19

Бонни была возбуждена, тараторила без передышки, колотила кулаком по кровати, лишь иногда замирая около зашторенного окна, покачиваясь на пятках и заглядывая в щелочку. Ей негде было развернуться в тесной комнате.

— Ну ладно, — сказала она, — мы должны определить: действительно ли это могло произойти, а потом…

— Стоп. Это мой спектакль, а не твой. Я веду дело. А ты ноль без палочки.

— Помолчи. Я знаю, что делаю.

Она села на тумбочку и начала делать стремительные махи ногой, напомнив мне маятник взбесившихся часов.

— При всем моем уважении к тебе… Может, ты и неглупа, но речь идет о полицейском расследовании, а ты не смыслишь в этом ни хрена, к тому же у нас нет времени обсуждать, кто кому будет подчиняться, так что начальником назначаюсь я.

Она притворно зевнула, демонстративно прикрыв рот ладонью, как будто ей было невыносимо выслушивать эти скучные ребяческие споры о том, кто в песочнице главный.

— Прекрати зевать, я колыбельных тебе не пел.

— А я не зеваю.

— Давай, думай, а не трепись. В те времена, когда вы общались, Сай кому-либо угрожал, желал ли он чьей-либо смерти — так, чтобы стоило опасаться за чью-либо жизнь? Кроме тех случаев, которые мы уже обговорили, когда он просто злопыхал.

Она еще немного помахала ногой, а потом подняла голову.

— Не сказать, чтобы он вообще был добродушным человеком. У него был список ненавидимых. Если бы ему представился случай спустя тридцать лет отомстить парню, назвавшему его «засранцем» в первом классе начальной школы, он непременно бы отомстил. Но так, чтобы он спал и видел, как бы кому-нибудь отомстить, — это нет. Он не собирался причинять боли физической, скорее максимум душевной, эмоциональной боли.

Я мысленно добавил одно очко в пользу Бонни, и ее счет составлял уже около пяти тысяч очков. Она держала нос по ветру. Проще простого на ее месте описать Сая человеком с инстинктами убийцы, но она была слишком честным человеком, чтобы так поступать.

— Ладно, — сказал я. — Как я понимаю, получается, что Сай был средней руки мерзавцем.

— Да, но чем старше он становился, тем большим мерзавцем оказывался, или не чем старше, а чем больше успеха и власти выпадало на его долю. Знаешь, может, человек, за которого я вышла замуж, не был таким уж голубчиком-лапунчиком, но тот Сай, с которым я общалась недавно и который читал мой последний сценарий, он был еще более тяжелым человеком. Он был так переполнен собой, его настолько мало волновали другие люди. Любой, сказавший ему слово поперек, автоматически становился нехорошим, эгоистичным, глупым и, следовательно, заслуживал того наказания, которое Сай ему определял. Ему казалось, что его расправы с виновными были лишь возмездием, исполнением высшей справедливости.

— Хорошо, а что бы ты сказала о его моральных принципах? У него они вообще были?

Бонни впала в раздумья, выразившиеся в махании левой и правой ногами попеременно.

— Он занимал достойную позицию в политических вопросах: апартеид — это плохо, спасение тропических лесов — это хорошо. Но вот насчет моральных устоев, что-то я ничего такого не заметила, во всяком случае, на личном уровне.

— Значит, мы можем сделать вывод, что он был безнравственным человеком.

Она кивнула.

— А можем мы сказать, к примеру, что он и к убийству отнесся бы спокойно, если бы это не угрожало его благополучию или здоровью?

— Ну, это маловероятно. Выпускники Дартмута не специализируются на убийствах.

— А что, если Сай успешно миновал этап, когда убийство неприемлемо? Он ведь был тертый калач, делал кассовые фильмы, большие деньги. Не ошибался. Возможно ли, чтобы он стал настолько самоуверенным, что решил, что все, что бы он ни делал, по определению праведно и несомненно?

Бонни поерзала по тумбочке и сложила ноги по-турецки. Она задумалась и уставилась в одну точку, — где-то за моей спиной.

— Запросто. Вполне возможно. Он верил тому, что люди о нем сочиняли. Что Сай Спенсер — непревзойденный режиссер, творческая личность, утонченный аристократ. Что он не похож на продюсеров с Западного побережья, он всегда чем-нибудь, да превосходит их, ничтожных пижонов, визжащих в свои сотовые телефоны и играющих в свой боулинг прямо на аллеях собственных имений. И что он столь чувствителен и раним, что наверняка не способен проявить жестокость. Но забудь об этом идеализированном портрете Сая, принадлежащем кисти самого Сая. Я думаю, все, о чем мы с тобой говорили, все события его жизни — поруганная любовь, жажда мести, алчность к деньгам — все подталкивало его к последней черте, за которой оказалась пустота. Он сделал прыжок со страху.

— Чего же он боялся?

— Провала. Киностудии не бросились в драку из-за «Звездной ночи», а Сай связывал с этим фильмом большие надежды, поэтому он сам решил найти финансирование для картины. Пошел с протянутой рукой. Он говорил мне, что «Звездная ночь» будет одним из лучших американских фильмов последних лет, фильмом, герои которого меняются по ходу фильма и в конце концов становятся достойными друг друга. Но Линдси — она все губила. Дело даже не в том, что она наставила ему рога с Сантаной, ранила его самолюбие, — она разрушала то, что было делом всей его жизни, его фильм, который означал его репутацию и его бессмертие.

— Значит, она стоила ему лишних полмиллиона плюс будущая прибыль. И к тому же ее связь с Сантаной была для него как серпом по яйцам и ножом по сердцу.

— Даже больше того. Она могла стоить ему потери его положения в кинобизнесе. Сай постоянно мне об этом говорил: «Люди судачат, дескать, видишь, как мы были правы. «Звездная ночь» с самого первого дня не удавалась. А то, что Линдси играла, как заводная кукла, так все критики и милые приятели Сая, загрузившись в лифт после премьеры, сказали бы: что такого особенного в этом фильме Спенсера?

— Но тебе же известно о всяких голливудских зубрах вроде братьев Голдуин, — возразил я. — Они ставили фильмы, которые критики в один голос окрестили «паршивыми», и все их так называемые друзья над ними смеялись. А они ставили себе фильмы и ставили.

— Но они были покруче Сая. Они воспринимали все не так близко к сердцу.

— Ты хочешь сказать, что Сай не был таким крутым?

— Стивен, помнишь, мы говорили о том, что Сай с разными людьми умел казаться разным человеком, что он словно не имел характера? Так вот, он вел себя так не потому, что это ему нравилось. Сай всегда позволял окружающим его в данный момент людям определять, каким ему быть, как себя вести, что говорить, и если люди над ним смеялись — потому что ему наставляло рога ничтожество вроде Сантаны или потому что его романтические приключения вовсе не были такими уж романтическими, — он точно так же позволял себе превращаться именно в то, над чем окружающие потешались: в неудачника, в ничто, в клоуна.

— Значит, он хотел ее смерти за то, что она выставила его на посмешище? Но он ведь сам не стал бы ее убивать?

— Нет. Не представляю себе, чтобы он начинил стрихнином ее любимые мускусные дыни. Сай был слишком слабонервным, чтобы применить насилие. И он не стал бы пачкать руки, в фигуральном смысле. Он был джентльменом, он сам никогда не совершал дурных, грязных поступков.

— Значит, у него под рукой оказался кто-то, кто сделал это за него.

— Постоянно.

— Кого из своих знакомых он мог для этого использовать? — спросил я.

Мне показалось, она знала, кого. Но не хотела говорить.

— Как насчет Микки Ло Трильо?

— Нет.

— Почему «нет»?

— Потому что, если бы это сделал Микки или кто-нибудь из его молодцов, портрет Линдси Киф на этой неделе появился бы на обложке журнала «Пипл» с красивой надписью «1957–1989» поверх ее бюста, а Сай снимал бы себе «Звездную ночь» с Николя Монтелеоне и Кэтрин Пурель в главных ролях.

Я сказал ей, что она не права, что непогрешимая репутация парней из «Козы ностры» — это всего лишь миф, а на деле они в массе своей такое сборище недоумков, что на их фоне и ФБР смотрится приличной компанией.

Она сказала, что тоже читала книги и наслышана о мафиозных идиотах, подтверженных социопатии, которые не смогли реализовать себя в легитимном мире. Но Микки хорошо соображает, и, получи он соответствующее образование, он спокойно смог бы замещать шефа ФБР.

Я сказал ей, что она тупица и дура, а она улыбнулась и возразила: вовсе нет.

Мне нужно было пойти в кухню, позвонить Ляжки в управление, но мне не хотелось уходить от Бонни. Мне так нравилось смотреть на нее — особенно в моей майке, застиранной до такой степени, что она стала почти прозрачной. Вдобавок я подумал, что стоит мне выйти из комнаты, как она немедленно уляжется на пол и начнет разминать ноги на моем проигрывателе, так что я воспользовался телефоном на тумбочке. От Робби, отправившегося в лабораторию в Уерчестер, не поступало никаких известий. И никаких следов Микки: его не было дома, в пятнадцатикомнатной квартире в Глен Коув, что в Насау Каунти, не было его и в квартире Терри Нуна в Куинсе, не было его и в клубе «Сыновья Палермо» в Литл Итали. Я спросил: а как насчет бара в районе мясников, где он постоянно ошивается, «У Рози»? Ляжки ответил: я спросил у бармена, нет ли там Микки Ло Трильо, и он спросил: Микки какого?

— «У Рози»? — повторила Бонни, когда я повесил трубку. — Я что-то слышала про это место.

Она сняла трубку, позвонила в справочное и спросила телефон бара «У Рози» на Девятой авеню. Потом набрала номер и спросила Майкла Ло Трильо. Я сокрушенно покачал головой: мол, дохлый, номер. Она услышала тот же вопрос, что и Ляжки: «Микки какого?» Но она окоротила отвечавшего: «Вы, может быть, не знаете мистера Ло Трильо, — заявила она в трубку, — но он ваш постоянный посетитель». Голос у нее был повелительный, властный, так умеют говорить опытные копы. «Потрудитесь передать ему мое сообщение. Скажите ему, что Бонни Спенсер — С-п-е-н-с-е-р — звонила и сказала, что срочно хотела бы с ним поговорить». Она дала ему мой телефон и повесила трубку.

— Удачи тебе, — сказал я.

— Спасибо.

Я сказал ей, что собираюсь отправиться на съемочную площадку в Ист-Хэмптон и «нажать» на Линдси, чтобы она помогла выяснить пару темных моментов. Я принялся ранжировать дела по степени важности, как вдруг зазвонил телефон. Я сразу узнал этот голос — густой, напористый.

— Дайте мне миссис Спенсер, — приказал голос.

Я передал трубку Бонни.

— Майкл? — Пауза. — Нормально. — Пауза. — Я тоже по тебе скучала.

Я подошел к ней и прижался ухом к трубке, рядом с ее ухом.

— На самом деле, — продолжала она, — все не так уж нормально.

— А что случилось, Бонита?

— Я оказалась главным подозреваемым по делу Сая Спенсера.

— Что?

— Уже заготовлен ордер на мой арест.

Микки засмеялся. Но не довольно, а недоверчиво.

— Это настолько глупо, что даже обычная глупость на фоне этого выглядит как здравое суждение.

— Я знаю. Но давай-ка, Майк, я расскажу тебе все по порядку.

— Не хочешь — не рассказывай.

— Понятно. Но, видишь ли, я в некотором роде снова начала поддерживать с ним отношения. И полиция выяснила, что я находилась в его доме незадолго до его гибели. И мы отнюдь не сидели внизу, попивая чаек. Так что у них есть эта улика из спальни и вдобавок теория о том, что Сай не то послал меня, не то отказал мне со сценарием, и я его застрелила. Это еще одна проблема. Им известно, что я умею стрелять из винтовки.

— Чем я могу помочь? — спросил Микки. — Проси чего хочешь. Ты знаешь. Хочешь, отыщу для тебя милое тихое местечко, где тебя никто не найдет? Денег хочешь? Хочешь, я… Слушай, я никогда так с тобой не разговаривал, но ситуация уж больно нестандартная. Хочешь, скажу волшебное слово, и малышка Бонита исчезнет? Скажи. Ты славная девочка, ты истинная леди, и ты была дружна с моей Терри.

— Терри — прекрасная женщина, — сказала Бонни. Я просто балдел от этого разговора. — Тебе очень с ней повезло.

— Спасибо, — растрогался Толстяк Микки. — Я говорю ей, что она для меня слишком хороша, но она не верит.

— Майкл, я объясню тебе, что я собираюсь сделать, а ты не стесняйся, если не сможешь мне помочь. Так и скажи: «нет». Ты меня знаешь, со мной церемониться не нужно.

— Я слушаю тебя.

— Следователем по этому делу назначен Стивен Бреди.

— Я встречался с ним.

— Он на моей стороне. Он пытается мне помочь.

В трубке образовалась длинная пауза. Микки взвешивал все альтернативы, в том числе, не переоценила ли малышка Бонита его умственные способности. Но он ей доверял. Ему ничего не оставалось делать, и он спросил:

— С чего ты решила, что он на твоей стороне?

— Он знает, что версия со мной шита белыми нитками, и думает, что мы можем построить более правдоподобную.

Молчание.

— К тому же он в меня влюблен.

Я отпрыгнул от телефона и уставился на нее во все глаза. Она невозмутимо продолжала разговор, поэтому я снова припал к трубке и стал слушать дальше.

— В тебя влюбился коп?

— Я так думаю. Я объясню, что мне от тебя нужно, а ты реши, сможешь ли ты мне помочь. Я хочу, чтобы ты с ним поговорил. Где ты скажешь. Ему кажется, что ты можешь припомнить кое-что ускользнувшее из твоей памяти, когда вы с ним беседовали в прошлый раз.

Микки снова недоверчиво хрюкнул.

— Он поклялся, что это нигде не будет фиксироваться.

Я сжал ее плечо, покачал головой, но она продолжала говорить.

— Если ты считаешь, что это каким-либо образом может тебя скомпрометировать, можешь отказаться. Я знаю, что это такое, когда тебя преследует полиция, и я вовсе не желаю этого ни тебе, ни Терри, ни твоей семье. Это сущий кошмар.

— Где ты сейчас, Бонита? Скажи правду.

— Он меня прячет, Майкл, я не могу сказать тебе, где.

— Скажи ему, что я встречусь с ним в ресторане «Золотой берег» на Северном бульваре в Манхэссете, через час.

Я замотал головой и изобразил нечто напоминающее жест рыбака, рассказывающего о размере пойманной им рыбы.

— Думаю, что за час он туда не доберется, — сказала она.

— Тогда через полтора часа. Скажи ему, что мы можем встретиться на автостоянке. Пусть выйдет из машины, отойдет от нее и просто ждет меня там. Поняла?

— Спасибо, — сказала Бонни. — Не скажу, что навечно твоя должница. Но, Майкл, я благодарна тебе от всей души.

— Я знаю, Бонита.

— Я в тебя влюблен? — спросил я.

— Мне же нужно было ему хоть что-то сказать.

— Ты действительно думаешь, что я тебя люблю?

— Да. Но это ничего не означает. Ты же решил, что тебе нужна жизнь в уютном домике, с конопатыми детишками, вечеринками на стриженом газончике и половыми сношениями по субботам, воскресеньям и средам. Профилактическое лекарство, которое нужно принимать от желания совершать в жизни глупости. По-моему, ты убедил себя, что страсть обитает в темных уголках человеческой натуры и для тебя может оказаться слишком опасной. Что же, может, ты и прав. Посмотри, как я живу. Эко страсть меня скрутила! Что мне предъявить по сорока пяти годам непротивления страсти? Единственный фильм, о котором никто и не вспоминает, и ордер на арест за убийство. Так что, наверное, ты сделал правильный выбор. Что я могу тебе предложить? Две перетянутые фаллопиевы трубы и беспричинный смех? Так что выкинь из головы эту ерунду про любовь. Я просто обезумела от ситуации и ничего не соображаю. Не раздумывай: она само совершенство. Бери ее в охапку и женись. Mazel tovl [41].


Ресторан находился рядом с роскошным торговым центром, мимо которого не могут пройти те, у кого руки чешутся выкинуть очередные восемьдесят пять долларов за хлопчатобумажную маечку.

Опять жара. Над капотами «мерседесов», БМВ и «порше» дрожал раскаленный воздух, и вся округа слегка походила на несфокусированное изображение окраины провинциального германского городка типа Штутгарта. Никакого Микки. Я вышел из машины, подождал десять минут. В поле моего зрения попала только какая-то баба, выглядевшая столь ужасно, что ее целиком — каждый волосок, квадратный сантиметр кожи, ноготь, бижутерию и одежду — оставалось только поместить под стекло и отправить в музей, просто чтобы продемонстрировать, что стало с Америкой после восьми лет президентства Рейгана.

Я расстегнул пиджак. Ничего я этим не достиг, кроме того, что жаркий влажный воздух начал циркулировать под моей насквозь промокшей от пота рубашкой. Через пять минут, когда я нервно развязывал узел галстука, открылась дверь аккуратной красной «миальты» с поднятым верхом, и Микки с грацией сардельки вывалился из машины. Он заковылял по мягкому асфальту. Ясно было, что он следил за мной все это время. Мы кивнули друг другу. На нем был спортивный костюм, и в этом облачении был похож скорее на бабу на сносях, чем на главаря мафии: белые брюки и бесформенная гавайская рубашка в красные, голубые и лиловые цветы.

— Хорошая машина, — только и смог сказать я.

— Это не моя.

Я так и не понял, имел ли он в виду, что угнал эту машину или взял покататься.

— Сними пиджак и расстегни рубашку.

Он прислонил меня к мусорному контейнеру, ощупал мои ребра и спину, проверяя, нет ли у меня с собой магнитофона и не торчат ли из меня проводки. Пока я застегивал рубашку, он помял мою кобуру, охлопал брюки, вытащил бумажник, жетон и наручники, чтобы убедиться, что это всего лишь бумажник, жетон и наручники. Завершив эти манипуляции, он прогремел:

— Зайдем?

На входе я вздрогнул от ледяной струи кондиционера. Микки выбрал столик и, не спросив меня, заказал официантке два фирменных сэндвича и два чая со льдом.

— Можешь не есть, если не хочешь. Это для конспирации, — пояснил он.

Нос у него был как у римлянина, то есть начинался от самого лба, но как и все остальное в Микки, был чрезвычайно мясистым. Так и тянуло сжать его изо всей силы и послушать, как он забулькает.

— Расскажи мне о нашей общей подруге.

— Я не думаю, что она его убила.

— Не шути так, вояка.

У него даже надбровные дуги были жирными.

— Но если я не узнаю, кто это на самом деле совершил, вполне вероятно, что ей придется отправиться в двадцатипятилетний отпуск.

— С чего они это взяли?

— Так, паршивое стечение обстоятельств: пара свидетелей, заявивших, что Сай вовсе не собирался ставить фильм по сценарию, который она написала. Имеется очевидец того, что он приезжал к ней и у них снова начался роман. Не одно, так другое: прокуратура состряпает дело на бабу, которую бросили и которая решила отомстить.

Я понял, почему никому до сих пор не удавалось схватить Микки за жабры. Он был слишком умен. Он даже пальцем не шевельнул, этакий обожравшийся Будда в цветастой рубашечке, но я нутром чувствовал, что он анализирует, взвешивает все варианты, рассчитывает — и при этом не пропускает ни слова из того, что я говорю.

— Самая большая проблема — это вещественные доказательства, — продолжал я. — Четыре волоса Бонни застряли в изголовье кровати, где она общалась с Саем. Штука в том, что это происходило менее чем за полчаса до его убийства. Вы, наверное, знаете о новых ДНК-тестах, которые мы теперь делаем?

— Я знаю больше, чем ты, Бреди. Валяй, рассказывай.

— Они только что нашли еще один волос, на этот раз прямо на том месте, где стоял убийца, когда стрелял.

Микки с отвращением затряс головой. Его подбородки задрожали.

— Кто его туда подкинул?

— Это вполне может быть волос с головы Бонни.

— Ты не пришел бы сюда, если бы в самом деле так думал.

— Кто его туда подбросил, это не столь важно. Сейчас мне гораздо важнее получить какую-нибудь помощь. К пяти часам она собирается явиться в полицию, в противном случае на нее объявят розыск. А этого ей совершенно не нужно.

— Зачем тебе все это нужно?

— Видите ли, у меня времени осталось только до пяти. Я вынужден выбирать, сидеть тут с вами и вести философические беседы — я помню, вы большой поклонник Платона, — или попытаться спасти задницу Бонни Спенсер.

— Не говори о ней в таком тоне. Прояви уважение.

Официант направился к нам. Микки замахал рукой, чтобы тот не приближался.

— О чем ты хотел бы узнать?

— Вы знали, что Сай заплатил Линдси полмиллиона сверх положенного?

— Разумеется. Бухгалтерша мне сказала, о чем, я уверен, и тебе хорошо известно. Она очень переживала, что вкладчиков накололи, и решила доверить этот секрет мне.

— Вы дали ей взятку и скорее всего припугнули.

— Ты говорил, что у тебя очень мало времени до пяти, так что не трать свое драгоценное время на всякую сраную полицейскую ерунду.

— Вы пытались угрожать Саю, когда узнали об этой афере? Я не беру вас на понт. Я пытаюсь понять, в каком состоянии он был перед смертью.

— Я не угрожал ему. Я всего лишь сказал ему, какой он глупый и дерьмовый козел. Я, конечно, повысил голос, и он перетрухал. Отрицать не стану. Но я не собирался его ни убивать, ни калечить, ни шантажировать, ни черта подобного. Мы слишком давно знакомы, а я парень сентиментальный.

Принесли сэндвичи. Гигантские, живописные, с кучерявым салатом, да такие навороченные, что их пришлось скрепить деревянными палочками размером с зубочистку для слона. Я отъел половину от своего, а Микки слопал все свои и доел мою недоеденную половину. К чаю со льдом я не прикоснулся, потому что и так опился кофе. Микки говорил с набитым ртом. Куски бекона валились ему на рубашку, он плевался помидорными зернышками, но, к счастью, быстро расправился с едой, и плеваться стало нечем.

— Как вы полагаете, Сай вас боялся?

— Он нервничал. Ну, знаешь, бывает. Еще когда мы были пацанами, Сай писал в штаны, если я показывал ему кулак. Но не могу сказать, что он был совершенно запуган.

— Он объяснил, почему дает Линдси эти деньги?

Микки покачал головой, повращал глазами, словно не мог поверить, что люди способны совершать такие идиотские поступки.

— Ты не лезь голой пяткой на саблю, Бреди. Ты ведь тоже не поверил бы ни единому слову. Когда я начал на него орать, он сломался. Ну не заплакал, но как бы обделался, в переносном смысле. Он наконец перестал городить всякую чушь про то, что Линдси получила более выгодное предложение и ее нужно удержать, а для этого обеспечить ей добавочное финансирование. Он сказал, что дал ей деньги, потому что она сказала ему — хорошо сидишь? — «Сай, я ненавижу мужчин, которые что-то от меня утаивают. Мне нужен мужчина, который отдался бы мне целиком, без остатка».

— Чего-чего?

Микки поковырял в зубах и сказал:

— Клянусь. Ведь это слюнтяйство какое-то, не думаешь?

— Слюнтяйство, — согласился я. — Значит, он и вправду в нее влюбился?

— До безумия. Я в жизни не видел, чтобы он на кого-нибудь так запал.

— Даже на Бонни или на первую жену?

— Та, первая, была тощая страшная вобла, ни сисек, ни задницы, да еще огромные желтые зубищи. Из какой-то голубых кровей семейки, и он на ней женился, чтобы все подумали, что он тоже из знатных. А Бонни… Вообще темная история. Это все равно что питон женится на песике. Думаю, ему до смерти хотелось попасть в кинобизнес, а она тогда имела связи… А может, он устал притворяться белым англо-саксонским протестантом и решил пожидовствовать, а она как раз и есть еврейка, но не слишком уж еврейского плана.

— Как вы думаете, он женился бы на Линдси?

— Конечно.

— Тогда почему он снова приблудился к Бонни?

— А черт его знает! Когда она позвонила и сказала, что она опять начала с ним видеться, у меня челюсть отвисла. Знаешь, что я думаю? Что эта штука, что у Линдси между ног, просто сшибала его с катушек, и он побежал обратно к «мамочке» под юбку.

Я пододвинул тарелку к нему поближе. Он сожрал чипсы и тонко нарезанный маринованный перец.

— То, что вы рассказываете, чрезвычайно занимательно, но пока ничего полезного я не узнал.

— Ты хочешь сказать, что я что-то скрываю?

— Откуда мне знать? Но то, что вы мне рассказываете, ничем Бонни не поможет. Вы хотите ей помочь?

Он утер ладонью подбородок.

— А ты не задавай мне говенных вопросов. Идет?

— Идет.

— Я узнал об этих злополучных полмиллионах на вторую неделю после начала съемок. Он сразу покаялся, извинился, как я тебе и сказал. На следующий день он прислал мне эти полмиллиона под расписку, и если ты попытаешься использовать это против меня, ты лучше найми кого-нибудь заводить твою машину по утрам.

— Майкл, — негромко сказал я, — не надо угроз. Я просто хочу помочь Бонни. И все.

— Ты женат? — спросил он.

— Нет.

— Ну ладно, наплевать, вот что я тебе скажу. Это продолжалось до вторника, когда его убили. Он звонит мне и заливает, что не может уехать из Хэмптонса из-за съемок, но ему кровь из носа надо со мной поговорить. Он закажет частный самолет или пошлет за мной машину с водителем. Я говорю, что не выношу самолетов и не использую водителей, потому что у них тоже есть глаза и уши, но могу подъехать к нему сам, друг я ему или нет? Так вот, приезжаю я к нему в дом, — Господи, такой прекрасный дом! Он сообщает мне, что Линдси играет ужасно, что фильм по уши в дерьме. Я говорю ему, что уже наслышан из собственных источников и ничего нового он мне не сказал, и если я потеряю мои вложения, я уверен, что он это дело уладит сам.

— А, понятно, выходит, вложения — вещь не такая уж рискованная.

— Только так. Вот, потом он говорит мне, что Линдси ему изменяет. Я начинаю нести ахинею вроде «Это ужасно», а ему не этого надо.

— А чего же?

— Он хотел ее убрать.

— Убить?

— А ты как думаешь, Бреди?

— Он просил вас убрать ее?

Микки кивнул. Его подбородки, усыпанные обломками картофельных чипсов, подпрыгнули и упали обратно на грудь.

— Он изложил вам свой план?

— Нет, потому что я его сразу оборвал. А-а, нет, он сказал, что это не так уж трудно сделать. Можно подкинуть письмо, чтобы все думали, что это сделал ее поклонник-маньяк. Но я тут же сказал, чтобы он заткнулся и не раскрывал рта, и ни о чем таком не помышлял. Он ведь не профессионал и не знает, что за хренотень он задумал.

— Вообще-то получается, он знал, что говорил.

— Должен признать, идея не такая уж плохая. Но я ни за что бы ему об этом не сказал. Он хотел убить ее за то, что она дрючит постановщика, и за то, что он хочет начать фильм как бы заново, и ему нужны были деньги. Ты что, думаешь, я способен на такую гадость?

— Он предлагал вам заплатить за эту услугу?

— Мы так далеко не зашли.

— Больше он ничего не сказал?

— Нет. Я встал и перед тем, как выйти, сказал ему, что у него ничего не выйдет, что его план насквозь дырявый и что если он вздумает устроить какую-нибудь глупость, используя местных головорезов, его схватят меньше чем через двадцать четыре часа. А потом я посоветовал ему вести себя по-человечески. И если фильм провалится, пусть он провалится к чертям собачьим. А потом я свалил оттуда к дьяволу. Я тебе так скажу: я его ужасно напугал.

— Ага.

— Ну, а он меня напугал. У меня даже мороз по коже прошел. Что, черт побери, начнет твориться на свете, если парни вроде Сая Спенсера начнут убивать всех кого ни попадя? Ну, ответь мне. Что с нами со всеми делается?

Загрузка...