Любимым временем года Анастасии Глазуновой была осень. Любовь к этой золотой поре особенно укрепилась в ней после переезда в Москву. Лето в столице ассоциировалось у нее с душным переполненным метро, пышущим жаром асфальтом, ленивыми распаренными продавщицами и вечными митингами на Театральной площади. Летом, Анастасия особенно остро чувствовала себя чужой в этом огромном городе, похожим на разросшийся до невероятных размеров муравейник. Все куда-то спешили, толкались, бранились, перетаскивали тяжеленные сумки на колесиках, топтались по ногам, с жадностью пили теплый лимонад, пачкали окружающих мгновенно тающим мороженым и непрерывно ругали мэра, президента, коммунистов, демократов, городские власти, милицию, дворников, мешочников и еще бог знает кого.
Анастасия жила далеко от центра. Каждый день, за исключением выходных, ей приходилось по два раза садиться вначале в переполненную электричку на станции Люблино, ехать пять остановок до Курского вокзала, где в любое время года, днем и ночью, царило поистине библейское столпотворение народов, пересаживаться на метро и ехать до Лермонтовской, чтобы отсюда уже пешком добраться до Садово-Спасской, войти в неприметный трехэтажный дом с ничего не говорящей постороннему взгляду вывеской у входа — «Роско», подняться наверх и под пристальными взглядами сослуживцев пройти на свое рабочее место.
Лето в этом году тянулось как-то особенно долго. Июньский отпуск пролетел незамеченным — отчасти еще и потому, что Анастасия провела его дома, в Питере. С родителями Настя не виделась больше года, а телефонные звонки не могли заменить живой встречи. Отец за это время особенно не изменился, а вот мать постарела. Анастасия была их единственной дочерью, и после того, как она уехала в Москву, в их жизни произошли перемены, едва ли к лучшему.
После встречи с родителями у Анастасии осталось какое-то горькое чувство, и, вернувшись в Москву, она целиком отдалась работе, чтобы поскорее развеяться.
Так прошли июль, август и начало сентября. Наступила середина месяца.
Будильник звонил долго и надрывно. Едва приоткрыв глаза, Анастасия сонно посмотрела на циферблат и снова уронила голову на подушку. Половина седьмого, пора вставать. Но сил подняться не было. Голова трещала, во рту ощущалось сухое жжение — элементарные признаки похмелья. Нет ничего хуже, когда в подобном состоянии нужно приводить себя в порядок и собираться на работу.
Никита лежал рядом, с головой укрывшись одеялом. Из-под приоткрывшегося уголка одеяла торчали его длинные волосы, которые давно следовало бы постричь.
Однако на все просьбы Анастасии сходить в парикмахерскую Шилов отвечал упрямым отказом.
— Не пойду, даже не проси, — говорил он. — Или ты хочешь, чтобы я был похож на твоего начальника?
Никита Шилов был драматургом, и это давало ему полное основание относить себя к людям богемы. По его глубокому убеждению человек, занятый творчеством, не должен отвлекаться на такие мелочи, как собственный внешний вид.
Стиль, избранный им в одежде, можно было бы охарактеризовать двумя словами: «Никакого стиля!». Никита, в зависимости от настроения, мог надеть строгий темный пиджак, рубашку с галстуком и… джинсы, либо заменить сорочку на майку, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.
Правда, в этом Никита вовсе не был оригинален. Впервые увидев его, можно было бы подумать, что перед тобой один из тех художников-авангардистов, которые избрали основным местом своего обитания район Масловки. В таком увлечении Шилова бесформенными длинными свитерами, потертыми джинсами, майками, клетчатыми рубашками-ковбойками чувствовалось преклонение перед идеалами анархизма, которые привлекали его в юности.
Накануне в их скромную однокомнатную квартирку, которую они снимали в обычной пятиэтажной «хрущевке» на улице Тихой, приходили гости. Это были, как выражался Никита, его друзья по театральному цеху. Повод для встречи был достаточно серьезным — прошел ровно год со дня премьеры спектакля «Хозяин своих чувств» по пьесе Никиты Шилова. Спектакль был поставлен широко признанной в театральных кругах труппой театра-студии на Юго-Востоке. Пьеса имела некоторый резонанс — статья о ней появилась в театральном обозрении модной газеты. Правда, постановка с трудом выдержала один сезон, но для молодого начинающего автора это, несомненно, было успехом.
Разумеется, главным героем пьесы был сам Никита Шилов. В нехитрой повествовательной форме он поведал о собственном детстве, о тех ощущениях, которые испытывал, подолгу оставаясь дома один, когда мать уходила на работу и запирала его в квартире. Отсутствие настоящих друзей, долгое одиночество и страдания непонятого ребенка делают из него философа уже в раннем детстве. Об этом Никита и постарался рассказать в пьесе, над которой работал несколько лет.
Вообще-то, Настя не отличалась склонностью к алкоголю, и даже небольшое возлияние вызвало у нее на следующее утро крайне неприятные ощущения.
Будильник продолжал звонить. Даже Никита, который никогда не мог подняться с постели раньше, чем к полудню, высунулся из-под одеяла и недовольно пробурчал:
— Да выключи ты его. Сколько он будет тарабанить? — голос его был непривычно сиплым.
Настя с трудом подняла тяжелую, словно налившуюся свинцом руку и, пошарив ладонью по тумбочке, стоявшей рядом с кроватью, нажала на кнопку звонка.
Наступила спасительная тишина. Никита, снова завернувшись в одеяло, уснул, а Настя, усевшись на постели, принялась тереть кулаками глаза. Это продолжалось не больше минуты, после чего Анастасия, сунув ноги в тапочки, поплелась в ванную комнату.
— Да… — вздохнула она, критически оценив свою внешность.
Из зеркала на нее смотрела симпатичная голубоглазая блондинка двадцати четырех лет со слегка измятым лицом и растрепанными пышными волосами. Конечно, в таком виде из дома выходить было нельзя и, по давней привычке умывшись холодной водой, Анастасия стала приводить себя в порядок. Уже спустя четверть часа внешние следы прошедшей накануне вечеринки исчезли, щеки обрели слегка неестественный румяный оттенок, подведенные накрашенные глаза заблестели, на тонких, изящно очерченных губах лежал равномерный слой яркой помады.
— Вот теперь другое дело, — сказала она, одевая вместо ночной сорочки светло-серый деловой костюм.
Еще несколько последних штрихов, несколько движений массажной щеткой, и в прихожую из ванной комнаты вышла настоящая деловая женщина.
Правда, опытный глаз сразу мог бы определить, что в облике Анастасии Глазуновой были признаки вольности, не вполне соответствующей каноническому образу дамы из мира бизнеса. Во-первых, она была слишком молода для того, чтобы занимать место в отдельном кабинете, обставленном дорогой мебелью, во-вторых, на ее лице сейчас было слишком много косметики, а в-третьих, у нее была слишком пышная прическа. Так выглядят, скорее, секретарши, встречающие посетителей в богатых офисах. Впрочем, ничего удивительного в этом не было — Настя и работала секретарем-консультантом в большой, но предпочитающей не слишком афишировать себя фирме, занимавшей целый особняк на Садово-Спасской.
На своем рабочем месте Анастасии приходилось заниматься самыми разнообразными делами. Она проверяла и перепроверяла отчеты, которые проходили нескончаемым потоком, составляла сводки и ежедневно ходила в банк, контролируя прохождение платежей. К счастью, банк располагался недалеко от офиса, и эта обязанность не отнимала у Насти слишком много сил и времени.
Кроме того, вся информация дублировалась на компьютере, и большая часть рабочего дня Анастасии Глазуновой проходила под стук клавиатуры и треск принтера.
Нельзя сказать, чтобы работа доставляла ей огромное моральное удовлетворение, но Анастасия утешала себя тем, что тысячи девушек ее возраста и внешности мечтают о том, чтобы получить именно такое место. По нынешним меркам платили ей вполне прилично, но деньги в кармане Анастасии не задерживались.
Во-первых, нужно было платить за квартиру, во-вторых, что самое существенное, содержать не только себя, но и Никиту. Шилов на протяжении последних нескольких месяцев был занят тем, что писал очередную пьесу. Это находило свое выражение в том, что целыми днями он валялся дома, изображая напряженную умственную работу, а по вечерам сидел в небольшом театральном кафе недалеко от дома, в Кузьминках, таким образом принимая участие в творческой жизни Москвы.
Несмотря на то, что по роду занятий Никита Шилов был непосредственно связан с театральным миром, он не любил ходить на спектакли. По его представлениям, настоящий драматург не должен был смотреть чужие пьесы, чтобы уберечь собственное творческое лицо.
Кстати, такого же мнения придерживались многие его друзья и знакомые. Анастасия поначалу пыталась убедить Шилова в обратном, но затем махнула рукой, стараясь поменьше вмешиваться в его проблемы.
Хотя Анастасия и Никита жили вместе вот уже несколько лет, Шилов не проявлял особой склонности к тому, чтобы зафиксировать их отношения на бумаге. По его понятиям, творческий человек не должен был обременять себя тяжкими узами брака. Возможно, будь Анастасия понастойчивее, ей удалось бы убедить Никиту в необходимости расписаться.
Но она предпочитала не торопить события. Все-таки, несмотря на недостатки Шилова, она любила его. И именно по его настоянию переехала в Москву.
Несмотря на выпитую таблетку аспирина, последствия вчерашней вечеринки еще долго давали о себе знать. Анастасия вышита из дома даже чуть раньше, чем обычно, чтобы пройти вдоль Люблинского пруда и немного развеяться. Утро было свежее, прохладное, в воздухе ощутимо пахло наступавшей осенью. Анастасии очень нравился этот ни с чем несравнимый запах стареющей природы, когда хочется дышать полной грудью и любоваться первым золотом деревьев.
Она медленно шла по дорожке, стараясь ни о чем не думать, и, щурясь на солнце, подставляла лицо под его мягкие, лишенные летней расточительности щедрые лучи.
Жители окрестных домов, прогуливавшие поутру своих собак, с нескрываемым любопытством смотрели на красивую блондинку, неторопливо шагавшую вдоль пруда. Настя даже знала, о чем они думают. «Куда это она идет в такую рань? С ее-то внешностью… Скорее всего, путана, возвращается домой после ночной смены. Хотя… одета не слишком броско. Те-то покруче прикинуты…»
На станции электрички, как всегда, было многолюдно. В ожидании поезда люди шуршали утренними газетами, громко и шумно зевали, разговаривали друг с другом о последних политических событиях, просто курили. За спиной у Анастасии остановился какой-то работяга в измятых брюках, и, ощутив за спиной запах перегара, Анастасия едва смогла сдержать приступ тошноты.
Она тут же сменила место на платформе, но от этого ей не стало легче. Повсюду было одно и то же.
Наконец, пришла электричка, и Анастасия вошла в вагон. Выражаясь точнее, в вагон ее просто внесли. Электричка, как всегда, была переполнена, но на сей раз Насте повезло. Некий молодой человек, увидев перед собой высокую стройную блондинку в сером костюме, немедленно уступил ей место. Анастасия с облегчением опустилась на сиденье и прикрыла глаза.
Но отдохнуть ей так и не пришлось. После остановки «Текстильщики» в вагоне стало посвободнее, и сквозь полудрему Анастасия услышала знакомый голос.
— Привет!
Это были ее коллеги по работе Рита Голованова и Надя Шабалина, которые жили в районе Волгоградского проспекта. Они были немного старше Анастасии, у обоих не сложилась личная жизнь, и к Насте они относились с чувствами, далеко выходившими за рамки обыкновенной дружбы. Глазунова была для них чем-то вроде общего взрослого ребенка, за которым требуется уход и присмотр.
Когда Анастасия пришла на фирму, Надя и Рита взяли ее под свою опеку. Обе работали секретаршами в разных отделах, немедленно сообщали друг другу последние новости, порой злоупотребляя телефонами. Можно сказать, что они были идеальными подругами, если бы не их вечное желание вмешиваться в ее личную жизнь — пусть даже с благими намерениями. Ведь, как известно, дорога в ад вымощена именно благими намерениями.
Настя подвинулась к окну вагона, а Маргарита и Надежда сели рядом.
— Ну как дела? — тут же осведомилась Голованова, обращаясь к Анастасии.
Глазунова вяло отмахнулась.
— А, не спрашивай, голова трещит…
Надежда и Маргарита понимающе переглянулись.
— Так ты уже отметила?
— Что отметила?
— Ну как — что? День рождения.
Анастасия засмеялась.
— Вот черт, а я и забыла. С такой жизнью все на свете забудешь. Сегодня какое число?
— Четырнадцатое.
— Все правильно. Совсем замоталась на работе, — Настя махнула рукой.
— А вот мы не забыли, — хитро улыбнулась Маргарита. — Ты же все-таки наша подруга.
Она достала из сумки маленький, размером с булку, пирог в форме сердечка, Надежда воткнула туда свечку, чиркнула зажигалкой, и подарок был торжественно преподнесен Анастасии. Маргарита и Надежда переглянулись и хором воскликнули:
— С Днем рождения!
Окружающие стали широко улыбаться, а кое-кто даже захлопал в ладоши.
Настя тут же забыла и про свою головную боль, и про сухость во рту, и про зевоту. Она широко улыбнулась и, чуть помедлив, задула свечку.
— Спасибо, Надя, спасибо, Рита.
Подруги чмокнули ее в щеку.
— А ты желание загадала? — спросила Маргарита.
— Конечно, — лукаво улыбаясь, ответила Настя.
— И про что ты подумала?
— Э, — отрицательно покачала головой Анастасия, — секрет!
— Так и быть, — добродушно протянула Маргарита, — не хочешь признаваться — не надо. Тогда лучше расскажи, почему у тебя голова болит.
— К нам с Никитой вчера гости приходили.
— А кто, кто? — тут же затараторила Надежда. — Знаменитости какие-нибудь были? Театральные режиссеры, актеры? Может, Виктюк приходил?
— Да какой там Виктюк, — засмеялась Анастасия, — он же модный режиссер, ходит только по презентациям и ночным клубам. Очень ему нужен мой Никита.
— Так ведь он у тебя тоже модный, — уверенно сказала Надежда.
В ответ Анастасия лишь скептически хмыкнула и отвернулась к окну.
— Ладно, не расстраивайся, — успокоила ее Маргарита, — съешь пирожок.
Она вытащила потухшую свечку и протянула пирог Насте. Та покачала головой.
— Спасибо, Рита, я не хочу.
— Ты вправду много выпила?
— Нет, просто намешала. Правильно говорят — пей что-нибудь одно, тогда и голова болеть не будет.
— Может, тебе опохмелиться надо?
— Вот еще, только этого не хватало. Хочешь, чтобы я в алкоголичку превратилась?
Надежда мечтательно закатила глаза.
— А вот я бы хотела каждое утро начинать с шампанского… «Абрау-Дюрсо»…
— Ага, — поддакнула Маргарита, — чтобы тебе его в постель приносили вместе с чашечкой кофе…
— Точно.
— А еще прекрасного принца подай с полными карманами денег. Ну-ну, мечтать не вредно.
— Эх, девчонки, да что там говорить, не повезло мне! — тяжело вздохнула Надежда. — Жалко, что я не родилась генеральской дочкой.
— У них тоже свои проблемы. Вот я знала одну такую, — сказала Маргарита. — Она утром без звука трубы подняться не могла — привыкла, мотаясь с отцом по гарнизонам. А ты говоришь — генеральская дочка…
За болтовней незаметно пролетело время, и вскоре электричка остановилась на Курском вокзале. Вместе с толпой Анастасия, Маргарита и Надежда пересекли площадь и спустились на станцию метро. Надежда всю дорогу до станции метро «Лермонтовская» рассказывала подругам о том, как нужно готовить домашнюю пиццу, и что у нее вышло после первого подобного опыта. Анастасия рассеянно кивала, больше занятая мыслями о том, как ей быть дальше.
Совместная жизнь с Никитой не складывалась, деловую карьеру тоже нельзя было назвать успешной. Место секретаря-референта, пусть даже в процветающей фирме — это все-таки не то, к чему она стремилась.
В свое время, под влиянием уговоров Никиты, она бросила учебу на актерском курсе института театра, музыки и кинематографии и уехала в Москву. Никита был уверен в том, что его ждет блестящая карьера драматурга, свою роль сыграли и уверения его друзей в том, что настоящую театральную карьеру можно сделать только в Москве. В этом была большая доля истины — Питер, по большому счету, оставался только театральной провинцией.
Конечно, были труппы, которые по праву могли опровергнуть эту устоявшуюся годами истину. Большой Драматический, Молодежный… Но попасть в эти заслуженные коллективы было очень непросто, а если туда и брали выпускников театральных вузов, то либо по протекции, либо на третьестепенные роли. Согласитесь — не очень-то приятно годами изображать на сцене прислугу или человека из толпы.
Были еще малюсенькие роли на съемочных площадках «Ленфильма». Возможно, еще несколько лет назад такая перспектива не могла бы испугать Анастасию, однако теперь, с упадком кинематографа, когда на «Ленфильме» снимали одну-две картины в год, такое начало творческой жизни сулило весьма туманные перспективы в будущем.
Было еще увлечение фотографией. Несколько лет назад на день рождения отец подарил ей хороший японский фотоаппарат «Никон», и Анастасия потихоньку начала снимать — просто так, для себя, друзей, знакомых, детей. Она очень любила детские лица. В них было столько чистоты, открытости, наивного изумления миром. Кто-то из знакомых, кому Настя подарила свои снимки, показал их известному фотохудожнику, который вел факультативный курс фотографии в Ленинградском институте театра, музыки и кино.
После этого три раза в неделю Анастасия стала посещать курсы и здесь же, в институте, познакомилась с Никитой Шиловым. Он был на год старше ее и занимался на первом курсе сценарного отделения. Их встреча произошла при довольно забавных обстоятельствах.
Никита со своим приятелем Сергеем Лисичкиным, который учился на актерском, показывал своему педагогу, известному драматургу Владимирову, первую сцену той самой пьесы, которая в дальнейшем принесла ему известность. Анастасия перепутала двери и вместо учебной аудитории попала за кулисы. Никита и Сергей обсуждали первую сцену из его пьесы. Владимиров сидел в зале.
— Я хочу увидеть настоящие чувства, — с пафосом говорил он. — Истинный драматург должен делать так, чтобы зритель ощутил его мысль кожей. Никита, что у тебя главное в этой сцене? Что является здесь лейтмотивом?
Шилов едва только собирался открыть рот, чтобы ответить, когда на сцену неожиданно вышла симпатичная светловолосая девушка в голубых джинсах.
— Что это такое? — возмущенно закричал Владимиров. — У нас здесь занятия. Что вам нужно?
Услышав окрик, Анастасия испуганно замерла и пробормотала:
— Я… я только… я просто…
— Ну что, что? — разнервничался Владимиров. — Почему каждый раз происходит какая-нибудь ерунда? По сцене шляются посторонние. Кто вас сюда пустил?
— Я… Я… — пролепетала Анастасия. — Я перепутала двери. Извините…
Пока она топталась на месте, Никита и Сергей прыснули от смеха. Густо покраснев, Настя, наконец, развернулась и зашагала к выходу.
Владимиров хлопнул в ладоши.
— Ладно, начинаем. Сергей, пожалуйста, давай монолог главного героя. Только помни о том, что мы должны слышать каждое твое слово. Это очень важно в сценическом искусстве. Ты должен говорить четко и разборчиво. Самый последний зритель в самом дальнем углу — вот твоя цель, вот к кому ты обращаешься и вот кем должен быть услышан.
Спускаясь со сцены в маленький зрительный зал, Никита обратил внимание, что девушка, заглянувшая сюда по ошибке, задержалась у боковой двери и внимательно посмотрела на него.
Вот такой и была их первая встреча. Через несколько дней они увиделись в студенческой столовой. Настя сидела у окна со своей подругой, а Никита и Сергей — в противоположном углу зала. Ей стоило лишь один раз взглянуть на Шилова, как тот перехватил ее взгляд. Никита под столом тут же пнул Лисичкина ногой.
— Серега, она на меня смотрит.
— Кто — она?
— Та девчонка, которая перепутала двери и вышла на сцену, когда мы репетировали.
Его друг оглянулся. Настя тут же отвела взгляд.
— Нет, — добродушно улыбнулся Лисичкин, — ты ошибаешься, она на тебя не смотрит.
— Я говорю — смотрит.
— Да успокойся, что ты так возбудился?
— Но ведь девчонка симпатичная…
— Ну и что?
— Как — что? Она на меня еще в зрительном зале смотрела. Я ее сразу запомнил.
Лисичкин оглянулся и несколько высокомерно посмотрел на Анастасию. Сергей был высоким темноволосым красавцем, который считал, что все женщины должны сами падать к его ногам, а потому относился к ним без особого уважения. По крайней мере, так считали окружающие. Повернувшись к Никите, Сергей скептически покачал головой.
— Да ты бы посмотрел на нее внимательнее. Не такая уж она и симпатичная.
— Как это? — не понял Никита. — Смотри, ноги какие, прямо от шеи начинаются.
— Ну и что — ноги? — насмешливо протянул Лисичкин. — Мало ли девчонок с красивыми ногами? Лицо у нее слишком простое. Утонченности в нем не видно.
— Интересно, что ты понимаешь под словом «утонченность»? Объясни, пожалуйста.
— Она какая-то слишком румяная. Напоминает мордашку из модного журнала.
— А по-твоему, — парировал Никита, — у молодой девчонки должна быть болезненная физиономия?
Но Лисичкин упрямился.
— Она тебе не пара.
— Почему же?
— Ты — талантливый драматург, у тебя большое будущее, зачем тебе связываться с какой-то бабой? Вот поставишь свою пьесу, добьешься успеха, они тебе сами на шею вешаться будут. Может, она недотрога какая-нибудь? Свяжешься с такой, потом сам рад не будешь.
— Ты же сам сказал, что она слишком просто выглядит, — съязвил Никита. — Нет, я должен с ней познакомиться. Она же смотрит на нас, пошли.
Он встал из-за стола и потащил за руку сопротивлявшегося Сергея.
— Пошли, она хочет с нами познакомиться, — Никита ни минуты не сомневался в правильности своих слов.
Анастасия потом и сама долго не могла понять, чем же привлек ее этот странный рыжеволосый парень, которого она впервые увидела на институтской сцене. Наверное, в его глазах было что-то такое, чем он сильно отличался от сверстников. В нем горело то самое живое любопытство, которое она больше всего ценила в людях.
Но кроме любопытства и интереса к жизни, Настя увидела и глубоко затаившуюся тоску, жажду общения. «Наверное, он одинок, хотя вряд ли сразу признается в этом…» Анастасия, как и подавляющее большинство девушек в этом возрасте, была уверена в том, что сверстники почти не заслуживают ее внимания. Никита в этом смысле как нельзя лучше подходил ей — он был старше, но не настолько, чтобы при возможном тесном общении между ними ощущалась разница в возрасте.
Когда Никита подошел к ее столу, она почувствовала, как сердце ее, помимо воли, начинает биться все быстрее и быстрее. «Успокойся, — говорила она сама себе, — ты ведь уже знакомилась с парнями в школе. А этот — так себе, ничего особенного. Да еще и рыжий…»
Она постаралась сделать безразличное лицо, но руки ее мелко дрожали.
— Привет, — широко улыбаясь, сказал Никита.
— Привет, — ответила Анастасия.
— Меня зовут Никита, Никита Шилов, — представился он. — Терпеть не могу общественную жизнь.
Настя рассмеялась. Если он и пытался вести себя как опытный обольститель, то был для этого слишком искренен.
— Вот как? А почему?
— Я пишу пьесы.
— О чем?
— О личной жизни, конечно, — засмеялся Никита. — Разве еще о чем-нибудь стоит писать?
Он показал на Лисичкина.
— А это…
— Сергей, — представился тот.
— Да, Сергей, он любит рок-н-ролл и даже чем-то там занимается в рок-клубе.
Рок-н-роллом Анастасия никогда особенно не интересовалась, а потому никакого восторга не выразила.
— Меня зовут Настя, а это моя подруга Маша. Вот она как раз любит рок-н-ролл.
После взаимного обмена улыбками и кивками молодые люди умолкли. Разговор угас.
— Э… — протянул Никита, — вы уже закончили или еще нет? Может, мы к вам присоединимся?
Настя нерешительно посмотрела на подругу, которая с обожанием поедала взглядом Лисичкина.
— Я не знаю… Маше пора домой, а я иду на занятия.
— На какие занятия? — поинтересовался Никита.
Настя смутилась.
— Я немного интересуюсь фотографией, хожу на факультативный курс.
— Ясно.
Лисичкин потянул Шилова за рукав и шепнул ему на ухо:
— Пошли, — его явно не интересовали ни Настя, ни ее подруга, интересовавшаяся рок-н-роллом.
Но, судя по всему, Никита не собирался так просто отступать.
— А можно, я провожу тебя? — выпалил он, обращаясь к Анастасии.
Такой настойчивости она не ожидала.
— Серьезно?
— А почему бы и нет?
— Что ж, — медленно сказала она, — если тебе так сильно хочется…
— Конечно, — с жаром выпалил он, — это же здорово! Я давно хотел узнать, что такое фотография.
В тот день Никита просидел вместе с Анастасией два часа на занятиях, а потом они долго гуляли по Васильевскому острову, разговаривая обо всем.
Анастасии сразу же понравилось то, что Никита видел в ней серьезного собеседника и совершено не пытался ее «снимать», как это делали пацаны на школьных дискотеках. Он рассказывал Насте о своей семье, о том, что вырос без отца, которого мать просто-напросто выгнала из дома, о том, что хочет стать профессиональным драматургом и этим зарабатывать себе на жизнь. Именно этому конфликту между собственными родителями, тому, как уход отца отразился на нем самом, Никита и посвятил свою первую пьесу.
Настя с некоторым смущением спросила:
— А вы именно эту пьесу репетировали в тот раз, когда я по ошибке оказалась на сцене?
— Да.
— Знаешь, — созналась она, — я не сразу ушла и наблюдала еще минут десять, пока вы репетировали. Я стояла за кулисами, где меня никто не видел.
— И что скажешь?
— Мне это показалось очень трогательным. Но, честно говоря, я подумала, что все это выдумки. То есть, не то, чтобы совсем уж выдумки… в общем, я не думала, что это происходило рядом с тобой. Знаешь, когда главный герой вначале говорит, что эта пьеса о его отце, это не обязательно должно быть на самом деле. Но теперь я кое-что поняла. Мне показалось, что эта пьеса о тебе, хотя я видела совсем немногое. Честное слово, мне понравилось. У тебя есть талант.
— Спасибо, — густо покраснев, сказал Никита, — это очень мило с твоей стороны.
— Значит, все это было на самом деле?
Шилов неопределенно покачал головой.
— Ну, вроде того…
— Да, тебе несладко пришлось в детстве. Хотя твоя мама, наверное, думает по-другому.
— Это точно, — рассмеялся он. — В общем, моя мама — необыкновенная женщина.
— А вот у меня самые обычные родители, — сказала Настя. — Они хотят, чтобы я после школы пошла в медицинский.
— Господи, — с притворным ужасом прошептал Никита, — тебе же придется лягушек резать, покойников вскрывать. Неужели тебе это нравится?
— Нет, — покачала головой Анастасия. — Честно говоря, я и сама не знаю, что мне больше нравится.
— А эти твои занятия фотографией?
Настя махнула рукой.
— Я думаю, это временно, просто увлечение. Наверное, здесь мои родители совершенно правы. В жизни нужно заниматься чем-то более серьезным. Разве можно в наше время заработать себе на жизнь фотографией, если у тебя нет настоящего призвания?
— Я думаю, что ты неправа, — возразил Никита. — Те снимки, которые ты мне показывала, кажутся вполне зрелыми. Детские лица получаются у тебя такими… как бы это выразиться, настоящими, что ли.
— Это потому, что сами дети настоящие. Это уже потом, когда люди становятся взрослыми, в их лицах трудно найти что-то основное. Истина скрыта в них за масками. А дети ничего не скрывают просто потому, что не умеют этого делать.
— Нет, у тебя определенно есть талант. Я бы на твоем месте после школы пошел в наш институт. Может быть, режиссура и сценарное отделение для тебя не подходят, а вот на самый простой, актерский, курс ты могла бы поступить.
— Разве это так просто? — изумилась Настя.
— Конечно, — уверил ее Никита, — у нас хорошие преподаватели, они чувствуют в людях творческую жилку. Для того, чтобы поступить, совершенно необязательно заучить наизусть какую-нибудь басню и оттарабанить ее перед приемной комиссией. Нет, это, конечно, тоже надо, но главное, чтобы в человеке был внутренний огонь.
— Ты думаешь, что он у меня есть?
— Конечно. Я понял это сразу же, как только увидел твои глаза.
Для Анастасии это было слишком неожиданное предложение, и она даже не знала, как на него отреагировать.
— Ладно, я подумаю, у меня впереди еще почти год, — сказала она, когда они подошли к невысокому дому на Лиговке. — Я здесь живу.
На лице Никиты было написано сожаление.
— Тебе уже пора? Но ведь еще нет и восьми часов вечера. А, понимаю, у тебя строгие родители.
Настя пожала плечами.
— Да не то, чтобы очень… Просто я пока не приучила их к тому, что поздно прихожу. Тебе еще хочется погулять?
Ей и самой не хотелось так рано расставаться. Она чувствовала, что между ними постепенно возникают отношения, выходящие за рамки обычного знакомства. Настя оглянулась и посмотрела наверх, на окна своей квартиры. Ей показалась, что одна из занавесок едва заметно колыхнулась.
— И все-таки мне пора, — прикусив губу, сказала она. — Я немного устала, мы долго гуляли…
Чтобы хоть как-то ободрить внезапно приунывшего Никиту, она взяла его за руку и крепко пожала ему ладонь.
— Мне с тобой было очень интересно, правда.
Он сквозь силу улыбнулся.
— Это хорошо.
Она еще некоторое время постояла у подъезда.
— Надеюсь, что мы еще увидимся…
— Да, разумеется, — ответил Никита, не скрывая своей горечи. — Я, пожалуй, тоже пойду. Счастливо!
Сунув руки в карманы и низко опустив голову, он поплелся по двору. Настя почувствовала, что не может так просто расстаться.
— Эй! — крикнула она, когда фигура Никиты уже готова была скрыться за углом.
Он тут же оглянулся.
— Что?
— Я вот подумала… У нас в школе сегодня дискотека. Я зайду домой, мне нужно предупредить родителей и переодеться. А потом мы сходим потанцуем… если ты, конечно, этого хочешь.
— Вне всяких сомнений, — уверенно ответил он.
Настя заулыбалась.
— Но считаю своим долгом предупредить — я совершенно не умею танцевать.
— Я тоже! — с восторгом ответил он.
В школьном актовом зале, где проходила дискотека, было тесно и душно. Оглушающе гремела музыка, но ни Анастасия, ни Никита этого не замечали. Этот вечер принадлежал только им. Тогда же они впервые поцеловались.
После этого они встречались едва ли не каждый день. По выходным много гуляли, ездили в Петродворец, гуляли в Константиновском парке, подолгу стояли перед картинами в Эрмитаже, ходили в кино, ели мороженое. Их не пугали ни холод, ни дождь, они о многом разговаривали.
Настя рассказывала Никите о том, как однажды в детстве, когда родителей не было дома, она забралась в мамин шкафчик и попользовалась ее косметикой, после чего мать едва не упала в обморок. Никита тоже рассказывал всякие забавные вещи — например, о том, как в детстве он все время ел штукатурку и пытался убежать из дома, чтобы отправиться на Северный полюс — не путешественником, а кораблем.
Потом Настя закончила школу и, по совету Никиты, на удивление легко поступила в театральный институт, после чего они едва ли не все свободное время проводили вместе. Настя занималась в институте с энтузиазмом, но не думать о Никите было невозможно. Это была ее первая настоящая любовь.
Вообще-то, раньше она уже влюблялась в своего школьного учителя физкультуры, но это было так давно и глупо, что теперь ей даже не хотелось об этом вспоминать.
Они с Никитой уже начали думать о будущем. Шилов, наконец-то, закончил свою первую пьесу, которую одобрительно принял его педагог. Правда, кроме этого у него больше ничего не получалось, но Никита был уверен, что это не имеет особого значения. Он ждал вдохновения, а поскольку приход творческого состояния все время откладывался, Никита предпочитал посвящать свое время Анастасии.
Вместе им было очень весело, и они даже решили, что в будущем обязательно поженятся. Родители Насти знали, что у нее есть приятель, но она пока не знакомила их с Никитой.
Главное состояло в том, что они оба хотели жить вместе. Были, конечно, кое-какие сомнения, но ни Настя, ни Никита не сомневались в том, что сообща они смогут преодолеть все трудности. У них не существовало секретов друг от друга, а ведь такое встречается нечасто. Можно даже сказать, что у них был талант общения. Они могли легко говорить друг с другом обо всем.
Никита по-настоящему был ее первым мужчиной.
Однажды, когда его мать уехала за город, Никита пригласил Настю к себе. Они, как обычно, долго болтали, а потом совершенно легко и естественно легли в постель.
Насте было приятно слышать его прерывистое дыхание, видеть, как он пожирает ее глазами, чувствовать его страстное желание обладать ею, смешанное с нежностью и преклонением перед ее прекрасным телом.
— Никита, обними меня покрепче, — попросила она, когда он лег рядом и положил руку на ее обнаженное плечо. — И поцелуй…
Он повернул голову Анастасии к себе и, трепеща от желания, впился ей в губы. Этот поцелуй был таким глубоким и долгим, что после него им понадобилось еще несколько минут, чтобы отдышаться.
— Еще… — наконец сказала она.
И вновь Никита целовал ее в губы, потом начал спускаться все ниже и ниже, покрывая жаркими поцелуями ее тело.
Потом случилось то, чего она ожидала. Никита выпрямился и вошел в нее, припав губами к нежной пульсирующей коже на шее. По всему ее телу пробежала дрожь. Она ощутила судорожное сердцебиение.
Ладонь его руки легла ей на грудь. Сосок затвердел и выпрямился под тяжестью его ладони.
Ее тело, охваченное волнами, сменяющими одна другую, приподнялось над постелью. Стоны радости и восторга вырвались из груди Насти.
Был лишь один момент в самом начале, когда она почувствовала резкую, но быстро исчезнувшую боль. После этого Анастасия ощутила каждую клеточку своего тела в отдельности и все тело в целом. Как будто она оторвалась от земли и кругами поднималась все выше и выше. И с каждым кругом ее упоение от этого полета все возрастало.
И снова из ее губ вырвался сладострастный стон. В мозгу закружился калейдоскоп цветных огней. Это было мгновение полного ухода от внешнего мира в себя.
Восторг! Блаженство! Наслаждение! Остановка времени!
После этого — плавное возвращение к реальности, постепенное включение сознания… Она увидела полумрак комнаты, услышала неясный шум города за окнами.
Все случилось как-то само собой. Она даже толком не поняла, как это произошло.
Но главное было не в этом. Теперь она — женщина. Теперь у нее есть человек, который открыл ей новый взгляд на жизнь. Он всегда будет рядом — по крайней мере, ей хотелось в это верить…
— Как все просто, оказывается, — шепнула она, когда Никита уже лежал на спине рядом с ней.
— Конечно, просто.
— Нужно только полюбить, и все. Мне даже не пришлось преодолевать себя. И мне было так хорошо с тобой…
— А что ты чувствовала?
— Как будто я лечу и вижу звезды.
— А я что-то не заметил, чтобы у тебя из глаз сыпались искры, — засмеялся Никита.
— Они были внутри… Это что-то новое, удивительное. Мы с тобой как будто разговаривали без слов…
Потом они повторили это еще раз, и еще…
На следующий день они встретились в столовой. У Насти был какой-то отрешенный вид. Ош долго задумчиво ковырялась вилкой в салате, а потом неожиданно подняла глаза и посмотрела на занятого обедом Никиту. В ее взгляде было что-то особенное. Казалось, она хотела что-то сказать, но вдруг снова опустила голову.
— Что такое? — деловито осведомился Никита, прожевывая котлету.
Она пожала плечами.
— Я не знаю.
Никита отложил вилку в сторону.
— Ну как это — ты не знаешь? Мы вчера в первый раз сделали это. Но ты молчишь, ничего не говоришь. Может, пойдем отсюда? Ты, кажется, смущена?
В столовой было не слишком многолюдно, и Настя отрицательно покачала головой.
— Нет, лучше здесь.
— Так скажи что-нибудь. У тебя такой вид, как будто произошло нечто ужасное. Я что, сделал тебе больно?
— Дело не в этом, — уклончиво сказала она. — Но только поклянись, что никому не расскажешь.
— Хорошо, — пожал плечами Никита, — не скажу. А разве ты ожидала услышать от меня что-нибудь другое? Так что произошло?
Она замялась.
— Нет, я все-таки не могу здесь об этом говорить.
— Настя, что случилось? То ты хочешь об этом говорить, то не хочешь, я не понимаю. Успокойся и скажи.
— Нет, — капризно заявила она, — я не могу.
— Скажи…
— Не могу…
Они препирались еще несколько минут, после чего, наконец, Анастасия с видимым усилием промолвила:
— Ладно.
После этого она опять надолго замолчала, но Никита терпеливо ждал.
— Знаешь… ведь у меня раньше такого никогда не было… мама меня пугала… рассказывала всякое…
Она опять умолкла, и Никита не выдержал.
— Так что дальше?
Она прикрыла глаза рукой и пробормотала:
— Я никогда…
— Ну что, что — никогда?
— Я никогда раньше не знала, что оргазм — это так здорово.
Никита сдвинул брови и озадаченно посмотрел на Настю.
— Ты раньше не знала, что оргазм — это так хорошо?
— Да, — поджав губы, ответила она. — Я никогда раньше не знала, что оргазм — это так хорошо.
Сидевшие за соседним столиком девчонки изумленно посмотрели на Анастасию. Она кашлянула и, подперев подбородок рукой, уставилась в потолок.
— Понятно, — с улыбкой сказал Никита. — Значит, ты раньше этого не знала.
— Нет, я читала, конечно, в книгах, подруги мне кое-что рассказывали, но все это было не то.
Никита на самом деле был хорошим любовником. Прежде у него уже была девчонка, и он успел приобрести кое-какой опыт. Он делал все так, что Анастасия забывала, на каком свете находится. Горячие волны наслаждения накатывали на ее тело, разум на время покидал ее, она даже не слышала собственных стонов и вздохов.
Потом они долго лежали, обнимая друг друга, и когда Никита пытался что-нибудь сказать, Настя прикрывала его рот ладонью.
— Тс-с… Ничего не говори, не надо, — шептала она.
Ей хотелось подольше продлить это ощущение безмятежного спокойствия и удовлетворенности.
Они занимались этим все чаще и чаще, при любой удобной возможности. Анастасия до сих пор удивлялась, как она умудрилась не забеременеть.
Она мечтала о том, как они с Никитой поженятся, будут жить отдельно и заведут ребенка. Ей хотелось иметь от него дочь.
Но они были еще слишком молоды. Настя поняла это, когда Никита решил познакомить ее со своей мамой. Это произошло у него дома.
Наталья Петровна Шилова оказалась импозантной сорокалетней женщиной с такими же рыжими, как у Никиты, волосами, упрямым волевым подбородком и проницательными голубыми глазами. Услышав от сына о том, что они с Анастасией собираются жить вместе, она недоверчиво посмотрела на сидевшую рядом с ней за столом очаровательную юную особу.
— Жить вместе?
— Ну да, — ответил Никита, — а что в этом плохого? Живут же другие.
— Вы хотите сказать — жить, как муж с женой?
— Мама, — со вздохом сказал Никита, — нам очень хорошо вместе, почему мы не можем жить в одном доме?
— А о каком доме идет речь? — осторожно спросила Наталья Петровна.
— Мы можем жить у нас, — убежденно сказал Никита. — Двухкомнатная квартира — это вполне подходящее место.
Наталья Петровна задумчиво улыбнулась.
— Это, конечно, хорошо… хорошо… Значит, вы вместе счастливы?
Никита не почувствовал никакого подвоха.
— Ну, разумеется, — убежденно сказал он.
Однако Настя по глазам Натальи Петровны безошибочно определила ее настроение. Никакого восторга сообщение сына у нее не вызвало. И дело было, скорее, не в том, что Наталью Петровну пугала перспектива жить вместе с потенциальной невесткой. Похоже, что она вовсе не желала таких ранних отношений.
— В общем, я не знаю, — тяжело вздохнув, произнесла она. — Жаль, конечно, что у тебя нет отца.
Никита поморщился, как от зубной боли.
— Мама, — укоризненно сказал он, — прошу тебя… не надо.
Губы матери задрожали.
— Почему — не надо? Это очень важно, — едва не плача, сказала она.
Упоминание об отце вызвало у Никиты раздражение.
— Да при чем здесь это? — возбужденно воскликнул он. — Чуть что — сразу отец, отец! Зачем ты опять все это начинаешь? Ну, нет у меня отца, что ж поделаешь? Я от тебя только и слышу причитания.
— А почему ты злишься? — всхлипнула она. — Ты стал таким нервным…
— Да я не злюсь, — он рубанул рукой воздух. — Как ты не понимаешь? Как что-нибудь серьезное, так ты сразу говоришь какие-то глупые вещи. Ну, нет у меня отца, почему я постоянно должен слышать об этом? Ну, нет, нет у меня отца, и что?
Распалившись, он выскочил из-за стола и отвернулся к окну.
— Почему ты так заводишься? — уже более примирительно сказала Наталья Петровна, — не нервничай. Я лучше пойду… посуду на кухне помою.
Едва сдерживаясь, чтобы не заплакать, она вышла из комнаты. Настя с сожалением наблюдала за этой сценой. Однажды у нее даже появилось желание встать и уйти, чтобы дать возможность Наталье Петровне и Никите самим разобраться в своих взаимоотношениях.
Когда они с Никитой остались наедине, Настя сказала:
— По-моему, ты действительно завелся.
— Ничего подобного, — отрезал он. — Она просто сошла с ума. Знаешь, у нее из-за отца какой-то пунктик появился. Ноет и ноет… до бесконечности.
— Может быть, все-таки не стоит так нервничать?
— Да ну ее, — отмахнулся Никита.
— Пойди поговори с ней, помирись.
— Ни за что!
— Тогда я сделаю это вместо тебя, — сказала она, направляясь на кухню.
Наталья Петровна сидела у окна, неподвижно глядя в одну точку. Услышав за спиной шаги Анастасии, она смахнула слезу и, оглянувшись, даже попыталась улыбнуться.
— Он не хотел вас обидеть, — осторожно сказала Настя.
— Да я не обиделась, — пряча глаза, сказала Наталья Петровна, — совсем не обиделась. Просто я очень… чувствительная, что ли. Не сомневаюсь, что мы с тобой познакомимся поближе, и ты все поймешь.
— Я думаю, что в этом ничего плохого нет, — сказала Настя. — Если у человека обостренные чувства, значит, к нему нужно просто относиться более нежно.
Сквозь слезы Наталья Петровна улыбнулась.
После недолгого разговора на кухне Наталья Петровна и Настя вернулись в комнату.
— Никита, — сказала мать, — я вот что решила. Елена Яковлевна… ну, ты ее знаешь — моя сослуживица… уезжает с мужем на полгода в загранкомандировку. Она просила меня присмотреть за квартирой.
— Отлично, — оживился Никита, — а где это?
— Нет, нет, дослушай меня до конца. Их командировка может затянуться, а Елена Яковлевна попросила меня присмотреть за квартирой. В общем, я возьму кое-что из своих вещей и переберусь туда. А вы можете жить здесь.
На следующий день Настя познакомила Никиту со своими родителями и сообщила им, что они собираются жить вместе в его квартире. Мать, конечно, возражала, но отец поддержал дочь.
— Живите вместе, — сказал он. — Конечно, хорошо было бы расписаться, но вам лучше, наверное, присмотреться друг к другу, а не кидаться в омут очертя голову. Может, вам вместе жить не понравится. Ну, а штамп в паспорте — что ж, когда надо, тогда и получите.
Через неделю Настя переехала жить к Никите. Квартира была небольшой, но уютной. Дом находился на окраине города, в одном из новых микрорайонов, и теперь на дорогу в институт приходилось тратить больше времени.
Но это не смущало молодую пару. Они были счастливы от того, что могут все свободное время посвящать друг другу.
Друг Никиты Сергей Лисичкин решил уехать в Москву. Среди однокурсников он выделялся не только внешностью, но и тем, что ему удалось сняться в кино, где он сыграл роль второго плана. По его глубокому убеждению, после такого успешного начала актерской карьеры оставаться в Питере было нельзя. Летом он успешно перевелся в ГИТИС и стал уговаривать Никиту ехать вместе с ним.
— Пойми, — говорил он, — ты — подающий надежды драматург. Здесь же театральная провинция, нужно ехать в столицу. Вот там жизнь, там размах.
— Да не хочу я ехать в Москву, — отвечал Никита, — мне и здесь хорошо.
— Но ведь Москва — это Москва.
— И что в ней особенного? Я люблю Питер, это мой родной город, мне здесь хорошо. У меня есть дом, Настя.
— Как знаешь. Я не думаю, что тебе здесь повезет. Зачахнешь, быт засосет.
— Ладно, — добродушно посмеиваясь, отвечал Никита, — посмотрим. Ты пиши, не пропадай.
— Это ты пиши, и не письма, а пьесы.
— Наверное, осенью начну. Надо создать что-нибудь новенькое. А может, старую переделаю. Кое-что дополню, расширю, подчищу. Честно говоря, мне там кое-какие сцены не нравятся.
— Хорошо, только обещай, что пришлешь мне, как только напишешь. Я там кое-кого в Москве уже знаю, покажу. Может быть, удастся протолкнуть постановку.
— Обязательно пришлю.
Никита и в самом деле после отъезда друга сел за работу. Новую пьесу он так и не смог начать, а потому занялся переделкой старой. На это у него ушел год.
Они с Настей перебрались на другую квартиру, хотя это требовало больших расходов. Но им по-прежнему было хорошо вместе, и на такие мелочи никто не обращал внимания. Родители Насти уже начали задумываться о будущем дочери. Учеба у нее шла нормально, мать стала настойчиво подыскивать ей место в одном из театров, куда бы Анастасия могла устроиться после окончания института.
Однажды — это было уже на третьем курсе института, мать познакомила Анастасию с главным режиссером нового театра-студии, который прославился в Питере постановкой авангардной пьесы одного современного французского автора. Это был молодой тридцатилетний красавец с ямочкой на подбородке; имя и фамилия красавца полностью соответствовали тому миру, в котором он жил. Его звали Авенир Запольский. В одежде он был настоящим франтом, носил дорогие пиджаки и бабочку.
Он сразу же стал проявлять по отношению к Анастасии повышенное внимание, чем вызвал неудовольствие Никиты. Настя, не испытывавшая к Запольскому никаких особенных чувств, только посмеивалась над ревностью Шилова. Она еще не знала, что это может зайти довольно далеко.
Авенир заинтересовался не только актерскими способностями Анастасии, но и ее фотографиями. Он даже пообещал устроить ее выставку в одной из известных галерей. Правда, Настя не испытывала по этому поводу никакого энтузиазма, по-прежнему считая, что у нее обыкновенные любительские работы.
Втайне от Никиты она показала его пьесу Запольскому. Но тот наотрез отказался ставить ее, заявив, что это не входит в сферу его театральных интересов. Возможно, неприязнь, возникшая между Никитой и Авениром, объяснялась еще и этим фактом.
Говоря более откровенно, они просто терпеть не могли друг друга. Настя очень скоро почувствовала на себе все последствия этого нового знакомства.
— … Он сказал, что я просто королева на кухне. Настя, ты слушаешь?
Надежда дергала Анастасию за рукав.
— А? Что? Да, да, конечно, слушаю, — растерянно сказала Глазунова.
Они уже шли по Садово-Спасской, приближаясь к подъезду дома, где располагалась фирма.
— Настя, мне не нравится, как ты выглядишь, — сказала Маргарита, шагавшая рядом. — Как там у вас с Никитой?
— Все нормально.
— Он так и не надумал жениться?
— Нет.
— Почему?
Анастасия вздохнула.
— Лучше не спрашивай.
— А может, у него другая женщина?
— Не думаю.
— А вот я думаю, что тебе нужно серьезно поговорить с ним, — решительно заявила Маргарита. — Хочешь, помогу? Пойдем после работы к тебе, я умею брать быка за рога.
— Нет, я сегодня не могу, — сказала Анастасия.
— А чем ты занята?
— Сначала курсы менеджеров в 6.30. потом я иду в тренажерный зал.
— Да ты что, с ума сошла? — укоризненно покачала головой Маргарита. — Ты посмотри на себя, у тебя такие ноги, что любая манекенщица позавидует. Зачем тебе еще тренажерный зал? Ерунда какая-то.
— Мне нужно постоянно быть в форме, — возразила Настя. — И потом, это дает хорошую разрядку после рабочего дня.
— Глупости, — безапелляционно заявила Маргарита, — абсолютно бесполезная вещь. Ладно, давай завтра после работы отправимся к тебе. Мы заканчиваем в полшестого, я захожу за тобой, и едем.
— Я завтра не могу, у меня семинар для сотрудников финансово-инвестиционных компаний.
— Какой еще семинар для секретарш?
— Я вместо шефа туда хожу, — объяснила Анастасия. — Ему самому некогда, а деньги фирма уже заплатила. Так хоть какая-нибудь польза будет.
— О боже мой, — простонала Маргарита, — да ты так лопнешь. Хоть когда-нибудь можешь подумать о себе? Вертишься, как белка в колесе, а толку-то? Здесь все равно без связей ничего не добиться.
— Но ведь сейчас время широких возможностей, — улыбаясь, сказала Анастасия, — я хочу добиться всего сама.
— Ну, хоть в пятницу ты освободишься?
— А что в пятницу?
— Я приглашаю к себе друзей, приезжай.
— Хорошо, я постараюсь пораньше смотаться из тренажерного зала и часиков в восемь загляну к тебе.