Вкус яблочных зёрен (ЛП)

И кивнул.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Глава 8.

Хотя дорога к моему дому была короткой, я не хотела пройти её пешком в голубом

купальном халате Макса. Поэтому, я села в его машину, а он положил велосипед в багажник,

куда тот вошёл только наполовину. Адвокат не выпустил меня на въезде к дому, а открыл

широкую решётку и довёз до зелёных дворовых ворот. Там Макс достал велосипед из

багажника и внимательно его осмотрел.

— Кажется, не причинили никакого вреда. Тебе повезло.

Я кивнула.

Макс разглядывал меня таким же взглядом, каким осматривал велосипед.

— Тебе надо бы отдохнуть.

Я ещё раз кивнула, поблагодарила и побежала через сад к входной двери. Несмотря на

большой купальный халат, я старалась соединить в моей походке достоинство и изящество.

Мне удалось, потому что когда на углу дома я посмотрела на Макса, то увидела, как он

наблюдает за мной со скрещенными руками. Я не могла прочитать его взгляд, но пыталась

убедить себя, что тот был полон удивления.

Была вторая половина дня. Внизу у лестницы я сняла свои сандалии и потащилась

вверх, перила при этом жалобно стонали в два голоса. Моё тело всё ещё болело . "Боже мой!"

Я бросилась на кровать и немедленно заснула.

Что-то звонило два или три раза, и только я стала просыпаться, как звук прекратилось.

Я боролась со сновидениями и одеялами, когда внезапно услышала, как стонет и грохочет

лестница. Вскочив, я увидела сквозь перила только копну волос Макса шоколадного оттенка,

затем появились его плечи, и, наконец, он появился наверху и обнаружил меня у двери

комнаты Инги.

— Ирис? Пожалуйста, не бойся, не надо.

Вообще-то я не испугалась, а, напротив, была очень рада его видеть. Даже если наверху

было не убрано, и я всё ещё носила мужской купальный халат.

Я улыбнулась и сказала:

— Это твой обычный способ подкрадываться к женщинам, когда они отдыхают?

— Ты не слышала звонки. Я хотел посмотреть на тебя, ведь уже шесть часов вечера. И

когда никто не открыл, то забеспокоился, что тебе стало плохо. Я просто вошёл, входная

дверь была не закрыта. И ещё я принёс краску, кисти и валик. Всё стоит внизу.

Я поняла, что для меня всё сложилось хорошо. Правда, мои руки ещё что-то жгло и

колени тоже, но усталость отпустила и голова стала ясной.

— Со мной всё в порядке, даже очень. И как славно, что ты здесь. А теперь уходи. Ты

же говоришь, что сейчас шесть часов вечера, а я за целый день ничего не сделала.

Макс

бросил

долгий

задумчивый

взгляд

на

свой

купальный

халат.

— У тебя под ним ничего нет, да? Это твоя уловка?

— Эй, я сказала вон.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

— Ведь если это афёра, то должен сказать, что она работает.

— Только посмотри, ты — дурак.

— Ладно, я сейчас уйду. Тем не менее, я считаю, что имею право рассматривать мой

собственный халат. В конце концов, хотелось бы удостовериться, что ты не будешь

постоянно вытирать им нос.

— Вон отсюда!

Макс мастерски втянул голову в плечи, когда я бросила в него подушку. Он уже

наполовину стоял в дверях, когда медленно повернулся ко мне, поднял подушку,

потормошил её и прислонился к дверному косяку. Подушка была в его руках, но Макс так

ничего и не сказал. И неожиданно всё моё тело покрылось "гусиной кожей".

Покачав головой, он бросил подушку мне под ноги и вышел из комнаты. Я стянула

купальный халат и услышала, как Макс спускается вниз по лестнице.

Я надела свежее нижнее бельё, и передо мной встала проблема. Чёрная похоронная

одежда была слишком тонкой и тёплой, а второй гарнитур чёрных вещей был пыльным и

потным. Мне не оставалось ничего другого, как порыться в старых шкафах. Эту ярко-

розовую тунику должно быть одевала Харриет. Вещи Харриет и Инги подходили мне лучше,

чем одежда матери, которая была тесной.

Когда я спустилась вниз, то подумала, что Макс совсем исчез. Но потом нашла его на

улице. Он сидел на лестнице перед входной дверью, обхватив руками голову и опираясь

локтями на колени. На ступеньках перед ним стояли три ведра белой краски. Я села рядом с

ним.

— Привет.

Не убирая руки ото лба, он повернул лицо ко мне и посмотрел сквозь пальцы. У него

было угрюмое выражение лица, но голос был ласковый, когда Макс сказал:

— И тебе привет.

Я бы с удовольствием положила свою голову на его плечо, но так этого и не сделала.

Тело Макса напряглось.

— Ты хочешь сейчас покрасить курятник?

— Сейчас?

— Почему нет? Сегодня ещё долго не стемнеет, и ночью тоже светло, но это не важно,

потому что твоё платье определённо светится даже в темноте, а при дневном свете, даже

так, что болят глаза.

— Резко выделяется?

— Ах, да. Резко выделяется. В том то и дело.

Я толкнула его. Он вскочил и принёс из дома мою зелёную сумку. Мне действовало на

нервы рвение Макса и то, что парень совершенно очевидно избегал со мной телесной

близости. "Трус. Или у него есть подруга? И определённо адвокат". Должно быть, она в

Кембридже, и как раз занимается в МБА или МЛЛ, или что я ещё знаю — в КМА. Ещё бегло

говорит на всех европейских языках, у неё глаза лани и восхитительное тело, которое

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

сексуально выглядит в коротких сшитых костюмах. А я пришла как дура в своей светящейся

тунике хиппи и с удовольствием послала бы Макса домой. "Но только он был здесь с тремя

вёдрами краски, терпеливо ожидая, что я принесу из сумки валики, а я?" Как раз спала

примерно два с половиной часа и не открыла бы глаза до полуночи. "Почему я не должна

красить курятник?"

Я взяла своё ведро и оба малярных валика. Макс взял по ведру в каждую руку, засунул

кисточки в задний карман брюк и мы поплелись вокруг дома. Мимо огорода, где носился

запах лука, и вдоль сосновой рощицы, в которой вечернее солнце бросало причудливые тени,

пока мы, наконец, дошли до курятника. Трава позади него была высокой, ведь долгое время

здесь больше не косили. Луг перед домом постригали газонокосилкой, но позади дома

Хиннерк скашивал траву косой. Ребёнком я любила шипящий звук, под который падали

трава и жёлтые луговые цветы, когда дед медленно и спокойно шагал через луг. Это был не

сильный жест, с которым он проводил косой, а ритмичный и равномерный как танец в духе

барокко.

— Ох, здесь.

Мы стояли перед стеной с красной надписью.

— Макс, я полагаю, ты знаешь — это правда.

— Что правда?

— Ну, что он был… нацистом.

— Он был в партии?

— Да. А твой дед?

— Не-е, мой был коммунист.

— Но мой дед был не только простой член партии, он должен был устанавливать сроки.

— Понимаю.

— Харриет нам что-то иногда рассказывала.

— И откуда вы это узнали?

— Не знаю, может она его спрашивала? Или моя бабушка ей рассказала?

Макс передёрнул плечами, открыл первое ведро, и перемешивал густой цвет молока

палкой, которую он разыскал в сосновой рощице.

—Давай начнём красить. Ты оттуда, а я отсюда.

Мы погрузили малярные валики в краску и прошлись по тёмно-серой штукатурке.

Белый цвет ярко светился. Я медленно нажимала валиком на стену. Крыша начиналась на

уровне моего лба. Тонкие ручейки белой краски стекали вниз по стене. Потрясение было

тоже разновидностью забвения. Я не хотела оставлять красную надпись. В конце концов, она

была наляпана на стене не Богом, а скучающим тинэйджером. Только шутка.

Мы быстро красили, так как стены курятника действительно были не особенно велики.

Когда мы там играли с Розмари и Мирой, дом был ещё не так мал.

Моя бабушка проводила руками в поисках крошек, пыли, песка, и остатков еды по всем

гладким поверхностям: столам, шкафам, комодам, стульям, телевизорам и стереоустановкам.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Рукой она собирала их в кучку и толкала в согнутую блюдцем левую руку. После этого Берта

переносила то, что смела, так долго, пока не выбрасывала куда-нибудь: в мусорное ведро,

туалет или окно. "Это было симптомом болезни, и они все здесь так делали", — говорила

сестра о доме моей матери. "Зловещий дом".

С одной стороны он был обставлен так практично и функционально, однако вместе с

тем, населён телами, которые были покинуты их душами разными способами и в различной

степени тяжести. Как хорошего, так и плохого. Она всё поглаживала руками гладкие

поверхности пластмассовой мебели с круглыми углами, будто искала за что ухватиться.

Обманчивое впечатление. Ведь Берта искала руками не опору. Когда бабушка высматривала

рядом грязное пятно и оно было на её подошве, тогда она скоблила его с силой и

настойчивостью, пока грязь не оставалась под её ногтями, переходила в крошку или

становилась маленьким катышком и, наконец, совсем исчезала. Табула раса ( прим. пер. —

табула раса (с лат.) — гладкая и чистая доска для письма), больше нигде не было столов

чище, чем в доме забвения. Здесь забывали начисто.

Когда Криста возвращалась после посещений, она много плакала. Люди говорили, что

было бы весьма утешительно, если бы родители снова стали детьми, и тогда мама

становилась очень сердитой. Её плечи выпрямлялись, голос становился холодным, и Криста

тихо говорила, что это было самое глупое из того, что она когда-нибудь слышала. Бывает,

что старые люди немного путаются как дети, но не так, как старики, потому что нет

сходства. И сравнивать их с детьми было просто смешно, если бы не было грустно. Это

пришло бы в голову только тем, кто не имеет дома ребёнка или безумного старика.

Люди, которые только хотели утешить её, озадаченно молчали и часто обижались.

Выражение "безумный старик" жёсткое и бестактное. Криста хотела спровоцировать их, что

опять испугало моего отца и меня. Мы знали её только тихой и вежливой, но не

агрессивной.

Когда в школе я проходила "Макбет", то должна была думать о Боотсхавене. Это

было всё время "помню — не хочу помнить", чтобы исчезли пятна, которых вовсе не было, и

только имелись ещё три сестры-ведьмы.

Касание. Касания руки Берты всего, что было плоским; уверенность тела, что оно ещё

есть, что оно ещё оказывает сопротивление. Его проверка, была ли ещё разница между ним и

неодушевлёнными предметами в помещении. Всё появилось позже. Раньше вычищенные

пустые столы, буфеты, стулья и комоды были наполнены записками. Это были маленькие

квадратные листочки, оторванные от блоков бумажных кубиков, листочки, отрезанные от

края ежедневной газеты, большие страницы формата А4, вырванные из тетради, и корешки

кассовых чеков. Там находились списки покупок, памятки, списки с днями рождений, списки

с адресами, расписания движения, и записки с распоряжениями, написанными большими

заглавными буквами: "ПО ВТОРНИКАМ ЗАБИРАТЬ ЯЙЦА!" или "КЛЮЧ ФРАУ

МАЛЬСТЕДТ". Берта начала спрашивать Харриет то, что она по-настоящему хотела понять.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

— Что означает "ключ Мальстедт"? — совсем отчаянно спрашивала Берта. — Фрау

Мальстедт дала мне ключ? Где он тогда? Она хотела мне его дать? Я хотела ей его дать?

Какой? Зачем?

Листков становилось всё больше и больше. Если мы были в Боотсхавене, они летали

везде вокруг нас. Поскольку это всё всегда где-нибудь летало, листки медленно сдувались

через кухню и как большие осенние листья мягко кружились во дворе. Сообщения на них

всегда становились неразборчивыми и непонятными. Были на первых листках ещё такие

вещи, как пошаговое обслуживание новой стиральной машины, и записки со временем

становились ещё короче. На одной стояло "справа перед слева", если ещё кто-то это мог

понимать. Всё же иногда моя бабушка писала записки, которые она сама не могла больше

читать, и иногда пыталась прочитать листок, на котором не было написано ничего

разборчивого.

Постепенно послания становились особенно странными — "купальник в "Форде", но к

тому времени у неё не было "Форда", и потом снова "Берта Люншен, Геестштрассе,10,

Боотсхавен". Где-то просто "Берта Деельватер", однако уже становилось всё меньше листов

бумаги. Берта. Берта. Как будто она должна была удостовериться, что ещё существует. Её

имя больше не выглядело как подпись, а было похоже на что-то с трудом скопированное. В

коротком росчерке было полно мест, в которых карандаш останавливался, прерывался и

опять по-новому пытался писать, только маленькими штрихами. Прошло время, и дождь из

листьев совсем иссяк. Когда Берта ещё время от времени наталкивалась на старый листок,

она слепо на него пялилась, комкала и засовывала в свой фартук, рукав или туфлю.

Мой дедушка ругался на беспорядок в доме. Харриет делала всё возможное, но она

должна была переводить и Розмари также не старалась, чтобы всё выглядело ухоженным и

аккуратным. Хиннерк начал закрывать свой рабочий кабинет, чтобы его жена ничего не

раскидывала. Берта растерянно дёргала дверь комнаты мужа и говорила, что она всё-таки

должна туда войти. Это был взгляд, который мы все не переносили. В конце концов, дом был

её.

В сущности, я знакомилась с Боотсхавеном только летом, когда была здесь на

каникулах. Раз я приезжала с родителями, но большей частью только с Кристой, один или

два раза. На погребение Хиннерка мы приехали в ноябре. Однако там шёл только дождь. В

действительности, я не видела ничего кроме кладбища, даже сад у дома.

— Каким сад был зимой? — спрашивала я мою мать — бегунью на коньках, имя

которой звучало как царапанье лезвий по льду.

— Конечно, сад зимой прекрасен, — говорила она, пожимая плечами.

Когда Криста замечала, что такого ответа не достаточно, то добавляла, что однажды

всё замёрзло. Вначале весь день шёл дождь, однако вечером ударил очень сильный мороз, и

всё покрылось льдом. Каждый лист и стебель имел прозрачный слой льда, и когда ветер стал

дуть через сосновую рощицу, их иглы дребезжали друг об друга. Это было как звёздная

музыка.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

— Каким был сад у дома Берты? — спрашивала я моего отца, который должен был его

видеть во время летних каникул. Он оживлённо кивал и говорил:

— Ну, вроде, как летом, только бурый и банальный.

Он как раз был естествоиспытателем, и вероятно, не мог говорить о природе так много.

Я спрашивала Розмари и Миру, когда была там летом. Мы сидели на лестнице и

прятали маленькие послания между потрескавшимися досками. "Сад зимой?" Розмари не

задумывалась.

— Скучно, — сказала она.

— Смертельно скучно, — сказала Мира, и засмеялась.

Когда Розмари, Мира и я однажды снова играли в переодевания, мимо проходил мой

дедушка, чтобы дать нам конфеты из банки "Макинтош". Он любил нас. Но меня любил

больше, чем Розмари, потому что я была ребёнком Кристы, была младше, не жила с ним в

доме и Хиннерк не так часто видел меня. Но он любил шутить с обеими большими

девочками и они всегда также сильно шутили в ответ. Это делало дедушку весёлым и

очаровательным. Я тоже спросила его, как выглядит сад зимой. Подмигнув нам, Хиннерк

посмотрел из окна, драматично вздохнул, повернулся к нам и сказал низким голосом:

— Нет настроения, чихаю, кашляю, хриплю,

И на морозе покрасневший нос заложен,

Зима, я так тебя люблю,

Но в эту пору от простуды организм изношен.

Гора платков, горячий чай

И одиночество, подобно карантину.

Подруга не придёт, а жаль,

Но что же делать, так болезнь меня скосила.

Зимний сад, застывшие деревья,

И снег летит лениво.

Печально сердце от тоски стучит

И девушки проходят мимо. (прим.пер. - перевод Марины Казаковой).

Хиннерк громко смеялся и начинал кланяться.

— Браво, — кричали мы больше из вежливости, чем из искренности, хлопая своими

руками в перчатках. Мы с Розмари носили белые перчатки, которые можно было застёгивать

на запястьях. Перчатки Миры были из чёрного сатина и доходили ей до локтей. Хиннерк

снова засмеялся, спускаясь вниз, и лестница трещала под его шагами. Мира хотела знать,

придумывал ли он в этот момент стихотворение. Я тоже охотно бы узнала, но Розмари

пожала плечами. "У него есть целая книга, заполненная ими".

Между тем Макс и я добрались до слова на стене, я красила над "и", а он над "н". Мы

медленно подходили друг к другу с противоположных сторон.

— Доделаю здесь, — сказала я, — ты продолжай, но на другой стене. Одна белая стена

выглядит смешно, и сейчас мы заново покрасим всё белым. Если вместе, то пойдёт быстро…

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Взяв себе новое ведро, Макс открыл крышку, перемешал внутри и потащил его до угла,

чтобы покрасить стену, которая была полностью повёрнута к лесочку.

— Скажи мне, Макс.

Я говорила своей стене. Голос Макса раздался справа:

— Хм?

— Неужели тебе по-настоящему нечего делать, чем находиться здесь сегодняшним

вечером?

— Ты жалуешься?

— Нет, конечно, нет. На самом деле я рада. Но у тебя только одна жизнь, я имею в

виду… ты ведь вероятно… ну, ты понимаешь.

— Нет, я не понимаю. Сейчас красиво закончишь разговор, Ирис. Я не думаю об этом,

а только помогаю тебе…

— Хорошо, сама виновата. Я только хотела быть вежливой. Мне показалось, что ты

бросился решать мои проблемы, будто в твоей жизни ничего больше нет, это так?

Выглянув из-за угла, Макс посмотрел на меня прищуренными глазами и сказал:

— Вероятно, да, именно так. И сейчас ты конечно сделаешь вывод своими скудными

маленькими женскими мозгами, что я торчу здесь, потому что мне одиноко и скучно.

Макс вздохнул, покачал головой и исчез за курятником. Я глубоко вздохнула:

— И? И тебе одиноко и скучно? Да?

— Согласен, иногда. Но это не заставляет меня искать общества чужих женщин и

исполнять ремесленные работы в их доме и курятнике.

— Хм. Я должна это принять на свой счёт?

— Обязательно.

— Что ты делаешь, если не красишь курятники или работаешь?

— Боже, я знал, что так будет. Чертовски мало, Ирис. Итак. Я играю с моим коллегой в

теннис, дважды в неделю. Вечером я бегаю, хотя нахожу бег смертельно скучным. Когда

жарко, я хожу плавать, смотрю телевизор, читаю каждый день две газеты и листаю время от

времени "Шпигель". Иногда после работы я хожу в кино.

— А где твоя подруга? У вас в деревне каждый имеет уже в двадцать с небольшим

двоих-троих детей от одной женщины, с которой познакомился в шестнадцать.

Я была рада, что не могла его видеть.

— Понятно. У меня тоже есть друзья. Моя последняя подруга, с которой я

познакомился в 22 и был вместе с ней четыре года, переехала в прошлом году. Она была

медсестрой.

— Почему ты не уехал с ней?

— Она перевелась в госпиталь намного дальше от города, чем здесь. И прежде чем мы

смогли обдумать, где будем жить в одной квартире посередине между её госпиталем и моей

канцелярией, там у неё уже случилась история с главным врачом.

— О, мне очень жаль.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

— Мне тоже. Но самым неприятным для меня было то, что было как-то по фигу.

Особенно выводит из себя клише с врачом и медсестрой. Моё сердце не было разбито, и

даже не болело. Вероятно, у меня больше никого нет, потому что я просто погряз в этой

болотистой местности.

— Когда ты был маленький, ты был один.

— В самом деле? Как успокаивает.

— Когда ты вытащил из воды Миру. В шлюзе.

— Это был зов сердца? Скорее моя обязанность и делал я это без радости.

— Нет, но ты показал своё сердце, и мы после этого такого не встречали. .

— Вы пугали меня.

— Да ладно. Ты считал нас клёвыми.

— Ужасно.

— Ты был в нас влюблён.

— Вы были абсолютно ненормальные.

— Ты считал нас красивыми.

Макс молчал.

— Ты считал нас красивыми!

— Да, чёрт возьми. Ну, и?

— Ну, ничего.

Мы красили дальше.

Через несколько минут справа раздался глухой голос Макса:

— Надпись на стене выполнена здесь вручную либо тем, кто не имел ни малейшего

понятия, о ком пишет, или тем, кто хорошо знал Хиннерка Люншена. Ведь в Боотсхавене нет

приличных событий. Здесь вообще нет событий. Если только ты подразумеваешь спектакль

"мойщик-автомашины"

или

"селекционер-поливающий-герань-в-бетонных-цветочных-

ящиках". Здесь происходит так мало, что иногда я сажусь на кладбище и пью вино, только

чтобы что-нибудь произошло. Я не интересный тип и как раз ещё достаточно умный для

того, чтобы всё понимать. Неудачно для меня.

Я молчала. У меня не было желания утешать его и я не думала, что Макс требует

утешения. Да, это тоже какое-то согласие. "Что я здесь вижу в спокойном молодом

адвокате?" Вероятно, прошлое. Понимая важность того, что я была у него перед глазами как

пухленькая белокурая девочка, которая судорожно пыталась перехватить внимание двух

старших девочек. Он знал меня как внучку Берты, кузину Розмари и как "любимую девушку"

Хиннерка. Когда Макс, как младший брат как-то растворился в воздухе между восемью и

тринадцатью, то он всё же нас видел. Временами Мира была вынуждена привозить его к нам,

тогда мы удостаивали парня взгляда, а он нас нет, но я замечала, как Макс нас воспринимал.

Я могла чувствовать потому, потому что днём мы оба проявляли такое безразличие, в

которое всегда примешивалась хорошая доля отчаяния.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Кроме моих родителей и тёть, я не знала никого, кто видел нас такими, какими мы

тогда были. Однако это не считалось, ведь они не переставали нас так видеть. Всё же Макс

меня сейчас видел. К счастью, что мужчина был такой милый. Вероятно, он должен быть

таким, да и Мира уже заняла все другие качества. Она была дикой — он послушным. Она

бросалась в глаза — он делался невидимым. Она уходила — он оставался. Мира хотела

драмы — он покоя. И так как Макс был милым, мы конечно никогда его не замечали. "Какая

девочка, которая держит что-то в себе, заметит такого славного парня?"

Но теперь я его заметила и спрашивала себя: "Почему я заметила Макса? Смерть и

эротика всегда идут вместе, но помимо этого? То, что прямо сейчас у нас обоих никого не

было?" Я оставила Джона потому, что хотела "домой", и каждый человек знает, что со

своими желаниями нужно быть осторожнее, потому что они могут исполниться. Макс явился

с домом. Дом. Разделённое забвение было точно такой же сильной связью, как общая память.

Пожалуй, ещё сильнее.

И вместе с тем ещё была раскрыта тайна мужчины с бутылкой на кладбище. Ничто не

остается тайным в деревне, во-первых не для меня. Наверное, это было также известно всем

— Макс жил здесь и красил курятник Берты.

"И что Макс тогда заметил?" День в шлюзе был одним из первых летних дней. Я

вспоминаю колоссальные зелёные рои мух, когда мы ехали на велосипедах через коровьи

пастбища к каналу. Розмари носила тонкую фиолетовую одежду, и встречный воздушный

поток задувал воздух в пышные рукава, сшитые из тонкого прозрачного материала. Её руки

мерцали белизной сквозь завесу ткани, и это выглядело так, словно из её плеч тянулись две

морские змеи. Чтобы можно было ехать, она натянула платье выше колен и прищемила его

бельевыми прищепками горизонтально воздушному потоку. Должно быть, я ехала позади

неё, так как видела веснушки на коленных впадинах Розмари. Но, вероятно, так было при

другой велосипедной прогулке.

Абсолютно уверена, что тогда я уже носила зелёный цвет от тёти Инги. Поэтому

чувствовала себя в поездке как речная нимфа и на обратном пути как вздутый утопленник.

Мира носила чёрное.

Мы взяли купальные принадлежности из багажников, бросили велосипеды выше берега

реки и помчались вниз по одной из узких тропинок рыбаков. Я положила свое гигантское

полотенце на плечи и попыталась так раздеваться. Кроме нас здесь никого не было. Мира и

Розмари засмеялись, когда увидели меня:

— Почему ты должна прятаться? Почему ты должна от кого-то отворачиваться?

Всё же я стыдилась своего тела только потому, что у меня не было ничего такого, чего

можно было бы стыдиться. У Розмари были маленькие твёрдые груди со строптивыми

розовыми сосками, а Мира имела удивительно большую грудь, которую не предполагали её

узкие плечи под чёрными джемперами. У меня не было ничего. Ничего правильного. Это

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

больше не было таким плоским, как год назад, когда я ещё совсем свободно плавала в

трусиках. Что-то там уже было, но было странно, неприятно и на ощупь казалось

фальшивым. Я не понимала, почему девочка в плавательном бассейне всегда должна

переодеваться в общей раздевалке, пока некоторые дамы делают это в отдельных кабинках.

Наоборот было бы рациональнее: несовершенство нуждается в утаивании. Такое отличие

было ничем иным, как колорадскими жуками в произведениях искусства. Мне было уже

понятно, к какой из двух групп я принадлежу.

Мы улеглись на деревянный мостик и сравнивали наши цвета кожи. Все были очень

бледные. Хотя у меня были светлые волосы, но из всех троих девочек моя кожа была темнее

и желтоватого оттенка, у Миры — алебастровой, а у Розмари — голубоватой с прожилками и

веснушками. В этом случае мы сравнивали наши тела. Розмари говорила о груди, что за это

время она стала, как правило, меньше. Я не понимала, почему сестра так говорила.

— По каким правилам, грудь становилась больше или меньше? И какое правило даёт

моей груди оставаться такой?

Мира и Розмари громко хохотали. Я краснела, волновалась и только понимала, что я

чего-то не знаю, но должна была знать. Мои глаза жгло, и чтобы не завыть, я кусала щеки

внутри.

Мира взяла себя в руки первой и спросила, не объясняла ли мне моя мама, что у

женщин один раз в месяц приходит кровь? Я была в ужасе. Кровь. От этого я не могла

ничего сказать. Такая неизвестность мне напоминала что-то мрачное; то, что моя мать

называла "дни", и связанное с тем, что вы не могли заниматься спортом. Я была зла на мою

мать, Миру и Розмари, и с удовольствием наступила бы на них. В самую середину их

студенистых грудей медуз.

— Смотри, она на самом деле не знает об этом, Мира! — кричала Розмари, восхищаясь

по-настоящему.

— Да, правда. Как мило!

— Конечно, я знаю. Я только не знала, что это называется "менструация". Мы дома

называем их "дни".

— Окей, ты знаешь, что надо брать, чтобы не протекало?

— Да, конечно.

— И? Что?

Я молчала и снова кусала свои щеки изнутри. Это причиняло боль, и я переводила

разговор на другую тему. Но языком я могла ощупывать отпечаток моих зубов. Я не хотела

признавать, как мало знаю, но также не хотела сменить тему, потому что должна была

выведать абсолютно всё.

Розмари смотрела на меня. Она лежала посередине, и её глаза блестели серебром как

кожа тонких рыб в канале; и понимала то, что происходило во мне.

— Говорю тебе: тампоны и прокладки. Мира, объясни ей, как функционирует тампон.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

То, что сказала тогда Мира, мучило меня: толстые жёсткие чистые палочки из ваты,

которые толкают в себя снизу, а нитка свисает куда-то наружу и опять кровь, кровь, кровь.

Мне стало нехорошо. Поднявшись, я прыгнула в воду. И услышала позади себя, как

смеялись Розмари и Мира. Когда я снова выбралась из воды, обе говорили о моём весе.

— ...и наша маленькая Ирис тоже имеет свою прекрасную и толстую задницу.

Розмари вызывающе на меня посмотрела, а Мира фыркнула:

— Всё происходит от "Шогеттена" ( прим. пер. — шоколад) твоего деда.

Правильно, я не была худой и, даже не стройной. У меня была толстая попа, полные

ноги и никакой груди, но круглый живот. Я была самой некрасивой из нас троих. Розмари

была загадочной, Мира — порочной, а я — жирной. Тоже правильно, я слишком много ела.

Я любила читать и при этом есть. Хлеб после одного, печенье после другого, а сладкое и

солёное в постоянном чередовании.

Это было чудесно: истории о любви с сыром "Гауда", приключенческие романы с

орехами в шоколаде, семейные трагедии с мюсли, сказки с мягкой сливочной карамелью и

рыцарские сказания со слоёным печеньем "Принценролле". Со многими книгами прекраснее

всего всегда было съедать: лучшие мясные фрикадельки, крупу, куриную грудку и кольцо

колбасы. Когда я бродила в поисках еды по нашей кухне, моя мать надувала нижнюю губу,

по особенному кивая мне и говоря о том, что подаётся в час ужина — хорошо, или что я

могла бы обращать немного внимания на свою талию. "Почему она всегда говорила, что это

всё хорошо, если как раз всё было плохо?"

Она знала, что унижала меня этим предложением. Оскорблённая, я пойду в мою

комнату, не стану приходить к ужину, а позднее тайно стащу миндаль с плиткой шоколада и

возьму с собой в кровать. Я стану читать, есть, и отчаянно молчать или буду маленьким

лордом, потерпевшим крушение на одиноком островке, бегая по болотам с растрёпанными

волосами или убивая дракона. Вместе с миндалём я крошила мою ярость и отвращение к

себе самой, проглатывая то и другое с плиткой шоколада. И до тех пор, пока я читала и ела,

всё было хорошо. Я была всем, чем могла быть, но только не самой собой. И ни за какие

деньги я не могла перестать читать.

В тот день в шлюзе я не читала. Я стояла мокрая на тропинке и замерзала под

взглядами обеих девочек. Смотря на свои ноги, я рассматривала свой белый и широкий

живот, выступающий вперёд.

Розмари вскочила.

— Пошли, мы будем прыгать с моста.

Мира медленно встала и потянулась. В своём бикини она смотрелась как чёрно-белая

пятнистая кошка.

— Так надо?

Она зевнула.

— Да, так надо, моя сладость. Давай с нами, Ирис.

Мира воспротивилась:

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

— Детишки, идите играть в другом месте и дайте пожалуйста взрослым немного

отдохнуть, ага?

Розмари рассматривала меня, и её глаза цвета воды переливались разными цветами.

Она протянула мне руку. Я с благодарностью схватила её и мы вместе помчались к мосту.

Мира медленно следовала за нами.

Мост был выше, чем мы думали, но не такой высокий, чтобы мы не могли не

отважиться на это. В разгар лета взрослые мальчики спрыгивали здесь вниз. Сегодня на

деревянном мосту никого не было.

— Смотри, Мира, там внизу сидит твой младший брат. Эй! Неудачник!

Розмари была права. Там внизу на полотенце сидел Макс со своим другом. Они ели

сливочное печенье и нас ещё не видели. Когда Розмари крикнула, они посмотрели вверх.

— Окей. Кто первый? — спросила Розмари.

— Я.

Я не боялась прыгнуть, потому что хорошо плавала. Хотя так было уже некрасиво, но

зато отважно.

— Нет, Мира прыгнет первой.

— Почему? Пусть Ирис, если она хочет.

— Но я хочу, чтобы прыгнула ты, Мира.

— Но я не хочу прыгать.

— Ну, ладно, садись на перила.

— Я охотно так сделаю, но на этом всё.

— Уже понятно.

Розмари снова посмотрела на меня своим переливающимся разными красками

взглядом. Я неожиданно поняла, что хочет сестра. Она и Мира как раз высмеивали меня, но

теперь кузина стала моей союзницей. Некоторое время назад я всё ещё была рассержена,

однако почувствовала себя польщённой. Я кивнула Розмари, и она кивнула в ответ. Мира

сидела на перилах, а её ноги свисали в воду.

— Тебе щекотно, Мира?

— Ты знаешь, что да.

— Тебе здесь щекотно? — Розмари немного поколола по её спине.

— Нет, пусти.

— Или здесь? — Розмари лениво щекотала возле её плеча.

— Отойди, Розмари.

Я встала рядом с ними и закричала:

— Или здесь?

И потом сильно ущипнула Миру за бок. Вздрогнув, она закричала, потеряла равновесие

и упала с моста. Розмари и я не смотрели друг на друга. Мы нагнулись через перила и

смотрели, что Мира станет делать, когда снова всплывёт.

Мы ждали.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Ничего.

Она не появлялась снова.

Перед тем, как я побежала, то увидела, как Макс бросился в воду так, что вокруг него

разлетелись брызги.

Когда я снова вынырнула, Макс уже тащил сестру в направлении берега. Она кашляла,

но плыла. Пошатываясь, Мира прошла по земле и легла в высокую траву на берегу. Макс

сидел рядом с ней. Они не разговаривали друг с другом. Когда я поднялась из воды, Розмари

прибежала к нам сверху. Рассмотрев нас троих по очереди, он плюнул в воду, встал и ушёл.

Макс вскочил в мокрых плавках на велосипед и уехал.

Розмари и я стояли рядом с Мирой, которая всё ещё закрывала глаза и быстро дышала.

— Она не в себе.

Я выпалила:

— Мне жаль, Мира, я...

И начала плакать.

Розмари молчала и смотрела на Миру. Наконец, когда она открыла глаза, чтобы

посмотреть на Розмари, то откинула голову и засмеялась. Маленький красный рот Миры

скривился – это было от боли, ненависти или она тоже хотела заплакать? Её рот раскрылся,

раздался короткий дребезжащий звук, после которого подруга начала смеяться. Сначала

тихо, а потом громче, беспомощнее и пронзительнее.

— Макс?

— Хм?

— Тогда в шлюзе…

— Хм?

— Мне очень жаль. Я спрашиваю себя…

— Хм?

— Я спрашиваю себя, имело ли это отношение к смерти Розмари?

— Понятия не имею, но я не верю, что так было не один раз в тоже лето. Ведь всё было

давно. Как ты там сейчас?

— Ах. Понятия не имею.

— Ты знаешь, может быть, всё было связано с этим. Возможно, действительно не

причём и те пари ( прим. пер. — ставки) и то, что здесь стоит курятник, и ещё несколько

тысяч других вещей. Ты понимаешь?

— Хм.

Я смахнула волосы со лба. Мы красили дальше. Было ещё тепло. Закрашивание

немного помогало, но красную надпись можно было ещё хорошо прочитать. "Нацист".

Хиннерк сам часто употреблял слово "социал-демократ". Он не любил социал-демократов,

но это было невозможно пропустить мимо ушей. Дедушка ругал правых, левых, партии и

политиков. Хиннерк совершенно презирал коррумпированный сброд, и частенько охотно

сообщал об этом всем вокруг: тем, кто хотел слушать, и тем, кто не хотел. К примеру, мой

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

отец не желал всё слышать, ведь он сам был членом Общинного совета, и самостоятельно

выложил возле нашего дома в Боотсхавене велосипедную площадку, сделал ночные

отключающиеся подвесные лампы на безлюдных улицах и перекрестках с круговым

движением.

Как рассказывала Харриет, Хиннерк в войну писал стихи, когда больше не мог

работать адвокатом. Он был отправлен к денацификации в Южную Германию. Мой дед был

не простым членом партии, и я не могла открыто признаться в этом Максу. Я знала от

Харриет, что Хиннерк был вторым районным судьей, был удачлив и не должен был

подписываться под плохими судебными приговорами. Моя мать, которая часто брала его под

защиту, рассказывала, что господин Райманн — кузнец и признанный коммунист, был

оправдан. Дед сидел возле господина Райманна как ученик в мастерской. Вид раскалённого

металла пугал его, но в то же время восхищал. Он любил шипение, и то, как вода испускает

пар. Готовые подковы, которые доставались из воды, казались ему браком. Они были

твёрдые и шероховатые, коричневые и неживые, хотя перед этим светились красным

магическим цветом, будто имели свою собственную жизнь. Хиннерк сначала должен был в

школе выучить немецкий литературный язык. Криста говорила, что учитель спрашивал у

первоклассников значение выражения "никогда не мучайте животное шутя, потому что оно,

как и ты, чувствует боль". Тогда вызывался Хиннерк и говорил: "Даже если загнан в угол".

Дед был удачливым. Его родители уступили стремлению пастора и послали мальчика в

среднюю школу. После окончания войны отец Хиннерка хотел забрать его, но тот остался в

школе. После этого моя мать имела привычку говорить: "Если бы первая мировая война

окончилась раньше на полгода, то Хиннерк не посещал бы школу, не учился бы, никогда не

женился бы на Берте, никогда не получил бы Кристу и никогда не было бы меня — Ирис".

Мне рано стало ясно, что школа была важна. Жизненно важна.

Когда вторая мировая война закончилась, Хиннерк был уже главой семьи и не было

никакого одержимого страстью вспыльчивого человека. Он хотел быть не военным, не

призванным на военную службу, а заботиться о лагере военнопленных в городе и приходить

домой поесть, как обычно. Хиннерк Люншен гордился собой. Ему ничего не было подарено

и не положено в колыбель. У него была сила воли, ясная голова, самообладание и это кое к

чему его привело. Дед был спортивным, хорошо носил форму и статно в ней выглядел. И

обнаружил, что большинство идей нацистов для таких мужчин, как он. Только Хиннерк не

нуждался в людях второго сорта. Быть сверхчеловеком для него было вполне достаточно. Он

презирал людей, которые унижали других, чтобы возвыситься самим. И понимал, что доктор

Хиннерк Люншен не нужен как нотариус. Разумеется, он достал для своего старого

школьного товарища Иоганна Вейлля необходимые документы для того, чтобы тот смог

выехать за границу к своим родственникам в Англию. Это было всё-таки дело чести. Дед

никогда не говорил об этом, но Иоганн Вейль написал нам письмо, когда ему обходным

путём был послан некролог Хиннерка. Это было через полгода после смерти деда. Инга

сняла с него ксерокопию и послала своей сестре Кристе. Послание было вежливым и

отстранённым, ведь у этого мужчины не осталось дружеских чувств к моему дедушке. Я не

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

хотела знать, как в то время Хиннерк покровительствовал ему. Я также не знала, был ли мой

дедушка антисемитом. Во всяком случае, трудно кого-то найти, с кем он когда-нибудь не

ссорился. Но письмо говорило совершенно ясно, что Хиннерк помогал своему школьному

товарищу. Это было большим облегчением для всей семьи.

Конечно, он тоже поссорился с нацистами, так как презирал дураков, а многие нацисты

были глупее деда. Хиннерк также находил глупой войну, которую вести дальше шансов

больше не было, и говорил это по вечерам, когда заходил в Титйенс за пивом. В трактире

молча сидела женщина. Мы никогда так и не узнали кто это. Была ли она женой мужчины,

которому Хиннерк предъявил иск или вынес обвинительный приговор? Унижала ли она

когда-то Хиннерка? Он был достаточно разумным, чтобы быстро обнаруживать слабости в

людях, довольно остроумным, чтобы язвительно их описывать, но был недостаточно

мудрым, чтобы сопротивляться искушению, что собственно и делал. Фрау Кооп однажды

говорила, что у Хиннерка в городе была любовница — темноволосая красивая женщина. Она

сама видела её фотографию в письменном столе Хиннерка. Мы с Розмари были удивлены,

что фрау Кооп кинулась в стол Хиннерка посмотреть на фотографию таинственной

темноволосой женщины. Инга утверждала, что знала это фото, которое было

фотоотпечатком той фотографии, которая была сделан Бертой сестре Анне. Во всяком

случае, Хиннерк сказал, что не знает молчаливую женщину из Титйенса. Всё-таки она

должна была его знать или, по крайней мере, осведомлена о нём. Потому что женщина

публично обвинила Хиннерка. Таким образом, районный судья, доктор Хиннерк Люншен, к

ужасу всей семьи, ещё незадолго до конца войны, почти в 40 лет, был солдатом. Хиннерк

ненавидел насилие. Он ненавидел и презирал своего грубого отца, а сейчас должен был

уходить и стрелять в людей, но ещё хуже, даже застрелиться сам. Дедушка больше не спал,

сидел ночи напролёт у открытого окна своего кабинета и смотрел в темноту. В то время

липы во дворе уже были высокими. Это было осенью, и мощёная подъездная дорога к дому

была покрыта жёлтыми листьями в форме сердечка. В день перед отъездом Хиннерк вышел

из НСДАП ( прим.пер.:НСДАП - национал-социалистическая рабочая партия Германии) и

получил воспаление лёгких.

В поезде у него поднялась температура и Хиннерк очень ослаб. Из-за своего состояния

он не отправился в Россию, а остался в лазарете. Правда, дедушка не получил никакого

пенициллина, но выздоровел. Только после этого его отправили на фронт, в Данию, в январе

1945 года. Там Хиннерк попал в лагерь для военнопленных, а после окончания войны в

лагерь для интернированных лиц ( прим. пер.: лагерь для иностранных граждан, лишенных

свободы передвижения и выезда за пределы страны) в Южной Германии. Я узнала от

Кристы, что письма Берты Хиннерку переписывались и мой отец зачитывал их мне вслух.

Берта переписывала свиней, которых покупала, и сестра Хиннерка Эмма разместила их у

себя во дворе. И как нарочно, из всех многочисленных свиней, которых имела её невестка,

умерла именно её свинья. Так глупо. Не то, чтобы Берта могла отличить свою свинью от

других. Нет, но она должна была так думать. Что ей оставалось. Потом бабушка написала

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Хиннерку. И зимой у неё был велосипед мужчины, которому отец Берты сделал одолжение.

Он привёз ему топор, потому что инструмент того сломался. Берта вкалывала, не покладая

рук, и смогла сохранить свою семью. У неё была Урсель — корова. В дом прибыли чужие

люди, беженцы из Восточной Пруссии, которые стали тут квартировать. "Это было трудно,

— писала Берта, — когда нужно было делиться кухней". После войны в доме также жили

английские солдаты. Они просто так устроили костёр в кухне на полу. Военные были ужасно

шумные, но дружелюбные к детям. Берта рассказывала о потоке беженцев, который

спускался по главной улице. Девочки стояли у ограды и смотрели, как ежедневно сотни

людей с лошадьми, сумками, ручными тележками и корзинами проходили мимо дома. Они

находила это очень волнующим. В течениё недели они загрузили всё, что смогли найти в

доме, в детскую коляску двухлетней Харриет, одели её в то, что смогла найти в шкафах, и

заковыляли гуськом по двору.

— Мы играем в беженцев, — говорили они своей матери, и "конвоировали" себя в

курятник.

Берта написала об этом своему мужу. Она проехала через всю Германию, чтобы

навестить его. Без детей.

А потом Хиннерк вернулся. Он не был расстроенным, злым или больным. Дедушка был

не таким, как раньше, не угрюмым и не мягким. Хиннерк был просто весёлый только дома.

Он хотел, чтобы всё было, как раньше, и взял себя в руки. Только самая младшая дочь

Харриет была ещё младенцем, когда Хиннерк уходил. И с тех пор он называл её Фёдор. "Кто

был этот Фёдор?" Криста и Инга расписывали себе, что Федор должен был быть маленьким

русским мальчиком с раскосыми светло-голубыми глазами и растрёпанными тёмными

волосами, который спас моему дедушке жизнь, потому что тайно держал его в доме на

дереве и сохранил ему жизнь коркой хлеба. Но Хиннерк не дошёл до России.

После возвращения Хиннерка домой, Берта без ропота отступила на второй план. Она

показала ему расчётную книжку, которую он проверил, и позволила ему принять решение,

будет ли Урсель оставаться или продаваться. Дедушка хотел оставить её, и корова осталась,

хотя с трудом давала молоко. Чужие люди всё ещё жили на верхнем этаже дома, что не

нравилось Хиннерку. Он ругал славную старую супружескую пару, когда они могли это

слышать. Всем вдруг стало слишком тесно. И Берта, которая до сих пор замечательно делила

кухню с чужой супружеской парой, должна была планировать: кто, когда и где будет иметь

право там находиться. Ей было стыдно, но она так делала.

Несмотря на то, что Хиннерк вышел из партии, он был вторым районным судьёй, и

занимал высокий пост во время нацистского режима, из-за чего потерял свой допуск

адвоката. Вскоре он был отправлен американцами в лагерь денацификации ( прим. пер.:

комплекс мероприятий, направленных на очищение послевоенного немецкого и австрийского

общества; проводилась по инициативе союзников по антигитлеровской коалиции после

победы над нацистской Германией и основывалась на решениях Потсдамской конференции).

Моя мать рассказывала мне, что она и её сестры несколько месяцев должны были аккуратно

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

одеваться. Они поехали по железной дороге в Дармштадт, чтобы навестить своего отца.

Когда Инге было восемь, девочка спросила, что он делает здесь целый день, но Хиннерк

только посмотрел на неё и ничего не сказал.

На обратном пути после этого посещения Берта разъяснила своей дочери, что её отец

проверяется там ещё англичанами и американцами для того, чтобы снова работать. Моя мать

призналась мне, что много лет постоянно представляла что-то вроде юридического экзамена,

но только на английском.

Когда Хиннерк вернулся, то получил назад адвокатский пропуск и не тратил пустых

слов в течение полутора лет. И не о прошедших до этого годах.

Инга рассказывала, что Хиннерк дал указание составить завещание, чтобы после

смерти его дневники были сожжены. И что сёстры так бы и сделали.

— И ты раньше их не видела? — недоверчиво спросила Розмари.

— Нет, — сказала Инга, посмотрев на Розмари.

Хиннерк любил горящее пламя. Я часто видела его, разжигающим огонь в саду в

течение многих дней. Он стоял там и шевелил жар вилами. Когда Розмари, Мира и я

присоединялись к нему, он говорил:

— Вы знаете, имеются три вещи, на которые можно смотреть, не уставая. Первое —

вода, второе — огонь, и третье — несчастье других людей.

Пятно от пожара на кухонном полу, где английские солдаты разожгли огонь, всё-таки

ещё было видно. Но красная надпись на курятнике тем временем была скрыта под белой

краской. Ну, почти. Если только знать, что она там была, тогда она действительно была

заметной. Всё-таки я решила, что можно оставить и так. Я зашла за угол, чтобы увидеть

Макса. Он приложил большой малярный ролик к стене и теперь красил кистью.

— Ну, как, ты ещё долго?

Макс не смотрел на меня вверх и сосредоточенно красил дальше.

— Привет, Макс! Это я. С тобой всё хорошо? Ты придумываешь злую шутку? У тебя

судороги? Я должна тебе помочь?

Макс стремительно красил в середине стены.

— Нет, всё в порядке.

Я подошла ближе, но он встал у меня на пути и сказал:

— Ах, ты уже закончила со своей стеной? Пятно проявляется. Слово можно ещё

прочитать?

Ещё раз подвинув меня своим туловищем в сторону, он внимательно посмотрел на

меня и сказал:

— Стало уже хорошо.

— Его ещё видно.

— Да, но только если хочется увидеть.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Я пристально смотрела на белую стену.

— Боже мой, сейчас эта стена курятника представляет собой картину со смыслом или

что-то ещё?

Но Макс уже не слышал. Он снова скрылся позади дома. Наступили сумерки.

Окрашенная стена белоснежно светилась. "Почему он так смешно себя ведёт?" Я встала

рядом с ним, но адвокат всё ещё не смотрел вверх. Я видела, что Макс покрасил стену

неравномерно, не так, как с другой стороны. Нет, он что-то нарисовал сверху. Я мгновенно

подумала, что тут была ещё красная надпись, которую я пропустила взглядом, а Макс хотел

её от меня скрыть. Возможно, чтобы пощадить. Но потом я увидела, что он что-то убрал и

сам написал. Моё имя. Примерно дюжину раз.

— Ирис, я...

— Мне нравится стена.

Мы стояли вдвоём перед стеной и долгое время её разглядывали.

— Давай, уже хватит, Макс. Слишком темно для покраски.

— Ты иди. Я доделаю и будет готово.

— Не глупи.

— Нет, действительно, мне будет приятно. Кроме того, это была моя идея начать ещё

сегодня вечером.

— Пожалуйста.

Я повернулась и начала убирать свои малярные принадлежности.

— Оставь. Я всё уберу.

Я пожала плечами и долго шла через сад к входной двери. Когда я проходила мимо роз,

то точно установила, что вечером они пахнут тоскливее, чем в течение дня.

Я выпила большой стакан молока и взяла с собой в кровать книгу стихотворений

Хиннерка. Они были написаны шрифтом Зюттерлина ( прим. пер. — последняя широко

используемая форма куррента — немецкого готического курсива). "Но для чего я, в конце

концов, была библиотекарь?" Но сначала я должна была привыкнуть к его почерку. Первое

стихотворение было восьмистрочием о толстых и худых женщинах. Потом попалось

длинное о крестьянине, которого с притворной неуклюжестью разоблачил хитрый адвокат.

Также давался рифмованный рецепт предупреждения против болезни, который начинался

так: "Буковый орешек, белокопытник, вероника, дягиль и можжевельник, горчавка голубая,

не белая, медуница, следует глотать не разжёвывая..."

Я читала стихи о блуждающих огоньках на болотах, о старых давно обмелевших

гаванях в Гесте и пустом чёлне в полнолуние в сентябре. И всегда, после того, когда он

отчаливал, на следующий день в деревне не хватало ребёнка. Хиннерк писал о насыщенном

гуле, когда четверо мужчин на поле размахивают молотилом ( прим. пер. — прикреплённая к

рукоятке цепа короткая палка, которой бьют по снопу при молотьбе). Также имелось

стихотворение об эмигрантах в Америку. Другое называлось "24 августа" и посвящалось

дню отлёта аистов. И снова одно о подлёдном лове в озерце за деревней. Ещё я прочитала

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

похабное стихотворение о быке общины, который испортил корову, и её потом вынуждены

были зарезать.

И танцевальные вечера, проходившие на деревянных настилах Титйенса. И в конце ещё

находились два зловещих стихотворения. Одно называлось "Двенадцатый", действие

которого рассказывало о последних шести ночах старого и шести первых ночах нового года.

Тот, кто развешивал в это время бельё, получал саван. Кто вращал колесами, даже в прялке, к

тому подъезжала карета мертвеца. Так как в Гирске в это время по воздуху носился охотник

на оленей. Последнее стихотворение серой книги было написано о большом пожаре в

Боотсхавене в год рождения Хиннерка. Люди кричали как скот и скот кричал как люди, в то

время как сгорело полдеревни.

Я выключила лампу на ночном столике и пристально посмотрела сквозь черноту

комнаты. Мои глаза привыкли к темноте, узнавая контуры и тени. В серой книге Хиннерка

не было ни одного стихотворения о войне, и ничего, что позволяло бы судить, что стихи

были написаны в лагере, который специально служил для того, чтобы свои собственные

заключённые вызывали в памяти другие ужасные дни прошедших лет. Я думала о стихах,

которые обращались к деревне Хиннерка, и были наполнены любовью к местам его детства.

Детство, которое он так ненавидел.

И я поняла, что не только забвение было формой воспоминания, но и воспоминание

было формой забвения.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Глава 9.

Конечно, я думала о Максе. Я думала над тем, сдерживал ли он так себя, потому что я

таким образом себя сдерживаю, и если я себя сдерживаю потому, что он так себя сдерживает

или потому, что я хочу себя сдерживать по причине, над которой я должна поразмышлять.

На следующее утро, во вторник, я подбежала босиком к большому шкафу и открыла

дверь. Внутри пахло шерстью, древесиной, камфарой и ещё чем-то, возможно, туалетной

водой для волос моего дедушки. Недолго думая, я взяла белое платье в светло-серую

крапинку. Однажды оно было бальным платьем Инги — тонкое и лёгкое, и светилось как

волна горячего воздуха. С чаем в руках я уселась на ступеньку лестницы перед входной

дверью, где снова обнадёживающе благоухало лето.

Когда я захотела уйти обратно в дом, то увидела три пустых ведра из-под краски. Я

побежала вдоль дома к рощице. И действительно: все четыре стены курятника были

покрашены в белый цвет. Я испугалась, ведь он выглядел удивительно красиво, как

маленький загородный дом. "Долго ли вчера Макс здесь докрашивал?" Обежав вокруг

металлической бочки, я увидела, что слово "нацист" мерцает под белой краской, но не

обнаружила слово "Ирис". Я вошла внутрь маленького дома, но могла стоять там, лишь

втянув голову в плечи.

Когда на улице нас застигал дождь, мы с Розмари и Мирой заползали сюда внутрь. Но я

часто была здесь совершенно одна, особенно, когда была в гостях на каникулах. Розмари в

сентябре отсутствовала, может из-за школы, но я ещё туда не ходила. Поэтому первую

половину дня я использовала для себя. Я собирала камешки, которые здесь выглядели

совершенно по-другому, чем дома. В основном у нас была круглая галька, но здесь лежали

камни, которые выглядели как стекло и также разбивались. Если их бросали на жёсткую

землю, то острые куски соскакивали как настоящие лезвия. "Кремень" — так их называла

Мира. Чаще всего встречались светло-коричневые, серо-бурые или чёрные, а белые редко.

Рейнская галька, которая лежала вокруг нашего дома, не разбивалась. Долгое время я

взламывала много камней, потому что надеялась отыскать в них кристаллы. Для этого я

хорошо рассматривала камни — какие-то были шершавые и невзрачные снаружи, зато

сверкали внутри. Часто я находила их в лесу на старых железнодорожных путях около

нашего дома. Форма камней как бы говорила мне, что они в себе что-то содержат. В их

выпуклости было какое-то менее случайное свечение, чем у обычных камней. Иногда

кристаллы проникали через крайние слои, словно через оконное стекло, в которое кто-то

может заглянуть.

Мой отец подарил мне камнерезную пилу, поэтому я сидела часами в подвале и

распиливала камни. Пила издавала такой противный шум, что у меня болели уши. Я

страстно желала осмотреть сверкающие пещеры. С одной стороны, я испытывала ликование

и гордость, когда оказывалась права в своём предположении, но с другой стороны,

понимала, что делала что-то запрещённое, разбивала и разрушала чьи-то секреты. И всё-

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

таки, я чувствовала облегчение из-за того, что коричневый камень оказывался не только

камнем, но и хрустальной пещерой для фей и маленьких магических существ.

Позже я занимала себя собиранием слов и кристаллических миров герметичной поэзии.

Но после всех сборов я также жадно и методично находила волшебные миры среди спящих

вещей. В детстве у меня была тетрадь для записи слов, в которой я хранила особенные слова

также, как собирала раковины и особенно камни. В ней были категории: "прекрасные слова",

"безобразные слова", "фальшивые слова", "сумасбродные слова" и "секретные слова". Под

"прекрасными словами" я перечисляла: сердечник луговой, фиолетовый, искатель чувства,

вишня лютовка, джекфрут, хлебное дерево, выжимать, взбивалка, локоть, облако.

Среди "безобразных слов" стояли: зоб, туловище, обрубок, ушная сера. "Фальшивые

слова" возмущали потому, что они действовали так, будто были безобидными. Но в

действительности были подлыми или опасными, например, как "побочный эффект" или

"задевать". Либо действовали, будто были волшебными, как "спасательный круг и

"заповедник", и тогда были нормальными, но всё равно разочаровывали. Либо слова что-то

обозначали, что не было ясным ни для кого: например, когда два человека видели перед

глазами один и тот же цвет, то только переспрашивали, услышав это слово - "пурпурно—

красный".

Эти "сумасбродные слова" были чем-то вроде моего хобби. "Или были болезнью?"

Возможно, они были тем и другим. Моими любимыми животными были "бегемотамус",

"носорогус" и "дятелоид". Мне больше нравилось "шпарить над бездной" и я обожала

высказывание Ричарда III: "А вот и скидка на зимние палатки". Я знала, что такое "анти-

отделенчество". Но вот, что означает "трусоловобанщик"? Мне казалось, что слово означает

страшную барабанную дробь, во время которой человек может вылавливать чьи-то

панталоны из озера.

"Секретные слова" находить было труднее всего, ведь они входили в состав какого-

нибудь слова. Это были такие слова, которые действовали так, будто в целом они были

нормальными, но несли в себе что-то чудесное. Следовательно, противоположность

"фальшивых слов". То, что в актовом зале моей школы можно было находить какой-то

заколдованный остров южного моря, давало мне утешение. Остров назывался "шула-ула" и

сокровище было зарыто в нём.

Или уличные вывески со словом "колея" ( прим. пер. — колея на грунтовой дороге от

колёс автомобилей) в действительности истолковывались так, словно где-то недалеко можно

поесть что-то изысканно вкусное и вероятно, австрийское: горячие кнедлики с углублением,

которое заполнено ванильным соусом. Я представляла себе их великолепными, и радовалась

каждый раз, когда мы проходили мимо такой вывески. Или тот редкий и вкусный сорт рыбы

"лосось-альвен", который жарился на гриле с небольшим количеством оливкового масла,

можно было назвать только одним словом — поэзия.

Мои воспоминания заставили меня проголодаться, поэтому я вошла в дом. К

несчастью, на кухне не было ничего съедобного. После того, как я съела чёрный хлеб с

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

шоколадно-ореховой пастой, то решила пойти за покупками. Я побежала наверх в комнату и

с трудом достала себе из маленького сундука цветочное махровое полотенце для рук.

Закрепив всё на свой багажник, я поехала к озеру. Был совершенно обычный рабочий день.

Меня мучила совесть, так как я ещё не была в библиотеке, чтобы позаботиться о наследстве,

и даже не была убита горем. Для этого я взяла себе отгулы, даже если отпуск был только по

автоответчику, и не оставила ни адреса, ни номера телефона. После всего я должна была ещё

раз связаться с моим начальником.

Конечно, моя профессия была продолжением сбора тайн. После этого я больше не

распиливала камни, в которых предполагала найти кристаллы, а только их собирала. Ещё я

перестала читать книги, которые меня интересовали, но эти книги никто больше не читал.

Когда мы были маленькими, Розмари всегда смеялась надо мной, и я всё принимала

на свой счёт, даже если орехи, которые мы щёлкали, были пустые. Я не переставала думать о

том, как орех попадает наружу через закрытую кожуру. Это была её любимая шутка —

черпать ложкой мягкую сердцевину яйца и подавать мне так, чтобы дыра внизу яйца исчезла

в подставке для яиц. Когда я била яйцо и наталкивалась ложкой в пустоту, то каждый раз

громко ревела. И сейчас мне преподнесли дом. Если я откажусь, то буду постоянно об этом

мечтать.

Утренний туман ещё клубился над озером. Я положила свой велосипед на выцветшую

траву и разделась. Одежда падала в траву как облако. Расстелив полотенце, я положила на

него свои вещи, чтобы они не впитали в себя влагу. Когда я входила в воду, маленькие

рыбки разлетелись от моих лодыжек, спасаясь в воде. Она была холодной. Я снова

спрашивала себя: "Что же плавало там вокруг?" Меня никогда не раздражало ныряние. Ведь

выкопанное озеро, мутный гравийный карьер и тёмное болотистое озеро хорошо мне

подходили. В конце концов, я точно не хотела ничего знать.

Длинными переходами я переплыла через озеро. Мой живот щекотали маленькие

пузырьки воздуха. Плавать нагишом прекрасно, ведь при этом по всему телу проходят

всякие волнения и завихрения, так как именно без купальника становишься обтекаемой. Тем

не менее, я хотя бы обладала своим телом, которое оценивала как своё. Это продолжалось

довольно долго. Поглощение книг на хлебе делало мой дух лёгким, а тело ленивым.

Тогда я не могла видеть, как выглядела со стороны. Есть и читать, читать и есть; но

позднее я перестала читать, потому что тоже слышала о еде. Я снова напомнила себе о моём

теле. Теперь оно у меня есть. Возможно, оно было несколько в запущенном состоянии, но

удивляло меня в своем многообразии форм, линий и поверхностей. В общественной

раздевалке закрытого бассейна я потеряла свой страх, но там же узнала, что для одиночной

женской кабины была просто случаем.

Падение и расплата, свалиться и погибнуть в памяти о Розмари. Её тело развалилось,

прежде чем оно было целым. Всё-таки девочки были одержимы своим телом, потому что

тогда они еще не владели никаким. Они были как стрекозы, которые долгие годы живут над

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

водой, едят и едят. То и дело они надевают на себя новую оболочку и едят дальше. И потом

становятся нимфами. Нимфы карабкаются на длинные стебли из воды, получают тело и

улетают. Это действительно могло получиться. Когда Харриет была в возрасте Розмари, она

уже могла летать.

Недалеко от другого берега я повернула, поплыв обратно. Между тем туман почти

рассеялся. Это испарился лишь маленький слой, который находился очень близко от

поверхности воды. Когда я уже собиралась нащупать ногами дно, то увидела Макса. Он

положил велосипед рядом с моим, но не смотрел на меня. Быстро стянув рубашку и шорты,

мужчина так побежал в воду, что взметнулись брызги. Макс нырнул, сразу поплыв кролем.

Когда он уже был возле меня, то неожиданно остановился, повернулся ко мне и поднял руку.

— Привет, Ирис.

— Доброе утро.

Он приближался. Я не знала, что нужно говорить. Очевидно, Макс тоже. Мы стояли и

смотрели друг на друга. Опустившись в воду до подбородка, я смотрела на его плечи и

наблюдала, как по ним стекают капли воды. Мужчина смотрел куда-то в густоту передо

мной. Этого я не могла видеть, но чувствовала. Я быстро скрестила руки на груди и, наконец,

он посмотрел на меня.

Вытащив руку из воды, Макс медленно провёл указательным пальцем по линии моей

ключицы и снова её опустил. Он приблизился, и я сильнее сжала себя руками.

Наклонившись вперёд, мужчина поцеловал меня в губы. Это было тёплое и мягкое

ощущение, и было так хорошо. Я была вынуждена схватить его за плечи, и Макс притянул

меня к себе. Когда мои груди коснулись его верхней части тела, я почувствовала, как он

вздрогнул. "А что же я сама делала в результате?" Я не могла сказать с уверенностью, так как

не знала, как долго всё продолжалось. Тем не менее, скоро мы были на песчаном берегу. Я

ощущала прохладу воды на мужском теле, его член в мокрых плавках и губы на моей шее.

Когда я помогала ему стащить плавки, Макс неожиданно остановил мои руки:

— Я не занимаюсь сексом с клиентками под открытым небом.

— Ах, нет? Ты не заметил, что сейчас готов заняться сексом с клиенткой под открытым

небом?

— О, Боже. У меня нет секса с клиентками. Точка. Ни под открытым небом, ни где-то

ещё.

— Ты уверен?

— Нет. Да! Нет. Ирис, что ты делаешь со мной?

— Секс под открытым небом?

— Ирис, ты сводишь меня с ума своим запахом, походкой, губами и пустой болтовнёй.

— Моим что?

Я скатилась на песок. Вероятно, Макс был прав. Это было плохой идеей, ведь он —

младший брат Миры. Кроме того, мужчина был моим адвокатом и адвокатом моих тёть. Мы

ещё должны поговорить о том, что случится с домом, если я его не заберу. То, что мы делали

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

сейчас, всё бы осложнило. Отношения с сестрой Макса и Розмари тоже были сложными. Но

он не знал, как всё сложно. Я накрыла руками глаза, и под моим указательным пальцем

почувствовала шрам на переносице.

Затем я ощутила его пальцы на моих руках.

— Нет. Ирис, иди сюда. Что случилось? Эй.

Голос Макса был мягкий и тёплый, как и его губы.

— Ирис, ты не представляешь, как я хочу заняться с тобой сексом на озере. Я не

осмеливаюсь даже сказать, что охотно бы занялся с тобой сексом в курятнике, в твоей

кровати, в моей ванной и строительном маркете. Боже, помоги мне, даже на кладбище.

Я закрывала лицо руками и улыбалась.

— Ах, да?

— Да!

— В строительном маркете, хм?

— Да!

— С белой краской, которая течёт между моими грудями?

— Нет. Это была скорее "фантазия-в-курятнике". Пока я смотрел в строительном

маркете все эти шурупы, гайки, дрели, дюбеля и…

Я поднялась и увидела, как Макс пытался подавить смех. От огромного усилия он

начал дёргаться. Когда мужчина поймал мой взгляд, то громко расхохотался. Я ударила его

кулаком в грудь, он упал на спину, продолжив смеяться. При этом Макс схватил меня за

руки и потащил с собой так, что моя верхняя часть тела снова лежала на нём. Это было как

импульс тока. Теперь он больше не смеялся.

Я смогла бы заняться с ним сексом под открытым небом. Вместо этого он почти грубо

оттолкнул меня, покачал головой и пошёл плавать. Макс плыл кролем и не оглядывался.

Тогда я встала, накинула на себя свою одежду и уехала.

Оставив велосипед перед входной дверью, я вошла в дом и надела чёрную траурную

одежду. По сравнению с золотистой одеждой, которая была на мне в строительном маркете,

я подумала, что стала умнее. Я схватила свою сумку и поехала к магазину "ЕДЕКА" ( прим.

пер. — самое большое объединение кооперативов в розничной торговле). Там я купила хлеб,

молоко, масло, миндаль, два сорта сыра, морковь сорта "каротель", помидоры, ещё большой

шоколад с орехами, овсяные хлопья и большой арбуз, так как мне было жарко.

Приехав домой, я сложила всё в холодильник, позвонила в Фрайбург и поговорила с

моим начальником.

Она ещё раз выразила мне соболезнование и понимание того, что дела наследства еще

не прояснились.

— Делайте всё как можно скорее, — говорила женщина, и вздыхала. — Чем раньше вы

разрешите дела, тем лучше. Мы с моим братом тоже не вместе, хотя наши родители давно

умерли. Всё же здесь много происходит. Приближаются каникулы, но вы не волнуйтесь,

люди есть. Например, госпожа Герхардт возвращается из отпуска. Значит, вы остаётесь

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

настолько, насколько должны. Звучит плохо, дорогая госпожа Бергер. Ах, да. На этой неделе

я не рассчитываю на вас, да? Да. Не проблема. Всё в порядке. До свидания, до свидания. Чао,

госпожа Бергер.

Мы повесили трубки. "Я плохо слушала?" Ясное дело. Ведь я была рассержена,

растеряна и обижена отказом Макса. "Но что я сделала по этому поводу?" Со стыдом

удалилась. Я с презрением установила, что продвинулась вперёд также немного, как

женщины предыдущего поколения. По причине самоопределения. И никакого чуда, ведь я

происходила от самой зажатой из трёх сестёр Люншен.

Криста парила в Боотсхавене в пустом небосводе над пустыми площадями, и ветер

развевал её каштановые волосы, которые она всегда носила коротко постриженными. От

стихотворения Шторма о сумеречном городе "На сером море" у неё были заплаканные глаза,

и она повторяла третью строфу трепетным голосом, который был мне неприятен. Ребёнком,

а позже подростком, особенными летними вечерами я подходила к жилой комнате, и так

случалось, что моя мать находилась там в полной темноте. Она сидела на корточках на краю

дивана, держа руки под бёдрами, и рывками раскачивалась назад и вперёд. Её взгляд был

прикован к полу. Это были короткие стремительные движения, а никакие-то мечтательные

укачивания. Казалось, что одни части её тела боролись против других. Ноги Кристы были

прижаты друг к другу, а острые мальчишеские коленки с силой втыкались в женскую грудь.

Зубами она кусала нижнюю губу, а бедро отдавливало ей руку.

Моя мать никогда не сидела иначе. Она либо работала в саду: дёргала сорняки, срезала

ветки, убирала ягоды, косила, копала, либо сажала. Или вешала бельё, переставляла полки и

ящики, гладила простыни, пододеяльники и полотенца в гладильной машине в подвале.

Криста пекла дрожжевые пироги или уваривала джем. Она могла совсем не быть здесь,

потому что до изнеможения бегала через пыльные спаржевые поля — так называемый "бег

по пересечённой местности". Если Криста садилась вечером на диван, то только для того,

чтобы посмотреть по телевизору новости или почитать газету, и вскоре засыпала. Затем

могла смущённо вскочить и ругаться из-за того, что уже было поздно, и мы с отцом должны

идти спать, и она тоже сейчас пойдёт, что собственно и делала.

Теми немногими вечерами, когда я находила её на диване — это могло быть в семь или

восемь часов, у неё был патефон, который необычно громко играл. Необычно громко.

Мятежно громко. Я знала эти пластинки. На обложке был какой-то мужчина с окладистой

бородой, в рубашке рыбака и шапке принца Генриха. Он стоял где-то на какой-то поляне или

каком-то пляже, и песня звучала под гитару на нижненемецком диалекте. "Что же, мы были

ночными клинками, Йохан!", — кричал мужчина немного тоскливее, чем это требовалось в

нашей гостиной.

Я не знала, должна ли снова уйти, так как совершенно ясно куда-то проникала, где я

была не к месту. Но я не уходила, потому что хотела, чтобы всё прекратилось. Ещё я хотела,

чтобы моя мать снова стала моей матерью, а не Кристой Люншен — конькобежкой из

Боотсхавена. С одной стороны, это разбивало моё сердце. Моя мать сидела на корточках и

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

смотрела урывками, а я упрекала себя, потому что очевидно, мы с отцом не справлялись с

тем, чтобы сделать её счастливой.

Так я оставалась стоять в дверях и не могла зайти к ней внутрь, но и не уходила. Когда

это продолжалось долго, я шевелилась. Моя мать смотрела вверх и пугалась, а иногда у неё

даже вырывался крик. Вскакивая на ноги, она отключала пластинку, и говорила таким

голосом, который должен был звучать бодро:

—

Ирис,

я

вовсе

не

слышала

тебя!

Как

у

Анни?

—

если её заставали за каким-то занятием, то она должна была что-то скрывать. Следовательно

— это была измена. Я презрительно говорила:

— Что ты слушала там какую-то ерунду? Ужасно.

Потом я шла в гостиную и открывала шкаф со сладостями, в котором я могла найти

всё, что пожелаю, брала оттуда большой кусок шоколада, поворачивалась и поднималась в

мою комнату, чтобы читать. "Была ли у Берты тоска по родине?" Берта, которая никогда не

покидала свой дом. То, что дом как раз и назывался домом, было пошлостью, которая

навсегда гарантировала высшее место в списке "ошибочных слов" слову "дом".

Когда Берту отвезли из своего дома в "Дом", она никогда не знала, где была. Но всё же

создавалось впечатление, что бабушка знала, где была. Она постоянно укладывала чемодан,

сумки, пластиковые пакеты и наполняла предметами карманы пальто. Каждого посетителя,

который ей попадался, сестёр или соседей, Берта спрашивала, может ли тот отвезти её

домой. "Отчий дом" бабушки был дорогим частным домом для престарелых. Но слабоумные

свободно входили в нижнюю касту негласной иерархии. Здоровье было высшим благом. Тот

факт, что раньше человек был мэр, дама из высшего общества или уважаемый деятель наук,

не играло никакой роли.

В противном случае, тот, кто когда-то находился наиболее высоко, мог тем не менее,

ниже упасть. Хотя инвалид-колясочник находился в том месте, где играл в бридж, но не

ходил на встречи с чаем и танцами. Это было бесспорным фактом. Помимо ясности в душе и

физического здоровья каждый мог через визиты в "отчий дом" обеспечить себе некоторые

другие вещи, такие как уважение и репутацию. При этом считалась число посещений,

регулярность и время. И было хорошо, когда приходили не те же самые. Мужчин считали

больше, чем женщин. Молодые посетители были лучше, чем старые. Жители "дома", чьи

семьи посещали их чаще, уважались. Должно быть, в своей жизни они делали что-то

правильное.

Самая верная сестра общины Теде Готтфрид приходила к Берте утром по вторникам,

ведь её золовка была размещена в том же "доме". Криста посещала Берту только в школьные

каникулы, но потом каждый день. Тётя Харриет приходила все выходные. Тётя Инга каждый

рабочий день.

Берта забывала своих дочерей по очереди. Сначала старшую. Хотя она ещё долго знала,

что Криста принадлежит ей, но имя ничего больше ей не говорило. Берта называла вначале

только Ингу, позже Харриет. Инга была ещё некоторое время Ингой, потом она тоже была

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Харриет. Харриет очень долго оставалась Харриет, но намного позднее, Харриет стала

незнакомкой. Всё же Берта была уже здесь в "отчем доме".

— Как у трёх поросят, — говорила Розмари.

Я не понимала, что она думала.

— Ну, первый бежит в дом второго — тот обрушивается, и оба бегут, когда

обрушивается второй дом, в дом третьего.

Дом

Берты

из

камня.

"И

теперь

он

должен

быть

моим?"

Моя мать принимала очень близко к сердцу то, что её мать не помнила имя дочери.

Наверное, ей казалось несправедливым, что она сама не могла забыть свою родину, а родина

забыла её. Инга и Харриет воспринимали всё спокойнее. Инга брала руку Берты,

поглаживала её, затем смотрела на Берту и улыбалась, глядя в глаза. Это Берта любила.

Харриет ходила с Бертой в туалет. Она мыла и вытирала ей руки. И Берта говорила ей, как

была воодушевлена и рада, что у неё есть Харриет.

Инга не противилась тому, когда становилась Харриет, но однажды Берта назвала её

Криста, и та разозлилась. Кристы здесь не было. Она не держала руку матери и не ходила с

ней в туалет. У неё есть мужчина. Хиннерк любил её больше всего. Кое-что никогда нельзя

простить. Когда Криста была на каникулах и заботилась о Берте, Инга и Харриет не были

любезными и непосредственными. Если Криста была печальной и шокирована ухудшением

памяти Берты, то её молодые сёстры с трудом показывали понимание. Они чувствовали

скорее презрение. Её сестры не имели никакого понятия, как плохо и страшно всё было в

действительности.

Наконец, прошлым воскресеньем, в ранний полдень, Берта умерла от летнего гриппа.

Её тело просто забыло, как снова поправиться от такой болезни.

Тётя Инга держала её за руку. По словам медицинской сестры, она кричала, а затем

позвонила Харриет. Та тотчас приехала к "дому" и увидела свою мать в таком виде, когда та

делала свой последний вздох. Брови вместе сдвинуты над глазами, будто она что-то

вспоминала. Нос заострился и торчал на лице. На белом ночном столике стоял пластиковый

стакан с яблочным соком.

Только вечером они позвонили Кристе. Моя мать повесила трубку и начала плакать.

После этого она спрашивала моего отца снова и снова:

— Почему они ждали так долго, чтобы рассказать мне? Почему? Что они вообразили?

Насколько они меня ненавидят?

Кое-что никогда нельзя прощать.

На могиле, куда мы по очереди бросали цветы на дубовый гроб, три сестры стояли

рядом друг с другом. Криста стояла справа, Инга в середине, а Харриет слева. Моя мать

сняла свою большую чёрную сумку с плеча и открыла её. Только сейчас я заметила, что её

карманы натянуты, и казалось, они были чем-то плотно наполнены. Криста сделала шаг

вперёд, смотрела на сумку и медлила. Она достала наружу что-то красное и окольцованное

жёлтым. "Чулок?" И бросила это в яму.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Потом она достала следующий чулок — или это была кухонная прихватка? — и

бросила её следом. Стало совершенно тихо, и все скорбящие пытались узнать друг у друга,

что делала Криста. Её сёстры также выступили на шаг вперёд и остановились рядом с ней. С

энергичным движением та перевернула сумку и просто высыпала всё туда. Только тогда я

поняла, что она сыпала своей матери в могилу: вязаные вещи из ящика в платяном шкафу и

шерсть Берты, которая была связана с провалами в памяти.

Когда сумка опустела, мама снова защёлкнула её и неловко повесила себе на плечо.

Своей правой рукой Инга схватила руку старшей сестры, а другой взяла Харриет. Так три

сестры стояли довольно долго перед ямой, в которой Берта отдыхала под пёстрыми

вязаными вещами. Теперь они снова были "городскими девочками Хиннерка". И знали, что

втроём они будут всегда самыми сильными.

"Что будет сейчас с тётей Ингой — этой городской девочкой во всём?" Я хотела,

наконец, всё узнать и схватила свою тонкую белую одежду, которая лежала на стуле. Моё

чёрное платье было пропитано потом. Сев на велосипед, я поехала.

Господин Лексов жил напротив школы. Она находилась недалеко от церкви и нашего

дома. Ничего здесь не было далеко друг от друга. Не знаю, действительно ли я звонила в его

входную дверь, но, к счастью, мужчина был в саду и дёргал сорняки. Учитель уже всё полил,

потому что над грядками от горячей земли поднимался водяной пар. Я присела, и он

посмотрел вверх.

— А, это вы.

"Это" прозвучало сдержанно, но радостно.

— Да, опять я. Простите, пожалуйста, за беспокойство, но...

— Всё-таки теперь вы пришли сюда, Ирис. Вы меня совсем не беспокоите.

Я толкнула мой велосипед через маленькую калитку, прислонив его к стене дома. Сад

был красивый и ухоженный. Всюду были видны большие космеи, маргаритки, розы, лаванда

и мак. Там были аккуратные грядки с картофелем, вьющейся фасолью и помидорами. Я

могла видеть кусты красной и белой смородины, живую изгородь из крыжовника и малины.

Господин Лексов предложил мне присесть на скамейку в тени куста лещины и пошёл в дом.

Вскоре он вышел с подносом и двумя стаканами. Я вскочила, чтобы помочь. Мужчина

кивнул и сказал, что на кухне стоят сок и вода. Я вынесла липкую бутылку с соком из

бузины собственного приготовления и бутылку минеральной воды. Господин Лексов налил

нам обоим и сел рядом со мной на скамейку. Я хвалила сад и сок, а учитель кивал. Затем он

посмотрел на меня и сказал:

— Выкладывай, что там у тебя.

Я засмеялась.

— Конечно, вы были хорошим учителем.

— Да. Я был. Однако это было давно. Итак?

— Я ещё раз должна поговорить о Берте.

— Охотно. Есть мало людей, с которыми я могу поговорить о ней.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

— Расскажите мне о Берте. Помогали ли вы ей, когда мой дедушка отсутствовал?

Какой она была с детьми? — естественно, я хотела узнать больше об Инге, но не решилась

прямо об этом спрашивать.

На скамейке в тени было приятно тепло. После волнения сегодня утром на озере я

почувствовала себя уставшей. Закрыв глаза, под гудение пчёл я слушала спокойный голос

господина Лексова.

Конечно, Берта любила Хиннерка Люншена, но он обращался с ней не так, как она

заслуживала. Бабушка просто должна была больше добиваться от него, но тогда Хиннерк не

женился бы на ней, если бы она так делала. И всё же Берта любила его. Любил ли её

Хиннерк? Возможно. Но, наверняка, на свой манер. Он любил её потому, что она любила

его. Возможно то, что больше всего он любил в ней, — её любовь к нему.

И Ингу. Какая красивая девушка! Господин Лексов хотел бы быть её отцом, но в конце

концов, не знал, была ли она от него. Он мог бы быть спокоен, но никогда не говорил с

Бертой об этом. Ведь мужчина не осмеливался и думал, можно ли об этом говорить; когда

человек старый, или, если Хиннерк мёртв, или когда кто-то стоит выше житейских вещей, но

этого никогда не было бы так или иначе. И потом, когда было слишком поздно. Берта

никогда не хотела говорить с ним. Она хотела приветствовать его, но не отвечать на

вопросы. Берта говорила:

— Всё уже давно прошло.

И это обижало господина Лексова. Только позже он понял, что в тот момент она уже не

могла ответить на вопросы, но ещё ловко могла их избегать.

Инга появилась на свет во время войны в декабре 1941, тогда Хиннерк был ещё дома. В

праздник Пасхи господин Лексов выбрал время мимоходом занести Берте несколько клубней

георгин. Она так любовалась ими осенью. Ведь это были великолепные георгины — сильные

стебли цвета бордо и совершенно тучные цветки лавандового тона, который был очень

необычен для георгин. Господин Лексов никогда не забывал ту ночь в саду Деельватеров,

как никогда не забывал сестру Берты — Анну. Он сразу принёс Берте корзинку с клубнями

на кухню и зашёл с задней двери, как это делали в деревне. Только не местные звонили во

входную дверь. В это время Берта чистила крабов. На ней был синий фартук, на столе стояла

миска с крабами и на коленях лежала газетная бумага, на которую она роняла кожуру.

Господин Лексов затолкал свою плетёную корзину за дверь в подвал. На следующей неделе

или следующей за ней, клубни нужно будет посадить в землю. Они поговорили об Анне. Он

хотел узнать, говорила ли Анна с Бертой незадолго до смерти. Берта задумчиво на него

посмотрела, не останавливая чистку крабов. Она брали рачка пальцами, щелкала его

большим пальцем по нужному месту за головой и быстро стягивали твёрдые, но нежные

бронированные половины друг от друга так, что ножки и чёрный позвоночник становились

раздельными. Берта ничего не говорила и снова склонялась над крабами. Он смотрел на

женщину, и прядь её белокурых волос выпала из причёски. Прежде чем учитель смог

подумать, он взял прядь и убрал её за ухо. Она испуганно схватила свои волосы и поймала

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

его руку. Её рука была холодной и пахла морем. "Да", — прошептала она. "Да", — говорила

Анна. Однако она не поняла бы всё правильно. Но да, это было что—то такое, чем был занят

господин Лексов. Карстен Лексов был как немой, и та ночь была пятнадцать лет назад. С тех

пор, каждый день своей жизни, он думал о ней. Мужчина упал перед Бертой на колени и

немного заикался. Она растерянно смотрела на него, но наполненная сочувствием, взяла его

лицо между своими запястьями. На них прилипли мокрые клешни крабов, крошечные

розовые усики и ножки. Газетная бумага с кожицей скользнула с ног Берты. Он зарыл своё

лицо в её колени, вздрагивал туловищем, будто от плача или от чего-то другого, и Берта

была не в состоянии говорить. Она гладила его по спине, начиная от плеч, как ребёнка.

Маленькой Кристы не было дома. Домработница ушла к своей матери, потому что та

вывихнула ногу. Агнес должна была заботиться о детях, чтобы Берта не очень страдала от

несчастий. Хиннерк был на работе, но не в офисе, а у пленников. Господин Лексов стал

спокойнее, однако не поднял головы. Он обхватил ноги Берты, которые были засунуты в

толстые ботинки, и начал водить руками от лодыжек вверх под её юбкой. Мужчина положил

своё лицо на её передник, вдыхая запах рыбы. Теперь Берта не думала о нём, как о

маленьком ребёнке. Она стала совершенно тихой и задерживала дыхание. Прерывистые

фразы, слова любви, возбуждённое рыдание проникали в её уши, и женщина предоставила

его самому себе. Только молчаливо сидела и хмурила лоб, почувствовав, как нижняя часть

живота стала тёплой и тяжёлой. Несмотря на то, что Берта любила Хиннерка, а не господина

Лексова, она так ничего и не почувствовала за пять лет брака. Карстен Лексов собрался с

духом и поцеловал её, зная, что это были не те же уста, как в ту ночь. Он уже хотел

отказаться от неё, но увидел, как слёзы текут по женским щекам. Не только одна или две, а

целый поток. Её фартук на груди промок до нитки, но плечи Берты не двигались и она не

издавала ни звука. Шея женщины была розовой, мокрой, и солёной, когда он её целовал. Она

резко встала, вытерла свои руки о сухой передник и пошла в спальню, которая находилась

напротив кухни. Там Берта задёрнула зелёные шторы на окне и отвязала свой фартук. Стянув

с себя ботинки, юбку и блузку, она легла на кровать. Карстен Лексов стащил с себя брюки,

рубашку и чулки, положив всё на пол перед кроватью. Учитель пришёл к ней и взял за руку,

пока думал о ночи в саду. "Тогда он любил ошибку, а целовал не того человека, которого

нужно? Или любил того человека, которого нужно, а целовал ошибку? Возможно, там не

было яблочного вкуса между рыбой и солью?"

Всё-таки на протяжении всего времени, которое Карстен Лексов провёл в кровати

Берты, её слёзы струились по лицу как два морских щупальца.

В ту же ночь она спала со своим мужем, который получил на ужин чёрный хлеб с

крабами и глазунью. В кухне стояли земляные клубни георгинов, а в сумеречном свете

кухонная лампа желтовато светилась. Берта сказала, что господин Лексов проходил мимо и

это он мог бы занёсти корзинку.

— Господин Лексов, всё хорошо. Каникулы. Цветы. Посреди войны.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Хиннерк пренебрежительно сопел, отрезал себе кусок хлеба и отправлял его вилкой в

рот. Берта наблюдала, как при этом несколько нежных розовых крабов упали с хлеба обратно

на тарелку.

Девять месяцев спустя Инга появилась на свет. Во время одной из редких, страшных,

зимних гроз; шёл град размером с большую вишню, а молнии сверкали через вздрагивающий

сумрак. Фрау Кооп помогала Берте при родах и клялась, что молния ударила сквозь дом и

ушла в землю через громоотвод.

— И если бы положили младенца в ванну, то он был бы мёртв.

И чаще всего она добавляла:

— Но однако что-то получилось "де Люттйе", бедная девочка.

( прим. пер. — "Люттйе" — смешанный слоёный напиток из ликёра и пива). Если при

этом присутствовала Розмари, то спрашивала с несколько ясным голосом, чем обычно:

— Бедный беззащитный ребёнок, да?

Фрау Кооп недоверчиво смотрела. Но точно не знала, что должна говорить, и вместо

этого закутывала себя в красноречивое молчание.

Господин Лексов перестал говорить и с надеждой посмотрел на меня. Я перестала

мечтать и в оцепенении села.

— Извините, пожалуйста.

— Я спросил: "Она никогда не говорила обо мне?"

— Итак, о ком речь?

— Берта.

— Нет, господин Лексов, мне очень жаль. Мне нет, и позже тоже нет. Ну...

— Да?

— Один, два раза, но нет, я не знаю. Она два раза кричала: "Учитель здесь", когда кто-

нибудь входил, но больше я не могу вспомнить.

Господин Лексов кивнул, опустив взгляд вниз.

Я встала.

— Большое спасибо, я действительно ценю все сведения, которые вы мне рассказали.

— Ну, так много было не настоящего. Но не стоит благодарности. Пожалуйста,

передайте "привет" своей матери и тётям.

— Ох, пожалуйста, не вставайте. Я просто вытолкну мой велосипед наружу и закрою за

собой калитку.

— Это велосипед Хиннерка Люншена.

— Вы правы, это он. Он ещё отлично едет.

Господин Лексов кивнул на велосипед и закрыл глаза.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Глава 10.

Я поехала назад к дому. Я должна была неторопливо обдумать и понять для себя самой,

что должно произойти с моим наследством. Вероятно, я должна была лучше слушать

господина Лексова, вместо того, чтобы дремать там перед ним в саду, но кто сказал, что его

история была правдивее, чем мои дневные грёзы? В конце концов, тётя Инга всегда была

таинственной женщиной, легенды ей подходили.

Насколько правдивыми были истории, которые рассказывались кому-то одному, и

насколько верна та, которую я себе составила из воспоминаний, предположений, фантазий и

тайком подслушанного? Иногда изобретённые задним числом истории становились

правдивыми, и некоторые истории изобретали правду.

Правда была тесно связана с забвением, я знала об этом, так как ещё читала словари,

энциклопедии, каталоги и другие справочные пособия. В греческом языке для правды было

слово "алетайа", а в царстве мёртвых текла скрытая река забвения. Тот, кто пил воду этой

реки, оставлял свои воспоминания так же, как раньше оставлял свой грешный мир, и таким

образом готовился к жизни в царстве теней. Вместе с тем, правда была незабываемой.

Однако имело ли смысл искать правду как раз там, где забвения не было? Не предпочитала

ли правда прятаться как раз в щелях и дырах памяти? Со словами я также не продвинулась

вперёд.

Берта знала все растения по именам. Если я думала о моей бабушке, то видела её в

саду: высокая фигура, длинные ноги и широкие бёдра. Худые ноги Берты чаще всего

находились в удивительно элегантных ботинках. Не потому, что она была чрезмерно

тщеславна, а потому, что шла из деревни, из города, от соседки, возвращалась не в дом, а

всегда только в сад. Берта носила фартук, который нужно было завязывать сзади и редко

такой, который застёгивался впереди. У неё был широкий рот с тонкими, немного

изогнутыми губами. Её длинный, острый нос был немного покрасневший, и немного

выступающие глаза часто были мокры от слёз. У неё были синие глаза. Синего цвета

незабудки.

Немного подавшись вперёд, Берта проходила взглядом, направленным на растения,

вдоль грядок; она наклонялась, чтобы дёрнуть сорняк, но чаще носила при себе садовую

мотыгу как пастуший посох. На конце рукоятки было укреплено что-то вроде скобы из

железа. Она била ей в землю, и потом сильно стряхивала мотыгу обеими руками. Выглядело

так, как будто бы не бабушка перетряхивала палку, а палка её. Как будто бы Берта по

недоразумению попала в электрическую цепь. Но всё же, сквозь сверкающий воздух здесь

вздрагивали, синим металлом только стрекозы.

Посреди сада было жарче всего, там ничего не отбрасывало тень. Кажется, Берта едва

ли всё замечала. Только иногда она останавливалась, и с бессознательным, грациозным

движением рукой убирала назад влажные волосы в свой узел из волос на затылке.

Чем короче была её память, тем короче ей стригли волосы. Тем не менее, руки Берты

сохраняли движения женщины с длинными волосами до самой смерти.

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT