Влюбленная в море

Глава 13

Прошло несколько часов после того, как «Святая Перпетуя» и «Морской ястреб» бросили якорь в плимутской гавани, прежде чем Родни осознал, что Лизбет уехала.

Сперва он занят был швартовкой, потом беседовал с многочисленными представителями властей, раз десять повторил историю экспедиции, пожимал руки людям, с которыми никогда прежде не встречался и которые никогда не проявили бы к нему интереса, не окажись его морское путешествие таким удачным.

Наконец ажиотаж слегка улегся, и. когда Хэпли сказал, что обед подан, Родни направился в кают-компанию, рассчитывая найти там Лизбет. Он отклонил несколько приглашений пообедать на берегу, сославшись на то, что должен лично проследить за разгрузкой кораблей. Впереди его ожидала череда праздничных банкетов, но сейчас он не желал ничего другого, кроме куска обычной солонины, которая, казалось, должна была навсегда опротиветь за время плавания.

В угнетенном состоянии духа он вошел в кают-компанию, сознавая, что это его последняя трапеза на борту «Святой Перпетуи». Неуклюжая, вычурно отделанная, плохо слушавшаяся руля по сравнению с «Морским ястребом» «Святая Перпетуя» тем не менее вызывала в нем теперь самые нежные чувства. Ее в качестве трофейного корабля конечно же припишут к королевскому флоту или приобретет богатый негоциант.

Родни грустно было думать, что больше ему не придется плавать на ней. Интересно, не испытывает ли Лизбет того же самого? И едва он вспомнил о Лизбет, как увидел, что ее нет в каюте и что стол накрыт только на одного человека.

— Где мастер Гиллингем? — спросил он Хэпли.

— Мастер Гиллингем покинул корабль несколько часов назад, сэр.

— Куда же он направился?

— Понятия не имею, сэр. Он сошел на берег и попрощался со мной. — На лице Хэпли появилась довольная улыбка, сказавшая Родни, что Лизбет не поскупилась на чаевые. Охваченный внезапной досадой, он сел в большое кресло, которое поспешил выдвинуть Хэпли, и забарабанил пальцами по столу. Итак, Лизбет ушла, не сказав ни слова, даже не простившись с ним. В том, как она украдкой покинула корабль, он усматривал что-то очень для себя обидное.

А ведь он собирался подробно обсудить с ней то, что они скажут сэру Гарри. До чего опрометчиво она поступила! Постепенно его раздражение сменилось тоскливым чувством утраты. Разумеется, нет ничего удивительного в том, что ему не хватает ее. Он так привык видеть за столом маленькое овальное личико, рыжие блестящие кудри на фоне темных стен каюты, обращенные на него яркие живые глаза редкостного цвета драгоценных камней.

Родни подумал, что их многочисленные обеды и ужины были крайне приятными. Он вспомнил ясный мелодичный смех Лизбет, раздававшийся под сводами каюты, когда что-нибудь ее смешило. Он равнодушно отодвинул от себя тарелку. Есть расхотелось совсем, одиночество угнетающе подействовало на его аппетит.

А он-то рассчитывал спросить Лизбет, что она думает по поводу того, как их встретили в Плимуте, собирался пересказать ей хвалебные речи, с которыми обращались к нему представители власти, поспешившие навстречу кораблям. Да еще много чего он хотел рассказать ей, чтобы увидеть, какое выражение появится на ее подвижном личике.

Родни залпом выпил стакан вина и жестом отослал Хэпли, обеспокоенно предлагавшего принести какое-нибудь другое блюдо, и прошелся по каюте, снова остро переживая предстоящее расставание со «Святой Перпетуей». Дело было не только в ее роскошном убранстве. Родни ощущал нечто гораздо более глубокое и основательное, словно за то недолгое время, которое он пробыл на нем капитаном, это судно сделалось для него существенной частью его жизни.

Возможно, подобное неизбежно ощущает каждый капитан в конце плавания… Это было первое знакомство Родни с тоской капитана по кораблю. Он еще раз прошелся по каюте, вспоминая решающий миг, когда он и его матросы забрались на борт «Святой Перпетуи». Он заново ощутил мышечное усилие, которое вложил в удар кинжалом, сразивший часового, наблюдавшего за пирующими на берегу товарищами. Он почувствовал горячий выдох несчастного на своей ладони, которой наглухо зажал ему рот.

Сколько воспоминаний! А движение штурвала под ладонями, а свист ветра, уносившего их прочь от берега! А тот момент, когда настало утро и он увидел паруса «Морского ястреба», плывущего им навстречу. Вот на борт поднимается Лизбет… Он увидел ее лицо, ее сверкающие, как звезды, глаза, взволнованно приоткрытые губы. Какой прелестной она выглядела тогда!

Внезапно его словно от удара кинжалом пронзила острая боль. Родни вспомнил ее белое, залитое слезами лицо, когда она отшатнулась от него после его оскорбительных поцелуев. Он снова ощутил, как она борется с ним, противоставляя свои слабые усилия его силе. Он услышал ее умоляющий голос… Родни яростно пнул попавшийся ему на дороге дубовый табурет.

Почему именно сейчас лезут в голову такие вещи? После того случая Лизбет стала его бояться. Он догадался об этом по тому, как она слегка вздрагивала, когда он подходил к ней внезапно, по ее беспокойному взгляду и выступающему на щеках румянцу.

Но тем не менее она не побоялась выпустить дона Мигуэля из каюты, где он сидел взаперти, обмануть часового и остаться на месте, чтобы держать ответ. Он снова пнул дубовый табурет, который на этот раз опрокинулся короткими резными ножками вверх. До чего он ненавидел этого испанца!

Прежде всего за то, что тот слишком рафинирован, вежлив, сладкоречив и смазлив, чтобы прийтись по душе такому, как он, человеку решительных действий. Конечно, справедливость требовала отметить, что порой он находил дона Мигуэля приятным собеседником… В такие минуты его национальность как-то отступала на второй план. Они даже смеялись шуткам друг друга. Но сейчас Родни не испытывал к нему ничего, кроме ненависти. Он ясно помнил шок, пережитый им в тот миг, когда он застал Лизбет в объятиях дона Мигуэля.

Нечто в позе испанца, в напряженном наклоне его головы, в положении рук заставило Родни на несколько мгновений окаменеть. Не потребность в женщине, не минутный порыв страсти побудили дона Мигуэля поцеловать Лизбет. Он любил ее! Родни понял это не тогда, но некоторое время спустя. Да, дон Мигуэль любил Лизбет, это со всей очевидностью проявлялось в том, как он смотрел на нее, как разговаривал с ней — нежным, ласкающим тоном.

После этого Родни и возненавидел дона Мигуэля. Много раз его охватывало желание то вызвать испанца на дуэль, то заковать его в кандалы и посадить в трюм, где Лизбет не смогла бы больше видеться с ним, или даже бросить его за борт в каком-нибудь кишащем акулами месте.

Он ненавидел дона Мигуэля тогда и продолжал ненавидеть его теперь с неистовой силой, которую могло загасить только известие о его смерти. Шагая взад-вперед по каюте, он растравлял себя, вспоминая, как Лизбет и дон Мигуэль, стоя рядышком на палубе, о чем-то негромко разговаривали, чему-то смеялись. И вот когда алая волна ненависти достигла в нем высшей точки, ему внезапно открылась правда! Родни понял, почему испытывает подобные чувства, почему при мысли о доне Мигуэле все его тело начинало дрожать от первобытной жажды мести.

Просто он сам любил Лизбет!

До сих пор Родни не подозревал ничего подобного. Он не понимал этого до того, как Лизбет уехала, и ее отсутствие открыло ему глаза на то, что она значила для него эти последние месяцы. Родни настолько привык видеть ее постоянно рядом, что стал воспринимать ее присутствие как должное.

И теперь пришло время проклинать себя за слепоту и тупость. Стоило ему сейчас оглянуться назад, как он ясно понял, что удовольствие и азарт, которые он испытывал, захватывая «Святую Перпетую», совершая налет на испанский форт, беря на абордаж люгер с жемчугом, по большей части объяснялись тем, что Лизбет могла полюбоваться его успехами, похвалить его за одержанные победы.

Теперь Родни понимал, что она постоянно присутствовала в его мыслях. Он старался внушить себе, что досадует на Лизбет оттого, что она обманом проникла на корабль. Он был против женщин на корабле и ни разу не поколебался в своем намерении обращаться с ней как с мальчиком.

Но ее женственность захватила его врасплох, проникла за стены его оборонительного вала. Сам того не желая, не сознаваясь самому себе, он думал о ней как о Лизбет, как о женщине. И только появление на корабле дона Мигуэля развеяло его самообман. Родни понял, что чувство, испытанное им при виде Лизбет в объятиях испанца, старо как мир. Это конечно же была ревность, чистой воды необузданная ревность, именно она заставила его грубо наброситься на Лизбет, внушила ему, что он ненавидит ее так же страстно, как дона Мигуэля.

Как же слеп он был, как упорен в своем заблуждении! Теперь он ясно увидел все как на ладони и смиренно признался себе, что любит ее. Ему захотелось опуститься перед ней на колени, спрятать лицо в ее прохладных ладонях и умолять о прощении. Он впервые подумал о Лизбет со щемящей душу нежностью, которой прежде не находил в своем отношении к ней.

Он вспомнил ее нежные губы, гладкую белую шею, мягкие округлости тела и обольстительное пламя волос, и почувствовал, как по его жилам пробежал кипящий огонь. Он желал ее, желал страстно, как только может мужчина желать женщину. Он хотел завоевать ее, как завоевывал все до сих пор, заключить в объятия и заявить ей раз и навсегда, что отныне она принадлежит только ему и никому другому.

Ему захотелось громко прокричать о своей любви, о радости, о счастье. Лизбет — его женщина, он нашел ее и теперь готов объявить это всему миру. Но тут захлестнувшая его эйфория так же быстро угасла. Он вспомнил, что Лизбет не принадлежит ему и никогда не будет принадлежать, поскольку он помолвлен с Филлидой.

Со сдавленным стоном Родни бросился в кресло. Как мог он помышлять о браке с женщиной, которую не любит и которая, он не сомневался в этом, не любит его? Вначале высказанная крестным идея показалась ему разумной и целесообразной. И отец Филлиды воспринял его предложение как самую естественную вещь и легко согласился на брак своей дочери и Родни. А теперь каждый нерв его тела изо всех сил выражал свой протест.

Филлида ждет его в Камфилде, а Лизбет — ее сводная сестра.

Родни сидел, уставившись в пространство перед собой, и барабанил пальцами по подлокотникам, пока боцманские дудки не известили его, что на борт поднимаются очередные важные лица. Огромным усилием он переключил мысли на текущие дела, связанные с кораблями и грузом. Сейчас решительно недосуг сидеть в каюте и предаваться тягостным раздумьям. Лизбет уехала, и на время ему придется выкинуть ее из головы.

Родни поднялся, чувствуя, что ореол его торжества померк. Солнце ушло с неба, и он ощутил, как со всех сторон его продувает пронизывающий ветер одиночества.

Ускорить течение дел представлялось нелегкой задачей, поскольку чиновники отнюдь не были в этом заинтересованы. Как бы Родни ни мучился, как ни кипел от раздражения, сидя в Плимуте, он не мог поторопить клерков, которые, поскрипывая гусиными перьями, мелким паучьим почерком составляли подробнейшую опись предметов, привезенных на «Морском ястребе» и «Святой Перпетуе».

Лизбет, ожидавшая его в Камфилде, чувствовала, как с каждым днем его отсутствие делается все невыносимее. Она решительно не могла занять себя нарядами, которые в спешном порядке мастерились для нее под руководством Катарины. Платья шили из атласа, парчи и бархата, отделывали тончайшим кружевом. Ничего подобного ей еще не доводилось носить.

Но наряды казались Лизбет такими же нереальными, как и все остальное, в настоящем и будущем. Только прошлое представлялось реальностью, и это прошлое Лизбет вспоминала каждое мгновение дня и ночи, лелеяла и хранила в сердце, как сокровенный секрет, которой невозможно разделить ни с кем.

Даже бледное испуганное лицо Филлиды и ее тайный страх перед предстоящим браком казались несущественными по сравнению с воспоминаниями о Родни. В то, что он, такой сильный и мужественный, переполняемый энергией, мог иметь что-то общее с вялой, несчастной Филлидой, просто не верилось. Сводная сестра никогда не казалась Лизбет особенно сильной личностью, а теперь, когда она проводила дни, проливая слезы в полумраке зашторенной кровати или стоя на коленях у своего prie-dieu, умоляя Небесного Отца избавить ее от Родни, в ней и вовсе появилось нечто призрачное.

Лизбет сознавала, что ее любовь безнадежна, и все же не могла стонать и жаловаться на жизнь. Любовь, даже несчастная, вливала в нее жизненные силы, ей хотелось кричать, смеяться, хлопать в ладоши, рассказывать всему миру о своей любви. Теперь она знала, что ее объединяет с Родни по крайней мере одна общая черта — неистребимое жизнелюбие. Они оба были молоды и, повинуясь духу своего времени, жаждали приключений, славы, свершений, великих побед.

Лизбет чувствовала иногда, что если увидит Родни, то сумеет объяснить ему это, но сознавала, что, когда он приедет в Камфилд, ей придется отойти в сторонку и смотреть, как он заключает в объятия Филлиду.

Однажды вечером Лизбет уговорила сводную сестру встать с кровати, спуститься вниз и посидеть с ней у камина. Она подумала со вздохом, что ослабевшая от слез и гнетущих ожиданий, изнуренная страхом Филлида по-прежнему красива. В глазах ее, особенно ярких по сравнению с прозрачностью белой кожи, отражался накал чувств, стремление души к заоблачным сферам. Волосы, светло-золотистые, как солнце после дождя, обрамляли лицо, бледное и исхудавшее, но не утратившее совершенных очертаний.

Да, она была даже еще красивее, чем тогда, когда Родни видел ее в последний раз.

Сэр Гарри торопил Лизбет, настаивал, чтобы она отправлялась наконец в Лондон, но Лизбет не смела покинуть Камфилд до приезда Родни. Необходимо было посвятить его в сочиненную ею легенду о гибели брата, прежде чем он разрушит ее неосторожным или необдуманным словом.

Со дня своего возвращения Лизбет не приближалась к дому Кинов, не наводила справок об Эдите. Иногда ей приходило в голову, что девушка может умереть от голода за закрытыми ставнями, если ее друзья не придут ей на помощь и не переправят в Испанию. Возможно, это было жестоко, но судьба Эдиты Кин оставляла Лизбет равнодушной.

Она была озабочена тем, как сохранить доброе имя семьи и подкрепить заблуждение отца относительно смерти Френсиса. Она не сомневалась, что Родни поможет ей в этом, но дни бежали, а он все не приезжал, и сэр Гарри не на шутку тревожился, что место фрейлины отдадут другой знатной девице.

У Лизбет не было времени подумать о том, что может ожидать ее в Лондоне. Она думала только о Родни и о том мгновении, когда они снова увидятся.

Родни приехал вечером — ненастным холодным вечером. Весь день дул порывистый ветер со снегом, и Лизбет надеялась, что Родни доберется до Камфилда засветло. Она посылала слуг следить за дорогой и пообещала наградить их, если они сообщат ей о его приезде прежде, чем всем остальным. Но невозможно было заставить их дежурить всю ночь.

Семья сидела за ужином, когда сэра Гарри известили о приезде мастера Хокхерста. Все торопливо проследовали из столовой в парадную залу и увидели Родни, который стоял у камина, готовясь их приветствовать. Лизбет почувствовала, как при виде его у нее сердце перевернулось в груди. Как она могла забыть, насколько он красив, какие у него широкие плечи, как легки и непринужденны движения…

Она смотрела, как он здоровается за руку с ее отцом, как склоняется над ручкой Катарины. А когда он повернулся к Филлиде, Лизбет зажмурилась. Она боялась увидеть лицо Родни, созерцающего изысканную прелесть Филлиды. Она слышала, как он говорит какие-то слова, которых не разобрала, а затем его голос, бодрый, веселый, опьяняющий, произнес ее собственное имя:

— Лизбет! Малышка Лизбет, неужели вы меня забыли? — Он завладел обеими ее руками, и в следующую секунду Лизбет уже улыбалась ему, а невыразимая радость, переполнившая все ее существо, заставила забыть обо всем на свете.

— Родни! Ах, Родни…

Она словно со стороны услышала, как шепчет его имя, но в ту же секунду, отвечая улыбкой на его улыбку и гадая, не слышат ли окружающие учащенный стук ее сердца, вспомнила, о чем срочно должна предупредить его.

Крепко держа Родни за руки, предупреждающе впившись пальцами в его запястья, она произнесла:

— Я сказала отцу о Френсисе! — На лице Родни мелькнуло удивление, и Лизбет быстро добавила: — Я рассказала, как он погиб на борту «Святой Перпетуи» в сражении с испанским галионом. Я рассказала, как храбро он вел себя и как все мы им гордились.

Выражение лица Родни изменилось, и Лизбет догадалась, что он понял ее правильно. Она почувствовала успокаивающее пожатие его пальцев, после чего он живо повернулся к сэру Гарри.

— Мне так жаль, сэр, что наряду с хорошими новостями мы привезли вам и печальные.

Сэр Гарри положил на плечо Родни свою тяжелую ладонь.

— Я горжусь, что потерял сына при таких обстоятельствах, — сказал он. — Но мы поговорим об этом в другой раз. Не следует позволять личному горю омрачать радость вашего возвращения.

Лизбет облегченно вздохнула. Опасный момент остался позади. А слуги уже спешно несли в столовую вино и новые закуски. Потом Лизбет слушала, как Родни разговаривает с отцом, и ей представлялось, что они снова сидят за столом в кают-компании. Но сейчас с ними была еще и Филлида. На ее щеках проступил нежный румянец, а губы, давно отвыкшие улыбаться, по-настоящему улыбались!

«Она начинает привыкать к нему», — сказала себе Лизбет, и боль, которую она при этом ощутила, не на шутку ее испугала.

Родни разговаривал в хорошо знакомой Лизбет манере, изредка позволяя себе подкреплять энергичным жестом слова, которые, впрочем, и не нуждались в этом, столько в них было огня и силы. Лизбет, беседовавшая с ним множество раз, теперь наблюдала за впечатлением, которое оказывают его слова на членов ее семьи.

Сэр Гарри непринужденно развалился в кресле и, казалось, полностью расслабился, но лицо его выражало живейшее внимание ко всему, сказанному гостем. Катарина поставила локти на стол, положила подбородок на ладони и не отводила взгляда от губ Родни, глаза ее слегка щурились, а ее собственные губы соблазнительно морщились.

И Филлида тоже слушала! Лизбет, следившая за сестрой, заметила, что та искренне увлечена рассказами Родни. Она немного подалась вперед, так что ее изящно посаженная головка и безупречные плечи смотрелись особенно выгодно.

Лизбет поняла вдруг, что больше не вынесет. Когда Родни вышел из комнаты, чтобы заплатить за лошадей, на которых приехал из Плимута, своим провожатым, пожелавшим двинуться в обратный путь на рассвете, Лизбет уцепилась за эту возможность.

— Я поеду в Лондон завтра утром, — сказала она. — Теперь, когда мастер Хокхерст вернулся, мне неприлично задерживаться дольше.

Лицо сэра Гарри выразило облегчение.

— Тем более, что платья готовы, — подхватила Катарина.

Лизбет нисколько не сомневалась, что мачехе не терпится с ней распрощаться. Прежде чем Родни вернулся, Лизбет вышла, чтобы подняться к себе, но, проходя по холлу, внезапно столкнулась с ним лицом к лицу. Она быстро оглянулась и, никого не увидев, положила ладони ему на предплечья и быстро прошептала:

— Френсис мертв. У меня нет времени рассказывать, как и почему он умер, но говорите отцу и всем прочим, что он вел себя храбро, и вы гордитесь им. — Она умоляюще смотрела на него.

— Я сделаю, как вы просите, — пообещал Родни.

— Спасибо. Ах, как я вам признательна. — Ее полные благодарности глаза встретились с глазами Родни, и слова замерли на ее губах. Они стояли так близко друг от друга, что она расслышала, как он судорожно вздохнул воздух. На мгновение все вокруг закружилось и исчезло. Они с Родни оказались одни на краю света, где ничего и никого больше не было, кроме них двоих.

Но в следующую секунду, как гром среди ясного неба, грянул голос сэра Гарри:

— Возвращайтесь к огню, Хокхерст. Боже милостивый, здесь холодно, как в церковном приюте!

Лизбет оглянулась через плечо. Ее отец стоял в дверях парадной залы с бокалом в руке.

— Уже иду, сэр, — ответил Родни. — Мы с Лизбет как раз обмениваясь впечатлениями о плавании.

— Если девчонка еще не наговорилась, ведите ее назад к огню, — раздраженно сказал сэр Гарри.

Но Лизбет уже взбегала вверх по лестнице.

— Спокойной ночи, Родни! — Ее голос отразился от стен холла многократным эхом. Если Родни и ответил ей, она не расслышала его. Дверь спальни за ней закрылась. Лизбет села к туалетному столику. Он вернулся к Филлиде! Она надеялась, что ее сестра поднимется наверх вместе с ней, но Филлида, у которой еще несколько дней назад недоставало сил, чтобы подняться с кровати, теперь как ни в чем не бывало сидела и слушала Родни.

Лизбет позволила няне снять с себя и убрать одежду и сделала вид, что ложится. Но она знала, что сегодня ей не заснуть. Она взяла книгу и попыталась читать, но два часа спустя, услышав, как остальные поднимаются по лестнице в свои спальни, поняла, что ни одно слово из переворачиваемых ею страниц не проникло в ее сознание.

Они снова под одной крышей с Родни! Она часто думала о нем, когда он лежал на своей койке на другом конце корабля, но теперь, когда он был в Камфилде, ее родном доме, Лизбет казалось, что он гораздо ближе к ней, чем прежде. Лизбет вспоминала опасности, которые они вместе преодолели, и гадала: а не думает ли он о ней сейчас, лежа на мягком пуховике в роскошно обставленной гостевой спальне?

Потом ей вспомнилось, как смотрела на него Филлида за обеденным столом, и она поняла, что тешит себя глупой надеждой. Дон Мигуэль находил ее прелестной, но разве могла она сравняться красотой с бело-золотистым очарованием сводной сестры?

Лизбет задула свечи, вылезла из-под одеяла, раздвинула шторы и села на подоконнике, вглядываясь в темноту. Она услышала завывание ветра, стук дождевых капель по оконной раме, и ее охватило острое чувство одиночества. Умер Френсис, умерла мама, не осталось ни одного по-настоящему близкого ей человека. Завтра она уедет отсюда и, возможно, служа королеве, сумеет забыться.

Лизбет долго слушала, как часы отбивают четверть за четвертью, а потом, должно быть, заснула, потому что, проснувшись от холода, увидела себя сидящей на подоконнике в неудобной позе, а за окном брезжил серый рассвет. День снова обещал быть пасмурным, но Лизбет это порадовало — ничто не будет напоминать ей о ярком карибском солнце.

В девятом часу Лизбет, позавтракав у себя, спустилась вниз. У двери ее ждали эскорт слуг и лошадь, а багаж был погружен в возок, в котором вместе с ней ехала в Лондон няня. Лизбет хотела попрощаться с Филлидой, но ей сказали, что Филлида спит. Лизбет знала, что и Катарина никогда не поднимается в такую рань, и испытала облегчение от того, что не придется прощаться с мачехой.

Но отец был уже на ногах, как она и ожидала. Он энергично расцеловал ее, наказал следить за своим поведением и вложил ей в руки тяжелый кошелек.

— Когда понадобятся деньги, немедленно присылай за ними в Камфилд, — прочувствованно произнес он.

— Спасибо, отец.

Но она понимала, что сэр Гарри расщедрился не столько ради нее самой, сколько ради должности, которую ей предстояло занять при королеве и которую он рассматривал как дань уважения его достоинству. Лизбет попрощалась с собравшимися в холле слугами, после чего егерь подсадил ее на любимую лошадь.

Сейчас она выглядела совсем иначе, чем тогда, когда скакала верхом по лугам Камфилда. Чтобы не шокировать лондонцев, Лизбет отказалась от своих любимых коротких бриджей и длинных ботфортов. В дорогу она надела зеленую бархатную амазонку с широченной юбкой и шапочку с канареечного цвета султаном, спускавшимся почти до плеч.

Руками в перчатках Лизбет подобрала поводья и уже хотела отдать приказание трогаться, но тут увидела, как кто-то вышел из двери дома и быстро направился к ней. Она почувствовала, как сердце бешено заколотилось в ее груди.

— Вы разве уезжаете, Лизбет? — Ей показалось, что в его голосе прозвучал испуг.

— Да, в Лондон. Отец расскажет вам, что я собираюсь стать фрейлиной королевы.

— Я не знал об этом… — Что-то еще, кроме удивления, промелькнуло в его лице, или ей это только показалось? — Мы с вами даже не побыли наедине, — добавил он. — А нам надо очень многое обсудить.

— Боюсь, мне уже пора ехать, — быстро сказала Лизбет, боясь, что не выдержит и потеряет контроль над собой. Ей еще ничего так не хотелось в жизни, как наклониться и прижаться губами к его губам, невзирая на неминуемый жуткий скандал, который вслед за этим разразится. Она опустила глаза, не смея снова взглянуть на него.

— Мне пора, — повторила она, трогая лошадь с места. — Все уже готово.

Лошадь пошла вперед, ускоряя шаг.

— Лизбет, я прошу вас…

Цокот копыт заглушил его голос. Лизбет не нужно было оглядываться — она и так знала, что он стоит на дороге, глядя на удаляющуюся легкой рысью кавалькаду. Не оглянуться было мучительно трудно. Несмотря на холодный день, Лизбет почувствовала, как на лбу у нее выступил пот. Впереди показались ворота. Все, больше он не может провожать ее взглядом, она скрылась из виду за поворотом аллеи.

Ей захотелось зарыдать во весь голос, крикнуть громко, чтобы он услышал, что она любит его. Но, конечно, она не сделала ничего подобного и продолжала ехать по узкой извилистой дороге, ухабистой и изрытой, которой вскоре предстояло слиться с широким трактом, ведущим прямиком в Лондон.

Разумеется, Лизбет бывала в Лондоне по разным поводам. Сити, который называли «кладовой» и «торговым центром» Европы, никогда не оставлял ее равнодушной. Едва вдали показалась старая зубчатая городская стена, Лизбет почувствовала, как ее охватывает волнение. Невзирая на погоду, и осенью и зимой Лондон всегда был для нее прекрасным.

Сегодня его башни и шпили серебрились на фоне хмурого неба, а Темза была густого цвета жидкого серебра, и в ней как в зеркале отражались десятки белоснежных лебедей. Эти лебеди являлись такой же неотъемлемой частью реки, как ее баркасы. Лизбет обожала ездить по воде, да и многие предпочитали передвигаться по реке, поскольку находили этот способ гораздо более приятным и безопасным, чем путешествие по английским дорогам.

Но сегодня, когда Лизбет проезжала по оживленным лондонским улицам, она успела бросить на Темзу лишь мимолетный взгляд. Как всегда, шум и суета большого города развлекали ее и придавали ей бодрости.

Лоточники мужского и женского пола зазывали покупателей, расхваливая свой товар: яблочные пирожки, моллюсков, горячие овсяные лепешки. Нараспев предлагал свои услуги трубочист, а хорошенькие продавщицы цитрусовых даже пели специальную песенку, рекламирующую заморский товар, и их звонкие чистые голоса плыли над толпой.

Лизбет и забыла, сколько всего можно увидеть и услышать в Лондоне. Вот мимо пробежали потные слуги с зашторенными носилками. Негоцианты с невозмутимыми лицами шагали на биржу в своих длинных, отделанных мехом плащах, поверх которых висели дорогие цепи. Блистательные кавалеры в шелках, атласе, драгоценностях расхаживали с важным видом, представляя великолепное зрелище и вызывая зависть провинциалов в домотканых кафтанах с синими сатиновыми рукавами, обвисших бриджах, зеленых шотландских шапочках и серых грубошерстных чулках.

Лизбет ехала вдоль Чипсайда, одной из главных лондонских магистралей. Это была широкая мощеная улица, знаменитая своими посудными лавками, с выставленными в витринах блюдами из золота и серебра. Но все, кто приезжал в Лондон, хорошо знали, что долго бродить по его окольным улочкам вовсе небезопасно.

В Лондоне было великое множество грязных перенаселенных улиц, на которых Елизавета безуспешно пыталась воплотить в жизнь правило: «Каждой семье — отдельный дом». Но почтенные мужи государственного совета опускали руки, оказываясь в путанице узких проходов и тупиков, затененных облезлыми фасадами, вопиюще грязных вследствие обычая обитателей выплескивать помои непосредственно за дверь.

В привилегированной части Сити при каждом доме был собственный сад, и, хотя в это время года сады стояли голые, Лизбет знала, что весной и летом в них благоухают цветы, зреют фрукты, шелестят тенистые деревья.

Но сейчас некогда было тосковать по красотам теплых сезонов: к Лизбет со всех сторон устремились разукрашенные лотки со всякой всячиной на поднятых вверх руках.

— Севильские апельсины, отборные лимоны!

— А вот мази для избавления от мозолей.

— Что угодно госпоже? Есть все! Покупайте, сударыня. Выбирайте: булавки, шпильки, подвязки, испанские перчатки, шелковые ленты.

— Не желаете ли белил для вашего личика, барышня?

Со смехом отстраняя назойливых коробейников, Лизбет наконец выехала к строгой внушительной громаде дворца. Глядя на огромное, вытянутое в длину серое здание, выходящее фасадом на реку, где у причала покачивались королевские прогулочные баркасы, Лизбет на мгновение испытала страх. Ей захотелось обратно в Камфилд, под сень своей старой спальни с окнами, глядящими в парк и на озеро.

Но, мысленно пожав плечами, она велела себе не глупить. Надлежало быстрее забыть Камфилд и все с ним связанное. Перед ней лежала новая увлекательная жизнь, в которой конечно же не было ничего страшного.

Но все же трудно было не испытать благоговения, глядя на дворец, а прежде чем Лизбет добралась до фрейлинских апартаментов, она десятки раз ловила себя на том, что изумляется и трепещет. От торжественной красоты высоких галерей, увешанных картинами и искусно вытканными гобеленами, у нее захватывало дух. Из стрельчатых с частыми переплетами окон многочисленных коридоров, приемных и лестничных площадок открывался вид на зеленые лужайки для игры в шары.

«Я никогда не найду пути назад», — подумала в смятении Лизбет, на миг почувствовав себя пожизненной пленницей монументального лабиринта, из которого не было выхода. Но когда она наконец добралась до фрейлинских апартаментов, то не могла не прийти в восхищение. Окна выходили прямо на Темзу!

По спокойной водной глади скользили прогулочные баркасы, принадлежавшие аристократам, чьи дома выстроились вдоль реки на всем протяжении от Уайтхолла до Сити, и крупным судоходным компаниям. Между берегами сновали перевозчики с громкими предостерегающими криками. Совсем рядом с судами бесстрашно плавали лебеди, ничуть не пугаясь речного транспорта, величественно изгибая свои изящные длинные шеи или погружая их в воду, словно отыскивали на речном дне сокровища.

Лизбет всплеснула руками.

— Какая прелесть! — воскликнула она и, обернувшись, увидела расплывшееся в улыбке нянино лицо.

— Ну еще бы не прелесть, — наставительно произнесла няня. — Ведь это дворец самой королевы, таким ему и надлежит быть.

Лизбет рассмеялась. Катарина проявила несвойственное ей великодушие, позволив взять с собой няню. Сначала она предлагала молодых горничных, но Лизбет настаивала, и после длительных словопрений няне было позволено сопровождать свою питомицу.

— Идем гулять по Лондону! — воскликнула Лизбет, беря старушку под руку.

— У меня нет времени на прогулки, — строго возразила няня. — Надо распаковать вещи и бог знает о чем еще предстоит позаботиться. — И она поспешила навстречу носильщикам, тащившим багаж, чтобы отдать им распоряжения. Лизбет проводила ее звонким смехом и снова повернулась к окну. Вид баркасов напомнил ей Родни. Впрочем, он постоянно присутствовал в ее мыслях, и теперь она словно наяву услышала его голос, окликавший ее, когда она спешила от него прочь по камфилдской аллее.

Следовало ли ей задержаться? Задавая себе этот вопрос, она в то же время понимала, что поступила правильно, оставив Родни Филлиде. Лизбет беспокойно прошлась по комнате. Она не могла даже мысленно соединить этих двоих. Ее сверстницы по всей Англии сегодня завидовали бы ей — новой фрейлине ее величества, новой обитательнице Уайтхолла. О ней станут говорить с почтительным уважением, она будет вызывать всеобщий интерес. Лизбет до сих пор до конца не верилось, что она оказалась во дворце и в ближайшие часы предстанет перед самой выдающейся женщиной в мире — Елизаветой, на которую все народы смотрят с восхищением и завистью, а собственные подданные — с восторгом и обожанием.

Ей, Лизбет, предстоит служить этой великой королеве и постоянно находиться в ее внушающем благоговение блистательном обществе. Но, глядя на оживленную реку из окон Уайтхолла и думая о своем необыкновенном везенье, Лизбет понимала, что все это великолепие, вся роскошь потрачена на нее впустую. Все, что ей было нужно на свете, — это надежные объятия одного-единственного мужчины, а все королевские почести, всю мировую славу она променяла бы на его поцелуй…