саймону. Без всякого сомнения, он не лгал сознательно, он был убежден, что будет любить вечно, как это начала чувствовать она. Тем не менее ни один мужчина не оставался верным до конца жизни, а такой, как Саймон, – менее всех. Слишком многие женщины увивались вокруг него, взывали к нему, предлагали себя ему. И она не была уверена, что она будет любить его вечно, независимо от того, что она чувствовала сейчас.

Долго не приходил сон, а когда это случилось, то виделись такие сны, полные радости и ужаса от заливающей все вокруг крови, что Рианнон проснулась вся в поту. Мэт вспрыгнул на кровать и пробрался к ее груди, громко мурлыча. Она погладила его, и мягкая гладкость дрожащего тела кота убедила ее, что это не сон, а реальность. Однако сон неясной тенью запечатлелся у нее в памяти и не исчез при пробуждении, как это обычно бывает со всеми снами. Она пыталась разобраться в нем, определить, порождена ли радость ужасом или это две разные вещи. Но даже этого она не могла сделать.

Ей не следовало пренебрегать снами. По правде говоря, они являли предзнаменование, если толковать их спокойно и вдумчиво. Но вихрь радости и страха, закруживший ее, невозможно было подвергнуть толкованию. Однако, когда она лежала без сна при тусклом свете ночной свечи, желание больше всего занимало ее мысли, и это было самым необычным. Как правило, в снах, в основном, в плен ее брал ужас, и он все усиливался и усиливался, пока все остальное не тускнело перед ним. Без ясных воспоминаний, однако, невозможно было выбрать правильное направление. Она пыталась освободиться от мыслей и целиком сосредоточиться на мурлыканье Мэта, под которое наконец-то смогла погрузиться в приятный сон.

У Саймона не бывало плохих снов, но они обычно приходили к нему в смутном, расплывчатом виде. У него и в мыслях не было, что, когда Рианнон говорила о верности одной любви, она могла подразумевать и случайную связь с какой-нибудь проституткой, услугами которой он пользовался время от времени, чтобы облегчить свое тело. Тем не менее со дня отъезда с Ричардом из Лондона у него не было ни одной женщины. Они передвигались слишком быстро, и к тому же он был так занят, что едва ли замечал отсутствие женщины, за исключением тех редких мгновений, когда просыпался.

Откровенное предложение Рианнон пробудило в нем желание. Чтобы его удовлетворить, не нужно было особенно беспокоиться – при дворе находилось несколько женщин, которые скрашивали жизнь Саймона еще до того, как его сердце выбрало Рианнон. Их взгляды говорили о том, что они рады были бы заполучить его обратно, а Маллт, дочь Арналлта, даже пошла было за ним через зал, когда он устремился вперед, чтобы поговорить с Рианнон. Однако даже бросить взгляд в сторону Маллт означало бы конец любым надеждам, которые он питал, пытаясь убедить Рианнон стать его женой. Кроме того, он не хотел Маллт.

Когда зал погрузился в темноту, и наступила тишина, Саймон пробрался к своей постели. Совсем рядом открыл глаза Мадог, сын Саэра. Он был раздражен больше всех, когда четверо мужчин, обсуждавших набеги на обозы армии Генриха, обнаружили, что Рианнон ушла. И его раздражение проистекало из-за твердого убеждения, что женщина должна терпеливо ожидать, пока у мужчины появится время, чтобы уделить ей каплю внимания. Он почувствовал еще большее раздражение, когда, как оказалось, этот Саймон удалился вместе с ней. То, что Саймон пробирался, крадучись, в такой поздний час, да еще так тихо, разъярило его еще больше. Естественно, он предполагал, что Саймон был с Рианнон.

Хуже всего – Энтван дал ему понять, что невозможно просто найти темный уголок и всадить нож в ребра Саймону. Саймон был единственным сыном Иэна де Випона, близкого друга принца Ллевелина и брата по клану. Но что еще более важно, Саймон был любимцем принца. А в данный момент, и это самое важное, он являлся посланником графа Пемброкского. Таким образом, если что-то случится с Саймоном, Ллевелин подвергнет двор таким мукам, что страдания грешников в аду покажутся простой шуткой.

Мадог считался тугодумом, но гнев и необходимость быть скрытным породили необычную гибкость ума. Он связал английские связи Саймона и привязанность принца Ллевелина к нему с тем фактом, что незаконный сын Ллевелина Граффидд ненавидел англичан и с завистью относился к тому, кому отдавал предпочтение отец. Мадог и не подумает волноваться, если Граффидд попадет в беду. Он будет следить за Саймоном, думал он, а когда застанет его с Рианнон, сообщит об этом Граффидду, и тогда Граффидд возьмет на себя заботу по устранению Саймона тем или иным способом.

А то, что Саймон мгновенно уснул, привело Мадога в еще большую ярость, поскольку, он полагал, это означало, что тот получил половое удовлетворение. Однако скорее дисциплина, а не удовлетворение вынуждали Саймона к соблюдению тишины. Более или менее он решил, что скажет Рианнон, но был совершенно не в состоянии думать о том, каким образом убедить ее выслушать его. Он предположил, что она пришла в такую ярость из-за грубой формы отказа от ее предложения себя, что даже не разрешит ему приблизиться к ней.

Саймон не осмеливался откладывать разрешение этой проблемы на некоторое время, чтобы укротить гнев Рианнон, в то же время успеху его могло способствовать то, что выглядел он подавленным и одиноким, – подобную уловку он находил очень действенной. Время работало против него. Саймон не знал, каким промежутком он располагает – день, неделя, месяц или даже больше, прежде чем Ллевелин решит, что и когда он будет делать, а может, вообще захочет присоединиться к Пемброку. Он мог быть абсолютно уверенным в отношении одного или двух дней, в течение которых Ллевелину следует принять главных вожаков клана, которые были обязаны ему чем-то. После этого, Саймон знал, его в любое время могут отправить обратно к Ричарду, и тогда неизвестно, когда он сможет вернуться. Если дело дойдет до сражения, пройдут многие месяцы, прежде чем он сможет распоряжаться собой.

К утру Саймон был убежден, что единственно надежный способ заключается в том, чтобы подхватить Рианнон на руки, унести ее в лес и попытаться извиниться сразу за обе нанесенные обиды. Однако легче было принять подобное решение, чем выполнить его. Как он собирался застать ее в таком месте, где никто не помешал бы ему схватить ее? Если она будет кричать и сопротивляться, то, без сомнения, каждый мужчина в Абере бросится за ним. Тем не менее, быстро позавтракав и поболтавшись по залу в надежде, что может появиться Рианнон, Саймон начал строить планы по реализации своего замысла. Он отдал распоряжение своим конюхам седлать Имлладда и стоял, наблюдая за их борьбой с серым жеребцом, имевшим норов дьявола, и одновременно пытаясь придумать слова, которые заставят Рианнон выйти во двор замка. Он был так погружен в свои мысли, что даже не заметил, как предмет его желаний приближается к нему. На самом деле он по привычке потянулся за уздечкой, когда ее почти вложили ему в руки.

С точки зрения Рианнон, Саймон, во-первых, смотрел на нее так, как если бы она для него не существовала, а во-вторых, видимо, собирался тут же куда-то уехать. В другое время она очень разозлилась бы, но чувство допущенной ошибки, смешанное с опасением, что ему нанесена слишком сильная рана, от которой он хочет излечиться и поэтому уезжает, заставило ее окликнуть его по имени и броситься навстречу. Головы нескольких присутствующих повернулись на звук голоса. Одна из них была Маллт, другая – Мадог. Он проводил Саймона до выхода из зала, полный подозрений, что де Випон, видимо, избегает своих обычных друзей. Теперь подозрения Мадога подтвердились.

Рука Саймона резко дернула Имлладда за уздечку, и жеребец встал на дыбы. Зная, что быстрое движение или громкие звуки могут довести тренированное для сражений животное до безумия, Саймон вскочил на коня и стал пытаться обуздать его. Рианнон сразу осознала, что она наделала, и резко остановилась. Она понимала животных, а кроме того, было слишком поздно что-либо предпринимать в отношении Саймона. Если бы он не желал разговаривать с ней, он бы уехал, и тогда не имело смысла бежать за ним. Поскольку ее чувство собственного достоинства оказалось бы задетым, Рианнон повернулась, как если бы собиралась вернуться в зал.

Саймон справился с жеребцом как раз в тот момент, когда заметил движение Рианнон. Он пришпорил своего коня, наклонился из седла и подхватил ее. Мадог рванулся вперед, но тревожный крик на его губах сменился глухим ругательством, когда он увидел, как Рианнон, смеясь, повернулась к своему похитителю и обхватила руками его шею.

Восхищенный такой реакцией, Саймон не сбавил скорости своего боевого коня, а просто направил его в сторону ворот. Они галопом въехали прямо в ворота, немного проскакали дальше и затем повернули на север, где на расстоянии примерно четверти мили от леса ряд небольших бухточек избороздил выходящий на океан мыс.

Прозвучал смех, и конь споткнулся, что было не удивительно при той скорости, с которой он двигался, да к тому же со столь странно распределенным весом. Освободившись от страха, что Рианнон не захочет разговаривать с ним, Саймон переключил все свое внимание на коня. Также успокоенная, Рианнон расслабилась и позволила Саймону ехать в том направлении, в каком он хотел, до тех пор, пока он не заставил животное перейти на рысь, а затем – на шаг. Наконец она поинтересовалась, куда же он везет ее.

– Не имею ни малейшего представления, – весело ответил он. – Куда-нибудь, где нам не помешают. – Он помолчал, а затем серьезно добавил: – Мы действительно должны объясниться. Я не знаю, сколько еще времени мне разрешат здесь остаться. Вам ведь известно, я лишь служу посыльным, Рианнон. Мои приезды и отъезды не в моей власти.

– Тогда, значит, вы прибыли к моему отцу не по собственной воле? – настороженно-мягко спросила она.

Саймон попытался оценить ее выражение, но это было трудно сделать. Даже несмотря на то, что ее голова была, по возможности, сильно наклонена в его сторону, он все же находился так близко, что видел ее под каким-то странным углом. Кроме того, он не мог доверять себе в толковании интонации ее голоса. В нем звучало добродушие и любопытство, но Рианнон обладала склонностью расставлять ловушки для опрометчивых на язык, а Саймон не собирался попадаться в них.

– Вы не знаете, где бы мы могли чувствовать себя в уединении и к тому же комфортно? – это был безобидный вопрос, и он спас его от необходимости отвечать ей немедленно. – Я не очень знаком с Абером.

Рианнон посмотрела через деревья на солнце.

– Сюда, – указала она. – Мы выедем на берег и поищем бухточку. Если станет жарко, сможем искупаться. Да, а вы умеете плавать, Саймон?

– Конечно, умею. Роузлинд ведь расположен на берегу узкого пролива.

Он пришпорил Имлладда, но не потому, что хотел быстрее прибыть на место, а потому, что желал избежать разговора. На самом деле ему было просто приятно держать прижимающуюся к нему Рианнон в своих объятиях. Он никогда не имел такого продолжительного контакта с ней раньше и находил его настолько вдохновляющим, что настоящая цель этой скачки начинала расплываться, словно в тумане. К тому времени, как они достигли берега и ехали вдоль полоски воды, которая отрезала путь и превращала его в узкий каменистый берег, Саймон начал вновь обдумывать предложение Рианнон, задавая себе вопрос, а будет ли какая-либо разница в том, поженятся они до или после того, как станут любовниками?

По-прежнему в плену своих эмоций, Саймон соскользнул с коня, увлекая Рианнон за собой. Не совсем безопасно было оставлять Имлладда непривязанным. Пустое седло и отпущенные поводья служили боевыми сигналами для тренированного на войне жеребца и могли вынудить его атаковать любого, кто делал какое-либо движение, за исключением Саймона, чей запах был ему хорошо знаком. Это грозило бы Рианнон опасностью, если бы она была одна, но Саймон не собирался покидать ее. Пока они будут вместе, конь не будет атаковать.

И действительно, Имлладд не только не выказал никаких признаков беспокойства, но и не проявил своего бешеного нрава после того, как Саймон освободил его. Вместо этого он сделал несколько шагов в сторону, чтобы напиться воды из потока, а затем стал жевать листья кустарника, растущего на берегу. Если бы Саймон был менее занят своими собственными чувствами, возможно, поведение коня показалось бы ему очень странным. Но как бы там ни было, не обращая на него никакого внимания, молодой человек наклонил голову и просто впился губами в губы Рианнон.

Она уже собиралась что-то сказать, но ощущение губ Саймона вызвало у нее настоящее головокружение. Он не впервые целовал ее – при встречах и расставаниях они обменивались формальными поцелуями, но на этот раз было нечто другое. В крепости его поцелуя и трепетной силе обнимавших ее рук ощущалась физическая настойчивость, хотя он и не прижимал ее слишком сильно к себе. Сейчас Рианнон было не до раздумий, но позже, много раз вспоминая эту сцену, она поняла, какой искусной была «атака» Саймона. Что касается других женщин, то слишком крепкое объятие, по их мнению, свидетельствовало бы о страсти, но Саймон знал, что для Рианнон оно станет означать ограничение свободы и принуждение. Поэтому он сжимал ее в своих объятиях так, что, с одной стороны, их тела касались друг друга, и она физически ощущала его напряженное желание, а с другой стороны, если бы только захотела, в любую минуту могла бы вырваться из этих крепких, но не удерживающих насильно рук.

Таким образом, именно Рианнон сделала шаг вперед, еще теснее прижимаясь к Саймону. При этом одной рукой она обвила его шею, а другой обхватила сзади его сильную мускулистую спину. Такой претендующий на одобрение поступок да еще глубокий вздох, вырвавшийся из ее груди, подтолкнули его к дальнейшему действию. Его левая рука по-прежнему обнимала ее за плечи, тогда как правая начала мягко поглаживать спину, опускаясь все ниже и ниже, и вот он уже ласкает ее ягодицы, ласкает и крепче прижимает к себе. Саймон представлял себе, что должна чувствовать Рианнон всякий раз, когда он вот так притягивает ее. А так как он был одет соответственно жаркой погоде августа, то есть только в шелковую тунику и тонкие шелковые штаны, то его возбужденная плоть не могла быть не замеченной ею.

Так оно и было, и ощущение его мгновенно возникшего желания лишь усилило ее собственное. Где-то за сжатыми губами Рианнон рождались мягкие стоны, одновременно с которыми она наклонялась вперед. Ей хотелось вытянуться вровень с Саймоном, но он был слишком высокого роста, а ноги предательски подкашивались, голову застилал туман, и она тянулась к нему, будто вьюнок, все теснее прижимаясь всем телом. Она животом чувствовала его горячую возбужденную плоть, близость которой возбуждала ее еще больше, ибо пульсировала в ритме с ее разгоряченной кровью.

Рианнон всегда была чрезвычайно чувствительной – к теплу солнца, ощущению влажной травы под босыми ногами, поцелую ветра и успокаивающей ласке дождя. И ей было известно все, что касалось достижения половой гармонии. Однако о глубокой связи между чувствами и действием она могла только догадываться – по вызывающему воспоминания удовлетворению в глазах матери, а также по тому, что говорили другие. Ее собственный опыт ограничивался тревожным беспокойством, которое не покидало ее с того времени, как она весной отослала Саймона.

Теперь ее тело знало. Чувства переполняли ее, находя выход там, где она чувствовала его, – на ее губах, на коже, там, где его нежные руки поглаживали ее тело… Страсть согревала, а затем разгоралась, становясь горячей и нетерпеливой где-то внутри ее лона, которое требовало теперь, взывало удовлетворить его.

Инстинктивно Рианнон приподнялась, наклоняясь вперед, обхватила обеими руками Саймона за шею и подтянулась на цыпочках, пытаясь удовлетворить свою потребность слиться с ним. Испытав неудачу, она тут же опустилась назад, вернувшись в менее напряженное состояние, но побуждение было непреодолимым, и она снова потянулась вверх. Саймон приглушенно застонал, и это еще больше возбудило Рианнон.

Хотя Саймона оглушило возбуждение, для него мало новизны было в физических ощущениях, ошеломило его другое – простота и безыскусность девушки, ее доверчивость. Его ум был несколько затуманен, но тем не менее он мог соображать. В конце концов он имел значительный опыт и никогда не терял головы, занимаясь любовью. Невинная страсть Рианнон усложняла все больше, чем обычно, но, чем труднее давалась ему мыслительная деятельность и чем более сильным становилось его желание, тем больше Саймон сердцем понимал, что это именно та женщина, которую он хотел бы видеть спутницей жизни. Через пульсирующее удовольствие, которое раздирало его с каждым новым движением Рианнон, формировалась мысль, уже не покидавшая его. Он должен убедить Рианнон выйти за него замуж!

В равной степени важным для него являлся и вопрос удовлетворения его желания. Однако если бы он получил избавление от плотских мук совокуплением с Рианнон, он подтверждал бы любовную связь на ее условиях, а он вовсе не был уверен, что знал, в чем они заключались. Он не мог воспользоваться представившейся возможностью и на самом деле сыграть роль просто быка для своей телки, даже подумать, что она может почувствовать себя свободной в один прекрасный момент и уйти к другому быку по своему выбору.

Существовало, однако, простое решение этой проблемы. Саймон еще теснее прижал к себе Рианнон, причем обе его руки теперь лежали на ее ягодицах, и стал помогать ей в ее движении вверх-вниз.

Прижавшись сильнее, чем обычно, к тому месту на его теле, где ей больше всего хотелось, Рианнон издала приглушенный звук, который являл собой нечто среднее между стоном и урчанием от удовольствия. Она вжималась все сильнее в него, извиваясь и меняя положение, но при каждом движении тела обязательно касаясь возбужденной плоти Саймона. Он не был уверен, что может удовлетворить Рианнон таким странным способом, как не был уверен и в том, хотела ли она этого удовлетворения. Таким образом, он позволил своему телу идти своим путем и через короткое время наступил кульминационный момент.

Закончив, он оторвался от ее губ и, крепче схватив Рианнон, прижал к себе, чтобы остановить движение ее тела. Она протестовала бессловесно, издавая лишь отдаленные звуки, и все пытаясь возобновить движение, надеясь снова ощутить то напряжение, которого она жаждала, но Саймон был намного сильнее ее, и потому она стала взывать к нему, выкрикивая его имя и задыхаясь от разочарования.

– Тише, любимая, тише, – успокаивал Саймон, мягко отодвигая ее от себя, чтобы она не так сильно ощущала движение его тела.

Вовсе не этого хотела Рианнон, но Саймон не сдавался, целовал ее в лоб и щеки, нежно гладил по спине и бормотал какие-то утешительные слова. Вскоре она успокоилась. Разомкнула руки, сжимавшие его шею, глубоко вздохнула, и вот она уже стоит в стороне от него.

– Почему? – с заминкой выговорила она. – Почему вы не взяли меня? Я хочу этого.

– Потому что я люблю вас, – ответил Саймон. – Мужчина не берет женщину, которую любит. Мне не нужно говорить, вы ведь и так знаете, что я брал многих женщин – все хотели. Мне не нужно принуждать женщину. Но я не любил ни одну из них, как и не говорил об этом. Я не злоупотребляю вами, Рианнон, неважно, что вы об этом можете подумать.

Она стояла, глядя на него по-прежнему в замешательстве, но с каким-то подозрением в ясных глазах.

– Тогда почему вы начали заниматься любовью со мной? Чтобы возбудить мой аппетит? – ее последние слова были опасно резки.

– Нет, – протестующе произнес Саймон и начал смеяться. – Вы ведь не думаете, что я поступил так намеренно? Рианнон, я уже говорил не раз и повторяю снова, что люблю вас. Вы очень красивы. Уже продолжительное время у меня не было женщины. На протяжении всего пути сюда я сжимал вас в своих объятиях. Боюсь, что я вообще ни о чем не думал, когда мы сошли с Имлладда.

– Тогда что же заставило вас снова думать? – настаивала она.

Саймон не мог рассказать ей о своем удовлетворении, да к тому же она пришла бы в бешенство, выслушивая то, что он должен был бы сказать. Кроме того, он решил не доводить до логического завершения их физическую близость, пока это не случится само собой, – тогда, даже если он не упоминал об этом, он не будет выглядеть лгуном.

По-прежнему улыбаясь, он ответил:

– Две вещи. Во-первых, это касается места в скалах, которое вы выбрали. Разве это место, где мы могли бы лечь? Острые камни – неподходящая постель для девушки с первым мужчиной в ее жизни.

Оглядевшись кругом, улыбнулась и Рианнон. Затем она искоса посмотрела на Саймона с появившимся снова подозрением.

– Как случилось, что вы заметили эти камни? Я – нет.

– Я не в первый раз удовлетворяю свое желание, – откровенно признался Саймон. Он никогда не сказал бы ничего подобного другой женщине, но искренность Рианнон требовала такой же прямоты.

Рианнон на секунду задумалась, затем кивнула, как бы соглашаясь, и снова улыбнулась.

– А ваша вторая причина?

– Ваша чрезмерная готовность. Нет, не сердитесь, сначала выслушайте до конца. Мне доставила удовольствие ваша страстность. Я почти позабыл и о камнях, и обо всем прочем, иначе я закончил бы быстрее. – Он немного отклонился назад, взял ее руки и поднес к своим губам, после чего прижал их к своей груди. – Любимая, любимая, Вы так же невинны, как и молодая самка, сознающая потребности своего тела, но не видящая ничего, кроме этого. Я не могу держаться только этим и позабыть обо всем другом. Если вы не думаете о своем собственном благе, то это должен сделать я.

Стойкость, с которой Рианнон восприняла первые слова Саймона, исчезла. Она наклонилась и поцеловала его руки, сжимающие ее, затем подняла голову и улыбнулась ему.

– Вы милый и очень добрый, но вы ошибаетесь. Я действительно жажду удовлетворения своего тела… – Ее голос слегка дрогнул, поскольку в этих словах вырвалось наружу то пульсирующее возбуждение, которое она ощущала. – Но, уверяю вас, я много думала над этим. В самом деле, Саймон.

– Рианнон…

– Нет, вы должны выслушать меня. Я неправильно вела себя сегодня. Я знала, что вы не поймете, и… и, кроме того, я недооценила вас, считая, что вы легко отнесетесь к тому, чего я желала и что так откровенно предлагала.

– Но я не только желаю ваше тело, Рианнон, – перебил ее Саймон.

Легкая тень скользнула по ее лицу, но все же она покачала головой.

– Не понимаю вас. Всю меня вы можете заполучить так же свободно, как и любой другой человек. Так чего же вы хотите?

– То, чего я хочу, вы не предлагаете любому другому, за исключением, пожалуй, Киквы. Посвятите меня в свои самые сокровенные мысли, выразите готовность вручить мне свою жизнь, как это охотно делаю я, – на веки вечные. Нет, я вовсе не хочу сказать, что у вас не должно быть собственных тайн. Только если вам захочется поделиться тем, что вы не осмеливаетесь сказать никому другому, прошу вас довериться мне. Вот что… – Он замолчал, так как Рианнон покачала головой.

– Вечность – это очень длинный промежуток времени, – сказала она. – Особенно длинный для молодого мужчины двадцати двух лет от роду…

– И очень короткий для древней бабушки, которая моложе на год? – поддразнил Саймон, перебивая ее.

– Нет. Даже длиннее для меня. Как долго будет длиться ваша вечность, Саймон? Пока вы не вернетесь в Пемброк? Месяц? Год? Прекрасно! Давайте разделим радость в этой скоротечной вечности, а когда она закончится, расстанемся с нежностью и любовью, ничего не обещая друг другу взамен.

– Нет! – Яркие глаза Саймона стали почти черными от хлынувшей из них боли, но его голос по-прежнему звучал ровно. – Все это у меня уже было с другими женщинами, и лишь этого я всегда хотел до тех пор, пока не увидел вас. Я говорю, что люблю вас, Рианнон. Мне не нужно легкое развлечение. Я хочу видеть в вас спутницу жизни.

– Сейчас вы хотите, – вздохнула она.

– Но, Рианнон, – возразил Саймон, вдруг осознавший, что все ее возражения, по-видимому, основывались на том факте, что он может оказаться неверным мужем, – если вы хотите удержать меня, все, что от вас требуется, – согласиться выйти за меня замуж. Тогда я буду верен вам. Буду, не выкажу никакого другого желания.

– Вы сумасшедший? – вскрикнула она, отступая и выдергивая руки с каким-то содроганием. – Такая жизнь отвратительна! Неужели вы думаете, что я бы выдержала, удерживая мужчину на таких условиях? Разве я такая плохая…

– Рианнон, Рианнон, – воскликнул Саймон, сделав движение по направлению к ней и снова взяв ее руки в свои. – Я только шутил. Как я могу думать иначе? Вам не нужны ни расписки, ни другие приманки, чтобы я мог оставаться верным вам. Того, что вы – Рианнон, уже достаточно. Любимая, вы опутали меня такими оковами, от которых я никогда не избавлюсь.

– Нет! Я не «приманивала» вас! Я… не думаю, что я сделала это.

– Приманивали меня? Что вы имеете в виду?

Вместо ответа Рианнон мягко выдернула свои руки и повернулась туда, где его жеребец по-прежнему спокойно прикладывался губами к скудной растительности.

– Имлладд, – позвала она его присущим только ей мягким и мелодичным голосом. – Иди сюда, Имлладд. Иди. Иди. Иди ко мне.

Животное подняло голову и негромко фыркнуло. Саймон напрягся, готовясь закрыть собой Рианнон, если вдруг его боевой конь решит, что она представляет собой угрозу, и бросится на нее.

– Иди сюда, Имлладд! – снова позвала она, причем ее голос гипнотизировал своей поющей тональностью.

И конь подошел! Саймон задержал дыхание, когда жеребец опустил голову, чтобы потереться мордой о руку Рианнон. А затем слегка боднул ее, требуя к себе внимания, когда гладившая его рука замерла на мгновение. Саймон не верил своим глазам. Неужели это был Имлладд, старающийся в любой удобный момент лягнуть годами ухаживающих за ним конюхов? Действительно, Имлладд никогда не делал попыток ударить Саймона и всегда принимал от него знаки любви со степенным чувством собственного достоинства, но сейчас жеребец вел себя, как жеребенок!

– Хватит, – мягко произнесла Рианнон и оттолкнула коня.

Затем она повернулась к Саймону и улыбнулась при виде его изумленного лица, но в глубине ее глаз ощущалось беспокойство.

– Это и есть приманивание. Я уже говорила: Ангарад владела подобным искусством. У моей матери нет такого умения. Она… она читает людей. Я могу приманить практически любое животное, но людей – нет. Мужчины и женщины обладают умом и волей…

– Как и лошади. Кстати, я никогда не встречал никого с более сильной волей, чем у Имлладда, – произнес Саймон, но его глаза блестели от еле сдерживаемого озорства и смеха. – Значит, вы заманили меня?

– Нет!

– Да, заманили! Как только я увидел вас – вы пели принцу Ллевелину, – я поймался на приманку да так и остался на ней.

Рианнон рассмеялась.

– Вы – дьявол! Вы пытаетесь заставить меня почувствовать свою вину. Я даже не заметила вас.

– Тем не менее, – поддразнивал Саймон, – вы заворожили меня. Посмотрите, каким неспособным к сопротивлению я вернулся обратно, после того как вы отослали меня прочь. Я околдован.

– Вы околдованы своим собственным желанием идти своим путем, – резко возразила Рианнон. – Вы принимаете меня за идиотку и не помните, как только что говорили мне, что являетесь посланцем графа Пемброка и в любой момент можете быть вынуждены уехать?

Но она совсем не злилась, и Саймон рассмеялся вместе с ней.

– Как неудобно вы честны, – пожаловался он. – Любая чувствительная женщина получала бы удовольствие при одной мысли о том, что она может околдовать мужчину…

– А особенно вас! – воскликнула Рианнон.

– Не оскорбляйте мою скромность, – нашелся Саймон, ухмыльнувшись. Затем спокойно произнес: – Но тем не менее это правда, о, не то, что вы околдовали меня, а то, что я полюбил вас с первой встречи и что всякий раз, когда я вижу вас и говорю с вами, эта любовь лишь усиливается. Рианнон, вы говорите, что не любите меня… Вы влюблены в кого-нибудь другого?

– Нет! И никогда не полюблю.

– Я не верю вам.

Она передернула плечами.

– Я тоже не верю в то, что вы будете любить меня вечно. Нет, не возражайте. Как вы можете сказать о том, что случится через год?

– Не знаю, буду ли я жив через год или через месяц. Но все дело в том, что, пока я жив, я не перестану любить вас.

– Саймон, я не это имею в виду. Вы действительно не знаете ни меня, ни таких, как я. Я – единое целое. Если я отдам вам лишь одно сердце, без моего тела, и вы потеряете его, я умру.

Он начал говорить, что никто не умирал от разбитого сердца, и при этом смотрел в ее ясные глаза, имеющие странное выражение. И вдруг, совсем неожиданно для себя, Саймон понял, что Рианнон может приговорить себя к смерти, точно так же, как некоторые хищники в неволе, хотя отдельных подобных им животных уже удалось приручить. Сопротивление Рианнон теперь представлялось в новом свете. Саймон никоим образом не сомневался в своих собственных чувствах. Это была первая женщина, которую он когда-либо любил, и он был уверен, что будет любить ее всегда. Он знал, что ей не грозила опасность из-за перемены в его чувствах, но как заставить ее – не любить его, а доверять ему, – в этом все отличие. Время могло бы убедить ее, но у него не было времени. Она так восхитительна, и так трудно ждать!