Вкус яблочных зёрен (ЛП)

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

В Н И М А Н И Е !

Текст предназначен только для предварительного и ознакомительного чтения.

Любая публикация данного материала без ссылки на группу и указания переводчика строго запрещена.

Любое коммерческое и иное использование материала кроме предварительного ознакомления запрещено.

Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга

способствует профессиональному росту читателей.

Катарина Хагена

"Вкус яблочных зёрен"

Оригинальное Название: Der Geschmack von Apfelkernen

Катарина Хагена – "Вкус яблочных зёрен"

Автор перевода: Наталия Петрова (1-5 глава), Алёна Дьяченко (с 5 главы) Редактор: Анастасия Антонова, Anastasiya Perelevskaya (1-5 глава)

Ольга Сансызбаева (5-9 главы), Алёна Дьяченко (с 10 главы) Вычитка: Алёна Дьяченко

Оформление: Алёна Дьяченко

Обложка: Ира Белинская

Перевод группы : https://vk.com/lovelit

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Аннотация

Воспоминания о летних каникулах у бабушки радужны и волшебны, а истории,

рассказанные тётками таинственны. Катарина Хагена рассказывает о женщинах одной семьи,

переплетая судьбы трёх поколении. Роман о забвении и о памяти, волнующий,

восхитительно забавный, и в то же время мудрый.

Когда Беттина умерла, её дом достался по наследству Ирис. Спустя столько лет, Ирис

снова оказывается в старом дома своей бабушки, где она проводила летние каникулы и

играла со своей двоюродной сестрой в переодевания. Она блуждает по комнатам и саду, по

миру, где время остановилось. В этом мире красная смородина становится белой за ночь,

слёзы можно законсервировать, деревья цветут дважды, деревни исчезают, а женщины

высекают из кончиков пальцев искры.

За это время сад одичал. После своего падения с яблони Беттина сначала стала

рассеянной, потом забывчивой и напоследок она уже не узнавала ничего и никого, даже

своих собственных трех дочерей.

Ирис прожила целую неделю одна в дома. Она не знает, хочет ли оставить себе этот

дом. Она купается в Черном озере, принимает гостей, целует брата бывшей подруги и

перекрашивает стены. Блуждая из комнаты в комнату, она отыскивает на ощупь

воспоминания, которые забыла: Чем на самом деле занимался дедушка, прежде чем ушел на

войну? Какие мужчины любили дочерей Беттины? Кто ел яблоки прямо с зёрнышками?

Наконец-то Ирис вспоминает ту ночь, когда с её двоюродной сестрой Розмари случилось

несчастье: что делала Розмари на крыше зимнего сада? Хотела ли она ещё что то сказать ей,

Ирис? Ирис догадывается, что существуют различные формы забвения и воспоминание

лишь одна из них.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Глава 1.

Тётя Анна умерла в 16 лет от воспаления лёгких, которое не смогли вылечить из-за её

разбитого сердца, и из-за того, что пенициллин ещё не был открыт. Смерть наступила

ранним июльским вечером. После последнего хриплого выдоха Анны, её младшая сестра

Берта выбежала, рыдая, в сад и увидела, что все ягоды красной смородины побелели. Сад

был большой, множество старых кустов смородины гнулись под тяжестью плодов. Собрать

их нужно было уже давно, но из-за болезни Анны никто не думал о ягодах.

Моя бабушка рассказала мне об этом потому, что она тогда первой увидела

скорбящие ягоды. С того времени в бабушкином саду росла только чёрная и белая

смородина. Каждая попытка посадить куст красной смородины была обречена на неудачу, на

его ветвях появлялись лишь белые ягоды. Но никому это не мешало, белые были почти

такими же сладкими, как и красные. Когда из них выжимали сок, они не портили фартук, а

готовое желе поблёскивало таинственно-бледной прозрачностью. Бабушка называла его

"законсервированные слёзы". А в подвале всё ещё стояли банки со смородиновым желе

1981-го года, лето которого было особенно богато слезами. Последнее лето Розмари.

Однажды, при поиске банки маринованных огурцов, моя мать нашла баночку 1945 года, с

первыми послевоенными слезами. Она подарила её мельничному клубу, а когда я спросила,

почему, чёрт возьми, прекрасное бабушкино желе отдали музею, мама сказала, что эти слёзы

слишком уж горьки.

Моя бабушка, Берта Люншен, в девичестве Деельватер, умерла несколько десятилетий

спустя после тёти Анны, но тогда она уже давно забыла, кто был её сестрой, собственное

имя, или какое сейчас время года. Берта забыла, что нужно делать с обувью, шерстяной

нитью или ложкой. За 10 лет бабушка смахнула все свои воспоминания с той же лёгкостью, с

которой смахивала свои короткие белые локоны со лба или невидимые крошки со стола.

Звук огрубевшей сухой кожи её ладони по деревянному кухонному столу намного чётче в

моей памяти, чем черты лица. Ещё я помню, как пальцы с кольцами крепко сжимали

невидимые крошки, как будто пытались схватить удаляющийся силуэт её духа, но,

возможно, Берта просто не хотела накрошить на пол или же хотела накормить крошками

воробьёв, которые ранним летом охотно принимали песчаные ванны в саду, и одновременно

выкапывали редиску. Стол в доме престарелых был из пластика и рука бабушки затихла.

Прежде чем память окончательно её покинула, Берта отдала нам своё завещание. Моя мать,

Криста, унаследовала землю, тётя Инга ценные бумаги, тётя Харриет деньги. Я, последняя из

потомков, унаследовала дом. Украшения, мебель, бельё и серебро должны были быть

разделены между моей матерью и моими тётками. Завещание Берты было как прозрачная

ключевая вода, ясным и отрезвляющим. Ценные бумаги были не особо ценны, на пастбищах

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

северо-немецкой долины, кроме коров, никто не хотел жить, денег было не много, а дом был

старым.

Возможно, Берта вспомнила, как раньше я любила дом. О её последней воле мы узнали

лишь после похорон. Я приехала одна, поездка была долгая и утомительная, на поезде с

несколькими пересадками. Выехав из Фрайбурга, я проехала через всю страну, пока не

вышла из почти пустого рейсового автобуса, в котором протряслась от призрачного вокзала

маленького городишки через поселковую местность, в деревне Боотсхафен, на остановке

напротив дома моей бабушки. Я была изнурена поездкой, скорбью и чувством вины, которое

неумолимо приходит, когда умирает тот, кого мы любим, но мало знаем.

Тётя Харриет тоже приехала. Только звали её больше не Харриет, а Мохани. Она была

одета не в оранжевые одеяния и её голова не была обрита. Только ожерелье из деревянных

бусин с картинкой гуру указывало на новое просвещённое состояние. Со своими короткими,

окрашенными хной волосами и кроссовками "Рибок", тётя всё же отличалась от остальных

фигур в чёрном, которые собрались маленькими группками перед часовней. Я очень

обрадовалась тёте Харриет, хотя со стеснением и беспокойством думала о том, что мы

виделись последний раз 13 лет назад. Когда хоронили Розмари, дочь тёти Харриет.

Беспокойство было мне хорошо знакомо, ведь каждый раз, видя своё лицо в зеркале, я

думала о Розмари. Её похороны были невыносимы, возможно, они всегда невыносимы, когда

хоронят 15-летних девочек. Тогда, как мне потом рассказывали, я упала в глубокий обморок.

Только помню, что белые лилии на гробе источали терпкий, влажно-сладкий запах, который

буквально склеил мои ноздри и ударил в лёгкие. Воздух кончился, и меня засосала кружащая

белая бездна.

Позже я пришла в себя в больнице. При падении лоб рассёкся о каменную ограду, и

рану пришлось зашить. На лбу, чуть выше основания носа, остался шрам — бледная

отметина. Тогда был мой первый обморок, впоследствии я часто теряла сознание. Побег

вообще является нашей семейной чертой.

Так, например, тётя Харриет после смерти дочери отступила от веры. Она примкнула к

Бхагавану ( прим.пер. — "господин, владыка", в индуизме имя—эпитет высших божеств, прежде всего Вишну и его аватар (Кришна и др. ), "бедняжка", так говорили о ней в кругу

знакомых. О секте. Слово "секта" произносили приглушённым голосом, как будто боялись,

что секта подкараулит их, поймает, обреет голову, а затем заставит шататься по пешеходным

зонам мира, как смиренного сумасшедшего из "Пролетая над гнездом кукушки", и с детским

восторгом играть на тарелках. Но тётя Харриет не выглядела так, как будто хотела достать

свои тарелки для игры на похоронах Берты. Когда она увидела меня, то прижала к себе и

поцеловала в лоб. Точнее, поцеловала шрам на лбу, и, не говоря ни слова, подтолкнула меня

к моей матери, которая стояла рядом. Мама выглядела так, как будто все последние дни

проплакала. При виде неё моё сердце сжалось в дрожащий комочек. Выпуская её из объятий,

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

я подумала как ужасно хоронить собственную мать. Мой отец стоял рядом с ней и

поддерживал, он был намного меньше, чем в последний раз, когда мы виделись, и на его

лице появились ранее незнакомые мне морщины. Немного поодаль стояла тётя Инга, не

смотря на красные глаза, она была прекрасна. Её красивый рот изогнулся уголками вниз, но

выглядел гордо, а не плаксиво. И хотя на ней было простое закрытое платье, выглядело оно

не траурным, а как маленькое чёрное. Инга пришла одна и взяла обе мои руки. Я вздрогнула,

маленький электрический разряд ударил меня от её левой руки. На правой у неё был

янтарный браслет. Руки тёти Инги были жёсткими, сухими и тёплыми. Было июньское

послеобеденное время. Я рассматривала остальных людей, было много женщин с белыми

локонами, толстыми очками и чёрными сумками, подруги из клуба Берты. Бывший

бургомистр; потом, конечно же, господин Лексов, старый мамин учитель, пара школьных

подруг и дальних кузин моих тёток и матери, и трое больших мужчин, которые серьёзно и

беспомощно стояли рядом друг с другом, и в которых сразу же узнавались бывшие

поклонники тёти Инги, потому что они не решались открыто на неё взглянуть, но, в то же

время, почти не отводили глаз. Ещё пришли соседи Коопы, и несколько человек, которых я

не могла никуда определить, возможно, из дома престарелых, от похоронного бюро или из

бывшей дедушкиной канцелярии.

Позже все пошли в ресторан около кладбища, чтобы выпить чашку кофе и съесть кусок

пирога. Как всегда бывает на поминках, люди сразу начали разговаривать, сначала тихо, как

бы бормоча, а потом всё громче. Даже моя мать и тётя Харриет жарко беседовали. Трое

поклонников стояли теперь около тёти Инги, широко расставив ноги и выпятив грудь.

Казалось, тётя Инга ожидала их преклонения и в то же время принимала его с мягкой

иронией.

Подруги Берты из клуба сидели кружком рядом друг с другом. К их губам прилипли

крошки сахара и кусочки миндаля. Они ели так же, как и говорили: медленно, громко и

обстоятельно. Мой отец и господин Лексов, вместе с двумя официантками, разносили на

серебряных подносах горы пирогов и расставляли по столам один за другим кофейники.

Подружки из клуба шутили с этими двумя внимательными молодыми людьми, пытаясь

привлечь их в свой клуб. Мой отец с уважением с ними флиртовал, а господин Лексов

только смущённо улыбался и сбегал к соседним столам. В конце концов, ему тут ещё жить.

Когда мы вышли из ресторана было ещё тепло. Господин Лексов заправил штанину в

металлическое кольцо и сел на свой чёрный велосипед, который стоял без замка у стены. Он

коротко поднял на прощание руку и уехал в сторону кладбища. Мои родители и тётки стояли

у двери и щурились на вечернем солнце. Отец откашлялся:

— Люди из канцелярии, которых вы их видели, сказали, что Берта оставила завещание.

Значит, это всё же были адвокаты. Мой отец ещё не договорил, он открыл рот и вновь

закрыл, три женщины продолжали смотреть на красное солнце и молчали.

— Они ждут у дома.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Когда умерла Розмари тоже было лето, но по ночам с полей уже полз запах осени.

Люди быстро остывают, если лежат в земле. Я думала о моей бабушке, которая лежала под

землей, о влажной чёрной дыре, в которой она теперь находилась. Болотистая почва, жирная

и чёрная, но под ней находится песок. Насыпанная гора земли около её могилы сохла на

солнце, и всё время песок отделялся и осыпался тонкими струйками, как в песочных часах.

— Совсем как я, — простонала как-то Берта, — это моя голова.

Она кивнула песочным часам, которые стояли на кухонном столе, и быстро встала со

своего стула, при этом столкнув бедром часы со стола. Тонкий деревянный каркас сломался,

стекло разбилось и разлетелось во все стороны. Я была ребёнком, а её болезнь не была ещё

очень заметной. Я встала на колени и стала развозить указательным пальцем белый песок по

бело-чёрному каменному полу. Песок был очень мелкий и блестел при свете кухонной

лампы. Моя бабушка стояла около меня, потом вздохнула и спросила, как же могли

разбиться эти прекрасные песочные часы. Когда я сказала, что она сама их разбила, Берта

покачала головой и качала ей снова, и снова, и снова. Потом она подмела осколки и

выкинула их в мусор.

Тётя Харриет взяла меня за руку и я вздрогнула.

— Пойдём? — спросила она.

— Да, конечно.

Я попыталась освободиться из нежного рукопожатия, и она сразу отпустила мою руку,

я чувствовала её взгляд со стороны.

Мы пошли пешком к дому. Боотсхафен очень маленькая деревушка. Люди серьёзно

кивали нам, когда мы проходили мимо. Несколько раз дорогу преграждали старые дамы и

подавали руку нам, но не моему отцу. Я никого из них не знала, но оказалось, что они все

знали меня и говорили хоть и тихо, из уважения к нашему трауру, но с едва скрываемым

триумфом, что не их застигла смерть, и что я выгляжу как Лютье Кристель. Мне

потребовалось время, пока я смогла понять, что Лютье — это моя мать.

Дом было видно издалека. Дикий виноград разросся по фасаду, и верхние окна

выглядели как четырехугольные углубления в тёмно-зелёных зарослях. Две старые липы у

въезда достигали крыши. Когда я коснулась боковой стены дома, неровные красные камни

источали тепло под моей рукой. Порыв ветра покачнул виноградные листья, липы кивнули,

дом тихо дышал.

У подножья лестницы, которая вела к двери дома, стояли адвокаты. Один из них

выкинул сигарету, когда увидел, что мы подходим. Затем быстро наклонился и поднял

окурок. Пока мы поднимались по широким ступеням, мужчина опустил голову, потому что

заметил, что мы его видели, шея адвоката покраснела, и он сосредоточенно рылся в своём

портфеле. Двое других мужчин смотрели на тётю Ингу, оба были моложе её, но сразу же

начали за ней ухаживать. Один из них достал из своего портфеля ключ и вопросительно

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

посмотрел на нас. Когда послышалось бренчание медного колокольчика на верхней петле

двери, у всех трёх сестер на губах была одинаковая полуулыбка.

— Мы можем пройти в кабинет, — сказала тётя Инга и пошла вперёд.

Запах в прихожей ошеломил меня, здесь всё ещё пахло яблоками и старыми камнями, у

стены находился резной сундук из приданного моей прабабушки Кэте. Справа и слева стояли

дубовые стулья с семейным гербом — сердце, распиленное пилой. Каблуки моей матери и

тёти Инги стучали, песок скрипел под кожаными подошвами, только тётя Харриет медленно

и бесшумно следовала в своих "рибоках".

Дедушкин кабинет был прибран. Мои родители и один из адвокатов, молодой с

сигаретой, сдвинул четыре стула, три с одной стороны и один напротив. Письменный стол

Хиннерка твёрдо/основательно стоял у стены между двух окон, выходящих на въезд с

липами, совершенно не взирая на любые воздействия. Свет преломлялся на листьях деревьев

и рассеивался по комнате. Пыль танцевала в воздухе. Здесь было прохладно, мои тётки и

мать сели на три тёмных стула, один из адвокатов взял себе стул Хиннерка. Мой отец и я

встали за тремя сёстрами, два других адвоката встали справа от стены. Ножки и спинки

стульев были такими высокими и прямыми, что сидящее на нём тело сразу складывалось в

прямые углы: ноги и голени, бедра и спина, шея и плечи, подбородок и шея. Сёстры

выглядели как египетские статуи в гробнице. И хотя неравномерный свет слепил нас, он не

наполнял комнату теплом.

Чиновник, сидящий на стуле Хиннерка, был не тот человек с сигаретой, он щёлкнул

замками своего портфеля, что показалось двум другим адвокатам знаком, они откашлялись и

серьёзно посмотрели на первого мужчину, очевидно, тот был у них начальником. Он

представился компаньоном прежнего партнёра Гейнриха Люншена, моего деда.

Завещание Берты было провозглашено, мой отец был назначен исполнителем. По всему

телу сестёр пробежало одинаковое движение, когда они услышали, что дом переходит ко

мне. Я рухнула на табуретку и посмотрела на компаньона. Мужчина, который был с

сигаретой, оглянулся, я опустила взгляд и уставилась на листок с церковными песнями с

поминок, который ещё держала моя рука. На фалангах больших пальцев отпечатались ноты

"о, глава, полная крови и ран". Струйный принтер. Главы полные крови и ран, я видела перед

собой волосы, как красные струи, дыры в головах, дыры в памяти Берты, песок из песочных

часов. Из песка, если он достаточно горячий, делают стекло. Я дотронулась пальцами до

шрама; нет, оттуда ещё не сочился песок, только выбилась пыль из бархатной юбки, когда я

снова сжала руку и перекинула ногу на ногу. Наблюдая за зацепкой на колготках, которая

бежала по моей коленке, и пряталась в чёрном бархате платья, я почувствовала взгляд

Харриет и подняла глаза. Её взгляд был полон сострадания, она ненавидела дом. Память о

Розмари. Кто же это сказал? Забывать. Чем больше были провалы в памяти Берты, тем

больше были отрывки памяти, которые в них пропадали. Чем растерянней она становилась,

тем безумнее выглядели вязания, которые бабушка вязала, и которые из—за постоянно

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

спущенных петель, связывания и добавления новых по краям, разрастались во все стороны,

сжимались, зияли дырами, спутывались и повсюду распутывались. Моя мать собрала в

Боотсхафене все связанные ею вещи и привезла домой. Она хранит их в коробке в шкафу, в

своей спальне. Однажды я случайно наткнулась на них и разложила вязанные скульптуры

одну за другой на кровати моих родителей, со смесью ужаса и веселья. Мама

присоединилась ко мне, тогда я не жила дома, а Берта была в доме престарелых. Некоторое

время мы рассматривали шерстяные чудовища.

— В конце концов, каждый должен где-то хранить свои слёзы, — сказала моя мать, как

бы защищаясь, потом снова убрала все вещи в шкаф. Больше мы никогда не говорили о

вязании Берты.

Все вышли из кабинета, и пошли гуськом по коридору к входной двери, жестяной

колокольчик дребезжал. Мужчины пожали нам руки, вышли и мы уселись на лестнице перед

домом. Почти на каждой из гладких бело-жёлтых каменных плит была продольная трещина,

отвалившиеся плоские куски свободно лежали сверху как крышки. Раньше здесь были лишь

несколько плит, шесть или семь, мы использовали их как тайники и прятали в них перья,

цветы и письма.

Тогда я ещё писала письма, верила в написанное, напечатанное и прочитанное. Сейчас

уже во всё это не верю. Я работаю библиотекарем в университетской библиотеке города

Фрайбурга, работаю с книгами, покупаю книги, да, даже иногда одалживаю книги. Но

читать? Нет. Раньше я читала, и читала непрерывно: в кровати, за едой, при езде на

велосипеде. Но всё в прошлом. Чтение было как собирательство, собирательство как

хранение, а хранение было тем же самым воспоминанием, а воспоминание — то же самое,

как не совсем точно знать. Не совсем точно знать было тем же самым, как и забывать, а

забывать было как падение, а падение должно было когда-нибудь закончиться.

Это было объяснением.

Но мне нравилось быть библиотекарем. По тем же причинам, по которым я больше не

читала.

Сначала я учила германистику, но во время курсовых работ заметила, что всё, что мы

учили после библиографии, казалось мне незначительным. Каталоги, индексы, руководства,

регистры поиска по ключевым словам имели свою тонкую красоту, которая при мимолётном

прочтении так же незаметна, как и в герметичном стихотворении. Когда я медленно

перехожу от словаря, с его стёртыми многими пользователями страницами, не пропуская

множество других книг, до высокоспециализированной монографии, чьей обложки не

касалась ничья рука, кроме библиотекарской, внутри меня возникает чувство

удовлетворения, с которым не могло сравниться даже удовольствие от написания

собственного текста.

Особенно люблю в своей профессии поиск забытых книг; книг, которые столетиями

стоят на своём месте, которые возможно никогда не были прочитаны, с толстым слоем пыли

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

на страницах, и которые пережили миллионы своих не читателей. Тем не менее, я уже нашла

семь или восемь таких книг и навещала их с нерегулярными перерывами, но никогда до них

не дотрагивалась. При случае я вдыхала немного их запаха. Как и многие библиотечные

книги, они плохо пахли, полной противоположностью свежести. Самый плохой запах был у

книги о староегипетских настенных фресках, она была совсем чёрной и заброшенной. Мою

бабушку я посетила всего лишь раз в доме престарелых. Берта сидела в своей комнате,

боялась меня настолько, что описалась от страха. Пришла сиделка и поменяла ей подгузник.

Я поцеловала её на прощание в щёку, она была прохладной и на своих губах я почувствовала

сетку морщин, которая мягко покрывала кожу.

Пока я ждала на лестнице и обрисовывала пальцами трещинки на камнях, моя мать

сидела на две ступени выше и говорила со мной. Она говорила тихо, не заканчивая

предложения, так, что казалось, будто звук её голоса несколько мгновений всё ещё витал в

воздухе. Я раздраженно задумалась, почему с недавнего времени она так делает. Лишь когда

мама положила мне на колени большой медный ключ, который из—за витой головки

выглядел как реквизит к спектаклю рождественской сказки, я наконец—то поняла, что

случилось. Речь шла о доме, здесь, на полуразрушенной лестнице, речь шла о дочерях Берты,

о её умершей сестре, которая была рождена в этом дома, обо мне и о Розмари, которая

умерла в этом же доме. И речь шла о молодом адвокате с сигаретой. Я его почти не узнала,

но сомнений нет, это был младший брат Миры Омштедт, нашей лучшей подруги. Розмари и

моей.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Глава 2.

Мои родители, мои тётки и я ночевали в трёх гостевых комнатах деревенской

гостиницы.

— Мы снова уезжаем в Бадише, — сказала моя мать на следующее утро. Она так

говорила раз за разом, как будто хотела убедить себя в этом сама. Её сестры вздыхали, это

звучало так, как будто Криста говорила, что уезжает в счастье. Возможно, так оно и было.

Тётя Инга ехала с ними до Бремена, я быстро обняла её и меня вновь ударило электрическим

током.

— Почему так рано утром? — спросила я удивлённо.

— Сегодня будет жарко, — извиняясь, сказала Инга. Она скрестила перед собой руки и

длинным быстрым движениям ладоней провела от плеч до запястий, растопырила пальцы и

потрясла ими. Послышалось тихое потрескивание, когда с кончиков её пальцев сорвались

электрические искры. Розмари любила удары током тёти Инги.

— Пролей ещё дождя из звёзд, — просила она снова и снова, особенно когда мы

стояли в темноте сада. И потом с трепетом наблюдали, как на долю секунды на ладонях тёти

Инги загорались крошечные точки.

— Это больно? — спрашивали мы. Она качала головой, но я ей не верила, Инга

вздрагивала каждый раз, когда облокачивалась на машину, открывала дверцу шкафа,

включала свет или телевизор. Случалось даже, что она роняла вещи. Иногда я заходила на

кухню, а тётя Инга сидела на корточках и подметала осколки. Когда я её спрашивала, что

случилась, та отвечала:

— Ах, просто глупая случайность, я такая неуклюжая.

Когда она не могла избежать рукопожатия, то извинялась, потому что люди часто

испуганно вскрикивали. "Женщина-искра" называла её Розмари, но всем было понятно, что

она восхищалась тётей Ингой.

— Почему ты так не можешь, мама? — спросила как-то Розмари тётю Харриет. – И

почему я так не могу?

Тётя Харриет посмотрела на неё и ответила, что Инга не может по-другому сбрасывать

своё внутреннее напряжение, а Розмари своё безостановочно растрачивает, и поэтому таких

разрядок у неё не случается и Розмари должна быть за это благодарна. Харриет всегда была

одухотворённым существом. Она разными способами доходила до собственного внутреннего

центра и возвращалась оттуда прежде, чем стала Мохани и начала носить деревянные бусы.

Когда умерла её дочь, так объяснила это для себя моя мать, то она нашла для себя отца и

сама снова стала дочерью. Тётя желала чего-то постоянного. Чего-то, что удержало бы её от

падения и в то же время помогло ей забыть. Меня такое объяснение никогда не

удовлетворяло, тётя Харриет любила драму, а не мелодраму. Возможно, она была

сумасшедшей, но ни в коем случае не вульгарной. Наверное, чувствовала связь с умершим

Ошо. Должно быть, её успокаивало, что умерший человек может быть настолько живым,

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

потому что живой Бхагван никогда особо её не впечатлял, и она смеялась над его

фотографиями, где он был изображён на фоне своих многочисленных больших автомобилей.

После отъезда моих родителей и тёти Инги, я и тётя Харриет пили мятный чай в

гостиной. Наше молчание было лёгким и задумчивым.

— Ты сейчас пойдешь в дом? — спросила, наконец, тетя Харриет. Она встала и взяла

свою кожаную дорожную сумку, которая стояла у нашего стола. Я посмотрела в глаза

улыбающегося Ошо в деревянной рамке её бус, и кивнула. Он кивнул мне в ответ. Я тоже

поднялась. Харриет обняла меня так крепко, что мне стало больно; я ничего не сказала и

смотрела через её плечо на пустую гостиную. Дымка из запаха кофе и пота, который ещё

вчера мягко окутывал гостей на поминках, витала под низким белым потолком. Тётя Харриет

поцеловала меня в лоб и вышла. Её "рибоки" скрипели по полированным половицами.

На улице она обернулась и помахала мне. Я помахала в ответ. Тётя остановилась на

остановке автобуса и повернулась ко мне спиной. Её плечи осунулись, и короткие красные

волосы на шее проскользнули под воротник чёрной блузки. Я испугалась. Только со спины я

смогла рассмотреть, как Харриет была несчастна. Я поспешно отвернулась и снова села за

стол, на котором стоял завтрак. Я не хотела её унизить. Когда рёв подъехавшего автобуса

сотряс окна, я подняла глаза и мельком взглянула на тётю Харриет, которая сидела, не

отрывая взгляд от спинки сидения перед ней.

Я вновь пошла пешком до дома. Сумка была лёгкой, внутри лежала чёрная бархатная

юбка, на мне было короткое чёрное платье без рукавов и чёрные сандалии на широкой

танкетке, в которых можно долго гулять по мощёным тротуарам или таскать книги с полок

без ущерба для ног. Этим субботним днём на улице было мало народа. Перед супермаркетом

сидели несколько подростков на мопедах и ели мороженое. Девчонки постоянно трясли

своими свежевымытыми волосами. Это выглядело устрашающе, как будто их шеи были

слишком слабы, чтобы держать голову, и я боялась, что головы вдруг скосятся назад или в

сторону. Наверное, я на них уставилась, потому что они сразу замолчали и посмотрели на

меня. И хотя мне было неприятно, всё же я почувствовала облегчение от того, что головы

девочек перестали покачиваться и остались на их шеях, а не упали скрючившись на их плечи

или грудь.

Главная улица резко сворачивала налево, где покрытая щебнем дорога вела прямо на

луга, мимо заправки и двух домов. Позже я намеревалась съездить по ней на велосипеде до

шлюза. Или на озеро. Сегодня будет тепло, сказала тётя Инга.

Я шла по правой стороне улицы. Слева, за тополями уже виднелась большая мельница,

которая была недавно покрашена, и мне было жаль, что она выглядела так недостойно

пёстро, ведь, в конечном счёте, никто не додумался до идеи одеть подружек из клуба моей

бабушки в блестящие леггинсы. Владения Берты, которые должны были стать моим домом,

находились наискосок от мельницы. Я стояла перед въездом к дому, оцинкованные ворота

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

были закрыты и ниже, чем в моих воспоминаниях, прямо на уровне бёдер, и я быстро их

перепрыгнула.

В утреннем свете дом выглядел тёмной обшарпанной коробкой с широким, уродливо

вымощенным въездом. Липы стояли в тени. По пути к лестнице я увидела, что весь

палисадник зарос незабудками. Голубые цветы повяли, некоторые поблёкли, некоторые

стали коричневыми. Заросли из отцветших незабудок. Я нагнулась вниз и оборвала один

цветок, он был не голубым, а серым и фиолетовым, и розовым, и белым, и чёрным. Кто же

всё-таки заботился о саде, пока Берта была в доме престарелых? Кто заботился о доме? Я

хотела спросить об этом у брата Миры.

У входа меня снова встретил запах яблок и прохладных камней. Я поставила сумку на

сундук и пробежала по всему коридору. Вчера мы дошли лишь до кабинета. Не заглядывая в

комнаты, я сначала открыла одну в конце коридора. Крутая лестница справа вела в комнаты

наверх, прямо вперёд вели две ступеньки вниз, за ним справа дверь в ванную, через потолок

которой однажды вечером, когда моя мама меня мыла, свалился мой дед, который хотел нас

напугать и залез на чердак. Доски были прогнившими, а дед был большим, тяжёлым

мужчиной. Он сломал себе руку и нам было запрещено кому-либо рассказывать о том, что

произошло.

Дверь в холл была закрыта. Ключ висел рядом на стене и на нём был прикреплён

маленький деревянный брусок. Я оставила его там же. Поднялась по лестнице наверх в

комнаты, в которых мы раньше спали и играли. Третья ступенька снизу скрипела ещё

громче, чем раньше или же просто весь дом стал молчаливее. А что стало с двумя

последними ступеньками сверху? Да, они всё ещё скрипят, к их концерту присоединилась и

третья снизу. Перила жалобно застонали, как только я их коснулась.

Воздух наверху был спёртым, старым, и тёплым как шерстяные одеяла, которые

хранились там в сундуках. Я открыла окна в большом зале и все четыре двери в комнаты, две

двери в проходную комнату, которая принадлежала моей матери, и двенадцать окон в пяти

спальнях. Лишь чердачное окно над лестницей я не тронула, оно было затянуто толстым

слоем паутины. Сотни пауков годами плели здесь свои сети, старые свалявшиеся сети, в

которых кроме засушенных мух, возможно, висели и трупы её бывших обитателей. Все

паутины вместе представляли собой мягкий белый материал, молочный световой фильтр,

прямоугольный и матовый. Я подумала о мягкой сетке морщин на щеках Берты. Она была

связана настолько большими петлями, что дневной свет, казалось, просвечивал через её

кожу. Берта стала с возрастом прозрачной, а дом стал непроницаемым.

— Но оба запутаны, — громко сказала я чердачному окну и паутина колыхнулась от

моего дыхания.

Здесь наверху стояли огромные старые шкафы, здесь мы играли, Розмари, Мира и я.

Мира была немного старше Розмари и на два года старше меня. Все говорили, что Мира

очень спокойная девочка, но мы так не считали. Хотя девочка мало говорила, везде, где она

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

появлялась, распространялась странное беспокойство. Не думаю, что дело было в чёрных

вещах, которые Мира всегда носила. Тогда это не было необычным. Беспокойство было

больше в её продолговатых карих глазах, в которых между радужкой и нижним веком всегда

виднелась белая полоска. И из-за чёрной полоски подводки, которую она всегда рисовала на

нижнем веке, её глаза выглядели так, как будто были перевернуты на лице. Верхнее веко

висело тяжело, почти до зрачка. В её взгляде было что-то хищное и в то же время

чувственно-томное, потому что Мира была очень красива. Со своим маленьким тёмно-

красным накрашенным ртом, с чёрным каре и подведёнными глазами, подруга выглядела как

зависимая от морфия кинодива немых фильмов; ей было лишь шестнадцать, когда я видела

её в последний раз. Розмари тоже должно было исполниться шестнадцать через несколько

дней, мне было четырнадцать.

Мира не только одевалась в чёрное, но и ела только чёрное. В саду Берты она собирала

ежевику, чёрную смородину и очень спелую вишню. Когда мы втроём устраивали пикник, то

всегда брали с собой горький шоколад или чёрный хлеб с кровяной колбасой. Мира читала

только те книги, которые обёртывала в чёрную обложку, слушала чёрную музыку и мылась

чёрным мылом, которое ей присылала тётка из Англии. В художественном классе она

отказалась рисовать акварелью и рисовала лишь тушью или углём, но делала это лучше всех,

а так как учительница рисования питала к ней слабость, то позволяла ей рисовать как та

хотела.

— Хватит и того, что мы рисуем на белой бумаге, хуже может быть только цветной

рисунок на ней! — говорила Мира пренебрежительно, но рисовала с удовольствием, что

было заметно.

— А ты принимаешь участие в чёрных мессах? — спросила тётя Харриет.

— В них нет пользы, — спокойно говорила Мира и смотрела на мою тётку из под

тяжёлых век, — хотя там тоже всё чёрное, но слишком громко и не аппетитно. Ведь они

также не состоят и в ХДС ( прим.ред. — христианско—демократический союз, политическая

партия в Германии, символом которой является чёрный цвет), — добавила она с медленной

улыбкой. Тётя Харриет рассмеялась и подала ей коробку с шоколадными пастилками "After

Eight", Мира кивнула и взяла из неё вытянутыми пальцами один чёрный пакетик.

У Миры была лишь одна страсть, одна, которая была не чёрной. Она была яркой и

изменчивой, и ослепительной — Розмари. Что стало с Мирой после смерти Розмари не знала

даже тётя Харриет. Она знала лишь то, что Мира в деревне больше не живёт.

Я встала коленями на один из сундуков и опёрлась руками на подоконник. Снаружи

трепетали листья плакучей ивы. Ветер, я почти о нём забыла из-за летней жары Фрайбурга и

за бетонными стенами университетской библиотеки. Ветер был врагом книг. В специальном

зале для старых и редких книг нельзя открывать окна. Никогда. Я представляла себе, что мог

бы сделать ветер с отдельными листочками почти трёхсот семидесятилетнего манускрипта

Якоба Бема "De signatura reru" ( прим.ред. — Об обозначении вещей, лат.яз. ) и почти снова

закрыла окно. Здесь наверху было множество книг. В каждой комнате стояло несколько, в

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

большой комнате, от которой отходили все остальные комнаты на этаже, хранилось всё, что

нельзя было хранить в подвале: всё из ткани и, конечно, книги. Я высунулась из окна и

увидела, как вечнозелёная роза переползла через крышу над входной дверью и перила

лестницы, через маленькую стену и ниспадала около лестницы. Я соскользнула с сундука

назад в комнату, мои колени болели. Хромая я бродила вдоль книжных полок. Юридические

комментарии, чья бумага бесформенно распухла, почти раздавили хрупкую книгу

"Последний ребёнок и первая мировая война", изломанный корешок "Последнего ребёнка“

носил старонемецкое название. Я вспомнила, что внутри шрифтом Зюттерлина детским

подчерком было написано имя моей бабушки. Собрание сочинений Вильгельма Буша мирно

прислонилось к автобиографии Артура Шницлера. Здесь стоит "Одиссея" а там "Фауст".

Кант прижался к Шамиссо, письма Фридриха Великого стояли спиной к спине к книге

"Юная домохозяйка Пуки". Я пыталась понять, были ли книги произвольно засунуты друг

рядом с другом или же они были расставлены в соответствии с конкретной системой.

Возможно по особому шифру, который я знаю и должна расшифровать. Но они,

определённо, не были расположены по размеру. Алфавитные и хронологические

последовательности также исключались, как и по издательствам, родинам авторов и по

темам. Значит по системе случайности. Я не верю в случайности, но верю в систему

случайности. Если случайность становится систематической, она, в конечном счете,

перестаёт быть случайной и от этого, если этого нельзя избежать, становится предсказуемой.

Всё остальное было несчастным случаем. Послания корешков книги остались для меня

загадкой, но я намеревалась ещё об этом подумать. Со временем я обязательно что-нибудь

придумаю, в этом я была уверенна.

Который сейчас час? Я не ношу наручных часов, поэтому полагаюсь на часы в аптеках,

бензоколонках и ювелирных лавках, на вокзальные часы и будильник моих родственников. В

доме было много великолепных часов, но ни одни из них не ходили. Мысль о пребывании в

этом месте без часов обеспокоила меня. Как же долго я рассматривала книжные полки? Уже

позже полудня или нет? Паутина на чердачном окне за то время, что я провела здесь наверху,

возможно стала ещё толще. Я посмотрела наверх, на мерцающий прямоугольник и

попробовала себя успокоить тем, что начала думать о времени шире. Ну, ведь ещё не ночь,

вчера были похороны, сегодня суббота, завтра будет воскресение, на послезавтра я взяла

себе выходной, а потом я тоже поеду в Бадише. Но у меня не получалось. Я бросила на

полки с книгами последний взгляд, закрыла окна в верхних комнатах и спустилась по

лестнице, которая даже после того, как я уже спустилась, ещё некоторое время

поскрипывала.

Я схватила свою дорожную сумку и нерешительно остановилась посреди холодного

коридора. После такого долгого времени и возможно впервые, я была одна в доме и

чувствовала себя как на инвентаризации. Что ещё тут было, а чего не было, а что я просто

забыла. Что же стало на самом деле другим, и что со временем просто кажется другим. Через

стеклянную входную дверь я видела розы, солнце на лугах и луга. Где бы мне устроится?

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Наверное, лучше будет наверху, нижние комнаты всё ещё принадлежали моей бабушке, хотя

последние пять лет она в них даже не входила. В доме престарелых Берта была почти

тринадцать лет, но мои тётки часто забирали её после обеда домой. Но в какой-то момент

она уже не хотела, а потом уже и не могла ни садиться в машину, ни ходить, ни говорить. Я

открыла дверь в спальню Берты, которая находилась около кабинета и её окна тоже

выходили на двор с липами. Жалюзи были опущены. Между двух окон стоял туалетный

столик Берты. Я села на стул и посмотрела в большое створчатое зеркало, которое было

похоже на раскрытую книгу. Мои руки потянулись к боковым частям зеркала и немного

прикрыли их. Как и раньше, я увидела своё лицо в бесконечных отражениях

противоположных зеркал и мой белеющий шрам. Я видела так много своих отражений, что

уже и не знала, где же я на самом деле. Только когда я полностью закрыла одну из створок, я

нашла, наконец, выход.

Я снова пошла наверх и широко распахнула окна. Здесь наверху, стояли старые шкафы

с некогда великолепными нарядами из нежных, мятых тканей. Я носила их все ещё ребенком

и ощущала на своей коже. Там стояли старые сундуки с накрахмаленным постельным

бельём, ночными рубашками и скатертями с монограммами моей прабабушки, тёти Анны и

Берты, подушки и простыни, шерстяные одеяла, перины, вязанные пледы, кружевные пледы,

вышивки и длинные полотна прозрачных белых гардин. Потолочные балки казались

оголёнными, а двери зияли пустотой. И вдруг внутри меня что-то разорвалось, и я

расплакалась, потому что всё было таким ужасным и в то же время прекрасным.

Но было время, я плакала и чаще.

Мою сумку я поставила в бывшую комнату моей матери, в проходную комнату. Из

бокового кармана я выудила свой кошелёк и быстро сбежала по лестнице. Если по ней

бежать, то она лишь коротко вскрикивает. Я схватила ключ, который висел на крючке около

двери, открыла входную дверь, колокольчик на входе звякнул, и закрыла за собой дверь.

Вниз по лестнице, вдох розового аромата, короткий взгляд на террасу, раньше здесь была

оранжерея; быстрее, быстрее, через розовую арку и низкие садовые ворота, и я оказалась на

улице. На заправке за углом можно будет купить чего-нибудь из еды. У меня не было

никакого желания идти в супермаркет и видеть трясущиеся головы деревенской молодежи, и

чувствовать любопытные взгляды людей, которых на улице явно стало больше.

На заправке было много народу. В субботу всегда мыли машины, это было здесь

ритуалом. В магазинчике стояли два паренька перед полками с шоколадными батончиками и

глубокими задумчивыми морщинами на лбах. Они даже не взглянули на меня, когда я

протиснулась мимо них. Я купила молоко и чёрный хлеб, сыр, бутылку яблочного сока и

большой стакан поливитаминного кефира. Кроме того газету, упаковку чипсов и плитку

орехового шоколада на всякий случай. Нет, лучше две плитки, для перестраховки. Я же

могла всегда вернуться и купить ещё орехового шоколада. Быстро к кассе. На выходе я снова

увидела обоих пареньков, погруженных в свои мысли, на том же самом месте.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

На кухонном столе Берты мои покупки выглядели неправильно и глупо. Хлеб в

пластиковой упаковке, сыр в пачке и пёстро-яркий стакан кефира. Наверное, всё же было бы

лучше сходить в супермаркет. Я взяла сыр в руку: шесть одинаковых жёлтых

прямоугольников. Эти долгохранящиеся продукты были странными, наверное, когда-нибудь

и этот сыр выставят в местном музее мельничного клуба. В библиотеке я как-то видела книгу

об искусстве еды, в ней были фотографии экспонированной еды. Сама пища испортилась,

фотографии остановили процесс гниения, книге было более тридцати лет. Провизию точно

выкинули, тысячи бактерий поглотили её, но на этих пожелтевших глянцевых страницах она

запечатлена в виде культурного наследия. В консервировании было что-то безжалостное,

возможно, и великое забвение было не более чем достойным упразднением того, что раньше

было жестоким хранением? В забвении была еда, совершенно ясно, что я была голодна.

Наверное, нужно ещё раз поискать в подвале смородиновое желе. Если намазать его на

чёрный хлеб, будет очень вкусно. Я забыла купить масло.

Кухня была холодной и большой. Пол состоял из миллиона маленьких чёрно-белых

квадратных камешков. Слово мозаика я выучила только намного позже. Ребёнком я могла

часами рассматривать этот каменный узор. В конце концов, всё начинало плыть перед

глазами и на кухонном полу вдруг проступали таинственные письмена. Но они всегда

пропадали, незадолго до того, как я почти разгадывала их.

Из кухни выходили три двери, входная дверь, через которую я вошла, ещё была дверь с

засовом, она вела в подвал. Третья дверь вела на веранду.

Веранда была и ни снаружи, и ни внутри, раньше здесь был коровник, пол был из

утоптанной глины, а по бокам широкие желоба. Из кухни вели вниз три ступеньки, там

стояли мусорные вёдра, поленья лежали у стен, оштукатуренных каменной крошкой. Если

идти из кухни прямо через сарай, снова оказываешься у зелёной деревянной двери, которая

вела наружу, за дом, во фруктовый сад. Если же сразу повернуть направо, что я и сделала, то

попадёшь в подсобные помещения. В первую очередь я открыла дверь в прачечную, в

которой раньше был туалет с дыркой, сегодня тут стояли только два огромных

морозильника. Оба были пустыми, с открытыми дверями, розетки лежали рядом.

Отсюда вела узкая лестница на чердак, где мой дед любил играть в привидение. За

прачечной была ещё каминная. Раньше это был вестибюль оранжереи, полный цветочных

горшков и стендов, леек и складных стульев. Здесь был светлый каменный пол и

сравнительно новые раздвижные стеклянные двери, которые доходили до чердака и вели на

террасу. Там были такие же каменные плиты, как и внутри. Ветки плакучей ивы касались

этих плит и закрывали вид на лестницу и входную дверь.

Я села на диван около чёрного камина и посмотрела наружу. От оранжереи ничего не

осталось. Прозрачная, элегантная конструкция, которая совсем не подходила надёжному

кирпичному дому. Только стекло и стальной каркас. Тётя Харриет убрала оранжерею

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

тринадцать лет назад. После несчастного случая с Розмари. Только светлые каменные плиты,

которые были совсем неподходящими для улицы, напоминали о стеклянной пристройке.

Я вдруг заметила, что я его не хотела, этот дом, который давно уже был не дом, а всего

лишь воспоминание, как и эта оранжерея, которой уже не было. Когда я встала, чтобы

отодвинуть раздвижную дверь в сторону, то почувствовала, как мои ладони стали влажными

и холодными. Пахло мхом и тенями. Я снова закрыла дверь. Потухший камин источал холод.

Я скажу брату Миры, что не буду вступать в наследство. Но сейчас мне нужно было выйти

наружу, к шлюзу на реке. Я быстро встала, пробежала через веранду и отыскала в куче

барахла один не сломанный велосипед. Новые велосипеды были в более плачевном

состоянии, только у совсем старого чёрного велосипеда деда без переключения скоростей

нужно было немного подкачать колеса.

Но выйти я смогла только после того, как обошла долгими и извилистыми путями дом,

чтобы закрыть все двери изнутри, и выйти из других дверей, которые можно было закрыть

снаружи, так, в конце моих кружений по дому, я оказалась в саду. Берта могла ещё долго

ориентироваться в доме. Когда она уже не могла ходить на мельницу, не заблудившись,

бабушка ещё находила путь из прачечной прямо в ванную, даже когда одна или другая дверь

на её пути была закрыта с другой стороны. Десятилетиями Берта полностью впитывала в

себя дом, и если бы ей сделали вскрытие, то точно можно было бы с помощью извилин её

мозга, сплетении вен и артерий составить план перемещения по дому. А кухня являлась

сердцем.

Еду с заправки я положила в корзину, которую нашла на холодильнике. Ручки были

сломаны, поэтому я закрепила её на багажнике и вытащила велосипед с веранды через

кухонную дверь в сад, хотя эта дверь вела совсем не из кухни, а только была из неё видна.

Ветки ивы коснулись моей головы и руля велосипеда. Я толкала велосипед мимо лестницы,

вдоль правой стены дома, до лодыжек утопая в незабудках. На одном из крючков около

входной двери я видела до этого плоский стальной ключ и потому как единственной новой

дверью были оцинкованные ворота к въезду, я опробовала его на них. С нетерпением

повернула ключ и оказалась на тротуаре.

За заправкой я повернула налево, на дорожку до шлюза, и почти упала на повороте,

заскользив на тяжёлом велосипеде Хиннерка по песку, и в последний момент совладав с

управлением, ещё сильнее стала крутить педали. Пружины под кожаным сидением радостно

скрипели, асфальт постепенно перешёл в щебнёвую дорогу. Я знала эту дорогу, которая

тянулась прямо через коровьи луга. Я знала каждую берёзку, телефонные столбы, заборы;

нет, многие были, конечно, новыми. Мне казалось, я узнаю коров с чёрными пятнами, но это

был, конечно, вздор. На велосипеде ветер обдувал моё платье, и хотя оно было без рукавов,

солнце всё же обжигало чёрный материал. В первый раз, с тех пор как я была здесь, я смогла

свободно дышать. Путь вёл всё время прямо, немного с горы, немного в гору, я закрыла

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

глаза. Все ездили этим путем. Анна и Берта в белых муслиновых платьях и в карете. Моя

мать, тётя Инга и тётя Харриет на дамских велосипедах фирмы "Риксе".

И Розмари, Мира и я на тех же "Риксе" велосипедах, которые были ужасно медленными и

чьи сиденья были слишком высокими, так что мы, чтобы не вывихнуть бедра, почти всё

время ехали стоя. Но ни за что на свете мы бы не опустили сидения, это был вопрос чести.

Мы ездили в старых платьях Анны, Берты, Кристы, Инги и Харриет. Попутный ветер

надувал голубой тюль, чёрная органза вилась по ветру, и солнце отражалась на золотом

сатине. Прищепками мы закрепляли вещи кверху, чтобы они не запутывались в цель. И

босиком ехали к реке.

Слишком долго ехать с закрытыми глазами было нельзя, даже прямо. Я почти

врезалась в ограждения для коров, теперь уже близко. Вдалеке я уже видела деревянный

мост над шлюзом. Я остановилась на мосту и опёрлась на перила, не снимая ступней с

педалей. Никого не было. Две лодки были пришвартованы к причалу и какие-то

металлические части тихо позвякивали о мачты.

Я слезла с велосипеда, спустилась с ним с моста, взяла корзинку, положила мой

транспорт в траву и сбежала со склона вниз. Склоны не обрывались круто в воду, слева и

справа они образовывали узкие бережки, которые были поросшими камышом. Там, где не

рос тростник, мы раньше расстилали наши полотенца. Но за годы берега так заросли, что я

предпочла сесть на одном из деревянных причалов.

Мои ступни болтались в чёрно-коричневой воде. Болотистой воде. Какими белыми и

чуждыми они были. Чтобы отвлечься от вида моих ног в реке, я попыталась прочесть

названия лодок. "Синус" называлась одна; глупо, это был лишь фрагмент, обломок имени.

Другое название я не совсем могла прочесть, лодка была причалена на другой стороне

берега. Что-то с "the" на конце. Я легла на спину и оставила уставшие ноги там, где они

были; пахло водой, лугом, плесенью и пропиткой для древесины.

Как долго я спала? Десять минут? Десять секунд? Я замерзла, вытащила ноги из воды и

схватила через голову корзинку. Но я почувствовала под моими пальцами не гнилое

сплетение ивовых лоз, а кроссовок. Я хотела закричать, но вырвался лишь стон. Быстро

повернулась на живот и села, перед моими глазами заплясали серебряные точки, и в голове

зашумело, как будто ворота шлюза раскрылись рядом со мной. Солнце блестело, небо было

чистым, без облаков. Только бы не упасть в обморок, причал был настолько узок, что я бы

сразу утонула.

— О господи, простите. Пожалуйста, простите пожалуйста.

Этот голос я знала. Шум стал тише. Передо мной стоял молодой адвокат в одежде для

тенниса, меня чуть не стошнило от ярости. Недалекий младший брат Миры, как же она его

всегда называла?

— Ах, неудачник! — я попыталась придать своему голосу спокойный оттенок.

— Я знаю, я Вас испугал, и мне, правда, очень жаль.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Мужской голос стал твёрже, и я услышала в нём искру гнева. Хорошо. Я посмотрела на

него, но ничего не сказала.

— Я вас не преследовал или что-то в этом роде, я всегда прихожу сюда купаться.

Вообще+то, я сначала играю в теннис, потом плаваю, мой партнёр никогда не приходит к

водоёму, но я всегда прихожу сюда на причал, я увидел Вас лишь когда спустился, тогда я

увидел, что Вы спите, и я как раз хотел снова уйти, и тут Вы ухватили меня за кроссовок,

конечно Вы не знали, что это был мой кроссовок, но даже если бы знали, я бы не стал Вас

винить, ведь это я был тем, кто Вас испугал и сейчас…

— Боже мой, ты всегда так говоришь? Даже в суде? Ты на самом деле на постоянной

работе в этой канцелярии?

Брат Миры рассмеялся.

— Ирис Бергер. Вы всегда меня считали неудачником, и кажется, что так будет и

впредь.

Я наклонилась и взяла мою корзинку. Даже если улыбка у брата Миры была милой, я

всё ещё была ужасно зла. Кроме того, я была голодна, хотела побыть одна и ни с кем не

разговаривать. А он совершенно точно хотел поговорить о завещании, что я хочу делать с

домом, что мне надо его застраховать, что меня ожидает, если я приму наследство. Но сейчас

я не хотела говорить обо всём этом, даже не хотела думать.

Когда я встала с корзинкой в руке и внутренне подготовленная для предстоящей

длинной речи презрения, то, к моему изумлению, увидела, что брат Миры уже почти

поднялся до середины дамбы. Он яростно топал по склону. Я улыбнулась.

На плече его белой футболки были красные пятна от песка.

После пикника я собрала всё в корзину, бросила взгляд на реку, шлюз, лодки, вторая

лодка немного повернулась, но название я всё еще не могла полностью прочесть, что-то с "-

ethe" на конце, возможно Margarethe, это было красивое название для лодки. Я села на

велосипед Хиннерка и поехала домой. В мой дом, как это звучит? Странно, и как-то не по

настоящему. Ветер доносил обрывки колокольного звона на луга, но я не могла расслышать,

который час. Казалось немного за полдень, час или два, может быть позже. Солнце, еда,

ярость и испуг, и теперь ещё ветер в лицо утомили меня. За заправкой я завернула направо

на тротуар, и протолкала велосипед на въезд, ворота я не закрыла, перешла вброд море из

незабудок и поставила велосипед у кухонной двери. Большим ключом я отперла дверь.

Послышался звук медного скрежета, и я оказалась в прохладном коридоре. Дверь скрипнула,

перила взвизгнули, было горячо и душно под крышей. Я бросилась на кровать моей матери,

почему бельё на ней было свежее? За воздушной вышивкой просвечивала лиловая подушка.

Дырочки были цветами. При воздушной вышивке самое главное в том, чего нет. В этом было

всё искусство. Если было слишком много дырочек, то ничего не оставалось. Дырки на

подушке, дырки в голове.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Когда я проснулась, мой язык прилип к небу; пошатываясь, я прошла через левую

дверь в комнату тёти Инги, там была раковина, коричневая солоноватая вода выстрелила с

недовольным ворчанием в белую раковину. В зеркале я увидела отпечаток подушки на моей

щеке - куча красных кружков. Вода стала течь спокойнее, только иногда короткое

прерывание в потоке воды, и он становился всё прозрачнее. Я побрызгала водой в лицо,

сняла пропотевшие вещи, платье, бюстгальтер, трусики, всё и наслаждалась тем, что стояла

голая в комнате тёти Инги, ногами на холодном серо-зелёном линолеуме. Только у тёти

Инги, у единственной в доме, не было в комнате ковра. У моей матери, в комнате

прабабушки Кэте и у тёти Харриет лежал жёсткий ковер из сизаля цвета ржавчины, который

царапал ступни, если пройти по нему босиком. В большой комнате лежали плетеные

коврики из дерева. Только в комнате девочек, которая давно использовалось как склад, были

половицы, которые были залиты толстым слоем коричневой краски. Они не издавали

никаких звуков.

Я прошла в большую комнату, открыла ореховый шкаф, там ещё висели все платья,

они, правда, были немного тусклее, но здесь был незабываемый наряд из тюля с

танцевального бала тёти Харриет, золотой, который моя мать одевала на свою помолвку, и то

чёрное разлетающееся нечто, шикарное послеобеденное платье из тридцатых годов. Оно

принадлежало Берте. Я рылась дальше, пока не нашла длинное зелёное платье до пят,

которое сверху было обшито пайетками. Оно принадлежало тёте Инге. Я одела его, платье

пахло пылью и лавандой, подол был оборван, некоторых пайеток не хватало, но ткань

охлаждало кожу, и была в тысячу раз приятнее, чем чёрное платье, в котором я только что

спала. К тому же, я ещё никогда не была так долго в доме без того, чтобы поменять мои

платья на платья из старых шкафов; в моих собственных вещах я казалась себе уже весь день

как в маскарадном костюме. В шёлковом платье Инги я вернулась в комнату и села в

плетёный стул. Послеобеденное солнце, которое просвечивало через верхушки деревьев в

комнату, окутывало комнату в липово-зелёный цвет. Световые полоски на линолеуме

колыхались как вода, ветер проскользнул в окно и, казалось, я сидела в мерном потоке

зелёной реки.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Глава 3.

Тётя Инга носила янтарь. Длинные бусы из полированных бусин, в которых виднелись

маленькие насекомые. Мы были убеждены, что как только оболочка из смолы расколется,

они расправят крылья и улетят. Руку Инги охватывал толстый жёлто-молочный браслет. Но

она носила морские украшения не из-за своей комнаты глубоководного синего цвета и этого

платья русалки, а как говорила сама, по состоянию здоровья. Даже когда тётя была

младенцем, то ударяла током каждого, кто дотрагивался до неё, почти незаметно, но это всё

же была искра, особенно ночью, когда Берта давала ей грудь, то получала от младенца

короткий удар, почти как укус, прежде чем она начинала сосать. Инга ни с кем не говорила

об этом, даже с Кристой, моей матерью, которой тогда было два года, и вздрагивала, когда её

сестра дотрагивалась до неё.

Чем старше становилась Инга, тем сильнее становился электрический разряд. Другие

давно уже это заметили, но, в конце концов, у каждого ребёнка было что-то, чем он

отличался от других и за что его или дразнили, или им восхищались. У Инги были её удары

током. Хиннерк, мой дед, злился, когда вблизи Инги на радио появлялись помехи. Оно

начинало шипеть, и сквозь треск и шипение, тётя иногда слышала голоса, которые тихо

говорили друг с другом или звали её по имени. Когда Хиннерк слушал радио, ей было

запрещено входить в гостиную. Однако он всегда слушал радио, когда находился в гостиной.

Если он не был в гостиной, то сидел в кабинете, где его ни в коем случае и никому не

разрешено было тревожить. Поэтому в холодное время года Инга и Хиннерк виделись

только за едой. Летом все были на улице, Хиннерк сидел вечерами на задней террасе или

ездил на своём велосипеде по лугам. Инга избегала ездить на велосипеде, слишком много

металла, слишком много трения. Зато Криста любила езду на велосипеде. Потому летними

вечерами и по воскресениям Криста и Хиннерк ездили к шлюзу, к болотистому озеру, к

двоюродным братьям и сёстрам в соседние деревни. Инга оставалась вблизи дома, она почти

не покидала участок и поэтому знала его лучше всех.

Госпожа Кооп, соседка Берты, раньше рассказывала нам, что Инга родилась при

сильной грозе, молнии сверкали вокруг дома, и в тот момент, когда молния сотрясла весь

дом сверху до низу, Инга появилась на свет, комната была светла как днём. Малышка не

произнесла ни звука, и только при раскате грома из её маленького красного ротика сорвался

крик, и с этого момента она стала электрической. "Лютье", так объясняла госпожа Кооп

каждому, кто хотел слышать, "ещё не была заземлена, наполовину и ещё была в другом

мире, бедная малышка". Правда выражение "бедная малышка" впоследствии выдумала

Розмари. Но и госпожа Кооп могла бы так назвать её, она определённо бы этого желала. Мы

никогда не рассказывали друг другу эту историю без выражения "бедная малышка", нам

казалось, что так рассказ казался намного лучше.

Криста, моя мать, унаследовала от Деельватеров высокий рост и длинный, слегка

острый нос. От Люншенов ей достались густые каштановые волосы, но её губы были

слишком остро очерченными, брови широкими, а серые глаза узкими. Она казалась слишком

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

суровой, для того чтобы казаться красивой в 50-е годы. Я была похожа на мать, но всё во

мне: моя голова, мои руки, моё тело, даже мои колени, было более округлым, чем у Кристы.

Слишком круглыми, чтобы казаться красивой в 90-е. Это было ещё одно наше сходство.

Харриет, самая младшая, была не особо красивой, но выглядела очаровательной: всегда

казалась немного растрёпанной, с красными щеками, каштановыми волосами и здоровыми,

немного кривыми зубами. Её долговязая походка и большие руки напоминали очень

молодую собаку. И лишь Инга была прекрасной. Высокая, как Берта, если не выше; в её

движениях была грациозность, а в чертах очарование, которые не вписывались в скудную

местность Гееста. Волосы тёти были тёмными, темнее, чем у Хиннерка, глаза были

голубыми, как у матери, но больше и обрамлены тёмными загнутыми ресницами. Красный

насмешливый рот был красиво изогнут. Она разговаривала спокойным, чётким голосом, хотя

гласные низко вибрировали, что наполняло даже ничего не значащую фразу обещанием. Все

мужчины были влюблены в Ингу. Но моя тётка всегда держала их на расстоянии, наверное,

не из-за расчёта, а больше из беспокойства к каким физическим реакциям это могло бы

привести, если они поцелуются, не говоря о том, чтобы им отдаться. Инга избегала их,

оставалась дома, слушала пластинки на громоздком проигрывателе, который ей смастерил

один умный и технически-одарённый поклонник из отдельных частей, и танцевала одна на

тускло-поблескивающем линолеуме своей комнаты.

На её книжных полках рядом с пособиями о теории электричества стояли также

толстые печальные любовные романы. Раньше моя мать рассказывала нам, что Инга больше

всего любила читать старую потрёпанную книгу сказок, которая принадлежала прабабушке

Кети, сказки о янтарной колдунье. Возможно, Инга сама себя представляла янтарной

колдуньей, которая жила на дне моря и заманивала людей в морские глубины. Она носила

украшения из янтаря с детства, потому что прочла в какой-то книге об электричестве, что

греческое слово " elektron" означало янтарь и что он особенно хорошо поглощает

электрические разряды.

После школы Инга выучилась на фотографа, и ей принадлежало довольно престижное

фотоателье в Бремене. Она специализировалась на фотографиях деревьев и растений, время

от времени устраивала небольшие выставки, и получала всё больше и больше крупных

контрактов по проектированию залов ожидания, конференц-залов и других помещений, в

которых люди часами разглядывали стены и впервые видели, что деревья были гладкими,

как женские ножки, обтянутые шелковыми чулками, что семена календулы свертывались

колечками, и к тому же выглядели, как окаменелые древние насекомые многоножки, и что

большинство старых деревьев имело человеческие черты лица. Инга не вышла замуж. Ей

было за пятьдесят, и она была прекраснее, чем когда-либо, и с ней не могли сравниться даже

25-летние женщины.

Розмари, Мира и я были уверены в том, что у неё есть любовник. Тётя Харриет как-то

намекнула, что как-раз-таки тот друг-ремесленник, который смастерил проигрыватель для

пластинок, обладает очень тонким чутьём в вопросах электроэнергии, но тогда тетя Инга

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

жила ещё с родителями, любовные связи под наблюдением Хиннерка были для сестёр

немыслимы.

Розмари задавалась вопросом, что случалось с любовниками тётки. Умирали ли они от

сердечного приступа, сразу после того, как переживали самый счастливый и самый

прекрасный момент своей жизни? "Какая славная смерть", говорила Розмари. Мира же

объясняла нам, что, наверное, Инга никогда не дотрагивается до них кожей, она одевает при

ЭТОМ тончайший резиновый костюм.

— Он, конечно же, чёрного цвета,— добавляла она.

Я сказала, что тётя делает ЭТО также, как и все остальные, но только перед этим

заземляется у батарей или у чего-то подобного.

— Интересно, ей больно?— задумчиво спросила Мира.

— Может, спросим?

Но, даже Розмари не отважилась на такое.

Инга фотографировала и людей, но только семью. Вообще-то она фотографировала

только свою мать. Чем больше личность Берты исчезала, тем больше её портретов щёлкала

Инга. Наконец, она стала фотографировать только со вспышкой, отчасти потому, что

бабушка почти не покидала своей комнаты в доме престарелых, и забыла, как ходить,

отчасти вопреки здравому смыслу Инга надеялась проникнуть светом вспышки через туман,

который всё плотнее и плотнее окутывал мозг Берты. После моего визита к Берте четыре

года назад, тётя Инга показала мне целую коробку, полную чёрно-белых фотографий с

лицом матери. На четырёх последних плёнках на лице Берты было выражение

непонимающего ужаса, с приоткрытым ртом, широко распахнутыми глазами и крошечными,

рефлекторно-суженными зрачками. Но ни узнавания, ни неудовольствия на нём не было.

Берта ничего не знала и не желала. Фотографии были размытыми. Некоторые были

нечёткими или размытыми, что было не похоже на тётю Ингу. Яркий свет сжигал глубокие

морщины с лица Берты, и оно казалось гладким и белым на сером размытом фоне. Таким же

белым, как пластиковый стол, по которому она проводила рукой, и таким же пустым. После

того, как я снова отдала фотографии тёте Инге, та снова долго рассматривала собственные

снимки, прежде чем положить их обратно в коробку. Видимо, она знала каждую фотографию

в отдельности и могла отличать их друг от друга, при складывании Инга, казалось,

соблюдала лишь ей ведомый порядок. Я хотела обнять мою тётю, но это было не так просто,

потому я крепко сжала двумя руками её руку, но она была погружена в сортировку своих

гротескных одинаковых портретов. При каждом движении янтарный браслет снова и снова

громко стучал о коробку.

Через открытое окно со двора донеслись звуки велосипеда, который ставят в

велопарковку и лязг багажника. Я высунулась из окна, но посетитель уже зашёл за угол,

чтобы позвонить во входную дверь. Чёрный велосипед показался мне знакомым.

Колокольчик, настоящий колокольчик с язычком, зазвенел. Я поспешно сбежала по лестнице

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

вниз, прошла по коридору и попыталась заглянуть в окно у входной двери. Это был пожилой

мужчина, он стоял перед окошком, так чтобы я смогла его увидеть. Удивлённо я открыла

дверь.

— Господин Лексов!

Приветливая улыбка, которой он хотел меня поприветствовать, сменилась на

выражение неуверенности, когда учитель меня увидел. Я вспомнила, во что была одета, и

мне стало стыдно. Конечно, он подумал, что я сумасшедшая, которая в голом виде роется в

шкафах и в причудливых костюмах, помешано танцует на чердаке или, даже на крыше, что в

нашей семье уже ранее случалось.

— Ой, пожалуйста, простите за мой вид, господин Лексов.

Я заикалась и искала объяснения.

— На моём платье было ужасное пятно, и так как я ничего не привезла на замену,

видите ли, в доме так душно.

Его приветливая улыбка снова появилась на лице. Он успокаивающе поднял руки.

— Это же платье вашей тёти Инги, не так ли? Оно вам очень идёт. Видите ли, я

подумал, что кто-нибудь останется в доме. А так как на кухне ничего нет, то подумал, я

позволил себе, ну, я просто хотел…

Теперь заикался господин Лексов. Я отошла на шаг, чтобы он смог войти, закрыла за

ним дверь и взяла у него матерчатую сумку, которую учитель протянул мне, пока говорил.

Прежде чем я смогла подумать, в какую из нежилых комнат его поведу, он попросил

разрешения пройти вперёд и прошёл по коридору в кухню. Там Лексов осторожно забрал у

меня сумку, достал из неё пластиковую ёмкость, открыл без лишних поисков один из

нижних шкафов, вынул оттуда кастрюлю и поставил на плиту. Я подошла чуть ближе. Он

больше ничего не сказал, но двигался со спокойной уверенностью по кухне Берты. Мне уже

не нужно спрашивать брата Миры, кто в отсутствие бабушки заботился о доме и саде.

Нерешительно я переминалась с ноги на ногу. Хотя кухня и была большой, я путалась у него

под ногами.

— Ах, дитя моё, не могли бы вы принести мне немного петрушки из сада?

Он подал мне ножницы. Со двора между липами вела дорожка в кухонный садик Берты. По

забору карабкалась жимолость, садовая калитка была лишь прикрыта и заскрипела, когда я

её приоткрыла. Петрушка заросла настурциями, Берта и её дочери называли их "каперсами".

Поздним летом и у моей матери стояла маленькая чашка со светло-зелёными плодами этого

цветка в холодильнике. Но я не могла вспомнить, чтобы она добавляла их в еду. Как так

вообще получилось, что тут вырос этот редкий рядок петрушки. Его явно кто-то посеял.

Также как и лохматые лозы гороха и фасоли, которые цвели белым, розовым и оранжевым.

Рядом был кривой рядок лука-порея. Между пореем и ромашкой по земле ползли усики

побегов огурца и пытались своими серыми листками раздвинуть сорняки или хотя бы

заразить их мучинистой росой.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Мелисса и мята царили на грядках и между кустами белой смородины, чахнущими

кустами крыжовника и лозами ежевики, которые переползали через забор в соседний лесок.

Господин Лексов, наверное, пытался ухаживать за садиком Берты, но у него не было таланта,

указывать каждому растению своё место и с мягким упорством добиваться от них лучшего.

Я зашла в кухонный садик, чтобы посмотреть на многолетники Берты, которые делали

честь памяти моей бабушки или просто противились её распаду. Всё вело к одному.

Бушующие заросли флоксов источали нежный аромат. Дельфиниум простирал синие пики к

вечернему небу. Люпины и календулы сияли на земле, колокольчики мне кланялись. Через

толстые листья хосты едва просвечивала земля, за ними пенились гортензии, целая изгородь

из листвы, розово-голубая и голубовато-розовая. Темно-жёлтые и розово-красные оттенки

тысячелистника склонялись над дорожками, и когда я их отодвинула, мои руки пахли

травами и летними каникулами.

Между зарослями смородины и ежевики находилась одичавшая часть сада. Но он уже

полностью спрятался в своей тени. За садом начинался сосновый лесок. Почва здесь была

красно-коричневой и покрыта опавшими иголками. Каждый шаг был беззвучным и

смягчался, прогулки по нему околдовывали, а на другой стороне начинался фруктовый сад.

Раньше Розмари, Мира и я натягивали старые тюлевые шторы между деревьев и строили

дома феи, в которых мы играли долгие и сложные любовные драмы. Сначала это были лишь

истории трёх принцесс, которые были похищены и проданы неверным казначеем после

долгих лет принудительного служения их жестоким приёмным родителям, но они смогли

убежать и теперь живут в лесу, и там же снова встречаются по счастливой случайности со

своими настоящими родителями. После принцессы возвращались и наказывали всех, кто

когда-либо их обидел. Розмари была ответственна за "побег", я за "встречу снова", а Мира за

"месть".

Я подошла к воротам сада, которые вели в лесок, и всмотрелась в тёмную зелень. И тут

же мне в лицо ударил запах смолы и прохлады. Я замерзла, крепче обхватила ножницы и

вернулась к петрушке. Как только я срезала большой пучок, сразу запахло землёй и кухней,

хотя кудрявые листики уже были немного пожелтевшими. Может мне ещё нарезать

любисток? Лучше не надо. Я подумала о ранних вечерах с Розмари и Мирой в саду. О

последнем разе, когда я разговаривала с Мирой.

Я пробежала через двери сарая, глиняный пол был ледяным, я задвинула засов и

закрыла дверь на крючок, пробежала по ступенькам вверх на кухню и тут же у меня

закружилась голова от аромата овощного супа, который по ней распространился. Пучок

петрушки я положила около дымящейся кастрюли. Господин Лексов поблагодарил и

взглянул на меня. Меня не было долго для такого маленького задания.

— Сейчас будет готово. Я накрыл тут, на кухне. — И, правда, на кухонном столе стояла

белая суповая тарелка, а рядом лежала большая серебряная ложка.

— Но вы же тоже должны поесть! Пожалуйста, господин Лексов.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

— Ну ладно, милая Ирис, с удовольствием.

Мы сели за стол, суп стоял перед нами в кастрюле, петрушка, мелко нарезанная на

деревянной дощечке, рядом. Мы ели вкуснейший суп, в котором плавали толстые куски

моркови и кусочки картошки, горох, мелко нарезанная зелёная фасоль и много прозрачных

колечек лука-порея. Потом Господин Лексов вздрогнул. Он хотел что-то сказать, но я это

заметила лишь когда подняла голову, чтобы что-то сказать.

—Господин Лексов, Милая Ирис, — начали мы одновременно.

— Сначала вы.

— Нет, вы, я прошу вас.

— Ну ладно. Я только хотела поблагодарить вас за суп в нужный момент; интересно,

который сейчас час, и за то, что вы присмотрели за домом и заботились о саде. Сердечное

спасибо, я даже не знаю, как могу вас отблагодарить за ваше время и любовь, которые вы

вложили и, — господин Лексов меня перебил.

— Перестаньте. Я хочу вам что-то сказать, что-то, что не все люди знают, вернее,

знают только только два человека, третьего мы вчера похоронили, но знал ли он об этом?

Видите ли, ну, вы только что говорили о любви, когда открыли дверь и я увидел вас в этом

платье, мне стало…

— Простите, я понимаю, каким безвкусием вам это должно было показаться, но я…

— Нет, нет, итак, когда вы открыли, я подумал. Видите ли, ваша тётя Инга, итак Инга и

я…

— Вы её любите? Она прекрасна, — господин Лексов наморщил лоб.

— Да. Нет, не то, о чём вы, наверное, подумали. Я люблю её как, как... отец.

— Да, конечно. Я понимаю.

— Нет, я вижу, вы не поняли. Я люблю её. как отец, потому, что я — её отец.

— Отец.

— Да. Нет. Её отец, я — отец Инги. Я любил Берту. Всегда, до самого конца. Для меня

было честью, я был ей должен, это была моя обязанность, приглядывать за её домом.

Пожалуйста, не благодарите меня, мне стыдно, это было самое малое, что я мог для неё

сделать, я имею в виду, после всего...

На лбу у господина Лексов выступили капельки пота. Он почти плакал. Я перестала

есть. Отец Инги. Этого я не ожидала, а почему вообще-то нет? Знала ли Инга об этом?

—Инга знает об этом, я ей писал, когда Берта переехала в дом престарелых. Я ей

предложил, что позабочусь тут обо всем, до... пока Берта будет в доме престарелых.

Господин Лексов успокоился, его голос стал твёрже. Я встала, пошла в спальню моих

бабушки и дедушки и принесла себе пару шерстяных носков Хиннерка и серо-коричневую

кофту Берты из дубового шкафа. Я села на табуретку перед туалетным столиком, чтобы

одеть носки. Берта изменница? Я проковыляла в кухню. Суп уже был убран. На столе стояли

две чашки, господин Лексов, отец моей тётки, получается вроде как мой внучатый дядя, что-

то помешивал в стоящей на плите маленькой кастрюльке. Я села на свой стул и подтянула

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

колени к подбородку. Вскоре в чашках уже дымилось молоко, господин Лексов также сел и

рассказал в нескольких словах, что тогда произошло.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Глава 4.

Карстен Лексов приехал в Боотсхафен молодым учителем. Ему было только 20 лет, он

родился в деревне Геесте, недалеко от Бремена. Школой в Боотсхафене была большая

классная комната, в которой все дети школьного возраста сидели вместе. Единственный

учитель преподавал все предметы и всем одновременно. Только раз в году и всего на

неделю, в конце летних каникул, приходил пастор и приветствовал новых конфирмующихся

( прим.пер. — в ряде христианских конфессий — человек, участвующий в обряде

конфирмации, принимающий первое причастие).

Отец Карстена был галантерейщиком и умер от военного ранения за 4 года до переезда

Карстена в Боотсхафен. Почти 8 лет французская пуля бродила по его телу, пока однажды не

окончила свои путешествия в лёгком, и тем самым закончила жизнь Карстена Лексова-

старшего. Отец Карстена был молчаливым мужчиной, который проводил много времени в

своём магазине и навсегда остался чужаком для своей семьи. Мать Карстена считала, что это

из-за блуждающей пули, которая не давала ему окончательно вернуться домой, но,

возможно, это просто была его манера поведения. Многое в нём было коротким: ноги, нос,

волосы, также как и его высказывания и терпение. Длинным был только путь, который

прошла пуля в его коренастом теле, но когда она, в конце концов, достигла своей цели,

смерть — так же как и его жизнь — была быстрой.

Вдова Лексов сама возглавила галантерейный магазин, Карстен иногда помогал ей с

книгами. У него не было ни братьев, ни сестер, но младший брат вдовы Лексов,

высокопоставленный чиновник при почте и холостяк, согласился помочь своей сестре и

племяннику. Так как Карстен не высказывал особых способностей в продаже швейных ниток

и мотков резинок, вдова согласилась отправить своего сына в Бремен, учиться на учителя.

Карстен обучался там два года, пока не получил место деревенского учителя в Боотсхафене,

хотя и не подавал заявку на место.

Старый учитель умер от сердечного приступа во время занятия, но так как у него была

привычка засыпать на уроках, никто из детей не обратил внимание на завалившуюся фигуру.

Как всегда, когда он засыпал, четырнадцать школьников тихонько хихикая, покидали

комнату после звонка на обед. И в этот раз они забыли про учителя, пока не увидели его на

следующее утро спящим в той же позе за кафедрой. То, что школа и классная комната были

не заперты, никого не удивило, потому что старый учитель всегда был рассеянным. В конце

концов, старший ученик Николаус Кооп набрался смелости и заговорил с маленьким

бледным мужчиной, чья голова свисала на грудь, так что виднелся лишь лоб. Когда тот не

ответил, Николаус подошёл на шаг ближе и взглянул на своего учителя повнимательнее.

Коопы были крестьянами, как и почти все жители деревни. Николаус Кооп часто помогал

при забое животных и однажды видел, как умерла корова при родах. Он несколько раз

моргнул, повернулся к остальным детям, и сказал спокойным голосом с долгими паузами

между словами, что сегодня занятия отменяются и все должны пойти домой. Хотя Николаус

был скромным мальчиком, которого первым выбивали в вышибалы, и, не смотря на то, что

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

он был самым старшим в классе, он не был его предводителем, все ученики послушно

вышли из класса. Анна Деельватер и её младшая сестра Берта тоже покинули школу вместе

со всеми остальными детьми, их усадьба находиться рядом с усадьбой Коопов, и обычно они

шли в школу и обратно втроём. Но в этот день девочки шли домой вдвоём, молча свесив

головы. Николаус Кооп позвонил в дом священника, который находился рядом со школой и

оповестил пастора. Он сидел за письменным столом и листал газету. В тот же день пастор

написал своему другу, пастору в Геесте и через три дня Карстен Лексов приехал в

Боотсхафен деревенским учителем, и как раз успел к похоронам своего предшественника, и

это было для всех благословением. Люди в деревне были рады сразу же хорошенько

рассмотреть нового учителя. И Карстен Лексов посчитал себя счастливчиком, ведь на нём

был чёрный костюм, который он пошил на похороны своего отца. Кроме того, это была

хорошая возможность представиться сразу всем жителям, прежде чем они выдумают о нём

разные истории. Истории, конечно же, всё равно выдумали, ведь Карстен Лексов был

высоким, стройным, с тёмными волосами, которые он лишь с большими усилиями мог

зачесать на чёткий боковой пробор. Его глаза были синими, но Анна Деельватер однажды

обнаружила, когда учитель взглянул на неё над её школьной тетрадью, над которой он

склонился во время занятия, что его зрачки окружены золотыми колечками, и с этого

момента до конца своей жизни, до которого оставалось не так уж и долго, она была

прикована к этим кольцам.

От Анны Деельватер, старшей дочери Кэти, которую на самом деле звали Катарина, и

Карла Деельватера, осталась только одна фотография, но с неё было отпечатано множество

копий. Один снимок был у моей матери, один висел у тёти Инги, один из них Розмари

приклеила скотчем в свой шкаф для одежды. Тётя Анна, так её называли мои тётки и моя

мать, когда они о ней говорили, была смуглой, как отец. На фотографии она выглядела так,

как будто у неё тёмные глаза, но тётя Инга говорила, что это из-за неправильного освещения.

Мы могли с уверенностью сказать, что у неё были удлинённые серые глаза и широкие

дугообразные брови. На лице Анны брови доминировали, и придавали ему что+то замкнутое

и в то же время дикое. Она была ниже своей сестры, но не такой худенькой. Берта,

длинноногая, светлая и весёлая, хотя казалась своей внешностью и всем своим существом

полной противоположностью своей сестры, но обе были сдержанными, почти робкими, и

совершенно не разлучными. Они, как и другие девочки их возраста шептались и хихикали,

но только друг с другом. Некоторые считали их высокомерными, ведь Карлу Деельватеру

принадлежали самые большие пастбища и самая большая усадьба в Боотсхафене. К тому же,

для себя и своей семьи он купил собственную скамейку в первом ряду в церкви, на которой

была вырезана его фамилия. Не то, что он был особо набожным. Карл очень редко ходил в

церковь, но когда приходил на самые главные праздники, такие как Пасха, Рождество и день

Благодарения, тогда сидел впереди, на своей собственной скамье с женой и дочерьми, и

наслаждался вниманием небольшой общины. А те многие воскресения в году, в которые он

не ходил в церковь, скамья оставалась пустой и на неё опять же глазела вся община. Анна и

Берта очень гордились своей прекрасной усадьбой и своим замечательным папой, который

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

хотя и беспокоился о том, кто унаследует хозяйство, но никогда не укорял этим ни свою

жену, ни своих дочерей, вместо этого он по возможности пытался баловать своих "трёх

девчушек".

Обе дочери должны были помогать, они помогали своей матери в доме и помогали

девушке Агнес на кухне, которая приходила каждый день и была совсем не девушкой, а

опытной женщиной с тремя взрослыми сыновьями. Они варили с Агнес сок и ощипывали

кур. Но больше всего и охотнее всего девушки работали в саду на свежем воздухе.

С конца августа их можно было увидеть только на деревьях.

Светлые яблоки сорта "Glockenapfel" ( прим.пер. — колокольчатые яблоки, зимний

сорт) созревали самыми первыми, у них был лимонный вкус, и как только их надкусишь,

как бы быстро ты не откусывал, место укуса сразу же становилось коричневым. Они не

разваривались полностью, их аромат улетал как ветер августа, под которым они зрели.

Потом медленно дозревали яблони сорта "Cox-Orange" ( прим.пер. — кокс оранжевый, сорт

выведен в Англии в 19 веке в качестве рассады), сначала большое дерево, которое стояло

близко у дома и освещённое лучами, отражёнными от красного клинкерного кирпича

( прим.пер. — производится из специального вида глины, в процессе изготовления она

обжигается до полного запекания, что придаёт кирпичам различные оттенки; получил своё

название благодаря высокому звуку, который издаётся при постукивании кирпичей друг о

друга), который днём вбирал в себя дневную жару, так что его фрукты были всегда больше и

слаще и созревали быстрее, чем на других яблонях. А с октября вызревали и все другие

сорта. Анна и Берта двигались на деревьях так же ловко, как и на земле. Несколько лет назад

конюх прибил на сильно разросшейся яблоне сорта "Боскоп" несколько досок, чтобы они

могли ставить на них свои корзины. Но больше всего девочки любили сидеть на них сами.

Они читали вслух книги, пили сок, ели яблоки и пирог, который им всегда приносила Агнес,

когда один из её сыновей приходил к ней и тоже получал большой кусок пирога. Так она, по

крайней мере, могла сказать, что Анна и Берта его съели, если вдруг кто+нибудь спросит,

почему один из двух противней с пирогом опустел. Но никто никогда не спрашивал.

Конечно, господин Лексов не рассказывал мне о пироге Агнес. Я даже не думаю, что он

знал, что Агнес существовала. Я сидела за кухонным столом в доме Берты и видела мою

бабушку ещё ребёнком, и мою двоюродную бабушку Анну, которая глядела так же, как и на

той фотографии. Сидя с чашкой еле тёплого молока, я вспомнила о тех вещах, которые Берта

рассказывала моей матери. Она рассказала мне, тётя Харриет — Розмари, а Розмари

рассказала Мире и мне о тех вещах, которые мы придумали или, по крайней мере,

представляли. Несколько раз нам рассказывала госпожа Кооп, как её муж ребёнком нашёл

учителя в классе мёртвым. Из соседского мальчишки Николауса Коопа вырос добрый,

трудолюбивый крестьянин, который больше всего боялся катаракты и своей жены. Его глаза

за толстыми стёклами очков начинали взволнованно мигать, как только он слышал её голос.

Его веки начинали трепетать как крылья коноплянки, которая однажды случайно влетела в

открытое окно гостиной дома Деельватеров и не могла найти выход. Тётя Харриет вскочила

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

и приказала нам открыть все окна, чтобы она не разбилась об оконное стекло. Птица улетела,

два красных пера остались на подоконнике.

Николаус Кооп часто мигал, и к тому же мы заметили, что каждый раз, когда он видел

свою жену, то сдвигал свои очки на лоб. Мира думала, что с помощью этой добровольной

слепоты он как бы сбегал от жены, такого рода побег был как открытое окно для

коноплянки. Но Розмари утверждала, что Кооп боится не как та птица сломать себе шею о

стекло, а боится сломать шею своей жене. Тогда мы не могли знать, что как раз Розмари и

сломает себе шею, и как раз-таки при полёте через стекло. Многое из того, что господин

Лексов мне пытался объяснить, я сама соединила воедино, когда смотрела в его синие глаза

и тоже обнаружила в них уже не золотые кольца, а цвета охры вокруг его зрачков. Белок

вокруг радужки уже отдавал желтизной. Ему должно быть уже давно за восемьдесят. Кем он

был вообще? Моим двоюродным дядей? Нет, как отец моей тётки учитель был моим дедом.

Но и им он не был, им был Хиннерк Люншен. Господин Лексов был "другом семьи",

свидетелем. Несколько лет назад, когда моя бабушка уже не помнила, что я существую, моя

мать ездила на две недели к ней. Это был один из её последних визитов, до того как Берта

попала в дом престарелых. Тёплым ранним вечером они сидели за домом на лугу между

фруктовых деревьев. Внезапно Берта очень ясно и проникновенно взглянула на Кристу, как

уже давно не смотрела ни на кого, и сообщила ей твёрдым голосом, что Анна любила сорт

яблок "Боскоп", а она сама "Кокс оранжевый". Как будто это была последняя тайна, которую

она ещё хотела открыть.

Анна любила сорт яблок "Боскоп", Берта любила "Кокс оранжевый". Осенью волосы

сестёр пахли яблоками, так же как их одежда и руки. Они варили яблочный мусс и сидр, и

желе с корицей, и большей частью в карманах их передников были яблоки, а в руке

надкусанное яблоко. Берта сначала быстро выгрызала широкое кольцо вокруг яблока, потом

аккуратно обкусывала огрызок внизу, потом вверху, а сам огрызок выкидывала далеко

высокой дугой. Анна ела медленно и с удовольствием, снизу доверху — всё. Яблочные

семечки она пережёвывала ещё часами. Когда Берта говорила ей, что семечки у яблок

ядовитые, Анна возражала, что у них вкус марципана. Только стебелёк она выплевывала. Об

этом мне рассказывала Берта, когда увидела, что я ем яблоки так, как она сама. Но ведь так

едят яблоки почти все люди.

Летом Карстен Лексов отпустил школьников из-за жары, для сбора ягод, как он это

назвал. Берта рассмеялась и сказала, что такие уроки ей больше по душе. Карстен Лексов

заметил маленькие белые зубки своей ученицы и беспорядочную лёгкость её руки, с которой

она откидывала волосы назад и пыталась пригладить их в косы. Так как её учитель по-

прежнему смотрел на неё и, возможно, она разозлила его своим развязным высказыванием,

Берта покраснела и ушла прочь. Господин Лексов смотрел вслед Берте с бьющимся сердцем

и ничего не сказал. Анна всё видела и узнала этот взгляд, которым смотрел Лексов вслед

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Берте, она узнала его, как узнают собственное лицо в зеркале, и поспешила с пунцово-

красными щеками и опущенной головой за своей сестрой.

Анна любила Лексова, Лексов любил Берту, а Берта? Она на самом деле любила

Хайнриха Люншена, Хиннерка, как все его называли. Он был сыном хозяина деревенской

гостиницы, и был никем, у него не было земли. Семье принадлежали только два маленьких

пастбища на дальней окраине деревни, и даже их сдавали в аренду ещё большему бедняге.

Хиннерк ненавидел хозяйство своих родителей. Он ненавидел запах кухни и застоявшегося

пива утром в таверне. Также он ненавидел страстные и громкие ссоры своих родителей, и

такие же страстные и громкие примирения. Один из его младших братьев, Хиннерк сам был

самым старшим, однажды сказал, пока они оба сидели в тёмной кухне и вслушивались в

особенно яростный спор, что скоро у них снова родится братишка. Хиннерк вскочил, он

ненавидел бесконечные беременности матери.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, всегда когда они ругаются, у нас вскоре появляется братик. — Хиннерк холодно

рассмеялся. Он должен выбраться отсюда, потому что ненавидел всё это.

Господин Деельватер заметил его, потому что пастор и старый учитель хвалили ум

парня сверх всякой меры. Хиннерк был умнее всех в деревне, он очень хорошо это понимал,

а также и некоторые люди, которые не были глупы, тоже это заметили. Хиннерк часто бывал

у Деельватеров. Он помогал во время сбора урожая и зарабатывал так немного денег.

Немного больше денег юноша зарабатывал у пастора, что подвигло Хиннерка, который был

очень гордым, возненавидеть и его, и при первой же представившейся возможности он

объявил о том, что покидает церковь, сразу во время похорон его матери. Стоимость

проповеди можно было бы и сэкономить, любая другая речь была бы также хороша, они все

были одинаковыми, пастор только вставлял нужное имя, но даже это было для него трудным.

Пастор, который вложил очень много денег в образование Хиннерка, который всегда

предоставлял ему свою не слишком обширную библиотеку, был глубоко оскорблён, не

только из-за неблагодарности и неуважения Хиннерка, а и потому, что тот слишком близко

подобрался к правде. Но оба юридических экзамена уже были с честью сданы, и молодой

юрист, недавно обручившийся с дочерью Деельватеров, уже был финансово независим от

пастора.

Пастор знал об этом, и он так же знал, что Хиннерк знал, что он знал это, и этот факт

больше всего его раздражал.

Я вспоминала о Хиннерке Люншене как о любящем деде, у которого был дар везде, где

бы он ни прилёг, сразу засыпать, и который с удовольствием пользовался этим даром.

Конечно, его настроения были непредсказуемы. Но он больше не был полон ненависти,

мужчина стал горделивым нотариусом, представительным владельцем канцелярии, гордым

супругом прекрасной женщины и вместе с этим он стал гордым владельцем

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

представительного поместья, гордым отцом трёх прекрасных дочерей и ещё прекраснейших

внучек, как он всегда заверял меня и Розмари, нагружая при этом на хрустальные тарелочки

огромные порции шоколадно-ванильно-земляничного мороженного. Всё перевернулось,

теперь многие ненавидели Хиннерка, а сам он больше никого не ненавидел, в конце концов,

он достиг всего, чего хотел. Хиннерк всё ещё был самым умным мужчиной в деревне и об

этом теперь знали все.

Он даже нарисовал герб семьи, чтобы забыть о своём низком происхождении, что

было, конечно же, глупостью, ведь, в конечном счёте, люди приходили к нему потому, что

он мог говорить с ними на их диалекте, а не из-за его высокого происхождения. Так что

картина герба в раме осталась в чулане, бывшей девичьей комнате, где он до сих пор и висит.

Ещё я помнила, при взгляде на него на резко очерченных губах Хиннерка играла загадочная

улыбка, удовлетворение или же самоирония? Наверное, он сам этого не знал.

Берта любила Хиннерка. Она любила его мрачную ауру, его молчание и его едкий

сарказм по отношению к другим. Однако всегда, когда он видел её и Анну, его лицо

светлело, он вежливо улыбался и шутил, и мог экспромтом сочинить сонет о яблочном

огрызке, который Анна как раз хотела засунуть в рот, или же спеть торжественную оду о

левой косичке Берты, или пробежать по двору на руках, так что курицы с встревоженным

кудахтаньем разлетались в разные стороны. Обе девушки громко смеялись, Берта неловко

теребила бант на своей косе, и Анна выкинула с наигранным равнодушием и скрытой

улыбкой свой огрызок в сирень и отказалась доедать его в этот раз.

Но Хиннерк сначала хотел жениться на Анне. Конечно, он знал, что та старшая дочь

Карла Деельватера, если бы она ей не была, наверное, он её бы и не захотел, и уж точно не в

качестве жены. Его привлекало не только её наследство. По крайней мере, не только оно.

Более того, он восхищался её статусом, её спокойной самоуверенностью, которой ему так не

хватало. Конечно, Хиннерк также видел её красоту, её тело с полной грудью, округлыми

бедрами и гибкой спиной. Радушное безразличие, с которым Анна относилась к нему,

возбуждало его, но он всегда следил за тем, чтобы относится к обеим девушкам с

одинаковым вниманием. Из расчёта или уважения? Из привязанности к Берте или из-за

сожаления к младшей дочери, о чувствах которой он должен бы был быть в курсе?

Моя бабушка знала, что она была лишь вторым выбором Хиннерка. Берта как-то

сказала об этом мне и Розмари, без горечи, даже без сожаления, очень содержательно, как

будто так оно и должно было быть. Нам это не понравилось, мы почти разозлились на Берту,

любовь не должна быть такой, мы так думали. И хотя мы не сговаривались, но никогда не

рассказывали об этом Мире. Теперь, узнав, что Инга не была дочерью Хиннерка, мне было

понятнее отсутствие горечи в словах Берты о Хиннерке, также как и её преданность. К тому

же, у неё всё происходило так, как должно было происходить, куда яблоки падали, там они и

лежали, как она всегда говорила, яблоки от яблони недалеко падают. В конце концов, Берта в

свои 63 года упала с яблони и после этого воспоминания одно за другим выпадали из её

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

памяти, и она подчинилась этому распаду печально и без боя. Как все повороты судьбы —

также и в нашей семье, они начинались с падения. И с яблока.

Господин Лексов говорил тихо, уставившись взглядом на свою чашку. Стало темнеть, и

мы зажгли лампу с соломенным абажуром, которая свисала над кухонным столом. Однажды

ночью, сказал господин Лексов и вздохнул над своим молоком, после очень жаркого и

удушливого дня, он решил прогуляться, и совсем неслучайно его путь вёл мимо дома

Деельватеров.

Дом был погружен во тьму. Учитель медленно прошёл через въезд во двор, прошёл

мимо дома и сарая к фруктовому саду. Вдруг ему стало очень стыдно, что он крадётся по

чужим владениям, и мужчина решил пройти до конца сада и там перелезть через забор на

соседнее пастбище, пересечь его, и снова оказаться на пути к шлюзу. Проходя под яблонями

с густой листвой, Лексов вдруг вскрикнул. Что-то твёрдое угодило ему чуть выше левого

глаза. Не такое твёрдое, как камень, но мокрое, и после удара о висок оно развалилось на

куски.

Яблоко.

Вернее огрызок. Нижняя часть яблока была съедена, а верхняя со стебельком лежала у

его ботинка, распавшись на два, куска. Лексов остановился, его дыхание участилось и стало

прерывистым. На дереве зашуршало. Он напряжённо вглядывался сквозь листья наверху, но

было слишком темно. Карстену показалось что-то большое и белое, казалось, оно лишь

мерцает сквозь листву. Наверху снова зашуршало, и сучья дерева затряслись. Когда с дерева

спрыгнула девушка, Карстен не смог разглядеть лица, так близко к нему она была. Её лицо

еще приблизилось, и она поцеловала Карстена в губы. Карстен закрыл глаза, губы были

тёплыми и со вкусом яблока. Сорта "Боскоп". Со вкусом горького миндаля. Он на всю жизнь

запомнил этот вкус. Прежде чем мужчина успел что-то сказать, губы девушки снова

поцеловали губы Карстена, и он не смог устоять, а тоже поцеловал её, и оба опустились на

траву у яблоневого дерева, не дыша срывая одежду с тел непослушными пальцами. На

древесной нимфе Карстена была лишь ночная рубашка, так что было не так уж и сложно от

неё освободиться, но когда двое пытаются одновременно раздеться и сорвать одежду друг с

друга, при этом покрывая поцелуями и ни на секунду не выпуская из объятий, то всё

намного усложняется, к тому же оба делали всё то, что делали, в первый раз. Но они сделали

это и не раз, и земля вокруг них пылала, так, что яблоня, под которой лежали эти двое, хотя

уже и был июнь, второй раз в год распустила бутоны цветов.

Господин Лексов, конечно же, не рассказывал подробностей любовных ласк под

яблоней, и я была тому очень рада, но его негромкие и в то же время эмоциональные слова,

взгляд, который он не сводил с чашки, разбудили в моём воображении картины, которые

были мне очень знакомы, как будто кто-то мне уже рассказывал об этом, как будто будучи

ребёнком я уже слышала эту историю, может из тайно подслушанного взрослого разговора,

который я только сейчас смогла понять. Так история Карстена Лексова стала частью моей

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

собственной истории, и частью моего рассказа об истории моей бабушки об истории тёти

Анны.

Выкрикнул ли Карстен Лексов в пылу страсти имя Берты и девушка тут же

освободившись из его объятий убежала, или же он, лаская её округлую грудь, заметил