Все началось с развода

Я нахмурила брови не представляя, кто передо мной, потому что среди гостей я этого молодого человека не видела.

А он, запрокинув одну руку на спинку диванчика, вскинул бровь, улыбнулся обаятельно, показав идеальные белые зубы. И усмехнулся.

— Так вот, значит какая это бабушка у Мити?

Я медленно вздохнула, а в следующий момент весь обзор мне перегородила спина Альберта.

— А вот такой вот у Мити дедушка... — хрипло выдал Альберт.

23.

Альберт оскалился и постарался втиснуться на маленький диванчик таким образом, чтобы придавить незнакомца, но вместо этого он больше придавливал меня.

Я вообще раздражалась из-за того, что Альберт вёл себя не просто неуместно, а почти по-хамски.

— А вы, стало быть, у нас кто?— С наигранной заинтересованностью спросил Альберт и развернулся слегка полубоком, отгораживая от меня мужчину.

— А я крестный Митеньки. — Произнёс незнакомец, и Альберт протянул руку, а мне это было настолько дико, что я даже выглянула из-за мужа, чтобы ещё раз посмотреть на мужчину.

— В смысле крёстный Митеньки? — Спросила я, сдвигая брови на переносице.

— Ну, так уж получилось не совсем удобно. Меня зовут Максим Сокольников. И в момент крестин Дмитрия я, к сожалению, отсутствовала на территории Российской Федерации, но от своих обязанностей я ни в коем случае не отказывался ни разу.

— Ну, здравствуйте, крёстный Митеньки, — хрипло произнёс Альберт, протягивая руку для рукопожатия. Максим лихо улыбнулся и сжал ладонь Альберта. При этом создавалось впечатление, как будто бы они стараются друг другу руки переломать.

— А что же вы не представились, с родственниками не познакомились? —Медленно произнёс Альберт, тем самым давая понять, что его эта ситуация особо не радовала.

— Да как-то времени особо не было. Я и так подзадержался. Даниил очень недоволен был тем, что я даже на такое мероприятие, как день рождения крёстного сына, опаздывал.

У меня в голове складывалась картинка, что этот Максим знакомый зятя. Но почему об этом знакомом не слышали мы? Когда крестили Митю, у нас не было как таковых крёстных, то есть с нашей стороны присутствовала крёстная, которая была троюродной сестрой Зине. А крестного по факту не было, но мы на тот момент с Альбертом не стали никак заострять на этом внимание. Ну нет и нет крёстного, но, оказывается, крестный был, просто отсутствовал.

— Ясненько, ясненько, — протянул Альберт. И ещё раз подвинулся таким образом, что опять меня попытался спихнуть с дивана. Я психанула и в итоге встала, поправила платье и ощутила, что кожу ужалил пристальный заинтересованный взгляд.

— Вы нас покидаете? — Усмехнувшись, спросил Максим. Я в этом голосе заподозрила лёгкую издёвку. А потом меня ещё раз кольнуло какой-то догадкой, и я, припомнив присвист и хриплый голос с бархатными нотами, в ужасе распахнула глаза.

Это тот нахал, который что-то крикнул мне с балкона. Я тяжело задышала и сквозь зубы произнесла:

— Да пойду проверю, как Митенька.

Альберт обернулся на меня через плечо и, вскинув бровь, заметил.

— Было бы неплохо, Алёнушка, было бы неплохо... — его вот это вот Алёнушка меня садануло больше всего, но я все-таки не стала провоцировать скандал и, медленно развернувшись, пошла в сторону главного зала.

Тут как будто бы сам Бог услышав мои причитания, подсунул мне под руку Даниила.

— Дань, родной мой, — произнесла я, перехватывая зятя за руку— а кто это, что это за крестный вдруг у Митеньки появился?

— Ох, мам. — Вздохнул, а зять и потёр переносицу. — Некрасиво получилось, ты уж прости, но у Макса слегка своеобразный юмор и полное отсутствие такта, а если ещё учесть, что он почти всех здесь присутствующих сейчас видит впервые, то сама понимаешь, многое для него немножко шок.

— Кто это вообще такой, — нахмурившись, уточнила я и сделала шаг в сторону, отводя Данилу с прохода.

— Это один из бывших партнёров моего отца. Но на тот момент, когда мы уже познакомились, мы были с не такой большой разницей в возрасте, поэтому успели подружиться, а перед свадьбой Макс уехал за границу. И поэтому он и не появился у нас на свадьбе и на крестинах Мити. Сейчас опять вернулся в Россию, на этот раз курировать все сделки уже с этой стороны.

Я нахмурилась.

— Но ты не переживай, мам, он на самом деле очень неплохой человек, немного резковатый, а в остальном он безумно порядочный.

Что-то по наглой ухмылке, которая все время была на губах этого Максима, я сомневалась в его порядочности, и Даня, заметив мой сомневающийся взгляд, тут же поторопился уточнить:

— Этот инцидент на балконе я тебе ‚ честное слово, даю, что такое больше не повторится. У Макса иногда случается, что он забывает, в каком обществе находится, и ладно бы он это ещё фыркнул не по-русски, ещё можно было простить, но его так переполняют эмоции.

Я сдвинула брови, но все же качнула головой, принимая к сведению все данные, которые мне выдал Даниил, а потом вздохнула. Зять, почувствовав что-то неладное, тут же уточнил:

— У тебя все хорошо, тебе нравится праздник?

— Да, да, все отлично, Даниил, — отозвалась я и взмахнула рукой. Направилась в сторону банкетного зала и, встретив ещё несколько знакомых, подвисла с разговорами. Как ни странно, у этой партии людей не возникало никаких вопросов по поводу развода, чему я была безмерно благодарна, поэтому общалась практически с удовольствием с ними.

А когда вторая часть ужина стала подтягиваться, я заметив Митю среди гостей пошла прямой наводкой на внука, но в последний момент у меня из-под носа его выдернули.

— Леля, — взмахнул руками Митя, когда тот самый Максим поднял его на руки.

— Ну что, разбойник? Ты уже решил, когда приедешь ко мне в гости?

Было видно, что Митя с ним общался, он его знал, он перед ним не тушевался и не напрягался.

— Не знаю, может, лучше ты к нам?

— Тогда договорились, — произнёс Максим и протянул кулачок. Митя с радостью по нему стукнул, и потом они закончили приветствие каким-то движением пальцами.

Макс опустил Митю на пол и поднял глаза на меня.

— Поскольку нам теперь не будет мешать ваш муж, может быть, мы познакомимся более приватно?

Я пожала плечами и заметила.

— Мне достаточно того, что мой зять вам доверяет, и все. — Я произнесла это медленно и двинулась дальше, к выходу, намереваясь выдохнуть и привести в порядок макияж, но когда я вышла из зала, горячие пальцы сомкнулись на моём запястье.

Я обернулась и недоумённо уставилась на Макса.

— Меня просто переполняли чувства, когда я такое ляпнул, но на самом деле на бабушку вы как-то не особо похожи. — Он оскалился, усмехнулся, а в чёрных лукавых глазах заблестели искорки.

Я с хладнокровием, присущим викингам, потянулась, разжала его пальцы со своего запястья и только хотела было что-то сказать, отбрить его как следует, но в этот момент из зоны отдыха появился Альберт.

Он двинулся на нас такой здоровущей тёмной скалой и, встав у меня за плечом хрипло спросил:

— Какие-то проблемы?

В этот момент я наконец-таки отцепила пальцы Макса от своего запястья и передёрнула плечами, а этот поганец, оскалившись, качнулся вперёд и ехидно произнёс:

— Нет, папаша, уже никаких проблем.

И дважды стукнул Альберта по плечу.

Да блииииин…

24.

Я кожей ощутила, как от Альберта начал исходить пьянящий, обжигающий жар.

Я знала, что такой насмешки он не простит, я знала, что после такого день рождения внука закончится максимально быстро.

Я сделала шаг в сторону, загораживая Альберта собой, и перехватила его за руку.

— Алёна, иди к столам. — Прозвучал над головой голос мужа, но я сильнее сдавила его пальцы.

— Альберт, мне надо тебе кое-что сказать.

Макс, оскалившись, смотрел на за этой пантомимой, понимая, что провокация удалась и от скандала отделяет условно хрупкая женщина, вставшая между.

— Алёна!

— Альберт мне надо с тобой поговорить. — Ещё раз произнесла я тихо и толкнулась спиной в грудь мужа, потому что у меня перед глазами просто стояла картинка, как самыми первыми полетят ледяные статуи. Альберт просто снесет их для того, чтобы оторвать кусок и втащить Максу по шее.

А напряжение тем временем росло такое, что искры между нами тремя заполняли пространство.

— Ну, поговорите, — усмехнулся Макс, понимая, что я не дам случиться скандалу.

И наверно с его стороны было великодушно не залипать Альберта. Максим сделал шаг в сторону, обогнул нас, и я, развернувшись к Альберту, только приоткрыла рот для того, чтобы сказать, что он ведёт себя неподобающе, и вообще эта ситуация из ряда вон выходящая.

Но бывший муж не дал мне ничего произнести, перехватил больно за запястье и сделав шаг вправо, резко затащил меня в одну из комнат отдыха.

— Ты что себе позволяешь? — Хрипло спросила я, глядя на мужа. А его вся злость, агрессия, которая должна была выплеснуться в этот момент, она сейчас была адресована только мне.

Я туго сглотнула, делая шаг назад, Альберт, оскалившись, спросил:

— А что это ты у нас в доброго самаритянина играешь? Надо же, встала грудью на защиту своего сосунка!

— Альберт, ты о чем? — Произнесла я, растерянно покачивая головой. Мне что, надо было сидеть и подсвистывать с трибун, чтобы ты здесь разнёс все к чёртовой матери, при этом наплевав на то, что здесь полный зал твоих инвесторов, клиентов, партнёров, наплевав на то, что здесь происходит, день рождения твоего единственного внука.

Но Альберт сощурился, сведя брови на переносице.

— 0Й, ну давай тут, не заливай, ладно? О внуке она подумала, а когда ты с этим паршивцем на диване сидела, ты о внуке не думала?

— Ты сейчас что вообще несёшь? Ты какое право имеешь мне такое говорить?

— Я обычное право имею такое говорить, — надвинулся на меня муж, заставляя ещё сделать один шаг вглубь комнаты.

Я резко обернулась, осматривая пространство, поняла, что мы с ним заперты здесь вдвоём.

— Я все права имею, чтобы говорить так, вести себя так и поступать так, как хочу, и не тебе решать, что здесь уместно, а что неуместно, поэтому, если уж сердечко забилось при виде молоденького мажора, то давай ты не будешь это акцентировать настолько явно! — слова саданули меня, прошлись, острой бритвой по сердцу, перерезая хрупкие нити, которые до сих пор связывали меня и бывшего мужа.

Это все ложь, когда говорят, что разводишься, и все становится пофиг, как будто бы человек исчезает, умирает чисто у тебя в душе. Нет, это не так. Все равно, помимо злости и ненависти из-за того, что в социуме вы привязаны друг к другу посредством семьи, какие-то связи, нити, тонкие, паутинные продолжают связывать сердца.

Эти нити могут быть нитями благодарности, нежности, прошлой заботы.

А своими едкими фразами и колкостями Альберт ударил бритвой и перерезал все оставляя моё сердце трепыхаться в пространстве.

Я сдавила ладони в кулаки, ощущая, как к лицу прилила кровь, к шее прилила кровь, и, наверное, я нереально раскраснелась.

Меня аж потряхивало от созданной ситуации.

Мне казалось, что Альберт не имеет никакого права таких вещей мне говорить, кто он, судья мне, что ли? Да никто он мне теперь.

— Знаешь, что ты такими фразами со своей девкой будешь общаться, а когда ты разговариваешь со мной, будь добр выдерживать дистанцию и сохранять подобающее для нашего возраста и для нашей ситуации отношения.

— Что, с девкой со своей? А значит, ты теперь с мальчишкой со своим будешь?

Альберт качнулся ко мне, взмахнул рукой, сцепляя мои запястья вместе, сдавил так сильно, что я чуть ли не взвизгнула, дёрнулась назад, чтобы выбить руки из его захвата, но он только сильнее их сдавил, а второй рукой перехватил меня за талию, прижимая к себе.

— Что? Мальчик красивый на дорожке появился, да такой красивый, что заинтересован в тебе, слюни пускает. А ничего, что он слюни пускает на мою жену, мной сделанную женщину, на мои бабки содержащуюся женщину.

— Заткнись, — произнесла я, ничего не видя перед глазами. Казалось, как будто бы перед ними повисла мутная пелена, такой густой туман молочно-серый. По горлу прокатился комок.

Это, наверное, боль так отзывалась.

— А что, заткнись, я не прав, конечно, яйца подкатывать к упакованной бабе многого ума не надо, а ты попробуй эту бабу содержать. Это на мои деньги сделанная баба.

Я не была сделанной, у меня не было ни имплантов в груди, не было накаченных туб, нарощенных волос, ногтей длинных, которыми только макароны собирать, ничего у меня этого не было, и я не понимала, о чем сделанном говорил сейчас Альберт, но слова его с каждым разом только сильнее и сильнее вталкивали меня в озеро ненависти.

— Ты что себе позволяешь? Ты что думаешь, что я такая же, как твоя беременная девка. Ты либо сейчас закроешь свой рот, либо будешь следующие десять лет извиняться за каждое произнесённое слово.

— Алёнушка, тут не за что извиняться, я правду говорю, если тебе она не нравится, это твои проблемы, но факт остаётся фактом. Какой-то мудак решил подкатить к моей бабе. Бабе, которую я содержу. И уж не надо здесь закатывать глаза при виде того, что я отстаиваю свои позиции!

— Я не твоя, — прорычала я и резко дёрнулась назад. Так, что ноги подкосились и каблуки противно скрежетнули по гладкому кафелю, но я смогла вырваться взмахнула руками, удерживая равновесие, а перед глазами поняла, что застыли слезы. — Не смей такого говорить. Ты вообще на эту фразу потерял какое-либо право, когда свою беременную девку притащил к нашим друзьям, к нашим детям, ты если здесь такой хороший, правильный, рассуждаешь чисто по-мужицки, по властному — моя баба, я её содержу. Так нихрена ты меня не содержишь. Я тебе ещё раз напомню о том, что я ушла, как ушла и не стала ничего у тебя вытаскивать.

И ты последние полгода, если содержание и платишь, то, поверь, оно входит в стоимость того, что можно было бы отсудить у тебя по разводу, так что не надо здесь строить из себя, не знаю какого мачо.

Я произнесла это и, подхватив платье, приподнимая его над полом, чтобы не оступиться и не спотыкнуться, сделала шаг в сторону, стараясь обойти Альберта, но он не позволил, перехватил меня за талию, резко тряхнул, что у меня локоны подпрыгнули.

— Что, Аленушка, не нравится? Что сердечко запало на наглеца молодого, поджарого, симпатичного. И в койку с ним прыгнешь, да?

Альберт перешел все границы.

25.

Я ощетинилась, нахмурилась, стиснула зубы и сквозь них произнесла:

— Нет, твою мать, я к тебе и к твоей девке в койку буду прыгать, ты же так хотел, в этом же нет ничего такого, давайте я соберу гарем, давайте у меня будет овердофига баб, а я потом ещё себе и третью девку какую-нибудь заведу. Ты так хотел? Ты за этим ко мне приехал для того, чтобы подселить меня куда поближе и назначить такой старшей женой? А харя не треснет?

Я спросила это и постаралась вырваться, ударила ладонями в грудь Альберта, что он отшатнулся, и вместо того, чтобы хоть на немного прийти в себя совсем озверел.

— Да чтоб ты понимала, что я преследовал! Я, как взрослый нормальный мужик придерживаюсь такого, что жена не может быть брошенной, даже бывшая, поэтому я делаю все возможное для того, чтобы постоянно контактировать с тобой. Я делаю все возможное для того, чтобы ты одна нигде не сидела.

— А что такое? — Заартачилась я и сделала несколько шагов назад.

Альберт, как привязанный, шел за мной, не отпуская мои руки, а мне казалось, что он своими пальцами мне уже всю кожу продавил и прям до синяков, потому что кости чуть-чуть и начали бы хрустеть.

— А что такое, Альберт? Тебя так тригерит, что здесь что-то происходит без твоего ведома. Ходишь, юбку мою охраняешь, да? А тебе в голову просто не приходит, что, возможно, у меня есть какая-то своя личная жизнь.

— Какая, к чертям твоя личная жизнь? — Зло выдохнул мне в губы муж, и я поняла, что у него сносит крышу. Он был настолько зол, что я не знала, как им управлять.

Это явно были не последствия моей с ним жизни.

Это были последствия её с ним жизни, потому что, когда мы были в браке, Альберт никогда таким не был. Альберт всегда придерживался такого, что никакого говна, никакой грязи не должно было происходить между нами. Даже когда возникали спорные ситуации в бизнесе, на каких-то мероприятиях или ещё что-то, он никогда себя так по-свински не вёл. И я понимала, что это последствия его жизни с ней, это у неё настолько низкие моральные нормы, что она может его науськать на то, чтобы взять и устроить скандал на дне рождения единственного внука.

— Пусти меня и вообще не смей больше открывать рот на эту тему. Если ты считаешь, что платишь содержание и можешь заказывать здесь танцы, то ты офигеть, как ошибаешься, Альберт.

— Я не ошибаюсь, я заказываю танцы, Алёна. Если я сказал, значит, так и будет. А пока ты упираешься и строишь глазки всяким малолетним мажорикам, я буду постоянно находиться рядом для того, чтобы ни одна скотина к тебе свои копыта не подтянула.

— А что же ты тогда не думал, когда изменял мне о том, что какая-то скотина к тебе копыта протянула? Что же у тебя за двойные то стандарты? Тебе, получается можно выбирать молодую девку, брюхатить её, а мне, значит, ни от кого родить нельзя?

— Родить? — захохотал Альберт, запрокидывая голову назад. — Алёна, окстись, Алёнушка, тебе, чтобы лечь с мужиком в одну постель, надо как минимум прожить с ним какое-то время и не просто хотеть его, тебе надо в него влюбиться, это первое и второе. Ты слишком дофига себя уважаешь, чтобы забеременеть от какого-то мимо проходящего мужика. Ты никогда не могла бы таким воспользоваться, и ты явно бы не несла своё пузо впереди собственных амбиций.

Я оскалилась, склонила голову к плечу и усмехнулась.

— Аааа, так вот, значит, какого ты мнения о своей Эллочке.

А сейчас у него по лицу мелькнула такая маска злобы, что меня всю затрясло.

Если он меня сейчас здесь где-нибудь придушит, наверно, я наговорила на это.

Хотя однозначно нет, он был виноват сильнее. Это он создал всю эту ситуацию. Не я бегала за ним, цеплялась за ноги и не выпускала никуда. Нет, это ему сейчас важно находиться в моей жизни.

— Не смей так говорить, я тебе просто выдал ситуацию того, как это должно происходить в твоём случае. И как это не произойдёт в твоём случае, потому что у тебя же гордость, твою мать. Ты не пузо будешь впереди себя двигать, ты свою гордость будешь впереди себя двигать. Твоя гордость никогда не позволяла сказать: Альберт, прости меня, пожалуйста. Твоя гордость никогда не позволяла тебе подойти и сесть у меня в ногах, посмотреть снизу вверх и сказать: Альберт, ну я тебя прошу, прости меня. Ты никогда за все эти годы брака язык свой не повернула для того, чтобы сказать элементарных вещей — Альберт, прости меня.

Муж так сильно напирал на меня, что в итоге прибил, пришпилил, можно сказать, к стене.

Я хватанула губами воздух, запрокидывая голову для того, чтобы не расплакаться.

Простить?

А я что ему что-то плохое сделала за все эти годы брака, что должна была просить у него прощения. Да он никогда от меня слова плохого не слышал. Никогда. Я не осуждала его ни хороший поступок, ни плохой. Я всегда всем была довольна потому что это мой выбор. А быть недовольным своим выбором это не уважать себя. Я уважала себя и уважала свой выбор. И не считала, что Альберт в чем-то поступал неправильно.

— Алёна, в этом вся ты. А потом ты обижаешься. Как это так? У меня появилась другая баба.

— Я не обижаюсь, что у тебя появилась другая баба. Я не понимаю, какого черта ты ко мне прицепился со своим гаремом? — Едко выдавила я и поняла, что нервы вообще ни к черту, что я вывернула кисть, замахнулась, ударила Альберта по плечу, и он только зло усмехнулся. — Если бы мне было не наплевать, черт бы с два ты от меня ушёл. Я бы сделала все возможное для того, чтобы ты остался в семье. Но поверь, если человек предаёт меня, то я этого человека уже не люблю. Я к этому человеку не испытываю ничего хорошего, и скажи спасибо, что на данный момент нас связывают хотя бы дети и внуки. Но как только ты перешагнёшь эту черту, мне станет абсолютно плевать, что там происходит с тобой, с твоей беременной девкой и какие планы на жизнь ты строишь. И вообще, вместо того, чтобы сейчас стоять и лапать меня, ты бы мог развернуться и поехать в больничку в своей рожающей девке. А не пытаться задрать юбку своей бывшей жене.

Сказав это, я ещё раз замахнулась, ударила Альберта по плечу и наконец-таки смогла вырвать у него вторую руку. Если бы в этот момент я резко развернулась и открыла дверь, ничего бы не произошло, но я, растерявшись от того, что он меня выпустил, и оступившись на гладком кафеле, слегка ошалела и только спустя мгновение вцепилась пальцами в ручку двери, но в этот момент я, видимо, и добила Альберта, потому что он, взревев, дёрнулся вперёд, перехватил меня одной рукой за плечо, а другую сжал на моей шее.

— Знаешь что, Алёнушка? Ты себе это заруби на носу, жён, твою мать, бывших не бывает.

У меня перед глазами взметнулась тьма.

Я перехватила его за запястье, и что было сил впилась зубами в грубую кожу.

26.

— Стерва, — рявкнул Альберта и я клацнула зубами от того, что он вырвал свою руку.

Я вытерла тыльной стороной ладони губы и, чуть ли не выплюнув, произнесла:

— Кобель, грязный помоечный кобель.

Я толкнулась ещё раз спиной в дверь и на этот раз прицельно схватилась пальцами за ручку, повернула её и, резко развернувшись, вышла наружу.

Губы пылали, глаза горели, я опустила взгляд, прошлась по себе, ища какие-либо отметины этого дурацкого разговора, и с ужасом поняла, что платье в районе бёдер помято, потому что Альберт не отдавал себе отчёт, когда хватал меня то за одно, то другое место.

Выругавшись, я качнулась в сторону дамских, залетела внутрь, быстро включила воду, стараясь хоть как-то привести платье в порядок, чтобы разгладились заломы.

Удалось. А потом ещё стояла минут пять под сушилкой, пытаясь просушить эти места.

В голове колокол звенел.

Хотелось орать, кричать и вообще самое адекватное — развернуться и уехать.

Именно поэтому я быстро и нервно выскочив из дамской, пошла искать Зину, но , как назло, дочь куда-то запропастилась, и ладно бы она исчезла одна, нет, она успела прихватить куда-то с собой Даниила, и поэтому Митя рассекал в компании Тимофея по банкетному залу и что-то верещал.

Когда я его поймала, внук признался.

— А мама с папой пошли дальше сюрпризы мне готовить.

О каких сюрпризах шла речь, я не представляла, поэтому просто кивнула. А потом Альберт появился в поле моего зрения.

Он слишком нагло, зло и много начал пить, один бокал сменялся другим. Я не поняла, сколько за десять минут через него прошло официантов, но чем больше времени проходило, тем пьянее и злее становился его взгляд, а я понимала, что при таких вводных он обязательно что-то отчебучит, да и плевать мне вообще на его чёртову засранную репутацию, если честно. Мне абсолютно без разницы, как у него развернётся дальше работа и дальнейшие контракты, а вот то, что он ребёнка, своего внука, опозорит, вот это было безумно важно.

Срываясь сама на себя, я перекинула клач вперёд и постаралась найти мобильник в маленькой сумочке, тут же набрала Зину:

— Вы где?

— Мама, подожди. Мы готовим ещё один сюрприз.

— Зин, какой сюрприз?

— У нас здесь фейерверк. Только не говори Мите. Мы заняты. Сейчас организатор все утрясёт, и мы появимся.

— Зин, немедленно идите сюда.

— Мам, разберись сама с этой проблемой.

С какой именно, она даже не спросила, оставила меня, бросила, чтобы я попыталась утихомирить бешеного зверя, которого, собственно, и раздраконил их такой весь хороший, крестный.

Гулко сглотнув, я проследила глазами за тем, как по залу передвигался Альберт, только для того, чтобы понять, что он собирается выкинуть, но снова мелькали в поле зрения один за одним бокалы.

Да что же он ведёт то себя как свинья?

Он же прекрасно понимает, что это не то место, где надо устраивать кулачные бои и показывать своё эго всем на обозрение.

Какого черта он старается все настолько усугубить, что в дальнейшем последствия будут абсолютно у всего, и разгребать их придётся его же близким.

Понятно, почему он Эллочку с собой не взял, конечно, какой тут, когда здесь такие скандалы, зачем ему тревожить свою беременную девку?

Набрав полные лёгкие воздуха, я снова пошла на поиски Мити и застала его в детской комнате, постаралась отсидеться, но буквально через несколько минут в дверь вошёл Альберт, усмехнувшись пьяно, он присел на один из детских пуфиков и позвал к себе Митю.

Внук не понимая, что происходило, радостно, полез к деду на колени, Альберт его обнял. Поцеловал в щеку и спросил.

— Ну что, тебе нравится праздник?

— Да, дедуль. Да, — радостно выдохнул Митя, а я нахмурила брови.

Да, сейчас он будет сидеть здесь, рассказывать о том, как он много для этого сделал. Но, слава Богу, это не затянулось. Альберт отпустил Митю, а тот прыгнул тут же в бассейн с мячиками.

Медленно встав, я прошла к двери, понимая, что уж здесь Альберт явно не устроит скандал.

Оказавшись снаружи, я столкнулась со своей дочерью.

— Мам, ну что случилось?

— Ваш отец в скором времени, вероятнее всего, устроит скандал, поэтому, чтобы этого избежать, я поеду домой.

— Что, мам о чем ты? — выдохнула растерянно Зина и перехватила меня за запястье.

Я поморщилась, ощущая, как кожа в этих местах безумно болела.

— Мам, ты объясни по-человечески.

— Ну что я тебе могу объяснить? Пусть тебе лучше это Даня объяснит о том, как его партнёр и друг завёл вашего отца. А я оказалась, собственно, камнем преткновения. Поэтому давай хотя бы сейчас я поступлю как единственный взрослый человек здесь присутствующий, и тихонечко уеду.

— Но день рождения ещё не закончился.

— Я знаю, но подарки мы подарили. Остался у вас фейерверк. Скоро и так все будут расходиться по домам, а я не хочу, чтобы завтра Митя плакал о том, что его праздник был испорчен.

— Мам.

Но я качнулась вперёд и поцеловала дочку в щеку.

— Слушай, я все понимаю и знаю, как это по-дурацки выглядит с моей стороны, но давай будем реалистами. Никому не нужен здесь скандал, тем более моему внуку.

Спустя десять минут я быстро попрощалась с Митей, с некоторыми гостями, которые были особо близки и уже на в холле ресторана меня остановил поддатый толос Альберта:

— Что бежишь к сосунку своему, ноги быстрее хочешь раздвинуть? Да? — он произнёс это, стоя от меня на расстоянии вытянутой руки. А я ощутила, что мне стало так сильно больно, что терпеть больше не было возможности.

Я подняла на него заплаканные глаза и хрипло произнесла.

— Если тебе нужно какое-то доказательство того, что мы теперь в разводе, значит, ты это чёртово доказательство получишь, я объявлю об этом на весь город. Я надеюсь, в таком случае у тебя язык не будет поворачиваться делать мне дебильное предложение.

Альберт зло усмехнулся и качнул головой.

— Не торопись. Я подожду, когда сама приползёшь и согласишься на все условия, которые я поставлю.

Я развернулась резко и вышла из ресторана, быстро спустилась по длинным ступенькам, приподнимая платье, а когда оказалась на тропинке, ведущей к паркингу, возле меня затормозила с присвистом чёрная ламборджини.

Окно медленно опустилось.

Я прикусила нижнюю губу.

27.

В машине пахло сандалом, нотами лилии и почему-то чёртовым карамельным сиропом, причём сироп выделялся в какую-то отдельную ноту и даже горчил на кончике языка.

— Значит, бывший муж — Медленно произнёс Макс, и я отвернулась к окну.

Все его умозаключения, вероятнее всего, были построены на основании того, что он что-то спросил у Даниила. Поэтому отвечать я не видела смысла. Все, что нужно он и так уже узнал.

Я только покачала головой и глубоко вздохнула, стараясь устаканить своё моральное состояние.

И сесть в машину к этому наглецу было, наверное, не самым рациональным поступком, но я все же села, подобрала платье, медленно опустилась на сиденье и хлопнула дверью.

И он вёз меня домой.

По вечернему городу, а потом по вечерней трассе. И проезжая мимо только что перепаханных полей в салон добавилась новая нота — влажной сырости.

— НУ, в любом случае меня этот факт не может не радовать, — лениво произнёс Макс, и я скосила глаза. Он провёл кончиками пальцев по оплётке руля, делая это настолько демонстративно медленно, как будто бы гладил не выделанную кожу, а что-то более нежное и хрупкое. И пальцы у него были красивые. Аккуратные. Не сосисками, не длинные костяшки, а вот самый что ни на есть хорошие для мужчины, с широкой кистью. И запястья, увешанные какими-то браслетами тоже заставляли сердце, наверняка более молодой и ветреной, трепетать с удвоенной силой, но я была в разводе, у меня был внук, и поэтому я смотрела на побрякушки на руках Макса чисто с эстетической точки зрения.

Он вообще для меня сейчас выглядел чисто эстетической картинкой. И даже чёрная рубашка у него местами на складках была смята так, как это передал бы хороший фотограф.

Но я молчала, не видела смысла в диалоге, да и какой между мной и им может быть диалог.

— Ален... — позвал меня Максим. Я вздохнула, собираясь намекнуть на, что можно как бы и по отчеству, но он, переведя на меня взгляд, улыбнулся и сделал это так порочно и пошло, что я подальше засунула все свои назидательные речи. — Не надо, не надо. Отчество здесь явно будет лишним. В конце концов, я же познакомился с вами изначально как просто женщиной, а уже потом с тещей моего друга.

— Мы не успели познакомиться, поэтому все же, как с бабушкой вашего крёстника.

— Глупости. Вы же знаете эту старую, как мир, поговорку, что женщина с годами становится только слаще, как хорошее вино.

— Максим. — Тихо, немного заговорщицки произнесла я, наклоняясь в сторону водительского кресла. — Примерно это же выражение прекрасно работает и в сторону мужчин. Понимаете, о чем я говорю?

Макс понимал.

Еще раз усмехнулся.

— Знаете, с возрастом у мужчин всякие болячки вылезают, проблемы. А я тот же самый дорогой коньяк, только без пыли на бутылке.

Я прикусила нижнюю губу и покачала головой. Это было достаточно интересно, это было достаточно весело рассуждать о крепости вин и качестве коньяка. Такая знаете, лёгкая седация после шока.

— После перекрёстка поворот налево будет. — Сказала я и снова перевела взгляд на окно. Максим замедлился, сбросил скорость, а потом, переведя взгляд на указатель, уточнил:

— Прайм виллэдж?

— Да. — Согласилась я понимая, что одно название говорило о нашем посёлке безумно много — премиальное жилье, закрытая территория и так далее.

Буквально через двадцать минут мы оказались возле ворот моего дома, и Максим заглушив двигатель, откинулся на спинку сиденья. И запрокинул руку мне за подголовник.

От Макса пахнуло горячим телом. Даже что-то мускусное проскользнуло.

Я улыбнулась, положила ладонь на ручку двери

— А как же кофе?

— Кофе в моём доме уже нет, как полгода. — Мягко произнесла я и все-таки открыла дверь. А Макс среагировал быстрее, его ладонь легла мне на колено. Как-то слишком демонстративно и откровенно пальцы сжали ткань платья, а под ней кожу.

— Ален... — Медленно сказал Макс. Я, склонив голову к плечу, улыбнулась.

— Максим. Есть восемнадцатилетние, двадцатилетние, которые чудесно справятся с ролью, отведённой мне на сегодняшнюю ночь.

А Макс наклонился и, глядя мне в глаза, произнёс тихо.

— Только о чем с ними трахаться? Они Кафку от гифки не отличают.

Я покачала головой. И дотронулась кончиками пальцев губ.

— Максим. Так в этом и дело, мне-то о чем с тобой трахаться?

Я все-таки убрала его руку со своего колена и вышла из машины, открыла калитку и исчезла за ней, а до дома шла, стянув туфли и держа их левой рукой. Правой приподнимала платье, чтобы не порвать.

Оказавшись в доме первое, что сделала, включила сигнализацию по периметру за закрыла дверь. Села на пол и тяжело задышала.

Хороший был праздник и конкурсы чудесные.

Спустя полчаса я пыталась прийти в себя лёжа в ванне. Не получалось, а выйдя, я выпила таблетку снотворного и, поднявшись в спальню вытащила беруши. Сегодня без них было не справиться.

Я честно уговаривала себя поспать, чтобы успокоиться и немного снизить уровень кортизола, но сон не шел, и мне казалось, что сегодняшнюю ночь я проклята. Но спустя какое-то время я словно бы оказалась плавающей в мягком тумане, и тело расслабилось, понимая, что сон наконец-таки пришёл.

Но длился он недолго.

Через беруши я никогда не слышала, как звонил телефон, но как орала на весь дом сигнализация, я бы услышала из того света.

Резко сев в кровати, я дезориентированно стала пытаться понять, что происходит.

А сигналка орала с такой громкостью, как будто бы происходил конец света.

Вытряхнув из ушей беруши я спустила ноги, попыталась нащупать рукой ночник, но промахнулась, плюнула, качнулась в сторону изножья, обошла кровать, подлетела к окну, пытаясь понять, что могло нарушить контур сигнализации.

И с ужасом увидела вынесенные к чертям воротные створки.

Одна из них качалась на нижней петле.

Вторая мятая лежала на дороге.

28.

Я отшатнулась от окна так, словно меня ударило током. Быстро в тёмной спальне попыталась найти мобильник, но по привычке и из-за того, что мне хотелось просто забыться и выспаться, я перевернула его экраном вниз. Дёрнулась в сторону тумбочки, задела ногой за угол кровати и выругалась. Все-таки добравшись до светильника, я ощупав все, включила его тусклый свет. Равнодушно жёлтая лампочка осветила пространство, я подхватила телефон.

Не глядя на то, кто мне звонил, кто мне что писал, я смахнула шторку и быстро набрала сто двенадцать.

— Здравствуйте. Здравствуйте. Помогите. У меня на участок кто-то ворвался.

Из-за сигнализации я себя-то с трудом слышала.

— Помогите, пожалуйста. Мне вынесли ворота.

Я говорила сбивчиво, адрес назвала дрожащим голосом, мне казалось, все это не улучшает ситуацию, а потом я услышала с первого этажа лютый грохот, как будто бы мне окно выставили.

По логике вещей, самое рациональное, что можно было сделать в этой ситуации, это запереться в спальне, но я зачем-то выскочила в коридор и, перегнувшись через перила, попыталась рассмотреть в полумраке, что происходило.

Не понимала, можно ли включать свет, но почему-то по инерции, чтобы спуститься я нажала на кнопки светильников. И побежала на первый этаж.

В дверь с грохотом долбились, и я даже не могла подойти к ней для того, чтобы рассмотреть в иконке домофона, кто был по ту сторону.

Заметавшись, я сообразила, что можно включить наружные камеры на телефоне, но руки так тряспись, и входящие вызовы от Зины мешали мне только этим заниматься.

Я постаралась прийти в себя, но в этот момент дверной замок щёлкнул, и дверь с гулом ударилась о стену.

— Ну что, голубка, — хрипло выдохнул Альберт, пьяным взглядом описывая пространство вокруг, — где, где твой засранец?

Я поняла, что у меня перед глазами пронёсся дикий ужас.

Я таким Альберта никогда не видела.

За все наши годы жизни я никогда не видела его вот в этой ипостаси какого-то чудовища, зверя самого настоящего. Мне казалось, у него даже волосы стояли торчком из-за того, что по коже постоянно проходила рябь.

Альберт резко дёрнулся, я постаралась заступить ему дорогу, чтобы образумить, но в последний момент он просто подхватил меня одной рукой за талию, другой под задницу, и переставил с места на место, очищая себе путь на второй этаж.

Он с грохотом нёсся наверх, а когда залетел в спальню, начал орать.

— Да где же он, где твою мать?

Он орал так, что тряслись стекла, я попыталась прийти в себя и снова смахнула экран, чтобы не раздражали ни звонки, ничего.

Господи, сейчас ещё и охранное агентство приедет, и менты, твою мать.

Быстрым шагом я полетела на второй этаж, заскочила в спальню в тот момент, когда Альберт как раз-таки распахнул дверцы гардеробной, чуть ли не срывая их с петель.

— Что зайка моя? — обернулся и хрипло выдохнул мне муж. — Спрятать успела своего любовника?

— Альберт, прекрати, Альберт, все хорошо. Никого здесь не было.

Понимала, что в другой ситуации я бы, скорее всего, вылила на мужа ведро воды, но сейчас я не имела возможности и какого-либо желания провоцировать дальше скандал.

Я старалась его успокоить,

— Альберт, все хорошо.

Я подняла руки.

Альберт только оскалился и со всей силы хлопнул дверью гардеробной, ринулся к двери ванной, толкнул её плечом так, что она влетела в небольшой ящик, который стоял чуть сбоку.

Задрожали флаконы, падая на пол.

— Альберт, Альберт, — позвала я мужа, стараясь привести его в чувство, но у меня было впечатление, как будто бы его белой горячкой накрыло — настолько неконтролируемо, настолько по бешеному он себя вёл, что ничего человеческого в нём не оставалось. — Альберт, я тебя умоляю, Альберт, все хорошо, никого здесь не было, никого здесь не было.

— Где эта падаль? — орал, как резаный Альберт, и, развернувшись ко мне, его взгляд вдруг совсем подёрнулся дымкой какой-то, беспросветной, непонятной. —Что родная моя, один член на другой променяла? Да, а я же тебя, я же тебя на руках таскал. А ты так со мной. Да в душу мне харкнула, наплевала на все, что я строил для тебя. В мой дом приволокла какого-то мудака.

Альберт наступал на меня, и я, сама того не ожидая, медленно отходила все дальше и дальше в комнату.

— Ну что это такая твоя благодарность? Это так ты со мной хорошо решила развестись, а рога мне наставляешь! Рога наставляешь, уезжаешь, позоришь меня перед всеми партнёрами, что каждый решил подойти и спросить Альберта, с кем уехала твоя жена? С кем я сказал? С кем? С говнюком с каким-то!

Альберт рычал и срывался так, что я не знала, что делать, только поднимала руки и старалась глубже дышать.

— Альберт, успокойся, пожалуйста, успокойся.

— Что успокойся, уже нормально поюзал тебя здесь или что?

В этот момент Альберт качнулся вперёд и схватил меня за руку, дёрнул на себя, что я, подскользнувшись, просто пролетела все это расстояние, разделяющее нас.

В запястье противно потянуло, я постаралась переключить своё внимание, но вместо этого добилась того, что Альберт сильнее прижал меня к себе, стараясьперехватить на руки, и ему это удалось.

— Пусти, пусти, пожалуйста, Альберт нет, все хорошо, все хорошо, я тебя умоляю, все хорошо, Альбер — Повторяла я, как заведённая, потому что не узнавала своего мужа.

Это не мой человек, мой так себя не ведёт.

— Что хорошо он здесь с тобой покувыркался? Да ну, ничего, ничего, родная моя, ничего, — пьяно оскалившись, произнёс Альберт и резко качнулся в сторону кровати.

Я взвизгнула, когда он со всей силы швырнул меня на неё, а потом перехватил за лодыжку, потянул на себя.

— Ничего, родная моя, ничего, — хохотал Альберт, стараясь в этот же момент одной рукой стянуть с себя пиджак.

А до меня с каким-то ужасом дошло, что он собирался сделать.

— Альберт нет, не смей.

Я дрыгнула ногой, стараясь ударить ему в грудь, но муж только сильнее перехватил меня и зажал одну ступню своим коленом, дёрнул за пряжку ремень, взмахнул им в воздухе, и я взвизгнула.

— Ничего, ничего, родная, сейчас ты вспомнишь хозяйскую руку. Сейчас ты вспомнишь, как орала подо мной.

Альберт со всей силы потянул меня на себя, что у меня сорочка свернулась тугим кольцом вокруг талии.

— Не смей, не трогай меня.

Горячие пальцы впились мне в бедра с такой силой, что оставляли синяки.

Я поняла, что у меня внутри разрывается просто какой-то безумно неконтролируемый огонь.

— Не смей, не смей, я тебе говорю! — дотянувшись до подушки я схватила её и со всей силы запустила в мужа, но он даже это на это никак не отреагировал.

навалился на меня, одной рукой прижал мне шею и выдохнул в губы:

— Сейчас ты все вспомнишь. Какая ты была со мной, женушка! Поняла?

Горячие пальцы скользнули вниз и дёрнули край белья.

Я завизжала, давясь слезами.

29.

Слезы душили, клокотали где-то в горле, я всхлипывала, дёргалась, старалась, вывернуться из хватки Альберта, но он только сильнее наваливался на меняю

Это не было правильно, это не было нормально, это не было тем, чем было раньше.

У Альберта всегда были очень сильные руки, такие, что он сжимал почти всегда безумно крепко, но никогда за всю жизнь ни разу он не сделал мне больно.

— Пусти, пусти, — задыхаясь выкрикивала я, чтобы вывернуться у него из рук.

Я дёрнула в итоге одной ногой и постаралась зарядить ему в пах. Но вместо этого он перехватил за колено мою ногу и резко склонившись поцеловал нежную кожу.

— Что ты орёшь? Вот что ты орёшь, — хмельно усмехаясь, спросил Альберт. И перехватил меня посильнее. — Что ты орёшь? А что ж, когда ты была со мной всю жизнь, ты так не всхлипывала и не визжала, что ж ты все время благопристойной была, — рычал он, продолжая напор.

Его руки шарили по моему телу, как хозяйские, а я понимала, что ещё одно движение и у меня случится ну, по меньшей мере инфаркт.

— Не смей так делать, не поступай так со мной, нет. Я твоя бывшая жена, —взвизгнула я, выгибаясь дугой, так, что Альберта даже отбросило на мгновение.

Я снова дёрнулась, потянулась рукой к подушке и на этот раз зарядила прямо по лицу мужу.

— Да прекрати дёргаться. Не обижу. — Жарко выдохнув мне в шею, произнёс Альберт, и его губы больно сжали мою кожу там, где сонная артерия.

— Не надо, — взвизгнула я, не понимая, какого черта он со мной делал, зачем, зачем, для чего. Ему не нужно было это ничего, он нашёл себе молодую девку. — У тебя баба беременная, пусти!

Мне казалось, что в какой-то момент я ужом вывернусь у него из рук и свалюсь с другой стороны кровати, но вместо этого я ощутила себя уже ближе к изголовью.

Я металась и лупила ладонями Альберта по груди.

— Да прекрати ты, — распахнутая рубашка показывала бугрящиеся вены на шее, на ключицах. — Прекрати, что ты, как маленькая, ноешь, не обижу, ты же знаешь, не обижу. — Рычал на меня муж, совсем потеряв контроль над собой.

Это белая горячка была, это однозначно белая горячка была, да не мог в нормальном состоянии Альберт до такого дойти. Ему кто-то что-то подсыпал на вечере, либо подлили.

Я не понимала, только сильнее упиралась, наконец-таки умудрилась свести ноги вместе и коленями упереться Альберту в грудь, но вместо того чтобы как-то вывернуться Альберт умудрился меня перехватить за бедра и дёрнуть на себя, что у меня противно напряглись все мышцы, особенно икроножные.

— Ну вот коленочки мои вот нежные. — Альберт наклонился и, словно бы шуткуя прикусил кожу на бедре.

Я зарычала, вывернулась, постаралась спрыгнуть с постели, но в этот момент Альберт перехватил меня и подмял под себя.

Чертова грёбанная сорочка, блин, болталась в районе талии. Хлопковые трусы вообще хер пойми где валялись.

— Не смей так поступать, не смей, у тебя есть другая, вот к ней езжай, езжай к ней.

— Да не хочу, не хочу, — зло дышал мне в затылок Альберт, зарываясь лицом в мои волосы, — не хочу. И тебя нихрена никому не отдам. Тоже мне нашла принца. Твою мать. Приехал такой, на ламбе увёз. А я тебе что... Я тебе хоть ламбу, хоть эскалейт, хоть поршак. Все, что хочешь, так нет, ты же гордая.

— Пусти меня, не смей так поступать со мной, Альберт, ты же не хочешь этого, не хочешь.

— Да я последние полгода твою мать, только этого и хочу, — зло прорычал муж и болезненно остро провёл пальцами вдоль позвоночника, что у меня по коже выступили мурашки, но это не те мурашки были, которые от предвкушения или ещё чего-то приятного, это были мурашки паники, и тут же липкий пот следом за мурашками выступил на спине.

Я старалась вывернуться из-под мужа, потому что он тупо навалился на меня сверху и придавливал своим телом к постели.

— Зачем тебе все это, господи, Альберт, ты же взрослый

— Молчи уже. — Рявкнул зло муж, и его ладонь впечаталась в изголовье кровати.

Я зажмурила глаза, до последнего веря в то, что ничего не произойдёт, Альберт остановится, он просто меня пугает, он точно остановится.

— Что думала, если ты в разводе со мной, ты можешь, черт пойми, с кем быть?? Ты моя женщина, и моя значит, что даже сквозь время останется принадлежать только мне. — выдыхал неоправданно зло Альберт, как будто бы я была инициатором нашего развода, как будто бы я хотела, чтобы наша семья развалилась, как будто бы я не любила его.

Да, твою мать я его любила.

Из последних сил полгода притворялась, что никогда.

никогда раньше я его не любила, потому что не заслуживал он моей любви, вытер об неё ноги, ушёл куда-то в закат, к своей беременной дуре, в то время как я осталась собирать стеклянное море у себя под ногами.

Почему стеклянное?

А потому, что посуду била.

В один из вечеров, когда особенно паршиво было посуду била и сервизы грёбаные, которые дарили на свадьбу, они первыми полетели.

— Не смей ко мне прикасаться, прекрати. — Захлёбываясь истерикой, продолжала бороться и барахтаться я, но Альберт, он же здоровый. Он на пятьдесят килограмм, если не больше, здоровее меня, я для него словно пушинка, он в браке-то особо не церемонился, переставлял меня, подхватывая на руки, а сейчас так подавно.

И муж дернулся, потянул меня за плечо, резко переворачивая на спину. Перехватил жесткими пальцами меня за щеки, стараясь наклониться и поцеловать, но я сжала губы, вывернулась, вытянула шею так, чтобы только не смел коснуться, только бы не дотронулся после своей этой бабы до меня. Не собиралась я после неё какие-то объедки доедать.

— Немедленно пусти, ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу. — В истерике забилась я, взмахнула рукой и поняла, что дотянулась до тумбочки, резко дёрнулась, уходя от его губ, и перехватила прикроватную лампу и что было сил, последних сил, на грани конца, замахнулась и ударила.

Ударила так, что керамическое основание чёртовой прикроватной лампы разлетелось на черепки, осыпая меня градом из осколков.

Альберт тяжело вздохнул.

А потом у него медленно закатились глаза.

И он рухнул на меня, придавливая своим безвольным и бесчувственным телом.

30.

Я завизжала так громко, что почти сорвала себе голос, связки, даже, по моему мнению противно затрещали где-то в горле, и прекратила визжать я только в тот момент, когда поняла, что охрипла, когда голос сошёл на нет, превратился в едва слышимый сип.

А потом все замерло.

Время замерло, словно хрустальная роса на паутине. И даже ветер стеснялся её дотрагиваться.

Я лежала, дышала полной грудью, хотя это было безумно тяжело под весом мужа.

Господи, какое дерьмо, это же однозначно, он же не в себе, да?

Я даже не могла перевести дух.

Мне казалось, у меня каждая мышца воет, скулит, надрывается. Мне казалось, что у меня кровь по венам летела с космической какой-то скоростью.

Я действительно задыхалась.

Не могла надышаться, набрать полную грудь воздуха, потому что на мне лежал бесчувственный Альберт, и я толкнула его в плечо, стараясь отодвинуть от себя, но ни черта не вышло.

Какое-то лютое шоковое осознание наконец-таки схлынуло, и я поняла, что мой муж приехал и пытался меня изнасиловать. А после этого я ударила его лампой. И теперь он, бесчувственный, лежал на мне.

С горем пополам постаравшись успокоиться, я напряга руки, приподнялась, но ни черта не выходило, потому что Альберт не шевелился, не двигался.

Я поползла, потянулась в сторону, в комнате было темно, работала то одна лампа, которую я в итоге и разбила. А осколки самой лампочки тоже упали на постель, и перебирая руками по одеялу, я понимала, что в ладони впиваются в острые грани.

Сердце успокоиться не могло, из груди хотело вырваться наружу. Отворить двери грудной клетки и упорхнуть. Слезы лились градом.

Мне кажется, я ничего даже толком не слышала из-за собственных рыданий.

Ещё раз дёрнувшись, я все-таки оттолкнула от себя мужа и упала с кровати.

Разорванная сверху сорочка тут же скатилась на талию, я перехватила лямки, пытаясь хоть как-то на ощупь прикрыться.

В голове колокол просто звенел.

Не вставая на ноги, я ползком на четвереньках двинулась в сторону выхода.

Кожа саднила на руках.

А когда я оказалась возле двери, то ударила по светильник. Противный, яркий свет разлился по комнате и я, прижав ладони друг к другу постаралась начать дышать через раз, а потом не выдержала, опёрлась спиной о стену, подтянула колени к груди и заорала.

Хриплым голосом, сорванным, но орала.

Глядя на то, как на постели остался лежать без чувств муж, который собрался меня изнасиловать.

Я орала так долго, что уши заложило от собственного крика.

Но когда первый шок прошёл я все же, схватившись за дверную ручку, постаралась встать, ноги тряслись, каждая мышца была сведена настолько, что вот-вот начались бы судороги. В прорези подола сорочки на бедре были видны красные отметины его пальцев.

Трясти стало ещё сильнее, тремор какой-то расползался по всему телу.

Что же он наделал, что же он наделал?

Нахрена надо было приезжать, зачем все это нужно было?

Я все-таки встала.

В груди клокотало так, как будто бы у меня самая запущенная пневмония. Хотелось тут же сигануть в ванну, схватить самую жёсткую мочалку и тереть тело до тех пор, пока не исчезнут следы его прикосновений, но вместо этого я все-таки перевязала лямки порванной сорочки за шеей, чтобы хоть как-то не выглядеть совсем побитой бродяжкой, сделала несколько шагов в сторону ванны.

А потом замерла.

Альберт здоровый.

Здоровый, как медведь.

Какая нахрен разница бутылка это была, лампа или ещё что-то. Вырубить с первого раза его никому не удавалось, а он дрался на свадьбе у друзей. Я отчётливо помнила, что там не только мужики кулаками орудовали, но кто-то и стул тащил, Альберт только лихо выскочил из драки, хохотал.

Да и вообще, он же…

Он же сильный, как не знаю кто. Он и спортом занимался. И один удар лампы не мог его вырубить, не мог.

Дурацкое осознание подобралось ко мне на пушистых кошачьих лапах.

Я его убила.

На задворках сознания качнулась мысль.

Качнулась и забилась в красной рамке тревоги «сос», помощь, кто-нибудь?

Опираясь ладонями о стену, я медленно вернулась к кровати.

— Альберт. — Произнесла я онемевшими губами. — Альберт.

Но муж как лежал, уткнувшись лицом в подушку, так и не шевелился.

Я нервно прошлась глазами по всей его фигуре, стараясь вычленить, что он по-прежнему дышал, и все нормально.

Но нет, ни черта нормального не было.

Я как умалишённая снова вернулась на кровать, встала коленями на неё и потянула мужа за плечо на себя так, чтобы он перевернулся.

А на лице ни кровинки у него.

Дрожащими руками я ощупала шею, пытаясь найти сонную артерию, или что там, как правильно ищут-то?

Приложила два пальца, желая услышать заветные удары и биение сердца:

В ушах стоял такой гул, что я абсолютно не слышала, как кто-то что-то крикнул с первого этажа, как взметнулись по лестнице несколько пар ног.

Как кто-то со спины окрикнул меня.

Я ничего этого не слышала.

Я смотрела на бледное лицо мужа и понимала, что я его убила.

31.

Я стояла в таком шоке над Альбертом, что не могла ничего с собой поделать, поэтому, кота меня перехватили за талию, попытались оттащить, я, словно тряпичная кукла, повисла на руках.

— Что здесь случилось? — Спросил мужчина, сдвигая маску-балаклаву с лица.

Я помнила, как выглядят сотрудники охранного агентства, у которых мы обслуживали дом, но все равно сначала несколько раз моргнула.

— Вот ворота муж вынес.

— То есть это был ложный вызов? — Спросил мужчина и второй охранник подошёл к Альберту, попытался нащупать пульс, нахмурился.

— Скорую надо вызвать, — бросил он в сторону, а у меня холодный пот на коже выступил.

— Нет, это бывший муж.

— То есть вызов был не ложным?

— Он... Он полез с руками. Я схватила лампу. — Едва шевеля языком, произнесла я. — Полицию успела вызвать.

— Как давно?

— Как только сработала сигнализация.

Мужчина нахмурился, посмотрел на часы.

— Время прибытия восемь минут, ментов ещё дольше ждать.

В непонимании я осмотрела всю спальню. Сотрудники охранного агентства медленно стали выходить.

— А что мне теперь делать?

— Ждать полицию. — Кивнул мужчина и заметил: — И скорую.

Я осмотрелась, пытаясь понять, что же в итоге произошло, как правильно в этих ситуациях работать. Я знала, что, если происходит ложный вызов, просто выплачивается штраф по результатам текущего месяца, когда приходит счёт на оплату. Один раз так произошло, что не сработала ключжарта, и сигналка продолжала поступать на номер охранного агентства и тогда также приехали сотрудники чопа, а я ещё стояла на кухне, мыла посуду, а один из сотрудников был в маске и в каких-то больших очках и с оружием. Тогда они просто все уточнили и уехали.

А сейчас что должно было быть?

Какие сейчас действия?

Но я не успела ничего понять, потому что следом приехал наряд полиции.

Меня снова куда-то отодвинули.

Тут же появилась скорая.

Фельдшер наклонился к Альберту.

— Все в порядке, все в порядке. — Произнёс мужчина и закрыл чемоданчик. —Алкогольное опьянение.

— НУ, я его ударила лампой, — тихо произнесла я, и врач, наклонившись, ещё раз посмотрел на Альберта.

— Крови нет, сотрясение выясним в больнице.

Я зажала ладонями глаза не зная, как ещё в этой ситуации реагировать, у меня что-то спрашивали полицейские, пытались составлять протокол, но я была настолько не в себе, что даже не понимала, что происходило поэтому, когда появилась каталка, на которую с трудом один из чоповцев вместе с фельдшером и водителем скорой погрузили Альберта, я дёрнулась в сторону шкафа, натянула спортивные штаны, поверх сорочки накинула худик. И побежала за ними вниз, мне давали подписать какие-то протоколы, я везде ставила подпись, не глядя, потому что не понимала, что теперь будет.

Меня даже не спросили ни о каком заявлении, ни о чем не спросили, что произошло, они все это списывали на бытовую какую-то драку, что ли.

А мне было так страшно, я никогда не попадала в такие ситуации, поэтому, когда дверь хлопнула, защёлкнулся замок, я быстрее залезла в машину скорой.

Альберта привезли в городскую больницу, врач осмотрел, пощёлкал пальцами Альберт начал приходить в себя, а я стояла и захлёбывалась слезами.

А позже поставили какую-то капельницу, и я тут же оплатила отдельную палату, потому что не представляла, что там будет дальше, а истерика накатывала с каждым разом все сильнее и сильнее. Мобильник в руке просто пылал от того, что мне писала Зина, мне звонил Гордей, я ничего не могла сейчас сказать.

И только когда Альберта перевели в палату, медсестра, зайдя внутрь, тихо спросила.

— Вам помощь не нужна?

Я перевела на неё заплаканные глаза и покачала головой.

— Вы уверены?

Я затравленно кивнула несколько раз, потому что не представляла, что вообще может быть из этой ситуации.

Я просидела, наверное, всю ночь в кресле напротив койки Альберта.

Когда рассвет начал тускло блестеть за окном, Альберт поморщился, взмахнул рукой, срывая новую капельницу.

Я знала, что его капают, чтобы привести в чувство и капают то, что выводит алкоголь. Я не думала, что у него была белая горячка, да, ему до этой белой горячки пить и пить в нём, блин, сто с лишним килограмм живого веса, явно четыре бокала вискаря на дне рождении внука не могли сыграть такую фатальность. Но я же не знала, сколько он потом выпил. Я же не знала, что его так переклинило, что он вынес машиной ворота.

— Какого черта? — Хрипло спросил Альберт, поднимая руку и пытаясь зажмурить глаза.

Я всхлипнула, и здесь он перевёл на меня уже более осознанный взгляд.

— Ален, что случилось?

А у меня губы тряслись.

— Я вчера конкретно перебрал, да?

Не могла ничего сказать, что я ему должна была сказать? Да, по идее, все так и было, но я зачем-то медленно встала.

Ноги кололо иголочками от того, что мышцы сводило судорогой периодически.

Я медленно встала и подошла к койке, стянула с плеч бежевый худик, оставшись в сорочке с рваными лямками.

Губы тряслись, по щекам бежали слезы.

Капали на грудь, оставляя тёмные влажные следы.

Я сбросила худик с плеч прямо на пол и стала медленно поднимать сорочку вверх.

Я её поднимала до тех пор, пока не показался живот, а на животе красно-буроватые пятна от его пальцев.

— Ален... — Хриплым низким голосом с нотами паники произнёс Альберт, а у меняещё сильнее задрожало все тело.

Я поднимала сорочку ровно до груди, чтобы он все видел, чтобы видел то, что он натворил.

— Ален, я не мог…

И на этой фразе меня прорвало.

Я запрокинула голову назад и заскулила.

— Ален, ты же не хочешь сказать, что я тебя изнасиловал? Ален? Аленушка.

32.

Я стояла, смотрела на Альберта. И меня выворачивало.

Ненавидела.

За то, что отключиться посмел. До чёртиков меня перепугал.

За то, что ворота вынес. Напал, сорочку порвал любимую.

Изнасиловать хотел.

— Ален. Ален, пожалуйста, скажи мне, что я не успел, — хрипло произнёс Альберт, пытаясь сесть на кровати, но у него не вышло, потому что зацепился рукой за капельницу и чуть не опрокинул на себя стойку. — Алёнушка, родная моя, любовь моя, девочка моя, скажи мне, что я не успел! — с какой-то хмельной паникой, граничащей с истерикой произнёс Альберт и протянул ко мне свою руку.

Я сделала шаг назад, плакать не переставала.

— Ален, я не мог же, нет. Да, бухой был, но не настолько, чтобы против силы тебя взять. Я бы скорее приехал и уламывать тебя, начал мурлыкать. Да не мог я такого сделать, Алёна. — Быстро, сбивчиво говорил Альберт, а я качала головой, чтобы понял, что мог.

— Ворота.

— Ворота вынес, помню, твою мать, как ворота вынес, помню. Все помню, взбесило, что с этим мелким уехала, сбежала от меня, бросила меня, одного меня бросила, думал, приеду поймаю эту тварь за шиворот нахрен выкину из дома, чтоб никто не смел к тебе прикасаться.

Я облизала губы, нижняя треснула прям посередине, и противно кровила при каждом касании языка.

Больно было, и кислый металлический привкус в рот попадал.

— Но я не думал, я не собирался. Ален, я не собирался. Бешеный был, да, звонил, ‘долбил в домофон. Потому что ключи, твою мать, найти не мог. А ты не открывала.

Я думала, занята так, что не открываешь. Но я не думал. Я не планировал!

Альберт часто сглатывал, как будто бы вот-вот его стошнит.

— Алёнушка, скажи, пожалуйста, что я не успел, ну пожалуйста, я тебя умоляю, ножом режь меня, только скажи, что не успел.

В глазах лютое отчаяние, настолько явное, что у меня от этого только слезы сильнее текли.

Кобель проклятый.

Господи, я его так любила, все дерьмо, которое было у нас с ним вместе, пережила.

Мандарины эти чёртовы вспомнила. И когда первые деньги появились, он повёз меня в Москву гулять, покупки делать. Размахивал кошельком хмельно, пьяно. Со всей открытой душой.

Я же все помнила.

Я помню каждую клеточку его тела, на ощупь даже помню, пальцы чувствовали касание. Помнила, как он, засыпая, начинает посапывать, а потом храпит.

Я без этого чёртова его храпа первые месяцы с ума сходила. В какой-то глупости наивной сама себя корила — вот надо было, Алёнка, записать, что Альберт храпел по ночам, сейчас бы легче было засыпать.

Я твою мать, его так любила.

Что света белого не видела без него.

В рот ему заглядывала.

— Алёнушка, Алёна. — Альберт все-таки дёрнулся с койки, постарался сесть, но его повело. Он схватился жёсткими пальцами за край кровати выровнялся, а я сделала шаг назад, наступила беговыми своими кроссовками, в которые по инерции вступилась в коридоре на худик. И прикрыла глаза. — Ален, я не хотел.

Ален, прошу тебя, Алёнушка, честное слово, я не хотел. Я, правда, не хотел. И я взбесился. Я думал, что он где-то дома, а ты с ним. А я ж тебя люблю. Я же не хотел, чтобы кто-то с тобой.

Кто-то со мной — он не хотел, а то, что кто-то с ним, ему было нормально?

Душу мою над огнём жарил, изгилялся полгода, как только мог заботу свою хреновую предлагал пока я подыхала среди дорогой посуды, льняных салфеток и чёртовых растений.

Заставляла себя, вставала, шла в теплицу, а хотелось лежать, кричать.

— Алёнушка, пожалуйста, я тебя умоляю. Просто скажи мне, что я ничего тебе не сделал. Просто скажи, что я неудачно подхватил тебя.

Я шмыгнула носом, он вообще не дышал, в голове столько шума было, что я не была уверена, что достаточно хорошо понимаю все, что сейчас нёс Альберт.

— Ален, я же помню, что я в сознании был, а когда понял, что с тобой никого, я вдруг решил, что вот он, мой шанс. Я приехал. Ты дома сонная, мягкая. Одна, значит не предала, значит ты моя Алёнушка. — Чуть ли не простонал Альберт и оттолкнулся от кровати, сделал шаг и стал медленно опускаться на колени. —Алёна, Алёна, Алёнушка.

Он протянул руки, чтобы схватить меня за талию, но я ещё раз сделала шаг назад.

— Ален, пожалуйста, я тебя умоляю, хоть слово произнеси.

Я произнесу, я однозначно произнесу такое, чтобы раз и навсегда одним ударом, как он меня полгода назад.

Я произнесу, честное слово.

— Ты отдашь мне половину своего бизнеса. Никакие твои подачки в виде содержания мне не нужны, я этот бизнес строила с тобой, я работала с тобой. —Говорила медленно, а у самой голос дрожал, и взгляд был пустой, я даже не смотрела на Альберта, чтобы не сорваться.

Настолько пустой взгляд, стеклянный, как у мертвеца.

— Ты забудешь дорогу к моему дому. Ты забудешь, что когда-то был женат. Ты забудешь, что у нас с тобой есть дети, дети теперь есть у тебя и у меня по отдельности. Не будет никакого заехать на обед, и почему вы не позвали меня на ужин. Не будет ничего из того, чем ты мракобесил все эти полгода.

— Алёнушка, Алёнушка. — Потянулся ко мне Альберт, но я опять отступила.

— Ты, если будешь видеть меня на дороге, перейдёшь на другую сторону. Если вдруг захочешь мне позвонить, позвони своей Элле. Если вдруг тебе когда-то покажется что я вдруг снова твоя, ты вспомнишь о том, как я визжала под тобой чтобы ты меня не насиловал! Помни об этом, Альберт, и не забывай, что побои и факт изнасилования я сейчас поеду и сниму. И в любой момент заявлю на тебя.

33.

Шаг за шагом я выходила из палаты, в какой-то момент растерянно наклонилась, подхватила худик.

Альберт стоял, расширенными от ужаса глазами смотрел на меня, я только качала головой.

Нет, нихрена, точку ставила здесь и сейчас, к чёртовой матери, все, что было!

Я головой понимала, что факт насилия не будет доказан, но мне хотелось, чтобы он верил в то, что он все-таки это сделал.

Сделал, и теперь логично, что я его не видеть, не слышать не могу и не хочу.

Выскочив в коридор, я налетела на медсестру с врачом.

— А что у нас капельница закончилась? — Спросила строго женщина моего возраста, а я пожала плечами, обогнула их и медленно пошла по коридору пока не добралась до лифта.

Спустилась, вышла на улицу, накинула на плечи худик, застегнула до горла, вытащила мобильник, вызвала такси.

— Что ж вы с одной больницы в другую?— Спросил таксист, хмуро глядя в зеркало заднего вида, я пожала плечами.

— Пушкина, тридцать два, — произнесла, я подтверждая, что да, мне нужно в больницу.

Я приехала в частный медицинский центр, в травмпункт не могла идти со своими синяками, потому что они вызовут ментов, а мне надо было только зафиксировать свидетельства побоев. А в частной клинике это все быстро осмотрят и запишут без какой-либо привязки к тому, что будут вызывать ментов.

Я не знала, конечно, наверняка, но я точно знала, что в травмпункте обязательно вызовут полицию, но мне сейчас это было не нужно.

Я не хотела сейчас ломать всю эту историю, которую обдумывала, сидя в палате.

Нет, пусть лучше он каждый раз вздрагивает и боится то, что я могу вытащить все эти документы и обнародовать их.

Врач дежурной смены зашёл в смотровой кабинет, я медленно стянула с плеч худика.

— А вы заявление писать будете?

— Мне надо, чтобы вы просто зафиксировали факт причинения вреда.

— Мы частная клиника. Наши записи не будут рассматриваться в суде никаким образом.

— Я знаю.

По факту мне нужно было просто, чтобы у меня были эти записи, чтобы каждый раз, если Альберт задумает снова появиться в поле моего зрения, тыкать его носом в них. Я объективно понимала, что приеду в травму на меня посмотрят, как на дуру и скажут, что они, конечно, вызовут ментов, но менты ничего не будут делать, потому что пара синяков на жопе и на животе не равно изнасилование.

Поэтому хотя бы так, хотя бы чисто для Альберта.

Осмотр длился полчаса.

Потом я, набрав в грудь воздуха, снова вызвала такси и на этот раз поехала домой.

Печальные ворота валялись на газоне, и я отвела взгляд в сторону.

— Ничего себе у вас здесь.

— Да, праздник был. — Вяло ответила я таксисту и, добравшись до тропинки, которая вела к дому, вышла из машины, посмотрела, как такси выруливает со двора, и покачала головой.

Зайдя в дом первое почему-то, что я сделала, была заявка в обслуживающую компанию, чтобы приехали поставили новые ворота.

Когда сообщение улетело на почту; я тяжело вздохнула и закрылась на все замки которые были.

Медленно прошла через затоптанный зал.

Отодвинула тюль и посмотрела на террасные двери. Вытащила ключи с полки.

Мне мало было просто замков, пусть ещё и на ключ будет все закрыто.

Оглядывая всю разруху, которая была в доме, мне аж становилось плохо. А поднявшись наверх, мне совсем стало дурно.

Спальня.

Чертова спальня.

Вместо того чтобы зайти в неё, я потянула дверь на себя и захлопнула, отрезая себя от воспоминаний. Медленно прошла в гостевую. Откинула плед с края кровати, села, а потом поняла, что не усну, и вернулась на этаж, зашла в общую ванную, включила воду — кипяток, натирала себя до красноты, до жжения, до содранной кожи.

Какой же он дурак, какой же он козёл, как он мог.

Я не представляла, как он мог, что это у него было, помутнение или что…

Он же как будто бы не помнил, но если он поверил мне по поводу изнасилования, значит, он реально не помнил.

Как таких идиотов свет носит?

Господи, как я с таким идиотом столько лет жила.

Да не сахар там характер и не мед.

А перец кайенский вперемежку с грузинской аджикой.

Самодур. С нотами нарциссизма.

Он даже уйти по-человечески не мой.

У меня есть там любимая женщина, а ты любовница.

Так хер ли сейчас ездит, ворота выносит женщине, которую он не любит?

А любви там не было, было чувство собственничества, хотелось, чтобы старая ненужная жена сидела и подыхала в запертом поместье, а он бы такой приезжал, как свет в оконце, и она бы на все соглашалась, только бы снова ощутить вкус жизни.

А старая ненужная жена оказалась вдруг не старой и очень сильно нужной.

Детям, общественности, мужчинам.

Я вышла из ванной, посмотрела косо на часы — начало девятого. Содрогнулась, понимая, что пойдёт день наперекосяк.

Вытащила мобильник.

Отключила.

Ложась в постель, я уже знала, что, как раньше теперь не будет, не может, а по-новому.

А по-новому я придумаю, как сделать обязательно.

Ведь не зря я целые полгода вытравливала его у себя из сердца.

34.

Зина приехала накануне полудня, когда я, промучившись несколько часов то ли сном, то ли бредом все же встала и стала потихоньку убираться на первом этаже.

Совсем не видела, что Альберт снёс с маленького преддверного столика вазочку с записками для гостей. Милые, ничего не значащие конвертики, в которых лежало по леденцу. У вазы раскололся бок. А записки лежали ровным слоем у подножья столика.

— Это что здесь? Это что? — Заикаясь, произнесла Зина, заходя в дом.

На улице работали двое мужчин, они привезли сайдинг и пытались в старый каркас запихать новое железо.

Я смотрела на это с долей скептицизма, а счёт приложила к письму, которое отправила электронкой Альберту, пусть оплачивает.

— Это отец. — Произнесла я, вытаскивая швабру из ведра. Прошлась по второму кругу в изножье лестницы и подняла глаза на дочь

— Мама, что произошло? — Вздохнула Зина, прикладывая ладонь к губам.

— Ничего особенного, отец приехал ночью. Вынес ворота, вынес дверь.

Изнасиловал меня, я его ударила, он отключился, и сейчас он в больнице.

Зина взмахнула рукой, ища где-нибудь поблизости стул, но промахнулась мимо маленькой газетки. И чуть не загремела на пол.

Я не собиралась ничего скрывать.

Если Альберт считал, что мне у меня язык не повернётся сказать всю правду, то он глубоко ошибался.

Я если сейчас промолчу, то ещё через полгода он приедет и доделает своё дело до конца.

И ладно, если он просто изнасилует, а не грохнет меня в пылу вот такой вот горячки.

— Мама, мама. — Тихо прошептала Зина и закачала головой. — Мамочка, моя Мамочка.

Она потянулась руками ко мне, но я прикусила губу и покачала головой.

— Поэтому теперь у вас есть отдельно мама, отдельно папа, никакой игры в счастливую семейку Флинстоунов больше не будет.

— Мама, он что, действительно, мам? — Затряслись губы у Зины.

Я не стала ничего говорить, отвернулась и пошла на кухню.

Зина медленным шагом следовала за мной.

— Мам, как он мог? Ну, он же, я не знаю.

— Увидишь, спроси, утоли своё любопытство.

Я всучила дочери стакан с водой, и она, клацая зубами по стеклянному ободку, жадно все выпила. Вернула посуду и глаза зацепились за следы пальцев на моём запястье.

И у дочери бешено забилась венка пульса.

— Мамочка, — тихо произнесла она, стараясь прийти в себя, но я только скривила тубы и мотнула головой.

— Не надо никаких мамочка, не надо никаких папочка, я тебя умоляю. Мне изначально эта идея казалась бредовой, что отец пытается каким-либо образом, всеми возможными путями создать иллюзию того, что ничего не было. Все было, мы развелись, у него есть другая женщина, которая от него беременна. Пусть он теперь этим и занимается.

— Ты на него заявление написала?

— Напишу! — Произнесла я строго и отвернулась. Мне только жалости сейчас чужой не хватало. Ненавидела. Жалость всегда пахла первыми нарциссами и какой-то брагой, которая автоматически убивала весь цветочный аромат.

Я развернулась к дочери спиной убирая в посудомойку стакан, и в этот момент Зина качнулась, обняла меня со спины и уткнулась носом между лопаток.

— Мамуля, милая моя мамочка. Мам, ну я не знаю, ну, может быть, тебе съездить куда-то отдохнуть или ещё что-то.

Меня почему-то очень больно во всей этой ситуации всегда резала тема того, что как бы дерьмово мне не было от дочери я ни разу не услышала фразу: «мамочка, ну ты приедь, хотя бы на недельку поживи у меня».

— Нет, Зин, спасибо. У меня здесь очень много дел. Послезавтра у меня эфир на телевидении. Поэтому давай ты как-то сопли соберёшь. И не будешь ходить и сетовать на то, что, как такое могло произойти. Это произошло как раз-таки закономерно, это произошло, потому что кто-то охамел от вседозволенности, кому-то очень скучно живется, поэтому давай мы с тобой как-то сейчас выйдем из этой петли разговора. И обсудим то, из-за чего ты приехала.

— А я просто приехала, потому что ты трубки не брала.

— А зачем ты мне звонила?

— Сказать, что папа в бешенстве, вечер до конца не досидел, собрался, уехал.

Злой как черт.

— Ну вот а я уже спала, когда ты мне звонила, поэтому я не знала, что он злой, как черт, поэтому я, как идиотка, пыталась его успокоить. Я, перепугавшись, думала, что у него белая горячка, что он сошёл с ума, что что-то не то произошло у него и как идиотка, вместо того чтобы первой попавшейся вазой зарядить ему в голову, я его пыталась успокоить. Но успокаиваться, как ты понимаешь, он не собирался.

Я развернулась в кольце рук дочери и посмотрела ей в глаза.

— Так что давай. Мы не будем на этом заострять внимание. Если хочешь, мы можем с тобой попить чай. Я вытащу земляничное варенье домашнее.

Я специально старалась говорить на отвлечённые темы для того, чтобы сейчас ещё и при дочери не рассопливиться и не увидеть в её глазах вот этого сочувствия.

В жопу сочувствие, сочувствие, оно не так проявляется, не грустными глазками.

Сочувствие проявляется хотя бы элементарно тем, что не делается постоянно больно, не вспоминается постоянно о том, как было хорошо, пока вы с папой были вместе и как плохо сейчас, но ты посмотри, присмотрись, может быть, папа не такой плохой, видишь, он же за тобой бегает, значит, он тебя любит.

Только у меня любовь не вязалась с беременной девкой.

Зина осталась на чай, и достали варенье.

Оно сверху засахарилось. Но земляники всегда почему-то катастрофически мало, и это варенье в нашей семье ценилось на вес золота, поэтому каждая из нас сидела давилась, но ела. А когда я наконец-таки отправила Зину домой то на корне языка расплылся вкус прогорклого масла.

Наверное, я так ощущала отчаяние.

Но надолго его не хватило, потому что звонок Насти привёл меня в чувство.

— Ален, ну ты как, как погуляли? Слушай, надо обсудить детали эфира. Ты же не передумала, правда?

35.

Я не передумала.

— Настя, все будет хорошо, — произнесла я и вздохнула, присела на стул и полубоком развернулась к террасной двери. Из неё было видно, как рабочие все-таки выгнули в нормальном направлении арматуру и теперь спокойно составляли сайдинг в пазы.

— Отлично, — с какой-то заминкой произнесла Настя, как будто бы пытаясь разобрать, что у меня там в голове— Ты какая-то сдавленная, у тебя все в порядке и сегодняшний утренний сторис всего три штуки вместо обычных пяти.

— Вечер. И конкурсы интересные были... — Настя хохотнула, не понимая, то ли пошутила я, то ли честно призналась, но продолжила.

— Ален, там хотят завтра на эфире готовить тыквенные оладьи с сиропом топинамбура. И овсяную кашу с вялеными яблоками и штрейзелем. Ты как на такое смотришь?

— Отлично, — пожала я плечами, понимаю, что по факту всем будет абсолютно наплевать на рецепты определённых блогеров, зовут в передачи для того, чтобы задать провокационные вопросы, я была к ним готова, тем более я понимала, что после выхода шоу уже не останется никаких вопросов ни у друзей, ни у знакомых, все будет идти, так как должно было идти с самого начала, все будут воспринимать теперь нас в обществе с Альбертом как бывшего мужа и жену.

И в контексте того, что произошло, мне это было на руку.

Настя поблагодарила меня, рассыпалась ещё раз в восхищениях по поводу вчерашнего мероприятия и быстро положила трубку, а я ближе к четырем часам дня написала Петру Викторовичу:

Это был мой личный юрист, с которым я связывалась по вопросам своего блога и вообще всего, что не относилось ни к работе Альберта, ни к семье, я все-таки считала, что жёнам и мужьям необходимо иметь собственного бухгалтера, юриста и так далее, чтобы не возникал конфликт интересов у специалиста.

— Что такое Алёнушка? — Пётр Викторович был возрастным седовласым мужчиной с оравой внуков и чудесной женой домохозяйкой. Мы сотрудничали с ним ещё до того, как у меня появился блок, и поэтому были достаточно в хороших отношениях, и даже ситуацию с тем, как завершался развод с Альбертом, Пётр Викторович тоже контролировал. Хотя и предлагал сразу подать исковое на раздел имущества.

— Добрый день, — мягко произнесла я. — Как Мария Степановна, она в этом году уже заказала гортензии? — начала с ничего не обязывающей беседы я.

— Да, ты представляешь, этот раз не было в Гринн Центре тех, которые она собиралась сажать, пришлось заказывать из Москвы. Вот недавно только приехали, ещё не отошли, ещё стоят в контейнерах, но ветки вроде хорошие.

— Я рада, — улыбнулась я и заметила: — если что, я могу приехать, помочь рассадить.

— Было бы замечательно. Тем более она так ждёт тебя с новыми рецептами.

— Отлично, тогда обязательно увидимся.

— Ну так что, ты позвонила? — Спросил мягко Пётр Викторович, и я закусила губу.

— Понимаете, мне кажется, время настало, к сожалению.

— НУ к сожалению, к счастью, это не нам с тобой сейчас решать. Ну, я понимаю, что ещё у нас какие-то новости есть, да?

— Я хочу все таки до конца разделить имущество и больше никак не контактировать с мужем.

— Похвальное желание, — произнёс сдержанно Пётр Викторович, который считал что женщина в разводе более подвержена опасностям, нежели чем женщина замужняя. Поэтому, когда он узнал о моём разводе с Альбертом, первый шок у него не сходил несколько дней, он все звонил и уточнял, а действительно ли все так плохо и можно ли что-либо с этим сделать. И только беременная Эллочка поставила точку в нашем диалоге о воскрешении семьи.

— Тогда, поскольку мы не подавали исковое на раздел имущества, мы, наверное, будем сейчас подавать на все, и на бизнес, и на совместно нажитое.

— Тогда, поскольку мы не подавали исковое на раздел имущества, мы, наверное, будем сейчас подавать на все, и на бизнес, и на совместно нажитое.

— Да, я думаю, это правильно будет. — Произнесла я, даже не задумываясь об этом аспекте. Совместно нажитое, что у нас было совместно нажитое? Дома, квартиры, машины, знала, что у Альберта была ещё земля, несколько гектар в промзоне под постройку какого-то административного корпуса.

— Что ж, хорошо. Я тогда все подготовлю и в ближайшие дни скину тебе на почту образец, посмотришь, что у нас по перечню имущества, и там уже подкорректируем.

— Да, я была бы вам очень благодарна, — произнесла я быстро и вскоре мы свернули беседу.

Сообщение Альберт прочитал по поводу ворот Но никакой реакции не было, не знала, с чем это связано, с тем, что я не собиралась с ним общаться, либо с тем, что он не собирался ничего оплачивать. Но я подумала, что черт бы с ним, вот вообще, черт бы с ним, разделим имущество, в любом случае получу эту сумму.

Из-за бессонной ночи, из-за нервов тело все ломило, казалось, как будто бы у меня жуткая температура, я ходила, облизывала губы все сильнее и чаще, и казалось, как будто бы они постоянно сухие и обветренные.

Ближе к восьми вечера сигналка сработала, и у меня прошла лютая дрожь по всему телу.

Но потом я приказала себе успокоиться и, посмотрев в домофон, увидела Гордея.

Ворота новые открывались с таким жутким скрипом, что о моих гостях знал весь посёлок.

— Привет, мамуль, — залетел ко мне Гордей и чмокнул в щеку— Мам, что у вас тут произошло, Зина мне ничего объяснить не может. Говорит, что папа с ума сошел, и так далее.

Я качнула головой.

— Ничего особенного. Как я считаю, у отца была белая горячка.

Гордей чуть мимо пуфика не сел и закачал головой

— Господи, а что, хоть вчера произошло?

— Ну ты же слышал, как ворота скрипели, новые сегодня ставили.

Мы с Гордеем ещё не успели отойти от прихожей, как домофон снова зазвонил, я нахмурилась, зная, что никаких гостей я не ждала, но все-таки, подняв трубку и включив камеру наружного наблюдения, я увидела молодого паренька в жёлтой куртке курьерской службы.

— Добрый вечер, вам доставка. Пропустите?

Я нахмурилась.

Но все же открыла дверь.

Молодой человек добежал до дома и протянул мне здоровый четырехгранный пакет с узким низом.

Я потерла лоб, стянула мягкую шуршащую бумагу, и под ней оказались кустовые пионовидные розы цвета молочного с вкраплением розового на сердцевинах.

— Ого, это что, папа так извиняется за испорченные ворота?

Я пожала плечами и с прищепки сняла записку.

«Для хорошего вина от не менее хорошего коньяка. С жаркой любовью, Ален»

36.

Гордей перегнулся у меня через плечо и любопытно засунул в нос записку, присвистнул:

— Нет, это не от папы.

Я пожала плечами, не собиралась ничего объяснять. Мне вообще казалось, чтолюбые объяснения в нынешней ситуации они глупо как-то звучат.

— Мам, а у вас все хорошо? — произнёс Гордей, когда я, подняв за ленточки пакет с цветами, направилась в сторону кухни.

— Ну как тебе сказать. Отец приехал, искал несуществующего любовника, размахивал руками, пытался изнасиловать.

Я осеклась, понимая, что не то ляпнула. А у Гордея напряглось лицо так, как будто бы он был каменным изваянием, либо увидел из-за угла одну из голов медузы горгоны. Нитка пульса на шее бешено забилась, а ладони автоматически сжались в кулаки.

— Мам, ты же сейчас шутишь, — Гордей прошёлся по мне взглядом и заметил синяки на запястьях.

В глазах полыхнул огонь, и сын, качнувшись в сторону двери, хрипло выдохнул.

— Это какое-то дерьмо.

— Успокойся, пожалуйста. Не надо ехать, бить ему морду либо доказывать как-то свою правоту. В этой ситуации, поверь, уже ничему не суждено случиться, ничего уже не произойдёт. А лишние скандалы ну зачем они нам сейчас?

— Но ведь папа не ошибся по поводу любовника, — вроде бы и с пониманием, но в какой-то момент с ноткой укора произнёс Гордей, а я пожала плечами.

— Может, и не ошибся. Ну, в конце концов, что такое молодой любовник по сравнению с беременной бабой? Согласись, ничто!

Гордей остался стоять в прихожей, а я прошла на кухню, вытащила высоченную глубокую вазу, быстро набрала в неё воду, высыпала пакетик для цветов внутрь размешала. И, не вытаскивая из нежной, чуть ли не шёлковой бумаги, поставила букет.

Гордей медленно зашёл в кухню, словно бы не понимая, стоит ли ему действительно оставаться здесь или как, но потом все-таки выдохнул и произнёс:

— Мне очень жаль.

— Мне тоже. — Сказала я тихо и ощутила, что сын приблизился со спины, обнял меня и уткнулся носом мне в волосы.

— Прости, прости, что я не был дома.

— Да, я тебя умоляю. Думаешь, его что-то бы остановило?

— Мам, ну это же ненормально.

— Я знаю. Но это не означает, что я на все закрою глаза.

Вечер был пропитан ароматом не варенья, а земляничного вина, хотя ничего подобного в доме не водилось. А я просто помнила этот аромат из отпуска в Крыму.

Там в одной маленькой кафешке домашнее вино всегда подавали, вот точно такое же кисловато-сладкое.

Уйдя спать, я трижды проверила дверь и снова не смогла вернуться в спальню, поэтому заняла прежнюю, гостевую и Гордей, только заглянув в щелку между косяком и дверью тихо произнёс:

— А что такое?

— Сил нет убраться в спальне.

Гордей глубокомысленно вздохнул, но не стал ничего уточнять.

Следующий день был отдан на то, что я готовилась к съёмкам. Мне прислали сценарий, чуть ли не с поминутной раскадровкой. Я все это себе переписывала в ежедневник, куда прятала статистику Настя звонила почти каждый час, спрашивала, как я, и интересовалась тем, не передумала ли я.

Я не передумала.

И, наверное, поэтому утром, когда я добралась до телецентра, взгляд у меня был полон решимости.

Звонила Зина, пыталась подбодрить меня, сказать, что обязательно все будет круто, и вообще в камере я буду выглядеть офигенно, но сейчас все слова поддержки пролетали мимо моих ушей.

Мне было некомфортно. Одно дело снимать себя на камеру телефона, другое дело знать, что вокруг тебя все будет сниматься.

Настя, как бравый солдатик, прискакала вместе со мной.

— Я думала, ты просто запускаешь мне таргет, — произнесла я, сидя в гримерке, где мне по третьему слою наносили тональник. Слава Богу, за полтора суток синяки на руках рассосались, а на мне было закрытое летнее ситцевое платье в мелкий цветочек с небольшим жабо под самым горлом.

— Ну как же, это же тоже часть рекламы, так сказать. Выходим на телевидение. —Настя подмигнула мне и посмотрела за гримёром. — Ты, главное, ничего не бойся все самое дерьмовое вырежут при монтаже.

— У, — произнесла я, жмурясь от того, что кисточка прошлась мне очень близко к веку.

— И вообще, помни, что я постоянно буду мотаться рядом, я никуда не исчезну.

— Я очень тебе за это благодарна, и явно твои услуги стоят дороже, чем сейчас у нас с тобой идёт ставка.

— Я тебя умоляю, как только блогеры нашего города узнают, что ты работаешь со мной, я в десять раз отобью весь гонорар. — Чисто по секретику, склонившись ко мне со спины, произнесла Настя и пожала плечо, подбадривая меня.

Съёмка не была такой, что все шло одним полотном, как нам показывают во всех соцсетях, нет, отдельно снимался один ракурс, другой ракурс, и действительно разговор был с ведущим достаточно мягким, комфортным.

Мне больше задавали вопросов про мой блог, о том, как пришла идея вообще вести эстетику загородной жизни в массы, я делилась тем, что просто так вот получилось и когда уже мне казалось, что приготовленный завтрак почти готов, когда оставалось только украсить его сиропом, ягодами и так далее, прозвучал достаточно провокационный вопрос:

— А что по поводу вашего развода с мужем, Ален? Если честно, мне кажется, все сми теряются, потому что нет никакой информации. Может, хотя бы нам в качестве исключения, скажем так, эксклюзивом расскажите.

Я подняла глаза на ведущего и поняла, что вот он, момент истины.

Струсить и замять. Или просто сказать все как есть?

Вот он, момент истины, который отделяет меня, замужнюю Алёну Старцеву, от разведённой Алёнушки.

Вот он момент, который я должна сама выбрать и пережить.

Я облизала дрогнувшие губы и посмотрела прямо в камеру.

До решения оставалось всего ничего.

Три секунды.

Две.

Одна.

37.

— Ну же, Алёна, не томите, — подбодрил меня ведущий.

Я улыбнулась.

— Да что вам рассказывать, это обычное семейное дело, когда-то два взрослых человека принимают решение, что, наверное, порознь, может быть лучше.

— То есть вы все-таки можете подтвердить, что вы теперь в разводе, да?

— Так это ни для кого не было тайной, все друзья, все родственники знали об этом уже в первую неделю.

— Что послужило причиной развода? — полез в душу ведущий, и я лукаво сощурилась.

— А вы же сейчас будете вырезать, если я скажу, что мой блог? — усмехнулась я, стараясь съехать на тему шутки, потому что рассказывать на многомиллионную аудиторию о том, что вот вы знаете у меня муж такой гандон, он девку себе завёл, обрюхатил и пришёл, мне это все сказал было некомфортно, потому что я опять-таки не хотела, чтобы меня хоть кто-либо жалел, а это начнётся: сообщения в соцсетях, реакции на сториз, будут писать в комментариях.

И ведущий хохотнул.

— Но все-таки серьёзно.

— Ну а серьёзно, я вам уже ответила, два взрослых человека могут принять решение о том, что каждому по отдельности будет намного лучше, чем вместе. У нас был крепкий хороший брак. И это о многом говорит.

— Но он распался.

— Распадаются зубы в верхней челюсти у пенсионерки, а наш брак пришёл к логическому завершению.

— Ну а как же эти мнения о том, что брак заканчивается только со смертью одного из супругов?

Я усмехнулась, развернула тарелку к камере так, чтобы было видно получше эти чёртовы тыквенные оладьи, и заметила:

— Мне кажется, у вас какой-то некромантский юмор.

— А мне кажется, вы избегаете ответа на вопрос.

— Вам не кажется, — усмехнулась я и покачала головой, — мы живём в современном мире, нельзя как-либо оценивать ситуации и приравнивать их к канонам двадцатилетней тридцатилетней давности. То, что раньше считалось женщиной, вышедшей в тираж, сейчас называется милфой.

Настя стояла возле чувака с камерой и показывал мне два больших пальца, намекая на то, что я гениально ответила на вопрос.

— Поэтому другие времена, другие нравы.

— И что вы хотите сказать, что вы прям так вот, как два взрослых человека.

— А почему нет? У меня нет причин для того, чтобы сидеть сейчас и рассказывать какие-то ужасные подробности, их просто нет, просто был развод, просто были заключены соглашения, просто были диалоги.

Трепать языком на все телевидение о том, что у меня муж оказался ещё тем козлом, я не собиралась, что мне это даст? Ну, жалость подписчиков и все.

А вот что это даст обществу? Резонанс, возможность выбрать ту или другую сторону, но я не продавала эту эмоцию.

У любого контента, который сейчас мы видим в сми, есть определённая эмоция. Те девочки, которые сидят в соцсетях и рассказывают о плохих свекровях, об ужасном муже, о трудных детях они ловят эмоцию негатива, горечи, печали, обиды.

Мой контент был направлен на то, что я давала эмоцию спокойствия уравновешенности, комфорта с самим собой, с окружением, которое есть каждый раз, каждый день вокруг себя. И поэтому разосраться в прямом эфире на тему своего развода было для моего блога ударом.

— Я вас понял, Алёна, вы очень мастерски обходите вопросы, особенно неудобные.

— Ну почему же? Просто, скорее всего, я отвечаю так, как вам не хотелось бы. —Произнесла я и улыбнулась, глядя в тёмные глаза ведущего.

Всем прекрасно было ясно, для чего эта провокация создавалась. Но честность в нашем мире сейчас тоже в большой цене.

Когда закончилась съёмка, был монтаж, на котором я ещё успела поприсутствовать.

Было несколько очень неудачных кадров, Настя сняла бэкстейджи, которые были просто офигительными, она это делала через камеру. И выглядело на самом деле потрясно.

В какой-то момент я даже забылась о том, собственно, из-за чего я здесь и словила какой-то кайф от съёмки, от собственных ощущений, и только ближе к восьми вечера мы с Настей вышли из здания телецентра.

— Я бы пригласила тебя поужинать, — заметила Настя, и мы направились в ближайшую небольшую пиццерию.

Я любила гулять в центре города из-за того, что он был немного туристическим, таким, который показывал все свои достоинства сразу и в одном месте. И пиццерия была чудесной, особенно лимонад с брусникой и малиной.

Настя тараторила, не умолкая, заставляя меня все больше и больше смущаться.

— А как ты красиво сказала про то, что раньше считалось старухой, а сейчас милфой. Это вообще огонь. Ален, огонь.

Я смеялась, и сама не понимала, откуда ко мне пришло такое сравнение. И толькоближе к девяти мы с Настей разъехались, я прыгнула в машину и тихонько вырулила в сторону дома.

Почти на подъезде к посёлку у меня завибрировал мобильник, и я, перерубив его на связь на машину, услышала звонкий голос Зины.

— Я поздравляю тебя с первым съёмочным днём. Надеюсь, все прошло шикарно.

— Да, отлично, спасибо огромное, — произнесла я мягко и улыбнулась, начала входить в поворот, чтобы спуститься к нашей дороге, и под щебет Зины совсем не заметила, как оказалась уже у собственных ворот. Опять они с лязганьем открылись, и я заехала во двор.

Закончив длинную вереницу поздравлений Зина вдруг умолкла, а потом тихо произнесла:

— А тебе папа не звонил?

— А с чего он должен мне звонить? — Тут же испортилось моё настроение.

— Не знаю, просто все странно. Я пыталась сама дозвониться до него, но он трубки не берет.

— Зин, ты же знаешь, что мне это не интересно.

— Да, знаю, знаю. Прости. Просто мне казалось, что после этого инцидента он должен как-то, ну, проявить какое-то участие, что ли, или ещё что-то.

— Если ты о теме того, кто мне возместит ремонт ворот, то я до сих пор этого не знаю, потому что письмо так и осталось неотвеченным.

— НУ, это, конечно, все дерьмово, но Гордей мне сказал, что отец из больницы-то вышел. Ну, в общем, там не очень такая какая-то приятная история, судя по всему, потому что как выразился Гордей, батя пошёл в разнос.

Я вздохнула, вышла из машины и переспросила.

— Может быть, в запой?

38.

Зина не стала ничего уточнять, а я поняла, что попала не просто пальцем в небо, а прям в самую болючую точку, но, если честно, мне сейчас было на это наплевать.

В запой он ушёл, в другую религию, либо на край света, мне это было не важно.

Человек не просто поставил точку в нашем браке.

Человек, умудряясь уходить, все испоскудил настолько сильно, что сейчас, кроме выжженной пустыни ничего не осталось, никакого оазиса, никакого миража, ничего.

Я была зла, я была рассержена, я была шокирована его поступком, но это не означало, что при малейшем конфликте интересов я сорвусь и побегу кого-то там спасать.

Нет, спасибо.

Меня, кто от него спасать потом будет?

Никто.

Ну вот и все.

— В общем, прости, мам, что я об этом опять заговорила. Но видишь, наверное, не очень легко мне даётся жизнь человека, у которого родители в разводе, потому что, все равно так и тянет что-то спросить про отца, что-то рассказать про отца, и объективно говоря, я понимаю, что я не имею права так поступать, это с моей стороны выглядит безумно эгоистично, — затараторила Зина, пытаясь реабилитироваться себя в моих глазах.

Но не получилось.

— Да, эгоистично, Зин, — согласилась я и, поднявшись по ступеням, открыла дверь.

В лицо пахнуло тёплой влажностью из-за того, что с вечера я поливала растения, а за день не было открыто ни одно окно, ни одна дверь, и поэтому дом, нагреваясь ещё и без работающего кондиционера, испарял влажность.

Проверив снова все замки, я тут же включила кондиционер и в кухне приоткрыла форточку.

— Слушай, я только приехала, мне бы переодеться, мне бы смыть грим. И…

— Да, да, конечно, понимаю. Я очень люблю тебя, мам. Прости, что каждый раз делаю больно.

Прощать не хотелось, потому что извинялись так, как будто бы это вошло в привычку.

Ну то есть вот бывает же, когда стоишь вместе с мужем, готовишь завтрак, он такой из-за своей широкой мускулатуры не рассчитал, начал поворачиваться и подпихнул тебя плечом к подоконнику и такой: « ой, извини». То есть ты понимаешь, что это просто проявленный жест внимания и заботы, а с другой стороны, за этим женичего не кроется. Ну, типа, малозначительность деяния не требует достаточного покаяния.

Я фыркнула, поднялась на второй этаж, быстро стянула с себя платье и закрылась в ванной.

Орхидеи, которые стояли здесь практически круглогодично, вдруг решили дать ещё по одной ветке я сузила глаза и, сама себе кивнув, сделала зарубку в памяти ещё раз пройтись удобрением, чтобы поддержать их работу. А когда я почти отмытая от сценического грима, вышла в зал, то поняла, что вчера было проще, вчера был Гордей, и он разряжал обстановку. Но вместо того, чтобы замотаться и уйти в себя я открыла ежедневник со своей статистикой, развернула приложение с соцсетями и стала вести учёт.

Настя засыпала съёмками, и я что-то особо удачное сохраняла для завтрашних анонсов, что-то сразу удаляла: там, где мне не нравилась либо вырванная из контекста фраза, либо мой внешний вид. А тем временем стрелка часов показала полночь, и я, глубоко вздохнув, вернулась в гостевую.

Нет, сегодня у меня тоже не хватило сил для того, чтобы разобрать спальню, для того, чтобы вытряхнуть все стекло из белья и вообще зайти туда, где наверное, разрушились остатки моей жизни.

Ночью я ощутила, что в горле стало саднить. Это, вероятно, отголоски моих истерик, это вероятно сорванные связки, которые даже сейчас хоть и не болели, но заметно похрипывали, и я очень сильно переживала, что во время съёмки это будет заметно. Поэтому бедные полтора суток, которые у меня были до телевидения я отчаянно пыталась выровнять собственный голос при помощи смягчающих сиропов.

Утро наступило, и, конечно, по ощущениям на меня.

Прям на голову.

Но я, выдержав этот натиск судьбы, отковыряла себя от кровати и дала обещание, что сегодня я точно никуда не выберусь из дома и буду весь день заниматься теплицей.

От Альберта по-прежнему не было никакого ответа на письмо. Я подозревала, что как только Пётр Викторович оформит исковое и подаст его в суд, Альберт тут же объявится, потому что ему придёт уведомление на Госуслуги о назначенном судебном заседании, и пока что мне оставалось радоваться затишью, но как-то мне не тихо было.

Разбирая утреннюю почту в мессенджерах, я наткнулась на незнакомую аватарку.

« Цветы понравились?»

Всего два слова, но в них было немножко больше смысла, чем принято считать, Человек не просто сделал галочку, пометку, что он поступил правильно, отправил цветы женщине, человеку было интересно, понравились ли цветы.

Я, почему-то поддавшись какой-то глупой легкомысленной ноте, быстро набила ответ.

«Нет той женщины, которой не нравятся розы».

«Тогда гладиолусы не отправлять?»

Прилетело мне следом.

Я скосила глаза на сообщение и вздохнула, не считая нужным отвечать, но почему-то, проходив час по дому, позавтракав, переодевшись в рабочий комбез, я не выдержала и все-таки ответила.

«Сейчас не сезон гладиолусов, они будут из Голландии и абсолютно без запаха».

«Если хочешь запах, могу букет из креветок отправить. Пойдёт?»

Я сама не поняла, когда мы перешли на ты. И было в этом что-то до ужаса неудобное.

«Нет», — написала я и свернула в мессенджер.

Но после восьми вечера на экране наружной камеры появился курьер.

Это были не гладиолусы и не розы.

А крупнолистные здоровые ромашки, больше похожие на эхинацею белого цвета с травяно-жёлтой серединкой.

И они очень сильно пахли.

Медом, Лугом. И летним, ещё не начавшим греть особенно сильно солнцем.

Я мягко улыбнулась и покачала головой, вместо радости, какого-то хмельного счастья, ощущая тихую грусть.

39.

Ближайшую неделю состояние было как перед штормом, когда особенно тихо и аж в ушах звенит.

Я списывала все это на то, что Альберт успокоился и угомонился, и все сейчас сидели в ожидании большого взрыва, когда ему придёт извещение о том, что я подала на раздел имущества.

Меня даже Перт Викторович звонил и предупреждал.

— Алёнушка, вы, пожалуйста, без резких движений, если вдруг у Альберта возникнет какое-то желание повлиять на ваше решение, то вы сразу отправляйте его ко мне.

— Хорошо, обещаю, — тихо сказала я и улыбнулась, — и обещаю, что скоро заскочу и помогу разобраться с гортензиями.

— Мы будем очень рады, привози Митенька, — ответил мягко юрист, и я улыбнувшись, положила трубку.

Зина действительно предлагала несколько раз закинуть ко мне Митю, но я чувствовала такое своё состояние, что только испорчу ребёнку настроение выбираться никуда из дома мне не хотелось, а томить Митю постоянно на участке мне казалось немножко эгоистичным, поэтому обходными путями я все время съезжала с темы и старалась даже не заговаривать об этом.

Настя фонтанировала восторгами относительно того, что у нас начался большой рост аудитории, и даже проект, запущенный сейчас, показал новую волну продах, так что в целом появление на телевидении послужило больше хорошей рекламой, нежели чем плохой, даже несмотря на то, что разговор шел исключительно про мой развод и да, как я и ожидала, в блоге писали какие-то незнакомые люди в комментариях о том, что Алёна, вы очень хорошо держитесь, Алёна, я никогда бы не подумала, что вы пережили такое горе. Алёна, спасибо за ваше состояние спокойствия. Если у вас будет желание поделиться с нами своей историей расставания, мы были бы только благодарны. Ваш пример показывает, как можно сохранить достоинство, находясь в разводе.

Мне это, с одной стороны, безумно льстило, а с другой стороны, я понимала, что если буду включаться в эту тему, то я начну терять свою основную целевую аудиторию, поэтому чаще всего я уходила от этих вопросов, съезжая на то, что блог у нас исключительно про эстетику загородной жизни.

А к эстетике загородной жизни тут же, соответственно, и добавилось, что со мной вдруг захотели выйти на сотрудничество несколько знаменитых брендов. Когда я увидела референсы- я чуть было не визжала от радости, скидывала Насте, и мы вместе с ней сидели и хлопали в ладоши.

Это был очень большой рывок для блога. Такого формата компании ещё у меня не было, и это было офигенно.

Подводя итоги, подсчитывая, сколько у меня в этом месяце получилось заработать, я в тихую радовалась. Потому что блог рос, и доходы с него тоже были сейчас больше, чем в самом начале.

Запустив таймлапс того, как я пересаживаю клубнику в маленькие деревянные ящики для того, чтобы расставить её по по всему периметру веранды я не заметила, что мне пришло несколько сообщений от дочери, и очухалась я только когда закончила всю работу и поставила съёмку на паузу.

«Мам, можно тебя попросить, Митя хочет к тебе. Я не знаю, готова ли ты или что».

«Мам, ты как только решишь, набери, пожалуйста, чтобы я знала, ввести к тебе Митю или нет».

«Мам, у тебя все в порядке? Почему ты не отвечаешь?»

Последнее сообщение отдавало нервной истерикой, и поэтому я все-таки, подняв мобильник, набрала дочь.

— Что случилось?

— Привет, господи, ты не отвечаешь. Я уже запаниковала, думала звонить в охранное агентство, узнавать, все ли там у вас в порядке.

— Нет, все в порядке, у меня была съёмка, — произнесла я сдержанно и поджала губы, осматривая, что разбросала везде слишком много земли.

— А, хорошо, хорошо, я поняла. Ты как на это смотришь, Митя сможет приехать к тебе вечером?

Я оглядела теплицу, в которой сейчас черт ногу мог сломать, и вздохнула.

— Митя может, конечно, приехать, но только давайте без всяких сюрпризов и эксцессов.

— Нет, нет, ты что, нет, если ты про папу, то не переживай вообще.

Я вздохнула

— Тогда, наверное, часов в семь Митя будет у тебя.

— Хорошо, я поняла. И где Гордей пропадает последние три дня, он не ночевал у меня, и мы только переписывались.

— Я, если честно, не особо в курсе. Я думала, он у тебя.

— Нет, последние три дня у меня его не было.

— НУ значит, он у отца.

Я вздохнула и приняла это к сведению.

— Хорошо, понятно. — Положив трубку, трубку я быстро стала собирать разбросанный инструмент, складывала в корзины, оставшуюся рассаду и полив клубнику удобрением решила, что завтра утром при хорошем солнце сделаю съёмку на веранде.

Я успела как раз закончить все дела в теплице и даже поставить печься манник, это было бы, конечно, все быстрее, если бы я не решила ещё и съёмку этого манника сделать.

Ну да Бог с ним.

Поэтому, когда у меня в духовке пирог стоял и еще готовился, на пороге появился Митя, и не один.

— Бабуля, привет, — с разбегу бросился ко мне внук, схватив меня за ноги, я наклонилась, заправила ему волосы за уши, чмокнула в щеку, и он, глубоко вздохнув, прошептал: — Сладкое да?

— Родной, минут через двадцать будет готово.

Митя с визгом побежал на второй этаж переодеваться в свою комнату, а я перевела взгляд на Максима.

— Привет, — сказал он легко и пожал плечами.

— Здравствуйте. — Произнесла я сдержанно и сложила руки на груди.

— Просто сегодня я вместо няньки. И Зина позвонила, сказала завести к вам. Ну, я подумал, что это мне даже на руку, давно ведь не виделись.

— Ага, — без энтузиазма подтвердила я и вздохнула.

— А пахнет у вас действительно шикарно. — Макс улыбнулся одним уголком губ, стараясь очаровать. Ну, слава Богу, очарование на такую, как я, уже сейчас не

работало. — И, кстати, ну мало пи, вдруг вы решите, что я достоин попробовать чего-нибудь сладкого, то я даже подготовился.

Максим оттолкнулся от косяка, и во второй руке у него появился бумажный

крафтовый пакет с лейблом грин лавки. — Это свежая клубника. Пахла на всю машину, но мне почему-то показалось, что сегодня это лучше, чем цветы.

40.

Я вздохнула, спрятала улыбку и покачала головой.

— Максим, ну вот зачем вам это?

— Скажем так... Вы мне приятны.

— Ну не настолько же, чтобы лезть к теще своего друга? — Усмехнулась я и качнулась с пятки на носок.

— Настолько. Тем более я же не похабными словами лезу.

— Ну похабство я от вас уже слышала.

— Ия за него извинился, но я был сильно поражён, особенно когда услышал, что вы бабушка. Сначала я был искренне поражён тем, что столь шикарная женщина, а вот потом Митя, конечно, удивил. Ну, так что скажете, Ален? Простое чаепитие и это же ни о чем не говорит, это же ни к чему не обязывает, и заберите клубнику.

Я помедлила, облизала губы, потёрла кончиками пальцев яремную впадину, где сейчас лежал крестик на короткой цепочке.

Сделала шаг вперёд и забрала пакет с клубникой.

Пальцы у Макса были горячие и это запустило у меня по телу огненную волну, такую, что я на секунду растерялась.

А Макс посмотрел на меня лукаво, сощурился, ощущая, может быть, тоже самое, а может быть, просто заметив мою реакцию.

— Помощь нужна? На стол накрыть? Кружки достать?

Это было похоже на игру кошки-мышки, только кто здесь был котом, а кто мышкой я затруднялась ответить. Потому что мышкой я себя явно не ощущала в этой ситуации.

Скорее усталой, пресыщенный кисой.

Но Макс однозначно думал иначе.

— Леля. Леля, — крича на весь дом, бежал обратно Митенька. Он задом наперёд натянул футболку с Микки Маусом и, добежав, взмахнул рукой, тыкая в Макса машинкой. — Видишь, колесо отвалилось, сделай, а? — Наивно попросил Митя, и Макс, растерявшись, тут же выключил мартовского кота и перехватил машинку.

— Ну давай разберёмся.

Макс закрыл за собой дверь и придерживая Митю за плечо, они зашли в зал, а я скрылась в кухне.

У меня была, в принципе, вся посуда красивая, поэтому я чего-то необычного не сделала, когда сервировала стол. Но тем не менее, когда Макс появился в кухне, он замер.

— Не думал, что у вас чаепитие настолько шикарное.

Я пожала плечами.

— Ну так и я не думала, что вы к чаепитиям клубнику сладкую привозите.

— А она сладкая?

— О да... — Медленно произнесла я и развернулась к уже вытащенному из духовки маннику, взяла длинный нож, быстро разрезала пирог и, вытащив ситечко с сахарной пудрой, присыпала все сверху и украсила нарезанной клубникой.

Митя вертелся у меня под ногами, дёргал постоянно за подол платья, которое я как-то слишком опрометчиво выбрала, длиной чуть ниже колена. И поэтому при любом движении Митя норовил его то задрать повыше, то вообще с меня сорвать.

— Бабуль. Бабуль, ну сгущёнку. Сгущёнку. Давай, бабуль? — Бурчал Митя, не находя себе места, он любил манник со сгущёнкой, с вареньем. И да, любимому внуку я не могла ни в чем отказать, а Макс на это на все смотрел с каким-то непонятным выражением на лице, как будто бы о чем-то вспоминал.

Сев на своё место, Митя вытянул шею, наблюдая за тем, как я поставила на стол пирог и при помощи ножа и вилки положила ему кусок на тарелку. Креманка со сгущёнкой тут же появилась в поле его зрения, и Митя, наплевав на все хорошие манеры, залез туда своей чайной ложкой, выгреб почти все до основания.

Я, покачав головой, развернулась и вытащила ещё одну креманку.

— Да, право, не стоило, — выдохнул Макс, наблюдая за племянником. — Если честно, впервые вижу... Такое.

— Ну скажите ещё, вы никогда не обедали в мишленовских ресторанах?

— Ну так в ресторанах, а совсем другое дома. Или у вас это такое хобби?

— Скорее всего, профессиональная деятельность, — заметила я и пригубила чай Макс попробовал манник и счастливо зажмурился, видимо, тоже ещё тот сладкоежка.

— Это волшебно, Ален, — честно признался Макс, глядя на меня незамутнённым ЧИСТЫМ ВЗГЛЯДОМ.

Так интересно было наблюдать в какие-то моменты он был похож на опасного хищника.

Иногда на заинтересованного соблазнителя.

А вот сейчас он просто высказывал свою похвалу.

Человеку, а не женщине.

— Благодарю, — мягко произнесла я, и Митя, отодвинув тарелку, тяжело вздохнул.

— Я к себе, — произнёс он и, переведя взгляд на Макса протянул. — Лела, а ещё машинку наладишь?

—Налажу. — Ответил Макс и уставился на меня. Замерев в этой нелепой ситуации первое, что я спросила, было про чай.

Но Макс, подозревая, что его и так пока весь Митин автопарк не будет отремонтирован не выпустят из дома, отказался.

И тогда я стала собирать со стола.

— Ален, вы меня угостили. А как насчёт меня?

— Вы тоже умеете готовить? — произнесла я, скосив глаза на Максима.

— Нет, вы что? Я просто знаю чудесные места нашего города. Можем как-нибудь выбраться поужинать?

— Я стараюсь никуда не выезжать после шести вечера, ну там старческие кости ломит... — фыркнула я.

— Тогда пообедать?

— А в обед обычно я работаю.

— Я бы предложил завтрак, но подозреваю, схлопочу по морде, — усмехнулся Макс, и я вскинула бровь.

— Вы так самонадеянны.

— А вы очень чудесны, и я не вижу никаких ограничений для того, чтобы нам не провести время вместе. Я же вас не в постель тащу.

— Конечно, мы же уже выяснили, что трахаться нам не о чем с вами, — произнесла я и улыбнулась.

— Ален... — Макс сделал шаг ко мне и поставил чашки на фартук раковины. —Это, конечно, очень спорное утверждение. — Заметил Макс и сузил глаза.

Он приблизился, провёл кончиком безымянного пальца мне по груди.

А потом посмотрел в упор и невинно произнёс:

— Сахарная пудра.

41.

Макса я выпроводила буквально через сорок минут.

Во- первых, я не любила, когда распускали руки в связи с последними событиями, а во-вторых, привёз ребёнка, и ладно.

Мог бы не оставаться вообще на чай.

Ближе к одиннадцати вечера в Мите проснулся голодный дракон, и запросил мясо и зрелищ. Зрелища заключались в просмотре какого-то канала, а мясо мы решили заменить рыбой. После того как сытый Митя отвалился от стола, словно маленький клопик, я решила, что все, пора готовиться ко сну. И несмотря на то, что за неделю я много всего сделала, спальню я так и не открыла.

— Ба, почему мы здесь? Тут же нет ванны, — вздыхал Митя, переодеваясь в моей гостевой.

У него была своя спальня, но он как-то не особо один ночевал, только когда приезжали они все вместе с семьей, а в остальное время Митя прекрасно спал со мной.

— НУ, так получилось, там постель не поменяна.

Митя тяжело вздохнул, и я понесла его купаться. После душа внук в своём длинном полотенце сидел на кровати и дрыгал ногами. Потом тяжело вздохнул и поднял на меня печальные глаза.

— Бабуль, а все на меня злятся, да?

— Родной, в чем дело? — Присела я на корточки и стянула у Мити с головы капюшон, потрепала влажные кучеряшки и провела пальчиком по щёчке. Митя вздохнул.

— Деда, деда, уже столько времени меня не забирает, и ты только один раз меня забрала. Наверное, все на меня из-за чего-то злятся, а я не знаю из-за чего. Я плохо себя вёл, да?

У меня сердце кровью обливалось.

Не было ничего паскуднее, чем малыш, который не понимал, что происходило, и по инерции он во всем винил себя.

— Зайка моя, ну что ты за глупости говоришь? Как ты можешь кому-то не нравиться? Как может кто-то на тебя обижаться? У деда просто сейчас очень сложный период. Деда немножечко болеет. Я его отвозила в больницу, но деда уже выздоровел и скоро появится. Скоро заберет тебя.

В последнем я, конечно, очень сильно сомневалась, потому что если при здравом уме и трезвой памяти Альберт умудрялся скинуть Митю на свою Эллочку, то сейчас с больной головой и явно перекаченным алкоголем мозгом у него даже на такое легкое занятие потребуется очень много умственных усилий.

— А я, ну, сам понимаешь, тут как бы деда, потом по работе. Ты же видел, что меня по телевизору показывали.

Митя шмыгнул носом и кивнул.

— Ты ни в коем случае не должен думать, что что-то это из-за тебя. Ты самый чудесный малыш, ты же единственный малыш в нашей семье, поэтому мы тебя все безмерно любим.

— Но никто не забирал меня.

— Ну давай мы с тобой договоримся, что если ты действительно сам этого хочешь, а не потому, что мама тебя отправляет, то ты будешь звонить мне и сразу говорить о том, что забери меня. Давай так договоримся?

Митя ещё раз шмыгнул носом, провёл ладонью под ним и кивнул.

— Аты, правда, на меня не злишься? — Спросил перед самым сном Митя, тыкаясь мне в плечо носом, я запрокинула руку, притянула к себе внука, и он прижался ко мне так, как это любил делать Гордей. Клал голову на плечо и сопел мне в ухо своим маленьким носиком.