Ира

Семнадцать лет… Боже мой! Время летит так быстро, что просто волосы дыбом. Мы с Машкой расстались юными особами, а встретились уже умудренными годами матронами. Сколько всего произошло… Впрочем, жизненные тяготы Машкиной внешности почти не нанесли урона. Волосы ей, правда, так и не удалось отрастить, но во всем остальном она мало отличалась от прежней Маруси. Та же роскошная фигура, слегка располневшая, но не утратившая крутизны изгибов, те же ореховые глаза, наивно глядящие на мир, застенчивая улыбка. Чуть медлительнее, чем прежде, она реагировала на мои вопросы, но это вот как раз меня не удивляло. За годы жизни в столице – а мне все-таки удалось зацепиться в Москве после института – передо мной промелькнули десятки провинциалов: родственников, друзей, знакомых моих друзей и незнакомых командированных людей, – всех их объединяло неумение быстро подстроиться под стремительный ритм столицы. Насмотревшись на них, я даже иногда завидовала размеренности провинциального бытия и в минуты неизбежных и модных нынче депрессий подумывала: а не сбежать ли мне куда-нибудь в глушь для поправки здоровья?!

– А где же Петя? – спросила я, когда мы с Машкой, покинув Внуково, мчались в такси ко мне домой.

– Ему пришлось уехать по делам фирмы в Украину, – важно ответила Машка.

Гордится Петюнчиком. Хотя чему тут удивляться… Жизнь во всей ее красе.

– А дети? – продолжала я.

– Они в Крыму в лагере до середины августа.

– Сейчас тоже есть пионерские лагеря? – изумилась я.

– Не пионерские, – принялась втолковывать Маруся, – просто летние лагеря.

– А-а, – протянула я, – ну ладно. А Петя небось примчится через пару дней из своей Украины и сломает нам весь кайф?

– Нет, – качнула головой Маруся, – он там недели две пробудет и оттуда прямо домой, а у меня обратный билет на самолет через десять дней. Так что успею даже встретить его.

– Потрясающе! – не выдержала я. – Как это он отпустил тебя?

Я не сомневалась, что меня он терпеть не может, поэтому искренне удивилась, когда Машка сообщила, что намеревается навестить меня. И не просто навестить, а погостить некоторое время.

– Не знаю. – Машка смущенно улыбнулась. – Сама удивляюсь. Но может, он просто изменился? Все же меняется. Да?

Несомненно. Меняется все. Закон жизни. И Машка не стала исключением из этого правила. Вот только перемены в ней произвели на меня удручающее впечатление. С ней совершенно стало не о чем говорить. Нет, она, конечно, не молчала – щебетала без устали. Видать, соскучилась по разговорам в своих четырех стенах. Но вы бы послушали, о чем она болтала! Петя с его бизнесом, дети с их школой, дача с ее урожаями, свекровь с ее придурью и так далее и тому подобное. «А как ты хотела? – удивитесь вы. – Привычные бытовые разговоры. Нормально. Все об этом болтают, и никто еще от этого не умер». Ну да. А после вы еще добавите, что, мол, вы же не виделись целых семнадцать лет, поэтому Маруся и торопится выложить все свои новости за прошедшие годы. Верно, только есть лишь маленькое уточнение: мне все давно известно, ведь Машка старательно описывала это в письмах.

Нового она ничего не добавила. Я, конечно, слушала ее, кивала, где-то даже поддакивала, но про себя думала: «Все меняется, вот и Машка тоже…»

А потом мне в голову внезапно пришла мысль: может, я просто смотрю картинку не с той точки обзора? Может, изменилась не Машка, а я сама? Маруся же, наоборот, какой была семнадцать лет назад, такой и осталась? Вполне возможно, особенно если вспомнить, как развивались события.

Приехав после учебы в Новосибирск, Машка устроилась экономистом в домоуправление. «Фу, какая скука!» – отреагировала тогда Светка. А вот Петя так не считал. Он вообще на задачу «Куда устроиться» смотрел с совершенно иных позиций. Машка должна была работать рядом с домом, чтобы, когда муж возвращался с работы, она уже ждала его в дверях с улыбкой на устах и борщом на плите.

Впрочем, Машка не успела даже понять, скука там, в домоуправлении, или нет – через год и два месяца после приезда в Новосибирск она родила двойню: мальчика и девочку, – и ее карьера на этом закончилась.

– Повезло Марусе, – заметила тогда Светка, – быстро отстрелялась.

– То есть? – не поняла я.

– Петя, – сказал наш доморощенный психолог-душевед, – относится к той категории мужского населения, кому непременно подавай наследника. Если бы Маруся родила девочку, он заставил бы ее рожать до мальчика.

– Думаешь?

– Не думаю – знаю.

Пока Машка нянчила малышей, в стране вовсю разворачивалась экономическая реформа, в результате которой нормальную работу стало просто невозможно найти. Петечка постановил: сидеть Машке дома, – и она подчинилась, не возразив ни слова. Сам же он развил бурную деятельность на ниве свободного предпринимательства – начал торговать, как и все вокруг, и, как ни странно, у него получалось. А выглядел ведь тюфяк тюфяком.

Да, Петя чувствовал себя прекрасно: мотался в Москву за товаром, менял, перекупал, продавал – в общем, жил. Быт их обрастал дорогостоящими модными вещами, дети подросли, пошли учиться в престижные по новосибирским меркам школы. Жизнь вокруг искрилась и постоянно менялась. Неизменным было одно – Машка сидела дома, погруженная исключительно в семейные заботы.

Петечкина страсть к морализаторству с годами расцвела необычайно пышно. Машке непозволительно было носить короткие юбки, обтягивающие джинсы, экспериментировать с яркой косметикой и высказывать собственные суждения. Муж готов был снисходительно выслушать ее соображения по поводу меню торжественного обеда или методов лечения детей от гриппа, но не более того. Машка не имела права принимать решения, где учиться ее детям, какую одежду ей носить, какие книги читать, как проводить свое свободное время.

В отсутствие мужа – а в командировки уезжал он часто, – ей безоговорочно запрещалось появляться в театре, кино и ресторанах, даже в сопровождении друзей семьи. В первые годы Петечка еще боролся между желанием похвастать образованной женой и инстинктом поборника домостроя. Но борьба была недолгой: домострой победил со счетом 10:0, и Машкины попытки поучиться на курсах английского языка и флордизайна были пресечены яростно и категорично.

В общем, назвать Марусину жизнь яркой было сложновато. Единственным развлечением у Машки оставалась наша переписка. Запретить ее Петя не мог, потому что не знал о ней. Нет, конечно, он догадывался, что Машка обменивается посланиями с внешним миром и что в числе ее корреспондентов наверняка числимся мы со Светкой, но о масштабах процесса он мог лишь догадываться. Машка проявила неожиданную для нее смекалку, велев писать ей «до востребования».

Машкины письма напоминали обычную хронику с места событий: где были, что видели, каковы успехи детей, кто чем болел и так далее. Лишь изредка они оживлялись робкими вкраплениями Марусиных размышлений о жизни. Размышления эти в большинстве своем были невеселыми и в основном состояли из жалоб на Петечку. Машка жаловалась, не делая из этого никаких выводов, а просто тихо поскуливая.

Меня поначалу это безумно раздражало, и в ответных письмах я обрушивалась на нее в резких выражениях, стремясь открыть глаза на ужасающую бессмысленность ее существования и подвигнуть к переменам.

Став старше, я несколько поубавила свою непримиримость, перестав смущать Машкин покой революционными призывами. В своих посланиях старалась щадить ее: меньше рассказывать о своих успехах, больше внушать, что жизнь еще не прожита и что в любой ситуации есть свои прелести, которые следует открывать и пестовать в себе. Да, благодарно отвечала мне Машка, действительно, это дар божий, что в наши смутные времена у нее прочная семья, замечательные дети, достаток и верный муж, который так ревностно блюдет семейные приличия.

«Ну а что еще ему остается делать? – думалось мне. – Он бы, может, и рад тебе изменить, да ни рожей, ни темпераментом не вышел. Хорошо, что хоть в этом Машке повезло. Было бы несправедливо, если бы она совсем ничего не получила от этого брака».

На четвертый день Машкиного пребывания у меня я не выдержала. Не могла больше слушать всю ту муть, которая сыпалась из Маруси. Не буду язвить, решила я, ни намека по поводу Петечки и прочих составляющих ее жизни, но, была не была, все-таки просвещу Марусю относительно того, что творится вокруг. Ничего это не изменит, но мы хотя бы проведем время не за обсуждением самых удачных способов закатки баклажанов. И я перехватила инициативу в разговоре. Машке не оставалось ничего другого, как слушать, потому что, если я начинала говорить, меня уже было не остановить.

А Марьяна оказалась удивительным слушателем. Почему-то раньше я этого не замечала. Или она развила эту способность, уже будучи замужем за Петюником? Мало того, она еще и по ходу дела задавала толковые вопросы. Кивала, реагировала, всем своим видом выражая готовность впитать каждое мое слово, – словом, делала все, что настойчиво советуют в книгах на тему «Как обаять собеседника». И при этом я была полностью уверена, что она ни малейшего представления не имеет о существовании подобных книг, в отличие от моих многочисленных продвинутых знакомых, читающих эти книги пачками, но это нисколько не отражается на их дальнейшей жизни.

Марусе бы в профессию, где главное – выслушивать клиента. Ей бы цены не было. А ведь она вообще не бесталанна. Просто все это было слишком давно.

Но я ничего не сказала ей об этом. Ни к чему. Только покой смущать.

И вот я стояла во Внукове, смотрела ей вслед. Машка шла к выходу на посадку, с трудом неся тяжелую сумку, нагруженную подарками для всей семьи. Вот она повернулась и помахала мне еще раз. И исчезла за стеклянной дверью.

Загрузка...