Всегда только ты

Глава 22. Фрэнки

Плейлист: Leanne & Naara — Somewhere Over the Rainbow

С недавнего времени моя жизнь превратилась в роман Остен. Словно сама книга способна на какую-то сексуально подавляющую чёрную магию, я испытываю искушение выбросить «Чувство и Чувствительность» в окно и надеяться, что от этого Рен прибежит ко мне в комнату и консуммирует наши отношения.

Это превратилось в прекрасную, великолепную, головокружительную пытку. Целые дни объятий, переплетения пальцев, поцелуев, ласк через одежду, и О Святой Франциск Ассизский и Его Пушистые Животные Друзья, мне надо, чтобы Рен пустил в дело эту свою большую клюшку, которой наградил его Господь, и забил мне гол.

Я миную двух парней в коридоре, спеша в тренировочную комнату. Мне надо найти Рена, потому что уже четыре часа. И сейчас мой план вступает в действие.

Я не лучшим образом умею врать на ходу, но я чертовски хороша в просчитанных уловках. Ровно через три минуты у меня заболит живот. Я дам Рену знать, что поеду домой и пропущу игру.

Дарлин в курсе моего плана и проследила, чтобы один из пиар-интернов готов заниматься хотя бы твиттером и инстаграмом на протяжении игры, так что тут фронты прикрыты. Это будет всего лишь вторая пропущенная мной игра. Первую я пропустила, потому что заболела ужасным бронхитом (спасибо большое, иммунодепрессанты), и мне пришлось наконец-то признать поражение, лежать на диване и хрипло орать на телик, пока Пацца яростно крутила головой, глядя то на экран с хоккейным матчем, то на меня.

— Рена видел? — спрашиваю я Лина.

Он качает головой, пока Джон крепит тейпы на его лодыжку.

— Шер? Видел Бергмана?

Крис поднимает взгляд, продолжая разминать ступни.

— Ответ отрицательный, Фрэнки.

Бурча себе под нос, я вылетаю из тренировочной комнаты и брожу по коридорам, навострив уши и надеясь услышать тёплый низкий тенор Рена.

Я должна оказаться в доме детства Рена ровно через час, и с паршивыми дорожным движением Лос-Анджелеса я хочу выехать заранее, чтобы самой добраться туда, а у его родителей было время приехать на арену. Потому что Рен Бергман не проведёт ещё одну профессиональную игру без присутствия его родителей, хоть сложная у них динамика в семье, хоть нет. К тому же, это дало мне идеальную возможность побыть с Зигги. Он каждый день говорит с ней по телефону, и несколько дней назад (засудите меня, да) я подслушала. Рен заметил, в уголках этих кошачьих глаз пролегли мелкие морщинки, когда он улыбнулся, и пугающая связь между этим выражением на его лице и моим либидо усилилась, ибо я чуть не кончила на том же месте.

— Хочешь поздороваться, Франческа? — спросил он.

Я на дух не переношу телефонные звонки, но у меня же есть гордость. Я взяла у него телефон, и кто бы мог подумать, разговор с Зигги прошёл на удивление легко. После этого мне показалось, что между нами заложен достаточный фундамент, чтобы воплотить мою идею.

Затерявшись в мыслях, я врезаюсь прямиком в знакомую грудь. Тёплую, пряную, крепкую. Мне приходится сжать свободную руку в кулак, чтобы не схватить его за рубашку и не поцеловать.

— Франческа.

Я шлёпаю его по животу.

— Для тебя Фрэнки, Зензеро.

— Как скажешь, божья коровка.

Мои глаза закатываются с такой силой, что аж больно.

— Безнадёжен.

Рен нежно сжимает мою руку и отводит в сторону в коридоре, когда мимо проходят Энди и Тайлер. Обычно я не замечаю, когда люди вокруг приходят или уходят, если я при этом на чём-то сосредоточена. Я тот самый человек, кто может стоять посреди коридора и болтать, не осознавая, что перегородил кому-то дорогу.

— Всё хорошо? — тихо спрашивает Рен.

Прочистив горло, я кладу ладонь на свой живот.

— Вообще-то нет.

Выражение чистой паники, исказившее его лицо, вызывает во мне прилив симпатии. Я подношу ладонь к его груди — интуитивный жест заверения — но потом убираю, вспомнив, где мы.

— В целом я в порядке, но мой живот… no bueno.

Он склоняет голову набок.

— Твой живот? Ты съела что-то испорченное? Вирус подхватила?

— Рен. Расслабься.

Правда в том, что колющие спазмы мучили меня с прошлой ночи, резкие и постоянные. Последнюю неделю я также чувствовала себя ноющей скрипучей тушкой. Месячные вот-вот должны начаться, так что неудивительно. Так намного проще изобразить дискомфорт. Потому что я правда испытываю дискомфорт, просто обычно это не помешало бы мне работать. Когда живёшь с хронической болью, привыкаешь жить сквозь эту боль. Ты просто живёшь свою жизнь, пока не свалишься. А потом поднимаешься, переходишь на другие лекарства и пробуешь снова.

— Это… по женской части, — говорю я ему.

Он заметно расслабляется.

— О. Окей. Знаешь, я не щепетильный, Фрэнки. Ты можешь сказать, что у тебя спазмы и месячные.

Я смотрю на Рена, чей настрой восторгает меня и немного удивляет. Это естественная функция организма. Я не понимаю, почему мы должны прятать это за эвфемизмами. Но я давным-давно запомнила, что люди ожидают такого, особенно мужчины. Приятно понимать, что с ним не придётся вести такую игру.

— Ладно. Да. У меня ужасные спазмы, и меня аж тошнит. Я поеду домой, — на краткое мгновение встретившись с ним взглядом, я переплетаю наши пальцы, следя, чтобы этот жест оставался скрытым от всех в коридоре. — Удачи сегодня. Или хет-трик, или ничего, Бергман.

Он улыбается.

— Как всегда, я могу лишь обещать, что сделаю всё возможное.

Это ли не правда? Мы все только на это и способны. И лишь немногие из нас могут это признать. Когда я отпускаю его руку и начинаю отворачиваться, Рен зовёт меня по имени.

— Да?

Шагнув ближе, он понижает голос.

— Могу я сегодня заглянуть в гости?

— Ну типа… как я и сказала, я могу быть не в состоянии для чего-либо.

— Я это знаю. Просто хочу побыть с тобой.

Моё сердце совершает пируэт в груди.

— О. Ну, конечно, ты можешь приехать. Но давай начистоту. Моя кровать — отстой в сравнении с твоей. Давай встретимся у тебя после игры?

Рен открывает рот, затем медлит и вежливо улыбается одной из координаторов команды, проходящей мимо. Когда она уходит, его взгляд возвращается ко мне.

— Поезжай туда прямо сейчас. Полежи в ванне, которая прилегает к моей комнате, расслабься. Хорошо?

— Хорошо, — наши взгляды встречаются, и Рен стискивает челюсти. Я знаю, что ему хочется обниматься. Целоваться. У него есть привычка покачиваться вместе со мной в его объятиях, и это не только мечтательно, но и успокаивает. — Пока, — шепчу я.

Он сжимает мою ладонь, затем отпускает. И я ухожу с противным тянущим ощущением внутри, которое растёт с каждым шагом. Мне не нравится оставлять его, не поцеловав на прощание.

«Ты кто вообще?»

Хороший вопрос. Что-то во мне меняется буквально спустя неделю этого маленького эксперимента, в котором я еле как приоткрываю железные ставни своего сердца и впускаю кого-то внутрь. Что-то во мне хочет не просто слегка приоткрыть эти двери, а просто гостеприимно распахнуть их настежь. Это что-то хочет доверять любви и сказать вселенной «покажи худшее, на что ты способна».

Потому что нет сомнений в том, что вселенная так и сделает.

Итак. Встреча с родителями Рена вживую оказалась куда более стрессовой, чем я думала. Я чувствовала себя каким-то подростком, который попался за поцелуями в подвале. Они не знают, что я боготворила ошеломительное тело их сына, пока желание направляло мои ладони. Они не знают, что он готовит мне булочки с корицей по рецепту его матери и целует в лоб каждое утро, когда вручает мне кофе. Они не знают, что я так много раз приправляла его имя ругательствами, когда он заставлял меня рассыпаться на куски.

И если у меня есть право голоса, они никогда не узнают.

Я также чувствовала себя чуточку неловко, потому что тайком взяла номер Зигги из телефона Рена, написала ей сообщение и спросила, не возражает ли она против моей идеи, которую я просто презентовала как возможность ненадолго избавить её от родителей и поговорить по душам между нами, девочками. Пусть идея родилась из желания наконец-то затащить родителей Рена на чёртову игру, я правда хочу подружиться с Зигги, дать ей немного ободрения, в котором я сама нуждалась, когда впервые получила диагноз. Я пытаюсь наладить контакт не только из-за головокружительных чувств к Рену, но так же из-за искреннего беспокойства за Зигги и желания узнать её получше.

Далее пришлось позвонить миссис Бергман, объяснить, что я хороший друг Рена, знакома с Зигги и хотела побыть с ней как другая женщина с аутизмом, поговорить о наболевшем. Я сказала ей, что Рен не знает, и я хочу удивить его присутствием родителей на игре. После этого миссис Бергман весьма насторожилась. Я сказала, что она может спросить обо мне у Уиллы и Райдера и перезвонить мне.

Она позвонила буквально через десять минут и говорила уже куда дружелюбнее.

Видите, мы с Уиллой подруги. Кто бы мог подумать.

Когда я добралась до прекрасного дома детства Рена (воплощение просторного спокойствия, море кремово-белых стен и натуральной древесины), казалось почти сюрреалистичным соотнести голос его матери с лицом, увидеть глаза и скулы Рена в её чертах. Затем приветствие его отца с раскатистым голосом и широкой улыбкой, которые он точно передал Рену вместе с волнистыми медными волосами и широким, крепким телосложением. Я так нервничала, что мои ладони сделались скользкими от пота, а сердце колотилось о рёбра.

Но как только они ушли, большая часть тревоги ушла с ними, оставив лишь нервозность из-за желания помочь Зигги и наладить контакт.

Она уставилась в телевизор, смотрит хоккейный матч. Взглянув на экран, я сразу выделяю Рена. Выше остальных, проносится мимо вратаря. Прядь рыжеватых волос выглядывает из-под шлема.

— Я хочу, чтобы однажды у меня получилось пойти, — тихо говорит она. — Я вижу, ему грустно, что я никогда не прихожу. Что я делаю практически невозможным, чтобы мама и папа приходили.

Я не отвечаю сразу же. Я не знаю всего случившегося, Рен только упомянул, что в какой-то момент состояние Зигги было опасным. Похоже, лучше просто дать ей время выговориться и переварить всё, особенно когда я не знаю деталей.

Я не трогаю Зигги и даже не сажусь слишком близко. Я понимаю, что ей это не нравится. С момента, как я переступила порог, она держалась на расстоянии минимум пары метров. Её родители также не стали обнимать её на прощание, только поцеловали в лоб и ушли.

Так что вместо этого я расположилась через два места от неё на диване, который столь огромен, что диван Рена в сравнении кажется игольницей. Уютно устроившись под одеялом, я большую часть времени смотрю в телевизор, хрустя попкорном и проклиная эти спазмы.

— Что именно мешает тебе пойти? — наконец, спрашиваю я.

Она смеётся, но смех звучит пустым.

— Всё. Толпы. Шум. Освещение. Даже дорога туда. Дорожный трафик вызывает у меня клаустрофобию. Мне ненавистно просто сидеть там. Когда мы в последний раз застряли в пробке, я выпрыгнула из машины и прошла последние 400 метров пешком. Мама перепугалась.

Это заставляет меня издать хрюкающий смешок.

— Эх. Тут я не могу тебя винить.

Зигги косится в мою сторону, её ярко-зелёные глаза, в которых я теперь узнаю копию глаз Райдера, пронизывают меня.

— Как ты это делаешь? — спрашивает она.

Я приподнимаю брови. Я сказала миссис Бергман, что у меня аутизм, но Зигги я не говорила. Потому что она не говорила мне, и я не хочу на неё давить.

— Делаю что?

— Ты аутист, — говорит она буднично. — Как и я.

— Рен тебе сказал?

Она кивает.

— И тебе он сказал про меня.

Туше.

Уставившись на свои ладони, она бормочет:

— Он сказал, что я могу поговорить с тобой, если захочу.

— Ну, — говорю я со стоном, ёрзая на диване и пытаясь уставиться поудобнее. — Он прав. Это так. А ты хочешь поговорить?

Зигги поднимает взгляд, снова смотря в телевизор.

— Не знаю. Иногда мне кажется, что хочу. Но иногда мне кажется, что я не хочу знать.

— Не хочешь знать что?

Она пожимает плечами.

— Сложные части. Те вещи, которые не станут лучше. Последние несколько лет были отстойными. Я не могу представить, что впереди ждет что-то ещё хуже.

Поставив миску попкорна между нами, я смотрю на неё. Она худая как жердь. Съёжилась калачиком. Если она похожа на меня в её возрасте, то она не питается нормально, постоянно недосыпает и мучается от тревожности. Что мне чрезвычайно любопытно, так это какие меры поддержки она получает.

— Ты ходишь на терапию?

— Беседы с психологом, — говорит она ровно. — Иногда это кажется полезным. Но по большей части изматывает.

— А помимо бесед ты посещаешь бытовую терапию? Ты изучила тему сенсорных диет?

Она морщит нос.

— Бытовая терапия — нет. Но психолог её, возможно, упоминал. Я не помню. Я часто ухожу в себя на сеансах. Я делаю это, чтобы успокоить маму и папу. Потому что они беспокоятся обо мне.

— Ну, может, он подводит тебя к БТ. Там ты узнаешь, как позаботиться о тех вещах, которые сложно объяснить, и разговоры о которых утомляют. Например, сенсорные диеты. Если диетолог помогает понять, какие у тебя пищевые потребности, то сенсорные диеты составлены таким образом, чтобы помочь отдельному человеку поддерживать мозг и тело как можно более сбалансированными и спокойными. По крайней мере, пока внешний мир не перевернёт всё вверх дном.

Зигги меняет позу, слегка поворачиваясь в мою сторону.

— Что ты имеешь в виду?

Я приподнимаю своё ожерелье с подвесками.

— Мне вечно надо что-то теребить, так всегда было. Моя мама была уверена, что мне поставят диагноз СДВГ, когда она привела меня на обследование. Но вот результат. У меня аутизм. И мне нужные сенсорные стимулы, чтобы чувствовать себя уравновешенной и спокойной. Так что я сижу на большом фитболе, чтобы иметь возможность подпрыгивать и раскачиваться. У меня есть подвески на ожерелье — люди и бровью не поведут, если я буду их теребить, а я могу получать стимуляцию, когда надо, не привлекая к себе внимание. Каждое утро я занимаюсь йогой и плаваю, чтобы сжечь энергию. Годится любая активность, которая не вредит моим суставам.

Я задираю ткань своих слаксов, показывая изнанку.

— Французские швы. Никакого раздражения. Блузки без ярлыков, — я барабаню пальцами, перебирая всё в голове. — Что ещё… ах да. Обычно я расслабляюсь после трудового дня под утяжелённым одеялом, и моя собака ложится сверху. Но я ищу сенсорные стимулы, так что тебе это может не понравиться. Ты, похоже…

— Избегаю стимулов, — заканчивает она, глядя на свои изодранные кутикулы и кусая ноготь. — И да, и нет. Просто нужно, чтобы это не заставало меня врасплох, но мне нравятся объятия. От правильных людей. В правильное время. Я же не робот.

— Я и не говорила, что ты робот. Но я понимаю желание обороняться. Это стереотип насчёт аутистов — что мы холодные, безэмоциональные скорлупки, что совсем неправда. Просто мы чувствуем иначе. И часто проблема в том, что мы на самом деле чувствуем так много, что приходится разделять это всё, направлять в защитные механизмы, которые делают всё терпимым.

Она прерывисто вдыхает.

— Ты первая, кто это понимает.

Я пытаюсь прочесть подтекст в её словах, что для меня непросто. Мне кажется, она говорит не только о подвесках или о том, как отстойно общаться с психологом, когда ты устала от разговоров. У меня усиливается подозрение, что никто толком не трогал Зигги с тех пор, как у неё случился срыв, и ей поставили диагноз. Ну то есть, я видела, как Рен держал её за плечо, мягко прикасался к её спине, но обнимал ли её кто-нибудь? Прижимал к себе? Помогал выстроить контекст вокруг этих больших, ошеломляющих чувств и проблем, чтобы она знала, что они не поглощают её, не делают её нечеловечной или сломанной, а доказывают её стойкость, способность исцеляться и расти?

Любящее прикосновение напоминает нам о нашей человечности. Всем это нужно в той или иной форме, в то или иное время. Иногда нужно лишь спросить.

— Когда кто-нибудь обнимал тебя в последний раз, Зигги?

По её щеке скатывается слеза. Чёрт. Я довела сестрёнку Рена до слёз. Он отречётся от меня, перестанет дарить мне великолепные оргазмы и больше никогда не приготовит мне шведские блюда…

«Остынь, Франческа. Сосредоточься на Зигги».

Скатывается ещё одна слезинка, и она моргает, глядя на свои руки на коленях.

— Зигги, — тихо спрашиваю я. — Мне можно сейчас тебя обнять?

Маленькая вечная тишина повисает в комнате, пока слёзы всё быстрее и быстрее катятся по её щекам. Я становлюсь свидетелем бремени её горя, которое я прекрасно понимаю, и от воспоминаний у меня сдавливает грудь, сжимается сердце.

Зигги вытирает нос рукавом, затем кивает. Буквально два медленных движения подбородком.

Я аккуратно отставляю попкорн в сторону и подвигаюсь ближе к ней на диване, держа руки разведёнными в стороны. Я позволяю Зигги прийти ко мне. Потому что я знаю (по тому, как её брат разводит руки в стороны и позволяет мне решить, как и когда упасть в его объятия), как это важно, когда кто-то не просто терпит тебя такой, какая ты есть, но и принимает тебя со всем этим.

Медленно, как срубленное и упавшее молодое деревце, она падает в мою сторону, пока её лоб не опускается на моё плечо. Её щёки влажные от слёз. Поначалу рыдания тихие. Но они не остаются такими. Они нарастают волной похороненных эмоций, наконец-то вышедшей на поверхность. Боль. Смятение. Беспомощность. Я чувствую, как всё это сочится из неё. Я чувствую эхо всего этого в своих воспоминаниях. Слёзы катятся и по моим щекам, пока я аккуратно обнимаю её и глажу по спине, выписывая ладонью размеренные восьмёрки.

— С тобой всё будет хорошо, Зигги. Может, это случится не так быстро, как тебе хотелось бы, но ты со всем разберёшься. Однажды ты вновь будешь счастлива, я обещаю.

Её рыдания становятся более резкими, и внезапно она так свирепо сжимает меня тисками птичьих косточек и упорства.

— Господи, я так на это надеюсь.

— Так и будет, — шепчу я, прижимаясь щекой к её макушке. — Обещаю. И я не говорю подобные вещи просто так. Я обещаю, ясно?

Я покачиваю её в объятиях, пока её плач не стихает. Когда я мягко отпускаю её, Зигги выпрямляется, проводит ладонями по глазам и робко, нерешительно улыбается.

Передав ей пачку салфеток, я вместе с ней сморкаюсь и вытираю лицо. Наши глаза опухли от слёз, мы обе кажемся облегчёнными и уравновешенными, и воздух между нами словно прояснился как после сокрушительной грозы. Я тянусь к сумке и достаю ноутбук.

— Что ты делаешь? — тихо спрашивает Зигги.

Я улыбаюсь, поднимая экран и нажимая кнопку включения.

— Мы с тобой сейчас пойдём на мои любимые сайты со всякими сенсорными штуками и комфортной одеждой. Шопинг в моём стиле — прямо с дивана. Как тебе?

Она буквально сияет. Аккуратно подвигается по дивану, устраиваясь рядом со мной. Когда Зигги смотрит на меня, в её ярко-зелёных глазах блестит нечто, чего я не видела там прежде. Нечто маленькое и хрупкое, но неоспоримо присутствующее.

Надежда.