Возвышение Королевы

Книга: Возвышение Королевы

Автор: Рина Кент

Серия: Королевство #2

Перевод группы: https://vk.com/neviofal

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Королям & Королевам

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Не использовать русифицированные обложки книг в таких социальных сетях, как: Тик Ток, Инстаграм, Твиттер, Фейсбук. Спасибо.

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Привет, дорогой друг!

Если тебе раньше не доводилось познакомиться с моими книгами, возможно, ты не знаешь, но я пишу мрачные истории, которые могут тебя расстроить и вызвать беспокойство. Мои книги и главные герои не для слабонервных.

ВозвышениеКоролевы — вторая книга дилогии и НЕ является самостоятельной.

АННОТАЦИЯ

В любви нет ничего справедливого.

Это мое королевство.

Моя территория.

Я владею всем и контролирую всех, включая Аврору.

Ей не следовало врываться в мой мир без доспехов.

Она не должна была привлекать мое внимание без какого-либо предупреждения.

Увы, она это сделала.

Тогда она подумала, что может исчезнуть.

Если битва это то, что нужно, чтобы защитить ее и завладеть ею, я пролью кровь.

Войны несправедливы, но и я тоже.

ПЛЕЙЛИСТ

Epilogue — Normandie

What I’ve Done — Linkin Park

Everything I Wanted — Billie Eilish

Broken & Beautiful — Kelly Clarkson

What Have You Done — Within Temptation & Keith Caputo

Valentine’s Day — Linkin Park

In My Remains — Linkin Park

Soul on Fire — The Last Internationale

I Hate Everything About You — Three Days Grace

Demons — Written by Wolves

Bottom Of The Deep Blue Sea — MISSIO

So Cold — Ben Cocks & Nikisha Reyes-Pile

Lonely — Nathan Wagner

Control — Zoe Wees

True Love — Coldplay

Sparks — Coldplay

Til Kingdom Come — Pop Evil

The Reckoning — Within Temptation & Jacoby Shaddix

Prayers For The Damned — Sixx:A.M.

Глава 1

Джонатан

22 года назад

Мне никогда не нравились похороны.

Особенно когда они моей матери.

Претенциозность, фальшивое сочувствие или даже настоящие слезы — все это бесполезно. Зачем плакать о ком-то, кто никогда не вернется? Они тебя не услышат, так что весь смысл слез — в эгоизме.

Люди не плачут по мертвым. Люди плачут из-за неконтролируемого прилива собственных эмоций.

Серые облака сгущаются вдалеке, образуя один толстый слой над другим, пока воздух не становится почти черным. Похоже, небо тоже может заплакать.

Но с чего бы это? Знало ли оно вообще женщину, лежащую в гробу?

Люди, окружавшие ее, бросавшие ее любимые цветы — тюльпаны, тоже ее не знали. Они притворяются, что знают, потому что она всю свою жизнь металась между благотворительными организациями и тратила деньги, которых у нас не было.

Не то чтобы Грегори, мой отец, сказал бы ей поступить иначе. Он заботился о ее благополучии настолько, чтобы проглотить нож вместе с его кровью.

Я делаю глоток своего маленького запаса виски, который я украл у своего брата Джеймса, и позволяю жжению успокоить горло. Он, наверное, убьет меня, но не нужно, чтобы он был пьян в этот день, из всех дней. По крайней мере, я полностью контролирую свои действия и самого себя.

Отец вот-вот развалится на части, и если Джеймс тоже... Что ж, черт возьми, если я смогу вынести их обоих.

Я сижу в задней части кладбища, перед могилой, которой, кажется, несколько десятилетий. Слои пыли покрывают камень, а надписи стерты руками времени. Птичьи отходы прилипают к нему, как вторая кожа. Один из забытых мертвецов.

— Вот ты где.

Я не поднимаю головы, когда мой лучший друг Итан садится рядом. Он одет в черный костюм, а его светлые волосы, которые он обычно оставляет в беспорядке, аккуратно уложены.

По крайней мере, он оделся по такому случаю.

Для этого потребовались похороны. Мгновение он молчит, его плечо недалеко от моего, пока мы оба смотрим на забытую могилу с ее неприятным видом и птичьими отходами.

Я нарушаю молчание:

— Как думаешь, ее могила будет такой же, как эта, через двадцать лет?

— Нет, если у тебя есть право голоса.

— Это правда.

— Ты собираешься туда вернуться? — он колеблется, в его голосе слышится сочувствие. — У твоего отца и Джеймса не все так хорошо.

— А когда у них было хорошо?

— Ты им нужен, Джон.

— Они нуждаются в ложных обещаниях и машине времени, чтобы вернуться в прошлое. У меня нет ни того, ни другого.

— Так ты просто собираешься остаться здесь?

— На данный момент, да. Отвали, если компания тебе наскучила.

— Пошел ты. — он хватает мой напиток и делает большой глоток. — Я бы никогда не оставил тебя в такой день, как этот.

— Оставь сочное для Агнуса.

— Пошел ты еще раз. Я дам тебе пропуск за то, что ты сегодня был придурком.

— Как будто он мне понадобится.

Я усмехаюсь, отдергивая и выпивая жидкость, наслаждаясь жжением, которое покрывает мое горло, прежде чем осесть в моем пустом желудке.

Сегодня я почти ничего не ел, и то только потому, что я нуждаюсь в энергии, чтобы оставаться на ногах. Для меня еда и физическая активность не то, что мне нравится, но я все равно делаю это религиозно, потому что мне не нужно, чтобы мое здоровье мешало работе моего мозга.

— Это нормально, если ты проявляешь эмоции, Джонатан. Не нужно все это заманивать в ловушку.

— Что ты делаешь с эмоциями? — я наклоняю голову набок, наблюдая за ним. — Ты получаешь от них прибыль?

Уголки его светлых глаз смягчаются.

— Она была твоей матерью.

— Проявление эмоций вернет ее обратно? Должен ли я пройти через эпизод, как Джеймс, и разгромить весь дом, или должен рухнуть, как мой отец, чтобы в какой-нибудь записи было написано, что я оплакивал ее?

— Я понимаю. Ты хочешь быть сильным ради них.

— Это не выбор, Итан. Это вынужденная мера. Мой отец не может планировать свой гребаный день без нее, а Джеймс всегда был маменькиным сынком. Если я упаду вместе с ними, ничто не поднимет нас вновь. Банк заберет дом в качестве залога, если никто из нас не соберется с силами.

— Черт. Хочешь, я помогу?

— У меня есть план.

Он хватает бутылку и делает глоток. У нас с Итаном никогда не возникало проблем с тем, чтобы делиться вещами. Это наш способ работы.

— Какого рода план?

— Ты знаешь Лорда Стерлинга?

— Того, кто затаил обиду на твоего отца, потому что твоя мать не выбрала его?

— Да, того самого. Мать бросила его у алтаря, и он до сих пор испытывает унижение. Вот почему он охотится за всем, что построил отец, от компании до дома и даже до летнего домика в Уэльсе.

— Прости, блядь. Что ты намерен делать?

— Найти его слабое место и ударить его по больному месту, чтобы он отвалил на хрен.

У моего отца плохи дела с сердцем. С тех пор как мама заболела, он словно стареет на десять лет каждый день.

Доктор сказал мне и Джеймсу, чтобы мы старались держать его как можно дальше от стрессовых ситуаций. Я ничего не мог поделать с сегодняшним днем, но будущее совсем другое.

Я беру все в свои руки и заставлю заплатить всех, кто опозорил мою семью. В крови, если придется.

— Мне это нравится, — усмехается Итан. — Я в деле.

— Тебя никто не приглашал.

Он обнимает меня за плечи и сжимает.

— Я сам напросился, и ты не можешь меня изгнать. Ты застрял со мной на всю жизнь, Джон.

— Это мое наказание?

— Пошел ты, дружище. — он встает и протягивает мне руку. — Давай.

Я беру его, шатаясь, поднимаюсь на ноги и отряхиваю грязь с брюк и пиджака.

Сделав последний глоток из маленькой бутылочки, я позволил Итану выбросить ее.

— Иди первым, — говорю я ему. — Я подтянусь через некоторое время.

Он крепче сжимает мое плечо в последний раз, явно демонстрируя утешение, прежде чем отпустить меня и исчезнуть на другой стороне кладбища.

Джеймс, вероятно, нуждается в утешении Итана больше, чем я. Мой брат из тех, кто слишком много переживает, вроде как мои родители.

Я же, как наш дедушка. Дело не в том, что я ничего не чувствую, а в том, что мне трудно, даже невозможно, проявлять эти чувства.

С тех пор как компания отца начала испытывать трудности, я знал, что у меня нет выбора в том, чтобы быть тем, кто я есть. Возможно, я еще не закончил университет, но предложенные мной действия сработали лучше, чем то, что делал отец в течение многих лет.

Он может быть мягким, когда дело доходит до бизнеса, и это его самая большая ошибка. Если ты не волк, тебя съедят волки.

Джеймсу было наплевать на дела. Он доволен тем, что является звездой регби и проводит свою молодость, выпивая и трахаясь с женским населением.

Я пересекаю расстояние от забытой могилы до места, где происходит погребение матери. Я оплакиваю ее в одиночестве, а не на глазах у людей. Я скорблю о том, что она была слишком наивна для этого мира, о том, что она думала, что отдавать другим это ее цель, до такой степени, что иногда забывала о нас.

Между мной и Джеймсом не было никакого неправильного представления о том, кто был любимцем мамы. Она всегда смотрела на меня, нахмурив брови, всякий раз, когда я поражал ее фактами, которые она не ценила, например, тем, что отец больше не мог спонсировать ее благотворительные мероприятия.

Она не могла общаться со мной, и мы оставались такими. Однако, я думаю, она любила меня. Словно кто-то мог бы любить ребенка, в чьей нравственности они сомневались.

Мама считала меня слишком жестоким, в то время как я был слишком реалистичен, на ее взгляд.

Сегодня я стану той опорой, которая нужна Джеймсу и отцу, а потом я буду защищать дом, который оставил нам дедушка.

Я буду защищать наследие Кингов.

Мои ноги останавливаются при низком плачущем звуке. Я стою у дерева, наполовину скрытый стволом, и наклоняю голову набок.

Девушка в черном платье и подходящей вуали, закрывающей глаза, опускается на колени перед тем, что кажется новой могилой, слезы текут по ее щекам.

Ее черные волосы собраны в консервативный пучок, который плохо сочетается с дизайнерской одеждой и обувью, которую она надела.

Рядом с ней стоит маленькая девочка не старше пяти лет. Она также одета в длинное черное платье, скрывающее ее маленькое тело. Вуаль, похожая на вуаль девушки, хотя и более темная, и также закрывает ее глаза. Ее черные волосы заплетены в косички, падающие по обе стороны лица.

Пока девушка — я полагаю, ее мать — плачет, маленькая девочка теребит вуаль, морщит нос и сжимает губы в тонкую линию. Кому-то не нравится эта вуаль.

Когда ей наконец удается сбросить ее с плеч, она сжимает ее в своих маленьких ручках, прячет за спиной, а затем бросает на землю.

Я улыбаюсь озорному взгляду ее темных глаз. С такого расстояния я не могу сказать, карие они или голубые, или смесь того и другого.

Как только она заканчивает свою миссию по избавлению от вуали, она наклоняется над девушкой и вытирает ей глаза тыльной стороной своих крошечных ручек.

— Не плачь, Алисия. Она поправится, — говорит маленькая девочка ломким голосом с северным акцентом.

Йоркширский диалект?

— Наша мамочка счастлива на небесах.

Это только заставляет девушку заплакать сильнее, ее рыдания эхом разносятся в воздухе, как неудачная опера.

Значит, они родственницы, а не мать и дочь. Однако разница в возрасте слишком велика. Старшей должно быть не меньше двадцати, если не больше.

Маленькая девочка обхватывает своими крошечными ручками шею девушки и сжимает ее.

— Я люблю тебя, Алисия.

— Я тоже люблю тебя, Клэр.

Девушка, Алисия, успевает сказать между приступами икоты, ее руки прижимают маленькую девочку к груди.

Они остаются так на секунду, прежде чем девочка, Клэр, отстраняется.

— Эй, Алисия. Я собираюсь сделать тебя счастливой.

— Действительно? — Алисия ерошит волосы, на ее губах грустная улыбка. Ее тон и голос более утонченный, чем у девочки, что намекает на более утонченное воспитание. — Как?

— Я буду танцевать для тебя. — она показывает большим пальцем на себя. — Я лучшая танцовщица в городе.

— Верно.

— Да. Верно. — она хватает сестру за запястье. — Давай, дай я тебе покажу. Не здесь, потому что я не хочу, чтобы призраки видели.

— Хорошо, хорошо.

Алисия, пошатываясь, поднимается на ноги и следует за девочкой. Клэр осторожно оглядывается, и я думаю, что на могилу, но потом она пинает что-то на земле. Вуаль — она пытается спрятать ее.

Ее глаза встречаются с моими, и она замирает. Цвет ее радужек голубой, глубокий, темный, как неоткрытое дно океанов. Озорная улыбка растягивает ее губы, когда она прикладывает к ним указательный палец.

Я подмигиваю ей, и ее улыбка становится шире, прежде чем сестра уводит ее с глаз долой.

После их ухода, я сокращаю расстояние до могилы, которую они посещали. Улыбаясь, я приседаю и беру крошечную вуаль, наполовину зарытую в землю. Моя улыбка исчезает, когда я читаю имя на надгробии.

Леди Бриджит Стерлинг

Любимая Жена и Мать.

Я не мог пропустить это имя, даже если бы захотел. Она была женой Лорда Стерлинга — того самого, который не так давно покончил с собой.

Мой взгляд скользит по тропинке, по которой ушли две девушки. Одна из них — Алисия Стерлинг, единственный отпрыск, который когда-либо был у Лорда Стерлинга.

В таком случае, кем была та девочка? Она называла леди Бриджит своей матерью, так может, она незаконнорожденная? Северный акцент вписывается в эту теорию, если бы у Бриджит был любовник на Севере.

Впрочем, она не имеет значения. Тот, в ком течет кровь Лорда Стерлинга, имеет значения.

Алисия.

Я запоминаю это имя на будущее, засовываю вуаль в карман и присоединяюсь к похоронам моей матери.

Люди повсюду, как мухи, с опущенными головами. Некоторые шмыгают носом, другие изображают сочувствие, которого не испытывают.

Я останавливаюсь на сцене передо мной. Джеймс похлопывает по спине моего застывшего отца, чье лицо бледнее, чем кожа матери, когда она покоится в своем гробу.

Сделав глубокий вдох, я присоединяюсь к ним, стоя по другую сторону от отца. У Грегори Кинга стройное телосложение, и с годами его волосы медленно лысеют. Его серые глаза и прямой нос единственное, что у него общего со мной и Джеймсом.

Мой старший брат выше меня ростом, с широкими плечами регбиста и соответствующим телосложением. У него также есть очаровательное присутствие, которое мгновенно делает его более доступным из нас двоих, хотя я на три года моложе.

— Ты опоздал, — шипит мне мой брат вполголоса. — Они закрыли ее гроб.

— Теперь я здесь.

Не то чтобы я хотел попрощаться. Я уже сделал это в больнице, потом поцеловал ее в лоб и снова накрыл простыней.

Я не знаю, как сказать «прощай». Не тогда, когда дедушка скончался, и уж точно не сейчас.

— Ну, ты мог бы прийти раньше, — огрызается Джеймс.

— Или я мог бы просто прийти сейчас.

— Не ссорьтесь при своей матери. Вы же знаете, что она это терпеть не может, — выговаривает отец, не отрывая глаз от гроба, когда его поглощает земля, пока священник произносит несколько слов.

Прах к праху.

Иронично.

Начало это всегда конец, не так ли?

Мы остаемся еще надолго после того, как она окажется на глубине шести метров. Все медленно выражают свои соболезнования и уходят. Достаточно скоро нас останется только трое.

Во всяком случае, то, что осталось от семьи Кинг.

Итан говорит, что подождет нас у машины. Я готов отправиться домой и начать принимать меры по тому, как нам следует действовать дальше.

Как раз в тот момент, когда я собираюсь высказать эту мысль, мужчина в полосатом костюме идет к нам, будто ему принадлежит кладбище и все проклятые души на нем.

Лорд Стерлинг.

И Джеймс, и отец напрягаются от его взгляда, но я пристально смотрю на него, мой разум заполнен всеми способами, которыми я собираюсь уничтожить этого ублюдка.

— Я опоздал, — говорит он со своим чрезмерно шикарным акцентом. — Я не мог не попрощаться с Анной.

— Уходи, — рычит на него Джеймс.

— Общественная собственность. — он смотрит на отца свысока. — Может, теперь она поймет, что совершила ошибку, выбрав тебя.

— Отвали. — Джеймс начинает толкать его, но отец останавливает его.

— Ничего не поделаешь. На самом деле... — он ухмыляется, обнажая неровные зубы. — Вам следует ожидать визита из банка через несколько дней. Я конфискую дом, который ты так любишь, Грегори. Возможно, я все еще смогу учуять в нем запах Анны.

Теперь моя очередь возвышаться над крошечной круглой фигурой Лорда.

— Я уничтожу каждую косточку в твоем теле, прежде чем ты сможешь это сделать.

— Покажи мне, что у тебя есть. Хотя я уверен, что не так уж много. — он крестится на могиле матери. — Покойся с миром, Анна.

И с этими словами он уходит.

Я продолжаю смотреть ему в спину, когда он исчезает. Ублюдок. Я разрушу его и все, чем он когда-либо дорожил. Меня не волнует, его ли это дом, его бизнес или даже его чертова семья.

Я уничтожу его.

Позади меня раздается глухой удар, когда что-то большое падает на землю. Я замираю, мое дыхание на секунду прерывается.

— Отец! — голос Джеймса гремит на пустом кладбище.

Я оборачиваюсь, и жизнь, какой я ее знаю, заканчивается.

Мой отец лежит на земле, держась за сердце, лицо посинело, и он не дышит.

Пока Джеймс кричит, ругается и безуспешно пытается вернуть его обратно к жизни, я клянусь в одном.

Лорд Стерлинг будет уничтожен самым уродливым из возможных способов.

Все, что ему дорого, будет отнято, точно так же, как все было отнято у меня.

Он покончил с моей семьей, и я покончу с его.

Или с тем, что от неё осталось.

Глава 2

Джонатан

Настоящее

Когда случается что-то плохое, я чувствую это заранее.

Это одно из дополнительных чувств, которыми я обладаю, помимо прогнозирования денежного дохода и стоимости международных рынков.

Никто не поверил мне, когда я сказал им десятилетия назад, что китайцы и русские это будущее. Именно по этой причине у меня самые сильные партнеры в указанных странах.

В тот момент, когда я покинул компанию, я почувствовал, что что-то не так. Я проверил Леви и Эйдена — проверяя, я имею в виду, Харрис подтвердил, что мой сын был на занятиях в университете, а мой племянник на футбольной тренировке.

Да, у меня есть люди, которые следят за моими наследниками, обеспечивая их безопасность. Я всегда защищал их, с тех пор как они были маленькими. Я потерял достаточно членов семьи на всю жизнь, и меня больше не застанут врасплох.

Я вхожу в тихий дом. Его устрашающе спокойная атмосфера почти как на кладбище того дня, как раз в тот момент, когда у моего отца произошла остановка сердца и он скончался. В день похорон матери.

Он умер от тоски, от страха потерять этот дом, оставленный ему отцом, и последнее напоминание о присутствии матери.

Персидские ковры простираются в моем поле зрения, а полы из греческого мрамора сияют под ногами. Сводчатые потолки и украшения ручной работы, украшающие вход и остальные двери дома, были не тем, что мы могли себе позволить, когда были живы мои родители.

Я сделал это.

Я вернул этому дому его первоначальную славу, когда был жив мой дедушка. Грегори и Джеймс Кинг не защитили семейное наследие, это сделал я.

После того, как все начали сомневаться в нашей позиции, я тот, кто превратил фамилию Кинг во что-то, что люди уважают и о чем говорят вполголоса, либо из-за благоговения, либо из-за страха.

Зайти так далеко было сделано не из-за любезностей или вежливости. Единственная причина, по которой я сижу на троне, заключается в том, что я убил всех, кто смотрит на него, не говоря уже о том, чтобы осмелиться приблизиться.

Я видел, как взрослые мужчины дрожали и чуть не писали в штаны, когда я приобретал их компании. Я заставлял их предъявлять мне иски, просто чтобы я раздавил их в суде и забрал все, что у них есть — и даже больше. У меня были мужчины, предлагавшие мне своих жен и дочерей, если я оставлю их компании в покое, и мне доставляло удовольствие стирать их имена из делового мира.

Компромисс и милосердие это термины, которые я вычеркнул из своего словаря в тот день, когда мой отец упал замертво над свежей могилой моей матери.

Если я чего-то хочу, я это беру. К черту мир и его слабых людей. Если они решили занять позицию, которую я могу исследовать, это именно то, что я делаю.

Если я найду возможность прославить фамилию Кинг, будь прокляты последствия.

Только одно имеет значение: моя семья.

Так какого черта я думаю об Авроре с тех пор, как меня охватило это зловещее чувство?

Она не член семьи. Далеко не так.

Тем не менее, я провожу с ней больше времени, чем когда-либо с Эйденом и Леви.

Ее лицо единственное, перед которым я просыпаюсь каждый день и засыпаю, глядя на него каждую ночь.

Она та, чьи черные пряди я глажу, когда ее зрачки движутся под веками, и ее захватывает кошмар.

Вот когда она наиболее уязвима и не может воздвигнуть свои стены или спрятаться от меня. Я могу увидеть ее обнаженной.

Чем больше я вижу, тем больше мне хочется.

Чем больше я погружаю в нее свои пальцы, тем глубже мне хочется войти.

Возможно, это началось с ее тела, но я хочу вторгнуться в ее разум и покорить его.

Чего не должно было случиться, потому что я ставлю своей миссией не интересоваться никакими другими людьми.

Я не подписывался на то, чтобы быть поглощенным Авророй, и я положу этому конец... рано или поздно.

Я проверяю уведомления на телефоне. Поскольку Харрис, исполнительный директор, и я провели весь день, закрывавшись в моем кабинете, просматривая возможные компании, которые можно было бы добавить в наш арсенал, у меня не было времени отправлять ей случайные электронные письма, которые обычно подразумевают, как я трахну ее ночью.

Кроме того, она единственная, кто хотел свидания, так что я подумал, что она будет той, кто свяжется.

Утром от нее поступил только пропущенный звонок.

Это не сходится, учитывая, что она никогда не звонит мне, когда на работе.

Что-то подсказывает мне, что ее тоже нет дома. В противном случае в зале играла бы какая-нибудь музыка. Она часто так делает, особенно когда рядом ее подруга с черным поясом.

— Ужин, сэр?

Я поднимаю голову от телефона и переключаю свое внимание на Марго. Она стоит, скрестив руки в почтительной позе поверх белого фартука.

— Мы будем есть на улице. — я засовываю телефон обратно в карман. — Ты видела Аврору?

— Она не вернулась домой, сэр.

Ха. Уже больше семи. Она не могла остаться на работе так поздно, тем более что настояла на свидании.

— Если вам ничего не нужно... — она кивает.

— Где Том? — спросил я.

Он приличный дворецкий, но обычно цепляется за ее мантию, ожидая приказа. Я пошлю его в квартиру Авроры, а Мозес отправиться к ней на работу, так как ей больше некуда идти.

Но есть еще семейный ресторан Лейлы. Харрис отправится туда. Ей лучше не проводить время с братьями Лейлы, иначе ночь примет драматический оборот, который закончится отпечатком моей руки на ее заднице.

У меня нет терпимости к другим людям в ее окружении, даже к тем, кому я доверяю, таким как Харрис и Мозес. Не имеет значения, что она давно знает братьев Лейлы, как она любит мне напоминать. Они не пришли в ее жизнь первыми — это сделал я.

— Том выехал по поручению, сэр. Могу ли я что-нибудь сделать от его имени?

— Пусть он найдет меня, как только вернется.

— Да, сэр.

Когда Марго исчезает, я достаю свой телефон и снова звоню Авроре. Она все еще не отвечает.

Я печатаю электронное письмо.

От: Джонатан Кинг

Кому: Аврора Харпер

Тема: Где Ты?

Должен ли я напомнить тебе, кто потребовал свидания сегодня вечером? Мое время — золото, Аврора, так что ответь на чертов звонок.

Как только я нажимаю «Отправить», на экране загорается уведомление о звонке от Харриса.

— Ты как раз вовремя. Я хочу, чтобы ты поехал в...

— У нас ситуация, — обрывает он меня.

Харрис никогда не перебивает меня, а это значит, что все серьезно.

— И?

— Я только что получил информацию после собрания. Максим Гриффин дает интервью впервые с момента своего заточения.

— Что?

Голос Харриса продолжает мрачным тоном:

— Из того, что я увидел, он обвиняет свою дочь, говоря, что ей тоже пора предстать перед судом. Семьи жертв и средства массовой информации подняли шум по этому поводу. Все выглядит не очень хорошо.

Черт!

— Где Аврора? — спросил я.

— Что?

— Она, должно быть, видела это, и именно поэтому она исчезла. Найди ее. Живо.

Я направляюсь к выходу. Мозес выходит из машины, но когда видит выражение моего лица, он садится обратно.

— Я свяжусь со своими людьми. Дайте мне десять минут.

— У тебя пять, Харрис. Мне, блядь, все равно, что тебе придется сделать, чтобы найти ее. Мне нужно, чтобы местоположение было немедленно отправлено Мозесу. — я вешаю трубку, не услышав его ответа.

Ни за что на свете я не позволю ей сейчас ускользнуть между моими пальцами.

Аврора Харпер продала свою душу дьяволу. Само собой разумеется, что она никогда не сможет сбежать от меня.

Глава 3

Аврора

Исчезнуть не так-то просто.

Я пробовала это раньше, и это все равно что выдергивать собственные зубы изо рта. Дело не в том, чтобы сменить имя и стать блондинкой на несколько лет. Дело не в том, чтобы подстричь волосы и выбрать другой стиль одежды. Дело даже не в том, чтобы избавиться от северного акцента.

Это самые простые части исчезновения. Все остальное, что трудно изменить, это проблема.

Речь идет об изменении моей походки, чтобы люди не узнавали меня издалека.

Это значит заставить себя стать правшой после шестнадцати лет жизни левшой. Вот почему мой почерк — ужасен, и когда я устаю, я снова переключаюсь на левую руку, не осознавая этого.

Это мешает мне есть ту еду, которая мне нравится больше всего, чтобы меня не узнали по ней. Со временем я вообще потеряла всякую радость от еды, и это стало рутиной.

Речь идет об уничтожениях моих привычек и всего, что я привыкла считать само собой разумеющимся, один за другим, черт возьми.

Исчезновение это возрождение.

Когда я впервые избежала программы защиты свидетелей, я продолжала смотреть через плечо и заглядывать под кровать, на которой спала. Я обыскивала шкафы и устанавливала три замка на двери. Я никогда не спала с открытым окном, даже если это означало утонуть в собственном поту из-за летней жары. В течение нескольких месяцев я переезжала из одного мотеля в другой и заметала следы на случай, если кто-нибудь следил за мной.

Я перестала быть Клариссой и оставила все, что касалось ее жизни, позади. Я перестала верить в супергероев и в любовь. Я перестала танцевать и петь в душе.

Я перестала жить.

Поэтому, когда я снова оказываюсь на месте своего перерождения, я не удивляюсь.

После просмотра фрагмента папиного интервью, нападения Сары и прослушивания сообщения, оставленного Алисией о ее собственной смерти, у меня не было настоящего присутствия духа, чтобы думать.

Я все еще не могу.

Мои пальцы дрожат, колени, губы и ладони покалывает. Я не останавливалась, чтобы сходить в туалет, и всю четырехчасовую поездку до этого места выжила на бутылке воды.

Я вернулась туда, где родилась и переродилась.

В коттедж посреди леса.

Место убийства отца.

В Интернете есть статьи о том, что это место населено привидениями, и многие любопытные подростки снимают себя внутри него, чтобы доказать, что они бесстрашны.

Несколько лет назад я отказалась от права собственности на наш дом в городе. Я передала его благотворительной ассоциации, и теперь они используют его как центр для детей-инвалидов. Я попросила своего адвоката сделать все возможное, чтобы никто не узнал, что за этим стою я.

Однако я не отказалась от этого коттеджа. Для начала, на самом деле он не так уж много стоит, и, как и тогда, будто часть моей души все еще заперта там, вместе с телами тех мертвых женщин.

Снаружи темно, если не считать серебряной луны. Ее призрачные пальцы ползут между неподвижными ветвями и безмолвной черной землей. Тишина, как на кладбище, долгая и оглушительная в своей непрерывной тишине.

Дрожь пробегает у меня по спине, когда я смотрю на место, где многие погибли, не будучи услышанными. Пахнет смертью от каждого камешка и каждого дерева. С неба и ночи. Они являются свидетелями того времени, когда все началось и закончилось.

Лунный свет отбрасывает тусклый серебристый свет на старую архитектуру, которую папа построил своими руками. Он так хорошо обращался с ними, со своими руками.

Он знал, как свернуть шею, а потом приготовить мне завтрак. Он знал, как ставить ловушки для беспомощных животных, а затем расчесывать мне волосы, словно он был самым любящим отцом на земле.

Прошло одиннадцать лет, но это почти так же, как если бы я только вчера видела, как папа тащил мертвую женщину по земле.

Время... неизмеримо в этом месте. У него есть свои собственные показатели и свои собственные призрачные воспоминания.

Прошло несколько часов с тех пор, как я приехала, но я не выходила из своей машины. Мои пальцы продолжают водить по часам взад и вперед, будто это наполнит меня необходимой смелостью. Я сказала себе, что выйду, когда смогу контролировать дрожь в конечностях, но этого не произошло.

Моя рука все еще дрожит, когда я открываю дверь и выхожу на улицу. Я иду по следу лунного света, мои нетвердые каблуки хрустят по гальке.

Моя лодыжка пульсирует от боли; я, вероятно, подвернула ее, когда Сара толкнула меня.

Я ковыляю к коттеджу, затем останавливаюсь перед дверью. Потребность уничтожить его — или, еще лучше, сжечь — выходит на передний план в моем мозгу.

Но это не вернет погибших женщин. Это не вернет мою жизнь или все, что я потеряла в тот день.

Я делаю обход и ковыляю за коттедж. Когда я приехала сюда одиннадцать лет назад, это место было обнесено полицейской лентой. Все восемь могил были вскрыты, трупы доставлены на вскрытие, и в конце концов женщины были похоронены с уважением. Однако было найдено только семь трупов, включая женщину, которую я видела в тот день. Она была последним дополнением к папиной коллекции.

Восьмая могила была пуста. Он уже искал кого-нибудь, кто мог бы ее заполнить, и я сообщила раньше, чем он смог сделать то, что хотел.

Сейчас все могилы зарыты. В серебристом лунном свете черная грязь кажется еще темнее. Устрашающе тихая атмосфера не наводит на мысль, что земля была перевернута вверх дном, скрывая убийства.

Я хромаю туда, где, как я помню, должны быть могилы. Одиннадцать лет назад я стояла над каждой из них и произносила их имена. Я извинилась за то, что не освободила их раньше, и пообещала избавиться от всего, что у меня было общего с Максимом Гриффином. Имя, привычки — все, вплоть до любого вида пищи, которую мы когда-либо ели. Вот почему я теперь почти ничего не ем.

Сейчас я делаю то же самое. Мои конечности с трудом удерживают меня на ногах, когда я останавливаюсь над первой могилой и говорю низким, ломким тоном:

— Прости, Марисса Лойд. Я не знала тебя, но я знаю, что у тебя было впереди блестящее будущее. Мне так жаль, что он заставляет тебя перевернуться в твоей новой могиле, давая это интервью. Если кто-то и должен быть похоронен здесь, так это он.

Я тащу свою вывихнутую лодыжку к следующей могиле, и следующей, и следующей. К тому времени, как я произношу все их имена, усталость действует на мои нервные окончания, и я почти готова упасть в обморок.

Быть здесь — все равно что заново переживать прошлое и позволять ему проникать в поры моей кожи.

Я никогда не забывала имен жертв. Марисса, Жизель, Кэролайн, Селена, Мари-Джейн, Хоуп и Нора.

Они запечатлелись в моем сознании, как несмываемые чернила.

Возможно, я смогу забыть свое собственное имя, но я никогда не забуду имена беззащитных женщин, которых мой отец похоронил в безымянных могилах, будто они были никем, стирая их существование.

Мои ноги останавливаются перед восьмой могилой, и мое сердце колотится, когда иглы впиваются в кожу.

Она вырыта. Могила, которая должна быть закопана, как и все остальные, вырыта.

О, черт.

О, дерьмо.

Почему... почему она вырыта? Этого не должно быть. Это как одиннадцать лет назад, когда...

Позади меня раздается шорох, и я оборачиваюсь.

Но уже слишком поздно.

Последнее, что я вижу, это черная маска, прежде чем что-то врезается мне в лицо.

Я падаю навзничь в могилу.

Как тогда. Прямо как тогда, когда меня чуть не похоронили заживо.

Возможно, в тот раз мне и удалось бы сбежать, но сейчас все по-другому.

Наконец-то все кончено.

Мир темнеет, когда слеза скатывается по моей щеке.

Почему, папочка? Просто почему?

Глава 4

Аврора

11 лет назад

Пот струится у меня по спине, когда я переступаю через желтые знаки.

Фонарик, который я крепко сжимаю в руке, очерчивает четкую дорожку на черной грязи. Отдаленное уханье совы эхом отдается в безмолвной ночи.

Прошло несколько месяцев с момента обнаружения убийств, поэтому полиция в конце концов усилила охрану места преступления. В настоящее время здесь почти ничего не произошло.

Почти.

Теперь, когда Максима Гриффина приговорили провести остаток жизни в тюрьме, а семьи жертв смогли должным образом похоронить их, здесь ничего не осталось.

Ничего, кроме желтой ленты «Не Пересекать».

Я пересекаю ее не потому, что склонна нарушать правила, а потому, что если я не сделаю этого сейчас, то не смогу в будущем.

Мои волосы прилипают к лицу под бейсболкой, которую я использую, скрывая свою личность. Я пересаживалась с одного автобуса на другой, чтобы наконец добраться до этого места, где я сейчас нахожусь.

Несколько сотен фунтов, которые у меня есть из моих сбережений, позволят мне снять номер в мотеле и купить билет на самолет, чтобы я могла вылететь за пределы Англии. Впрочем, недалеко. Возможно, Северная Ирландия или Скотланд. Поскольку мне скоро исполнится семнадцать, мне придется придумать способ подделать новую личность, которую мне дали в рамках программы защиты свидетелей.

Я разберусь с этим. Мне придётся. Это единственный способ, которым я смогу избежать ада, в котором я жила последние пару месяцев.

Это единственный способ, которым я смогу начать все сначала.

Я закутываюсь в пальто, когда меня пробирает дрожь, и крепче сжимаю фонарик. Могилы, в которых папа похоронил женщин, все еще открыты.

Слезы текут по моим щекам, когда я разговариваю с ними и извиняюсь, как и перед их семьями.

Это все, что я делала во время испытаний — извинялась. Сколько бы я ни делала это, мне кажется, что этого недостаточно.

Иногда, когда они бьют или бросают в меня оскорбления, где-то в моем мозгу я чувствую, что заслуживаю этого. Я та, кто улыбалась, смеялась и танцевала с монстром, который оборвал жизни их дочерей, жен и матерей.

Я та, кто не видела дьявола, хотя он был прямо передо мной.

Если бы я поискала раньше, посмотрела, может, я бы это заметила. Может, я могла бы остановить его.

Но сейчас это бесполезно. Все уже сделано, так что все, что я могу сделать, это извиниться.

Когда я добираюсь до пустой могилы, я забрасываю ее землей. Мои шаги подпитываются яростью и несправедливостью, через которые я прошла. Ложь. Дым и зеркала.

— Я ненавижу тебя, папа! — топтание. Удар. — Я так сильно тебя ненавижу! Я бы хотела, чтобы ты убил меня первой. Я бы хотела, чтобы ты никогда не позволял мне увидеть тебя таким. Я бы хотела никогда не быть твоей дочерью.

Мое горло горит от силы слов, но слезы не перестают пропитывать щеки и скатываться в рот, заставляя меня чувствовать привкус соли.

Я запрокидываю голову и смотрю в ночь, точно так же, как в тот день, когда я умоляла, чтобы все это было ложью. Падающая звезда пересекает безлунное небо, и вместо того, чтобы найти в ней красоту, на меня снова накатывает волна горя. Моя сестра любила падающие звезды, но теперь ее больше нет, чтобы наслаждаться ими. Алисия говорила мне загадывать желания всякий раз, когда мы их видели, но я говорила, что они не сбываются, потому что папа никогда не позволял мне верить в иллюзии. Он никогда не позволял мне верить в Деда Мороза, или в призрака, или в Зубную Фею.

Он заставлял меня жить в реальности и говорил, что настоящие монстры страшнее.

Однако он заставил меня поверить в него — моего супергероя без плаща. Затем он выдернул ковер у меня из-под ног и оставил меня в виде этой оболочки человека, у которого ничего нет ни позади, ни передо.

Я больше не знаю, во что верить. Мое собственное самоощущение начинает угасать, и у меня даже нет Алисии, с которой я могла бы поговорить.

Там только Джонатан и Эйден…

Я отчаянно качаю головой при этой мысли. Я не стану вносить свой багаж в жизнь моего племянника. А Джонатан страшный — он, наверное, был бы тем, кто прогнал бы меня.

Когда моя истерика против папы проходит, остается только горький привкус — тот факт, что теперь я действительно сама по себе в этом мире.

Звук хруста листьев эхом отдается у меня за спиной. Сначала я думаю, что это одно из ночных животных, которое бродит здесь, но потом я слышу это снова.

В те дни, когда я охотилась с папой, он научил меня распознавать звуки, издаваемые животными. Мы были замечательными охотниками и могли найти добычу в мгновение ока.

Теперь, когда я знаю, почему он был таким, я хочу выбросить эти воспоминания из головы.

В звуке, доносящемся из кустов, есть что-то неровное. Это немного похоже на... нерешительность.

Конечно, это могло быть животное, но бешеные движения животного следовали бы определенной схеме. Если бы он был напуган, то уже убежал бы. Этот не работает. Это больше похоже на то, что он... преследует. Похоже на то, как мы с папой делали это в прошлом. Во всяком случае, он становится все ближе.

Тень проносится между деревьями со скоростью молнии. Я отступаю назад, мои старые кроссовки хрустят по гальке.

Это не может быть полиция, так как они бы уже поймали меня за незаконное проникновение на место преступления. Или, что еще хуже, отправили меня обратно в программу защиты свидетелей, где я слышала, как офицеры обсуждали меня в неблагоприятном ключе.

Я им не доверяю.

Я никому не доверяю. Точно так же, как папа всегда настаивал, что я не должна никому доверять. Ирония судьбы в том, что сейчас я вернулась к его словам.

Это оставляет только пару других возможностей. Наиболее вероятным из них является то, что это может быть член семьи жертвы. Или, может, один из многих людей, которые сочувствовали жертвам и превратили испытательный срок в кошмар.

Я глубоко и медленно вдыхаю, позволяя своим ушам улавливать их движения. Они за деревом. Но дело в том, что мои уши ненадежны из-за такого количества звона в них.

Подождите. Быть может, мне почудились эти звуки?

В течение нескольких месяцев я не помню, чтобы спала целую ночь. Во-первых, я боялась, что они нападут на меня во сне. Во-вторых, всякий раз, когда я закрываю веки, все, что я вижу, это лица жертв, клейкая лента, пустой взгляд и кровь.

Так много крови.

Лишение сна играет с мозгом. Иногда я беспокоюсь, что либо папа, либо семьи придут за мной. Сегодня это может быть последнее.

Я направляю фонарик в сторону деревьев, где, как я подозреваю, скрывается тень.

— Кто ты такой?

Никакого ответа.

— Если ты хочешь нанести мне удар, выходи. Ты не первый и не последний.

Я горжусь тем, что мои слова звучат ровно и уверенно.

Я чертовски уверена, что сейчас не уверена в себе.

Эти люди и ненависть в их глазах пугают меня. Мне всегда кажется, что они хотят насадить мою голову на палку или хотят, чтобы я была похоронена на глубине шести метров, как те жертвы.

— Я здесь! — мой голос повышается. — Я здесь, так что, если ты хочешь...

Мои слова обрываются, когда тень бежит ко мне со сверхзвуковой скоростью.

Я поднимаю обе руки, чтобы защитить лицо. Вот к чему они стремятся больше всего — к лицу. Словно они хотят стереть все, что напоминает его лицо. В основном глаза. Тот факт, что у меня глаза моего отца, сделал меня таким же монстром, как и он.

Что-то хрустит у меня под грудной клеткой. Сначала я ошеломленно смотрю на него с застывшим выражением лица, не понимая, что произошло.

Затем боль взрывается в моем боку, и горячая жидкость выливается из меня, пропитывая пальто, и когда я поднимаю глаза, то вижу темную фигуру человека в маске, выхватывающего нож. Струйка крови вытекает из раны и капает на темную землю. Тусклый свет моего фонарика делает вид ужасным, даже навязчивым. Кровь почти черная — как у демона.

Не в силах выдержать вес, мои ноги спотыкаются, и я выворачиваю ногу, когда боль распространяется по моим нервным окончаниям и пронзает прямо мой мозг.

А потом я падаю.

Чтобы удержаться от падения, мои пальцы впиваются в его маску, и я тяну, мои ногти царапают его кожу.

Я разглядываю татуировку на его лысой голове сбоку. Дракон.

Он бьет меня по руке, и фонарик выскальзывает из моих дрожащих пальцев. Вскоре я следую за ним. Моя энергия покидает меня, и я падаю назад.

Прямо в восьмую могилу.

Моя голова ударяется о грязь, и металлический привкус наполняет рот, прежде чем из него хлынет кровь.

Темная тень стоит над моей могилой, свет фонарика образует вокруг него ореол. Его руки в черных перчатках лежат друг на друге, кровь на ноже, который он все еще держит, блестит в лунном свете.

Он смотрит на меня так пристально, будто он мой отец, а я одна из жертв, которых он задушил до смерти. Он не двигается, не издает ни звука. Он просто... наблюдает.

Мои глаза закатываются, медленно закрываясь. Последние слова, которые я слышу, принадлежат папе.

Когда я увижу тебя снова, либо я убью тебя, либо ты меня.

Глава 5

Джонатан

Аврора вернулась в свой старый дом.

Не в ее квартиру, а гребаное место, откуда она сбежала подростком для перерождения.

Блядь.

Нам требуется час, чтобы долететь на моем частном самолете из лондонского Хитроу в аэропорт Лидс-Брэдфорд. Час, который мне, блядь, не нужно потерять. И в настоящее время Мозес везет нас прямо к этому дому, что занимает еще тридцать минут, которых у меня нет.

Зачем ей приезжать сюда из всех возможных мест? Если это уловка, чтобы сбежать от меня, то она не знает, с кем имеет дело. Должно быть, она почувствовала, что у нее есть некоторая свобода действий только потому, что провела со мной пару месяцев.

Тот факт, что я объявил ее своей, означает нечто простое — ей не позволено исчезнуть.

Даже если это для того, чтобы встретиться лицом к лицу с ее призраками.

Эта часть все еще не имеет смысла. Учитывая то, как она полностью вычеркнула себя из жизни Максима, ей не следовало возвращаться сюда добровольно.

Как будто она выпотрошила себя собственными руками.

Я точно знаю, что она отказалась от права собственности на свой дом в Лидсе, так какого хрена ей возвращаться?

Ослабляя галстук, я достаю телефон и набираю номер Харриса.

— Что еще у тебя есть на нее с того времени, как она вышла из программы защиты свидетелей?”

Тот период ее жизни все еще как в тумане, и мне нужно выяснить все, что можно узнать об этом. Если она держит это в секрете, значит, произошло что-то важное. Что-то, что она любит держать между собой.

Но вот в чем дело, ей не позволено ничего скрывать от меня, включая ее демонов.

Невозмутимый тон Харриса звучит на линии:

— Я же говорил вам, что она подделала личность и свой возраст, а затем улетела в Скотланд.

— Что именно произошло между окончанием испытаний и Скотландом? Есть время, которое не учитывается. Неделя, если быть точным.

— Это... — кажется, он что-то проверяет. — Неизвестно.

— Так сделай это известным, Харрис. Мне нужен отчет о каждом ее движении с тех пор.

Тот факт, что ей даже удалось подделать личность и сделать себя восемнадцатилетней, уже впечатляет для девушки такого возраста. И не просто какая-нибудь девушка — защищенная. Она не жила на улице и не вела тяжелую жизнь до ареста Максима, так что этот инстинкт самосохранения был бы нелегок для человека с ее прошлым.

Но что-то подсказывает мне, что это еще не все, через что она прошла.

И мне нужно знать о ней все — до мелочей, хорошее, плохое.

Каждую. Чёртову. Вещь.

— Подождите. — с его стороны раздается шелест бумагами. — Ее засняли на камеру видеонаблюдения аптеки недалеко от Брэдфорда за несколько дней до ее поездки в Скотланд.

— Пришли мне отснятый материал.

Я вешаю трубку, и почти сразу же на моем экране загорается видео от Харриса.

На черно-белых кадрах запечатлена девушка, одетая в темную толстовку с капюшоном, ее волосы торчат из-под бейсболки, закрывающей половину лица. Однако я узнаю ее, хотя она и прячется.

Она держится за бок и слегка наклоняется, чтобы стойка выдержала ее вес. Когда к ней обращается сотрудница, Аврора ей что-то говорит.

Поскольку звука нет, я жду, чтобы посмотреть, что она хочет купить. Сотрудница возвращается и кладет какие-то предметы на прилавок. Ставя видео на паузу, я увеличиваю масштаб. Бинты, пузырек с антисептиком и что-то похожее на антибиотики.

Я снова нажимаю «Воспроизвести», и мои подозрения подтверждаются, когда Аврора дрожащими руками протягивает купюру через стойку и практически выбегает оттуда, все еще держась за бок. Затем, у входа, она останавливается и хватается за дверь для равновесия.

Она остается так несколько секунд, согнув спину и обхватив себя рукой за талию, прежде чем поднимает голову и выходит из аптеки. Видео заканчивается тем, что она придерживает дверь для пожилой женщины. Часть лица Авроры попала на камеру, а ее губы... окровавлены.

Она ранена, и, если мои расчеты верны, она сжимает ту же часть правого бока, где есть шрам от ножа и татуировка с закрытым глазом.

Травма была нанесена еще тогда, когда ей было, блядь, шестнадцать. Аврору ударили ножом, и ей пришлось заняться самолечением и, вероятно, наложить на себя швы. Вот почему шрам немного беспорядочный.

Чувство гордости, которое я испытываю за ее силу, заглушается необходимостью уничтожить ублюдка, который посмел поднять на нее руки.

Ну и что с того, что она дочь Максима? Она не он. Это факт, который мне, по-видимому, нужно выжечь в умах людей самым трудным способом.

Машина замедляет ход и останавливается, под шинами хрустит галька перед местом преступления. Это коттедж, где Максим обычно душил женщин клейкой лентой, прежде чем Аврора сообщила о нем.

Ночной воздух холодный и проникает под мой костюм, когда я выхожу. Мозес следует за ним, держа в руке фонарик. Другая его рука на пистолете за поясом.

Он бывший агент разведки и работает одновременно моим водителем и охранником, если это необходимо. Все эти годы он эффективно отгонял нежелательное внимание, и я рассчитываю на его навыки в случае, если что-то случится.

Есть только два человека, которым я доверяю — Харрис и Мозес. Это произошло не случайно, потому что я от природы недоверчив. Я не раз проверял их лояльность коварными методами. Я сделал им предложения через своих деловых партнеров и дал им возможность ударить меня в спину и уйти, но они так и не воспользовались этим. Вот почему они со мной дольше всех.

Я толкаю дверь коттеджа, и мне в лицо ударяет гнилостный запах. Когда Мозес направляет свет внутрь, мы видим трупы крысы и кролика, разложившиеся и почти неузнаваемые, их внутренности вываливаются наружу.

Поскольку Авроры там нет, я жестом приказываю Мозесу следовать за мной за коттедж, туда, где произошло погребение.

Первое, что я замечаю, это черная тень, склонившаяся над могилой в земле. Увидев свет, он вскакивает и бежит в направлении леса.

— Следуй за ним! — я приказываю Мозесу.

Он бросается в бой, его ноги бегут за тенью.

Я включаю фонарик своего телефона и ускоряю шаг к могиле, над которой он примостился. Мое сверхчувственное чутье включается, и я знаю, я просто знаю, что что-то не так.

И действительно, зрелище, которое я вижу в яме, заставляет меня остановиться, моя грудь сжимается.

Аврора лежит на спине в могиле, ее ноги и руки свисают в неудобных позах.

Ее розовое платье сбилось на середине бедер, покрытое грязью и... кровью.

Это по всей ее одежде и полупрозрачной коже. Ее колени исцарапаны, ладони в крови, а губа разбита.

Ее глаза слишком плотно закрыты, будто она терпит боль.

Черт!

Блядь!

Если бы я знал, что она это провернет, я бы приказал охране постоянно следить за ней.

Оставив телефон на краю, я спрыгиваю в могилу и обхватываю ее голову руками. Грязь и засохшая кровь пачкают нежную кожу ее лица.

Тело Авроры дергается в моих объятиях, и она начинает царапаться, биться и отталкивать меня.

Трахните меня. Даже без сознания эта женщина обладает силой воина. Она может защитить себя, и она может сделать это так хорошо. Но это не мешает мне хотеть убрать всю боль, чтобы никто больше не осмеливался приближаться к ней.

Чтобы она больше не нуждалась в защите.

— Я... мне... ж-жаль... — бормочет она. — Т-так ж-жаль… Не... н-делай мне больно… Не...

— Никто больше не причинит тебе вреда, Аврора. Только не в мое гребаное дежурство.

Я провожу пальцем по порезу на ее губе. Тот факт, что она отмечена таким жестоким способом, меня не устраивает.

Меня не устраивает? Это еще мягко сказано. Ярость, пульсирующая во мне, подобна зверю, которого ничто не сдерживает.

Я хочу обрушить ад на мир, который заставил ее извиниться за то, чего она, блядь, не делала. Я хочу уничтожить людей, которые судили ее, не зная ее истории.

Ей было шестнадцать. Всего лишь чертовы шестнадцать, и все же она бросила единственную семью, которая у нее была, потому что верит в справедливость превыше всего остального.

Никому, и я имею в виду, никому, блядь, не позволено обращаться с ней так, будто она виновна в этом.

Мозес возвращается один, нахмурив брови.

— Я потерял его, сэр. Он... кажется, хорошо знает эту местность.

Я беру Аврору на руки, и она хнычет, губы ее дрожат. Должно быть, ей снится очередной кошмар. Именно тогда она наиболее уязвима, и ее стены рушатся одна за другой. Когда кошмары настигли ее, когда она спала в моих объятиях, она держалась за меня, ее ногти впивались в мою грудь, будто в поисках якоря, которого у нее никогда не было.

Тот факт, что она всю свою жизнь была одиночкой, так похож на меня. Разница лишь в том, что я использовал это, чтобы подняться, в то время как ей пришлось бежать. Ей приходилось страдать молча, в том числе и во время сна.

Достаточно скоро я заставлю все ее кошмары исчезнуть, даже если это будет последнее, что я сделаю.

— Позвони Харрису, — говорю я Мозесу. — Нам нужно организовать подпольную встречу.

Если ублюдок, который напал на нее сегодня — а я предполагаю, что это тот же человек, который ударил ее ножом одиннадцать лет назад, — думает, что сможет убежать от меня, он понятия не имеет, с кем он имеет дело.

Он может обмануть саму судьбу, но он никогда не сможет обмануть меня.

Я найду подонка, который сделал это с ней, и буду наслаждаться тем, что покончу с его жизнью как можно медленнее.

Аврора моя, и я принесу хаос в мир, защищая то, что, черт возьми, принадлежит мне.

Глава 6

Аврора

Мясистые пальцы обхватывают меня за талию и тащат по грязи. Черная, безжалостная грязь.

Теперь моя очередь.

Я умру сегодня.

Но... почему? Что я сделала?

Я пытаюсь бороться, извиваться, кричать, но ни один мускул в моем теле не двигается. Я заперта в собственной шкуре, откуда не доносится ни звука.

Пока меня тащат, моя голова ударяется о твердую землю.

Онздесь.

Не имеет значения, что я не могу его видеть. Я без сомнения знаю, что он вернулся за мной, и на этот раз он меня не отпустит. На этот раз со мной абсолютно покончено.

— Аврора...

Этот голос.

Мои мышцы расслабляются в грязи, когда он просачивается через мои уши. Это не папа. Это... чей-то другой голос.

Чей-то, о ком я не должна думать, но остаток моей энергии устремляется на поверхность, чтобы я могла узнать его.

В этом голосе что-то есть. Его присутствие и вся его аура.

Является ли он иллюзией?

Мои плечи трясутся.

— Аврора!

Я вздрагиваю, попадая в тиски бодрствования. Мои глаза резко открываются, и на мгновение я застываю. Я в этой могиле, и теперь меня похоронят заживо. Я буду…

Мои глаза встречаются со стальным взглядом, к которому я привыкла за последние пару месяцев. Его серый цвет сейчас более суров и не подлежит обсуждению, только, похоже, он направлен не на меня.

Джонатан запускает пальцы в мои волосы, откидывая их назад, и мне почти хочется замурлыкать, как котенку.

Я не в этой могиле. Я и близко не нахожусь к этому месту. После моей жизни нет черной тени.

Все... кончено.

Чувство облегчения накрывает меня успокаивающей волной, и я борюсь с желанием закрыть глаза и погрузиться в прикосновения Джонатана.

Оно успокаивающее и нежное, и я точно знаю, что нежность ему совсем не свойственна, так что я должна впитывать этот момент как можно больше.

Расслабляясь на знакомом матрасе своей кровати, я осматриваю остальную часть комнаты — мягкие занавески и большую лампу на прикроватном столике. Я стараюсь не думать о том факте, что он привел меня в мою комнату, а не в свою. В конце концов, ему нужно наказание, чтобы позволить мне войти туда.

— Ты в порядке? — спрашивает он своим деловым тоном.

Требуется все мое мужество, чтобы не насмехаться. Только Джонатан мог бы спросить, все ли с тобой в порядке, будучи авторитетным.

Все еще не обретя дар речи, я киваю.

— Ты не выглядишь, что ты в порядке.

Поглаживание прекращается, и я стону, прежде чем успеваю взять себя в руки.

Джонатан сидит на моей кровати, его большое тело нависает над моим маленьким, одновременно как утешение и угроза. Смешанные сигналы вызывают у меня резкую боль, но я не успеваю подумать об этом, когда он достает небольшую аптечку первой помощи с прикроватной тумбочки.

Он прикасается пальцем к моим губам, и я вздрагиваю, когда его кожа соприкасается с моим порезом.

— Я замазал царапины на твоем колене и ладонях. Я собирался нанести мазь на твою губу, когда ты проснешься.

Конечно же, на моих ладонях маленькие пластыри. Поскольку одеяло натянуто до шеи, я заглядываю под него. Первое, что я замечаю, наряду с пластырем на колене, это то, что я одета в ночнушку.

— Ты…ты меня переодел?

Мой голос немного хриплый, немного слабый, но это не то, чего я не ожидала.

— Кто еще мог? — выражение его лица остается неизменным, когда он наносит мазь на ватный тампон. — Нет ничего, чего бы я не видел раньше.

Я сжимаю губы, прежде чем начать спорить, что я была без сознания, и я ненавижу то, что не пришла в себя, чтобы смотреть, как он раздевал меня.

Черт. Со мной определенно что-то не так.

Джонатан смазывает мазью мою порезанную губу, и я морщусь от укола боли. И все же я остаюсь совершенно неподвижной, боясь, что любое нежелательное движение испортит этот момент.

Видя нежную сторону Джонатана, я всегда глубоко поражаюсь. Это все равно что наблюдать за проходящим единорогом, и мне нужно впитать это в себя. Может, в следующий раз я смогу снять это на пленку и посмотреть тайно или что-то в этом роде.

Закончив, он проводит кончиками пальцев под порезом, так что почти касается моих губ, но не совсем. Я втягиваю воздух, когда мурашки начинают войну на моей коже, под одеялом и под одеждой.

Он убирает руку быстрее, чем я хочу, и складывает мазь и вату обратно в аптечку первой помощи. Ощущение странное. Я имею в виду, не быть тронутой им.

Не то чтобы я когда-либо привыкала к прикосновениям, но с тех пор, как он ворвался в мой мир, я начала воспринимать это как данность. Странно, что он рядом со мной, его древесный, пряный мужской аромат окутывает меня, но он не прикасается ко мне.

Я хочу схватить его руку и снова положить ее себе на лицо или снова заснуть с той же рукой на талии.

Однако в глубине моей головы есть что-то, что останавливает меня. Понятия не имею, что — мне кажется, что я чего-то не понимаю.

Но что?

— Сейчас. — он поднимает голову, его безжалостный взгляд останавливается на мне и держит меня, как тиски. — Скажи мне, какого черта ты вернулась в Лидс.

Мои губы дрожат, когда воспоминания ударяют меня в пустоту сердца.

Интервью. Нападение Сары. Сообщение Алисии…

Мои глаза расширяются, когда я смотрю на Джонатана с выражением, которое, я уверена, выглядит как выражение ужаса.

Джонатан отравлял меня, Клэр.

Я вскакиваю в сидячее положение, и мои плечи ударяются о спинку кровати, когда я подтягиваю колени и натягиваю простыню до шеи. Я почти готова сделать все, чтобы хоть как-то дистанцироваться от него.

О, Боже.

Вот почему я уехала. Вот почему меня не должны были найти. Даже нападение меркнет по сравнению с мужчиной, сидящим на моей кровати. Мужчина, которому я охотно отдала свое тело и была в процессе того, чтобы отдать больше, чем это. Я, блядь, договорилась о том, чтобы проникнуть в его броню.

По крайней мере, атака была прямой. Черная тень была кем-то, кто чувствовал себя обиженным моим отцом и вымещал это на мне.

Это, однако?

Этот человек подавал мне сигналы безопасности, и независимо от того, насколько это было ужасно и неправильно, я начала верить в Джонатана Кинга. Я даже начала верить, что смогу каким-то образом открыть его эмоциональное хранилище.

Насколько наивной я могу быть?

Он убил мою сестру.

Осознание этого обрушивается на меня, как гроза, как в тот день, когда я упала на колени посреди дороги, пытаясь дышать сквозь слезы.

Но на этот раз я не утруждаю себя тем, чтобы поднять глаза и попросить, чтобы все это закончилось. Этого не произойдет.

Это реальность, с которой мне приходится сталкиваться. Тот факт, что мужчина, которому я отдавалась каждый день, убийца моей сестры.

Что мешает ему убить и тебя тоже?

Дрожь сводит мои плечи вместе, и пот покрывает кожу, заставляя ночнушку прилипать к моей плоти.

— Что с тобой не так? — Джонатан морщит лоб.

Его красивое лицо исказилось в неодобрении. Это лицо дьявола. Совсем как у папы.

— Н-ничего.

Если он знает, что творится у меня в голове, он прикончит меня скорее раньше, чем позже. Мне нужно быть такой же умной в своем выживании, как и всегда.

— Это не похоже ни на что, Аврора.

— Ничего.

Он хватает меня за лодыжку, и я вскрикиваю, когда падаю, моя спина соприкасается с мягким матрасом. Я распластана перед его дикими глазами, когда он кладет руку мне на лицо и говорит низким, леденящим тоном:

— Лучшие противники пытались обмануть меня, и всегда терпели неудачу. Так как насчет того, чтобы ты сказала мне, какого черта ты только что сбежала от меня?

Потребность бороться с ним пульсирует во мне, как вторая натура. Инстинкт самосохранения, который был моим способом действий с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать, пробивается на поверхность. Однако я не действую в соответствии с этим по двум простым причинам. Первое: Джонатан легко одолеет меня. Второе: я ранена, и драться было бы самым глупым шагом.

По уму. Я должна быть умной.

— Я... мне просто нужно отдохнуть.

— Попробуй еще раз, дикарка. — его голос звучит отрывисто и свирепо.

Он знает, что я лгу ему, и, честно говоря, я понятия не имею, как обмануть такого человека, как Джонатан, и возможно ли это сделать.

Все, что я знаю, это то, что он должен держаться от меня хрен подальше. Я не закончу так, как Алисия. Я не позволю ему высосать из меня жизнь, а потом в конце концов убить меня.

Я сбежала от одного из самых известных серийных убийц, и я также могу сбежать от него.

Смягчая свой тон, я говорю:

— Я действительно просто хочу спать. Я устала.

Его костяшки пальцев касаются моего лба, и я втягиваю воздух сквозь зубы и выдыхаю через нос.

К моему ужасу, не из-за страха. Далеко не так. Мое тело не получило памятку о том, что Джонатан представляет реальную опасность для моей жизни, и мне нужно держаться от него подальше. Мою дурацкую кожу все еще покалывает, как и каждый раз, когда он прикасается ко мне. Я все еще попадаю на его орбиту, будто это единственное место, где я могу быть.

Между его бровями медленно образуется морщинка. То ли из-за беспокойства, то ли из-за того, что он не одобряет выражение моего лица, я не знаю. Это может быть и то, и другое.

— У тебя лёгкая температура, но таблетка скоро подействует.

— К-какая таблетка?

О боже мой. Он уже начал меня травить?

— Обезболивающие. Семейный врач приходил осмотреть тебя ранее и прописал это. Он также сказал, что синяк у тебя на затылке несерьезен и со временем пройдёт.

Теперь, когда он упомянул об этом, что-то покалывает у меня под волосами на затылке. Это тогда, когда меня ударили, но я забыла обо всем этом. По сравнению с реальной опасностью, нависшей надо мной, синяк даже не замечается.

Печально ли, что я считаю нападение менее опасным, чем эта ситуация? Возможно, но мой мозг был натренирован на выживание, поэтому непосредственная опасность всегда привлекает мое внимание в первую очередь.

— Могу я поспать? Должно быть, уже поздно, верно?

— Три часа утра.

— Ты привел доктора так поздно?

— Это его работа, и он знал о моих требованиях, когда согласился стать семейным врачом.

— Есть ли кто-нибудь, кого ты считаешь человеком вместо того, что ты покупаешь?

Я не знаю, почему я задала этот вопрос, когда мое главное внимание должно быть направлено на то, чтобы выпроводить его отсюда к чертовой матери.

— Ты.

Это слово, хотя и произнесенное спокойно, воспламеняет каждую частичку меня. Не только мои щеки и грудь, но и то, что громко колотится внутри этой груди.

— Ты уже купил меня, — бормочу я.

— Я тоже так подумал. Оказывается, это далеко от истины.

Он выпрямляется, и я ненавижу то, как я оплакиваю потерю его близости и то, как я цепляюсь за его воздушный, чувственный аромат.

Со временем все это пройдет. Я должна в это верить.

— Ложись спать. — его голос успокаивающий, теплый. Наверное, это самое теплое, что я от него слышала. — Я останусь здесь.

— Нет, тебе не обязательно...

— Я останусь. Никаких переговоров, — обрывает он меня. — Кроме того, ты расскажешь мне, какого ветра ты вернулась в то место.

— Я просто хочу побыть одна.

— Мы все знаем, что случилось в последний раз, когда тебя оставили одну, так что ответ на это — нет.

Черты его лица твердеют, темнея с каждой секундой.

Он засовывает руку в карман, и когда он снова заговаривает, его голос на грани срыва:

— Мысль о том, что этот ублюдок мог бы сделать, если бы мы не пришли вовремя... — он замолкает, будто у него не хватает слов, чтобы описать эту возможность.

Дрожь охватывает меня за горло при мысли о том, что могло случиться. Стала бы я вообще спать здесь, если бы эта черная тень получила то, что хотел? В прошлом они пытались похоронить меня заживо, так что, возможно, на этот раз они хотели закончить начатое.

Джонатан падает на стул.

— Я останусь.

Дерьмо.

Он действительно такой, и мне действительно нужно бежать. Я не знаю куда, но я разберусь с этим, как только выберусь отсюда.

Я всегда нахожу выход.

Мой разум работает на пределе, пытаясь придумать, как заставить его уйти. Вода и накрытая тарелка с тем, что, как я предполагаю, является супом, стоят на прикроватном столике, так что я не могу попросить ни того, ни другого.

Думай, Аврора, думай!

— Моя подушка, — выпаливаю я.

Джонатан все еще наблюдает за мной с тем пугающим вниманием, которое заставляет меня почувствовать себя так, словно я нахожусь под микроскопом исследователя.

— Что не так с твоей подушкой?

— Я хочу ту, что из твоей комнаты. Эта не мягкая.

— Раньше ты прекрасно на ней спала.

— Это было очень давно. Я на ней больше не сплю. — затем я говорю слегка дерзким тоном, нанося удар ниже пояса: — У меня болит голова.

Это работает.

Он встает, но вместо того, чтобы уйти, наклоняется и касается губами моего лба. Ударная волна охватывает мои конечности, и требуется все, чтобы не растаять. Это... это первый раз, когда он сделал что-то подобное.

В поцелуе в лоб есть непревзойденная интимность — ощущение его губ на моей коже, забота в нем.

Боже. Почему он делает это именно сейчас?

— Я рад, что я оказался там до того, как ты пострадала ещё сильнее. Но это не значит, что я позволю этому повториться. — он выпрямляется с пустым выражением лица. — Я сейчас вернусь.

Я наблюдаю за его удаляющейся фигурой даже после того, как за ним закрывается дверь. Кожа там, где он поцеловал меня, все еще покалывает, горит и посылает мне все неправильные сигналы.

Качая головой, я вскакиваю. Мир начинает наклоняться, но я широко расставляю ноги, пока головокружение медленно не отступает.

У меня нет времени, чтобы тратить его впустую. Джонатан скоро вернется, и я не смогу быть поблизости, когда он вернется.

Поскольку на двери нет замка, любезно предоставленного тираном, я прижимаю к ней кофейный столик. Мои ладони саднит, и кровь пропитывает пластыри, но я не останавливаюсь, пока они прочно не прижаты к двери.

Засовывая ноги в первую попавшуюся пару туфель, я быстро сооружаю веревку из любых простыней, которые могу найти.

Пользоваться входной дверью запрещено. Джонатан относится к тому типу чудаков, у которых в коридорах установлены камеры, и, поскольку я уверена, что за ними все время кто-то наблюдает, нет сомнений, что они меня поймают.

Однако мой балкон выходит в сад, откуда виден задний вход для персонала. Во время моих сеансов слежки я не обнаружила здесь никаких мигающих камер.

Закрепив веревку в ножках кровати и проверив, выдержит ли она мой вес, я бросаю ее вниз. Она не достигает земли, но достаточно близко. Я приму все, что сократит дистанцию моего падения.

Я делаю это не в первый раз. Я сбежала таким образом из многих мотелей. Часто у меня не было денег, чтобы заплатить за ночь, и я ни за что на свете не собиралась спать на улицах или в парках, где кто-нибудь мог найти меня и напасть.

Повзрослев, я посылала этим мотелям чеки, но в то время прыжки со второго и третьего этажей были частью моей повседневной жизни. Я немного отстала от практики, но я могу это сделать.

Дверная ручка поворачивается, и я напрягаюсь.

Он вернулся.

Не то чтобы я не подозревала, что так оно и будет, но, черт возьми, еще слишком рано.

Я должна сделать это сейчас.

— Аврора. Открывай!

Его голос гремит с другой стороны, а затем раздается стук в дверь, когда он пытается ее открыть.

Мой позвоночник выпрямляется, будто он вот-вот сломается.

Сейчас или никогда.

Я хватаю конец веревки и просто прыгаю.

Мои руки и ноги обхватывают простыню смертельной хваткой, когда я медленно соскальзываю на землю. Я не смотрю вниз, потому что это наполнит меня страхом еще большим, чем тот, что уже кружится внутри меня.

Мне требуется больше времени, чем я привыкла в своей миссии, чтобы спуститься по веревке. Отчасти потому, что долбаный особняк Джонатана слишком высок, а отчасти потому, что прошло много времени с тех пор, как я делала это в последний раз.

Мои ладони кричат от боли, простыни пропитаны кровью, а колени горят, когда холодный утренний воздух пробирает меня до костей.

К тому времени, когда я добираюсь до конца, мои ноги свисают вниз, а руки крепко сжимают ее, я знаю, что у меня нет выбора, кроме как прыгнуть.

Это крутой прыжок, и мои ноги будут чертовски болеть. Но если я все сделаю правильно, то не сломаю ни одной кости. С надеждой.

Хотя сломанная кость стоила бы того, если бы это означало, что я выберусь отсюда.

Сделав глубокий вдох, я закрываю глаза и отпускаю.

Вот оно.

Я свободна и жива, и никто не отнимет этого у меня.

Я так, так упорно боролась, чтобы попасть сюда, и если я смогла добраться до этого места, то смогу добраться куда угодно.

Затем, вместо того, чтобы почувствовать острую боль от удара ног о землю, я оказываюсь в стальных объятиях.

Чувство неудачи просачивается прямо под мою грудную клетку и сжимает сердце.

Мое дыхание прерывается, когда я встречаюсь взглядом с яростными серыми глазами Джонатана.

— Увлекательно, Аврора. Действительно, увлекательно.

Глава 7

Аврора

Впервые в жизни мой план побега проваливается еще до того, как начинается.

Когда я смотрю на ярость, исходящую от черт Джонатана, я знаю, я просто знаю, что, черт возьми, я никогда не смогу сбежать.

Я закончу как Алисия.

Буду бродить по коридорам. Меня будут мучать галлюцинации. Меня отравят.

Убьют.

Прилив жизни пробегает по моим бурлящим венам, и я толкаю его в грудь окровавленными ладонями, мои конечности дергаются. Я действую прямо из иррационального гнева и потребности остаться в живых. Моя логическая, стратегическая сторона исчезает — она была убита, когда я не ударилась о землю и не упала обратно в клетку Джонатана.

— Отпусти меня!

Моя борьба бесполезна. Будто он не чувствует моих кулаков на своей рубашке или моих царапин на коже его ключицы. Как будто он ждет, когда мой приступ гнева утихнет и я расслаблюсь.

Я не сделаю этого.

Я извиваюсь, толкаюсь и бью. Я использую все уловки, чтобы вырваться из его безжалостной хватки.

Молчаливое обращение приветствует меня, когда он уносит меня обратно в дом.

Нет, нет…

Моя энергия возрастает, и я дрыгаю ногами в воздухе, пытаясь заставить его ослабить хватку.

Все, что я получаю, это сильное сжатие на внешней стороне бедра. Ой.

Мы проходим мимо статуи Девы Марии, держащей маленького ангела, когда они оба плачут, и меня охватывает страшное предчувствие.

Также осознание.

Эта статуя олицетворяла жизнь Алисии в особняке Кингов. Она плакала, и никто ее не увидел. Она страдала, и никто ей не помог.

Во всяком случае, ее муж и спутник жизни отравили ее. Он убил ее.

Он убил мою сестру.

Злые слезы наполняют мои глаза, когда я толкаю его локтем и царапаю его бок. Я знаю, что это ничего мне не даст с его силой, но пока я могу дышать, я буду бороться.

Я боец. Выжившая. Я зашла так далеко, и я не позволю Джонатану диктовать мне свой конец.

Не имеет значения, что мои ладони продолжают кровоточить. Жжение в конце концов пройдёт, как только я выберусь отсюда.

Марго появляется у входа в длинной ночной рубашке. Должно быть, она встала с постели из-за переполоха.

— Помогите мне, Марго! Помогите! — я кричу во всю глотку.

Она открывает рот, затем закрывает, наблюдая за сценой, будто это из шоу уродов. Я вырываюсь из объятий Джонатана, в то время как его лицо холодное, как камень, словно оно сделано из гребаного гранита.

— Сэр?.. — спрашивает она почти неуверенно.

— Иди обратно спать, Марго, — говорит он ей твердым тоном, который не допускает никаких переговоров, его внимание сосредоточено впереди.

— Нет! — я извиваюсь. — Нееет!

Я оглядываюсь на Марго, надеясь вопреки всякой надежде, что она последует за мной и каким-то образом поможет вырваться из лап тирана.

Она не помогает.

Никто.

Есть только я и он.

К тому времени, как мы добираемся до моей комнаты, моя энергия иссякает, но это не заставляет меня останавливаться. Я не могу остановиться. Если я это сделаю, это будет означать, что я признаю свое поражение, а я бы никогда этого не сделала.

Я ненавижу, как легко Джонатан подавляет меня, сжимая своей большой рукой мое бедро или руку. Меня бесит, что я такая маленькая по сравнению с его фигурой.

Я ненавижу его.

Я так сильно ненавижу его, не только из-за того, что случилось с Алисией, но и потому, что я собиралась внушить ему свое доверие.

Я, блядь, влюблялась в него, и ради чего? Ради предательство. Ради... опустошения.

Как будто мои чувства пойманы в ловушку в состоянии гиперсознания, и разобраться в них почти невозможно.

Все, что я знаю, это то, что мне нужно уйти. Сейчас.

— Ты закончила? — спрашивает он своим замкнутым тоном.

Черты его лица ничего не выражают, и отсутствие реакции, тот факт, что я не могу прочесть за его фасадом, пугает больше, чем если бы он набросился на меня.

Джонатан не из тех, к кому можно относиться легкомысленно, и быть пойманной у него под каблуком означает опасность. Однако это не останавливает мою врожденную потребность бежать.

— Я никогда не закончу. Запри меня снова, и я попытаюсь сбежать, пока, наконец, не сделаю это.

Я бью его еще раз для пущей убедительности.

Он кладет меня на кровать, и я отползаю, как раненое животное.

На самом деле, так оно и есть.

Пластыри, покрывающие мои ладони, пропитаны кровью. Мои колени и губы покалывает, а затылок пульсирует.

Однако это ничто по сравнению с тем, чтобы быть зарезанной, выползти из могилы и наложить на себя швы.

Если я могла вытерпеть это, то смогу вытерпеть и это.

Джонатан стоит перед кроватью, засунув обе руки в карманы, и выглядит как военачальник, берущий пробы у своего военнопленного. На его шее и ключице несколько царапин, а на светло-голубой рубашке пятна крови.

Я стараюсь сдерживать свою ненависть к нему, но мне не нравится причинять боль другим. Это так похоже на моего отца, и я пообещала себе никогда не быть такой, как папа.

Нет.

Я всего лишь защищаюсь, как любое раненое животное, пытающееся убежать. Вполне естественно, что я царапалась, кусалась.

Джонатан смотрит на меня сверху вниз своим высокомерным взглядом. Буря, назревающая в его серых глазах, это сила, с которой нельзя считаться.

— Меры уже приняты, так что ты не сможешь сбежать, и даже если ты это сделаешь, я найду тебя в мгновение ока, Аврора. А теперь, почему бы тебе не перестать валять дурака и не рассказать мне, что за шоу ты устраиваешь.

Я поднимаю подбородок, отказываясь отвечать.

— Не хочешь говорить? Это все?

Джонатан опускает колени на кровать, погружая матрас.

Я стою на своем, встречая его бесчувственные глаза со всей горечью и ненавистью в своих.

Его колени по обе стороны от моих ног, когда он заключает меня в клетку и приподнимает мой подбородок двумя тонкими пальцами, ловя меня в ловушку своими дикими глазами.

В какой-то наивный момент я вообразила, что вижу себя в этих глазах. Это далеко не точно.

Я бы ни за что не смогла этого сделать. Его взгляд мягкий, безжизненный и наполнен только целью причинить боль или добиться, чтобы ему повиновались.

Или и то, и другое.

Его философия заключается в том, что он причинит боль тому, кто ему не подчиняется. Что он заставит их исчезнуть, будто их никогда и не существовало.

Это то, что случилось с Алисией?

Несмотря на мои попытки выровнять дыхание, оно прерывается, и я прямо задыхаюсь, словно только что вернулась из похода.

— Что это был за трюк, Аврора?

— Я хочу уйти, — выпаливаю я.

— Куда?

— Навестить Лейлу.

— В три часа ночи в таком виде?

Я смотрю на себя сверху вниз и понимаю, что на мне только тонкая ночнушка, которая обрисовывает мою грудь и заканчивается выше колен. Я не думала об этом раньше, но теперь я начинаю ощущать неловкость. Мне требуется все, что у меня есть, чтобы говорить полу-нейтральным тоном:

— Она ночная сова. Она не станет возражать.

— Попробуй еще раз.

— Просто отпусти меня, Джонатан!

— Это не так работает. Ты живешь здесь, и это включает в себя соблюдение моих правил. Это значит, что нельзя прыгать со второго гребаного этажа, когда ты ранена. На самом деле, даже если ты цела. Эта чушь больше не повторится.

Гнев в его тоне ударяет по моей коже, как хлыст. Это даже больнее, чем его хватка на моей челюсти.

Он отпускает меня, и я делаю большие глотки воздуха. Это длится недолго, когда он достает аптечку и снимает пластыри с моей ладони. Я вздрагиваю, когда окровавленная ткань срывается с кожи. Несмотря на его смертоносное выражение лица, он не говорит об этом резко, но плоть порезана глубже, чем я ожидала.

— Ты вообще, блядь, думала своей головой? — он неодобрительно разглядывает мои ладони, пропитывая их дезинфицирующим средством.

Жжение заставляет меня впиться зубами в подушечку нижней губы, и я вдыхаю через нос, пока они наконец не становятся чистыми. Видны несколько разрезов, расположенных как по диагонали, так и по горизонтали.

Джонатан накладывает новые пластыри на раны, и я смотрю на него из-под ресниц, мое тело напрягается для следующего режима «сражайся или беги».

У меня было слишком много приливов адреналина для одного дня. Я чувствую, что вот-вот рухну от их силы.

Но это не значит, что я могу приказать своему телу отключиться. Выживание всегда было моим природным даром.

Закончив с моими ладонями, он проверяет мое колено. Похоже, довольный пластырем, он оставляет в покое и отодвигает коробку. Тем не менее, он по-прежнему нависает надо мной, как угроза, его брови все еще сведены вместе, а на лице написано разрушение.

Это как тогда, когда я впервые встретила его. Когда я ему не доверяла. Почему, черт возьми, я думала, что могу ему доверять?

— Что происходит, Аврора?

— Ничего.

— Хочешь сказать мне, что сбежала в гребаный Йоркшир, подверглась нападению, оттолкнула меня, а потом прыгнула на веревке, сделанной из простыней, просто так?

Не найдя, что сказать, я поджимаю губы.

— Я так и думал, — продолжает он, его близость делает со мной дерьмо, которое я не должна чувствовать прямо сейчас.

Какого черта я продолжаю вдыхать его?

И с какой стати я хочу стереть эти царапины у него на шее? Он заслужил их.

Верно?

Он хватает меня за челюсть, почти проглатывая ее в ладони.

— Вот как это будет происходить, Аврора. Ты расскажешь мне правду, и я решу, как поступить с тобой потом.

Я закрываю рот на замок.

— Последний шанс. — его пальцы впиваются в мои щеки. — Тебе не понравится, как я отреагирую, если ты продолжишь эту истерику.

— Единственная правда, которую тебе нужно знать, это то, что я ненавижу тебя.

— Неправильный ответ.

Он толчком отпускает меня, и я снова падаю на локти.

Мое сердце колотится от мрачного обещания в его голосе, и я задерживаю дыхание, ожидая его следующего шага.

Он собирается наказать меня?

Отшлепать?

Я ненавижу, как мои бедра пульсируют при этой мысли. К черту это и к черту его. Я уберусь отсюда при первой же возможности.

Это может занять у меня день или два, или сколько угодно времени, но не похоже, что Джонатан останется рядом со мной навсегда.

Он трудоголик. Наступит утро, и не сомневаюсь, что он уедет, чтобы испортить еще больше жизней. Это будет мой шанс сбежать.

Джонатан стоит перед моей кроватью, снова надевая свою чудовищную маску и засовывая руку в карман.

— Ты останешься в этой комнате, пока не заговоришь.

— Ч-что?

— Ты та, кто выберет, будут ли это часы, дни или недели. — он наклоняет голову набок. — Или даже месяцы.

— Ты не можешь запереть меня здесь. Это похищение!

— Если это то, что ты хочешь назвать этим. — он поворачивается, чтобы уйти, но останавливается и бросает через плечо: — И не пытайся снова прыгнуть с балкона. Моя охрана окружила периметр.

— Ты не можешь держать меня здесь, Джонатан!

— Тогда, блядь, говори— его угрожающий тон врезается в меня и остается за ним, когда дверь закрывается.

Вот тогда я это и слышу.

Звук того, как у меня отнимают свободу.

Звук закрывающегося замка.

Дерьмо. Блядь.

Я бегу к двери и проверяю дверную ручку, и, конечно же, она заперта.

Пнув, я бегу трусцой к балкону, где все еще висит веревка из простыни, и, конечно же, там стоят двое здоровенных мужчин, одетых в черное.

Мои ноги подводят меня, и я соскальзываю в сидячее положение. Два осознания поразили меня одновременно.

Первое. Я провалила единственный побег, который могла бы совершить отсюда, потому что теперь, когда Джонатан знает о моих намерениях, он позаботится о том, чтобы у меня никогда не было шанса на повторение.

Второе. У меня странное ощущение, что я снова переживаю судьбу Алисии.

Глава 8

Аврора

Я не могу уснуть всю ночь.

Я не могу.

Как будто меня отбросило на одиннадцать лет назад, в те конспиративные квартиры и под стражу в полиции. Мое тело исцарапано, а существование унижено.

Тогда я почти не могла спать, и сейчас то же самое.

Выживание это сука.

В тот момент, когда это начинается, все, на что настроен ваш мозг, это необходимость успокоить его. Чтобы, блядь, выжить.

Игра, в которую я молилась никогда больше не играть, вернулась, и на этот раз я не могу отказаться от программы защиты свидетелей или подделать новую личность.

Я застряла в позолоченной клетке, и если я останусь здесь еще на какое-то время, моя судьба будет такой же, как у Алисии.

Это единственная мысль, которую мой мозг способен вызвать в воображении. Что если я не выберусь отсюда, то умру.

Я провожу долгие рассветные и ранние утренние часы в поисках выхода из комнаты.

Моего телефона здесь нет, я его где-то потеряла. Стационарный телефон занят, а это значит, что Джонатан, должно быть, отключил его. Я оставила свой ноутбук в машине, так что это исключено.

Время от времени я подглядываю за мужчинами через окно на случай, если они поменяют позицию и у меня появится шанс сбежать.

Они этого не делают. Оба остаются стоять там, как статуи.

Не то чтобы я ожидала меньшего от помешанного на контроле Джонатана.

Около восьми утра я сижу в своем шкафу в поисках чего-нибудь, современного устройства или чего-нибудь, с помощью чего я могла бы позвать на помощь.

Дверь открывается, и я вздрагиваю, мое раненое колено ударяется о деревянную панель. Я вздрагиваю, используя другую ногу, чтобы встать прямо, и сгибаю поврежденную.

Джонатан вальсирует внутри, неся поднос с едой и одетый в свой безупречный костюм, будто это обычное утро.

Я не могу сдержать чувства облегчения от того, что его рубашка чистая, а не испачкана кровью, как раньше. Он скрывает большую часть царапин, но есть одна длинная, которая выглядывает из-за края его воротника.

Я сглатываю при виде этого зрелища. Рана покраснела по сравнению с тем, когда я видела ее в последний раз. Не то чтобы я должна сожалеть. Это он удерживает меня против моей воли.

— Ты не спала.

Он ставит поднос на мою косметичку, переворачивает кофейный столик, который я использовала, чтобы заблокировать дверь во время моего неудачного побега, затем сдвигает тарелку.

— У тебя здесь камера или что-то в этом роде?

Я изучаю углы комнаты, потому что не удивлюсь, если он их установил.

— В настоящее время нет. Но это хорошая идея.

Черт возьми, вот я и вкладываю идеи в его испорченную голову. Я прикусываю язык, чтобы не нести чушь. Это только даст ему преимущество больше, чем у него уже есть.

— Садись. — он указывает на диван, наклонив свой высокомерный нос. — Ешь.

— Нет.

— Хочешь, чтобы я запихнул еду тебе в глотку, это все?

— Я хочу, чтобы ты отпустил меня.

— Ты собираешься сесть и поесть, черт возьми, или мне придется это сделать?

Я вздергиваю подбородок и слишком поздно осознаю свою ошибку. Джонатан достигает меня несколькими длинными шагами и перекидывает через плечо, будто я мешок с картошкой. Визг вырывается из меня, когда мир переворачивается с ног на голову, волосы падают до уровня его бедер. Кровь приливает к голове от этого положения, и я бью его по спине снова и снова, не обращая внимания на то, как жалят мои ладони.

— Прекрати это, или это снова вскроет твои раны.

— Тогда отпусти меня. — я бью его еще.

Шлепок.

Я замираю, когда огонь вспыхивает в моей заднице. Мои бедра сжимаются, и я чувствую, как влага покрывает трусики.

Дерьмо. Черт. Нет.

Этого не может быть. Почему, черт возьми, меня это все еще заводит? Мне не следовало этого делать. Он... он собирается причинить мне боль, убить меня. Как он поступил с моей сестрой.

Однако часть моего мозга оцепенела от этого факта, как будто этого не существует. Какая-то часть мозга приводит меня в ужас, потому что этот идиот не думает, что Джонатан когда-нибудь причинит мне боль.

Эта часть не чувствовала никакой угрозы, когда Джонатан вошел в комнату. Во всяком случае, это было нечто совершенно другое, чему я не люблю давать названия.

— Вот так. Хорошая девочка, хотя в последнее время ты так себя не ведешь.

Он медленно опускает меня на диван, и я подскакиваю к краю, стягивая ночнушку вниз, почти разрывая бретельки.

Голова Джонатана наклоняется набок, глаза пожирают мою грудь таким чисто похотливым образом.

— Мне нравится этот вид.

Я в ужасе смотрю вниз и, конечно же, пытаясь прикрыть ноги, обнажаю грудь, и сквозь нее проглядывает твердый розовый сосок. Я позволяю ткани вернуться на место и пристально смотрю на Джонатана, который кажется... слегка разочарованным.

Момент заканчивается, когда он указывает на еду.

— Нет.

— Ты не ела со вчерашнего дня.

Мой желудок урчит, словно соглашаясь с его утверждением. Я игнорирую это и смущение, которое приходит вместе с этим.

— Я не шутил насчет того, чтобы запихнуть это тебе в глотку, Аврора. Ты знаешь, что я могу это сделать, так что не заставляй меня действовать в соответствии с этим.

— Ты не можешь держать меня против моей воли, а затем заставлять меня есть, будто я заключённая, хорошо?

— Ты не заключенная. Ты можешь уйти отсюда в любую секунду, если захочешь, если скажешь мне, что, черт возьми, с тобой не так со вчерашнего вечера. — его голос становится убийственным с каждым словом, и я знаю, что он теряет терпение.

Джонатан и терпение не в лучших отношениях, даже в хорошие дни, не говоря уже о плохих. Он привык получать то, что хочет, одним щелчком пальцев, а теперь, когда это не работает, он будет становиться все более безжалостным с каждым мгновением, когда я буду молчать.

Но, с другой стороны, если я расскажу ему о сообщении, которое прислала мне Алисия, я никогда не выйду отсюда. Это все равно что обвинить его в убийстве, а такой человек, как Джонатан, никому не позволит разбрасываться подобными вещами. Он задушит в мгновение ока.

Забудет о шестимесячной сделке. Заставит меня последовать за моей сестрой, как только сочтет это необходимым.

— Так что это будет? — спрашивает он таким резким тоном. Я ошеломленно смотрю на него. — Еда, Аврора. Ты собираешься есть или нам следует следовать моему плану?

Я пристально смотрю на него, когда беру кусочек тоста. Если я собираюсь выбраться отсюда, мне понадобится вся энергия, поэтому я не откажусь от еды, которая способна придать мне сил.

Мою ладонь щиплет, когда я обхватываю ею хлеб, и немного сгибаю ее, облегчав боль.

Джонатан, кажется, тоже это замечает. Он садится рядом со мной, и я пытаюсь убежать, но я уже на краю. Его бедро касается моего, и я пытаюсь игнорировать тепло или древесный аромат, исходящий от него, будто это его вторая кожа.

Он берет тост у меня из пальцев, намазывает его маслом, как я обычно делаю, затем подносит ко рту. Я пытаюсь выхватить его обратно, но он держит его вне досягаемости.

— Я могу поесть сама.

— Не после того, как ты повредила ладони и снова вскрыла раны.

— Но...

— Перестань быть чертовой упрямицей. Открой рот и ешь.

Я поджимаю губы, снова чувствуя себя ребенком, которому делают выговор. Это чертовски властный тон, клянусь. То, как он набрасывается на это с такой твердостью, всегда действовало мне на нервы.

Решив выбрать свою битву, я медленно открываю и осторожно откусываю тост, не задевая порез на губе. Джонатан также обнаруживает этот факт, так как кладет его обратно на тарелку.

Боже. Есть ли что-нибудь, чего этот человек не замечает? Он так внимателен к деталям, что это безумие.

Он использует нож, чтобы разрезать его на мелкие кусочки, но он не использует вилку, чтобы накормить меня. Нет, он использует руки. Каждый раз, когда он кладет что-то мне в рот, его худые, мужские пальцы царапают кожу, и меня охватывает дрожь.

Как будто мы вернулись в те дни, когда мы вместе завтракали, когда он вызывал у меня один оргазм за другим.

Я ненавижу то, что думаю об этом.

Я ненавижу то, что мне кажется странным не сидеть у него на коленях, как обычно.

Очнись, Аврора.

Еда тает у меня во рту еще до того, как я успеваю как следует прожевать. Мой желудок перестает издавать звуки, когда Джонатан наполняет его всем, что есть на тарелке.

Он продолжает кормить меня, а я продолжаю есть. Я говорю себе, что это для того, чтобы восстановить силы, но каждый раз, когда его пальцы касаются моей кожи, я вздрагиваю.

— Это из-за нападения? — его холодный голос обволакивает меня, как колыбельная.

Что? Колыбельная? Джонатан? Должно быть, это из-за недосыпания. Джонатан и колыбельные настолько далеки друг от друга, насколько это возможно.

Я продолжаю жевать кусочек яйца, давая себе повод промолчать. Мои руки безвольно лежат на коленях, будто они не знают, что делать. Обычно они собирали еду, в то время как пальцы Джонатана были заняты другими частями моего тела.

Равновесие нарушено, и тот факт, что все уже никогда не будет так, как прежде, наполняет меня внезапным чувством горя.

— Или это интервью Максима?

От этого у меня кровь стынет в жилах, и я на секунду перестаю жевать, прежде чем продолжить.

Конечно, Джонатан не упускает это.

— Я предполагаю, что это и то, и другое. — он наклоняет голову набок. — Как ты думаешь, имеешь ли ты право на еще одно перерождение, чтобы избежать этого?

Я крепко сжимаю губы.

— У тебя не может быть перерождения, если ты не закончила первое, Аврора.

Мой голос спокоен, учитывая внутренний беспорядок.

— Что ты знаешь о перерождениях, если родился с серебряной ложкой, свисающей изо рта?

Он усмехается. Джонатан усмехается. Все движение настолько странное, что требуется некоторое время, чтобы запечатлеть его в памяти.

— Если кто-то здесь и родился с серебряной ложкой, так это ты, дикарка. Просто потому, что эту ложку вырвали у тебя изо рта в подростковом возрасте, это не значит, что она не была там всегда. Максим дал тебе все, что ты хотела, не так ли? Ты была его избалованной маленькой принцессой.

— Прекрати это.

— Вот почему ты провалила свое возрождение, Аврора, — продолжает он, словно я не сказала ни слова. — Ты не можешь переродиться, если все еще не можешь выйти из его тени.

— Я не нахожусь в его тени.

— Хотя это выглядит именно так. Что я тебе говорил о том, как он появится снова? Что ему не нравится, когда его забывают. Ты так удивлена, что он тащит тебя с собой? Это его способ отомстить за то, что ты сделала одиннадцать лет назад, и если ты продолжишь давать ему рычаги давления, он без колебаний использует их против тебя.

Его слова имеют эффект стихийного бедствия. Внезапный и разрушительный. Дело не в том, что я раньше не думала об этом таким образом, просто я всегда думала, что смогу сбежать от отца. Что я не живу в тени, которую он отбрасывает на мою жизнь.

Вот почему я изменила все, что мы делали вместе. В какой-то момент я даже перекрасила волосы в блонд, и я ненавижу себя блондинкой. Она была трусихой и воровкой, которая выпрыгивала из номеров мотеля.

— А как насчет тебя? — мой голос ровный, но низкий по громкости.

Он делает паузу, разрезая авокадо. Это тайно становится моей любимой новой едой.

— Меня?

— Если я продолжу давать тебе рычаги давления, не будешь ли ты использовать их и против меня?

— Я не хочу, но я сделаю это, если ты меня вынудишь.

— Я? Заставлю? Ты тот, кто заставляет меня прямо сейчас.

— Говори тише.

— Или что?

— Ты не хочешь знать ответ на это. — он засовывает кусочек авокадо мне в рот, подавляя мой протест. — И я не заставляю тебя. Если бы я это сделал, у тебя не осталось бы выбора, но он у тебя есть.

Я проглатываю, запоминая его вкус. Кто знает, не отнимет ли он у меня эту маленькую роскошь? Джонатан применяет самый садистский тип жестокости. Он заставляет вас привыкать к вещам, а затем выхватывает их, будто их никогда не существовало.

— Это то, что ты говоришь себе, чтобы лучше спать по ночам?

— Я хорошо осознаю, кто и что я такое. Мне не нужно обманывать себя, Аврора. Вот ты себя обманываешь.

— Ч-что?

— Ты ерзаешь и потираешь бедра с тех пор, как я сел рядом с тобой. Не имеет значения, сколько ты говоришь себе, что я тебе не нужен, или что ты не хочешь выходить из этой ситуации. Мы с тобой оба знаем, что твое тело не лжет.

— Это неправда.

Я благодарна, что мой голос не выдает меня.

Джонатан наклоняет голову, и я ожидаю, что он попытается доказать, что я неправа, как он всегда делает.

Нажимать на мои кнопки и укреплять свое превосходство один из его методов контроля, который он без колебаний использует.

Поэтому я удивляюсь, когда он встает.

— Следуй за мной.

— Куда?

— Мне снова перекинуть тебя через плечо?

Я вздрагиваю, не желая чувствовать то, что, черт возьми, я сделала, когда он отшлепал меня по заднице раньше.

Он заходит в ванную, и я останавливаюсь на пороге.

— Ты ждешь приглашения? — спрашивает он отрывистым голосом, его ноздри раздуваются.

— Почему мы здесь?

Он лезет в шкаф и достает еще одну аптечку первой помощи. Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что они у него повсюду. Словно он ожидает пораниться в каждой комнате, в которую входит. Что странно, учитывая, что Джонатан далеко не из тех, кто неуклюж.

Он достает что-то из коробки и закрывает ее.

— Тебе нужно принять душ.

— Я могу сделать это сама.

— Только не с твоими ранами.

Прежде чем я успеваю возразить, он появляется передо мной и обматывает обе мои ладони чем-то вроде пластиковой водонепроницаемой повязки.

Затем опускается на колени, и я на мгновение ошеломлена тем фактом, что Джонатан охотно опускается на колени у моих ног. Это зрелище, которое я никогда не думала, что увижу в своей жизни.

Его пальцы обвязывают похожую пластиковую штуковину вокруг моего колена. Я сопротивляюсь желанию закрыть глаза, когда его кожа задерживается на моей на секунду дольше, чем нужно.

Затем он запускает воду в ванне, и я остаюсь, разрываясь между тем, чтобы убежать обратно в комнату и заставить его преследовать меня — и неизбежно разрушить ту нежную сторону, которую он демонстрирует, — и остаться там.

Он наливает средство для ванны с ароматом яблока, и запах наполняет пространство ванной.

Когда его устраивает температура, он пускает воду. Он поворачивается ко мне лицом, снимает пиджак и галстук, вешает их на вешалку для полотенец и закатывает рукава рубашки выше локтей.

У него почти не видно кожи, но наблюдать, как он обнажает руки, само по себе похоже на порно-шоу. Единственная причина, по которой я не отворачиваюсь, это то, что я отказываюсь сдавать позиции.

По крайней мере, так я себе говорю.

— Сними ночнушку.

Я вздергиваю подбородок и не подчиняюсь. Если я последую его приказу, мне будет казаться, что я соглашаюсь на любое безумие, которое он планирует.

— Если ты хочешь что-то сделать, сделай это сам.

— Что я говорил о таком поведении, Аврора?

Я фыркаю, но звук вскоре исчезает, когда он хватает лямки, его пальцы скользят по моей коже вместе с ними, когда он опускает их вниз по телу.

Уставившись в одну точку в ванной, я притворяюсь, что мою плоть не покалывает, а лицо не горит от одного только его присутствия.

Довольно скоро ночнушка растекается у моих ног. Его взгляд скользит по моей наготе, как будто он видит меня впервые.

Его пальцы гладят мой шрам и татуировку, и что-то в его глазах и то, как его ресницы трепещут на щеке, говорит мне, что он точно знает, как я это получила.

Тяжесть его внимания к этой части меня похожа на переживание того времени, когда я изо всех сил пыталась перейти из одного угла в другой, чтобы добраться до аптеки, купить лекарство и зашить рану.

Это был полный беспорядок, но мне удалось. Однако, когда стало хуже, а не лучше, у меня не было такого человека, как он, который мог бы позаботиться об этом, и тогда я была так невежественна в уходе за собой.

— Ты сама ее зашила. — его большой палец скользит по коже с обманчивой нежностью. — Ты также заработала инфекцию. Должно быть, было больно. У тебя, должно быть, была лихорадка.

— О-откуда ты это знаешь?

— Это тот же самый нападавший, не так ли? — его внимание переключается с моего шрама на мое лицо.

То, как он смотрит на меня, эта сосредоточенность и гнев, который... почему-то кажется направленным не на меня, подавляют меня.

Я отталкиваю его и несусь к ванне. В спешке, чтобы забраться внутрь и спрятать свой шрам и татуировку, я соскальзываю.

Мой крик наполняет ванную, но вместо того, чтобы удариться головой о край, меня удерживает сильная рука.

— Полегче. — в его голосе слышна забота.

Нет, ему должно быть все равно. Он не заботится.

Я плюхаюсь под пузыри, пряча свою наготу от посторонних глаз. Вода прохладная на моей коже, не слишком горячая и не слишком холодная. Это идеальная температура — как обычно.

Джонатан молчит, когда достает шампунь с ароматом яблока и выливает его мне на голову.

Я пытаюсь отвлечься, но то, как его пальцы скользят по моим волосам медленными, размеренными движениями, лишает меня дыхания.

Кажется, его даже не беспокоят упрямые узлы у меня на затылке. Так как у меня длинные волосы, мне всегда трудно их мыть.

И все же он не торопится с узлами, один за другим, пока мои волосы плавно не спадают на спину. Он держит их над водой, когда ополаскивает, затем собирает наверху.

Джонатан не из тех, кто проявляет нежность, так что это определенно не следует воспринимать как должное, когда он это делает.

Но теперь, когда он делает это при таких обстоятельствах, я не знаю, как реагировать. Это уловка? Игра?

Он хватает губку и использует ее, намыливая мое тело. Он не задерживается на моих сосках и едва касается меня между ног. Похоже, его единственное намерение искупать меня. Это все. Я та, кто изо всех сил старается не сомкнуть бедра, когда его пальцы скользят вниз по моему животу.

Принятие ванны заканчивается слишком рано, и он ополаскивает меня, поднимает, затем заворачивает в свежее мягкое полотенце.

Оно слишком грубое для моей разгоряченной кожи. Возможно, он и не прикасался ко мне сексуально, но мое тело уже получило сигналы. Мои соски твердые и заостренные, а сердцевина продолжает чертовски пульсировать.

Прекрати это, черт бы тебя побрал.

Вытирая меня, Джонатан не торопясь проводит полотенцем по моим ноющим соскам. Я чуть не падаю, проглатывая стоны, пытающиеся вырваться наружу.

Искра в его глазах говорит о том, что он точно знает, что делает со мной, и делает это нарочно.

— Ты заговоришь, Аврора. Если мне придется использовать твое тело против тебя, я это сделаю.

Глава 9

Джонатан

Если вы хотите что-то сделать, вам следует испачкать руки.

Я этого не делаю — обычно. У меня нет проблем с давлением на людей законными методами. Мне даже нравится видеть, как они пытаются обратить закон в свою пользу и терпят неудачу.

Закон на стороне сильнейшего. И в этом мире это я.

Однако, когда законные методы не работают, приходит время перейти на другую сторону.

Харрис не смог установить личность нападавшего на Аврору, даже используя информацию, предоставленную ему нашей первоклассной охранной компанией.

Поскольку законопослушная служба безопасности ничего не взяла с собой, я нахожусь в поместье Родсов.

Герцог дома, Тристан Родс, согласился на мое предложение, как и следовало ожидать, учитывая, что я дал ему скидку, которую не предоставил бы никому другому. Его семья возвращается к бизнесу в ближайшем будущем, и ему нужен любой толчок, который он может получить в правильном направлении.

Я готов вступить с ним в выгодное партнерство за то, что он даст мне взамен.

Пока Мозес едет по длинной извилистой дороге, Харрис смотрит в окно, его расчетливый взгляд задерживается на бесчисленных охранниках, расставленных в каждом углу и покрывающих почти каждую поверхность собственности. Их мрачные лица и металл, поблескивающий с боков, намекают на ущерб, который они могут нанести, если решат атаковать.

— Это похоже на дом криминального авторитета, а не герцога. — Харрис смотрит на меня, его планшет лежит у него на коленях впервые за... ну, когда-либо. — Может, нам стоит подумать о других способах.

— Его сходство с резиденцией криминального авторитета вот что делает его полезным. Я больше не стану тратить время впустую.

Человек, который, блядь, пырнул ножом Аврору, рано или поздно встанет перед ней на колени.

Харрис листает свой планшет.

— Хорошо, давайте еще раз проверим имеющуюся у нас информацию. Тристан и его двоюродный брат Аарон Родс единственные оставшиеся члены некогда могущественной семьи Родс. Они провели большую часть своего детства и подросткового возраста в школе-интернате после пожара, который уничтожил остальных членов их семьи, но ходят слухи.

— Что их предали и был спровоцирован пожар. Эта информация распространяется по аристократическому сообществу. Многие говорят, что Тристан и Аарон вернулись для мести.

— Верно, но я еще немного покопался и... — он поднимает голову и поправляет очки указательным и средним пальцами. — Ходят слухи, что они обучены бою, чего не должно быть, поскольку они никогда не служили в армии.

— Идеально. Это значит, что Тристан знает людей, которые мне нужны, и не будет тратить мое время впустую.

— Это значит, что они опасны, сэр. Иметь с ними дело это одно, но вмешиваться в их тайную жизнь это совершенно другая территория.

— Если это даст мне то, что я хочу, я не возражаю.

— Как насчет вашего принципа не принимать рискованных решений?

— Иногда нужно принимать рискованные решения для получения лучших возможностей. Кроме того, Тристан прежде всего бизнесмен. Он знает, как говорить на языке прибыли.

Машина останавливается, и я выхожу, застегивая пиджак.

Я здесь не в первый раз, но обычно приезжаю в поместье Родос либо с гостями, либо в нежелательном присутствии Итана, чтобы заключить деловые сделки.

Охранник жестом велит мне пройти в северное крыло. В поместье четыре крыла, и Тристан всегда встречает своих гостей в этом крыле.

Другие крылья величественно возвышаются вдалеке — восточное, западное и южное — образуя массивную прямоугольную форму. Несмотря на усилия, которые Тристан и Аарон потратили на то, чтобы превратить это место в нечто похожее на дворец, в поместье Родсов есть определенное притягательное качество.

Вероятно, это из-за пожара и количества людей, которые в нем погибли. От него разит смертью; я чувствую его запах, независимо от того, сколько цветов и духов используется, замаскировывая его.

Статуя рыцаря на черном коне величественно возвышается в центре приемного зала. Другая статуя, черный ягуар с голубыми драгоценными камнями вместо глаз, смотрит на меня сверху вниз.

Это еще одна странная причуда Родсов. Они на самом деле выращивают живых ягуаров в качестве домашних животных.

Я следую за охранником вверх по широкой мраморной лестнице, пока мы не достигаем кабинета Тристана. Он останавливается, выпрямляясь, будто ему нужно быть презентабельным для выполнения этой задачи, прежде чем постучать в дверь.

— Входите, — доносится до нас изнутри ровный голос Тристана.

Мужчина открывает дверь и кивает мне, чтобы я зашёл. Как только я вхожу, дверь закрывается. Я не сомневаюсь, что сотрудник службы безопасности останется перед кабинетом на случай, если я буду представлять угрозу для его работодателя.