Влюбленная в море

Глава 3

Лизбет лежала в темноте и прислушивалась. Ее окружала тишина давно уснувшего большого дома. Из парка доносилось уханье совы, где-то далеко в лесу изредка тявкали лисицы и скрипела сойка. Обычные звуки, которые слышишь, просыпаясь ночью, давно знакомые и так ею любимые, что Лизбет иногда просыпалась специально, чтобы послушать их. Они были частью ее жизни, и она гордилась, что может объяснить каждый из них.

Но сегодня она пыталась уловить другие звуки. Напряженно замерев в мягкой постели, Лизбет ждала, что вот сейчас тихо скрипнет входная дверь и на широкой дубовой лестнице послышатся шаги.

Два-три часа назад она услышала, как кто-то спускается вниз, и, заинтересовавшись, кто может красться по дому ночью, открыла дверь и выглянула в коридор. И успела на краткий миг увидеть фигуру со свечой в руке, тут же исчезнувшую за поворотом лестницы. Этого мгновения ей было вполне достаточно, чтобы узнать Френсиса, одетого в шляпу и плащ. Она подавила желание побежать за ним и спросить, куда он идет: ответ и без того был слишком очевиден.

Риск, на который решился Френсис, ужаснул ее. Было еще не поздно, и отец вполне мог тоже услышать, как Френсис открывает дверь спальни и спускается вниз. Но она предвидела, что никакие уговоры не заставят брата отказаться от его намерения, а спорить с ним — означало только увеличить опасность.

Она тихо затворила дверь и заставила себя вернуться и лечь в кровать. Но заснуть уже не смогла. Она мысленно представляла, как Френсис идет через парк, проходит через ворота с будкой привратника. Дорога до дома Кинов не займет много времени, но дальше воображение отступало, зато ее начинали осаждать многочисленные вопросы. Неужели Френсис решился в такой час покинуть дом, чтобы весело провести время со своими друзьями на поздней вечеринке? Или тут кроется нечто более зловещее?

Лизбет слишком часто слышала доводы отца против доктора Кина, чтобы их забыть. Несомненно, доктор был человек умный. Результаты его опытов принесли ему научное и общественное признание, и все же в этом человеке всегда было нечто странное и подозрительное. Он крайне редко рассказывал, как жил до возвращения в Англию. То, что он провел в Испании много лет, было общеизвестно. Ходили слухи, что у него есть друзья, которые приходят к нему поздно вечером в плащах и шляпах, и, пока они находятся в доме, слуг к ним не допускают, а прислуживают им сам хозяин или его дочь.

Болтали, что эти гости — иезуиты, члены миссии, прибывшей в Англию в 1580 году и наделавшей много шума. Иезуиты утверждали, что их цель — спасение душ, что им запрещено вмешиваться в политику, но правительство объявило их провокаторами, работающими во вред королеве. Несмотря на угрозу строгого наказания, ожидавшего их в случае поимки, святые отцы продолжали свое дело, и с поразительным успехом. Они перемещались по стране замаскированные, прятались в домах знатных людей и вдохновляли католиков пылом своей фанатичной веры. А то, что за ними охотились, что их преследовали и гнали, только придавало им ореол мучеников.

Лизбет знала, что ее брату придется плохо, если обнаружится, что он встречается с иезуитами в доме доктора Кина или в любом другом месте. Долгом сэра Гарри Гиллингема, как главы судебной и исполнительной власти графства, было блюсти интересы королевы, а также выявлять и обезвреживать ее врагов. Отец часто повторял, что доктор Кин кажется ему человеком ненадежным, но до сих пор никаких конкретных свидетельств против доктора представлено не было, а интерес королевы к его работе усыпил подозрительность многих ее верных подданных, по крайней мере в данный момент.

Лизбет не нравились визиты Френсиса в дом Кинов скорее из чисто женских соображений. Она не доверяла Эдите, считала, что внимание, которое та оказывает ее брату, — чистое притворство. Эдита ценила в мужчинах самостоятельность и пылкость, а меланхоличный Френсис, по мнению Лизбет, мог скорее вызвать у дочки доктора насмешки.

Но не оставалось сомнений, что девушка поощряла ее брата, а вот ради чего — на этот вопрос Лизбет ответить не могла. Эдита была первой девушкой, вызвавшей интерес Френсиса. Обычно он едва обращал внимание на появлявшихся в доме женщин и разговаривал с ними только из вежливости. В свободное от занятий время он предпочитал одиночество, увлекался чтением и сочинительством стихов, что вызывало постоянное раздражение отца, зато доставляло Френсису ни с чем не сравнимое удовольствие.

Внезапно со стороны лестницы послышался шум, заставивший Лизбет резко сесть на кровати. Неужели Френсис наконец-то вернулся? Она всей душой надеялась на это. Но тут же поняла, что услышанный ею звук был всего-навсего потрескиванием деревянной панели. Снова все стало тихо, но тревога заставила Лизбет выбраться из постели и подойти к окну.

Снаружи было сыро и холодно. Вечером шел дождь, небо покрывали тяжелые облака, сквозь которые с трудом пробивалась луна, все же давая возможность разглядеть высокие темные силуэты деревьев в парке. И на траве под их кронами, и в аллее не заметно было никакого движения. Лизбет вздохнула. Свежий ночной воздух заставил ее зябко поежиться. Какой прок стоять здесь, дожидаясь Френсиса? И все же беспокойство и досада продолжали удерживать ее у окна.

Теперь она жалела, что не догнала брата на лестнице и не уговорила не уходить. Хотя, конечно, он не послушался бы ее. Как и все слабые люди, Френсис временами бывал невероятно упрям.

На лестнице снова раздался какой-то шум, и, решив, что проглядела Френсиса в саду, Лизбет открыла дверь, надеясь увидеть на ступенях слабое мерцание свечи. Но там были лишь темнота и пульсирующая тишина спящего дома. Лизбет постояла немного и вдруг уловила непонятные звуки, доносившиеся из-за соседней двери, там была спальня Филлиды.

Несколько мгновений Лизбет колебалась. Она еще раз взглянула в сторону парадной лестницы с резной балюстрадой и геральдическим деревом на стене. Если бы только появился Френсис! Но лестница по-прежнему была пуста. Девушка опасливо взглянула на дубовую дверь спальни в противоположной стене коридора, которую занимали ее отец и мачеха.

Звук, долетавший из комнаты Филлиды, все не прекращался, и Лизбет решилась. Она прикрыла свою дверь, перебежала босыми ногами по отполированным половицам, подняла дверную щеколду и вошла.

Филлида стояла на коленях у алькова. Свечи на столике догорали, но при их скудном свете Лизбет разглядела, что Филлида уронила голову на руки, а ее плечи сотрясаются от судорожных рыданий. Она быстро закрыла дверь и перепорхнула через комнату.

— Филлида, дорогая, что случилось? — спросила она, обнимая сводную сестру за плечи.

Услышав голос и почувствовав прикосновение, Филлида перестала плакать и замерла, напряженно вскинув плечи. Ей было явно неприятно, что ее потревожили.

— Уходи, — глухо, но отчетливо выговорила она.

— Нет, я не уйду, — тихо сказала Лизбет, — пока ты не расскажешь, что тебя так расстроило.

Филлида подняла на нее глаза. Ее лицо было бледным и осунувшимся, все мокрое от слез, словно она плакала уже давно.

— Я хочу остаться одна. Ты специально делаешь мне назло?

— Ты очень несчастна, Филлида, — удивленно произнесла Лизбет. — Ты плачешь из-за Родни?

— Ты называешь его Родни? — Выговаривая это имя, Филлида скривила губы.

— Почему же нет, если он станет моим родственником? — спросила Лизбет. — Не горюй о нем, его ждет удача. Я уверена в этом так же твердо, как в том, что завтра утром взойдет солнце. Ты же знаешь, я в таких вещах не ошибаюсь. Я прочла это на его лице — или все дело в энергии, которую он излучает. Во всяком случае, я наверняка знаю, что он вернется богатым и знаменитым, и тогда вы сможете сыграть свадьбу.

Пока Лизбет говорила, Филлида молча смотрела на нее, потом сдавленно застонала и закрыла лицо ладонями.

— Свадьбу… — прошептала она с выражением ужаса, заставившим Лизбет замолчать и изумленно уставиться на нее. Она наконец заметила, что стоящая на коленях Филлида вся дрожит. Ее ночная рубашка была кружевной и слишком легкой, а в комнате царила прохлада.

— Ты так простудишься, — воскликнула Лизбет. — Забирайся в кровать, Филлида, тогда и поговорим. Ложись быстрее.

Она обхватила сестру, помогая ей подняться. Филлида отняла руки от лица и вяло позволила отвести себя на большую дубовую кровать с четырьмя столбиками и пологом из китайского шелка. Лизбет подоткнула вокруг нее простыни, а покрывало набросила себе на плечи.

— Расскажи же, в чем дело, — ласково попросила она, беря Филлиду за руку. Та устало отвернулась.

— Я не могу, — пробормотала она.

— Ты должна, — настаивала Лизбет. — Все равно тебе больше не с кем поговорить. Катарина не станет тебя слушать, да я уверена, ты и сама не захочешь делиться с ней секретами. Расскажи мне все, Филлида. Горе легче переносить, если с кем-то им поделишься.

— Тут нечего рассказывать, — упрямилась Филлида.

— Тогда почему ты плакала? — спросила Лизбет.

Филлида попыталась высвободить руку из теплых пальчиков Лизбет.

— Все равно ты не поймешь, — сказала она.

— Давай проверим, — ответила Лизбет. — Ведь это из-за Родни, правда? Неужели ты не хочешь выходить за него?

Она увидела, как Филлида сжала губы, и поняла, что попала в точку.

— Ты его не любишь, в этом все дело, — продолжала она. — Наверное, ты любишь кого-то еще — другого мужчину?

— Никого я не люблю, — торопливо ответила Филлида.

— Но тогда я тебя действительно не понимаю, — сказала Лизбет. — Если у тебя никого нет, ты должна радоваться, что выходишь за Родни. Мне лично он нравится. Я уверена, что он тебя не обидит. Да он любит тебя!

Она на миг, зажмурилась и вспомнила, как Родни смотрел на Филлиду, склонившуюся над вышиванием, и выражение его глаз, когда он прощался с ней на ночь. Это был взгляд человека, нашедшего бесценное сокровище.

— Я не могу стать его женой! — Эти слова Филлида проговорила с таким страданием в голосе, словно они разъедали ей душу.

— Почему? — спросила Лизбет. — Ведь придется же тебе, в конце концов, за кого-нибудь выйти.

— Нет! Нет! Нет! — вскричала Филлида и неожиданно разрыдалась снова.

— Ох, бедняжка Филлида! — Лизбет порывисто протянула к ней руки, Филлида бессильно уронила ей голову на плечо, и Лизбет, обняв сестру, принялась укачивать ее, как укачивает мать испуганное дитя. — Если ты так переживаешь, тебе, конечно, не стоит выходить за него. Скажи отцу, а он объяснит Родни. Я уверена, отец не станет тебя неволить.

Филлида продолжала плакать.

— Все-таки мне странно, что он тебе до такой степени не нравится, — недоумевала Лизбет. — Но ты еще найдешь человека, который тебе понравится. Мне казалось, ты выберешь сэра Ричарда Сэнтона или мастера Томаса Хантера, которые ухаживали за тобой в прошлом году. Они тогда часто к нам наведывались, но так и не попросили твоей руки.

Филлида молчала. Внезапное подозрение заставило Лизбет спросить:

— Филлида, неужели ты сама прогнала их?

— Да, — тихо, но отчетливо произнесла Филлида.

— Но как же? — изумилась Лизбет.

— Я сказала им, что никогда не смогу жить с ними как… жена. — Она прошептала это еле слышно, но Лизбет все-таки услышала.

— Филлида! — Она не могла прийти в себя от изумления. Все ее смятение выразилось в этом возгласе.

— Они мне поверили и ушли, — сказала Филлида. — Но с мастером Хокхерстом я почему-то не смогла заговорить о таких вещах. Мне показалось, что это на него не подействует. Он хотел остаться со мной наедине, чтобы добиться моей близости… Он хотел меня поцеловать… пытался… но я сумела от него ускользнуть.

Она сказала все это тихим шепотом, но таким горьким и болезненным, словно у нее кровоточила открытая рана. Лизбет невольно обняла ее крепче.

— Но я не понимаю, — повторила она. — Почему ты боишься, что Родни тебя поцелует? Это не так уж неприятно…

— Ни один мужчина не дотронется до меня! — Филлида высвободилась из рук Лизбет, при свете свечей ее лицо казалось совсем белым, глаза неестественно расширились. — Неужели ты правда не понимаешь? Ни один мужчина не назовет меня своей.

— Ты хочешь сказать, что всех их ненавидишь? — робко пробормотала Лизбет.

— Да, ненавижу! — с жаром подтвердила Филлида. — Но нет, «ненавижу» — это не то слово, мы не должны испытывать ненависть ни к кому. Но я не могу принадлежать ни одному из них. Мое тело не может быть отдано мужчине. Оно… предназначено для иного.

— Филлида, неужели ты — католичка? — хрипло выговорила Лизбет. Филлида кивнула. На несколько мгновений Лизбет лишилась дара речи.

— Но как… как ты стала католичкой? — наконец, запинаясь, выговорила она.

— Ты помнишь мистера Эндрюса?

— Учителя французского? Ну конечно. Ты хочешь сказать, это он?..

— Он рассказал мне то, что я жаждала услышать. Я всегда знала, что от нас многое скрывают. Несколько раз, когда все считали, что мы катаемся верхом, он брал меня с собой в дом своего друга, где служили мессу. Обряд надо мной произвел священник, который прятался у них. Да, я католичка, Лизбет, и больше всего я хочу стать монахиней.

Лизбет некоторое время ошеломленно молчала, потом нагнулась и поцеловала сестру в бледную щеку:

— Ты храбрее, чем я тебя считала.

От ее ласкового тона у Филлиды навернулись слезы на глаза.

— Ты поняла! — воскликнула она. — Я и не надеялась, что в этом доме кто-то способен меня понять.

— Не буду притворяться, что понимаю твои чувства, — ответила Лизбет. — Но я восхищаюсь тобой, потому что ты поступаешь по-своему. Я-то считала, что тебя просто никто и ничто на свете не интересует. Вот как мы можем ошибаться даже в тех, кого, казалось бы, прекрасно знаем.

— Я не смела никому открыться, — вздохнула Филлида. — Кроме того, нечестно вовлекать вас в мои секреты.

— Подумать только, мистер Эндрюс был католиком, а мы даже не догадывались!

— Он все время боялся, что его разоблачат, — сказала Филлида. — Я тоже боюсь, что отец меня раскроет.

— Отец ни за что не догадается, если только ты сама ему не скажешь, — возразила Лизбет. — Но если ты откажешься обручиться с Хокхерстом, он найдет это странным.

— Знаю, — ответила Филлида. — С теми другими я успевала поговорить прежде, чем они обратились к отцу. А мастер Хокхерст попросил моей руки сразу же, как только сюда явился.

— Он хотел одолжить у отца денег на покупку корабля, а жениться решил еще до того, как тебя увидел, но когда он тебя действительно увидел, то сразу влюбился — вот как это случилось, — задумчиво проговорила Лизбет.

— Теперь это все равно. Я не могу стать его женой. Всемилостивый Иисус! Не могу. Я написала мистеру Эндрю-су письмо, где прошу его помочь мне.

— Ты уже отправила письмо? — спросила Лизбет.

— Да, сегодня, — ответила Филлида. — Я дала его одному из слуг, чтобы он отнес его в Хатфилд. Он ушел сразу же, так что отец точно не имел возможности перехватить его.

— Или Катарина, — добавила Лизбет. — Она опаснее, чем отец, она очень подозрительная и приложит все усилия, чтобы поймать нас на чем-нибудь недозволенном.

— Да, я знаю. Меня она просто презирает, считает дурочкой, неспособной найти себе мужа. Но тебя она боится и по-настоящему завидует тебе.

— С чего бы это? — удивилась Лизбет.

Осунувшееся, печальное лицо Филлиды внезапно осветилось улыбкой.

— Ты очень хороша собой, малышка Лизбет. Я надеюсь, что ты встретишь человека, который полюбит тебя, и которому ты сможешь ответить взаимностью.

Лизбет молчала, и Филлида заговорила снова:

— То, что другим может казаться божьим даром, приносит мне только несчастье. Если бы я родилась некрасивой, с каким-нибудь врожденным уродством, ни один мужчина не посмотрел бы на меня. Мне было бы так просто уйти от мира в забвение. А такая, как я есть… — Она с отчаянием всплеснула руками.

— Такой, какая ты есть, очень гордится отец, — сказала Лизбет. — Ему нравится, когда тобой восхищаются, он хочет, чтобы тобой восхищались.

— Я знаю, — ответила Филлида. — И он стыдится, что я все еще не замужем. Ему кажется, что этим я его порочу. Он гордится своим мужским обаянием и хочет, чтобы его дети были так же неотразимы для противоположного пола, как он сам.

— Он до сих пор вспоминает о сэре Ричарде и Томе и удивляется, почему они больше не приходят. Меня саму это удивляло. Ох, Филлида! Ты уверена, что в самом деле хочешь похоронить себя в монастыре?

— Я желаю этого сильнее всего на свете! — ответила Филлида, глаза ее блеснули, лицо просияло, и Лизбет увидела на нем самозабвенное выражение религиозного экстаза, которого не встречала прежде. Она тяжело вздохнула. Филлида мечтала о луне с неба. В Англии уже не осталось монастырей, их упразднил еще Генрих Восьмой, восстановила Мария, затем закрыла Елизавета. Последняя избавилась от них окончательно, монахини бежали в Ирландию или во Францию, где их следы затерялись. Если они и поддерживали связь со своими семьями, это держалось в строжайшем секрете.

Лизбет знала, что у Филлиды нет ни одного шанса претворить свою мечту в жизнь, но заговорить сейчас с ней об этом было бы жестоко. Она протянула к сестре руки, и несколько мгновений девушки смотрели друг на друга, держась за руки в темноте под широким пологом кровати с витыми столбиками.

— Если отец догадается, что ты приняла католичество, он просто убьет тебя, — пробормотала Лизбет.

— Я знаю, — ответила Филлида, и в ее голосе прозвучала спокойная сила, которой Лизбет в ней не подозревала. Пока они молчали, одна свеча затрещала и погасла, и Лизбет вспомнила про Френсиса.

— Я тебя оставлю, чтобы ты могла поспать, — сказала Лизбет. — Обещай, что не станешь больше плакать.

— Сегодня не стану. Спасибо, что посочувствовала мне, малышка Лизбет. Я верю, что все не так безнадежно, как мне показалось днем. Господь наставит меня.

— Я тоже в это верю, — ответила Лизбет, поцеловала Филлиду, укутала ее одеялом и, задув вторую свечу, направилась к двери.

— Спокойной ночи, — прошептала она, берясь рукой за щеколду.

— Благослови тебя Бог, — ответила Филлида.

Лизбет прокралась назад в свою комнату. Мысли ее разбегались, и, забираясь под простыни, она даже усомнилась, а правда ли то, что она сейчас узнала, или ей приснился странный сон. Лизбет не верилось, что не блещущая умом тихоня Филлида, которую она всегда немножко презирала, действительно та самая Филлида, с которой она только что рассталась, — переполненная эмоциями, в одиночку сражающаяся за свою веру.

В стране бурлили религиозные страсти, велись жаркие споры. Но для Лизбет они значили не больше, чем длинные воскресные службы в деревенской церкви. На семейной скамье с высокими бортиками, отгораживавшими их от прочих прихожан, отец обычно дремал, а Катарина не отрывала глаз от молитвенника. Лизбет помнила, что в детстве посещения церкви волновали ее, но постепенно она научилась переноситься мыслями в свой воображаемый мир и больше не слушала тяжеловесные монотонные проповеди, занимавшие большую часть двухчасовой службы.

Теперь она задумалась, а хорошо ли, что религия значит для нее так мало? Сейчас ей казалось вполне достаточно молитв, которые она читала с детства. Но по сравнению с пламенем, заставлявшим Филлиду восставать против отца и жизненного уклада, в котором она была воспитана, они казались незначительными и пустяковыми, как стихи Френсиса.

А действительно ли Френсис влюблен в Эдиту, или им тоже движет религиозный интерес? Лизбет представила, какое лицо сделает отец, если заподозрит, что двое из его детей попались в сети вавилонской блудницы. Только она начала размышлять, в какие формы может вылиться его гнев, как услышала под окном шаги.

Несомненно, это возвращался Френсис. Она подбежала к окну, отодвинула штору и убедилась в правильности своего предположения. Небо слегка прояснилось, и луна, бледная и прозрачная, проливала на парк жидкий свет. По земле тянулись темные и густые тени, влажные камни на дорожке и лужи блестели серебром.

Френсис стоял под самым ее окном. Она видела его темный плащ и нахлобученную на лоб шляпу. Он крутил и толкал тяжелую круглую дверную ручку, которую оставил незапертой, но она не поддавалась. Лизбет догадалась, что произошло, и оцепенела от страха. После того как Френсис вышел из дома, кто-то запер за ним дверь. Горло у нее сжалось, сердце бешено застучало.

Значит, кто-то узнал, что Френсис ушел ночью из дома. Она слышала, как брат снова крутит ручку, видела, как он изо всех сил налегает на дверь плечом. Вот он удивленно и встревоженно отступил на шаг, и тогда Лизбет тихо свистнула.

Он быстро взглянул на ее окно. Она знала, что в свете луны можно разглядеть ее лицо, и приложила палец к губам. Френсис понял и указал на дверь. Она кивнула, отошла от окна, схватила лежавшую на стуле теплую шаль и закуталась в нее. Затем открыла дверь своей спальни. В коридоре было очень темно, только в его конце через высокое окно с частым переплетом проникал лунный свет.

Быстро, на цыпочках Лизбет пробежала по коридору, взялась за широкие дубовые перила и начала спускаться по лестнице. В холле камыш зашуршал под ее ногами, защекотал ей голые подошвы, когда она шла по нему к передней двери. Как она и ожидала, замок был закрыт на большой железный ключ, а тяжелый засов тщательно задвинут.

Она не без труда повернула ключ и напрягла все силы, чтобы отодвинуть засов. Дверь сразу же открылась, и Френсис, снимая шляпу, перешагнул через порог.

— Спасибо, — прошептал он едва слышно, но Лизбет тут же шикнула на него. Она закрыла дверь и попыталась задвинуть засов, но он был для нее слишком тяжел. Она сделала знак Френсису, и тот загнал засов на место с тихим клацанием, отчего Лизбет снова испуганно зашипела. Он улыбнулся в ответ, словно находил ее страхи смешными, наклонился и чмокнул в щеку — в благодарность за то, что она для него сделала. На Лизбет пахнуло вином. Он выпил достаточно, подумала она, чтобы расхрабриться и забыть о привычной робости.

Но теперь перед ними лежала наиболее опасная часть пути. Пока они шли через холл, Лизбет косилась на сапоги Френсиса. Не лучше ли будет снять их, прежде чем он начнет подниматься по лестнице? Только она хотела шепнуть ему об этом, как вдруг увидела, что Френсис расширенными глазами уставился на верхнюю площадку лестницы. Выражение его лица побудило и ее с внезапным трепетом взглянуть в том же направлении, и то, что она увидела, заставило ее громко ахнуть.

Дверь комнаты ее отца, выходящая на верхнюю площадку, была открыта, и падающий из нее свет осветил лестницу и часть коридора. Одно мгновение Лизбет зачарованно смотрела на этот освещенный дверной проем. В коридор сначала вышла ее мачеха с серебряным подсвечником в руке, а за ней следовал сэр Гарри в ночном колпаке, тоже с подсвечником.

На Катарине был пеньюар из белого шелка, накинутый поверх ночной рубашки, а волосы заплетены в две длинные косы. Темные глаза источали яд, губы хищно улыбались, словно она заранее предвкушала сцену, которая должна была сейчас последовать.

Достаточно было Лизбет увидеть ее, как она поняла, кто запер дверь. Вид сэра Гарри, несмотря на ночную рубашку и колпак, поверг ее в ужас. Он стоял наверху лестницы, опираясь на перила, с багровым от гнева лицом, сдвинув на переносице брови. Тяжелым взглядом он уставился на брата и сестру и гаркнул громовым голосом:

— Поднимайтесь сюда, оба!

Лизбет казалось, что лестнице не будет конца, и они с Френсисом не поднимутся по ней никогда. Пока они шагали вверх ступенька за ступенькой и сапоги Френсиса стучали так, что, наверное, перебудили весь дом, Лизбет чувствовала, как его храбрость и приподнятое настроение, в котором он вернулся домой, медленно, но верно его покидают. Френсис никогда не мог противостоять отцу. С детства он трепетал перед ним, и, когда они достигли вершины лестницы, Лизбет знала, что он весь дрожит, что у него пересохли губы и он то и дело их облизывает.

— Ну а теперь, сударь, объясните мне, где вы были? — сказал сэр Гарри, едва Френсис ступил на верхнюю площадку.

При свете свечей Лизбет отчетливо видела лицо брата. Он был очень бледен и часто моргал, то ли от яркого света, то ли от стыда. Вид у него был жалкий и глуповатый, и па миг Лизбет поняла, что должен чувствовать сейчас отец.

Властный и тщеславный, но и он всего лишь мужчина. В молодости он, должно быть, был недурен собой, но привлекательная внешность не шла ни в какое сравнение с решительностью и предприимчивостью, с которыми он завоевывал женщин или затевал дуэли. Скажи сейчас Френсис, что ездил в Лондон на свидание с хорошенькой барышней или пусть даже соблазнял какую-нибудь местную простушку, и отец простит его и будет гордиться им.

Но не любовь побудила Френсиса пойти к Кинам, а нечто другое, что пугало Лизбет и чего боялся отец.

— Ну, говори, где ты был? — снова рявкнул сэр Гарри.

— У… у… доктора Кина, сэр.

— Смерть Христова! Так я и знал, Я должен был догадаться, что ты ослушаешься меня. Я говорил тебе, что не потерплю, чтобы ты ходил туда слушать мятежные речи и, еще чего доброго, дал вовлечь себя в заговор папистов. Я запретил тебе бывать у них, так?

— Да, сэр…

— Но ты пренебрег моим запретом. Ты ушел тайком, когда я спал, а потом прокрался в дом как вор, как слуга, но не как благородный дворянин. Видимо, я не могу положиться на твое слово. Что ж, придется преподать тебе урок. Ни в какой Оксфорд ты не вернешься, а отправишься с мастером Хокхерстом на его корабле, в который я вложил значительную сумму. Посмотрим, может быть, море сделает из тебя мужчину.

— Нет, я не хочу. Я не поеду! — воскликнул Френсис, но его протесту явно не хватало убедительности. Его тонкий дрожащий голос был голосом не мужчины, а пугливого мальчика.

— Будет так, как я сказал, — оборвал его сэр Гарри. — Завтра я отправлю письмо Хокхерсту, в котором уведомлю его о твоем прибытии. Ты соберешь вещи и сразу же, как только я все устрою, отправишься в Плимут. А до того запрещаю тебе покидать дом, ты понял? Ты не выйдешь из дома и не предпримешь попыток связаться с доктором Кином или его дочерью. Таков мой приказ. А если ослушаешься на этот раз, а запру тебя в спальне, а то и цепью прикую к кровати!

Закончив речь, сэр Гарри повернулся и с завидным в данных обстоятельствах достоинством удалился в свою комнату, Катарина последовала за ним. Скрываясь за дверью, она напоследок оглянулась на брата и сестру с уничтожающей улыбкой. Френсис продолжал стоять на месте, уставившись на дверь, безжизненно уронив руки и вяло шевеля пальцами, словно у него не было сил даже на то, чтобы сжать их в кулаки.

— Я все равно не поеду, — бормотал он.

Лизбет потянула его за рукав.

— Идем в твою комнату, — позвала она.

Френсис повиновался и пошел за ней, шаркая подошвами. Когда они вошли в комнату и Лизбет закрыла дверь, Френсис бросился на кровать и принялся колотить кулаками по подушке.

— Нет, никогда, ни за что! — выкрикивал он.

Лизбет тем временем нашла трут, зажгла на туалетном столике свечи и подошла к кровати, ломая голову, чем утешить брата. Ей вспомнились слова матери.

«Ты должна заботиться о Френсисе», — наказывала она, умирая.

«Да, матушка», — отвечала Лизбет.

«Сам он о себе не сумеет позаботиться. Ты всегда это помни».

И Лизбет помнила. Френсис не способен позаботиться о себе. Она села на кровать и начала поглаживать его по волосам, сосредоточенно сдвинув брови.

— Не поплыву в море, — беспомощно и отчаянно бормотал Френсис в подушку. Но в тоне его слышалась безнадежность. Ему недоставало силы духа, чтобы бросить вызов отцу, и он и Лизбет это знали. Лизбет почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Она была сейчас почти так же несчастна, как Френсис.

— Ненавижу их! Они все против меня, никогда не дают мне делать то, что я хочу. Разве это справедливо? — восклицал Френсис.

И Лизбет подумала: разве справедливо, что под одной крышей так много несчастных?