Марина.
Тридцать девять и пять. Температура у Руслана ползёт вверх семимильными шагами. Ничего не помогает.
Максим пару раз звонил Петру Семёновичу но он не доступен.
Нужно что-то решать, так дальше продолжаться не может.
Максим в очередной раз заглядывает в кабинет.
— Не дозвонился — говорит — ну как он?
— Тридцать девять и пять.
— Блин.
— Надо вскрывать шов — решаюсь всё же это сделать.
— Наверное. Операционная занята сейчас.
Да что мне не везёт сегодня.
— Давай в перевязочной.
— Ладно, сейчас привезу каталку — он выходит из палаты.
— Держись — беру Руслана за руку.
Он не реагирует, спит крепко. Наверное, с такой температурой уже бред начинается.
Мне очень страшно за него, страшно, что не справлюсь или сделаю хуже, но я должна ему помочь.
Максим завозит каталку. Мы с ним аккуратно перекладываем Руслана на неё. Укрываю его простынёй, он ведь обнажён совсем. У него очень крепкое и накаченное тело, пресс, ловлю себя на том, что разглядываю его. Пока Максим не заметил этого, стараюсь быстрее укрыть его. Отвозим Руслана в перевязочную и перекладываем на кушетку. Притягиваю лампу ближе, чтобы видеть лучше шов.
Максим подаёт мне инструмент, и я вскрываю шов. Да действительно скопилась жидкость, которая уже была готова, просочится наружу. Промываем шов, и я снова накладываю мазь в рану, перевязываю и закрываю пластырем. Надеюсь, тебе станет легче, иначе я с ума сойду, уже начинаю чувствовать себя никчёмным врачом, неспособным вылечить одного очень близкого и родного человечка, который стал почему-то дороже всех на свете. Наверное, потому, что я дура, и полюбила его всем сердцем.
— Стала спадать, тридцать восемь и три — говорит Максим, когда захожу в палату к Руслану, после того, как всё убрала в перевязочной, так как никого из сестёр на посту, я так и не застала. Бардак полный здесь устроил Пётр Семёнович.
Слава Богу, надеюсь, я смогла тебе помочь Руслан.