Всего лишь миг

Глава десятая

От Канзас-Сити до Сент-Луиса было пять часов езды, но для Клифа путь тянулся мучительно долго. Казалось, все в природе сговорилось не дать ему позабыть ту женщину, с которой он распрощался навсегда.

Золотые и красные листья на деревьях напоминали ему о бликах в волосах Эди. Побуревшая с приходом холодов земля была цвета ее глаз, и они стояли перед ним милю за милей.

Наступили сумерки, заставив Клифа вспомнить все те вечера, что он проводил у окна в квартире Эди, глядя, как последние лучи солнца озаряют нежным предзакатным светом ее лицо.

Ах, как бы он хотел, чтобы все было иначе! Как жалел, что не встретил Эди много лет назад, когда его сердце отваживалось питать надежды и он не боялся предаваться мечтам.

Наконец Клиф подъехал к одноэтажному дому в пригороде, где последние пять лет жила со своим вторым мужем его мать. У Клифа сразу стало легче на сердце. Что-то промелькнуло в окне, и не успел он заглушить мотор и выйти из машины, как на крыльце показалась мать и бросилась ему навстречу. Она налетела на него на всем ходу и чуть не задушила в объятиях.

Клиф стоял как вкопанный и тоже обнимал мать, наслаждаясь исходившим от нее запахом корицы, который вызывал в нем воспоминания детства.

– О мой мальчик, – проговорила она и отпрянула от него, чтобы взглянуть ему в лицо. – Я знала, что наступит время и ты к нам вернешься. – Ее темные глаза с любовью вглядывались в его лицо. Но вот она улыбнулась, как будто довольная тем, что увидела. – У тебя ясный взор. Ты научился жить со своим горем. – Клиф кивнул, широко улыбаясь матери, а она, встав на цыпочки, погладила его по щеке. – У тебя стало хорошее лицо, Клиф, после того как ты избавился от горечи и гнева.

– Пошли в дом, надеюсь, у тебя найдется для меня чашечка кофе, раз уж ты так мною довольна, – сказал Клиф, когда мать наконец отпустила его.

– Думаю, что найдется. – Мать улыбнулась ему, и рука об руку они вошли в дом.

Там все выглядело почти так же, как три года назад, когда они с Кэтрин приезжали сюда на выходные. Клиф подошел к окну, где на деревянной подставке стоял горшок с густой зеленью, протянул руку и притронулся к темно-пурпурному цветку африканской фиалки. Кэтрин привезла ее в подарок матери, когда они были тут в последний раз.

– Никогда не видела растения, которое бы так щедро цвело, – сказала мать. – Удивительно, что Кэтрин, сама такая нетерпеливая и эгоистичная, выбрала этот цветок.

Клиф кивнул. Да, Кэтрин была эгоистична и нетерпелива… у нее не хватало терпения дожидаться его в те долгие часы, что он был на работе, она требовала, чтобы он больше времени проводил с ней. Мать предупреждала его, что Кэтрин неподходящая жена для полицейского, но Клиф и слушать ничего не хотел. Он был ослеплен красотой Кэтрин, был вне себя от радости, что она его любит.

– Знаешь, ты с самого начала была права, – заметил Клиф. – Ты предупреждала меня, а я не желал ничего слушать. – Клиф повернулся к матери и улыбнулся.

Мать пожала плечами.

– При разводе нет правых и неправых. Есть только боль. – Глаза матери потемнели от сострадания.

Клиф обнял ее за плечи.

– Моя боль прошла. А недавно я заметил, что жизнь продолжается.

– Да, жизнь продолжается. – Мать ласково улыбнулась и повела его в кухню. – И кофе готов.

– А где Джо? Обычно он дома по вечерам.

– Но не в это время года. Скоро зима, и он по уши занят подготовкой к отопительному сезону. Осенью я его почти не вижу. – Она протянула через стол руку и дотронулась до руки сына. – Джо будет очень рад тебе, Клиф. Он так по тебе скучал. Ему очень хотелось тебя видеть.

– А мне не меньше хотелось видеть его. – И это было истинной правдой. С тех пор как пять лет назад его мать вышла замуж за Джо Форрестера, между ним и Клифом установилось понимание, какое редко бывает между мужчинами. Джо был спокойный, методичный, он ценил свою жену, свою работу и – изредка – кружку пива во время футбола в воскресный поддень. Но больше всего, пожалуй, Клифу нравилось в нем то, что он не скрывал любви к его «ма».

Клиф посмотрел на мать беспристрастным взором. За те пять лет, что прожила с Джо, она, казалось, помолодела. Конечно, в ее темных волосах стало больше седины, лоб незаметно прорезали морщинки – однако же все в ней дышало молодостью и счастьем. Может быть, это результат любви? Может быть, именно любовь придает блеск глазам и сияние лицу? Не читал ли он где-то, что супружеские пары живут дольше, чем одинокие люди?

Почему же тогда, думая об Эди и своей любви к ней, он чувствовал себя стариком?

– Ты счастлива, верно? – внезапно спросил Клиф.

– Было бы грешно с этим спорить, чувствуя себя такой счастливой, как сейчас, – ответила мать и отхлебнула кофе. – Вот если бы ты задал мне этот вопрос вчера, ответ был бы немного иной.

– Почему?

– Вчера в моей жизни кого-то недоставало, и этот кто-то – мой сын.

На этот раз Клиф потянулся через стол к матери и дотронулся до ее руки.

– Почему мы разошлись, ма? Почему допустили, чтобы расстояние между нами стало таким длинным? Что с нами случилось?

Анна Форрестер вздохнула.

– Ах, голубчик, ты не представляешь, сколько раз за два года я задавала себе этот вопрос. – Она задумчиво посмотрела на сына. – Когда Кэтрин ушла, ты был в таком отчаянии, в таком беспросветном мраке – ты не желал расстаться со своим горем, не желал обратиться за помощью к тем, кто тебя любит. Мы отступились, решили, что самое лучшее – дать тебе время побыть наедине с собой. Но оказалось, что время только усилило твое горе и ожесточило тебя. Когда я тебе звонила, я слышала это в твоем голосе, и мне было очень тяжело. Легче было совсем не звонить. – Она похлопала его по руке. – Я надеялась, что наступит время и ты вернешься к нам. Я не знаю, что помогло тебе наконец найти душевный покой, но я благодарна за то, что ты к нам вернулся.

Эди… Эди помогла мне найти душевный покой, хотел он сказать и… не сказал. Что толку говорить матери про Эди? Он ведь отвернулся от нее, не впустил ее в свою жизнь, так о чем же говорить? К чему говорить о женщине, чьи глаза – зеркало ее души, а в зеркале отражается любовь к нему, любовь, приводящая его в смятение, мало того – вызывающая страх.

– Анна, я пришел. – Слова сопровождались стуком двери. Со вздохом облегчения Клиф отвлекся от мыслей об Эди и встал из-за стола, чтобы поздороваться с отчимом.

Клиф сидел на качелях на заднем дворе. Он пробыл в Сент-Луисе уже три дня, и Эди по-прежнему заполняла его мысли, как и в первый день, когда он ехал сюда из Канзас-Сити.

Когда он глядел на мать и Джо, видел, как они любят друг друга, как им хорошо вдвоем, какие между ними мир и согласие, он думал о том, что точно так могло бы быть у них с Эди, если бы он не оказался трусом. Сегодня, когда над головой ярко светило солнце и всюду были видны признаки наступающей зимы, его страх представлялся ему неоправданным. Неужели этот страх перед будущим настолько велик, чтобы пожертвовать из-за него любовью, которая ждала их с Эди? Клиф больше не был в этом уверен.

Мало того, он постепенно осознал, что, когда Кэтрин бросила его, его придавила не столько потеря жены, сколько потеря мечты о счастливой жизни вдвоем до конца своих дней. Клиф всегда считал, что будет женат один раз. Раз и навсегда. Кэтрин разбила эту мечту.

– Что ты тут делаешь один-одинешенек? – спросила, выходя из дверей, мать и подсела к нему на качели.

– О, просто размышляю о разных сложных вопросах. – Он улыбнулся собственным словам, припомнив, как у них с Эди был почти такой же разговор в тот день, когда она привела его к своему заветному камню. Тот самый день, когда бабушка упала с лестницы. Интересно, как она себя чувствует?.. И еще в этот день они с Эди были близки во второй раз…

– В чем дело, сын? Опять Кэтрин? – спросила мать, и он понял, что поморщился от боли при мысли об Эди.

– Нет, Кэтрин здесь ни при чем, – поспешно заверил Клиф. – Я наконец-то примирился с Кэтрин и разводом. Я встретил другую женщину. – Он обернулся и умоляюще взглянул на мать. – И я не знаю, что делать.

– Расскажи мне, – попросила мать.

Они сидели, тихонько покачиваясь, под теплыми лучами солнца, и Клиф рассказывал матери про Эди и бабушку. Начиная с того, как получил приказ вести наблюдение из их квартиры, и до того, как в день отъезда в Сент-Луис выпроводил Эди из дома. Он ничего не утаил, сказал о враждебности, которую вначале чувствовал к Эди, о неприязни, которая каким-то таинственным образом переросла в любовь.

Клиф закончил рассказ, но мать еще долго молчала. Наконец она заговорила, тихо и с грустью, вызванной воспоминаниями о прошлом.

– Много лет назад, когда твой отец бросил нас, меня очень волновало, сможешь ли ты с этим смириться. Я так боялась, что от раны, которую нанес его уход, у тебя навсегда останется шрам. Я и о себе тревожилась. Смогу ли я после этого верить мужчинам? Я отдала твоему отцу все, что могла дать, но этого оказалось недостаточно, чтобы его удержать.

– Ма… – Клиф слышал страдание в голосе матери и не хотел, чтобы она продолжала вспоминать печальное прошлое. Печальное и для него самого, ведь его терзали такие же чувства.

– Ничего, все в порядке. – Мать ободрила его улыбкой и продолжала: – Клиф, я так радовалась, когда ты женился на Кэтрин, хотя и сомневалась в ней. Я была довольна, что ты преодолел травму своего детства. Ты говоришь, в твоей жизни появилась другая женщина, женщина, которая предлагает тебе любовь, и мне больно думать, что ты бежишь от нее.

– Когда же мы перестанем рисковать? – горестно спросил Клиф.

– Когда умрем.

– А что, если бы вдруг Джо решил оставить тебя? Ты бы не пожалела, что отдала ему сердце только для того, чтобы какая-нибудь жестокая причуда судьбы вдребезги его разбила?

– Сейчас я скажу тебе, о чем я пожалею.

Через два месяца после того, как мы с Джо стали встречаться, он попросил меня выйти за него замуж, и я сказала: «Нет». Больше года я отказывала ему, боясь снова связать себя обязательствами. Если Джо решит оставить меня, единственное, о чем я пожалею – что не вышла за него сразу, когда он меня попросил, что зря потратила целый год, который мы могли быть вместе. Клиф… – ее темные мудрые глаза нашли более светлые глаза сына, – любовь никогда ни о чем не сожалеет – только те, кто бежит от любви, испытывают сожаление. – Мать похлопала его по руке и загадочно улыбнулась. – Подумай об этом, сын. – Она поднялась с качелей и направилась в дом, оставив Клифа наедине с его мыслями.

– Благодарю за потраченное на меня время, миссис Стивенсон. Я свяжусь с вами, когда прочту оставленную вами литературу, – сказала Эди, провожая к дверям тощую женщину с хмурым лицом.

– Дисциплина – вот что должно стоять на первом месте, когда имеешь дело со стариками. Жесткая дисциплина. – Милдред Стивенсон кивнула головой, уверенная в своей житейской мудрости и правоте. – Мы в «Счастливом поместье» в этом убеждены.

– Спасибо. Я это запомню. – Эди любезно улыбнулась. Проводив женщину до выхода, она закрыла за ней и устало прислонилась к дверям. Вот уж действительно «счастливое» поместье! Если миссис Стивенсон служит образцом для остального персонала, этим санаторием заправляет банда кровопийц.

Эди вздохнула, бросилась на диван, схватила сделанный ею список частных санаториев и вычеркнула «Счастливое поместье» жирной чертой.

За последние два дня она побывала в трех таких заведениях, а миссис Стивенсон вызвалась заехать к ней сама, чтобы рассказать о достоинствах своего, но пока что ни одно из них не произвело на Эди благоприятного впечатления. Она заставила себя подняться с дивана, пересекла комнату, села за стол и уставилась на окно. Сидеть и думать – вот что было ее основным занятием за те четыре дня, которые прошли с ее последнего разговора с Клифом. Снова и снова она перебирала каждое слово в уме, гадая, что бы еще могла ему сказать, что бы могла сделать, желая заставить его изменить решение. Однако она знала: ни слова ее, ни поступки не изменили бы ровным счетом ничего.

Тяжелее всего для Эди было переносить одиночество. Она привыкла к тому, что в квартире кипит жизнь, но последние четыре дня ее заполоняли лишь призраки. То, что бабушка в больнице, было достаточно грустно, но самую глубокую грусть в ее жизни оставила разлука с Клифом.

– Хватит, – сказала Эди громко. Она провела слишком много времени, размышляя о том, чего нельзя изменить. Через несколько часов ей предстоит встреча в очередном санатории. До тех пор надо поесть. Эди поставила на огонь чайник и стала делать бутерброды с сыром и авокадо.

Только она успела закончить, как раздался стук в дверь. Наверно, Роза. Хочет узнать, не нашла ли я для бабушки подходящее место, подумала Эди, торопливо идя к дверям.

Она распахнула дверь и тут же захлопнула ее, не поверив своим глазам.

– Эди… – раздался из-за двери голос Клифа.

Эди молчала. У нее упало сердце, перехватило дыхание, она не могла выговорить ни слова.

– Мэм, меня зовут Клиф Марчелли. Я из полицейского управления Канзас-Сити.

Его слова, напомнившие ей их первую встречу, вызвали у Эди горькую улыбку.

– Верно, а я царица Савская, – отозвалась она еле слышно.

– Эди, можно мне войти? Мне надо с тобой поговорить.

Что он тут делает? Что ему от нее нужно? Опять всего лишь миг без всяких обязательств? С нее довольно. Она не может держать его в объятиях, чувствовать прикосновение его горячего тела, не желая большего, чем всего лишь миг.

– Несколько дней назад ты сообщил мне все, что мне требовалось знать, – сказала она твердо, стараясь не поддаваться чувствам, которые ему так легко было вызвать в ней.

– Эди, пожалуйста, впусти меня.

Она медленно открыла дверь, впустила его в комнату, затем заперла дверь за его спиной.

– Мой дом больше не предоставляется полиции для наблюдений, и если ты пришел с такой целью, я выкину тебя за порог. – Эди с вызовом посмотрела на него.

Клиф улыбнулся ей широкой, открытой улыбкой, от которой у Эди опять перехватило дыхание.

– По правде сказать, это не деловой визит. Я здесь по личным, чисто личным мотивам. – Клиф протянул к ней руку и взял ее пальцы в свои.

Эди выдернула руку и села на диван.

– Что тебе нужно, Клиф? – спросила она резче, чем хотела, из-за того смятения, которое вызвало в ней его прикосновение. О, зачем он здесь? Зачем терзает ее своим присутствием?

– Что мне нужно? – Клиф подошел к кухонному столу, с гримасой посмотрел на сэндвичи. – Я хочу выяснить, намерена ли ты кормить меня чем-нибудь получше, чем эта гадость, после того как мы поженимся?

Эди недоуменно смотрела на Клифа. Ну вот, она так и знала: от стресса последних дней у нее что-то произошло со слухом.

– Эди… я только что предложил тебе выйти за меня замуж. Смею ли я поинтересоваться ответом?

Она продолжала тупо смотреть ему в глаза.

– Замуж? – Внезапно она вскипела. Кто, он думает, он такой, чтобы являться сюда после того, как разбил ей сердце, и спокойно заявлять, что хочет жениться на ней?! – С какой стати я пойду за тебя замуж? – Эди вскочила с дивана и принялась взволнованно ходить по комнате. – Воображаешь, что получить тебя в мужья такая уж радость? Ты типичный эгоист, думаешь только о себе. У тебя язва желудка, и тебе никогда ничего не снится. Ты ешь полуфабрикаты и, возможно, храпишь. – Эди яростно смотрела на него, но ее гнев прикрывал более глубокое и серьезное чувство – страх. Может она надеяться? Четыре дня назад его намерение никак себя не связывать, не брать на себя никаких обязательств казалось крепким, как гранит.

– Эди. – Клиф снова взял ее руки в свои, и на этот раз, когда он подвел ее к дивану, усадил и сел рядом с ней, она не противилась. – Язва может зажить, мои гастрономические привычки ничего не стоит изменить. Я не храплю, а чтобы видеть сны, мне нужно одно – ты.

Гнев Эди исчез так же внезапно, как появился, а на его месте возник слабый, трепетный огонек надежды.

– Клиф, я не понимаю… Несколько дней назад ты говорил совсем другое.

Он выпустил одну ее руку и погладил Эди по лицу.

– Слова глупца и труса.

– Но что заставило тебя передумать? – Эди было необходимо знать, что вызвало в нем перемену. Ей было необходимо знать, может ли она верить тому, что читает в его глазах. Она должна была быть уверена.

– Ах, Эди. – Клиф робко улыбнулся. – Теперь я понимаю, что погиб в первую минуту, когда увидел тебя. – Клиф медленно покачал головой. – Бог свидетель, я старался это преодолеть. Я не хотел в тебя влюбляться. Последние два года жизни я уверял себя, что мне не нужна любовь. У меня одна из самых опасных профессий на свете, а я четыре дня назад разглагольствовал о том, как боюсь рисковать, как страшусь судьбы. И только сегодня утром, когда, проснувшись, почувствовал, как тяжело у меня на сердце, словно судьба уже нанесла мне смертельный удар, я понял, что мне поздно бояться. Худшее уже случилось. Я люблю тебя, и, как бы далеко ни убегал, как бы ни отрицал этот факт, он остается фактом.

– Клиф… – Эди не колеблясь скользнула в его объятия. Его руки крепко обхватили ее, так крепко, что Эди стало трудно дышать. Но ей и не нужно было дышать. Нужно ей было одно – чтобы Клиф держал ее так всю жизнь. Внезапно она почувствовала, что хочет быть еще ближе к нему, близко-близко. Она стала целовать его глаза, лоб, подбородок, то прижимаясь к нему всем телом, то делая – в шутку – вид, будто сейчас высвободится из его объятий.

– Эди, я люблю тебя, – шептал Клиф, уткнувшись лицом ей в волосы. – Я хочу пережить с тобой столько счастливых мгновений, чтобы их хватило на всю жизнь.

– И я люблю тебя, – трепетно выдохнула Эди. – И я буду счастлива разделить с тобой каждый миг нашей жизни. – Она радостно засмеялась, когда Клиф встал и подхватил ее с дивана.

– По-моему, сейчас самое подходящее время начать нашу совместную жизнь, – сказал Клиф хрипло, глядя на нее голодными глазами. Кровь начала гулко стучать в висках Эди, а сердце запело от радости.

– По-моему, ты совершенно прав, – Эди обняла его за шею, и он отнес ее в спальню.

Потом, лежа бок о бок, они обсуждали свое будущее.

– Мы будем готовить большой сочный бифштекс по крайней мере раз в месяц, – сказал Клиф, обдавая тело Эди теплым ласковым дыханием (они лежали, уютно прижавшись друг к другу, на узкой кровати Эди). – И отбивные… не реже чем раз в неделю, отбивные для бабушки.

Эди кивнула. Сердце ее было так переполнено, что она не могла говорить. Теперь, когда Клиф с ней рядом, ей удастся принять насчет бабушки правильное решение, она в этом не сомневалась, и они все трое превратят мгновения в золотые дни счастья и любви.