Влюбленная в море

Глава 10

Под ободряющие шутливые возгласы люгер пришвартовали к «Святой Перпетуе». На его борту находилось шесть испанцев, и, когда их подняли на корабль, Лизбет увидела, что они именно таковы, какими она воображала всех испанцев до встречи с доном Мигуэлем. У них были грубые сластолюбивые лица, вульгарные манеры, а об их жестокости свидетельствовал вид находившихся на люгере туземных рабов. У каждого вдоль спины тянулись свежие рубцы, оставленные многохвостыми плетками, которыми испанцы подгоняли своих рабов. Эти несчастные разительно отличались от тех туземцев, которых Родни нанял к себе на корабли. Забитые, сломленные духовно и физически, они, казалось, не сознавали того, что с ними происходит, и даже факт, что их корабль захвачен, не пробудил их от апатии.

Родни отозвал старика камерунца в сторону и спросил:

— Знакомы тебе эти люди?

Камерунец кивнул.

— Только они принадлежат не к моему племени, — пояснил он. — Эти люди родом с юга.

— Если они даже согласятся плыть с нами, от них немного будет проку, — вздохнул Родни. — Если я высажу их на берег, смогут они добраться до своих?

Камерунец пожал плечами:

— Раз они до сих пор живы, то наверняка отыщут дорогу домой.

— Так тому и быть!

Родни распорядился, чтобы индейцев доставили в лодках на берег, но и это не вывело их из ступора. Испанцы наблюдали за этим актом милосердия, который казался им действиями сумасшедшего, и откровенно фыркали. Их отталкивающие наглые лица заставляли Лизбет содрогаться. Она вспомнила, как Родни советовал ей лучше принять яд, чем сдаться на милость испанцев, и теперь в полной мере поняла смысл этого совета. Несомненно, умереть предпочтительнее, чем попасть в руки подобных людей.

Лизбет с облегчением услышала, как Родни приказывает отвести пленных вниз и заковать в кандалы. Содержимое трюмов люгера было перенесено на «Святую Перпетую». На этот раз добыча составила небольшое количество серебра и изрядные запасы вина, предназначавшегося губернатору одного из поселений северной части побережья. Но все это было лишь скромным дополнением к основному грузу — жемчугу, который люгер вез в Номбр-де-Диас, чтобы отправить его со следующим золотым караваном. Набитые жемчугом парусиновые мешки были спрятаны в капитанской каюте, но какую бы ценность ни представляло их содержимое в целом, Родни все же не нашел ни одного редкостного экземпляра.

Однако при более тщательном осмотре люгера под половицей каюты была обнаружена маленькая оловянная коробка. В коробке лежало всего шесть жемчужин, но их вид заставил Родни изумленно ахнуть. Он понял, что нашел подлинное сокровище. Бледно-розовые, словно утреннее небо, жемчужины переливались на солнце, такие изысканно-прекрасные, что даже самый неопытный созерцатель догадался бы об их несомненной ценности.

Родни забрал жемчужины для сохранности в свою каюту, распорядился, чтобы люгер взяли на буксир, — ему, как и полубаркасу, тоже надлежало быть разбитым в подходящем месте о скалы, — и передал на «Морской ястреб», что хочет поговорить со своим помощником.

Барлоу незамедлительно прибыл на «Святую Перпетую», вид у него был очень довольный. Он явно обрадовался, что Родни пожелал его увидеть. Сидевшая на палубе Лизбет проследила, как двое мужчин, встретившись, прошли в кают-компанию.

Она догадывалась, что они собираются обсуждать. Хотя об этом и не говорилось в открытую, Лизбет знала, что Родни собирается возвращаться домой.

Позавчера они атаковали небольшой форт, возведенный испанцами на берегу одной из многочисленных бухт естественного происхождения. Бухта была пуста, когда «Святая Перпетуя» наткнулась на нее, но камерунец сообщил, что в форте сосредоточено немало награбленного колонизаторами добра, и Родни быстро составил план действий.

Он послал шлюпку с восемнадцатью матросами, вооруженными аркебузами, на берег к северу от бухты. Матросы получили задание перекрыть дорогу, ведущую из форта, чтобы не дать испанцам улизнуть с сокровищами прежде, чем Родни их захватит. Родни сознавал, что, атакованные с моря превосходящими силами, испанцы обратятся в бегство, прихватив с собой все ценное.

Вскоре после того, как матросы высадились на берег, Родни смело вошел в бухту на «Святой Перпетуе», справедливо полагая, что при виде корабля губернатор и прочие примут его за свой. Только бросив якорь и направив людей в шлюпках на берег, Родни поднял на мачте флаг святого Георгия.

Произошла рукопашная схватка, но, когда Родни пригрозил испанцам пушками, они сдались без всяких условий. Форт был довольно захудалым, но в нем оказалось большое количество золота и серебра в монетах и посуде, несколько рулонов прекрасного шелка, кедровые доски и испанское оружие, ценившееся в Англии. Естественно, Родни не упустил возможности пополнить на своих кораблях запасы продовольствия и поднял на борт несколько бочонков отличного чилийского вина.

Задерживаться в бухте не имело смысла, испанские сторожевые корабли могли нагрянуть в любую минуту. Взяв на борт все, что можно было взять, Родни отчалил, оставив испанцев потрясать кулаками в бессильной ярости. Трюмы обоих кораблей теперь были заполнены до отказа.

Лизбет полагала, что уже ничего не мешало их возвращению домой. Она не сомневалась, что именно об этом совещаются сейчас Родни и Барлоу. Наблюдая за возвращающимися лодками, на которых отвезли на берег рабов с люгера, Лизбет услышала шаги, вскинула голову и увидела на юте дона Мигуэля.

Во время захвата люгера его не выпускали из каюты, и, поняв, что теперь его освободили, Лизбет улыбнулась ему, одновременно отметив, что поблизости на палубе как раз в пределах слышимости стоит мастер Гэдстон.

— Еще один трофей, как я слышал? — сказал дон Мигуэль.

— Люгер с жемчугом, — кивнула Лизбет.

— И хороший улов? — спросил он.

— Не знаю, — солгала она. Почему-то Лизбет не могла сказать ему об этих шести жемчужинах. Разумеется, делать из этого тайну не было причины, но ей не хотелось хвастаться перед испанцем успехами Родни. Лизбет гордилась его достижениями, но пробудившееся в ней чувство открыло ей глаза и на чувства дона. Мигуэля. Он тоже мечтал об успехе. Он тоже хотел бы показать ей, что умеет побеждать и быть победителем.

Она вполне могла объяснить горечь, прозвучавшую в словах молодого человека, и неожиданную резкость тона, которым он произнес:

— Мастер Хокхерст снискал расположение богов — ему во всем сопутствует удача.

— Мы еще не добрались до дома, — заметила Лизбет.

Дон Мигуэль покосился на мастера Гэдстона, который следил за возвращавшимися с берега шлюпками и вместе с тем с несомненным интересом прислушивался к их разговору.

— А когда мы доберемся до вашего дома, — сказал дон Мигуэль на этот раз по-испански, — я больше не увижу вас. Неужели вы полагаете, что я не думаю об этом каждую секунду, каждое мгновение — и днем и ночью? Здесь я пленник на собственном корабле, но в некотором отношении мне повезло, поскольку я знаю, что вы поблизости. А в такие минуты, как эта, я еще могу смотреть на вас…

— Тише, нам следует соблюдать осторожность, — в тревоге прошептала Лизбет. Она перехватила быстрый взгляд, который Гэдстон бросил на дона Мигуэля, стоило тому заговорить по-испански. Пусть дон Мигуэль и перешел на непонятный язык, но мягкие ласковые интонации его голоса и выражение глаз говорили красноречивее слов.

— Надо помнить об осторожности, — повторила Лизбет. Она встала, прошла по юту и поднялась по трапу на верхнюю часть кормы, которая была самым уединенным на корабле местом. Дон Мигуэль последовал за ней. Они встали у поручней, возвышаясь над всем кораблем, и тогда он произнес:

— Я люблю вас.

— Если Родни услышит, он запрет вас в каюте, — предостерегла его Лизбет.

Дон Мигуэль пожал плечами:

— Мастер Хокхерст ревнует — этим объясняется его поведение.

Лизбет покачала головой.

— Вы ошибаетесь, — возразила она. Конечно, в глубине души ей очень хотелось, чтобы Родни ревновал. Его гнев тяжело сказывался на Лизбет, и эту последнюю неделю она чувствовала себя такой несчастной, какой не была никогда в жизни. Любовь не сделала характер любимого человека более понятным для нее. Родни представлялся ей сложной и противоречивой натурой. Лизбет знала только, что его плохое настроение немедленно передается ей и что она не имеет над ним власти, такой, какую имела над доном Мигуэлем, которого могла своей! улыбкой или хмурым видом делать то счастливым, то несчастным.

Родни продолжал злиться на нее, Лизбет чувствовала это каждое мгновение, когда они сидели вместе за столом. Она бы ни за что не поверила, что он способен так резко | измениться и что веселый товарищ, которым он был большую часть пути, пока дон Мигуэль не разрушил их дружбу, может исчезнуть без следа.

Он злился на нее, когда они покидали Плимут, и его демонстративное молчание доставило ей много неприятных часов. Но потом Родни смягчился и нарушил молчание, поскольку ему требовался собеседник.

На этот раз все было по-другому. Он разговаривал, но угрюмо, резко, с ледяной иронией, которая действовала на Лизбет болезненно. И он не только не доверял ей. Что-то в его поведении наводило Лизбет на мысль, что он ее презирает.

Она очень хотела оправдаться в его глазах, даже готова была дать клятву, если он пожелает, что больше никогда не заговорит с доном Мигуэлем. Но когда губы готовы были произнести эти слова, ей на помощь спешила гордость.

Нельзя унижаться перед мужчиной, даже если любишь его. Он несправедлив к ней, его подозрения ни на чем не основаны. Но Лизбет поклялась, что не станет добиваться его благосклонности. Тем не менее она не могла не чувствовать себя глубоко несчастной.

Она виделась с Родни за столом, но дон Мигуэль неизменно бывал с ними третьим, а в остальное время Родни упорно не замечал ее. Лизбет с тоской думала, что с тем же успехом она могла быть невидимкой или самой ничтожной рабыней, потому что Родни, проходя по палубе, скользил по ней глазами, словно по пустому месту. В одиночестве в своей каюте она пролила много горьких слез. Любовь не принесла ей счастья, а только неизбывное, ни с чем не сравнимое чувство одиночества.

В этих обстоятельствах трудно было не искать утешения там, где представлялась такая возможность, и Лизбет, сама того не желая, находила утешение в любви дона Мигуэля.

«Я люблю вас».

В этих словах заключалось волшебство, пусть и произносил их человек, которого сама Лизбет не любила. И все же она думала, что до некоторой степени любит дона Мигуэля… Она испытывала к нему симпатию, которая давала ей почти физическое ощущение тепла. Ей хотелось утешить его, защитить от страданий, ожидавших его в будущем. Он был таким юным — не столько по возрасту, сколько по облику и характеру. Лизбет знала из его рассказов о детстве, что мать души в нем не чаяла и оберегала его от малейших трудностей и невзгод, с которыми уже приходится сталкиваться юношам его лет.

Он всегда жил в роскоши и довольстве, под защитой любящих родственников, особенно обожаемый женской половиной семьи. Но вот отец настоял, чтобы сын отправился в путешествие, и предложил ему посетить испанские колонии. «Святая Перпетуя» отплыла из Испании в сопровождении еще нескольких судов, а вернуться должна была под охраной целой флотилии военных кораблей. Что могло быть безопаснее? Никому и в голову не приходило, что с доном Мигуэлем может приключиться несчастье.

Лизбет находила, что у дона Мигуэля сильный характер, только еще не полностью окрепший. Жизнь молодого человека до сих пор была бедна эмоциями. Лизбет догадывалась, что его любовь к ней — событие сокрушительное, из ряда вон выходящее.

«Я люблю вас».

Лизбет и не представляла, с каким множеством интонаций можно произносить эту фразу, какую сокровенную тоску способны передать три простых слова. Сказанные на английском или на испанском, они все равно имели одно значение, выражали потаенный трепет сердца, томление души.

Временами Лизбет жалела, что не может ответить на его любовь. В этом случае они, пусть на короткое время, вкусили бы недолгое счастье. И впоследствии в заточении дон Мигуэль стал бы жить воспоминаниями о нем.

Но Лизбет не могла притворяться, что любит дона Мигуэля, когда ее сердце принадлежало Родни. Но Родни оно было не нужно. Если он и помышлял о женщине, то женщиной этой была Филлида. И все же Лизбет любила его, даже когда он, мрачный и неприступный, сидел за обеденным столом, отчего атмосфера в кают-компании тоже делалась мрачной и тяжелой, и Лизбет не отдавала себе отчета в том, что ест, и даже самые вкусные куски застревали у нее в горле, словно были ядовитыми.

Впрочем, на дона Мигуэля гнев Родни, похоже, не особенно действовал. Испанец говорил мало, но страстными глазами неотрывно следил за Лизбет, зная, что этот взгляд выводит из себя Родни сильнее, чем все остальное.

«Я люблю вас». Сейчас голос дона Мигуэля ворвался в мысли стоявшей на верхней палубе Лизбет. Оторвав взгляд от моря, Лизбет увидела, как из кают-компании вышел мастер Барлоу, пересек палубу и спустился в шлюпку, и его сосредоточенный вид подтвердил предположение Лизбет, что они возвращаются домой.

Она уже хотела заговорить с доном Мигуэлем, когда увидела, что на юте появился Родни, и услышала, как он отдает приказ мастеру Гэдстону. На корабле все пришло в движение, матросы забегали по палубе, полезли по канатам, шлюпки подняли вверх. Лизбет взглянула на дона Мигуэля. Его лицо побледнело, в темных глазах промелькнула боль.

— Вы возвращаетесь, — сказал он бесстрастно, — и вы этому рады. Я заметил, как заблестели ваши глаза, когда вы в этом удостоверились. Простите меня, но, пока я дышу, я буду вас помнить.

— А я вас, — быстро проговорила Лизбет. — Я буду думать о вас и молиться за вас.

Увидев, что ее слова не принесли ему утешения, она добавила:

— Надеюсь, война закончится быстро и вы недолго пробудете в плену, если вообще попадете в тюрьму. Королева отправит вас обратно в Испанию, и вы снова соединитесь со своей семьей.

Дон Мигуэль, вместо ответа, резко, невесело рассмеялся, и Лизбет поняла, что ее предположение нелепо. Отношения с Испанией прерваны, в Лондоне больше нет испанского посла, который мог бы ходатайствовать за дона Мигуэля. Долгие годы, а может быть, и всю жизнь сын маркиза де Суавье обречен провести забытый всеми в какой-нибудь мрачной тюрьме, так же как томились сотни англичан в испанских тюрьмах.

Лизбет вспомнила, как, впервые вступая на борт «Морского ястреба», рвалась сражаться с испанцами. Тогда в ее сердце не нашлось бы ни капли жалости к погибшим, и она знала, что английское общество настроено так же. Тут она вспомнила об испанцах, захваченных на борту люгера, и поняла, что не стала бы и сейчас просить о снисхождении к ним. Эти люди были бесчеловечными варварами.

Дон Мигуэль нисколько не походил на них. Но может быть, так казалось только потому, что она лично знала его и он любил ее? Когда в политику вклиниваются личные отношения, все меняется. Легко ненавидеть врага, пока он отвечает на твою ненависть. Лизбет чувствовала, что все это слишком сложно для ее понимания. Ей хотелось только избавить дона Мигуэля от неизбежно ожидавшей его печальной судьбы узника, но она не имела ни малейшего представления, как это сделать.

Она заметила, что Родни поднял глаза, увидел их четкие силуэты на фоне безоблачного неба, и взгляд его тут же стал угрюмым, а губы грозно сжались. Лизбет торопливо прошла вперед, дон Мигуэль последовал за ней.

Матросы суетились на палубе, а Родни наблюдал за ними. Было в его позе, развороте плеч, посадке головы нечто такое, что внезапно заставило Лизбет испытать гордость за него. Он родился командиром. За два с небольшим месяца совместного плавания Лизбет поняла, что методы Родни, возможно, отличаются от общепринятых, зато приносят прекрасные результаты, и что люди не только обожают его, но и доверяют ему. Теперь и матросы и офицеры готовы были сделать все, что скажет Родни.

Сейчас наблюдая за ним, Лизбет решила, что в Родни есть задатки крупного руководителя. «Пока он еще молод, но однажды, — провидчески думала Лизбет, — он сравняется с Дрейком, Фробишером, Хаукинсом и другими, уже признанными героями — сподвижниками Елизаветы, заставлявшими весь мир при слове «Англия» испытывать трепет, благоговение, любовь и зависть».

«Я верю в тебя!»

Ей захотелось прокричать эти слова в полный голос, подбежать к нему, заглянуть в глаза, сказать, что она верит в него не только потому, что любит, но по всей его натуре, по образу действий предвидит его грядущий взлет.

Но сейчас ей ничего другого не оставалось, как стоять недвижимо посреди всеобщей суеты, оставаясь маленькой и незначительной среди деловитых удачливых мужчин. Тем не менее накал ее чувств каким-то образом подействовал на Родни, он повернулся и двинулся по направлению к ней. Не обращая внимания на дона Мигуэля, он произнес, глядя ей в глаза:

— Мы возвращаемся домой.

Его радостное выражение невольно отразилось на лице Лизбет.

— Вы добились всего, чего хотели, — откликнулась она.

Родни посмотрел на море, затем на «Морского ястреба», скользнул взглядом по широкой палубе и богатой отделке «Святой Перпетуи».

— Да, мне не стыдно будет вернуться в Плимут, — произнес он с улыбкой на губах.

— Я горжусь, чрезвычайно горжусь, что была с вами, — взволнованно сказала Лизбет.

Несколько мгновений Родни смотрел на нее. Его глаза изучали ее лицо, словно искали в нем ответ на какой-то вопрос. Но не успел он заговорить снова, как его опередил дон Мигуэль.

— Сколько дней займет обратный путь, как вы полагаете? — спросил он.

Вопрос был вполне уместен, и все же Лизбет почувствовала, что между ней и Родни словно вонзился меч. Она не могла объяснить почему, но ясно поняла, что это неосторожное вмешательство разрушило нечто непостижимо прекрасное. Несколько мгновений Родни молчал, затем перевел взгляд на дона Мигуэля, и глаза его потемнели.

— Для вас они пролетят очень быстро, — сказал он, отвернулся и отошел прочь.

Дон Мигуэль пожал плечами. Он считал, что Родни просто ведет себя грубо, как, впрочем, оно и было, но Лизбет знала, что за этим кроется нечто большее.

Она извинилась перед доном Мигуэлем, спустилась в свою каюту, села на койку и уставилась в металлическое зеркало, висевшее на стене напротив. Ее маленький прямой носик густо усеяли веснушки, а кожа в местах, открытых солнцу, золотилась. Впрочем, эти следы морского вояжа легко скроют пудра и белила. Но ничто уже не изменит чувств, переполнявших ее сердце, которых не было в нем в начале путешествия.

Она любила Родни. Его приближение вызывало в ней трепет. Когда он стоял рядом, все ее тело рвалось к нему, ей трудно было держать себя в узде, чтобы не обнаружить свой секрет. Лизбет казалось, что она умрет от стыда, если Родни узнает о ее любви. Он помолвлен с Филлидой, и Лизбет спрашивала себя, сумеет ли она всю жизнь относиться к нему как к брату.

Ничто не мешало Родни и Филлиде пожениться. Товары с кораблей продадут, матросы получат наградные, остальные деньги поделят вкладчики. Доля Родни, как участника экспедиции и как вкладчика, составит весьма значительную сумму. Итак, они с Филлидой поженятся, а Лизбет останется в Камфилде, чтобы и дальше сносить скверный характер Катарины и нытье Френсиса.

Филлида говорила о монастыре, но Лизбет знала, что эти бредовые идеи не имеют ни малейшего шанса быть претворенными в жизнь. Нет, Филлиде волей-неволей придется выйти за Родни, она забудет свои религиозные устремления, успокоится и удовлетворится ролью жены и матери…

Всхлипнув, Лизбет спрятала лицо в ладонях. Как бы она была счастлива иметь от Родни ребенка, принадлежать ему, как женщина принадлежит мужчине… Ей хотелось снова ощутить силу его рук. Вспомнив его неистовые объятия, она почувствовала, как слезы потекли сквозь пальцы. Даже грубые поцелуи лучше, чем никакие. Она так жаждала его в это мгновение, что все ее тело нестерпимо заныло.

Долго ли сидела Лизбет в своей каюте, она сказать не могла. Спустя какое-то время она услышала, как ударил судовой колокол, и поняла, что настала пора идти на ужин. Впервые с тех пор, как Лизбет покинула Англию, она захотела, чтобы плавание быстрее подошло к концу. Ей уже невмоготу было дольше терзаться. Будет лучше, если она окажется дома, где хотя бы на короткие мгновения сможет забывать Родни и то, что он для нее значил.

В последние тридцать дней она сотни раз думала об этом. Карибское море они пересекли без приключений, запаслись на Доминике свежей водой и взяли курс на Канары. Матросы радовались возвращению домой как дети, и сам Родни хотя и подвержен был перепадам настроения, но все же в целом находился в приподнятом расположении духа.

Лизбет тоже должна была радоваться, но вместо этого ее разрывали противоречивые чувства. Она испытывала горькое счастье оттого, что находилась рядом с Родни, могла смотреть на него, слышать его голос, и сознавала при этом, что его чувства к ней не глубже, чем заурядная дружба… Такую же дружбу он мог питать и к Френсису, если бы тот, повинуясь воле отца, все же отправился бы в плавание.

Она страдала, слушая признания дона Мигуэля, понимала, как он несчастен, знала, что каждая миля, приближавшая ее к дому, приближает его к тюрьме. Если бы Лизбет было чем занять себя на корабле, время бежало бы быстрее, но ей оставалось только размышлять, мучиться и молиться, чтобы эта пытка наконец окончилась.

Она осунулась, потеряла аппетит, глаза ее на маленьком личике стали казаться огромными. Хотя Родни настаивал, чтобы она регулярно пила вино, которое подавалось к каждой трапезе, оно не шло ей на пользу, а открыть ему истинную причину своего недомогания Лизбет не могла.

Часа за два до темноты на горизонте показались Канарские острова. Родни шел под всеми парусами, чтобы успеть до ночи укрыть корабль в скалах. Все вертели головами, высматривая испанские сторожевые суда, но море было пустынным.

— Нам везет по-прежнему, — похвастался Родни. — Запасы воды, правда, на исходе, обидно будет миновать острова, не сделав остановку.

Он говорил это Лизбет и мастеру Гэдстону, стоявшим рядом с ним на юте.

— Испанцев тоже привлекает это место, — напомнил ему Гэдстон.

— Что верно, то верно, — отозвался Родни. — Я ожидал увидеть здесь по меньшей мере полдюжины галионов. Наш испанский гость сейчас, должно быть, молится, чтобы Господь послал ему на подмогу красно-желтый флаг, — произнес он с недобрым чувством.

Лизбет слегка вздрогнула. Слова Родни навели ее на неожиданную мысль. Медленно, чтобы не выдать своего волнения, она прошла по палубе и присоединилась к дону Мигуэлю, который стоял, держась за канат, и вглядывался в горизонт. Она спиной почувствовала хмурый взгляд Родни, но сейчас это не имело для нее значения.

Она подошла к дону Мигуэлю и догадалась по выражению его глаз и опущенным уголкам губ, что он крайне подавлен.

— Это Канары, — сказала она достаточно громко, чтобы ее могли слышать Родни и мастер Гэдстон, и прошептала едва слышно: — Вы умеете плавать?

Дон Мигуэль заметно напрягся, и это подсказало Лизбет, что он понял смысл ее вопроса.

— Да.

— Хорошо?

— Вполне прилично.

— Мы собираемся пополнить здесь запасы пресной воды, — сказала Лизбет снова в полный голос. — Когда стемнеет, приготовьтесь, — прошептала она. Дольше разговаривать было опасно. Лизбет отвернулась от него и пошла в сторону Родни, наблюдавшего, как ветер наполняет паруса. Но вид у него был до крайности сосредоточенный, и она не решилась заговорить с ним.

В сумерках они бросили якорь в том же самом месте, где и во время первой стоянки, и стали ждать, когда к ним присоединится «Морской ястреб». Бочки уже были заблаговременно вычищены и приготовлены к забору воды.

Ужин подали, как только Родни покончил с делами на палубе. Лизбет попыталась завязать веселую беседу с ним и доном Мигуэлем. Она знала, что последний сидит как на иголках, и боялась, как бы Родни не угадал причины его волнения. Ужин тянулся долго, как никогда, блюдо следовало за блюдом, бокалы снова и снова наполнялись вином. Еда была уже не такой вкусной, как тогда, когда они курсировали вдоль Дарьенского побережья, но днем матросы наловили свежей рыбы, а солонина из припасов «Святой Перпетуи» во всех отношениях превосходила ту, которую Родни закупил в Плимуте.

Когда ужин кончился, к двери кают-компании подошел матрос, чтобы препроводить дона Мигуэля в его каюту и запереть дверь на ночь. С тех пор как Родни принял на себя командование «Святой Перпетуей», испанец больше не пользовался своей прежней смежной с кают-компанией каютой.

— Спокойно ночи, сэр.

— Спокойной ночи, сеньор.

Дон Мигуэль поклонился Родни, затем Лизбет. Его выразительный взгляд говорил совсем другое. Лизбет обратилась с молитвой к небесам, чтобы ей суметь не подвести его. Она задержалась еще ненадолго в каюте, поговорила с Родни, наконец поднялась, пожелала ему спокойной ночи и, прежде чем уйти, успела заметить, что Родни тоже пошел в свою каюту. Лизбет некоторое время постояла у двери. Вдоль палубы, освещенной несколькими фонарями, тянулись черные таинственные тени.

Убедившись, что дверь за Родни закрылась, Лизбет поспешила к каюте дона Мигуэля. Часовым сегодня был матрос, которого она хорошо знала. Он стоял прислонясь к косяку, скрестив на груди руки, со скучающим лицом. Из носового кубрика доносилась музыка, и Лизбет догадалась, что он мечтает оказаться там, попеть вместе с товарищами или перекинуться в карты.

Она торопливо подошла к нему с видом человека, который имеет важное поручение.

— Капитан обронил на юте карту, — сказала она. — Он просит тебя взять фонарь и поискать ее, а когда найдешь — немедленно отнеси ее ему в каюту.

— Слуша-аю, сюр, — ответил матрос. У него был мягкий протяжный выговор сельского жителя, который он не утратил за годы морской службы. Он покосился на дверь. — Вы посторожите за меня, сюр?

— Конечно, — ответила Лизбет. — Я так и сказал капитану, что заменю тебя.

— Спа-асибо, сюр.

Матрос отцепил фонарь и поднялся по трапу на ют. Лизбет понимала, что счет идет на секунды. Она быстро подошла к двери каюты, уже успев заметить, что ключ торчит в замке, и повернула его. Дверь распахнулась, на пороге возник дон Мигуэль. В темноте они едва видели друг друга. Лизбет почувствовала, как его рука обвилась вокруг нее, и ощутила его губы на своих губах.

— Спасибо, любовь моя, жизнь моя, — выдохнул он, затем с быстротой, которая показалась Лизбет сверхъестественной, пробежал через палубу и нырнул в море.

Лизбет услышала всплеск. Один из вахтенных крикнул, его крик подхватил другой на противоположном конце корабля:

— Человек за бортом! Человек за бортом!

Часовой с фонарем уже бежал вниз по трапу:

— Что тут происходит, сюр?

Вопрос замер у него на губах, стоило ему увидеть распахнутую дверь. Он, безусловно, сразу догадался, что произошло, а то и сам успел увидеть, как дон Мигуэль прыгал с борта в море.

Поднялась суета, матросы с криками забегали по палубе. Лизбет знала, что только несколько человек из них умеют плавать, но без приказа они не смели бросаться вдогонку за сбежавшим пленником. Пока бегали за Родни, дон Мигуэль успел выиграть бесценное время.

— Что случилось? Только не говорите одновременно, — поморщился Родни, когда на него обрушился гвалт голосов. — Мастер Гэдстон, объясните вы, в чем дело!

Гэдстон прибежал на палубу всего за несколько секунд до появления Родни и успел узнать лишь основной факт.

— Пленник бежал, сэр!

— Кто? Де Суавье? — переспросил Родни и увидел открытую дверь каюты и толпившихся рядом матросов. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы получить сведения от стоявшего на часах матроса. Расспрашивать Лизбет не имело смысла. Лицо безнадежно выдало ее, и стоило Родни бросить на нее лишь один взгляд, как он догадался, что она сделала. Он всмотрелся в окружавшую их темноту.

— Сегодня уже ничего не поделаешь, — сказал он. — Если завтра останется время, мы поищем его, но сомневаюсь, что поиски что-либо дадут.

Он повернулся и направился к своей каюте. Он ничего не сказал Лизбет, но она последовала за ним без всякого приказа. Даже при свете фонарей она увидела, как потемнело его лицо, и внезапно ее сердце екнуло от страха.

Он вошел в свою каюту и остановился, поджидая ее. Сделав огромное усилие, Лизбет заставила себя посмотреть ему в глаза.

— Его отпустили вы, — сказал Родни.

Это был не вопрос, а утверждение. Лизбет кивнула. Она чувствовала, что не сможет объяснить Родни, что испытывала по отношению к дону Мигуэлю. Прежде всего, он не понял бы ее. Он привык к невзгодам и стал бы презирать мужчину, который испугался тюремного заключения.

— Вы были влюблены в него?

Вопрос застал ее врасплох. Она ждала, что он обрушит на нее обвинения в предательстве, но не предвидела настолько простого вопроса. Какое счастье, что ей не придется лгать.

— Нет, я не была влюблена в дона Мигуэля, — ответила она. — Но я его жалела. Он очень молод и впечатлителен. Теперь он вернется домой в Испанию, к своей семье.

— Вы любили его! — В его словах прозвучали укор и презрение.

— Если бы я его любила, я убежала бы с ним, — сказала Лизбет и увидела, что в глазах Родни промелькнуло изумление, и почувствовала внезапно, как в груди закипает гнев. — Неужели вам недостаточно того, что вы уже сделали? — спросила она. — Вам непременно хочется большего? А ведь вы могли проявить великодушие, высадить его на берег вместе с теми несчастными туземными рабами. Но вы хотели притащить его в Англию за своей колесницей победителя, чтобы потешить свое тщеславие. Но у вас и без него есть чем похвастаться. Он всего лишь мальчик, пусть и носит громкий титул и владеет большим состоянием. Вы уже столько отняли у него, что могли бы, по крайней мере, подарить ему свободу.

Родни молча смотрел на нее. Он не успел ничего ответить, потому что Лизбет изо всей силы топнула ногой, ее волосы взметнулись и вспыхнули вокруг лица огненным ореолом.

— Мне кажется, я вас ненавижу! — воскликнула она и, не сумев сдержать рыданий, выбежала из каюты, хлопнув дверью.