Влюбленные женщины

Глава десятая Альбом для рисования

Как-то утром сестры писали этюды, устроившись в укромном уголке на берегу озера Уилли-Уотер. Гудрун добралась вброд до каменистой отмели и сидела там, как буддист, неотрывно глядя на водоросли, их сочная зелень покрывала весь илистый спуск. Она видела только ил, мягкий, сырой ил, из его разлагающейся прохлады росли водоросли — густые, мощные, мясистые, стройные, налившиеся соком; они выбрасывали листья под прямым углом, их цвета варьировались от темно-серого до темно-зеленого с темно-красными и бронзовыми разводами. Гудрун ощущала их сочную плоть своим чувственным зрением, она знала, как они прорастают из грязного ила, как растут дальше из самих себя, как им удается быть такими крепкими и сочными.

Урсула наблюдала за бабочками, они во множестве вились у воды: маленькие синие бабочки, внезапно возникнув из ничего, оказывались в сверкающем блеске мироздания; крупный черно-красный экземпляр, сидя на цветке, подрагивал нежными крылышками, подрагивал возбужденно, вдыхая чистый пьянящий утренний воздух; две белые бабочки затеяли возню низко над землей, их окружало сияние, ах, нет! — когда они подлетели ближе, стало видно, что никакого нимба не было — просто кончики крылышек были окрашены оранжевым, это и создавало иллюзию. Урсула встала и пошла куда глаза глядят, двигаясь так же свободно и неосознанно, как бабочки.

Гудрун, отрешившись от всего на свете, постигала тайну рождения водорослей; согнувшись над альбомом, она рисовала, подолгу не поднимая головы, но иногда, почти неосознанно, начинала вглядываться в прямые голые мясистые стебли. Она была боса, шляпка лежала на берегу напротив отмели.

Из состояния оцепенения ее вывели удары весел. Гудрун оглянулась и увидела лодку, яркий японский зонтик и мужчину в белом, сидящего на веслах. Женщина в лодке была Гермиона, а мужчина — Джеральд. Гудрун поняла это мгновенно, ее тут же охватила сильная frisson[43] предчувствия, кровь пульсировала в венах интенсивнее и яростнее, чем обычно.

Джеральд был ее спасением от депрессии, в которую ее повергали бледные обитатели подземелья, шахтеры-роботы. Он вырвался из грязного ила. Он был хозяином. Гудрун видела его спину, движение мускулов под белой рубашкой. Более того — подаваясь вперед при каждом взмахе весел, он, казалось, оставлял за собой белый след. Как будто к чему-то тянулся. Блестящие белокурые волосы электрическими разрядами сверкали на фоне неба.

— Здесь Гудрун, — отчетливо донесся голос Гермионы. Подплывем и поговорим с ней. Хорошо?

Оглянувшись, Джеральд увидел девушку, стоявшую у воды и смотревшую на него. Машинально, не думая о ней, он направил лодку в ту сторону. В его мире, мире его сознания Гудрун еще ничего не значила. Джеральд знал, что Гермионе доставляло особое удовольствие нарушать социальные условности, — по крайней мере, так это внешне выглядело, и он сделал то, что она просила.

— Здравствуй, Гудрун, — пропела Гермиона, называя девушку по имени, сейчас это было модно в ее кругу. — Что ты здесь делаешь?

— Здравствуй, Гермиона. Рисовала.

— Рисовала? — Лодка подошла еще ближе и уткнулась носом в песок. — Можно взглянуть? Мне бы очень хотелось.

Сопротивляться желанию Гермионы было невозможно.

— Видишь ли, — неохотно отозвалась Гудрун, она терпеть не могла показывать незаконченную работу, — пока тут нет ничего интересного.

— Вот как? И все же покажи, пожалуйста.

Гудрун протянула альбом. Джеральд потянулся за ним из лодки. В этот момент он вдруг вспомнил последние слова Гудрун, обращенные к нему у переезда, вспомнил взгляд, которым она смотрела на него, когда он сидел на непокорной лошади. Джеральд почувствовал прилив гордости: он знал, что в каком-то смысле она находится в его власти. Между ними протянулась живая нить, хотя они и не отдавали себе в этом отчета.

А Гудрун, словно очарованная, видела только его тело, таинственное и обманчивое, словно блуждающий огонек; оно тянулось к ней, впереди рука — как стебель. Чувственное волнение от его присутствия почти доводило ее до обморока, мысли путались. Мужчина покачивался в лодке, как луч света. Лодку немного снесло в сторону. Джеральд оглянулся и поднял весло, чтобы вернуть ее на место. Созерцание плавного движения лодки в мягко сопротивляющейся воде доставляло изысканное наслаждение, граничащее с экстазом.

— Так вот что ты нарисовала, — сказала Гермиона, вглядываясь в растения на берегу и сравнивая их с зарисовкой Гудрун. Та посмотрела в направлении, куда указывал длинный палец Гермионы. — Ты ведь их нарисовала, не так ли? — повторила Гермиона, требуя подтверждения.

— Да, — ответила автоматически Гудрун, не проявив особого внимания.

— Дай и мне, — попросил Джеральд, протягивая руку за альбомом. Гермиона словно не расслышала этих слов: ему не следует обращаться с подобной просьбой, пока она сама рассматривает рисунки. Но его воля не уступала по силе ее, и Джеральд решительно коснулся альбома. Гермиона испытала некоторый шок, непроизвольный прилив отвращения к мужчине. Она разжала державшие альбом пальцы прежде, чем Джеральд его ухватил, и альбом, ударившись о борт, упал в воду.

— Ну вот! — протянула Гермиона не без злорадного торжества. — Мне так жаль, ужасно жаль. Ты сможешь достать его, Джеральд?

Последние слова прозвучали откровенной насмешкой, вызвавшей у Джеральда острую неприязнь к Гермионе. Он свесился через борт и потянулся к воде, ощущая нелепость своей позы с задранным задом.

— Не стоит беспокоиться, — донесся до него резкий голос Гудрун. Похоже, ее слова были обращены к нему. Но он глубже погрузил руку в воду — лодку сильно качнуло. Гермиона, однако, сохраняла спокойствие. Наконец Джеральд поймал альбом и вытащил, с альбома стекала вода.

— Как мне жаль! Не могу передать, — повторила Гермиона. — Боюсь, это моя вина.

— Это пустяк, правда. Уверяю, совершенный пустяк, — громко, со значением произнесла Гудрун. Лицо ее пылало. Она нетерпеливо протянула руку, желая получить альбом и покончить с этим. Джеральд передал ей альбом. Он не вполне владел собой.

— Мне безумно жаль, — повторяла Гермиона, вызывая этим раздражение у Джеральда и Гудрун. — Может быть, можно что-то исправить?

— Каким образом? — поинтересовалась Гудрун с холодной иронией.

— Нельзя ли спасти рисунки?

Последовала небольшая пауза, которая должна была дать понять Гермионе всю неуместность ее настойчивости.

— Уверяю вас, — произнесла Гудрун нарочито отчетливо, — рисунки и сейчас подходят для той цели, с какой рисовались. Они нужны мне только для памяти.

— Но я могу хотя бы подарить тебе новый альбом? Прошу, разреши мне. Я так сожалею. Все случилось по моей вине.

— Насколько я могла видеть, — сказала Гудрун, — твоей вины здесь вообще нет. Если кто и виноват, то уж скорее мистер Крич. Впрочем, вся эта история — совершеннейшая чепуха, смешно даже говорить об этом.

Джеральд внимательно следил за Гудрун во время этого спора. В ней была скрытая сила. То, как он понимал ее, было похоже на ясновидение. Он ощущал в ней враждебность и угрозу, и они не уменьшались. Однако изысканно маскировались.

— Я рад, если не случилось ничего страшного, — сказал он, — и мы не причинили вам вреда.

Она посмотрела на него своими прекрасными голубыми глазами, взгляд которых проник ему в душу, и теперь, обращаясь уже только к нему, проговорила почти нежно:

— Да, ничего страшного действительно не случилось.

Ее взгляд, ее тон установили между ними связь. Она дала понять, что они принадлежат к одному типу людей, он и она, и что между ними существует что-то вроде сектантского взаимопонимания. Гудрун знала, что с этого времени она обладает над ним властью. Где бы они ни встретились, эта тайная связь будет существовать. И в их отношениях он будет зависимой стороной. Душа ее возликовала.

— До свидания! Я так рада, что ты простила меня. До сви-и-и-дания!

Произнеся нараспев слова прощания, Гермиона помахала рукой. Джеральд автоматически взялся за весла и оттолкнул лодку от берега. Он продолжал с восторженной улыбкой смотреть на Гудрун, которая стояла на насыпи и трясла мокрым альбомом. Она отвернулась, не обращая внимания на отплывающую лодку. Джеральд греб машинально, не понимая толком, что делает, и постоянно оглядывался, любуясь молодой женщиной.

— Мы не слишком отклонились влево? — пропела из-под цветного зонтика Гермиона; о ней Джеральд совсем позабыл.

Джеральд молча огляделся; на удерживаемых в равновесии веслах играло солнце.

— Да нет, все нормально, — добродушно отозвался он и снова стал грести. Мысли его по-прежнему были далеко. Гермиона ощущала это добродушное отчуждение и ненавидела за него мужчину: ведь ее не замечали.