Все исправить

Глава 29 ЛИЗ. ПОСЛЕДНЯЯ СХВАТКА

Они буквально вылетели из телепорта, не прекращая целоваться, счастливые, усталые.

И буквально натолкнулись на холодный голос:

— Добрый вечер, дочь. И ты… зять. Нам не хватало только вас.

— Ты?!

Ей не хватило доли секунды. И дело было не в усталости. Лине помешала память — та, что толкнула руку к лицу, защищая глаза от готовой брызнуть кислоты… Ножи уже ложились в ладонь, но поздно, поздно! Она промедлила, она опоздала на сотую долю мгновения… Она опоздала. Рука незваной гостьи легла на серый шар. Разрыв-шар, аналог бомбы из человечьего мира.

— Лиз? — Голос Лёша оборвался вскриком: два шипа, которые вымотанный маг не успел остановить, ударили в лицо и шею. — Мм… — и он пошатнулся. Привалился к стене, едва удерживаясь на ногах.

Лёшка!

— Нет!

— Тихо, тихо. — Улыбка Лиз остановила Лину на рывке не хуже зажатого в руке разрыв-шара. — Это всего лишь нейтрализатор. Пока. Не стоит так резко двигаться, я ведь могу это неправильно понять. А шарик, в случае чего, разнесет не только квартиру, но и дом.

— Какой, к дьяволу, нейтрализатор? — Взгляд Лины метался между мужем и… не-матерью. Нет. Этот черный призрак — не ее мать. И наверное, никогда и не был матерью. — О чем ты?

— Он знает о чем. Спроси его, как Ложе удалось убить Координатора на переговорах.

Лёш знал. Зеленые глаза полыхнули гневом и болью, но он не шевельнулся. А Лина вдруг поняла, как ощущение «я с тобой», которое грело ее рядом с мужем, пропало. Растаяло. Чем бы ни был этот нейтрализатор, но эмпатию он глушил стопроцентно. И наверное, телекинез тоже. Иначе Лёш не опустил бы сейчас руку к поясу — за оружием. За оружием, которого не было. На снятие печатей его запрещено было брать.

— Что, не знаешь? Или говорить не хочешь? Состав, который глушит магию Стражей и Белого Совета. Редкий, правда. Хорошая вещь, подарок новых союзников, — бывшая феникс ответила как-то удивительно спокойно. Мирно так. Как ни в чем не бывало, словно она не явилась сюда убивать, а так, забежала на огонек, проведать замужнюю дочку, узнать, как та живет, дать пару советов по обращению с мужем. Она даже улыбалась. Напряженно и как-то диковато, но…

— Каких… союзников? — вторгся в их дуэль негромкий, чуть задыхающийся голос.

Лина едва удержалась, чтобы не обернуться. Ну, конечно. Даже с шипами-нейтрализаторами Лёш не потерял ни самообладания, ни любопытства. Или отвлекал?

— Позже, — отмахнулась Лиз.

— Как ты сюда попала? — Лина так и не смогла сказать «мама». Как, ад и преисподняя, бывшая глава, лишенная Феникса, пробила защиту дома и барьер? У Соловьевых?

— Ах да… я и забыла. — В голубых глазах точно сверкнуло острое стекло, и в следующий момент Лиз дернула с дивана покрывало, и взгляд Лины столкнулся с виноватыми глазами отца.

Девушка на миг закрыла глаза. Отец. Веревки на его запястьях, клейкая лента на губах (очень не магический способ заставить молчать, мама)… и аварийный телепорт, который она, Лина, сама выдала Орешниковым на всякий случай! А получилось вот что. …! Лину замутило от мысли, как экс-феникс раздобыла этот телепорт. Она слишком хорошо знала железную хватку матери как в прямом, так и в переносном смысле и только надеялась, что ее братья хотя бы остались живы…

Кажется, отец хотел что-то сказать. Попросить прощения. Потом, папа. Все потом. Сейчас некогда разговаривать.

— Какая неожиданная встреча. — Вежливый, словно речь шла о погоде, голос Лёша был полон иронии. — Право же, так приятно видеть родителей моей дорогой жены вместе. Жаль, что вас не было на празднике в честь выхода демонов на поверхность.

Лина все-таки сжала губы. Лёш в своем репертуаре. Люблю тебя, милый, но иногда ты бы мог поучить кобру ядовитости. Умница. Поотвлекай ее, пока я соображу, что делать.

— Наружу стремятся только слабаки, неспособные выжить в родных пещерах, — презрительно улыбнулась Лиз, — вроде мальчишки, которого подобрал твой брат. Ему была оказана великая честь, а Ян струсил. А теперь вместо почетной смерти во славу рода служит светлым магам домашней зверушкой и возится с цветочками.

— Эти цветочки при случае могут и придушить, — отстраненно возразила Лина. — И менее всего он похож на зверушку. Убедишься сама… если увидишь.

— И неужели не скучает по семье? — укоризненно покачала головой Лиз. — Впрочем, дурной пример заразителен…

— Надо же, оказывается, моя мать дорожит семьей! Жизнь полна сюрпризов! — Голос феникса холоден, как улыбка Лиз, остатки растерянности испарились окончательно, сменившись боевым настроем. Никакого волнения, спокойствие и хладнокровие, как когда-то поучала мать.

Но лишь снаружи. Под тонким ледком клокотало пламя. Спокойствие? Как бы не так! Адреналин горячит кровь лучше всякого вина, а всю ее охватывает злой азарт. Мама, ты опять решила помериться силами? Ну что ж, посмотрим, кто кого!

— Да. На сюрпризы жизнь щедра. Воспитаешь дочь, а она тебе нож в спину. Ни слова, ясно?! — Взгляд буквально режет, а пальцы сильней стискивают разрыв-шар. — Поднимаешь клан, а он от тебя отрекается… от меня отрекается! Встретишь воина, а он, оказывается, не сталь, а актеришка… и еще всерьез думал, что я откажусь от всего ради его «счастья». Он тоже не слишком долго скучал по мне. Правда? — Лиз обернулась к Даниилу. — Что-то он слишком молчаливый. Лина, девочка моя, — снова улыбка с оттенком безумия, — сними с него это человеческое приспособление.

Несколько шагов по полу она проделала, как по осколкам льда. Или стекла.

— Развяжешь — будет на твоей совести, — бьет в спину холодный голос. С тенью предвкушения.

«Спровоцируй меня, — слышится в этом голосе, — и его смерть будет по твоей вине».

— Лина, прости, — первое, что срывается с бледных губ. — Она мальчиков…

— Я понимаю. Тише…

— Не отвлекаться! Хотя… можешь попробовать, Данечка! Уверена, что Лину утешит, что ты предал ее по важной причине. Из-за своих щенков. Девочку за двух мальчиков… а, Данечка?

— Змея…

— Змея? Ты еще не разучился делать комплименты, — расхохоталась Лиз. И снова та сумасшедшинка в глазах, в смехе, в голосе. — Змея… А укуса не боишься?

В пальцах Лиз стальной рыбкой мелькнул нож. Пусть она утратила способность вызывать ножи, но ловкость рук и наличие богатого арсенала успешно создавали иллюзию былой силы.

Первый клинок пригладил волосы Даниила, второй, вылетевший следом, расчетливо прошел по щеке, зацепив ухо. Брызнула кровь. Но Орешников молчал, ненавидяще глядя на бывшую жену.

— Прекрати!

— Не смей мне указывать, девчонка!

— Я сказала — прекрати!

— Заткнись!

— Пре-кра-ти… — Лина больше не кричит. Она смотрит, смотрит, смотрит в эти голубые глаза не отрываясь, пока мать первой не отводит взгляд. — Не смей, слышишь? Просто не смей.

— Дрянь. Дрянь, дрянь! Ну почему тебе надо все испортить! Я хотела дождаться, пока не вернется этот Ян, я хотела, чтобы ты сначала потеряла все, чем дорожишь, как я… я думала… Да плевать! Ненавижу!

Мать отшвыривает разрыв-шар (муляж? обманка? фальшивка?), и Лина, не успев подумать, бросается туда, падает, перехватывает неестественно холодную, льдистую тяжесть, перекатывается на спину, а потом время останавливается… Колышек красного дерева летит прямо в сердце Лины, а она, как в замедленной съемке, смотрит на свою приближающуюся смерть…

«Не успеть», — промелькнуло в голове, и тут же девушку с силой толкнуло в сторону, развернуло, впечатав плечом в пол. И прежде чем Лина смогла опомниться и понять, что смерть прошла стороной, на ковер повалилось еще одно тело. С колышком в груди. И расползающимся по рубашке пятном крови…

— Лёша-а!..

И безумный смех Лиз вторит этому отчаянному крику.

Сегодня все валилось из рук. Оба опыта из запланированной серии пошли ко всем демонам, благо идти теперь было не так уж далеко. Сорвался уже, казалось, отлаженный процесс очистки воды. Пришли какие-то невнятные жалобы с опытной станции, так и не доставили заказанную еще месяц назад аппаратуру. Скончалась рыбка…

Мила в двадцатый раз попыталась собраться. Все беды преодолимы, если их решать на спокойную голову. Но вот как раз со спокойствием сегодня были проблемы. Десятое августа. Десятое…

День, когда Лёш должен погибнуть. Из-за любимой девушки.

С тех пор как непрошеная пророчица изрекла свое предсказание (прямо на дне рождения Лёша, нашла же время!), оно висело над семьей, как ядовитое облако. Пятилетний Лёшка, услышав: «…и смерть придет к тебе, и остановится сердце…» — хихикнул и убежал на дележку мороженого, посчитав все шуточкой тети Сабины, а родителям осталось разбираться. С пророчицей поговорил Александр, но та, извиняясь и пытаясь загладить последствия спонтанного транса, только и могла что уточнить дату: десятого августа две тысячи двадцать шестого года. Ни точных обстоятельств будущей гибели, ни убийцу она назвать так и не сумела, как ни старалась.

Мила обошла десятки прорицателей и медиумов, достала всех практикующих гадалок и даже к Координаторам цеплялась, но легче от этого не стало. Предсказания на то и предсказания, чтобы человек судьбу свою знал лишь смутно и приблизительно, не пытаясь переделать. А посему новые отличались исключительной вариативностью. Лёш погибнет, и Лёш будет жить, он сгорит в пламени, и он не умрет, пока его правнучка не отпразднует свадьбу своего внука, его убьет любовь и его убьет ненависть, он сам шагнет навстречу гибели и…

Мила сходила с ума, пока Пабло не ответил честно: будущее вариативно, оно определяется по узловым точкам и линиям, но пророкам и гадалкам видна всегда лишь часть, фрагмент — просто в силу того, что способностей одного человека не хватает на то, чтобы охватить все линии реальности… И для того чтобы увидеть будущее полностью, надо в него просто попасть. Иного пути нет. А для того чтобы изменить его, нужно менять большинство ключевых узлов.

Ну что, они переехали. Не в другой город, но дом сменили. Мила даже попросила у главы анклава сразу три квартиры — на будущее. На это самое будущее, в котором она не отпустит детей, пока они не будут готовы выживать самостоятельно. Она сменила работу. Присмотрела для сыновей человеческую школу поспокойней. Наложила на квартиру все мыслимые барьеры и защиты…

И стала жить.

До десятого августа две тысячи двадцать шестого года. И если…

Нет. Ничего не может случиться. Лёш на снятии печатей, там мощнейшая система безопасности, там Дим, там Александр и Даниэль. Там Лина, в конце концов. Что бы там ни думала девочка о своей «темности» и жесткости, в Лёшку она влюблена без памяти, это видно даже слепому. Да и он сам не из слабых. У нее все мальчики сильные…

Чашка кофе, о которую Мила безуспешно отогревала холодные пальцы, выскользнула из рук и грохнулась, расплескивая темные кляксы.

— Людмила, что с тобой сегодня? Тебе плохо?

— Не знаю. — Она инстинктивно приложила ладонь к груди, туда, где сжимался, медленно поворачиваясь, неровный ком боли. — Не знаю… Сердце не на месте.

— Может, домой пойдешь?

— «Скорую» вызвать?

— Не надо. Все нормально…

Раньше Лина не задумывалась над значением слов «мир рухнул». Считала всего лишь красивой абстракцией. Но в эти мгновения мир не просто рухнул — нет, он сгорел и рассыпался пеплом. Вся ее прежняя жизнь, все, что когда-то составляло сущность девочки, а потом девушки по имени Лина, сейчас корчилось в огне и рассыпалось прахом. И раньше ей приходилось испытывать потрясения, выбирать новую дорогу — как случилось на концерте Лёша или потом — в архивах Свода. Или после неожиданного нападения ассасинов на Лёша, когда Лина призналась ему, что она феникс… Но во всех случаях впереди всегда что-то было: вбитые с детства правила, верность долгу… любовь.

Правила рухнули первыми, потому что та, которая учила по ним жить, лгала. Потому что есть на свете вещи важнее.

Потом пришел черед верности. Быть верной дочернему долгу, верной, когда предмет верности тебя убивает и калечит?

А теперь, теперь… Лина рухнула на колени, повернувшись спиной к хохочущей матери. Плевать, пусть убивает, пусть сходит с ума. Мне уже все равно, если…

…Он был совсем как живой, даже кровь еще текла, удар в сердце не останавливает ее сразу… Его волосы шевельнулись под сквозняком от распахнутого окна… он был живой, он был теплый под ее дрожащими пальцами… зеленые глаза были открыты, они смотрели мимо нее… никуда не смотрели.

Нет. Лёш, нет… ты не можешь так уйти! Ты не можешь меня оставить! Из-за… нет. Нет, нет, нет, нет… Нет! Что-то пытался сделать Феникс, но она не слышала и не понимала. От застилающей боли мутилось в глазах, останавливалось сердце. Лёша, Лёша…

— Лина… девочка, очнись! Лина…

— Заткнись, Данечка, все идет как надо, и мы неплохо проведем время. Надень-ка на нее наручники… надень, кому сказала!

— Катись к дьяволу!

— Ах ты, тварь упертая…

За спиной — звук удара и яростный вскрик, и что-то шипит разъяренная Лиз, пытаясь отпихнуть вцепившегося в нее Даниила, Лина должна отпустить Лёша, чтобы… чтобы Лиз больше никого не могла убить.

— Подожди меня немножко, Лёша, хорошо? Я сейчас…

Еще раз коснуться лица, еще раз тронуть непослушные волосы… и встать. Повернуться, позвать нож. Посмотреть в ненавидящие глаза. Отец держал Лиз за руки, не давая ей пустить в ход нож, а она рвалась, выплевывая угрозы вперемежку с ругательствами, не понимая, почему именно сейчас в артисте проснулся воин…

— Ненавижу! Ненавижу! Отомщу! Всем! Тебе первому! И ей! И твоим щенкам! Всем! Ненавижу-у-у-у!

Нечеловеческим, бешеным усилием она все-таки отбросила от себя Даниила, вскочила… и вдруг замолкла. Застыла на половине движения, подняла руку к груди, уронила, не дотянувшись. И с хрипом рухнула на пол.

В дверях стояла бледная Мила.

Психологи советуют: когда на душе смутно и мир кажется не лучшим обиталищем, надо чем-то заняться. Они много чего советуют, начиная с уютного пледа и кончая транквилизаторами, но Мила всегда выбирала действие, а не валяние под пледом. В конце концов, на руках семья, особо не поваляешься.

Вот и сегодня, когда вся станция плюс лаборатория дружно уговорили ее пойти домой, она автоматически прикинула, что купить по дороге и как лучше использовать нежданный полувыходной. А потом сердце вдруг заныло так, что она махнула на все рукой и перенеслась прямо в квартиру. В кухню. Травяной сбор, который она заваривала, когда пропал Дим, все еще лежал на ближней полочке — чувствовала же, понадобится. Людмила потянулась за своим успокоительным, машинально прикидывая, насколько ей хватит запаса, если обожаемые детки и дальше будут выкидывать такие фортели… замерла, когда дом прорезал отчаянный крик.

— Лёша-а-а!

Травы с шорохом посыпались из разом ослабевших рук…

Мила с трудом узнала голос Лины, потому что никогда не слышала в нем такого отчаяния и такой боли. Крик, задушенное рыдание, чей-то злобный хохот… здесь, в доме. Наверное, так чувствуют себя смертельно раненные. Еще ничего не болит, но уже ощущение необратимости потери…

Ты еще живешь, но мир уже подернулся какой-то завесой нереальности.

Людмила не помнила, как оказалась у двери в гостиную. Прямо у входа боролись двое — смутно знакомый смуглый мужчина и светловолосая женщина, портрет которой ей показывал Лёш… а дальше… а дальше…

— Лёш?.. — выдохнули помертвевшие губы.

Ярость, отчаяние, страх за сына и материнская любовь — все это сплелось в душе женщины в огненный клубок. И этот клубок сорвался с рук — а ведь раньше Людмиле никогда не давалась огненная магия — и, разбрызгивая белые и голубые искры, полетел в женщину.

Никогда раньше не била в спину. Никогда не убивала…

— Лина, Лёш… он…

Девушка подняла на нее черные, странно отрешенные глаза:

— Простите.

— Лина… это мне просить прощения. — Мужчина, не обращая внимания на раненое плечо (на два удара ножом Лиз все-таки хватило), присел рядом с телом. — Безнадежно…

— Что здесь произошло? — Мила задыхалась. Незнакомая острая, безысходная боль рвала ее на куски. — Что здесь было?

Лина не ответила. Она снова опустилась на колени, и смуглая рука бережно-мягко коснулась каштановых волос… Ласково. Нежно. Прощально…

— Я не… Что это?!

Тело Лёша таяло. На миг оно стало совершенно прозрачным, засветилось, а потом рассыпалось пеплом. Черным пеплом.

Короткий задыхающийся вскрик. Огромные глаза Лины, полыхнувшие неистовой надеждой. Качнувшийся под ногами пол, над которым кружит-кружит-кружит горячий пепельный вихрь. И шагнувшая из этого вихря фигура человека…

— Л-Лёш?..

Зеленые глаза виновато блеснули.

— Извините, что так напугал…

— А что здесь происходит?

— Лина, ты разве не объяснила про дар Избранника? — Лёш потер ладонью пострадавшую от подзатыльника шею. Все-таки матери иногда реагируют слишком эмоционально.

Лина оторвалась от действия регенератора на плечо отца:

— Я? Ты считаешь, что я в такую минуту способна была об этом помнить?

— Какой дар? — донеслось из угла. О…

Дим, Вадим, Александр — все мужчины семейства Соловьевых примчались домой. Должно быть, Дим почуял беду, случившуюся с младшим братом, и уже связался с остальными.

По счастью, излагать историю заново не пришлось ни Лине, ни Людмиле. Нашлись репортеры и без них. Рыбки, во время визита Лиз помалкивавшие и изображавшие из себя самых обычных обитательниц аквариума, наконец вышли из ступора и загомонили наперебой. Впрочем, на них практически никто не обращал внимания. Александр осторожно проверял воскресшего сына. Людмила пила свой отвар и ждала повествования о даре. Дим исследовал тело Лиз и все больше хмурился. Короткий взгляд — и к нему присоединился Вадим.

— Чувствуешь?

— Так, и что тут у нас? Любопытно.

Если богатый опыт Владыки не обманывал, в крови Лиз (черт, ковер испортила!) была явная примесь демонской силы.

— Долински… — процедил Владыка. Ну что ж, больше он не собирается с ними церемониться!

Лина бросила в сторону матери один взгляд и отвернулась. Наступит когда-нибудь момент, когда она сможет вспоминать о Лиз спокойно?

— Я дождусь сегодня рассказа о даре? — напомнила о себе Мила. Травки помогали, и голос звучал почти спокойно.

— Ну, ты его видела. Умру — воскресну, — Лёш улыбнулся. — Как-то так.

— Ага… — задумчиво кивнула Мила. — Надо же, какой полезный дар. Особенно для таких, как мои сыновья. Невероятно утешительно знать, что у вас все-таки есть запасные жизни. Лина, спасибо!

— Одна уже потрачена. Лёш, ну у тебя память. В такой момент просчитать этот вариант… восхищаюсь. Лично у меня при виде Лиз мозги отказали напрочь.

— Ну, по правде сказать, я сам про этот вариант в тот момент не вспомнил…

Хранительница с самого утра ощущала какую-то тревогу, хотя причин для беспокойства вроде бы не было. Напротив, девушки-фениксы пользовались на празднике бешеной популярностью, все было тихо и мирно. Ну не с назойливыми же поклонниками бороться старой Хранительнице? С этим девочки и сами справятся.

Но чем ближе был вечер, тем больше росло беспокойство и ощущение какой-то беды. Ну почему она не может говорить с Пламенем? В такие минуты Анна как никогда остро чувствовала свою неполноценность. Оставалось лишь смотреть на пляску огненных языков, пытаясь заглушить тревогу медитацией.

И вдруг Пламя резко взвилось к потолку, а потом опало, рассыпав сноп искр. Их треск показался стоном. Анна охнула и схватилась за сердце. Она слишком хорошо знала, что это значит. Погиб кто-то из фениксов. Но кто?! И вновь огненный всплеск. И вновь язычки Пламени скрываются в углях. Еще один?! Нет… нет!

Высота огненного столба позволяла примерно определить, кто ушел в Пламя. Молоденькие фениксы, вроде дочки Мари — одно, а опытные, матерые — совсем другое. Судя по всему, клан только что лишился — Анна не могла произнести это даже мысленно, столь ужасающей была догадка — своей главы. Вернее, обеих глав — бывшей и нынешней. А она сама потеряла внучку и правнучку. При этой мысли в глазах окончательно потемнело, и Хранительница погрузилась в беспамятство.

В горах воздух прозрачен и чист. В ясные дни, когда солнечный свет растворяет туманную дымку, порой можно рассмотреть куст на соседней горе во всех подробностях. Тысячелетние камни молчаливы и недвижны. Ничто не дрогнет, не шелохнется… только ветер и скалы ведут молчаливый поединок выдержки. Тихо. Холодно. И никого.

Некому было видеть, как дрогнул, уплотнившись, изумительно прозрачный воздух. Черно-фиолетовая линия точно прорезала горный склон. Прошуршали, осыпаясь, осколки, и на каменно-ледяную осыпь скользнули-спрыгнули две размытые тени… еще две. Еще. Они приникали к земле, сливались со скалами, быстро окружая место пробоя незримым кольцом.

Некому было видеть, как щель вдруг скользнула вниз, коснулась земли. Захрустели, трескаясь от нестерпимого жара, гранитные осколки. Затанцевали по краям синеватые вспышки, медленно расползаясь в стороны, раздвигая воздух, расширяя границы щели.

Некому было видеть, как из щели шагнули-выплыли четыре по-змеиному гибкие, почти бесплотные фигуры. И как одна из них плавно скользнула к обрыву, всмотрелась красными глазами в далекую россыпь огней внизу, замерла, а потом, будто опомнившись, решительным жестом схлопнула щель. На миг над скалами взлетело и зависло облако странно темных искр… А потом оно растаяло, точно впитавшись в камни, исчезло. И вместе с ним исчезли пришельцы.

В тысяче километров от затянувшегося пробоя Вадим вдруг резко вскинул голову, прервав работу. Отвратительно знакомое чувство, чувство прибытия-присутствия серой мрази дернуло нервы, будто матерый ссои-ша какого-то демона оказался прямо под носом, и так же резко растаяло.

Не понял. Что это было?

— Что это было? — негромко сдублировал вопрос знакомый голос. Практически его собственный. Здешний Дим прикрыл глаза, удивленно вслушиваясь в присутствие, и спустя пять секунд покачал головой: — Пусто.

Две пары очень похожих серо-зеленых глаз встретились.

— Ты тоже почуял?

— Ссои-ша? Да.

— Близко?

Понимающий взгляд.

— Скорей сильно.

— А сейчас?

— Ушло. Или…

— Или прикрылось?

— Если прикрылось от нас — это какой же оно силы? Не к добру…

— О том и речь.

Под ладонью вздрагивает распластанное мальчишеское тельце, и Вадим вынужденно отодвигает мысли о ссои-ша. И о странном ощущении пробоя. И о распроклятой садистке Лиз, которую не пришибли вовремя ни Лёш, ни он сам. Когда исцеляешь, тьмы в мыслях быть не должно, именно так он и потерял этот дар там, в уже маловероятном будущем. Слишком много злости рвалось наружу, слишком вольно обосновался в душе «холодок». И дар лечить сгорел, утонул в яростной каше мести, щенячьего самодовольства от собственной силы и злой обиды на весь мир. А теперь вот вернулся. Так что собирай в ладони свет, Владыка, лечи. А некромантские идеи воскресить ненормальную феникс и просветлить ей мозги, объяснив, как нехорошо быть такой стервой, оставь на потом. Незачем уже. Поздно.

Лечи…

Где же она взяла такие веревки, тва… Спокойно, Вадим! Спокойно. Веревки и веревки. Выглядят нормально. Связывают как следует. Позволяют выволочь отца из комнаты под заверения: «Хочешь, чтобы были живы — топай, потом вернешься и развяжешь…» — а потом уже показывают свою истинную сущность. Хорошо, что эта разъедающая дрянь медленная. Хорошо, что Лёшка со своей феникс вернулись быстро и долго ждать не пришлось. Хорошо, что она поддается исцелению…

Хорошо, что у мальчишек пострадали только тела, а мозги, судя по всему, на месте. Вопросы вон задают про магию…

И ох как хорошо, что знаешь, к кому обращаться с выражением восхищения и благодарности за такие продвинутые веревочки. Что ж, семейство Долински, разговор с вами давно назревал. Теперь дозрел окончательно. Я даже знаю, куда им нацепить их собственное изобретение.

— Ну-ну, что ты, мелкий… Как его по имени, Дим? Ага, Кирилл. Спокойно, Кирилл. С чего ты взял, что мужчины не плачут? Всякое бывает. Ты вот, к примеру, лук резать пробовал? Вот-вот. Что? Что?! Дим, ты посмотри, какие оригинальные идеи у нашего нового родича — убрать запах лука магией! Молодец, ребенок. Надо будет попробовать сегодня, когда поправишься. А что я сказал? Что сегодня поправишься? А, что родичи. Конечно. Ваша единокровная сестра Лина недавно вышла замуж за моего родного брата Лёшку. Значит, мы и есть родичи. Девери? Не знаю, спросить надо. Ага, обязательно… Близнецы? Кто? Мы?

— В каком-то смысле, — вмешивается Дим. — Но больше пока не спрашивай. Ты ведь понимаешь, что у магии свои секреты? Вот будете приходить в гости, узнаете. На ушко? Ну, давай. Что? Демоны? Вадим, ты слышишь, нас спрашивают, знакомы ли мы с демонами и можно ли получить автограф…

— Кир, а тебя ангелы случайно не интересуют? — вмешивается третий врачеватель, успокаивающий мать ребят (с изрядно промокшей в области груди футболкой), и оба Дима, переглянувшись, дружно посылают его… к супруге.

— На проработку, — уточняет Вадим.

— Она уже должна была опомниться, — кивает Дим.

— Так что держись, ангел…

— Хранительница? Анна, что с вами? Анна!

Беспокойный голос, осторожное касание руки — явно друга, иного Пламя бы не подпустило. А-а, Анжелика…

Пламя, взлетевший к потолку огненный столб, искры.

Лиз, Линочка…

Преисподняя, за что?

Ты не знаешь? Хоть с собой-то не лукавь.

Разве не ты говорила юной Елизавете, что именно она будет самой лучшей главой клана? Ты хотела успокоить, утешить девочку после смерти матери, ты хотела отвлечься от собственной боли потери, но стоило тогда думать, о чем говоришь.

Разве не ты не остановила ее, когда внучка стала бросать на алтарь будущего главенства дружбу, собственный талант, первую любовь?

Разве не ты спустила ей с рук первую сделанную подлость? А если бы не пришел зеленоглазый незнакомец, ты бы позволила ей растоптать и Лину.

Чего же ты теперь хочешь? Пожинай, что посеяла.

Линочка, Лина, девочка моя, последняя в нашем роду, последнее родное существо, Лина…

Боль снова рванула сердце цепкими когтями.

— Хранительница! Да что же это?.. Мари, оставайся здесь!

И Анжелика исчезает, словно унося свет за собой…

— Хранительница!

Она не отвечает. Хранительница… Да какая из нее Хранительница, насмешка одна. Не уберегла ничего, кроме Пламени. Ни клан, ни дочь, ни внучку. Ни последыша, Лину.

В свитках ей встречалась история о Бьянни, главе клана, которая по легкомыслию допустила гибель сразу шести соплеменниц. И сгорела. От горя и отчаяния.

Тогда Анна посчитала это легендой, а сейчас верит. Верит. Жить бывает нестерпимо…

— Хранительница! И вот так все время, — кому-то жалуется Анжелика.

Стефанию, что ли, позвала…

А девочка права. Помирать потом будешь, старая эгоистка. Надо встать. Надо избрать преемницу. Надо проследить за избранием новой главы.

Вставай…

Чужое тело и слишком живое сердце. Больно. Недавнее ранение — мелочь в сравнении с этой болью.

— Анжелика… позови… кого-нибудь.

— Кто-нибудь уже пришел! — послышался довольно сердитый голос, от которого закрытые глаза старой Хранительницы мгновенно распахнулись.

Лина, совершенно живая и здоровая Лина сверкнула глазами:

— Бабушка, ну что это такое? Лёш, давай этот свой регенератор… ага.

Лёш?

Старая Хранительница оторвала взгляд от черной ленты в волосах Лины — знак траура, значит, все-таки Лиза — и перевела взгляд на зеленоглазого приемыша. Молодой Страж почему-то виновато улыбнулся и пожал плечами.

— Вы ее лучше не сердите, — посоветовал он. — А то и вам достанется.

— Лучше молчи, я еще не остыла, — предупредила любящая супруга.

— Вот и я об этом, — усмехнулся Соловьев, распаковывая одну из ампул. — Анна, скажите, вы бы сердились, если бы вас кто-то заслонил от опасности?

— Если бы такой ценой, рассердилась бы наверняка, — пресекла ответ прабабки Лина.

Какой?

Еще не сказав ни слова, не получив лекарства, Анна вдруг ощутила: жива. Она жива, и внучка жива, и Пламя бьется рядом, как второе сердце, и пьянящий вкус жизни лишь острей из-за привкуса горечи. Лиза… Лизу она все-таки потеряла. Как это случилось? Что значили выходки Пламени и правнучкино шипение? Ее как-то заслонил муж? Это о его гибели свидетельствовало Пламя? Ну да, конечно же, приемыш тоже маг, и с сильной кровью.

Умер и ожил?

— Лежи, лежи, — остановила ее попытку привстать внучка. — Что же ты так, бабушка? Рановато тебе болеть. Кто мне обещал триста — четыреста лет жизни? Кто позаботится о Пламени? И наконец, кто принесет к Пламени мою дочку?

Ампула регенератора звонко бьется об пол.

Не говоря ни слова, с каким-то недоверчивым выражением молодой муж опускается на колено рядом с Линой. Берет за руки и смотрит, смотрит, смотрит.

«Правда?» — надежда в широко открытых глазах.

«Проболталась», — смущенно-виноватая улыбка.

«Наш ребенок?» — сияющий взгляд.

«Дочка», — легкий румянец на щеках.

«Когда?» — нетерпеливая улыбка.

«Подожди восемь месяцев», — пальцы, запутавшиеся в каштановых волосах.

И счастливо взвившееся Пламя…