Вторая любовь

1

Ему предстоял ничем не примечательный полет.

В маленьком аэропорту Аспина вылетающий «лирджет» никто не заметил. Когда у вас частные «птички» в очередь становятся, чтобы сесть, то все быстро привыкают к прилетам и вылетам богатых и знаменитых на их шикарных самолетах. То рок-звезда со своей свитой, спотыкаясь, вывалится из «Челленджера-600» в стимулирующий высокогорный воздух Скалистых гор, то члены европейских королевских фамилий сядут без всякой помпы в «Ситэйшн-III», то мультимиллиардеры шастают туда-сюда на своих громадных «Гольфстримах-IV» и «Фальконах-900Б», а то полный самолет элегантных рыболовов примчится из Вегаса на «Фальконе-200» ради прилетевшего с визитом араба, или звезды кино прибудут из Голливуда или Палм-Спрингс с целой армадой воздушных гигантов — «Хоукер-700», «Фалькон-500», «Лирджет-31», «Ситэйшн-I» или «Гольфстрим-II».

Фредди Кентвелл — далеко не звезда кино и никогда не задиравший носа — не заслужил ни единого взгляда, поднимаясь на борт маленького «Лирджета-35», пасынка среди впечатляющего войска летающего тяжелого металла. Даже план полета, запущенного в компьютер пилотом — из Аспина в Сан-Франциско — не показался достойным внимания.

На самом деле, единственным существенным отличием этого полета явилось то, что предсказанная снежная буря уже началась, все прибывающие рейсы отправлялись на другие аэродромы, и этот «лирджет» оказался последним взлетевшим самолетом. Потом взлетную полосу закрыли. Тугие завитки летящего снега сократили видимость до сотни футов, пряча привычный великолепный вид. Сводки погоды предсказывали от десяти до двенадцати дюймов снега, и служащие аэродрома задраивали люки.

Неукротимый «лирджет» стремительно промчался по взлетной полосе, потом начал медленно взбираться вверх сквозь облака и наконец прорвался через ватную завесу в чистое голубое небо, где ярко сияло солнце, а мир внизу казался сплошной бесконечной массой пушистого белого хлопка.

Со всех точек зрения нормальный взлет.

Фредди Кентвелл отстегнул ремень безопасности, поставил свой ноутбук фирмы IBM перед собой на откидной столик орехового дерева, открыл его и включил. Меняя одну за одной дискетки с ключами, он добрался до массивного файла, посвященного исключительно курортному комплексу «Хейл Иден Айл Ризорт», строившемуся сейчас на острове возле побережья Пуэрто-Рико.

Он вылетел оттуда накануне утром, проведя два суматошных дня на стройке… Два изматывающих дня, подгоняя, проверяя строительство, пытаясь найти способ уменьшить расходы.

Расходы.

Почему-то дело всегда сводилось к расходам. Найти способ срезать углы, чтобы не причинить вреда ничьей безопасности, комфорту или всему плану в целом.

Фредди вздохнул про себя, мысленно перечисляя, чего он добился. Достаточно ценные пустяки, учитывая тот факт, что речь шла о миллиардном проекте с частным финансированием, при отсутствии пайщиков.

Миллиард долларов.

Безумие!

Понятно, почему он остановился на ночь в Аспине. Фредди жаждал воскреснуть после угнетающей жары Карибских островов, давления ответственности за миллиардный проект. Его дело в Аспине помогло ему.

И все остальное только по расписанию, и все сверх сметы… «Господи! О чем мы с Дороти-Энн думали? — задался вопросом Фредди. — Чего нам не хватало? Мы должно быть переоценили себя!»

А пока «Иден Айл Ризорт» маячил впереди подобно кошмару. Они зашли слишком далеко, чтобы остановиться, но до того, чтобы увидеть свет в конце туннеля, оставалось еще очень долго.

Фредди потер глаза, прогоняя усталость, покачал головой, словно пытаясь прочистить мозги. Потом просто так перевел взгляд на поле облаков, простиравшееся за иллюминатором.

Самолет летел прямо на солнце, быстро надвигались сумерки. Скоро облачность рассеется. Кентвелл оглядел небольшой салон, отделанный по высшему классу, начиная от бортовых иллюминаторов с тамбурными шторками из орехового дерева, шестью креслами, блистающими изысканной перчаточной кожей, и кончая широкими откидными столиками, традиционным ковром и приглушенным светом.

Ни о чем не забыли. Самолет был оборудован всеми самыми последними достижениями в области безопасности полетов и навигационными приборами, похожими на произведения искусства.

Удобство, комфорт, роскошь, безопасность.

Фредди бросил взгляд на часы. Пятнадцать часов по времени Скалистых гор. Перелет в 900 миль займет около двух часов, может быть, больше, в зависимости от скорости самолета. Времени достаточно, чтобы отложить часа на полтора неизбежное, а потом побриться второй раз за день и переодеться в официальный костюм. Затем, приземлившись в аэропорту Сан-Франциско, он перейдет в ожидающий его вертолет. Сев на крышу отеля, он как раз вовремя успеет к открытию.

Фредди знал, насколько важно его своевременное появление. «Это именно тот случай, когда я не могу опоздать, — сказал он себе. — Дороти-Энн рассчитывает на меня. Предполагается, что мы вместе должны перерезать ленточку».

Открытие самого нового и самого роскошного отеля в короне империи отелей «Хейл» было спланировано так, чтобы добиться максимальной рекламы. В числе гостей были губернатор штата Калифорния, оба сенатора, конгрессмены, мэр, известные люди из графства Мэрин и четыреста самых богатых и влиятельных жителей побережья залива. И плюс к этому множество журналистов, чтобы осветить событие.

Да, это будет событие.

«Сан-Франциско Палас», расположенный в самом сердце финансового района, занял целый квартал, и перед расходами они не останавливались. Четыре одинаковых горделивых фасада из известняка, архитектурно простых, в греческом стиле, украшали ионические колоннады с пилястрами, за которыми прятались два этажа, отданные под магазины. Из сердцевины этого нескромного основания взметнулись вверх сорок четыре этажа устойчивого к землетрясениям небоскреба, увенчанного чуть отодвинутым назад пентхаусом, окруженным террасами, с личным бассейном и вертолетной площадкой.

Отель «Сан-Франциско Палас» доставил много хлопот. Он задумывался таким образом, чтобы соответствовать критериям, по которым будут оцениваться все последующие гостиницы, сочетая в себе роскошь тихоокеанского побережья с европейским гостеприимством и высочайшим американским комфортом.

Что касается расходов, то этот отель стал самым дорогим из всех когда-либо построенных.

Для его успеха требовалась роскошная церемония открытия. «А успех неизбежен, — подумал Фредди, — потому что именно Дороти-Энн будет ее вести».

Кентвелл снова подумал о жене и вздохнул. Председатель компании «Хейл Инкорпорейтед» и ее главный исполнительный директор — а сердцем компании стала сеть отелей «Хейл», самая мощная частная гостиничная империя в мире, — Дороти-Энн была настоящей проницательной деловой женщиной.

«Ей никогда еще не удавалось хорошо приготовить индейку, — подумалось ему, — да и никогда не удастся».

Ему следовало знать об этом. Он был президентом и вторым исполнительным директором той же компании и к тому же мужем Дороти-Энн и отцом их троих детей.

«Я не могу испортить церемонию открытия. Ставки слишком высоки».

За бортом самолета быстро наступал зимний вечер. До сумерек было рукой подать, солнце, на которое они ориентировались, тонуло в море облаков-барашков. Далеко позади них на востоке на багровеющем небе начали появляться первые звезды.

Моторы самолета ровно гудели. Так высоко над землей, намного выше, чем буран, разбушевавшийся в Скалистых горах. Он и мечтать не мог о более спокойном полете.

А пока быстро убегало время.

Лучше его использовать с пользой.

Но одно дело прежде всего. Дороти-Энн ждет его звонка.

Фредди потянулся за одним из спутниковых телефонов и набрал номер в Сан-Франциско.

В голосе жены слышалась настоящая радость.

— О, дорогой! Я так боялась, что ты не прилетишь. Мне сказали, что аэропорт в Аспине закрыт.

— Ты же меня знаешь, — ответил Фредди, — мне чертовски везет. Я как раз успел.

— Я так рада, любимый, — мягко откликнулась Дороти-Энн. — Этим вечером мы должны быть вместе.

— Так и будет, солнышко. Я просто позвонил, чтобы сказать, что уже лечу к тебе.

— Где ты сейчас?

— Где-то над штатом Колорадо.

— Дорогой, не могу дождаться нашей встречи. Должна признаться, что я до сих пор не понимаю, зачем тебе понадобилось останавливаться в Аспине. Твои объяснения звучали так таинственно! Я просто умираю от желания узнать, что же за всем этим кроется.

Фредди решил, что уже пора отвлечь внимание жены от Аспина, и произнес:

— Как там у тебя дела?

— Ну, ты сам все знаешь. Суматоха, как и ожидалось… Все эти проблемы, возникающие в последнюю минуту. Слава Богу, незначительные. Я на таком взводе, что и не знаю, как бы справилась с большим кризисом, если бы таковой возник.

— А как там наши монстрики? — поинтересовался Фредди. — Ты с ними разговаривала?

Дороти-Энн рассмеялась.

— Если честно, то я только что говорила с ними. Они меня просто оглушили жалобами на то, что их оставили дома одних! Лиз особенно постаралась, чтобы у меня возникло чувство вины. Няня говорит, что им нужен сержант из учебки.

Кентвелл расхохотался.

— Когда будешь снова говорить с няней, скажи, что как только мы вернемся, я устрою солдатам хорошенькую тренировку.

— Ты! — присвистнула Дороти-Энн. — Ты, который так бессовестно их избаловал? Вот это будет денек!

— Если я и балую их, то только потому, что люблю, — от нахлынувших чувств у Фредди сел голос. — И тебя я тоже люблю, дорогая.

И вдруг ему показалось просто необходимым еще раз подчеркнуть это, словно у него не будет больше возможности снова произнести эти слова.

— Я люблю тебя несмотря ни на что, и больше самой жизни. Ты ведь веришь мне, когда я говорю это?

— Дор… Дорогой? — голос Дороти-Энн зазвучал чуть громче. — Что случилось? Что-то… Что-то с самолетом?

— Нет-нет, — заверил ее муж. — С самолетом все в порядке. Что с ним может случиться?

— Я… я не знаю… Просто… в твоем голосе послышалось что-то такое…

— Расслабься. — Фредди откинул голову назад. — Со мной и с самолетом все в порядке. Просто легкая болтанка.

— Фредди?..

— Я слушаю тебя.

— Я тебя тоже люблю. — Жена помолчала. — Возвращайся домой без приключений, хорошо?

— Я ведь всегда так поступаю, разве нет?

— Да, да-да, конечно.

Фредди отключил телефон, повернул голову набок и стал смотреть в иллюминатор.

Возвращайся без приключений…

Голос Дороти-Энн звучал так непривычно тревожно, она казалась такой обеспокоенной.

На него неожиданно нахлынуло мощное ощущение надвигающейся беды, предчувствие опасности, которой он не мог противостоять. Такое чувство возникало у него во время разбушевавшейся грозы, когда в небе сверкали молнии, или когда что-то будило его, а он все не мог догадаться, что же потревожило его сон.

Фредди смотрел в звездную ночь. Самолет стремительно несся сквозь тьму, прозрачную, словно хрусталь, и более глубокую, чем вечный сон, его крылья выбелил платиновый свет луны. Плотная пелена облаков внизу отливала серебром, и Фредди видел, как изящная, искаженная тень самолета скользит по ним. Моторы уверенно гудели.

«Какая глупость с моей стороны, — одернул он себя, — все отлично. Со мной ничего не случится».

Постепенно Кентвелл успокоился. Его сердце замедлило бешеный ритм, и казалось, дурные предчувствия отступили от него.

И тут раздалось громкое крак! и маленький самолетик завалился вправо.

Фредди вцепился в ручки кресла. Ноутбук фирмы IBM рухнул на ковер, и по всему салону полетели упавшие вещи.

Какого черта?

Самолет медленно выпрямился.

У Фредди тряслись руки, когда он нажимал кнопку внутренней связи.

— Что случилось? — его голос звучал хрипло.

— Прошу прощения, мистер Кентвелл, — спокойно ответил пилот, так спокойно, словно он ставил машину в гараж. — Мы шли на автопилоте, когда это произошло, а теперь перешли на ручное управление. И все-таки вам не помешает пристегнуть ремень безопасности.

— Но…

— Просто болтанка, сэр. Беспокоиться не о чем.

Фредди пристегнулся. «Просто болтанка, — повторил он про себя. — Не о чем беспокоиться…».

И тут это произошло снова. Еще одно крак! но на этот раз громче, чем в первый. Самолет снова завалился, теперь уже влево. И вместо того, чтобы выпрямиться, он продолжал снова и снова закручивать спираль, словно подчиняясь дьявольской пляске.

Сердце колотилось у Фредди в горле. Он не мог понять, что же пошло не так. Машина всегда была в отличном состоянии. Механики регулярно ее осматривали. На «лирджет» не жалели денег.

И тут вдруг он осознал наступившую тишину… внезапную, ужасную тишину.

Двигатели не работали, и без их помощи самолет теперь не стремился вперед, а свободно падал, несясь сквозь ночь, посвистывая, как завывает падающая бомба. Все время вниз, вниз, вниз, и Фредди понял, что это его последний полет. И он не смог сдержать подступивший к горлу крик.

2

Дороти-Энн в одиночестве стояла на крыше. Здесь наверху, сорока тремя этажами выше улицы, резкий ветер хлестал ее, и несмотря на кашемировую шаль, окутывающую молодую женщину, холод пронизывал ее до костей.

Прошло много времени с того момента, когда туман, принесенный тихоокеанским ветром, укрыл Золотые ворота. Опустилась ночь. Алькатрас, Тибурон, Сосалито, даже великолепный мост-щеголь, повисший над бухтой, все эти огни приглушило непроницаемое серое покрывало, сквозь которое печально доносились гудки, словно моряки с затонувших кораблей взывали к людям из полных призраков глубин.

Вдали, над перилами, опоясывающими террасу, появлялись и исчезали окна небоскребов финансового квартала, будто проглядывая сквозь медленно движущиеся шторы. Здесь ей не составляло труда представить себя плывущей в призрачной гондоле, что скользит в воздухе над мрачно освещенным покинутым жителями огромным городом. Этот образ поражал красотой и пугал, словно оперные декорации, которые вдруг вспомнились ей после прошедшего И наполовину забытого сна, но это не волновало Дороти-Энн. Это ее здание, ее собственное. Благодаря ему она оставила еще один след в небе города, а ее опоясывающая весь земной шар империя поднялась еще на одну ступень.

Подобно привидению она скользнула к южной стороне террасы, мимо освещенных скользящих дверей пентхауса. Туман клубился вокруг нее, воздушные змеи прикасались к ней и тут же превращались в ничто, стоило только притронуться к ним.

Дороти-Энн немного постояла там, глядя на юг, в направлении аэропорта, как будто одним усилием воли могла вызвать из мглы вертолет Фредди и аккуратно посадить его на крышу небоскреба.

Странно, но подобному вечеру удается причудливым образом очаровать даже непривычного к мечтаниям среди дня реалиста. Стоя здесь, под острыми ударами влажного ледяного ветра, Дороти-Энн могла бы поклясться, что это колдовство придумано исключительно ради ее удовольствия.

Глупая мысль, но в такой неземной обстановке ничто не казалось невозможным и ни один каприз — чересчур сумасбродным. Даже женщине, обеими ногами твердо стоящей на земле. А таковой и была Дороти-Энн, что могли бы подтвердить множество ее знакомых и несколько близких друзей. Она практична и убийственно резка.

И к тому же потрясающая красавица.

Дороти-Энн Кентвелл исполнился тридцать один год. Пшенично-золотые волосы она убрала во французский пучок ради торжественного открытия. Сияющие, словно драгоценные камни, глаза цвета морской волны, по-настоящему красивые губы, упрямый подбородок и профиль, словно сошедший с камеи. Ростом в пять футов и десять дюймов[1], стройная — никто не назвал бы ее чувственной, она обладала тонкой талией и длиннющими ногами.

Но молодая женщина являлась обладательницей не только хорошенького личика.

Дороти-Энн унаследовала империю и даже расширила ее. На самом деле, согласно журналу «Форбс», Дороти-Энн Кентвелл являлась самой богатой женщиной Америки. Так объявили всему свету.

Все эти разговоры о деньгах Дороти-Энн никогда не беспокоили. Подобно горе Эверест, они просто были здесь. Для нее этот бизнес ничем не отличался от всех прочих, и она трудилась изо всех сил, чтобы провести свой корабль по предательскому океану финансов. Тот факт, что компания «Хейл» включает в себя отели, курорты, круизные теплоходы, жилые комплексы, индустрию обслуживания и капиталовложения в сотне иностранных государств, а также мысль о том, что она теперь «стоит» 7,8 миллиардов долларов, просто не приходили ей в голову.

Как раз наоборот. Миссис Кентвелл считала себя деловой женщиной, несущей ответственность за жизнь десятков тысяч служащих, и временным попечителем имущества, принадлежащего ее детям по праву рождения. Так как Дороти-Энн унаследовала от своей прабабушки отчетливое представление о подлинных ценностях и кроме того была преданной женой и матерью.

Если надо было выбирать, семья всегда шла на первом месте.

Вот почему она делала все возможное и невозможное, чтобы не попадаться на глаза общественному мнению, и почему до сегодняшнего дня Дороти-Энн никогда не соглашалась дать даже самого маленького интервью.

Это происходило не от ее застенчивости. Охраняя свою личную жизнь, она была движима исключительно глубоким материнским инстинктом и твердой уверенностью, что семейные дела лучше всего держать подальше от рекламы.

Ее первостепенной заботой стало желание защитить своих детей от немытой публики. А то, что она добилась этого ценой своей собственной светской жизни, казалось достаточно скромной платой.

Дороти-Энн ни разу не пожалела об этом.

Но сегодня вечером все изменится. Она вздохнула. Сегодня вечером, сегодня вечером. Сегодня вечером она сделает первое исключение из правила. И все благодаря умению Фредди убеждать.

— Нам необходимо устроить роскошное открытие, — спорил он с женой. — Этот отель обошелся в триста пятьдесят миллионов — двадцатую часть всех наших денег. Если мы не начнем их снова собирать, то окажемся по горло в дерьме. Нам необходима реклама, и кроме того мы снимем все запреты…

Дороти-Энн попыталась разубедить его.

— Ты же знаешь, дорогая, что мы превысили свои возможности, — мягко сказал Фредди. — В настоящий момент наши доходы по всему миру едва покрывают наши долги.

Разумеется, он воздержался от того, чтобы точно назвать причины. Этого и не требовалось. Не в обычаях Фредди указывать пальцем. Да и никакой необходимости в этом не было.

Дороти-Энн знала, кого следует винить.

«Меня, — подумала она. — Я отмела его возражения по этому проекту и притворилась глухой, когда он советовал мне не расширять дело. Я должна была принять решение, и я это сделала».

Итак… она подошла к самому краю быстро, слишком быстро, как оказалось, расширяя свое дело на возникающих рынках, в основном в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе. Это стоило денег, но с ее точки зрения подобная афера выглядела оправданной. Теперь существовал новый мировой порядок. Опередить соперников, только это и имело смысл.

Тем не менее Дороти-Энн не смогла предвидеть политической неразберихи, спровоцировавшей образование «горячих точек» по всему миру, и теперь страдало финансовое положение компании.

Мы превысили свои возможности…

Господи, как же ей ненавистны эти слова! Если бы только она обратила внимание на совет Фредди!

«Но я этого не сделала, и нечего плакать над пролитым молоком. Что сделано, то сделано… И ничего не исправишь».

Дороти-Энн не привыкла к тому, чтобы ее загоняли в угол. Это оказалось абсолютно новым ощущением, и черт ее побери, если ей это нравилось.

Лицо Дороти-Энн резко напряглось. Взгляд аквамариновых глаз на нежном лице без морщин стал жестким, суровым, решительным от упрямого желания снять проблему. Он явно вступил в противоречие с ее врожденной женственностью. Ее красота была делом случая, результатом необыкновенной игры генов. Ее понимание бизнеса могло быть отнесено на счет ее прабабушки. Но ее твердость перед лицом противника была ее собственной.

Дороти-Энн глубоко вздохнула, ее ноздри расширились.

Превысили свои возможности!

Несколько недель назад появилась еще одна «горячая точка», на этот раз в Латинской Америке. Фредди отправился туда на разведку, и Дороти-Энн с ума сходила от беспокойства за его безопасность, судьбу красивого отеля на побережье и жизнь персонала гостиницы. В ее памяти еще не стерлись воспоминания о войне в Персидском заливе, и они навсегда останутся с ней с того самого момента, как она обошла почерневший от пламени некогда гордый отель «Кувейт-Сити Хейл», который можно было полностью списать со счета благодаря господину Саддаму Хусейну. Но что хуже всего, так это оставшиеся без работы люди, вырезанные служащие, вдовы убитых кормильцев семьи, умоляющие ее о помощи.

Именно тогда Дороти-Энн учредила «Фонд Хейл», предназначенный для помощи служащим и их семьям в моменты кризисов.

Когда Фредди вернулся из Латинской Америки, они сели и завели тот самый разговор.

— Мы превысили наши возможности, дорогая.

Превысили возможности. Фредди впервые употребил эти слова в отношении компании «Хейл».

— Хорошо, — спокойно ответила Дороти-Энн, вскидывая голову. — И что, по-твоему, нам следует делать?

— Единственное, что мы можем сделать, это повторить путь каждой крупной корпорации. Сократиться. Снизить расходы. Затянуть пояса. Прекратить невыгодные операции. Уволить несколько тысяч…

— Увольнения! — Дороти-Энн пришла в ужас.

— Да, — подтвердил он. — Если мы все это проделаем, то я не вижу причин, почему бы нам не пережить этот кризис.

— А если мы не станем предпринимать ничего столь ужасного? — голос Дороти-Энн упал почти до шепота.

— Тогда у нас остается одна альтернатива — получить наличные, выбросив акции на рынок.

— Ты, должно быть, шутишь! — жену шокировало это предложение.

— Если бы.

— Фредди! Ты же знаешь, я не могу позволить, чтобы такое случилось! — Дороти-Энн развела руками в воздухе, словно открывая окно. — Это частная компания. Так было всегда и так будет, во всяком случае пока мое слово что-то значит!

— Есть кое-что еще, — мягко добавил Фредди.

Еще?

Дороти-Энн откинулась на спинку своего кресла и озабоченно потерла лоб большим и указательным пальцами.

— Ладно. Добивай меня.

Его губы сурово напряглись.

— На обратном пути я остановился на «Иден Айл Ризорт». Просто хотел посмотреть, как там идут дела.

Рука Дороти-Энн легла на колено. Она озабоченно посмотрела на мужа.

— И что?

Фредди тяжело вздохнул.

— Выглядит все неважно. Мы отстаем от графика. И хуже всего, что это высасывает из нас последние крохи.

Она кивнула.

— Мы с самого начала знали, что это обойдется в кругленькую сумму.

— Понимаю. Но мы потерпели много убытков, и страховка их не покроет.

Дороти-Энн смотрела на него во все глаза.

— Фредди? Что ты пытаешься мне сказать?

Он помолчал минуту.

— По-моему, нам следует прекратить работы на «Иден Айл», во всяком случае, в настоящее время.

— Ты с ума сошел! — задохнулась Дороти-Энн. — Фредди! Мы не можем остановиться сейчас! Когда мы уже вложили в него двести пятьдесят миллионов долларов!

— Ты кое о чем забываешь, — натянуто сказал Фредди. — Чтобы все закончить, понадобится еще три четверти миллиарда. Как минимум.

Дороти-Энн взглянула вниз на руки. Пальцы дрожали, тогда она обхватила колено.

— Я не могу себе представить — как это остановить стройку на полпути, — спокойно произнесла она. — Кроме того, «Иден Айл» всегда был твоим любимым проектом!

— И ты мне говоришь об этом, — он улыбнулся. — «Дорогостоящий каприз Фредди», вот как его следовало бы назвать!

— Не слишком ли ты суров к себе? Или ты уже забыл? Мы делаем дело вместе.

Кентвелл горько рассмеялся.

— Ага, благодаря мне! Если бы я так за него не уцепился…

— Прекрати, — твердо прервала его Дороти-Энн. — Меня так же заразил этот проект, как и тебя. Да и если на то пошло, я все еще не потеряла к нему интереса.

— Я предлагаю прекратить тратить деньги, выбраться оттуда и списать его.

Дороти-Энн вздернула подбородок.

— Нет. Я так легко не сдамся.

— А чем же мы будем расплачиваться, скажи на милость?

— Ну в самом деле, Фредди! — она рассмеялась по-настоящему. — Когда ты научишься? У меня денег больше, чем я могу потратить!

— Нет, ты не должна этого делать. — Фредди слегка покачал головой. — Они тебе понадобятся как страховка. Что, если произойдет еще одна трагедия или прилив наличных от компании прекратится? — Он смотрел ей прямо в глаза. — Что тогда?

— Если тебе так больше нравится, мы займем необходимую сумму. В банке.

— Ты хочешь сказать, что нам следует одолжить семьсот пятьдесят миллионов?

Она пожала плечами.

— А почему нет? Разве у нас есть выбор?

Фредди вздохнул:

— Тебе решать.

— И я решила. Есть что-то еще?

— Честно говоря, да. Но тебе это тоже не понравится.

— Ну и что? Просто скажи. В конце концов, таким образом мы уберем это с дороги.

Мужу было явно не по себе.

— Речь идет о торжественном открытии «Сан-Франциско Паласа».

— И?

Он глубоко вздохнул.

— Учитывая все понесенные нами потери, — заговорил он сквозь зубы, — настало время снять все ограничения.

Дороти-Энн нахмурилась.

— Я не уверена, что вполне понимаю тебя. Дорогой, тебе следует пояснить свою мысль.

— Ладно. — Фредди колебался. — Если бы ты стала почаще появляться на людях, это бы пошло нам на пользу.

— Чаще появляться? — повторила жена. Уголки ее губ опустились еще больше. — Что, черт побери, это должно означать?

— Только то, что начиная с открытия «Сан-Франциско Палас», ты бы оказала нам огромную помощь, если бы занялась немного рекламой. Что-то вроде… демонстрации лица компании? Показ ее человеческой стороны?

Дороти-Энн уставилась на него.

— Реклама? — ее шепот звучал холодно. — Ты хочешь, чтобы я занялась рекламой?

Фредди кивнул.

— Я потратила годы, стараясь оставаться невидимой для публики. — Аквамариновые глаза Дороти-Энн приобрели серо-голубой оттенок стали. — А теперь вдруг предполагается, что я должна показаться?

— Да, это бы помогло, — просто ответил Кентвелл.

Впервые за всю свою взрослую жизнь наследница Хейлов почувствовала себя беспомощной и брошенной на произвол судьбы, словно незримые силы вырвали из рук нить ее жизни и теперь манипулировали ею. Ее голос задрожал.

— О Господи, Фредди!

— Я знал, что тебе это не понравится, — мягко проговорил он, вздыхая. — Но у тебя нет выбора, милая. Речь идет о выживании.

«Вот и покончено с моими правилами никогда не появляться на публике и не давать интервью», — с горькой иронией подумала Дороти-Энн.

Все, что кипело вне ее семьи, прорвало столь тщательно возведенные ею шлюзы… Акул пригласили полакомиться.

Она вздохнула. Либо выйти к публике, либо поставить под угрозу наследство прабабушки и лишить детей денег.

«Как бы поступила прабабушка? — задала себе вопрос молодая женщина, хотя уже знала ответ. — Она бы выбрала наименьшее из двух зол и пошла бы на все. И я поступлю так же».

Дороти-Энн сделала глубокий вдох.

— Хорошо, Фредди. Если мне необходимо танцевать с дьяволом, быть посему, — произнесла она смиренно.

И сейчас на крыше «Сан-Франциско Палас» Дороти-Энн стояла несокрушимая, как скала, ее глаза блуждали по затянутому туманом небу. Она прислушивалась, тщетно пытаясь уловить шум вертолета. Ветер набросился на нее, заставляя все время перемещаться в клочьях тумана, чарующие огни окружающих зданий то сверкали, то меркли, словно накрываемые волнами никогда не кончающихся мощных приливов и отливов в постановке какого-то космического театра.

Что же задерживает Фредди? Туман? Неужели он слишком густой для вертолета? Может быть, его привезут из аэропорта на лимузине?

Господи, это ожидание просто невыносимо! Как ей хотелось ощутить уютные объятия Фредди и его силу! Никогда еще Дороти-Энн так не нуждалась в них. Да еще и сюрприз, который она ему приготовила.

Молодая женщина не могла дождаться того момента, когда увидит выражение его лица:

— Я беременна, дорогой. Я ношу нашего четвертого ребенка, — скажет она ему.

О, как бы ей хотелось, чтобы муж поспешил! Почему его все еще нет? Уже становится поздно. Если он не появится в ближайшее время, ей придется спуститься вниз и в одиночку встретиться с жаждущей толпой.

За ее спиной распахнулись широкие зеркальные двери, и длинные до полу белые шторы скользнули в ночь подобно привидениям.

— Эй, детка! — раздалось хриплое контральто, и Венеция Флуд, отодвинув занавески, вышла на террасу. — Ты дождешься своей смерти, если не вернешься в дом!

Дороти-Энн улыбнулась ей.

— Как ты думаешь, зачем я в это завернулась?

— Это! — Венеция хмыкнула, безутешно качая головой. — Ты ведь знаешь, что по слухам сказал Марк Твен?

Дороти-Энн засмеялась.

— Кто же этого не знает: «Самая холодная зима в моей жизни — это лето, проведенное в Сан-Франциско».

— Если бы спросили меня, я бы сказала, что он прав, — заметила Венеция. — Но не только лето. То же самое и с зимой, и с весной, и с осенью. Это все влажность. Холод пронизывает просто до костей.

Венеция Флуд работала вице-президентом по связям с общественностью в компании «Хейл». Высокая и красивая негритянка говорила с чистейшим акцентом штата Алабама.

Ее рост достигал шести футов, а кожа сияла цветом чистейшего меда. Раскосые глаза хищника, резко очерченные высокие скулы и густая копна длинных, распрямленных черных волос. И к тому же гордая, царственная манера держаться, которая встречается только у детей Африки или на показах мод.

Венеции исполнилось тридцать восемь, и она была лучшей подругой и доверенным лицом Дороти-Энн. Будучи топ-моделью, мисс Флуд рассталась с подиумом, когда еще была лучше всех, мудро решив, что в деловом мире ее ждет более долгое будущее, чем в индустрии красоты, использующей молодость.

Став теперь исполнительным директором, Венеция все еще сохранила страсть к одежде — одеяниям, создающим образ, а только такие она и носила, и в частности творения Иси Мияки, ее любимого модельера Его туника из шелка цвета устриц, надетая ею в этот вечер, казалась произведением искусства с архитектурной чистотой линий, и почти монашеской из-за предельной простоты.

— Мне кажется, я знаю, что ты здесь делаешь. — Венеция покосилась на Дороти-Энн. — Разве тебе никто никогда не говорил? Если смотришь на чайник, он никогда не закипит.

— Тебе легко советовать. — Беспокойный взгляд Дороти-Энн все еще всматривался в клубящийся туман.

— Прекрати волноваться, — возразила подруга. — Фредди появится тогда, когда появится. Но я должна попросить тебя поскорее спуститься вниз. Дереку только и удается, что удерживать диких зверей на привязи.

Дерек Флитвуд, председатель корпорации «Отели Хейл», являлся третьим исполнительным директором компании «Хейл», после Дороти-Энн и Фредди.

— Засуетились не только аборигены, пресса тоже начинает оч-чень нервничать, — зловеще добавила Венеция. — А это делает нам оч-чень плохую рекламу.

— Но я не могу спуститься одна, без Фредди! — запротестовала Дороти-Энн.

— Ты можешь, должна и сделаешь это, — твердо заявила ей подруга, обхватывая Дороти-Энн за плечи и утягивая ее внутрь. — С этим туманом одному Господу ведомо, когда появится твой муж.

Венеция захлопнула за собой дверь, театрально передернула плечами, отпустила Дороти-Энн и рухнула в ближайшее кресло.

— А теперь, дай-ка я взгляну, как ты выглядишь.

Венеция оглядела Дороти-Энн с ног до головы быстрым профессиональным взглядом. Потом пальцы с красными ногтями взлетели, подхватили что-то здесь, что-то пригладили там на черном кашемировом платье, ниспадающем на пол, с круглым вырезом, облегающими рукавами три четверти и шлейфом.

Наконец бывшая манекенщица отступила и еще раз критически оглядела Дороти-Энн.

— Когда ты так укладываешь волосы, то становишься похожа на Грейс Келли[2] в ранних ее фильмах. — Последовал одобрительный кивок. — И мне просто нра-а-авится, как тебя преображает это платье. Девочка! Разве я тебе не сказала, что «Comme des garçons» находится прямо на твоей аллее?

— Я все время боюсь наступить на подол, — с раздражением отозвалась Дороти-Энн. Она взяла пальцами юбку с двух сторон, приподняла ее и посмотрела на себя. — Или, что еще хуже, это сделает кто-нибудь другой!

— Батюшки! — Венеция резко взмахнула щедро увешанным браслетами гибким запястьем. — Доверься мне. Оно выглядит великолепно — особенно, когда струится вокруг тебя. И я рада, что ты послушалась моего совета и надела все украшения из черного оникса с бриллиантами. — Негритянка помолчала. — Ну? Готова спуститься вниз и показать им, что такое на самом деле убийственный наряд?

— А как же моя речь?! Фредди должен был принести ее.

Венеция успокаивающе помахала рукой.

— Обо всем уже позаботились. Фредди передал мне ее по факсу из Аспина. Одну копию я положила на пюпитр там внизу, а вторую — в твою сумочку. Просто на всякий случай. Все, что от тебя требуется, это спуститься вниз, подождать, пока тебя представят и прочитать текст. — Она ободряюще улыбнулась. — Звучит не слишком сложно, верно?

— А перерезание ленточки?

— Дерек передаст тебе пару гигантских золоченых ножниц. Я знаю, что вы с Фредди собирались перерезать ленточку вместе, но раз его нет, поймай взгляд губернатора. Попроси его оказать тебе честь и помочь. Это точно попадет на первую полосу!

Дороти-Энн вздрогнула.

— Я… Я не уверена, что готова ко всему этому.

— Разумеется, готова. Теперь бери-ка эту безумно дорогую сумочку от Джудит Лейбер, а то это сделаю я, и ты ее больше никогда не увидишь! Ах, да, чуть не забыла. Еще одно. — Венеция взяла собственную сумку и достала пару очков в тонкой черной оправе. Она протянула их Дороти-Энн.

Та нахмурилась.

— Это еще что такое?

— Что это? Ты испытываешь мое терпение. Честное слово. Как ты думаешь, на что это похоже?

— Венеция! Ты же знаешь, что мне не нужны очки.

Подруга улыбнулась.

— Об этом знаешь ты, об этом знаю я, но они этого не знают. — Она отогнула дужки и опытной рукой надела очки на Дороти-Энн.

Та огляделась и насупилась. Поднесла руку к глазам и нахмурилась еще больше.

— Они ничего не меняют!

— Да нет, деточка, меняют. Это всего-навсего простые стекла в оправе, но… — Венеция взяла ее под руку и заставила повернуться к большому зеркалу. — Видишь?

Дороти-Энн уставилась на свое отражение. Повернула голову в одну сторону, в другую.

— Я не могу в это поверить! — в ее голосе слышались нотки удивления.

Венеция усмехнулась.

— Очки — последний штрих, тебе не кажется? Ты не выглядишь ни на один день старше и остаешься по-прежнему красивой, но они придают тебе своего рода… солидность. Эдакий серьезный вид. Поверь мне, мужчины станут больше тебя уважать, а женщины не ощутят особой угрозы с твоей стороны. А теперь, давай отправимся вниз и покончим с этой церемонией, хорошо? Ты же меня знаешь. Я не могу дождаться того момента, когда мы спустимся вниз и устроим им!

3

Это была не просто церемония открытия, а целое событие. Мраморные стены и отделанный позолотой холл украшали розовато-белые розы. Безупречные цветы красовались повсюду. Буйно теснились в гигантских садовых вазонах. Гирлянды по спирали увивали мраморные колонны, соединяющиеся в арки — напоминание об Алеппо. Гроздьями свешивались с огромных хрустальных четырехрожковых люстр. И словно гигантские флаги, цветы закрывали стены, окружали дверные проемы, балюстраду главной лестницы и перила антресолей.

На каждом квадратном дюйме стояли официально одетые господа и дамы. Ничего подобного никто раньше в Сан-Франциско не видел. Вестибюль отеля представлял собой оранжерею из роз, нарядов и редких драгоценностей.

Лестницу отгородили канатом, а пюпитр с микрофоном установили на третьей ступеньке снизу.

У подножия лестницы собрались все силы «четвертой власти» — телерепортеры, группы с телевидения и даже фотографы. Наверху, на антресолях, толпилась и толкалась пишущая братия.

Когда Дороти-Энн и Венеция вышли из частного лифта, Дерек Флитвуд поджидал их наверху лестницы. Если его и удивили очки на носу Дороти-Энн, то он этого не показал. Третий исполнительный директор жестом указал на битком набитый вестибюль:

— Что вы скажете об этом сборище?

В первое мгновение Дороти-Энн могла только смотреть. «Сборище» оказалось удивительно точным словцом.

«Венеция права. Если мы быстро не перережем ленточку, они разнесут танцевальный зал».

— Идем? — Дерек взял ее под руку, и они вместе пошли вниз по широким ступеням. В Дереке было шесть футов роста, его густые черные волосы серебрились на висках, а кобальтово-синие глаза украшали волевое лицо с красивым загаром.

Гул гостей, напоминающий гудение улья, начал успокаиваться, перерастая в спокойное жужжание. Дороти-Энн вдруг осознала, что к ней подняты в ожидании лица, на нее смотрят темные линзы гудящих телекамер. Ее пальцы сжали руку Дерека, и она поняла, что передвигается с трудом.

Флитвуд искоса глянул на нее и улыбнулся:

— Расслабься.

— Поверь мне, я пытаюсь, — произнесла она краешком губ.

— Помни одно. Убить тебя они могут, но никогда не съедят. Верно?

Дороти-Энн рассмеялась. Он прав. Что может случиться такого ужасного? Она подняла на него глаза.

— Спасибо, Дерек.

— За что? — улыбнулся он.

— За то, что помогаешь мне пройти через это, когда рядом нет Фредди. За то, что придаешь мне уверенность в себе.

— Всегда рад услужить красивой даме. — Флитвуд отпустил ее руку. — Подожди здесь, пока я тебя представлю. Хорошо?

Дороти-Энн кивнула.

— Ты отлично справишься, верь мне, — сказал Дерек.

С этими словами он быстро преодолел последние ступени, его руки удобно легли на пюпитр. Флитвуд оглядел зал, как-будто искал кого-то.

Теперь все внимание толпы сосредоточилось на нем. Все успокоились, и из-за полного отсутствия звуков тишина казалась еще более ощутимой, чем предыдущий шум.

Он выждал, а потом просиял своей улыбкой в 250 ватт.

— Эй, — произнес Дерек в микрофон. — Спасибо за аплодисменты. А кого вы ждали? Фрэнка Синатру?

Шутку оценили смехом, и лед был сломан.

— А теперь серьезно. Дамы и господа, прежде всего позвольте мне поблагодарить вас от имени всех сотрудников компании «Отели Хейл» за то, что вы пришли на нашу церемонию открытия. К сожалению, оратор, который должен был представить вам миссис Дороти-Энн Хейл Кентвелл, еще не прибыл. Его задержали то ли снежная буря в Скалистых горах, то ли местный туман. А может быть, он заглянул сюда, огляделся и решил, что общество Сан-Франциско чуть-чуть слишком шикарно!

Одобрительный смех прозвучал громче, на этот раз в сопровождении россыпи аплодисментов.

«Бог мой! Дерек ведет себя абсолютно естественно. У него так все просто выходит. Они уже едят у него с руки!»

— …И теперь, я обладаю привилегией представить вам женщину, вынесшую на своих плечах всю ответственность за возведение этого прекрасного отеля мирового класса. Дамы и господа, пожалуйста, помогите мне приветствовать миссис Дороти-Энн Хейл Кентвелл!

Когда Флитвуд отступил в сторону и жестом указал на Дороти-Энн, по залу прокатилась волна аплодисментов.

Она подобрала подол и медленно сошла по ступеням. Только когда женщина встала за пюпитр и обвела взглядом собравшихся гостей, аплодисменты стихли.

Дороти-Энн обвела рукой зал, ее голос звучал сильно и ровно.

— Что я вижу? Парад роз?

Раздались аплодисменты, отозвавшиеся шумным эхом. Она улыбалась, пока не восстановилась тишина.

— Дамы и господа, я постараюсь говорить коротко и только о приятном, так как на вашем месте я бы желала от всей души, чтобы оратор, черт бы его взял, поторопился и можно было отправиться вниз на прием.

Ее слова встретили смехом и еще более шумными аплодисментами.

— Во-первых, позвольте мне поблагодарить вас всех и каждого в отдельности за то, что вы пришли и помогли сделать этот вечер памятным. Как вы, вероятно, знаете, многие годы гостиницы на далеком Востоке, простите меня, если я не назову соперников, пытались установить стандарты, по которым судят о всех других отелях. Что ж, меня это настолько рассердило, что я решила построить «Сан-Франциско Палас», чтобы показать этим восточникам кое-что. В особенности то, что американские отели — и отель в Сан-Франциско, в частности — всегда есть и всегда будут НОМЕРОМ ПЕРВЫМ!

— Слушайте, слушайте! — воскликнул кто-то.

— Благодарю. — Дороти-Энн улыбнулась в сторону голоса.

— Это выглядит как соревнование компаний, — выкрикнул какой-то журналист. — Значит ли это, что вы на кого-то намекаете?

Дороти-Энн подняла обе руки ладонями к публике.

— Прошу вас. Я работаю обеими руками, чтобы американская гостиничная индустрия вернулась на то место, которое ей принадлежит — на место лидера. То, что вы слышите, быстро облетит Тихий океан! — Ей снова пришлось пережидать, пока не успокоятся волны одобрительных аплодисментов. — Итак, willkommen, bienvenue[3], добро пожаловать. Сегодня вы гости «Сан-Франциско Палас». Только прошу вас помнить, что выпивку и вождение нельзя смешивать. Наверху каждого из вас ждут апартаменты. Просто покажите ваше приглашение консьержу, вам дадут магнитную карту-ключ, и вы проведете здесь ночь в качестве моих гостей. Это включает в себя и обслуживание номеров. Что касается развлечений, то людей консервативных ждут танцы в бальном зале. Для молодых — и для молодых душой в том числе — рок-группы будут играть внизу, в клубе «Пещера». А те, кого одолела ностальгия, могут всю ночь напролет отплясывать в баре «Кадиллак» твист и рок-энд-ролл в стиле пятидесятых. Буфетные столы вы найдете повсюду. Так что, прошу вас — ешьте, пейте, веселитесь и наслаждайтесь жизнью. Благодарю вас, леди и джентльмены.

Рядом с ней вырос Дерек с парой огромных золотых ножниц в руках.

Дороти-Энн снова нагнулась к микрофону:

— А теперь, если господин губернатор будет настолько добр и поможет мне перерезать ленточку…

Губернатор Рэндл обрадовался случаю сфотографироваться. Это был широкий, тяжелый мужчина, с копной белых волос и цветущим видом, скорее похожий на быка, чем толстый.

Двери в бальный зал в стиле Регентства стремительно распахнулись. И только в этот момент Дороти-Энн сообразила, что ей даже в голову не пришло заглянуть в написанную заранее речь. Она про нее забыла и произнесла собственную.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Неужели не будет конца чудесам?»

Губернатор повел ее в бальный зал, и пары толпой последовали за ними, выстраиваясь вдоль павлинье-синих стен с резными деревянными позолоченными панелями, заботливо оставляя свободным место для танцев. На помосте один из оркестров из общества Питера Дачина заиграл «Сентиментальное путешествие».

— Не знаю, как и благодарить вас, господин губернатор, — негромко сказала Рэндлу Дороти-Энн.

— О, я знаю способ, — улыбнулся тот.

Глаза женщины озорно блеснули.

— Вы хотите сказать… я могу оказать финансовую помощь вашей избирательной кампании?

Губернатор от души расхохотался утробным смехом, идущим из глубин тела.

— Честно говоря, я подумывал о чем-то менее дорогостоящем, — вымолвил он.

— И что же это такое?

— Подарите мне первый танец.

Дороти-Энн просияла улыбкой.

— Это доставит мне удовольствие.

Губернатор все еще хихикал, ведя ее на танцевальную площадку. Покачивая головой, он прыскал от смеха и бормотал себе под нос:

— Финансировать избирательную кампанию!

Под жужжание телекамер Рэндл обнял партнершу, и они начали танцевать, двигаясь мягко, как хорошо смазанные механизмы в такт музыке. Постепенно вокруг них становилось все больше танцующих, пока весь зал не превратился в танцующее море, и великолепные пары закружились под хрустальными люстрами.

Дороти-Энн могла полностью довериться партнеру. Крупный мужчина или нет, но он скользил очень легко. Губернатор явно много практиковался, пока собирал пожертвования в фонды.

Песня кончилась, и они остановились. Рядом с ними раздался мужской голос:

— Итак, господин губернатор? Вы собираетесь поделиться вашим богатством или планируете проявить эгоизм и не позволите никому отнять у вас эту юную красавицу?

Они обернулись, и Дороти-Энн оказалась лицом к лицу с необыкновенно красивым мужчиной. Обаяние, сексуальность, харизма и к тому же явная уверенность в себе, происходящая из сознания, что мир — устричная раковина в твоих руках.

Все в нем соответствовало высшим калифорнийским стандартам. Рост — шесть футов два дюйма. Внешняя подтянутость — признак настоящего атлета. Лицо звезды экрана — голодное молодое лицо, глаза цвета лазурита, выбеленные солнцем волосы, сильная челюсть и потрясающие зубы.

У Ханта Уинслоу было все это. И с лихвой.

Рэндл вздохнул.

— Уинслоу, — прорычал он, — неужели у вас нет никакого уважения к старшим? Вы ясно дали понять, что метите на мое место. А теперь вы еще и отбираете у меня партнершу.

Дороти-Энн и мужчина обменялись улыбками.

— Миссис Кентвелл, я не хотел быть невежливым. Позвольте представить вам моего политического соперника и крайне противного человека — мистера Хантингтона Неверленда Уинслоу-третьего.

Дороти-Энн протянула руку, и Уинслоу пожал ее.

— Хант, — произнес он, ослепляя ее улыбкой. — Я отзываюсь на старого простого Ханта.

— Простой, как же! — выпалил губернатор Рэндл. — Поосторожней с Хантом, миссис Кентвелл. Это наш местный сердцеед.

Дороти-Энн рассмеялась:

— За меня можете не беспокоиться, господин губернатор. Я счастливая, замужняя женщина.

— Рад это слышать. Кстати, вы и мне напомнили об этом. Мне лучше вернуться к той даме, с которой я пришел. — Он вежливо поклонился. — Миссис Кентвелл, благодарю за доставленное удовольствие.

— Благодарю вас, — отозвалась она. Дороти-Энн посмотрела вслед губернатору. Потом повернулась к Ханту. — Итак? Вы и в самом деле сердцеед, как об этом говорит губернатор?

Ее собеседник рассмеялся.

— Вы не должны верить всему, что слышите, миссис Кентвелл.

— Друзья называют меня Дороти-Энн.

— Тогда я с удовольствием примкну к ним, Дороти-Энн.

— Вы его соперник? — поинтересовалась она.

— Вы имеете в виду старину Рэнди Рэндла?

— Вы его так называете? На самом деле?

Прежде чем он смог ответить, оркестр заиграл «Я оставил свое сердце в Сан-Франциско».

— Не потанцевать ли нам? — предложил Хант, обнимая Дороти-Энн за талию, и она ощутила безотчетную дрожь, пробежавшую по ее телу, почувствовала, какая сила скрывается под его одеждой.

«Губернатор прав. Хант опасный человек. Слишком сексуален ради своего блага… или моего».

— Итак, вы сделаете это? — спросил Уинслоу, когда они танцевали щека к щеке.

Дороти-Энн подняла на него глаза.

— Что я сделаю, мистер Уинслоу? — негромко поинтересовалась она.

— Хант, — напомнил он.

Дороти-Энн с улыбкой поправилась:

— Хорошо, Хант.

— Оставите ваше сердце в этом городе?

Она рассмеялась.

— Крошечный кусочек, я уверена. Мне кажется, что я оставляю частичку моей души везде, где открываю отель.

— Наподобие Ганса и Гретель, рассыпающих крошки хлеба?

Дороти-Энн засмеялась, и они продолжали танцевать. Когда музыка смолкла, они отошли друг от друга и вежливо похлопали. Хозяйка вечера заметила делающую ей знаки Венецию и знаком позвала ее подойти.

— Венеция, позволь тебе представить мистера Хантингтона Уинслоу-третьего. Хант, это Венеция Флуд, она отвечает за связь с прессой.

Они обменялись рукопожатием.

— Очень приятно, господин сенатор, — негромко произнесла негритянка.

— Сенатор! — Дороти-Энн смотрела во все глаза. — Этого вы мне не говорили.

— Сенатор штата. — Хант, будто извиняясь, пожал плечами. — Я могу принести дамам выпить?

— Это было бы неплохо, — произнесла Дороти-Энн, и женщины двинулись к краю танцплощадки. — Есть новости от Фредди? — с тревогой спросила она.

Венеция покачала головой:

— Пока нет.

— Черт.

— Дерек обзванивает аэропорты. Он везде оставил распоряжения немедленно сообщить тебе, как только самолет Фредди коснется земли.

— Я только надеюсь, что с ним все хорошо, — с тревогой заметила Дороти-Энн.

— Разумеется, это так. И если бы он подумал о своей выгоде, то ему следовало бы поторопиться, потому что к нам идет твой обворожительный молодой сенатор.

— Венеция! — запротестовала Дороти-Энн. — Никакой он не мой!

— А вы в этом уверены, девушка?

— Разумеется, уверена, — прошипела Дороти-Энн. — А теперь убирайся с глаз!

— Чао! — пропела подруга. — Только помни, — она подняла гибкую руку и погрозила пальцем, блеснули многочисленные золотые кольца, — он связан брачными узами! — проговорила негритянка театральным шепотом. — Я проверяла. — И с этими словами Венеция Флуд отошла, окутанная тканью наряда от Иси Мияке, и улыбаясь выхватила бокал шампанского из руки Ханта, даже не замедлив шага.

Вечер был в самом разгаре. Горячительные напитки и шампанское развязали языки и отпустили тормоза. Шум все нарастал, а роскошное угощение на буфетных столах готовилось к уничтожению.

Официанты стояли подле гостей, подавая белужью икру, соленую лососину, паштет с трюфелями в заливном из портвейна и салат из копченой форели. Повара в высоких колпаках сбивались с ног, нарезая тончайшие ломтики жареной ягнятины, запеченной ветчины, индейки и копченого лосося. Помощники все время пополняли разоренные блюда с мясом эскарго, поджаренными утиными потрохами и говядиной бургиньон.

Жующие гости с тарелками на коленях заняли кресла в вестибюле. Венеция заметила Дороти-Энн, поднимающуюся по спиралевидной лестнице из клуба «Пещера». Негритянка поймала взгляд подруги и кивком указала на одну из толстых мраморных колонн.

Дороти-Энн перевела взгляд в указанном направлении.

Какая-то женщина с высоким стаканом в руке привалилась к мрамору.

Когда-то она была красивой. Тонкая, как манекенщица, и необычайно ухоженная. Грима как раз в меру, в тон платью, и наложен профессионально. С большим вкусом. Волосы прямые, темные, до плеч, и наряд стоил целое состояние — длинное бальное платье от Оскара де ля Ренты из синей, цвета сапфира шелковой тафты, а к нему настоящие сапфиры на шее, руках и в ушах. Но несмотря на все ее усилия, ничто не могло скрыть образа жизни запойного пьяницы.

Дороти-Энн взглянула на Венецию, кивком головы дала понять, что возьмет это на себя и подошла к женщине.

— Привет, — дружески поздоровалась она. — Я не думаю, что мы знакомы.

Дама медленно подняла голову и подозрительно посмотрела на Дороти-Энн стеклянными, поразительно синими глазами.

— Ч-что т-тебе надо? — последовал громкий невнятный ответ.

«Ого! Видно ее довольно давно оставили в одиночестве».

— Я могу вам что-нибудь принести?

— А п-почему ты х-хочешь это сделать? — Женщина поднесла стакан к губам, но тот был пуст. Она подняла его на уровень глаз. — Дерьмо, — пробормотала незнакомка. — Ещ-ще нужно. — Она лукаво взглянула на Дороти-Энн. — М-можешь мне еще достать?

— Может быть, вы хотели бы что-нибудь съесть? — тактично предложила Дороти-Энн.

— К черту еду! — нагло огрызнулась женщина. Ее взгляд вдруг стал диким, губы хищно изогнулись, как у бешеной собаки. — Все, что мне нужно, это еще водки! — Она двинулась прочь, чуть покачиваясь и перемещаясь аккуратными, осторожными шагами пьяного человека. Не пройдя и двух шагов, она споткнулась.

— Эй, осторожнее. — Дороти-Энн протянула руку, чтобы удержать ее.

Женщина вновь обрела равновесие и оттолкнула ее руку.

— Н-не нужна мне твоя помощь! — воинственно выкрикнула она, и к ним стали поворачиваться головы, а разговоры сидящих поблизости прервались на полуслове. — М-мне этого не н-надо! Ос-собенно от с-сучки, пыт-тающей-ся украсть м-моего м-мужа!

Глубоко шокированная Дороти-Энн осталась стоять, с отвращением наблюдая, как ее недавняя собеседница двинулась в сторону ближайшего бара.

— Мне чертовски жаль! — прозвучал рядом с ней знакомый голос.

Дороти-Энн обернулась. Перед ней стоял Хант Уинслоу, и на его лице было странное выражение беспокойства и одновременно неловкости.

Дороти-Энн рассмеялась.

— Вам не о чем жалеть, — ответила она с истинным изумлением. — Правда, Хант. Вы же не в ответе за весь ваш электорат.

Его губы сжались.

— Нет, в ответе, — спокойно возразил он. Его голос на мгновение прервался. — По меньшей мере, именно за эту избирательницу. Это моя жена, Глория.

Дороти-Энн смотрела на него во все глаза.

— О, Господи, Хант. Я же не знала, иначе я бы никогда не осмелилась вмешиваться…

— Откуда вам было знать? Вы здесь новичок. — Он грустно улыбнулся. — Да в этом городе это и не секрет. «Бедная Глория», — его голос звучал мягко, а в глазах появилось выражение боли. — Так о ней все говорят. «Бедная Глория». Меня не удивило бы, если бы все начали и меня величать «бедным Хантом», или, что еще хуже, «бедным долготерпеливым Хантом»! И все у меня за спиной!

Дороти-Энн удивило его терпение, учитывая сложившуюся ситуацию. Она не знала, что ответить. Что положено говорить в таких случаях? Она и в самом деле этого не представляла.

Уинслоу озабоченно покачал головой.

— Ладно, я лучше пойду и проконтролирую ситуацию, — с легкой улыбкой проговорил он. — Приходится побыть нянькой. Может быть, мы сможем поговорить позже?

— Да, вероятно, — ответила Дороти-Энн. Она тепло смотрела ему вслед, когда Хант отправился за женой, пытаясь представить, в каком аду он живет.

К ней подошла Венеция.

— Солнышко! — сдержанно произнесла она. — Мы можем найти тихое местечко и поговорить?

Дороти-Энн взглянула на нее. В душе шевельнулось ужасное предчувствие.

— Фредди! — выдохнула она, кровь отлила у нее от лица. У молодой женщины вдруг закружилась голова, и она с силой, словно клещами, вцепилась в руку подруги. — С ним что-то случилось!

— Почему бы нам не воспользоваться одним из служебных кабинетов? — сочувственно предложила Венеция.

— Нет, — затрясла головой Дороти-Энн. — Немедленно говори!

Негритянка глубоко вздохнула. Ей хотелось как-то помягче сообщить новости. Она произнесла:

— Это действительно насчет Фредди.

Зрачки Дороти-Энн расширились.

— Произошел несчастный случай. Он?..

— Мы не знаем, дорогая.

— Но… — Дороти-Энн потеряла самообладание и стояла в зале, похолодевшая, ее рука, вцепившись, словно краб, мяла платье на груди. — Что случилось? — прошептала она.

— Никто не знает наверняка. Его самолет исчез с экранов радаров.

Дороти-Энн закрыла глаза и почувствовала, как ее все глубже и глубже засасывает бездонный водоворот отчаяния. Она попыталась вздохнуть, но словно стальные нити опутали ей грудь. Через мгновение она открыла глаза.

— Они потеряли с ним связь по радио, — сказала Венеция.

— Где это случилось?

— Где-то над Скалистыми горами.

— Но они не уверены, что самолет, — Дороти-Энн не могла вымолвить слово разбился, — упал?

— Нет, не уверены, но все призна…

— Поисковые группы. Они уже их отправили?

Венеция держала ее обеими руками.

— Они не могут, дорогая. Пока не рассветет. И даже тогда… — голос негритянки дрогнул, и она вздохнула. — Только что начался двухдневный буран. Пока снегопад не прекратится, нельзя начать поисковые работы. Мне так жаль, солнышко.

Дороти-Энн вдруг улыбнулась, в глазах вспыхнул неестественный огонь.

— Не волнуйся так, Венеция. Пойдем поедим что-нибудь. С Фредди все отлично. Он просто задерживается, вот и все. Может быть выпьешь? Немножко бренди?

— Дорогая моя…

— Все верно. Я забыла. Ты же не употребляешь спиртное. Как это я не подумала.

Венеция молча смотрела на нее. «О, Господи. Она в шоке. Мне лучше отправиться за помощью. — Она в отчаянии оглянулась. — И где этот Дерек, когда он мне так нужен?»

И тут веки Дороти-Энн опустились, ее тело обмякло. Венеция едва успела подхватить подругу, когда та потеряла сознание.

4

Дороти-Энн пришла в себя в апартаментах, расположенных в пентхаусе. Она лежала под одеялом, Венеция сидела на краю кровати и держала ее за руку. «Забавно, — подумалось ей, — я не помню, как раздевалась».

— Как я поднялась наверх? — спросила она сдавленным шепотом.

— Мы внесли тебя в лифт. Ты потеряла сознание.

Дороти-Энн нахмурилась, и воспоминания нахлынули на нее. Фредди. Его самолет исчез с экранов радаров.

Она вгляделась в встревоженное лицо Венеции.

— Он просто пропал без вести! — горячо сказала Дороти-Энн. — Фредди только пропал.

Ее темнокожая подруга постаралась улыбнуться.

— Я знаю, солнышко, — успокоила она, промокая полотенцем, смоченным в холодной воде, лоб Дороти-Энн, — знаю. — Венеция обернулась и кивнула человеку, стоящему в ногах кровати, тот подошел ближе.

Дороти-Энн, нахмурившись, взглянула на него. «Я никогда его раньше не видела».

— Кто… это?

— Это доктор Нури. Он врач нашей фирмы и даст тебе успокоительное. Тебе нужно беречь силы и постараться уснуть.

Дороти-Энн отвернулась. «Доктор нужен не мне», — мрачно подумала она, представляя изуродованное, изломанное тело Фредди, лежащее в каком-нибудь глубоком ущелье под завывания бурана.

Она едва ощутила укол иголки в руку. Молодая женщина повернулась к Венеции.

— Прием…

— Шшш, — мягко убаюкала ее Венеция, прикладывая ко лбу Дороти-Энн мокрое полотенце. — Все отлично. Дерек Внизу присматривает за всем вместо тебя.

— Я испортила церемонию открытия.

— Малышка! Немедленно прекрати!

Дороти-Энн начала ощущать действие успокоительного. Ее веки вдруг отяжелели, и она едва могла держать их открытыми.

— Дети, — сонно пробормотала она, глотая слова. — Надо позвонить няне Флорри… Они не должны узнать об этом по телевидению… или из газет…

— Я об этом позабочусь.

Действительность уплывала от нее.

— Им надо сказать… прилететь сюда… первым же рейсом…

— Считай, что все сделано, — сказала Венеция, но Дороти-Энн уже не услышала. Голос негритянки звучал глухо и, казалось, шел откуда-то из-под воды. Тяжесть заставила Дороти-Энн опустить веки.

И когда снотворное принесло сон, он вернул ей Фредди.

Возможно, это было воспоминанием. Или всего лишь сном. Она не знала. Но они вдвоем корчились и дергались под далекий четкий ритм, а потом вдруг, как это бывает в снах, очутились на битком забитой танцплощадке, и непрерывная музыка взрывалась мучительными, отупляющими аккордами.

Народу было так много, что толпа, казалось, обнимает их. Над головами медленно вращался зеркальный шар, повсюду рассылая плывущие блики, потом мигнули разноцветные огни, и ослепляющие прожектора осветили всех, заставив застыть, как в стоп-кадре.

Они очутились в респектабельном танцевальном клубе, и музыку она узнала — конец семидесятых, начало восьмидесятых. Диджей держал руку на пульсе толпы, и одна захватывающая мелодия диско незаметно переходила в другую.

Все отдавались музыке, размахивая поднятыми руками, словно впавшие в экстаз молящиеся. Жара и пот смешивались со всепоглощающей вонью амилнитрата и этил-хлорида, и время от времени она ловила взгляды высокого парня с обнаженной грудью, пребывающего в своем собственном мире, танцующего таинственное соло с двумя гигантскими японскими веерами.

Сны могут носить отпечаток невероятных фантастических сублимаций и самых странных реальных вещей. Двигаясь в танце, Дороти-Энн поняла, что она в том самом темно-синем деловом костюме, белой шелковой блузке и легком шерстяном пальто, что были на ней в день их первой встречи с Фредди на продуваемой ветрами крыше строящегося здания в Чикаго. И он, как это ни абсурдно, был в той же грязной майке и джинсах «Ливайс 501», отлично подчеркивающих его мускулистые руки и тонкую талию.

Совсем не клубная одежда.

Неважно.

Темп нарастал, танцоры вокруг толкались и прижимались теснее, подталкивая их друг к другу. Фредди улыбнулся ей, обозначились морщинки в уголках глаз, и он что-то говорил, но шум съедал его слова и лишал ее возможности услышать их.

Они танцевали, и Дороти-Энн ощущала его растущую эрекцию при каждом движении его живота. Сначала она смущенно оглянулась, но окружающие были слишком заняты собой, чтобы что-либо замечать.

И тогда их движения стали еще более эротичными. Это уже был не танец, а воплощенная сексуальность. Каждое их движение вызывало отклик плоти, сумасшедший, порнографический ритуал, воплощенный в хореографии.

Она ощутила, как увлажнилось ее лоно. Им только и оставалось, что заняться любовью прямо здесь, посреди танцплощадки.

И вдруг, казалось, все перестали существовать. Словно они остались одни, а остальные превратились в безразличных свидетелей.

Фредди подтолкнул ее к себе и прижал. Взял ее руку и направил к своему члену.

Дороти-Энн ощущала под пальцами его напрягшуюся плоть, но они продолжали свой сексуально заряженный танец. У нее вдруг пересохло во рту, и она едва могла дышать.

— Достань его! — проговорил Фредди, и его слова тут же поглотили басовые звуки ударной установки, но Дороти-Энн смогла читать по губам.

Женщина посмотрела на него широко открытыми глазами, потом протестующе огляделась вокруг.

Мужчина покачал головой.

— Забудь о них! — с нажимом выговорил он. — Они не заметят!

Минуту она колебалась, потом ее пальцы расстегнули металлические пуговицы, и рука скользнула в ширинку.

Упругая длина его великолепно тяжелого горячего пениса говорила о полной готовности. Она обхватила фаллос у основания и попыталась освободить из узкой джинсовой тюрьмы.

Он почти выпрыгнул ей в руку.

И снова этот танец в сновидении совершил невозможное: ее юбка и трусики вдруг перестали быть помехой, и его член устремился к ней, словно жалящая змея. Дороти-Энн зачарованно вскрикнула, когда он вошел в нее.

Сначала она ощутила себя онемевшей, парализованной, а потом ее лоно раскалилось, словно печка.

Теперь их танец превратился в подлинное безумие. Дороти-Энн обо всем забыла, словно язычница, возносящая молитву Приапу[4], соединенная с Фредди его мощным двигающимся пенисом.

Никогда раньше она не испытывала такого горячего желания достичь цели. У нее кружилась голова. Это казалось блаженством — одновременное радостное возбуждение и агония, и ее сексуальный голод не знал границ. Она больше не слышала музыки, только ощущала ритм их тел, двигающихся в потрясающем синкопе.

И потом наступил этот момент. Первый оргазм заставил ее воспарить. Каким-то образом она обвила ногами его талию и отчаянно цеплялась за него, отклоняясь назад, пока ее волосы не коснулись пола, их дергающиеся тела слились в единое целое.

Сильные скользящие толчки участились, сотрясая и заставляя дрожать все ее тело. Дороти-Энн закрыла глаза и вскрикивала при каждом мощном ударе. Она уже чувствовала, что ее вот-вот накроет следующая приливная волна, которая поглотит ее полностью, и женщина подумала, что наверняка умрет.

Жизнь, смерть, вечность! В виражах страсти мечты и загадки Вселенной обнажились во всем своем великолепии. Ответы были здесь, в семенах жизни, которые он оставит в ней!

Дороти-Энн восторженно подумала, что этот великий акт, пребывающий вне времени, может длиться вечно, без конца.

«Прошу тебя, Господи, — взмолилась она, — не дай ему остановиться».

Но прежде чем из горла Фредди вырвалось рычание, он вышел из нее, мягко, но твердо снял ее ноги со своей талии, поднял женщину и поставил на пол.

Дороти-Энн смотрела на него обиженно и смущенно. Она не понимала, что произошло. Почему он захотел остановиться? И почему так рано?

— Я должен уйти, — мягко отталкивая ее, произнес Фредди.

Она была потрясена. Не могла в это поверить. Они едва начали!

— Не уходи, — взмолилась Дороти-Энн. Теперь, когда он покинул ее лоно, ужасная режущая боль раздирала ее. — Прошу тебя, Фредди, останься со мной!

— Я не могу. — Он все отступал назад, ввинчиваясь в толпу, словно влекомый неподвластной ему силой.

Дороти-Энн протянула вперед обе руки.

— Фредди! — отчаянно выкрикнула она. — Не оставляй меня!

Как-будто при замедленной съемке, он улыбнулся, приложил руку к губам и послал ей воздушный поцелуй. И тут танцор с веерами вдруг снова возник перед ней. Вместо лица у него была отвратительная маска театра Кабуки[5], и он, словно гипнотизируя, размахивал бесцветными, призрачными веерами, скрывая Фредди от ее взгляда. Когда веера исчезли, она увидела, что муж уже далеко.

Веера опять задвигались взад и вперед, расшивая воздух калейдоскопом красок и стежков.

И снова разошлись.

Фредди исчез.

— Фредди! — закричала Дороти-Энн. — Фредди! Фредди!

Она почувствовала, что ее кто-то трясет, и чей-то голос прорвался сквозь плотное, похожее на вату, покрывало сна.

— Проснись, давай же, детка. Тебе приснился плохой сон.

— Фредди! — Дороти-Энн резко села в кровати. Сердце бешено билось, она чувствовала, как кровь сумасшедшими толчками переливается в венах, и огляделась дикими глазами. — Куда он ушел? Он был здесь!

— Все в порядке, — негромко успокоила ее Венеция, пододвинувшая кресло к кровати и так проведшая ночь, причем ее платье от Иси Мияке ничуть не пострадало от того, что в нем спали. — Это всего лишь сон.

Дороти-Энн потрясла головой, словно намереваясь прочистить мозги.

— Но… все казалось таким реальным!

Венеция засмеялась.

— Похоже, судя по тому, как ты молотила тут все вокруг. Детка! Я впервые услышала о женских поллюциях!

Дороти-Энн хмуро посмотрела на нее:

— Что… ты имеешь в виду?

— Ты так вертелась, словно занималась любовью. Ради Бога! Не смущайся ты так. Это все снотворное. Доктор Нури предупредил меня, что ты можешь повести себя странно.

Вдруг острая боль пронзила внутренности Дороти-Энн. Ее лицо сморщилось от сильного страдания.

— О Боже! — выдохнула она.

— Лапочка! — встревожилась Венеция. — Что случилось?

— Я… не знаю…

Живот Дороти-Энн снова конвульсивно дернулся, она обхватила себя руками, стараясь не кричать.

Венеция вскочила на ноги, откинула одеяло и подняла ночную рубашку Дороти-Энн.

Ей хватило одного взгляда.

У Дороти-Энн началось сильнейшее кровотечение.

Венеция схватила телефон, стоящий у кровати, и набрала домашний номер доктора Нури, который тот нацарапал на своей визитной карточке. Она нетерпеливо меряла шагами комнату, дожидаясь, пока на том конце ответят.

«Ну, давайте, — внушала она, — ну снимите же трубку, кто-нибудь…»

После шестого гудка трубку сняли.

— Алло? — сонно пробормотал голос.

— Доктор Нури? Говорит Венеция Флуд. — Она взглянула на Дороти-Энн, потом отвернулась и прикрыла микрофон рукой. — Вам лучше приехать сюда как можно скорее. Я думаю, что у миссис Кентвелл выкидыш.

Венеция словно тигрица металась по комнате ожидания. Она ненавидела больницы, даже такие просторные, как современный Маунт Олив Медикал Сентер. К тому времени, как появился хирург, женщина уже раз десять позвонила по своему сотовому телефону, и все впустую.

Все еще никаких новостей о Фредди.

А теперь еще и это.

Доктор Чолфин, хирург, даже не сменил своей зеленой формы, и Венеция бросилась к нему, едва он вошел в дверь.

— Как она, доктор?

— Миссис Кентвелл в послеоперационной реанимации. Теперь можете успокоиться. С ней все будет в порядке.

— Слава Богу. — От облегчения Венеция выдохнула так, что у нее закружилась голова. — Это первая хорошая новость за последнее время. Есть проблемы?

— Некоторые. — Казалось, доктор колеблется. — Насколько вы близки с ней?

Венеция посмотрела ему прямо в глаза.

— Очень. Мы почти как сестры, а что?

— Мне хотелось бы, чтобы рядом с ней кто-то был, когда я скажу ей.

Венеция произнесла едва слышно:

— О чем? О том, что она потеряла ребенка?

— И об этом тоже. — Врач кивнул. — Но главное о том, что нам пришлось провести экстренное удаление матки. Вот почему мы так долго возились.

Негритянка в ужасе смотрела на него.

— Господи Иисусе.

Она, вся дрожа, опустилась в одно из оранжевых пластиковых кресел. О выкидыше она догадывалась, но удаление матки? Это просто невозможно представить.

— Неужели ей мало досталось? — отстраненно произнесла она.

Врач не ответил.

— Сначала, пропал самолет ее мужа. Предположительно он потерпел аварию в Скалистых горах. Потом выкидыш. А теперь это! Сколько еще она сможет вынести?

Голос врача зазвучал негромко.

— Если это может служить утешением, то скажу, что могло быть куда хуже.

Венеция резко вскинула голову.

— Что вы имеете в виду?

— Мы обнаружили опухоль яичника и сразу ее удалили.

Венеция нахмурилась.

— Я не понимаю. — Она выглядела смущенной. — Опухоль яичника.

— Мы говорим о раке, — объяснил доктор. — О раке яичников.

Венеция пришла в ужас. Рак яичников! Какое-то мгновение она ошеломленно сидела, не шевелясь.

— Хорошая новость, — продолжал врач, — состоит в том, что мы все удалили. Разумеется, ей придется проходить регулярные осмотры. Но все-таки, должен сказать, что миссис Кентвелл — удачливая леди. Если бы мы не обнаружили его сейчас… — Он пожал плечами и тихо добавил: — Кто знает, чем бы все кончилось?

Венецию охватил страх.

— А… удаление матки? — спросила она запинаясь. — Насколько оно было радикальным?

— Медицинские термины обозначают это так: мы провели абдоминальную гистероэктомию с двусторонней сальпинго-ооферектомией.

— Я боюсь, что не понимаю вас, доктор. Скажите простыми словами, пожалуйста.

— Да, разумеется. Простите меня. На языке простых смертных нам пришлось удалить матку, оба яичника и обе трубы.

Венеция на мгновение закрыла глаза.

— Другими словами… — Она не смогла произнести этого.

— У миссис Кентвелл никогда больше не будет детей, — закончил за нее врач.

«О, Господи! — Негритянка глубоко вздохнула и закрыла лицо руками. Она и представить себе не могла, как Дороти-Энн воспримет все это. — Она так отчаянно хотела этого ребенка. А теперь у нее никогда не будет другого…»

— Я буду вам очень признателен, если вы пока ничего ей не скажете, — продолжал хирург. — Как я уже сказал, мне нужно ваше присутствие, чтобы вы могли морально поддержать ее, но главное, чтобы новости ей сообщил я. Таким образом, я смогу устранить возможное недопонимание и недоразумения, которые могут возникнуть.

Венеция кивнула:

— Когда вы ей скажете?

— Как только она достаточно окрепнет. Завтра к вечеру… Может быть, послезавтра. — Чолфин помолчал. — Мне очень, очень жаль.

— И мне тоже. — Венеция вздохнула. Ее руки вздрагивали на коленях, словно попавшая в ловушку птица со сломанным крылом. — Когда я смогу увидеть миссис Кентвелл?

— Как только ее перевезут из реанимации в палату. Не позже, чем через несколько часов. — Он махнул рукой проходящей мимо медсестре. — В какую палату собираются положить миссис Кентвелл?

— Я сейчас выясню, доктор, — отозвалась та.

Венеция встала, взяла сумочку и пожала хирургу руку.

— Благодарю вас, доктор, — тепло сказала она. — Я ценю все, что вы сделали.

— Только не утомляйте ее, — предупредил он, — ей необходим отдых.

— Не волнуйтесь, — заверила его Венеция, — я прослежу за тем, чтобы так и было. — Она торопливо пошла прочь, догнав сестру несколькими по-газельи длинными шагами.

Палата оказалась маленькой, зато без соседей, с телевизором, прикрепленным к стене, и крошечной примыкающей ванной с душевой кабиной. Занавески на большом окне были задернуты, и Венеция раздвинула их.

И увидела только свое отражение в стекле.

Что касается больниц, то по ее мнению, эта не из плохих. Очень даже ничего.

Закончив осмотр, она устроилась в кресле для посетителей и задремала.

Она резко проснулась, когда привезли каталку с Дороти-Энн, быстро встала, отодвинула кресло в угол и отошла с дороги. Два санитара так осторожно переложили пациентку с каталки в постель, что та даже не проснулась. Деловитая медсестра суетилась вокруг, проверяя капельницу и настраивая различные мониторы.

Когда санитары вышли, Венеция подошла к кровати и встала там, глядя вниз. Казалось, что Дороти-Энн просто спит. Ее золотистые волосы разметались по белой подушке, она выглядела маленькой, хрупкой, бледной, по-детски беспомощной.

И вдруг ее глаза широко открылись. В них притаился страх, взгляд расфокусирован, аквамарин лишь подчеркивал ее бледность. Она медленно повернула голову на подушке. Ее рука метнулась к Венеции.

— Самый плохой сон, — хрипло и невнятно сказала Дороти-Энн.

— Привет, малышка, — шепнула Венеция. Она пожала пальцы подруги. Рука была горячей, липкой и слабой. — Как ты себя чувствуешь?

Дороти-Энн уставилась на нее.

— Мне снилось, что пришел Фредди и унес моего ребенка! Он сказал, что я никогда их не увижу!

— Шшш, — успокоила ее Венеция. — Это всего лишь плохой сон.

— Плохой сон, — медленно повторила Дороти-Энн. — Лишь плохой сон?

— Правильно, моя сладкая. Только это.

Глаза Дороти-Энн начали закрываться.

— Всего лишь плохой сон, — пробормотала она и, снова погружаясь в дрему, вдруг осознала, что уплывает назад, сквозь годы, в другое время, в другое место и к той необыкновенной женщине, которой она обязана всем…

5

Прабабушка Дороти-Энн вошла в этот мир, где все было против нее.

Женщина.

Рожденная в бедности.

Осиротевшая в шесть лет.

Выросшая в суровом юго-западном Техасе, где меньше всего шансов на успех.

Но она осмеливалась мечтать.

И начав с обыкновенного дома, где сдавались комнаты в наем, пройдя через тяжелые испытания Великой Депрессии, эта леди основала империю.

Ее звали Элизабет-Энн Хейл, и все в ней было необыкновенным.

Империя, охватившая шесть континентов. Состояние, созданное своими руками, благодаря которому она стала самой богатой женщиной в мире. Добавьте сюда ее долгожительство, мужа, вошедшего в «Социальный регистр» Нью-Йорка и четверых детей, и вы получите династию. Устремленную вверх, прочно стоящую в обществе, для которой мир — это всего лишь шахматная доска. И еще эта ее внешне не стоящая никаких усилий магическая способность увеличивать свое состояние. К моменту рождения правнучки Элизабет-Энн в полном одиночестве управляла империей, оказавшейся богаче многих государств. О ее власти ходили легенды, а имя стало синонимом роскоши. Она общалась с президентами, премьер-министрами, диктаторами, кинозвездами, художниками, балетными танцовщиками и членами королевских семей. Она пользовалась таким влиянием, что банкиры, политики, послы и высокие чины духовенства искали ее благосклонности.

Элизабет-Энн Хейл жила как королева. Ее пентхаус в Нью-Йорке и различные дома, разбросанные по всему свету, были наполнены мебелью, подходящей для музеев, и она обладала одной из самых лучших коллекций живописи.

Элизабет-Энн была не красавицей, но привлекательной женщиной с царственной осанкой и волевыми чертами. Прямой тонкий нос, широко посаженные глаза цвета морской волны и поразительные пшенично-золотые волосы. Было в ее внешности что-то, свидетельствующее о волевом характере, и все-таки она определенно оставалась женственной. Люди, встречавшиеся с ней впервые, были очарованы ее мягкостью, теплом и отсутствием высокомерия и говорили, что она может расположить к себе гремучую змею.

И к тому же миссис Хейл была страшным врагом. Те, кто пытался перейти ей дорогу, очень скоро обнаруживали, что имеют дело с акулой, и в предательских стаях делового мира она доказала, что с самкой этой породы выгоднее иметь дело, чем с самцом.

Элизабет-Энн сказала одному журналисту:

— Я женщина в мире мужчин. Чтобы добиться успеха, мне пришлось обменять свои белые перчатки на боксерские. Чтобы не потерять свой успех, я никогда не осмелюсь снять их.

Но и у успеха есть своя цена. За все роскошные мелочи — личные самолеты, гардероб от лучших кутюрье, изысканные драгоценности и высокопоставленные друзья — Элизабет-Энн пришлось не просто поучаствовать в трагедии, а заплатить огромными страданиями.

Их было много.

Ее первого мужа, отца ее четверых детей, несправедливо обвинили в убийстве и повесили…

Из четверых детей умерли трое…

Она потеряла второго мужа…

Ее внучка исчезла в хаосе второй мировой войны, а потом по воле судьбы появилась вновь много лет спустя, выйдя замуж ни за кого иного, как за внука Элизабет-Энн. То, что мужа и жену связывают столь тесные родственные узы, знала только Элизабет-Энн. Не желая испортить счастье супругов, она хранила молчание и унесла тайну с собой в могилу.

И наконец трагедия рождения Дороти-Энн. Когда ее мать умерла во время родов, Генри — опечаленный, с разбитым сердцем и ничего не прощающий Генри — несправедливо обвинил дочь в смерти своей жены.

— Чтобы увидеть малышку, вам надо только постучать в окошко сестре, — сказал ему и Элизабет-Энн врач. — Она покажет вам ребенка. Это очень красивая девочка.

Элизабет-Энн немедленно двинулась вперед по коридору. Потом, сообразив, что Генри нет рядом с ней, обернулась.

— Генри! — нетерпеливо окликнула она.

— Иди одна, — мрачно ответил внук. — Я не хочу иметь ничего общего с этим ребенком.

Эти слова, словно клинок, вонзились в сердце Элизабет-Энн. Она не могла поверить в такую реакцию Генри. События не смели развиваться таким образом. Предполагалось, что между отцами и их маленькими дочурками должны быть совсем другие отношения.

Доктор слышал обмен репликами.

— Не волнуйтесь, — мягко сказал он Элизабет-Энн. — Он убит горем. Подождем, увидим. Молодой человек очень быстро придет в себя.

Несколько дней спустя, после церемонии похорон, Элизабет-Энн отвела внука в сторону.

— Генри, — сказала она, — уже пора забирать дочку из больницы.

Он уставился на нее.

— Нет у меня дочери! — выпалил Генри и отправился заливать горе выпивкой.

Элизабет-Энн отнесла его вспышку на счет шока от похорон жены. «Пройдет немного времени, и он придет в себя», — думала она.

А пока миссис Хейл попросила своего шофера Макса отвезти ее в больницу и сама забрала крошку. Подержав Дороти-Энн на руках и вглядевшись в ее точеные черты, гладкую розовую кожу, золотистые волосы и аквамариновые глаза, она объявила ее подлинной Хейл и отвезла в огромное имение Генри в Территауне, штат Нью-Йорк, с его особняком в сорок комнат, выстроенным в колониальном стиле, возвышавшимся посреди пятидесяти акров отлично ухоженной земли. Там она отдала девочку английской няне, которую лично выбрала и наняла.

— А теперь хорошенько заботьтесь о ней, — предупредила Элизабет-Энн.

Няня, в профиль удивительным образом напоминавшая карту Африки, взяла ребенка на руки и улыбнулась:

— Не беспокойтесь, мадам. Я не собираюсь выпускать эту девчурку из вида.

Несколько дней спустя Элизабет-Энн снова приказала Максу отвезти ее в Территаун. Она подгадала свой визит к деловой поездке Генри.

Покатав коляску по обширному парку, они с няней пили чай на террасе, смотрящей на Гудзон.

— Вы отлично справляетесь, — заметила Элизабет-Энн.

— Благодарю вас, мадам, но с таким милым ребенком это легко. Она похожа на сказочное создание, правда?

— Да, это так, — согласилась прабабушка. Она поставила чашку и поймала взгляд няни. — Мне кажется, я с самого начала дала вам ясно понять, кто вам платит?

— О, да, мадам, это вы.

— И вы также помните, о чем мы договаривались, когда я нанимала вас?

Няня оглянулась, проверяя, не слышат ли их слуги.

— Да, мадам. Что я ничего не стану скрывать от вас из того, что касается малышки.

— Верно. — Элизабет-Энн сложила руки на коленях. — Тогда, может быть, вы расскажете мне, как с ней обращается ее отец?

Няня подумала и заговорила, тщательно подбирая слова.

— Что ж… Он не обращается с ней плохо, если вас это волнует.

— Ах так? — Элизабет-Энн подняла брови. — Тогда что же он делает?

Няня вздохнула.

— Дело именно в этом, мадам. Ничего! Мистер Хейл ни разу не зашел в детскую, чтобы взглянуть на бедняжку. Ни единого раза! Это выглядит так, словно он решил, что ее нет на свете.

Элизабет-Энн кивнула. Этого-то она и боялась.

— И еще…

— Да, няня?

— Он специально распорядился, чтобы я держала ее подальше от него.

От жестокости внука Элизабет-Энн захотелось плакать. И все же она не из тех, кто демонстрирует свои чувства прислуге. Поблагодарив няню за то, что та была так предупредительна, миссис Хейл мягко перевела разговор на другое, указав англичанке на ярко-красный хохолок кардинала, когда тот уселся на ветку стоящего неподалеку дерева.

Но ее очень волновало то, что Генри обвиняет Дороти-Энн в смерти своей жены.

По дороге домой она думала, что этот этап пройдет. Генри все еще страдает. Он выберется из этого. Ради всего святого, он же отец Дороти-Энн!

В течение следующих пяти лет Дороти-Энн ни в чем не нуждалась. Она жила как принцесса, наследница империи Хейл, и ее растили со всей мыслимой роскошью. Элизабет-Энн регулярно навещала ее, и с самого начала между ними установились особые отношения. Дороти-Энн не могла дождаться приезда прабабушки и очаровывала всех своим «пвабабуфка».

Ее окружало множество слуг: от повара и горничных до садовников и шофера. Малышка пленила всех. Они боролись за ее внимание и бессовестно баловали ее, но единственный человек, чьей любви она на самом деле жаждала — ее отец — по-прежнему избегал ее.

Генри оставался посторонним, загадочным человеком, живущим с ней под одной крышей, но его дороги редко пересекались с ее собственной. Несколько раз это все же случалось, но он холодно отталкивал девочку и приказывал прислуге убрать ее с глаз долой.

Таким образом, благодаря своему отцу, Дороти-Энн прочно усвоила правило, что детей не должно быть видно и слышно. Поэтому понятно, что это только укрепляло дружбу между нею и «пвабабуфкой».

Потом наступил пятый день рождения Дороти-Энн. Дождь лил как из ведра и свирепствовала гроза, когда они с няней садились в длинный черный лимузин, чтобы отправиться вниз по реке в Манхэттен, эту величественную волшебную страну, выглядевшую как сказочный замок с его многочисленными башнями.

Но праздник превратился в трагедию.

Элизабет-Энн, понимая, что Генри не может бесконечно отталкивать Дороти-Энн, взяла дело в свои руки. В его расписании на день значился ленч, и Генри пребывал в ошибочной уверенности, что это деловая встреча, а не празднование дня рождения его дочери. Он обнаружил это только тогда, когда Элизабет-Энн пригласила его в свой кабинет.

Прежде чем Генри смог что-то сказать, Элизабет-Энн попросила няню и Дороти-Энн подождать за дверью в приемной. Но это не принесло большой пользы. Они слышали, как бабушка с внуком орут друг на друга, даже сквозь закрытые двери.

Наконец, Генри вылетел прочь, а у Элизабет-Энн случился удар. Четыре месяца и три дня она пролежала в коме. Когда миссис Хейл вышла из этого состояния, у нее оказались парализованными ноги, обрекая ее провести остаток дней в инвалидном кресле.

Женщина послабее постаралась бы изменить свой образ жизни, но Элизабет-Энн это вам не обычная женщина. Она отказала параличу в праве покуситься на свою жизнь. Ее первым делом стало выздоровление при помощи врача, двух медсестер и Дороти-Энн в Европе.

И именно там среди мимозы, жасмина и благоухающих олеандром холмов Прованса, родилась идея создать новую сеть отелей — переделать деревенские дома, французские замки и тосканские фермы в суперроскошные уединенные гостиницы под названием «Ле пти пале» — «Маленькие дворцы».

Для Дороти-Энн это стало уроком на всю жизнь. Прабабушка оказалась непотопляемой, неукротимой и непобедимой, великолепной героиней для израненной души.

Но благодаря Дороти-Энн и пожилая женщина переживала собственную молодость, вновь открывая для себя давно исчезнувшую неискушенность и ожидание чуда, которые она считала давно утраченными; возбуждение от того, что видишь мир свежим взглядом, если вообще не впервые замечаешь его, будь то особенно великолепный закат, аромат диких трав или красота отважного цветка, пробившегося сквозь булыжники, вымостившие двор.

Это было поистине волшебное время. Их любовь друг к другу творила чудеса, лечила душевные раны и выковывала из и так уже прочной дружбы нерушимые узы.

Дороти-Энн казалось, что она умерла и пребывает в раю. Купание в ежедневных водопадах любви, которой она не испытывала раньше, наполняло радостью каждый час. А когда Элизабет-Энн вспоминала прошлое, Дороти-Энн начинала понимать, впервые в жизни, что является частью чего-то большего, чем лишенное любви поместье Территаун. Наследство, принадлежащее ей, и никому другому, даже ее отцу, может перенести ее куда угодно.

Она не могла наслушаться про то, как ее прабабушка создала мощную сеть отелей «Хейл», и здесь, на обвеваемых ветрами ароматных склонах гор над Ниццей, впечатлительный ребенок превратился в страстного ученика. Дороти-Энн сделала первый шаг к предполагаемому в будущем главенству в компании «Отели Хейл». Ведь даже если она сама еще не распознала эту обжигающую страсть в своей душе, то это сделала Элизабет-Энн.

Но любой медовый месяц подходит к концу, и также пролетели эти благословенные волшебные дни. Пришло время собирать вещи, покидать Прованс и возвращаться в Штаты.

Дороти-Энн очень не хотела уезжать. Она вкусила от плода любви и заботы, и словно растение, за которым хорошо ухаживают, только начала расцветать. Никогда раньше она не знала такого покоя и уверенности в себе, такого ощущения собственной нужности, чувства принадлежности… Почему жизнь не может всегда быть такой? И тем не менее, девочка проявила осторожность и не стала высказывать свое мнение вслух. Она понимала, что Элизабет-Энн должна вернуться. Все еще прикованная к инвалидному креслу, она насколько могла восстановила свое здоровье и должна была управлять империей.

В последнюю ночь в Провансе Дороти-Энн не смогла заснуть. Она просто лежала и думала о том, как ее здесь любили и как о ней заботились. Если бы только существовал способ избежать возвращения в Территаун. Ей так хотелось открыть свое сердце прабабушке и попросить ее взять правнучку с собой, но малышка понимала, что это невозможно. После удара Элизабет-Энн постоянно требовались услуги медсестры, и уж меньше всего она нуждалась в том, чтобы взвалить на себя заботу о ребенке.

На следующий день Дороти-Энн молчала в течение всего долгого перелета домой. Большую часть времени она провела с закрытыми глазами, притворяясь спящей и вспоминая потрясающие прошедшие месяцы.

И именно тогда, где-то над Северной Атлантикой, она открыла для себя великую истину. Она покинула Прованс, но Прованс никогда не покинет ее. Он навсегда останется с ней. Воспоминания станут частичкой ее души, и ей только и останется, что воскресить их, когда ей того захочется. Каждый волшебный день с ней и готов поддержать ее.

Дороти-Энн услышала, как пилот объявил об их скором приземлении в международном аэропорту имени Кеннеди, и мысленно положила свой дневник на попку. Вскоре «боинг» совершил великолепную посадку, и очень, очень скоро она уже сидела в лимузине, направляющемся в Территаун, назад к суровой действительности.

6

— Ма?..

— Мамочка!

Дороти-Энн сидела на больничной кровати в своей собственной ночной хлопковой рубашке с короткими рукавами в стиле Империи — женственный корсаж украшен нежной вышивкой, заложенными складочками и кружевом, — и гадала, откуда взялись все эти букеты цветов, серебряные воздушные шарики и плюшевые мишки, усевшиеся на систему кондиционирования воздуха, когда до нее донеслись голоса, чистые, настоящие дисканты, а потом появилась троица, торопливо вбежавшая в палату.

— Ох! — жалостливо выдохнула суетящаяся, задохнувшаяся няня Флорри где-то поблизости, ее врожденный акцент шотландских гор остался таким же сильным, как в тот день, когда она покинула Галасхилс. — Я кому сказала, прекратите шуметь. Говорила вам, больница здесь!

Дороти-Энн снисходительно улыбнулась. Они были такими подвижными, как мексиканские прыгающие бобы, ее Лиз, Фред и Зак. Просто торнадо энергии, кружившийся здесь, там и всюду. Их питали темперамент и возбуждение, они яростно неслись по жизни, словно уже осознавая, что однажды время возьмет над ними верх, и когда-нибудь они задумаются о том, куда же унеслись их годы.

Стоило ей увидеть детей, и сердце забилось от переполняющей его любви. Дороти-Энн пришлось моргнуть, чтобы прогнать слезы гордости и радости.

Господи, как же она любит их, троих своих маленьких Кентвеллов.

Самая старшая, Лиз, ей одиннадцать. С аквамариновыми глазами, белокурые волосы собраны в «пальму» на макушке и перевязаны красной лентой. В своей черной куртке, юбке из шотландки и черных туфельках с перепонкой и на низком каблуке, она выглядела определенно — и к своему большому разочарованию — приготовишкой. Снаружи Ральф Лорен, киберпанк изнутри. Мисс Американский пирог, с острым, как бритва, умом, с модемом на «ты», одна нога в этом мире, а вторая твердо стоит в киберпространстве.

Потом десятилетний Фред. Вылитый портрет своего отца, но с разделенными посреди пробором длинными волосами цвета воронова крыла, падающими по обе стороны его лица. Очень престижно и модно одетый, в супермешковатых джинсах, полы рубашки наружу, тонкие золотые кольца в каждом ухе. Из кармана штанов провод тянется к наушникам на голове. Осторожный, замкнутый и немногословный ребенок, он, чавкая, ест чипсы из открытого пакета «Дортос» и кивает головой в такт только ему слышной музыке.

И наконец самый младший. Зак, ее девятилетнее чудо. Рыжеволосый, синеглазый, так и пышет неукротимой энергией. Пытается выглядеть «в струе», как и брат, но слишком мил, чтобы у него это получилось. Бейсбольная кепка надета в соответствии с модой — козырьком назад, в руке — электронная игра.

Вся троица уставилась на нее, больничную койку, капельницу и мониторы, заставившие их замолчать. Потом Зак нарушил тишину.

— Ммамочка! — выдавил он, готовый расплакаться. — Ты же не собираешься у-у-умирать, правда?

— Знаешь, ты и вправду настоящий, настоящий дурак, — фыркнула Лиз с превосходством старшей. — У мамы просто тяжелый стресс, вот и все. — Она помолчала, наклонила голову к плечу и встревоженно посмотрела на мать. — Я хочу сказать, что это все… Так, мамочка?

— Да, дорогая, — Дороти-Энн добавила в голос материнской уверенности. — Это действительно все.

— А насчет папы, правда? — выпалил Фред и виновато опустил голову, разглядывая свои кроссовки. Волосы упали ему на лицо.

Зак отбросил свою компьютерную игру и замолотил его своими крошечными кулачками.

— Папа не умер! — закричал малыш, в жалобном голосе слышалось нежелание поверить. — Не умер! Не умер!

— Господи, парень! — няня шикнула на Фреда, обхватила разбушевавшегося Зака. — Ты что, не слушаешь, что тебе говорят? Говорила ведь, чтобы ты маму не расстраивал!

Получивший выговор Фред вздохнул, пожал плечами и переступил с ноги на ногу.

— Не обращай внимания на брата, паренек, — обратилась няня к Заку. — Он не то хотел сказать.

— Все в порядке, няня, — спокойно вмешалась Дороти-Энн. — Они имеют право знать.

— Это было во всех газетах, — угрюмо пробормотал Фред. Тряхнув головой, чтобы отбросить волосы назад, он поднял глаза и прямо встретил материнский взгляд.

Дороти-Энн вздохнула про себя. «Мне следовало догадаться. Они слишком большие, чтобы не узнать все без моей помощи. — И все-таки ей бы хотелось рассказать им самой. — Я бы постаралась сказать обо всем помягче».

Но теперь уже слишком поздно, и дети ждут ее объяснений. Несмотря на проколотые уши и модную одежду, они вдруг показались ей маленькими, покинутыми, уязвимыми.

«Они рассчитывают на меня, — сказала себе Дороти-Энн. — Я должна быть сильной. Ради них».

Все что она смогла сделать, это протянуть как-будто налитую свинцом руку и жестом позвать их.

— Подойдите ближе, дорогие мои, — спокойно произнесла мать. — Семейное совещание.

Первым двинулся вперед Зак. Дороти-Энн обняла его за плечи и потрепала волосы на затылке. Тут и Фред с Лиз подошли и встали по обе стороны малыша, все трое, похожие на защитную баррикаду.

Дороти-Энн сделала глубокий вдох.

— Я не знаю, что вы прочли и что услышали, — начала она осторожно. — Это правда, что самолет вашего отца пропал без вести. Но мы не знаем, умер ли он. Я молюсь, чтобы наш папа остался в живых и чтобы спасатели нашли его. Все что нам известно, это то, что самолет мог совершить аварийную посадку в какой-нибудь долине, и радиопередатчик вышел из строя… — Даже для нее это звучало неубедительно и наивно и выглядело безнадежно нереальным.

В любой семье у каждого ее члена своя роль, и Фред, несмотря на то, что был средним ребенком, вырос физически самым крепким и поэтому стал защитником остальных и всегда говорил от их имени.

— Ты хочешь сказать мама, что есть шанс? — Он поймал ее взгляд. — Настоящий шанс?

Дороти-Энн колебалась. Она всегда старалась не обращаться свысока к своим детям и не приукрашивать ужасную правду. Дороти-Энн завоевала их доверие и уважение нелегким путем, благодаря честности и откровенности, обращаясь с ними как со взрослыми. И тем не менее, никогда раньше им не приходилось сталкиваться с подобной тяжелой ситуацией. И теперь мать оказалась в затруднительном положении, разрываясь на части между желанием быть честной и состраданием.

Что лучше для них? Вселить в них уверенность? Или пусть они столкнутся с наихудшим вариантом развития событий?

Решение оказалось трудным, но молодая женщина приняла его.

— Мы должны продолжать молиться о лучшем, — сказала она с легкой дрожью в голосе. — Мы не должны терять надежду. Но помните — неважно, как повернется дело, пока мы сильны, мы пройдем через это. Мы вместе, а только это и имеет значение.

Но мы не вместе. Фредди нет с нами. Как мы теперь сможем быть вместе без него?

— Мы должны быть храбрыми, — продолжала Дороти-Энн. — Ваш папа не захотел бы, чтобы мы расстались, верно?

Вся троица покачала головами, но на их лицах читалось смущение, а в глазах горел страх.

— Я боюсь, мамочка, — прошептал Зак.

— А знаешь что? Я тоже напугана, солнышко. — Дороти-Энн погладила его по затылку. — Я тоже. Но ведь ты уже сильный, большой юноша, правда?

Мальчик торжественно кивнул.

— Я… я так думаю, — его голос прозвучал неуверенно.

— Что ж, а я это знаю, — тепло сказала мать, все еще поглаживая его волосы. — А хочешь услышать почему?

Малыш кивнул.

— Потому что мы семья. Потому что мы есть друг у друга. Также как вы можете рассчитывать на меня, я буду рассчитывать на каждого из вас. Вместе мы сможем преодолеть все… даже самое худшее, хотя я и молюсь, чтобы этого не случилось. — Дороти-Энн по очереди оглядела детей и остановила свой взгляд на Фреде. С минуту она молчала. — Я ведь могу рассчитывать на тебя, верно?

— Точно, ма, — ответил ее средний сын, задыхаясь, что выдавало его напускную браваду. — Обо мне не беспокойся. Я буду в порядке.

Говорит, как настоящий мужчина. Ей пришлось сделать усилие, чтобы сдержать слезы.

— И со мной все будет в порядке, — негромко сказала Лиз. — И неважно, что будет дальше.

Дороти-Энн с благодарностью взглянула на нее. Какие они храбрые, моя троица маленьких Кентвеллов!

И тут в дверь просунулась голова медсестры. Уроженка Ямайки с большой грудью была неумолима.

— Пять минут уже кончились. Давайте, ребята. Вы ее утомите.

Вдруг Дороти-Энн ощутила себя выжатой как лимон. Медсестра права. Посещение сделало свое дело.

— Вы слышали, что сказал босс, — прошептала она. — Идите.

Фред задержался, пока няня выводила остальных в коридор.

— А как ты, мама? — спросил он. — С тобой все будет хорошо?

Дороти-Энн выдавила улыбку.

— Не волнуйся, солнышко. Беги. Со мной все хорошо.

Но мне совсем даже не хорошо.

И, может быть, уже никогда не будет.

Венеция вернулась в больницу сразу после полудня. Она ворвалась в палату и резко остановилась, наклонив голову, чтобы лучше дать рассмотреть разноцветные пряди своих волос с нанизанными на них деревянными колечками.

— Официальные цветочные композиции, серебряные шарики и плюшевые мишки? — она издала горловой смешок и округлила глаза. — Девочка моя! Когда же у этих деятелей появится хоть какой-нибудь вкус?

Автоматизированная кровать Дороти-Энн позволяла ей сидеть, и та потягивала ледяную воду из большого бумажного стаканчика. Она с надеждой взглянула на Венецию.

— Мне жаль разочаровывать тебя, детка, но все еще никаких известий, — негромко сказала та.

Дороти-Энн поставила стаканчик на больничный высокий столик на колесиках.

— Это длится уже два дня, — спокойно заметила она.

Венеция кивнула.

— Буран еще не прекратился.

— Черт. — Дороти-Энн откинулась на подушки и вздохнула.

Венеция сняла очки и убрала их в свою шоколадную замшевую сумку, которую носила на плече. Затем сняла ее и позволила упасть на пол.

— Хорошая новость состоит в том, — заговорила она, — что буря идет на убыль. Поисковые группы собраны и ждут сигнала. Они смогут отправиться в путь завтра утром.

— Слава Богу.

Венеция выскользнула из своего черного замшевого пыльника, бросила его на спинку кресла и уселась, подкатив кресло поближе к кровати.

Она надела коричневые кожаные брюки и ковбойские сапоги шоколадного цвета с черными запутанными кругами, настроченными на кожу, свитер цвета кофе-эспрессо, изломанное ожерелье от Армани из оплавленной камеди и бронзы и подходящие к нему серьги.

— Итак, детка, не считая того, что ты сходишь с ума от беспокойства о Фредди и чувствуешь себя дерьмово, как твои дела на самом деле?

— Я все еще ощущаю слабость, — призналась Дороти-Энн. — Я не знаю, что они со мной делали, но чувствую себя так, словно меня вывернули наизнанку.

Венеция вздрогнула.

— Тебе больно? Очень?

— Не слишком. Я сама могу регулировать прием болеутоляющих. Хочешь посмотреть? — Той рукой, к которой была подсоединена капельница, Дороти-Энн держала кнопку, позволявшую ей делать себе внутривенные инъекции в случае необходимости.

— Что они тебе дают?

— Демерол.

— Лапочка, да ты хоть понимаешь, как тебе повезло? Нет, не понимаешь. Поверь мне, если об этом узнает хоть кто-нибудь, к тебе выстроится очередь наркоманов.

— Что ж, я с радостью уступлю им свое место. Не могу дождаться, когда выберусь отсюда. — Дороти-Энн сжала губы. — Скоро должен зайти хирург. Сестра сказала, что он хочет поговорить со мной.

Венеция постаралась сохранить на лице нейтральное выражение. Она гадала, как много уже смогла понять Дороти-Энн. Но та явно не осознает подлинный размах постигшего ее несчастья, в этом негритянка была уверена.

Она решила перевести разговор на более безопасную тему.

— Я подумала, что тебе захочется прочесть о приеме в честь открытия и узнать мнение прессы об отеле. Я принесла тебе кое-какие вырезки. — Венеция наклонилась, подняла с пола свою сумку, достала плотный пакет и бросила его на кровать. — И еще я принесла тебе модные журналы. — На свет появились свежие выпуски «Вог» и «Базар». — И на тот случай, если местная еда тебе не по вкусу — voilà[6]!

В пластиковой вакуумной упаковке уместилось многообразие кондитерских изделий — кусочки тортов, «наполеон», клюквенный хлеб и маленький пирог с киви.

— Венеция! Если я все это съем, то прибавлю десять фунтов[7]!

— Ладно, попробуй. Тебе нужно поддерживать силы. Ой, чуть не забыла. Я принесла еще гостиничные вилки.

Каждая из них оказалась завернутой в хорошо накрахмаленную льняную салфетку.

Дороти-Энн рассмеялась.

— Наконец-то я узнала, что ты таскаешь в этих своих сумках через плечо.

— Ага! Набор для выживания. — Венеция вдруг смутилась. — Ох, черт! Прости меня, детка. Я выбрала не то слово.

— Да ладно. Что бы там ни было, я съем этот пирог. Но только в том случае, если и ты что-нибудь попробуешь.

— Хорошо, может быть, только самый маленький кусочек. — Длинные пальцы Венеции с красными ногтями помедлили, потом нырнули в коробку, отщипнули маленький кусочек клюквенного хлеба. Она взяла всего лишь крошку. — Гмм, неплохо.

Дороти-Энн отломила вилкой кусочек пирога.

— Вкусно, — заметила она. — Кстати, дети приходили ко мне.

— Я их видела. Няня Флорри выглядела словно наседка. — Венеция помолчала и вопросительно взглянула на подругу. — Что тебе пришлось им сказать?

— Правду.

— И как они это восприняли? — Венеция ковырнула еще кусочек.

— Они напуганы, но держатся молодцом.

Негритянка кивнула.

— У вас хорошие ребята.

В открытую дверь легонько постучали. Дороти-Энн подняла глаза, а Венеция развернулась в своем кресле.

— Есть кто-нибудь дома? — поинтересовался мужской голос.

Кто бы ни пришел, его невозможно было разглядеть за гигантской композицией из белоснежных цветов, которую посетитель держал в руках — каллы, тяжелые ветки усыпанных распустившимися цветами орхидей, тюльпаны, огромные пышные розы, лилии, нарциссы, туберозы, ирисы, амариллисы, гиацинты, пролески, «царские кудри» и пионы.

— Мисс Харлоу ушла, — отозвалась Венеция с негритянским акцентом. И театральным шепотом обратилась к Дороти-Энн: — Не видно ни шариков, ни плюшевых мишек. Хватай скорей, пока не унесли.

В палату вошел мужчина и поставил вазу на приставной столик. Это оказался Хант Уинслоу.

— Судя по всему я привез уголь в Ньюкасл[8], — мрачно сказал он, разглядывая батарею цветов, выстроившуюся на подоконнике.

— Вы не привезли уголь в Ньюкасл, — рассмеялась Венеция, — если только не припрятали где-нибудь плюшевого мишку.

— Никаких медведей, — поклялся Хант, подняв правую руку. — И никаких шаров.

— Слава тебе, Господи. — Негритянка встала, освободила место в центре подоконника и попросила Ханта передать ей гигантский букет. — Послушайте, я собираюсь сбегать вниз и выпить чашечку кофе. Вам что-нибудь принести?

Дороти-Энн и Хант покачали головами.

— Можете нагреть мне местечко, — обратилась Венеция к сенатору, подхватывая свою сумку и выплывая из палаты.

— Должен заметить, что мисс Флуд сама деликатность, — заметил Уинслоу, усаживаясь в кресло и стараясь не смять складку на брюках.

— Именно так, — согласилась Дороти-Энн.

— Она выглядит как манекенщица, — сказал Хант.

Свет, льющийся в окно и бьющий из ярких ламп, мог изуродовать кого угодно, но он позволил ей по-новому взглянуть на Ханта. Ее недавний знакомый выглядел еще лучше, чем запомнилось Дороти-Энн. Освещение на вечере лишило его природного здорового вида и свежести лица.

Он был в самом расцвете сил, и каких!

Хант выглядел моложе своих тридцати пяти благодаря упругой коже и хорошему цвету лица. Темно-голубые глаза и кривая ухмылка выражали юмор и озорство, а явственная сексуальная привлекательность заставляла вас вспомнить об апельсинах и серферах. Этакий парень, с которым хорошо отправиться босиком погулять по пляжу, брюки закатаны, ботинки связаны за шнурки и перекинуты через шею. Его выбеленные солнцем волосы наверняка пахнут свежестью. А на губах ощущается привкус страсти.

— Венеция стала одним из главных открытий Эйлин форд, — ответила Дороти-Энн. — Десять лет назад она украшала собой почти каждую обложку журнала «Вог».

Женщина нахмурилась, сообразив, что мистеру Уинслоу давно пора бы отвести глаза. Не считая Фредди, она не могла припомнить никого, кто бы так выдерживал ее взгляд. После задумчивого молчания, Дороти-Энн вновь заговорила:

— Откуда вы узнали, где меня найти?

— Это легко. Городок небольшой. Газеты полны вами, тут и открытие отеля, и то, что самолет вашего мужа пропал без вести. На страницах светской хроники каждый день сообщают о вашем здоровье.

Она склонила голову к плечу.

— Я как-то сомневаюсь, что вы из тех особей, кто читает светские колонки.

Хант фыркнул.

— Я нет, этим занимается мой помощник. Просто на тот случай, если там появится мое имя и необходимо будет внести ясность по поводу содержания.

Ее голос прозвучал сухо:

— А тут и я. Вдруг выпрыгнула со страницы.

Слабая улыбка тронула его губы.

— А тут и вы, — кивнул он. — Как вы себя чувствуете? Дороти-Энн состроила гримасу.

— Как я выгляжу?

— Честно говоря, неплохо.

— Лжец! Я выгляжу дерьмово, и вы это знаете.

Он засмеялся. Сверкнули белоснежные зубы.

— Ну и что? В больнице никто не выглядит наилучшим образом.

Хант замолчал и торжественно взглянул на нее. Куда-то исчезли легкая непринужденность и шутливая улыбка. Их сменили нежная серьезность, настойчивый взгляд, словно он изучал ее, всю целиком, с задумчивым выражением.

Дороти-Энн вдруг почувствовала себя неуютно. «Что это он так на меня глазеет? Лучше бы ему этого не делать. Я ведь знаю, что выгляжу как ободранная кошка».

И тут она осознала, что одеяло сползло с ее груди, и Хант разглядывает ее ночную рубашку. Это было одно из романтических одеяний с оборочками. Его явно заинтересовала не бельгийская вышивка. Нет, сенатора точно не это интересовало. Его внимание привлекли округлости ее груди, подчеркнутые высокой талией в стиле Империи. Из скромного выреза выполз жаркий румянец, затопляя ее лицо.

Дороти-Энн вдруг захотелось, чтобы Хант ушел. Его присутствие слишком волнует. С одной стороны, Уинслоу не просто привлекательный мужчина — вне всякого сомнения, он самый красивый мужчина, когда-либо виденный ею. С другой стороны, уровень тестостерона в его крови слишком высок, чтобы при нем чувствовать себя комфортно.

И еще один решающий аргумент — его несчастливый брак.

Все в Ханте кричало: Н-Е-П-Р-И-Я-Т-Н-О-С-Т-И. Она просто сойдет с ума, если заведет с ним какие-нибудь отношения. Жизнь и без того достаточно сложна.

«Фредди, — напомнила Дороти-Энн самой себе, — мой Фредди, пропавший без вести…»

На нее навалилось чувство вины, и она немедленно отвела взгляд от Ханта. Молодая женщина быстро подцепила на вилку еще один кусочек пирога, просто чтобы занять себя. Ее рука дрожала, и она заметила, что кусок упал, только когда ее губы коснулись пустых зубцов.

— Черт! — ругнулась Дороти-Энн, оглядываясь. — Я бы не смогла быть более неловкой, если бы даже постаралась!

— Вы его уронили. Подумаешь, большое дело, — Хант чуть привстал и, достав утерянный кусок из простынь, протянул его Дороти-Энн.

Она посмотрела на него и протянула было руку, но потом замешкалась. В этом простом жесте сквозило нечто очень интимное. Женщина быстро отдернула руку и решительно покачала головой.

— Нет. — Ее голос звучал низко и чуть дрожал.

Они оба поняли, что скрывалось в этом нет — категорическое заявление о нежелании какого-либо сближения. Это положило конец любой возможности отношений между ними, пусть даже самых невинных и вывело ее из пределов его досягаемости.

Хант повел себя так, словно ничего не случилось. Он поглубже сел в кресло, бросил кусок пирога в рот и прожевал.

— Очень вкусно. — Последовал одобрительный кивок.

Дороти-Энн положила вилку на тарелку и прямо встретила его взгляд.

— Хант, зачем вы пришли?

Казалось, вопрос его удивил.

— Предложить свои услуги, узнать, не нуждаетесь ли вы в чем-нибудь. После того, как моя жена вела себя на приеме, я решил, что это наименьшее, что я должен сделать.

Выражение лица Дороти-Энн не изменилось.

— Ваша жена знает, что вы здесь?

— Глория? — Уинслоу покачал головой. — Нет.

— И где вы, по ее мнению?

Хант с горечью рассмеялся.

— Все зависит от того, в каком она состоянии. Если пьяна, то почти наверняка уверена, что я с кем-то шляюсь. Если нет, значит, с ее точки зрения, я качаю мускулы или общаюсь с избирателями.

— Но я не ваш избиратель, — спокойно заметила Дороти-Энн. — Я даже не зарегистрирована в списках штата.

— Мой опыт подсказывает в каждом видеть потенциального избирателя. — Уинслоу легко улыбнулся. — Если не сам человек, то его друзья или родственники.

Дороти-Энн тяжело вздохнула.

— Я… — начала она и покачала головой. Потом сложила руки на коленях. — Прошу прощения. Вы должны извинить меня, Хант. Я боюсь, что слишком быстро устаю. Эти болеутоляющие и все прочее…

Он улыбнулся и поднялся на ноги.

— Понимаю. В любом случае, если вы передумаете, вот моя карточка. — Изящным жестом фокусника, словно из воздуха, он извлек визитку. Положил ее на приставной столик. — Если вам что-нибудь понадобится — все, что угодно, — Уинслоу постучал по карточке, — звоните, не раздумывая. Вы же знаете, у меня есть кое-какое влияние.

— Я это запомню, — отозвалась Дороти-Энн.

— Без подвоха, — добавил он.

Дороти-Энн улыбнулась.

— Спасибо за визит, Хант. Цветы прелестные.

— Никаких шариков и мишек. — Уинслоу подмигнул. — Поправляйтесь скорее.

— Постараюсь.

Как только посетитель ушел, улыбка Дороти-Энн увяла. Она откинула голову на подушки и закрыла глаза.

Вот моя карточка… Если вам что-нибудь понадобится… У меня есть кое-какое влияние…

Дороти-Энн тяжело вздохнула. Хант мог оставить карточку у себя. Подвох или нет, но она не собирается нарываться на неприятности, завязывая с ним отношения. Она соблюдет правила приличия и пошлет ему записку с выражением благодарности за цветы и точка. Все прочее может быть неправильно истолковано, и она не хочет давать ему повод.

Я счастлива в браке. У меня трое прекрасных детей. Чего мне еще желать?

Живого и здорового Фредди.

Ведь я не так много и прошу, верно?

Дороти-Энн услышала шаги и негромкий голос Венеции:

— Дорогая, ты не спишь?

Она открыла глаза и кивнула.

— Хорошо. Пришел доктор Чолфин.

Молодая женщина взглянула мимо Венеции. Прямо у двери стоял хирург, его халат был так накрахмален, что стоял бы и сам по себе.

— Добрый день, миссис Кентвелл, — поздоровался он. — Как вы себя чувствуете?

— Все относительно, доктор. Почему бы вам не сказать мне?

Берт Чолфин даже не улыбнулся.

«Веселый человек, — язвительно подумала Дороти-Энн. — Он бы просидел весь фильм с братьями Маркс[9] и ни разу не фыркнул».

Она смотрела, как врач закрывает дверь, делает несколько шагов вперед, берет в руки ее карту, висящую в изножье кровати. Каждое его движение выглядело точным и продуманным заранее. Даже то, как он просматривал ее историю болезни, кивая время от времени головой в такт своим мыслям, как размеренно достал свою золотую шариковую ручку, отвернул колпачок и начал писать, делая четкую запись, как аккуратно повесил карту на место на спинку кровати, удостоверившись, что она висит абсолютно ровно.

— Ну как? Жить буду? — пошутила Дороти-Энн.

— Да, определенно, — совершенно серьезно ответил хирург. — Вы хорошо идете на поправку. Мы вас очень скоро выпишем.

— Это первая хорошая новость за последнее время.

Доктор Чолфин закрыл колпачок ручки и положил ее в нагрудный карман. Потом нахмурился и задумчиво взглянул на пациентку.

— Мисс Флуд говорила мне, что она ваш самый близкий ДРУГ.

Дороти-Энн с любовью посмотрела на подругу и улыбнулась.

— Да, это так.

— Значит, вы не станете возражать, если она будет присутствовать? Если услышит то, что я собираюсь вам сказать?

Взгляд Дороти-Энн метнулся к нему.

— А что? — неожиданно начиная волноваться, спросила она. — В этом есть необходимость?

— Вовсе нет. Но я понял, что есть ситуации, когда для пациента лучше, чтобы рядом был либо член семьи, либо близкий друг.

Дороти-Энн ощутила, как внутри поднимается неприятное чувство. От насыщенного аромата цветов ее затошнило и в комнате стало невыносимо душно. Сердце забилось быстрее, ударяя частой барабанной дробью.

Она посмотрела на Берта Чолфина.

— В чем дело, доктор? — прошептала женщина. — Что со мной не так?

Врач посмотрел на Венецию.

Венеция взглянула на него.

Потом они оба перевели взгляд на Дороти-Энн.

— Ради всего святого! — выпалила та. — Кто-нибудь скажет мне, что здесь, черт возьми, происходит? Ведь это мое тело!

7

В субботу после обеда Джимми Вилински позвонил Джоэлу, своему букмекеру, из телефона-автомата на Центральном вокзале и сказал, что хочет поставить пять кусков на «Малыша» Родригеса в сегодняшнем бою в Гардене. «Малыш» являлся аутсайдером, и против него ставили двадцать к одному. Но если он выиграет, Джимми получит целых сто тысяч баксов. Именно так.

На другом конце провода попыхивающий сигарой Джоэл проворчал:

— Джимми, Джимми. Ты бы сделал ставку даже на парочку тараканов, бегущих по кухонному столу, — и замолчал, ожидая, как его собеседник проглотит это.

Тот смолчал и только сопел в трубку.

Джоэл решил поднажать:

— И знаешь что, Джимми? Это по поводу двух тараканов. Ты бы точно выбрал того, кто проиграет!

Джимми вытаращил глаза, отодвинул трубку от уха и сделал неприличный жест рукой. Можно подумать, ему нужно это дерьмо! То, что они с Джоэлом давно знакомы и выросли вместе в Хеллз Китчен, вовсе не значит, что он должен выслушивать его насмешки.

Вилински услышал голос букмекера:

— Почему бы тебе не прислушаться к дружескому совету, а, Джимми? У тебя опять накапливаются долги. Сделай себе одолжение, перестань пока играть.

После того, как стенания смолкли, Джимми сказал:

— Джоэл! Заткни свои советы себе в задницу. Пять кусков на «Малыша».

Высказавшись, он повесил трубку.

Позаботившись об этом, Джимми пошел по залу конечной станции. Он был худым мужиком, возраст приближался к сорока, черные волосы зализаны назад при помощи геля. Внешне Вилински напоминал хорька с глазами цвета черной смородины, зорко смотрящими вокруг, словно две подвижные изюмины. Он предпочитал действовать спокойно.

Когда-то Джимми Вилински летал высоко. Но все осталось в прошлом, с тех пор как словно с небес раздался тот телефонный звонок, изменивший его жизнь.

Теперь, чуть прибавив развязности своей походке, он позволил себе мысленно вернуться к той ночи…

Назад к той самой минуте, когда зазвонил телефон…

Это случилось в пятом часу утра, и телефон затрезвонил так, что поднял бы и мертвого. Джимми, еще секунду назад спавший, в следующую уже сидел. В голову ему ударила боль, разломившая череп пополам. Со стоном он потерянно огляделся по сторонам, пытаясь прийти в себя.

При свете лампочки, оставшейся гореть в ванной комнате, он удостоверился, что сидит на своей собственной кровати.

Так, уже лучше.

Джимми также смог разглядеть четвертинку «Фо розиз», вернее то, что от нее осталось, два грязных стакана и переполненную пепельницу. Знакомая вонь от застоявшегося сигаретного дыма, влажных простынь, спермы и дешевого бурбона вызывала тревогу, только Вилински никак не мог понять, почему.

А тем временем телефон на дальней прикроватной тумбочке продолжал надрываться. Джимми захотелось зашвырнуть его через всю комнату, слишком уж он голосил для того, кто как следует надрался накануне.

От души жалея, что ему не пришла в голову мысль выключить эту чертову штуку прежде, чем отключиться, Джимми выругался:

— Дерьмо! — Он потянулся было к трубке, но ощутил мягкое, обнаженное теплое тело, спящее рядом с ним.

Это его немедленно остановило.

Моргая от удивления, он уставился на кровать.

Там на животе лежала девушка, никогда раньше Джимми ее не видел. Выпуклые упругие ягодицы, голова повернута на бок на подушке. Свежая, как бутон, с накрашенным личиком и распущенными, не слишком длинными темными волосами.

Ни за что на свете Джимми не мог вспомнить, откуда она взялась и что, если вообще что-то, они делали вместе. Да, неприятное приключение, учитывая время и место. Со всеми этими смертельными болезнями, наводнившими улицы, достаточно подобрать не того, кого надо и, привет! Секс значит смерть.

Решив прежде ответить на звонок и не дожидаться, пока его черепная коробка лопнет, Вилински перебрался через девушку, кем бы она там ни была, невольно коснувшись ее. Девушка лишь повернулась на бок, свернулась калачиком и продолжала спать.

Кладя руку на трубку, Джимми собрался было снять ее, как ему на ум пришло кое-что еще.

Ага!

Теперь пьяный дурман начал рассеиваться, мозги постепенно вставали на место. Одно он знал наверняка — это не мог звонить друг. Только не в этот час и не таким образом. Аппарат прозвонил уже сколько раз? Пятнадцать, двадцать?

Что-то в этом роде.

Когда Вилински стал размышлять на эту тему, то сообразил, что телефон звонил так, словно речь шла о деньгах, которые он был должен.

Что-то случилось, и последние несколько месяцев выдались на редкость паршивыми. Полоса проигрышей вычистила его совершенно. Тогда Джимми одолжил деньжат, чтобы попытаться отыграться. Но госпожа Удача, эта двуличная потаскуха, повернулась к нему задницей, и он увязал все глубже и глубже в долгах.

Очень скоро он оказался должен всем, кому только можно. Не только Джоэлу, но и десятку синдикатов и букмекерам из китайского квартала впридачу.

Потом Вилински узнал, что его вычеркнули из числа играющих, а сборщики долгов зашевелились, шум стал опасным.

Потом ему начали угрожать в открытую, подробно описав, какой вред можно нанести его здоровью и благосостоянию.

И уже совсем недавно кампания кредиторов против него дошла до той точки, что он уже серьезно обдумывал, не лучше ли ему будет смыться. Может быть, свалить на побережье и там залечь.

А проклятый телефон все продолжал звонить. Словно Всегда-готовый-кролик, который не остановится. Как будто звонивший знал, что Вилински дома и слушает.

Как это девчонка спит, для него останется загадкой.

Отчаявшись, Джимми все-таки схватил трубку и проорал:

— Да! — надеясь, что трубку повесят.

Раздался вежливый мужской голос:

— Мистер Вилински? — повисла пауза.

— Кто говорит?

— Друг. Как дела?

— Слушай, кончай трепаться, а? Нет у меня никаких друзей.

— А вы в этом уверены, мистер Вилински? — голос переливался словно бархат.

— Конечно, уверен! — Джимми сделал вид, что собирается повесить трубку. — Ты, ублюдок, соображаешь, сколько времени?

— Разумеется, мистер Вилински, — отозвался голос. — Сейчас четыре часа сорок минут двадцать четыре секунды.

Джимми захотелось сказать: «Эй, умник гребаный! Мать твою так и мать того осла, что тебя заделал. Я иду спать и отключаю телефон».

Но дело в том, что любопытство уже взяло над ним верх. Пока он разговаривает с этим парнем, может быть, ему удастся выяснить, что это за птица… На что он способен. Никогда ничего не знаешь заранее. А вдруг этот парень когда-нибудь пригодится ему при случае…

— Мистер Вилински? Вы слушаете?

— Ага. Дай-ка я угадаю. — Джимми лениво почесал голову, неизвестно по какой причине вдруг начавшую зудеть. — Я так полагаю, что ты со всеми в приятелях и сейчас мне скажешь: «Видишь ли, я твой друг. Я не хочу, чтобы тебе сделали больно». Что-нибудь в таком роде. Я прав?

Мужик его удивил.

— Нет, мистер Вилински. Вы все не так поняли. Я совсем не собираюсь выкручивать вам руки. И знаете еще что?

Джимми молчал.

— Никто больше не позвонит и не зайдет, чтобы докучать вам. Собак отозвали.

— Не шутишь?

— Даю вам слово.

— Ага, а ты-то сам кто?

— Я тот, кто скупил ваши долги. Вы понимаете, о чем я говорю?

Джимми уже давно проснулся и тяжело дышал, размышляя. Что за черт?.. У него подвело живот от тревоги, а за окном завывал и бушевал ветер. Окна гудели, заставляя его думать об этой истории, той самой сказочке о трех поросятах. И ветер уже был не ветер, а тот самый парень из телефонной трубки. Большой злой волк дышал ему в затылок.

— Мистер Вилински! — опять зазвучал холодный тягучий голос.

— Да, да. — Джимми тер лицо, стараясь говорить спокойно. Надо делать вид, что он удивлен, точно, но черта с два напуган. — А с чего это ты их купил? — поинтересовался он. Примем мужика за тяжелозадого коллекционера чужих долгов, скупающего их по дешевке.

Но его собеседник оказался полон сюрпризов.

— Потому что я хочу нанять вас, мистер Вилински. Просто я не буду платить вам. Вы будете отрабатывать свой долг.

— Отрабатывать каким образом? — поинтересовался Джимми, пытаясь изобразить некоторое мужество.

— Точно так же, как вы выбирались из всяких передряг, мистер Вилински. Вы въехали? Сделаете все, что потребуется.

— Кто вы?

— Я не думаю, что вы на самом деле должны это знать, мистер Вилински.

Джимми еще усерднее потер физиономию.

— Это одно из тех предложений, от которых я не могу отказаться?

Смех прозвучал мягко и совершенно безрадостно.

— Что ж, я полагаю, вы могли бы отказаться. Но если бы я был на вашем месте, я бы прежде хорошенько подумал.

Джимми вздохнул.

— Ладно. Что вы хотите, чтобы я сделал?

Вот и все его мужество.

— Отлично. Я надеялся на ваше благоразумие. Итак, в чем состоит работа. Вы продолжаете жить, как и жили. Вы всего лишь входите в контакт с одним человеком. А потом просто передаете информацию от него мне и обратно.

— И это все? — с подозрением уточнил Джимми.

— Все, уверяю вас.

Джимми не поверил.

— Здесь должна быть ловушка.

— Но ее нет. Я вам объяснил все, как оно есть на самом деле. Каждый раз, как вы передадите сведения, я рву одно ваше долговое обязательство и присылаю вам по почте.

— Да? — Джимми все прокручивал и прокручивал разговор в голове, почесывая в затылке и надеясь, что может быть, только может быть, девчонка не принадлежит к сети уличных торговцев наркотиками.

— Я свяжусь с вами, мистер Вилински. Вы получите самые подробные инструкции сегодня после обеда.

— Эй! Погодите минутку, не вешайте трубку. Вы не назвали вашей фамилии.

— Я уже сказал вам, мистер Вилински, что вам совсем не обязательно ее знать.

— Ладно, а как насчет имени? На тот случай, если вы позвоните? Тогда я буду знать, что это вы.

— Я уверен, что вы узнаете мой голос. Спокойной ночи, мистер Вилински.

И в трубке раздался щелчок.

Как только рассвело, Джимми первым делом звонко шлепнул девицу по заднице.

— Ой! — завопила она, подскакивая. — Ты что? Извращенец?

— Мне надо заняться делом. Не хочешь пойти погулять?

— С радостью! — обиделась та, награждая его взглядом удава и прыжком выбираясь из постели.

У Джимми потяжелело в паху. Он обожал большие сиськи, и если шкала размеров предусматривала номера от первого до десятого, то эти тянули на одиннадцатый.

Как он мог такое забыть? И все-таки еще не все потеряно, решил Джимми, умеющий хитрить. Тем более, что он умеет ласково уговаривать и не слишком горд, чтобы извиниться.

— Ладно, сладкая моя, — начал Вилински в надежде на нечто незабываемое. — Я извин…

Девица повернулась к нему, вся сияя волосами, зубами, титьками и…

Вот черт побери!

Вилински уставился на нее во все глаза, потом отвел взгляд, и произошла классическая немая сцена. Потом он дернулся назад, как-будто на него напали.

Его петушок тут же опустил головку.

Ему нравились женщины с формами, точно, но только не с членом и яйцами!

Дерьмо!

Шок заставил его вселенную остановиться. Его восприятие ограничилось оскорбительными анатомическими подробностями. Было что-то от ужасной насмешки в этом теле, сочетающем роскошный женский бюст и мужские гениталии, мрачная, нереальная разновидность травести, которую он находил агрессивно-отталкивающей.

Он подцепил вчера… Как это у них называются транссексуалы с силиконовыми протезами, но еще не побывавшие под ножом хирурга? Джимми порылся в своей памяти. Было какое-то слово…

Курочки с яичками. Вот оно.

И не мужчина, и не девка.

Оба сразу и ни то, ни другое.

— И на что это, — требовательно поинтересовалась женщина с пенисом — или это был мужчина с грудями, — ты пялишься?

Джимми отпрянул, слишком ошеломленный, чтобы разговаривать. Словно завороженный ужасным видением, Вилински смотрел, как это создание ходит по комнате, подбирая женскую одежду и натягивая ее на себя.

Одевшись, оно метнулось из комнаты, с высоко поднятой головой, бросило ему воздушный поцелуй и так шарахнуло дверью, что фотография любимой лошади Джимми «Воскресной тишины», окантованная рамкой, сорвалась со стены и разбилась.

Вилински уронил голову на руки и закрыл глаза. О, неуважение. Бесчестие. Стыд.

Его самоуважению нанесли серьезный удар. И не в последнюю очередь тем, что «ее» член оказался больше его собственного.

А пока надо позвонить своим букмекерам, чтобы отвлечься. Это ему просто необходимо. И кроме того, ему любопытно, что это за парень ему звонил. Интересно, это полное дерьмо или нет.

Первым делом Вилински позвонил своему старому другу Джоэлу, который вел дела в задней комнате облезлого бара на Десятой улице. Последнее время с букмекерством ему не везло.

— Приветик, Джимми! — Джоэл приветствовал его с подлинным энтузиазмом. — Давненько не виделись. Ну как оно, ничего?

Это был самый теплый прием, который встретил Вилински после того, как ему закрыли кредит.

— Отлично, — заявил Джимми. — Как твой бизнес?

— Помаленьку. — Джоэл рассмеялся. — Мне так не хватает твоих ставок.

Джимми навострил уши.

— Это точно? — спросил он.

— Ага. Послушай, приятель. Когда захочешь получить кредит, тут же получишь. За мной не заржавеет.

— Шикарно. Ты скоро обо мне услышишь, Джоэл.

Когда Джимми повесил трубку, голова у него шла кругом. Неужели чудеса никогда не кончатся?

«Черт! — подумал он. — Я спекся!»

«Когда это было? Шесть, восемь недель назад? Что-то около того», — решил Джимми, пробираясь по Центральному вокзалу.

И все, что от него потребовали, это записать имя, которое ему сообщили, запечатать записку в конверт и отдать его матери некоего итальянца по имени Кармин. Получить в ответ счет в оффшорном банке и передать его тому парню, что звонил.

Достаточно верное дело. Два дня спустя он получил по почте свое долговое обязательство, порванное на две части.

Ой-ой! Получить кое-что практически в обмен на ничто! Единственное, чего ему хотелось, так это чтобы парень поторопился и давал ему побольше работы. Разобраться бы со старыми долгами, раз он уже имеет новые, делая ставки в футбольных матчах.

Проходя мимо газетного киоска, Джимми купил сразу и «Пост» и «Дейли ньюс».

Обычно он читал только страницы, посвященные спорту. Даже гигантские заголовки никогда не привлекали его внимания. Но этот его чем-то привлек. И это была судьба…

Что это так бросилось ему в глаза?

Нахмурившись, он уставился на трагические огромные буквы:

САМОЛЕТ МИЛЛИАРДЕРА ВСЕ ЕЩЕ СЧИТАЕТСЯ ПРОПАВШИМ БЕЗ ВЕСТИ

ПОПЫТКАМ РОЗЫСКА И СПАСЕНИЯ МЕШАЕТ БУРАН

Зернистая фотография мужчины сопровождала заголовок.

Джимми покосился на фотографию, но она ни о чем ему не говорила. А потом фамилия и имя, набранные большими буквами, бросились ему в глаза: Фредди Т. Кентвелл.

Джимми шумно выдохнул. По коже побежали мурашки.

— Черт побери! — прошептал он.

Не торопясь, Вилински внимательно изучил фотографию. Отодвинул газету на расстояние вытянутой руки, потом поднес под самый нос, прямо к глазам, потом снова отвел руку.

Он изучал фотографию мужика и ощущал странное чувство родства. Тот самый парень, чью фамилию Джимми передал тогда Кармину. Этот Кентвелл пропал без вести и считается погибшим.

— Ну, разве не совпадение, — пробормотал он себе под нос.

Только вот Джимми Вилински не верил в совпадения. Что-то такое происходит… Это точно. Что-то… тухлое. Ага. И если хорошенько подумать, что-то на самом деле тухлое.

Конечно, он не ученый-физик. Ну и что? Джимми все равно не дурак.

«В следующий раз, как только мне позвонит мистер Бархатный голос, — решил Джимми, — я все выскажу. Заявлю ему, что не нанимался в убийцы, даже если они и будут рвать мои расписки каждый раз!»

8

Жизнь как будто остановилась. Летаргическое, медлительное передвижение улитки, когда секунды превращаются в тягучие минуты, а минуты — в бесконечность.

Сама реальность, казалось, изменилась даже на ощупь. Воздух, окружающий Дороти-Энн, словно уплотнился и отяжелел, затягивая ее, будто трясина, в похожее на патоку безвременье, а перед глазами повисла крупнозернистая дымка, лишая все вокруг ясности очертаний, контрастности и цвета, как-будто ее глаза заменили расфокусированными 16-миллиметровыми линзами плохого качества.

Она почувствовала себя оцепеневшей и потрясенной. Оглушенная ударом, разбитая, измочаленная, Избитая, наконец получившая нокаут из-за еще одного апперкота. То, что она осталась сидеть, было исключительно заслугой больничной кровати, принуждавшей ее оставаться в таком положении, когда доктор Берт Чолфин, главный хирург, объяснил ей, в отлично отрепетированной, мягкой, рассчитанной на пациентов манере, почему, несмотря на то, что он только что рассказал ей, Дороти-Энн все равно остается очень везучей женщиной.

Тот, кто говорит, что неприятности всегда подчиняются принципу «Бог любит троицу», неправ. Беды никогда не наваливаются втроем. Их четыре. Фредди пропал… Я потеряла ребенка… Мне сказали, что мне удалили раковую опухоль…

И, словно всего этого оказалось недостаточно, на нее обрушилось еще одно кошмарное известие.

Ей удалили все репродуктивные органы.

Все!

Меня стерилизовали.

Мысль взорвалась у нее в мозгу наподобие артиллерийского снаряда.

У меня больше нет матки.

Как я смогу оставаться женщиной, если меня превратили в существо среднего рода?

Каким-то образом голос доктора Чолфина сумел прорваться сквозь навалившуюся на нее со всех сторон тяжесть, грозящую раздавить ее:

— Миссис Кентвелл? Миссис Кетвелл!

Глаза Дороти-Энн медленно приобрели осмысленное выражение.

— Жизнь — это игра случая, — уныло прошептала она. — А я продолжаю выбрасывать зеро.

— О, дорогая, — сочувственно произнесла Венеция, усевшаяся на край кровати и державшая Дороти-Энн за руку. — Милая моя, мы будем рядом с тобой, мы поможем тебе пройти через все это.

Подруга взглянула на нее затуманенными болью глазами.

— Нет, — грустно отозвалась она. — Мне никто не может помочь. Только не в этом.

Прикрыв рот рукой, доктор Чолфин откашлялся и произнес:

— При сложившихся обстоятельствах, миссис Кентвелл, то, что вы испытываете депрессию, это нормально…

Сердце Дороти-Энн пронзила острая боль. На мгновение мир вдруг неудержимо растянулся, а потом все резко встало на свои места.

— Депрессия! — Она уставилась на врача. — Какая глупость! — произнесла она низким голосом, смаргивая набежавшие слезы. — Черт побери, я потеряла ребенка, и вы только что сказали мне, что другого у меня не будет! Это не депрессия! Я умираю и отправляюсь прямиком в ад!

Он мягко посмотрел на нее.

— Разве вы не понимаете, миссис Кентвелл? Ребенок ни за что бы не выжил. Во всяком случае, мы вовремя обнаружили опухоль яичника. Кроме того, если бы вас не доставили в больницу, вы бы истекли кровью и умерли. В целом, вам вполне можно поблагодарить Бога.

— Поблагодарить Бога! — иронически повторила Дороти-Энн.

— Доктор Чолфин прав, — хрипло вмешалась Венеция. — Ты жива, детка. Жива!

Жива.

— Мой ребенок умер, и насколько мне известно, Фредди тоже погиб! На кой черт мне эта жизнь!

— Дорогая! — Венеция с тревогой взглянула на хирурга, потом на Дороти-Энн. — Милая, у тебя очень много причин продолжать жить. Во-первых, у тебя дети…

Но Дороти-Энн не слушала ее. Она отвернулась к окну и мрачно смотрела в никуда, мимо дурацких серебряных шаров, плюшевых мишек и цветочных композиций, вполне уместных на похоронах какого-нибудь мафиозного дона, смотрела сквозь стекло на кирпичную стену перед ним.

Венеция замолчала и снова взглянула на доктора Чолфина.

Тот кивнул и заговорил:

— Есть и хорошие новости, миссис Кентвелл. Если ваше состояние не ухудшится, то завтра мы вынем катетер и через несколько дней вас выпишем.

— Спасибо, — равнодушно ответила Дороти-Энн.

Не поворачиваясь к ним, она подумала, дрогнув под ударами судьбы: «Неужели я должна потерять все, что мне дорого? Неужели это приготовила для меня жизнь?»

— Миссис Кентвелл! — окликнул ее врач.

Дороти-Энн глубоко вздохнула.

Голос Берта Чолфина звучал мягко:

— Видите ли, это еще не конец света.

Но Дороти-Энн было лучше знать.

«Возможно, но только не для меня».

— Оо-ох! Что за дьявол вселился в эту троицу? — в отчаянии вопрошала няня Флорри со своим тягучим акцентом уроженки шотландских гор.

В мягкой шляпе, укутанная в плащ и обутая в добротные ботинки, няня изо всех сил старалась выдворить три маленьких упрямых тельца, упирающихся изо всех сил, из больничной палаты. Это занимало все ее внимание.

Зак предусмотрительно завопил, как только крепкие шотландские руки взялись за него:

— Мамочка! Мы ведь только что пришли! Почему мы уже должны уходить?

Лиз, очень рано научившаяся чувствовать перемены в настроении, сколь бы незначительными они ни были, нагнула голову к плечу, уголки губ поползли вниз в гримаске.

— Мама, это все очень, очень непонятно. Я хочу сказать, ты что-то нам не говоришь. Что-то плохое. Верно?

И Фред, характерным движением тряхнув головой, чтобы отбросить с глаз волосы, разделенные по середине пробором, тоже взглянул на мать сквозь ресницы. Все его помрачневшее тонкое, как у модели, совершенное лицо с черными бровями выражало подозрение.

— Это плохие новости, так? — негромко спросил он. — О папе?

У Дороти-Энн заболело сердце, когда она услышала страх в этих юных, чистых голосах. Очевидно, тревога передалась им от нее, стала прямым следствием ее равнодушного оцепенения, распространившегося и на них.

«Они смотрят на меня, пытаясь обрести силу и поддержку. Они сейчас нуждаются во мне, как никогда не нуждались раньше».

Но дело было в том, что она не могла им помочь сейчас. Только не в этот раз. Слишком много несчастий произошло слишком быстро, гора оказалась чересчур высокой. Все ее эмоциональные силы кончились, ее вычерпали до дна, все ее резервы использовали.

«Я нужна им. Но как мне помочь детям, если я не могу помочь самой себе?»

— Нет, мои дорогие, — удалось ей произнести напряженным шепотом. — Это не о вашем отце. О нем по-прежнему никаких известий.

— Тогда что же не так, мам? — настаивал Фред.

— Т-ты нас больше не любишь? — пробормотал, заикаясь, готовый расплакаться Зак.

Дороти-Энн почувствовала, как все сжимается у нее внутри. «О, Господи. Что же я за мать? Как я могу подвести их в такое время?»

— Милый ты мой. — Дороти-Энн протянула слабую руку. — Иди сюда, к мамочке.

Но Зак не бросился в ее объятия. Он остался стоять на месте, упрямо уперевшись между двумя защищающими его старшими детьми. И как торжественно, как необычно непокорны они были, эти всегда такие живые дети, наполненные Высокооктановой энергией!

— Лапочка? — Дороти-Энн не опускала руки. Наконец, когда стало ясно, что ее младший сын решил бросить ей вызов, она слабо уронила руку на одеяло.

Она оглядела своих старших. Лиз, задумчиво прикусила нижнюю губу. Фред нетерпеливо переминается с ноги на ногу. И все трое пронизывают ее своими настойчивыми взглядами. Они ждут объяснения, которого заслуживают, и не могут его получить.

Жгучая волна вины захлестнула Дороти-Энн. У нее просто нет сил пролить на их души целительный бальзам, который волшебным образом развеет их страхи. Но невозможно даже подумать о том, чтобы навалить на их плечи всю тяжесть жестокой правды.

И так уже плохо, что их отец пропал без вести, а мать в больнице. Этого достаточно для самых крепких молодых созданий.

«Если бы мне только удалось придумать пристойную ложь… Какое-нибудь невинное объяснение. Но что? Что?»

Дороти-Энн пыталась найти какой-то выход, но ее мозг отказывался прийти ей на помощь. Она почти ощущала, как винтики и болтики у нее в голове застревают в толстой, тяжелой, зернистой вате, заставляя ее ощущать себя в другом, монохромном, мире, с другим, более высоким атмосферным давлением.

Положение спасла Венеция. Ее подруга пришла на помощь, подойдя к детям с другой стороны кровати. Она присела на корточки перед троицей и обняла их необыкновенно длинной, грациозной гибкой рукой.

— Эй, ребята, — хрипло начала она. — Послушайте-ка меня. Вашей маме пришлось нелегко. Она тоже в отчаянии из-за того, что случилось с вашим отцом, как и вы. А так как мама болеет, то легче ей от этого не становится. — Негритянка значительно взглянула на детей. — Улавливаете, к чему я клоню?

— Вы хотите сказать, что мама очень больна? — Аквамариновые глаза Лиз расширились. — Это не просто какой-то там стресс, а серьезная болезнь?

Венеция сурово взглянула на девочку.

— Детка? Ты что собираешься сказать все вместо меня? — требовательно поинтересовалась она, очень точно находя равновесие между властью взрослого и равным отношением к ребенку.

Лиз покачала головой.

— Отлично. Потому что на твоем месте, я бы себя так вести не стала. Просто помните, что вы все время в курсе событий. Как только мы что-нибудь узнаем, сразу скажем вам. На это можете рассчитывать. Вы меня еще слушаете? — Венеция подождала, пока дети кивнули. — Ладно. А пока что ваша мама совершенно выбилась из сил. Вы и сами это видите. А что касается того, что с ней что-то не так, то вы знаете, как лекарства могут делать нас такими странными, словно мы приняли наркотик. Или не знаете?

Зак почти сразу же с готовностью кивнул головой. Но Лиз и Фреда не так легко было купить. Чувствуя какой-то подвох, они внимательно рассматривали Венецию, ища на ее лице следы отчаяния, пока они сами торопливо пытались найти неувязки в ее словах. Они чувствовали зерно правды, но…

— Врач сказал вашей маме, что через несколько дней она сможет вернуться домой, — продолжала Венеция. — Но только в том случае, если она будет достаточно отдыхать.

— Правда? — этот чистый дискант принадлежал Заку.

— Правда, — кивнула Венеция. — Так что видите? От вас троих зависит ее отдых. — Она по очереди оглядела детей. — Вы же хотите, чтобы она скоренько отсюда выбралась, верно?

Дети снова торжественно кивнули, их головы дернулись синхронно.

— Но с мамочкой все будет в порядке? — спросил Зак. — Вы обещаете?

— С твоей мамой все будет отлично, солнышко. — Венеция убрала руку, обнимающую детишек, улыбнулась и подняла кисть с длинными красными ногтями. — Слово скаута.

Они все уставились на нее.

— Итак. Мы друг друга поняли? — задала вопрос негритянка.

— Я думаю, да, — за всех ответил Фред.

— Отлично. — Венеция еще раз обняла всех троих и выпрямилась. Потом улыбнулась няне Флорри. — Няня! Они полностью в вашем распоряжении.

— Вот и слава Богу. В толк не возьму, как это вы управились с ними.

Няня «погнала» своих питомцев вокруг кровати, потом к двери, кудахча и отчитывая их, словно недовольная наседка.

— Давайте-ка, ребятишки, давайте. Это и к тебе относится! Больше я этих глупостей не потерплю. Разве можно так себя вести, когда вашей мамочке нужен отдых и все такое прочее. Вы должны держаться молодцом. А что мы видим? Как насчет Алькатраса, а?

Лиз и Фред разом завздыхали.

— Я хочу вернуться в музей Рипли «Хочешь верь, хочешь нет!», — высказался Зак, дергая няню за плащ.

— Да неужели, парень? Что ж…

— Ох, нетушки, — фыркнула Лиз, закатывая глаза к потолку. — Эти глупости! Только для детей. Лично я возвращаюсь в отель к моему компьютеру.

— А я хочу новую видеоигру, — пробормотал Фред.

Венеция стояла у кровати, сложив руки на груди, и вместе с Дороти-Энн смотрела вслед выходящим из палаты детям.

— Они хорошие ребятки, — негромко заметила негритянка.

— Да, а я их подвела, — напряженно прошептала Дороти-Энн, и по щекам у нее потекли ручейки слез.

Венеция обреченно вздохнула.

— Детка! — воскликнула она, упирая руки в бока и пронзая взглядом Дороти-Энн. — Ну ты да-а-аешь! Ты когда в последний раз смотрела вокруг себя?

— Когда я что? — моргнула та.

— Где ты находишься? — продолжала допрос подруга.

— В больнице.

— Ну точно. И ты здесь не просто так, я права?

— Но я же их мать! Я должна…

— Ты должна поправляться, — безапелляционно прервала ее Венеция. — И только так ты сможешь им помочь. А теперь отдыхай. По твоему виду заметно, что тебе это очень нужно.

Дороти-Энн вздохнула, кивнула и повернула голову на подушке.

Огромная ошибка. Букеты, плюшевые мишки, шарики бросились ей в глаза. Они ее раздражали.

— Венеция, — выдохнула молодая женщина, — ты видишь все это?

Та повернулась к окну и кивнула.

— А что такое, дорогая?

Дороти-Энн вдруг ощутила невероятную слабость. Венеция права. Ей необходимо отдохнуть. Она повернула голову в другую сторону и закрыла глаза.

— Избавься от всего этого, — попросила она.

9

Высоко над Тихим океаном в имении «Боз Ар», смотрящем на бухту, Глория Энн Уоттерс Уинслоу умащала себя ароматами из Джайпура. Она медленно прикасалась холодной влажной стеклянной пробкой за ушами, к ямке на шее, к лицевой и тыльной стороне запястий и наконец к впадинке между грудями. Застегивая свою шелковую блузку телесного цвета с низким вырезом, она глубоко вдохнула, и ее ноздри расширились от удовольствия. Ей нравилось источать аромат дорогих духов, точно так же, как нравилось надевать дорогие вещи и жить на широкую ногу. Она любила это почти как выпивку. Но все-таки гораздо меньше.

Глория потянулась за бутылкой шампанского, стоящей на туалетном столике, покрытом кружевной скатертью, взяла ее, но, нахмурившись, дрожащей рукой поставила обратно и мрачно уставилась на нее.

Достаточно, вполне достаточно. Еще нет и половины первого, а она уже почти осушила бутылку «Кристл» 1979-го года, и все на пустой желудок. Еще немного, и облако наслаждения жизнью, в котором она плавает, начнет играть злые шутки с ее равновесием.

Покончив с этим вопросом, Глория направилась к своему встроенному шкафу размером с комнату. Она была уже на полпути к нему, когда зачирикал телефон. Глория скрипнула зубами и решила не обращать на него внимания. Аппарат все еще щебетал, когда женщина вошла в свой гардероб, напоминающий модный магазин. Во всяком случае здесь назойливый звук казался отдаленным и приглушенным.

Глория оглянулась вокруг, раздумывая, что ей надеть. Ленч в ресторане «Четвертый акт». С королевой Тоуд-холла, «Жабьего дворца». Определенно это не то, чего бы ей хотелось.

Телефон наконец смолк, и в доме снова установилась благословенная тишина. Слава Богу. Теперь она сможет спокойно выбрать свой наряд. Что же надеть, что надеть…

Глория Уинслоу начала медленно обходить шкаф, перебирая пальцами обитые шелком вешалки с дорогими нарядами. Очень скоро ее глаза устали от созерцания встроенных кронштейнов, переполненных платьями разнообразных расцветок и расшитых драгоценными камнями. Черт. Идя сюда, ей следовало закурить. И шампанское допить тоже. Выпить для поддержания сил никогда еще не вредило.

Снаружи, в спальне, щелкнул внутренний телефон, и до Глории донесся голос дворецкого:

— Миссис Уинслоу! Миссис Уинслоу!

Вот черт! А теперь что еще?

Она вышла обратно в спальню и нажала кнопку внутренней связи.

— Что случилось, Родди? — рявкнула Глория.

— Ваша свекровь ждет на третьей линии.

Свекровь. Старая миссис Уинслоу. Королева Тоуд-холла.

Глория с силой выдохнула воздух.

— А, хорошо, — свирепо проворчала она. — Я поговорю с ней. — Алло? Мама?

— Я как раз выхожу из дома, Глория. — Как обычно, голос свекрови был полон жизненной энергии, бодрости и неодобрения. — Ты уже одета?

— Разумеется, я одета, — солгала невестка.

— Что ж, я надеюсь, что на тебе платье от американского дизайнера. Ты же знаешь, что пресса разорвет тебя в клочья, если это не так.

— Вы не говорили мне, что нам предстоит пресс-конференция.

Голос Алтеи Уинслоу зазвучал холодно и сурово.

— Это не пресс-конференция. Но никогда не знаешь, на кого нарвешься. Всегда важно произвести правильное впечатление. Неужели я должна бесконечно напоминать тебе, что на карту поставлено политическое будущее Ханта?

Глория сделала круглые глаза.

— Нет, мама.

— Ты ведь еще не пила, да? — с подозрением поинтересовалась свекровь.

Глория ощутила знакомый прилив негодования. Старая карга никак не может об этом забыть. Все продолжает ее нервировать.

— Нет, мама. Я не завтракала, а я не пью на голодный желудок.

— Хорошо, значит, мы сможем с тобой побаловать себя хорошим коктейлем.

«Господи ты Боже мой! — Глория подавила желание расхохотаться во все горло. — Побаловать себя хорошим коктейлем!»

Неужели старая сука никогда не поймет? Только посмотреть на нее, вот вам и повод надраться заранее. На самом деле, это просто необходимость, все равно как сделать прививки перед тем, как отправиться в Африку или джунгли Амазонки.

Она не собирается предстать перед старым драконом трезвой. И в подпитии это не так уж приятно.

— Встретимся в ресторане, Глория. Нас ждет отличный ленч, — четко произнесла свекровь на прощание и повесила трубку.

Невестка моргнула. Отличный ленч? Кого дурачит эта дряхлая летучая мышь?

Швырнув телефонную трубку, она решила надеть свой новый костюм от Шанель, исключительно из желания сделать назло. Тот самый с микро-мини-юбкой, цвета лаванды, с младенчески-голубой отделкой. И никакой блузки.

«Это научит ее, как указывать мне, что носить!»

Вдруг Глории отчаянно захотелось выпить. И отнюдь не шампанского. Хорошей выпивки. Что-нибудь горькое. Что-нибудь… Например, градусов в сорок.

Да. Сорок градусов будет в самый раз.

Почему разговоры с Алтеей всегда так на нее действуют? Неважно, насколько высоко вознеслась Глория, королева Тоуд-холла всегда сбросит ее с высот.

Ладно, неважно. Миссис Глория Уинслоу к этому готова.

Водка. У нее бутылки в одну пинту[10] припрятаны во всех карманах ее шуб, а к тому же еще в десятках тайников.

Водка — это как раз то, что доктор прописал. Как раз, чтобы пережить предстоящую ей пытку.

Мурлыкая себе под нос, Глория вернулась в свой шкаф-комнату, схватила вешалку с костюмом от Шанель и бросила его на центральный «остров», под крышей которого притаились ящики, полные аксессуаров — шарфов, перчаток, поясов, бантов для волос, солнечных очков. Все аккуратно сложено или свернуто и распределено в соответствии с системой — прямые ряды по категориям, цвету и модельеру.

Но Глория и думать забыла о порядке, по прямой рванув к рядам меховых шуб и к своей цели, первой плоской бутылке «Смирновской». Дрожащими пальцами она отвинтила крышку и подняла бутылку в ироническом тосте:

— Твое здоровье, Алтея, старая ты сука! — бормотнула младшая миссис Уинслоу, поднесла фляжку к губам, закинула голову и осушила треть от нее одним длинным глотком.

Водка обожгла пищевод и взорвалась в желудке. Лицо Глории скривилось от отвращения, и она чуть было не зажала рот рукой. Непроизвольные спазмы сотрясли ее тело, женщина согнулась пополам, крепко обхватив себя руками. Потом тошнотворное, неприятное ощущение прошло. В крови разлилось сияющее тепло, вновь на небе появилось и ярко засияло солнце.

Все ее заботы испарились.

Вдруг все в мире встало на свои места.

«А-ах! — Глория со стуком поставила бутылку и просияла улыбкой. — Вот так. Так-то намного лучше, верно? Чертовски верно!»

Теперь Глория была готова без проблем встретиться с Алтеей. Черт, да она может пережить ядерный взрыв и не испытать никакой боли.

Расстегивая блузку, Глория поймала свое отражение в одном из шестифутовых высоких зеркал. Все еще перебирая пальцами крошечные золотые пуговицы, она вдруг поняла, что идет к зеркалу.

Молодая женщина выбралась из блузки, бросила ее на ковер. Следом отправился бюстгальтер.

Она рассматривала свое тело, одетое только в трусики.

«Совсем даже неплохо для тридцатипятилетней, — решила Глория, наслаждаясь своим видом. — Нет, отнюдь неплохо…»

Глория Уинслоу обладала длинным, тонкокостным телом модели. Полноте пришлось отступить. Ни одной унции лишнего жира на гибких бедрах или на крохотной, но хорошей формы груди. Живот оставался поджарым, а ягодицы упругими.

Женщина наклонилась поближе, чтобы рассмотреть лицо. Она была удивительно красива, с блестящими до плеч волосами цвета серебристой норки и глазами, в точности повторяющими оттенок цейлонского сапфира. Кожа все еще оставалась упругой, без единой видимой «гусиной лапки».

Вот в таких мелочах и вся разница.

Глория кивнула самой себе. Повернула голову то в одну сторону, то в другую и громко произнесла:

— Эй, красавица!

К несчастью, Глория заметила и то, что ей следует начать лучше о себе заботиться. Ее глаза стали казаться немного более припухлыми от выпивки. Но «Визин» избавит ее от красных прожилок на белках, а десять часов непрерывного сна — от мешков под глазами.

В общем и целом, Глория понимала, что ее внешность все еще заставляет людей оборачиваться. А пока на нее смотрят, ей еще далеко до того, как она начнет спускаться с холма.

Ага. Она не просто хорошо выглядит, она чертовски хорошо выглядит. И если глаза мужчин могут служить индикатором, то противоположный пол находит ее в высшей мере привлекательной, даже если Хант так не считает.

Ублюдок.

Одеваясь, Глория думала о нем. Хантингтон Неверленд Уинслоу-третий. Мистер Харизма. Мистер Дерьмо. Свежеиспеченная звезда на политическом небосводе, если верить средствам массовой информации.

Как же его любит публика.

И, о Господи, какое же отвращение он вызывает у собственной жены! Она устала, ее тошнит от того, что ей приходится играть роль любящей супруги, от его доброго отношения. От того, что он пытается сбагрить ее в какое-нибудь реабилитационное заведение для алкоголиков. От того, что муж ходил в Аланон и пытался записать ее в общество анонимных алкоголиков. Ей так хотелось покончить с этим браком, что она ощущала вкус этого желания.

Печально говорить, но о разводе речь не шла. Когда Глория впервые коснулась этой темы, ад разверзся.

Младшая миссис Уинслоу попыталась отогнать воспоминания, но ее уже относило на два года назад, в светскую гостиную Алтеи, выполненную во французском стиле, в особняке из серого камня на вершине Ноб-Хилла… К тому дню, когда она узнала, что ее брак — это нечто большее, чем просто золоченая клетка…

— Миссис Алтея ждет вас, мадам, — объявил дворецкий И распахнул дверь в гостиную.

— Спасибо, Колин, — поблагодарила Глория и вошла.

Ничем не смягченный солнечный свет, отражаясь в бухте Сан-Франциско, с удвоенной силой лился сквозь высокие окна, смотрящие на север, словно желая сделать богато отделанную панелями комнату в высшей степени, почти по-скандинавски светлой. Сияла тонкая синева мастерски вырезанных панелей, а паркет казался сверкающим, покрытым льдом озером. В середине бросил якорь старинный ковер, подобный многоцветному острову, а прямо над ним сияла великолепная хрустальная люстра на тридцать лампочек, напоминая сталактит из чистого светлого льда.

Воплощение холодного совершенства, этот сдвоенный куб комнаты в двадцать футов высотой казался пугающим, грандиозным заповедником для вещей очень, очень тонкой работы и невероятно редких. Все: гобелены, позолоченные бронзовые настенные часы над мраморным камином, широкие и глубокие кресла с подушками в стиле Людовика XV руки Жоржа Жакоба, обтянутые бархатом цвета миндаля, позолоченные консоли с мраморной поверхностью, пара зеркал из Дьеппа в рамах из слоновой кости с затейливой резьбой, достойных самого Гаргантюа, инкрустированные амарантовым и атласным деревом столы и комоды работы Рьеснера[11], бесценные творения Ренуара, Гогена и Ван-Гога. И все это было собрано для того, чтобы создать рамку, достойную Алтеи Магдалены Неверленд Уинслоу.

Она казалась настолько на месте, восседая подобно императрице на канапе в стиле Людовика XV, лаская одной рукой Виолетту, своего любимого пекинесса, гордо возлежащую у нее на коленях. Две другие рыжеватые собаки той же породы, свернувшиеся клубочком на подушках по обе стороны от хозяйки, подняли свои плоские мордочки, презрительно понюхали воздух и снова опустили головы на лапы, проигнорировав Глорию как недостойную того, чтобы ее поприветствовали взмахами хвоста.

— Мое дорогое дитя, — мягко обратилась Алтея к невестке, с едва прикрытым сарказмом. — Я так рада, что ты смогла прийти. — Она замолчала и смерила Глорию немигающим, неприветливым взглядом. — Да еще так быстро.

Молодая женщина, повинуясь долгу, наклонилась и поцеловала подставленную щеку.

— Здравствуйте, мама.

Неприятный осмотр продолжался еще несколько мгновений, потом Алтея указала рукой на ближайшее кресло.

— Садись, дорогая моя.

Глория повиновалась. Нравилась ей свекровь или нет, но не восхищаться ею невозможно. Алтее уже, должно быть, за шестьдесят, но выглядит она не старше пятидесяти. В отличие от своей невестки старшая миссис Уинслоу никогда не была красивой.

Но это не имело значения. Алтея была царственной, аристократичной и элегантной, с хорошей, подтянутой фигурой, волевыми, умными глазами и такой осанкой, которая всегда выделяла ее из толпы. Глория всегда видела ее ухоженной в самой высокой степени. От напоминающего цветом рыбью чешую серебристого шлема взбитой прически до отполированных подметок ее туфель, Алтея Магдалена Неверленд Уинслоу всегда была готова к любому повороту событий.

— Хочешь чашку чая, дорогая?

На низком столике между ними расположился серебряный поднос со всем необходимым: чайник с цветочным рисунком мейсенского фарфора, с ветвистой ручкой и крышечкой с узором из цветов, такие же сахарница и молочник, блюдо с лимоном, каждый кружочек которого был завернут в пергамент, две чашки с блюдцами. Плюс необходимые салфетки с монограммой и фамильные ложечки.

Глория покачала головой.

— Нет, но все равно спасибо.

Алтея кивнула и налила себе чаю, воспользовалась серебряными щипчиками, чтобы добавить кусочек сахара, и не забыла выжать несколько капель из завернутого в пергамент ломтика лимона. Свекровь быстро размешала чай, изысканным жестом поднесла чашку к губам и сделала глоток. Потом поставила чашку.

— Хант заходил на ленч, — начала она. Ее голос звучал ясно, очень вежливо и неодобрительно.

— О-он говорил, что зайдет, — бормотнула Глория, не в силах справиться с заиканием.

Алтее это удавалось в любой момент. Снова превратить ее в нервничающую невесту. Напряженную, волнующуюся, запинающуюся.

Алтея продолжала гладить Виолетту, не спуская глаз с Глории.

— Итак, мне кажется, возникла проблема, дорогая…

Ох, сколько же сарказма во всех этих «дорогих», «моих дорогих» и «моих дорогих детках»!

— …И не говори мне, что таковой не существует. Если бы это было не так, ты бы не просила моего сына о разводе.

Моего сына. Не Ханта. Не твоего мужа. Моего сына.

— Это просто… — начала было Глория.

Алтея мягко прервала ее.

— Позволь мне самой догадаться. Вы отдаляетесь друг от друга. Верно?

Глория удивленно посмотрела на нее.

— Ну, да! Как вы… — Потом ее удивление улеглось. — Ах, да. Вам, должно быть, Хант рассказал.

Алтея фыркнула.

— Он не делал ничего подобного. Да ему и незачем было, моя дорогая. — Свекровь сидела выпрямившись, словно проглотила шомпол, — сказывалась выучка хорошей школы, — и все в ее внешности напоминало отполированный, отточенный клинок.

— Я понимаю, что разводы в наши дни стали настоящей эпидемией, — продолжала старшая миссис Уинслоу, — но в дни моей молодости брачные клятвы кое-чего стоили. И видишь ли, для меня все так и остается. Брак — это святое таинство, связывающее навеки. — Она подняла руку, предвосхищая возражения Глории и ловко отметая их. — Знаю, знаю. Можешь, если хочешь, называть меня ужасно старомодной. Или невероятно отсталой. И все-таки, это не может тебя удивлять. Тебе отлично известно, что в этой семье о разводе не слыхивали. Ни Неверленды, ни Уинслоу никогда не разрывали брачных уз. Разумеется, там и сям вспыхивали разногласия, это верно. Но все эти проблемы всегда решались внутри семьи. Мы никогда не демонстрировали свое грязное белье на людях. И уверяю тебя, мое дорогое дитя, я не намерена позволить вам сделать это сейчас!

Глория закусила губу и неловко поерзала в кресле.

— Честно говоря, я отлично помню, как обсуждала с тобой этот вопрос, прежде чем благословить вас с Хантом. Помнишь? Мы сидели как раз здесь… В этой самой комнате. — Взгляд кобальтовых глаз Алтеи оставался холодным и пронизывающим. — Я уверена, что ты не забыла нашу небольшую беседу?

«Разве я могла?» — с горечью подумала Глория, но ответила:

— Нет, мама, — и слабо вздохнула. — Но как вы не понимаете? Я была тогда так молода и наивна! — Охваченная неожиданным страстным волнением, она подалась вперед, вцепившись в ручки кресла. — Я и подумать не могла, во что я ввязываюсь…

— Как раз поэтому мы и обсуждали этот вопрос. Чтобы ты ясно представила себе заранее, чего можно ожидать. Ты же не думаешь, что я говорила только ради удовольствия послушать собственный голос?

— Нет, но… — взмолилась Глория.

— И разве я тебе не сказала, что вопрос о разводе не будет даже обсуждаться?

Невестка хранила молчание.

— И разве ты не заверила меня, что вы связываете себя браком на всю жизнь? В богатстве и бедности? В болезни и в здравии? — Кобальтовые глаза свекрови буравили ее насквозь.

— Но это же было тогда, мама! А вот теперь…

Казалось, именно этой реплики и ждала Алтея, резко бросившая:

— Хватит ныть, соберись, детка! Ты испытываешь мое терпение! — С этими словами свекровь встала, сняв предварительно с колен собачку и нежно устроив пушистое существо на канапе, направилась к окнам и там остановилась на минуту — ее силуэт четко нарисовался на фоне сияющего голубого неба, — любуясь видом, обрамленным собранными в складки синими вышитыми шторами. Это был ее любимый прием, рассчитанный маневр, чтобы прервать разговор, способ показать свой авторитет, давая собеседнику понять, что вид из окна настолько же важен, как и тема разговора.

Это был действительно потрясающий вид. Город, подобно огромным белым волнам, набегал на театрально затушеванные, вздыбленные холмы. Огромная синяя бухта внизу пестрела белыми фуражками и треугольными, расправленными по ветру парусами регаты.

Со вздохом Алтея отвернулась от окна, вернулась и села на прежнее место.

— Итак, — начала она и замолчала, ожидая, пока Виолетта заберется к ней на колени и устроится поудобнее.

— Да? — В глазах Глории вспыхнула отчаянная надежда, которая умерла в ту же секунду, как заговорила свекровь.

— Не может даже и речи быть о том, о чем ты просишь, дорогая. К лучшему это или к худшему, но Хант — твой муж. — Предчувствуя возражения, она снова махнула рукой, останавливая невестку. — Я не ханжа, ты это знаешь. И не дура, полагающая, что все браки хороши. Короче говоря, меня не волнует, что ты делаешь или чего не делаешь… Или с кем… За закрытыми дверями. Все, о чем я прошу, это чтобы вы с Хантом соблюдали осторожность и, несмотря на свои отношения, сохраняли приличия. Если это значит, что вы будете крутить романы, отлично. Но при людях я ожидаю от вас обоих, что вы будете замечательной парой. Подлинным воплощением хорошего тона.

Отношения… Осторожность… Приличия… Романы…

Глория во все глаза смотрела на свекровь. У нее кружилась голова от смысла того, что было сказано, и еще больше от того, что осталось недосказанным.

— Я… Я не могу обманывать Ханта, — удалось выговорить ей.

— Как мило, — чуть усмехнулась Алтея. — Дорогая моя, можешь делать все, что угодно, до тех пор, пока вы с Хантом женаты. Единственное, чего я не потерплю, это даже намека на скандал. Перед Хантом открывается потрясающая карьера, и тот, кто попытается этому помешать, будет иметь дело со мной. — Она помолчала, пронизывая Глорию взглядом, способным дробить мрамор. — Я ясно выразилась?

— Предельно. Но не проще ли и, скажем так, честнее, развестись?

— Разумеется, нет! Избиратели очень много внимания уделяют устойчивому семейному положению.

— Но другие политические деятели разводились, — уточнила Глория. — Посмотрите на Рональда Рейгана и Джейн Уаймен! А Рейган добрался до Белого дома.

Выражение лица Алтеи стало совсем ледяным.

— Меня не интересует, разводился ли Рейган. Это произошло задолго до того, как он занялся политикой. Должна ли я напомнить тебе, дорогая… — И свекровь продолжила, поворачивая клинок в открытой ране! — …о твоем обещании, данном мне двенадцать лет назад? Если ты выйдешь замуж за Ханта, то на людях ты всегда будешь рядом с ним. Вне… зависимости… от обстоятельств, верно? Даже если это будет значить, что ты станешь притворяться всю оставшуюся жизнь?

Глория вздохнула.

— Да, конечно, я помню, — с раздражением ответила она.

«Мне следовало догадаться, — размышляла молодая женщина. — Не имело смысла просить об освобождении. Все вышло так, как я и боялась. Алтея не изменит своих взглядов, пока жива. Для нее свет клином сошелся на политической карьере сына. И нет никаких сомнений в том, что, по ее мнению, все планеты Солнечной системы вращаются вокруг этого».

Хант и это его чертово политическое будущее! О Господи. Если она еще раз об этом услышит, то и вправду отпустит тормоза и зарыдает. Ее уже выворачивает от этих бесконечных разговоров о Ханте и политике.

Алтея протянула руку к чашке и поднесла чай к губам. Потом, бросив поверх края взгляд на Глорию, она деланно изумилась.

— Я сказала, что разговор окончен, моя дорогая, — подчеркнуто произнесла свекровь, отпуская невестку так же холодно, как она отпустила бы прислугу.

Глория встала. Какое-то мгновение она просто постояла так, собираясь с силами. Потом, удивив даже саму себя, она уперлась руками в бока и выпалила:

— Я имею право возбудить дело о разводе. Вы не сможете остановить меня, мама! И никто не сможет! У меня есть все права!

— Разумеется, это так, дорогая, — произнесла Алтея медовым голосом, но ее взгляд оставался пугающе холодным. — Но держи в голове добрачное соглашение, подписанное тобой. Я советую тебе внимательно прочитать его. Или, что еще лучше, обратись за советом к профессиональному юристу, прежде чем примешь какое-нибудь непродуманное решение.

Воздух между ними раскалился и потрескивал от неприятных эмоций.

Спустя несколько секунд Алтея поставила чашку и позвонила дворецкому. Тут же открылась дверь.

— Вы звонили, мадам?

— Да, Колин, — подтвердила хозяйка дома. — Молодая миссис Уинслоу собирается уходить. Вы не проводите ее?

— Разумеется, мадам.

Глория взяла себя в руки.

— В этом нет необходимости, — натянуто произнесла она. — Господь свидетель, я бывала здесь достаточно часто.

Она посмотрела на дворецкого, потом перевела взгляд на свекровь. Ее глаза сверкали, в них горел вызов.

— Я найду выход, — спокойно произнесла невестка, в ее словах слышалась угроза.

Алтея выдержала взгляд.

— Найдешь, дорогая.

Но, естественно, у Глории ничего не вышло. Да и был ли у нее шанс? Это добрачное соглашение оказалось не тоньше телефонной книги и таким же безапелляционным, как свод законов.

Адвокаты Уинслоу поработали основательно. Они предусмотрели все случаи. Даже Рауль Манкевич, самый лучший адвокат Лос-Анджелеса по делам о разводе, которого наняла Глория, не нашел ни единой зацепки.

В сокращенном варианте ответ звучал так — развод дает Глории свободу. Точка.

К несчастью, больше она не получит ничего. Контрольный пакет акций компании «Уинслоу комьюникейшн. Инк.» и все состояние семьи Уинслоу принадлежат Алтее.

Как и все остальное.

На имя Ханта не записано ничего, даже музей на Ноб-Хилле. Он тоже принадлежит свекрови, вместе с мебелью, картинами и машинами.

Единственным достоянием Ханта является его зарплата сенатора штата.

— Мне очень жаль, — торжественно сообщил Глории Рауль Манкевич. — Я назвал вещи своими именами.

Лысый адвокат маленького роста, один живот и огромные очки с затемненными стеклами, в костюме, сшитом на заказ, был умной, жилистой старой птицей.

Глория шумно выдохнула, благодарная хотя бы за то, что он не стал ходить вокруг да около.

— И нет никакого способа обойти договор? — спросила она.

Рауль покачал головой.

— Абсолютно никакого. Пока ваша свекровь жива, вы не получите ни гроша.

— А после ее смерти?

— Это уже совсем другая пара пистолетов. Будучи единственным ребенком в семье, ваш муж должен унаследовать все до последнего цента. Если вы спрашиваете меня, то отвечаю: вот тогда вам и надо возбуждать дело о разводе. Тогда ваши шансы разорвать добрачное соглашение в суде и получить приличное содержание оцениваются как вероятные или хорошие.

Глория молча размышляла. Надеяться на смерть Алтеи глупо. «Этот старый дракон переживет нас всех. Просто назло».

— И все-таки, — сказал адвокат, — я обнаружил два довольно… выигрышных момента в добрачном соглашении. И оба они, к счастью, в вашу пользу.

— Да? — Глория навострила ушки и выпрямилась. — И что же это может быть, мистер Манкевич?

— Во-первых, если ваш муж попросит о разводе, вам причитается неоговоренное содержание. О нем должны договориться адвокаты семьи Уинслоу и адвокат, которого выберете вы.

— Другими словами…

Он чуть улыбнулся.

— Верно. Если ваш муж затеет дело, а его мать отчаянно захочет, чтобы сын получил развод, то вы их ухватите за горло.

— Гмм… — бормотнула Глория. — Это совсем меняет дело… — Невидящими глазами она смотрела мимо адвоката, мимо стены, состоящей из одних окон, на укутанный смогом мир вокруг. Через секунду женщина снова взглянула на адвоката. — Вы сказали, мистер Манкевич, что нашли два пункта, — негромко напомнила она.

— Да, сказал. — Положив пухлые ручки на зеркальную поверхность стола, он нагнулся вперед. — Как вам известно, ваш муж является единственным ребенком. Так что у вашей свекрови — один прямой наследник. Судя по всему, у нее есть навязчивая идея сохранить в неприкосновенности «Уинслоу Комьюникейшн» после ее смерти. Она так носится с этой мыслью, что если ваш муж умрет раньше вас, то прямым наследником становится другой человек.

— Ну разумеется, — раздраженно буркнула Глория. — Мертвецы не наследуют ничего. Даже мне известно об этом. — Она нахмурилась. — Но кого выбрала моя свекровь?

Адвокат ответил вопросом на вопрос:

— Кого, по вашему мнению, миссис Уинслоу?

Глория пожала плечами:

— Не знаю, хоть убейте.

Его голос заставил ее замолчать.

— Вы можете поверить, что вас?

Молодая женщина уставилась на него.

— Меня? — произнесла она одними губами, недоверчиво указывая на себя пальцем.

Адвокат хмыкнул.

— А ваша свекровь стоит больше двух миллиардов долларов.

— Два миллиарда! — Глория смотрела на него. — Так много!

Манкевич молчал.

— Я знала, что мать Ханта богата… Но такое состояние? Я понятия не имела.

Он выдержал ее взгляд.

— Ну и? Вы по-прежнему намерены развестись?

Глория вскочила с места.

— Теперь я вижу, что должна очень внимательно все продумать, — сказала она. — До свидания, мистер Манкевич. Не могу даже выразить, как я вам благодарна. Вы изменили мой взгляд на мир.

Когда двери лифта закрылись, серые клетки мозга Глории зашевелились с удвоенной скоростью. Но думала она совсем о другом.

Глория уже все решила. Она станет появляться вместе с Хантом, чтобы ни случилось.

Зачем добиваться содержания, если можно сорвать весь банк?

И в самом деле, зачем?

Следовательно, ей придется ежедневно состязаться с Хантом и Алтеей. Ну и что? Это значит только то, что ей придется найти способ бегства.

Так все началось. Магическое сочетание водки, «Перкодана» и «Ксанакса». Они давали как раз то, в чем она нуждалась.

Спиртное и таблетки. Она держалась на этом вот уже два года.

Они позволяли ей выносить эту жизнь. Они смягчали острые углы и спасали ее от боли.

Глория заканчивала одеваться, когда снова щелкнула внутренняя связь в спальне и бесплотный голос дворецкого произнес:

— Машина ждет вас, миссис Уинслоу.

Глория быстренько кинула в рот таблетки «Перкодана» и «Ксанакса» и запила их последним глотком водки. Затем сунула фляжку «на всякий случай» в свою сумочку, кинула в рот мятный леденец и отправилась на встречу.

Ленч с Алтеей. Она задумалась над тем, что же на этот раз понадобилось старой сплетнице?

Но это не имело значения. Глория просто поступит так, как поступала последние два года. Расстроит ее планы.

10

Если взглянуть на мир в целом, то время и даты отличаются друг от друга. В Калифорнии полдень, а в Юго-Восточном Китае четыре часа утра. Но в соответствии с международной линией смены дат, в Китае уже наступил следующий день. Если в Сан-Франциско восьмое декабря, то в Шэньчжэне уже девятое.

И именно в этот день и в этот неблагочестивый час шестеро старейшин встретились вновь. Усевшись в раскладные кресла вокруг круглого раскладного стола, они попивали чай в столовой только что построенного дома, где еще не поставили никакую другую мебель.

По западным стандартам это был скромный пригородный домик в несколько уровней. Но здесь, в бурно развивающейся, устремленной ввысь свободной экономической зоне Шэньчжэня, называемой воротами в мир быстро растущей экономики и самым широким рынком потребления, где миллионеры делают состояние за одну ночь, подобное строение говорит о многом, как если бы на него повесили огромный ценник.

Полмиллиона долларов.

Неважно. Спрос намного превышает предложение, и жадные покупатели уже давно скупили весь район, когда он только сошел с чертежной доски.

Таков Шэньчжэнь — менталитет городского строительного бума и жажда приобретения.

Этим ранним утром вооруженные телохранители бдительно несли вахту снаружи, в ночной тени. Чтобы не вызвать пристального интереса полицейских патрулей, «мерседесы» различных марок, на которых прибыли собравшиеся, запарковали в гаражах соседних домов.

Они предпочли собраться здесь в первую очередь потому, что микрорайон еще не заселили. Никакие наблюдатели не смогут засечь их тайный приезд и отъезд. Ни одни уши не смогут подслушать их беседу.

Достопочтенная Лошадь заговорил по-английски.

— Ваш чай собрал аромат изысканного сада, достопочтенная Змея, — церемонно сказал он, опуская на стол крошечную чашечку из китайского фарфора.

Министр правительства из Пекина небрежно махнул рукой:

— Всего лишь поспешные усилия, не заслуживающие похвалы, — скромно ответил он также по-английски. — Примите тысячу извинений, что я не смог заслужить благосклонность таких великих людей более достойным образом.

Достопочтенная Лошадь одобрительно кивнул.

— А я приношу свои извинения за то, что отважился созвать это совещание в такой спешке. — Теперь, когда все утолили жажду, настало время приступать к настоящему делу. — У достопочтенного Быка есть новости о наших делах. Мы должны решить, как поступать дальше.

Пятеро взглянули на лунтао из Гонконга с клочковатой бородкой. Тот вежливо склонил голову.

— Боги удачи на нашей стороне, — негромко начал он. — Муж женщины оказался на борту разбившегося самолета.

— Не повезло, — автоматически отозвался достопочтенный Дракон.

Остальные пощелкали языком и согласно покачали головами, тщательно пряча улыбки.

Достопочтенный Бык продолжил:

— Считается, что он мертв.

— Считается? Ай-ах! — достопочтенный Тигр не смог сдержать возглас удивления. — Прошу прощения, но каким образом, во имя Небесной шлюхи, «считается» может нам помочь?

— В то время случился буран, — спокойно объяснил достопочтенный Бык. — Самолет упал высоко в горах в штате, называемом Колорадо. Спасательные экспедиции не смогли отправиться на поиск тех, кто, возможно, остался в живых. Пока они не найдут место катастрофы, — он пожал плечами, — не представляется возможным подтвердить факт смерти.

— Вот как, — достопочтенный Тигр почувствовал, как напряжение отпускает его. — А что с тем безродным щенком, устроившим неблагоприятный полет для несчастного прелюбодея?

— Этот человек известен только по прозвищу Сицилиец, но его таланты явно огромны.

— Никто даже не подозревает о подлинной личности Сицилийца?

— Никаких данных. — Достопочтенный Бык откашлялся, отвернулся и сплюнул на пол. — Никаких его снимков, даже описаний не существует. Говорят, что его подлинное имя Кармин, но это легко можно объяснить цветом его опознавательного знака.

— Йех! — достопочтенный Тигр был вне себя от возбуждения. — Он оставляет ключ?

Старый лунтао кивнул:

— На месте каждого убийства этот парень бросает карминно-красный галстук. Иногда он использует его, чтобы задушить жертву. Но чаще всего Сицилиец намеренно оставляет его, чтобы поиздеваться над властями.

— Ай-ах! — задохнулся достопочтенная Змея. — Во имя всех богов, великих и малых! Он на самом деле так пердит им в морды?

Достопочтенный Бык кивнул.

— Сицилиец с такой же гордостью подписывает свою работу, как любой художник созданный шедевр.

— Кармин… Сицилиец… — пробормотал достопочтенный Петух. — Прошу простить меня, великие старцы, но если он так великолепен, почему мы никогда раньше о нем не слышали?

Старый лунтао заворчал:

— Ну как вы не понимаете? В этом его главная сила! Это позволяет ему передвигаться подобно призраку. Кроме того, вы знаете, каковы власти. Держу пари, что эти пожиратели черепашьего дерьма боятся оказать ему доверие из страха показаться сумасшедшими. К тому же, они, должно быть, скрывают наличие галстуков от публики, чтобы не нарваться на лжесвидетелей.

— Значит, у него есть верительные грамоты? — поинтересовался достопочтенный Дракон.

— Разумеется, есть. — Достопочтенный Бык позволил себе скромно улыбнуться. — Если то, о чем шепчутся, правда, то совершенным им убийствам нет числа. Глава Бундесбанка в Германии, ближайшие советники Ясира Арафата, главы международных корпораций по поручению деловых соперников. Все это можно сложить к его ногам. Пока ему платят вперед, Сицилиец убьет любого.

— Его услуги, вероятно, недешевы, — задумчиво заметил достопочтенная Змея.

— Три миллиона американских долларов за каждый контракт. Но если учесть, что результат гарантирован, то я не нахожу эту сумму неразумной.

Вопросы посыпались со всех сторон.

Достопочтенный Петух:

— Но не выведет ли работа этого варвара на нас?

— Ни за что. Сонни Фонг, пятый кузен моей жены от двоюродного родственника, живет в Нью-Йорке. Это он нашел посредника, через которого мы связывались с Сицилийцем в последний раз.

Достопочтенный Дракон:

— Тогда, может быть, сейчас самое время нанести удар? Пока еще свежа в памяти авиакатастрофа, и женщина наиболее уязвима.

— Нет, — достопочтенный Бык негромко выразил свое несогласие.

Остальные повернулись к нему. Он был самым старшим и считался самым мудрым и поэтому наиболее заслуживающим уважения остальных.

— Откуда такая потребность в спешке? — Лунтао поднял руку, указательный палец предостерегающе смотрел вверх. — Подумайте об искусном резчике, в чьем распоряжении редкостный, великолепный белый нефрит. Мудро ли он поступит, если ринется искать свои инструменты и начнет резать? — Он покачал головой. — Нет. Мастер понимает, что бесценный камень требует внимательного изучения и обдумывания. Ненужная спешка очень часто превращает возможный шедевр в дешевые безделушки, которые продают туристам, этому порождению дьявола.

— Прославленный Бык говорит очень мудро, — согласился достопочтенный Дракон. — Мудрецы всегда сначала думают, а потом делают.

Старый гуандунец грациозно склонил голову и добавил:

— Мы никогда не должны забывать того, что сказал Конфуций: «Осторожный редко ошибается». И нам следует дождаться более благоприятного момента. Прежде чем мы выдвинем наше предложение, прелюбодействующая шлюха должна сначала почувствовать силу нашего удара.

— Но как, уважаемые старцы? — спросил достопочтенная Змея. — У нее частная корпорация. На рынке нет акций, которыми бы можно было манипулировать.

Престарелый лунтао аккуратно отпил глоток жасминового чая.

— Но подумайте об утке и ее использовании, достопочтенная Змея.

— Ай-ах! Что вы имеете в виду, приводя в пример утку? Как ее еще можно использовать? Только приготовить и съесть!

— Верно. Но искусный повар придумает множество способов ее приготовления, не так ли? Представьте себе сотни аппетитных блюд, которые можно приготовить из обыкновенной скромной ужи.

— Ну разумеется! Приготовить ее можно по-разному! — достопочтенная Змея хлопнул в ладоши и смиренно поклонился. — Тысяча извинений за мое неведение, мудрейший Бык. Ваш ум коварен, как у лиса.

— Ваша снисходительность делает мне честь, но я не стою такой похвалы. Мощное дерево опирается на множество сильных корней.

Все поняли, что он имеет в виду. Единство многократно умножает их силу. Если действовать порознь, могущество каждого уменьшится в такой же пропорции.

Старый лунтао оглядел собравшихся.

— Есть ли среди нас тот, кто в одиночку смог бы приобрести «Пан Пэсифик Коммонвелф Бэнк»?

— Ваши слова сияют, как тысяча солнц, — проговорил достопочтенная Змея, министр правительства из Пекина. — Сила — в количестве.

Могущественный гуандунец подергал свою клочковатую бородку.

— Как одно из самых достойных и уважаемых учреждений в Азии, «Пан Пэсифик» — это наше главное достояние и самое мощное оружие. Только он позволяет нам иметь восемь процентов голосов в «АмериБэнке».

— Боги удачи и вправду на нашей стороне, — пробормотал достопочтенный Петух, тайский химик, превращающий сырой опиум в героин.

Достопочтенный Бык кивнул.

— И да пребудет так и дальше. — Он снова сделал еще один аккуратный глоток из чашки. — Как вам известно, женщина, стоящая у нас на пути, пережила много неприятностей. Ее стремление к быстрому расширению дела в конце восьмидесятых годов привело к тому, что люди с Запада называют перерасходом.

— Модное иносказание, чтобы обозначить влезание в долги! — фыркнул достопочтенный Дракон, чья подпольная банковская сеть была самой большой в Золотом Треугольнике. — Убрать все эвфемизмы! То, что круглоглазые не могут назвать долги долгами, наверняка поставит в тупик самого терпеливого из богов!

Старый лунтао позволил себе одну из своих редких улыбок.

— Не считая долгов, сладкоречивая шлюха к тому же вынуждена приходить в себя после так называемой «черной пятницы», случившейся в год Быка. «АмериБэнку» уже дважды пришлось откладывать ее займы.

— Ай-ах! — Достопочтенная Змея потянулся к чайнику и налил еще чаю своим гостям. — Следовательно, она подобна дереву, усыпанному сочными и зрелыми плодами. Их остается только сорвать!

— Они куда спелее, чем вы можете себе представить!

— Да? — достопочтенная Змея прервал свое занятие и моргнул.

— Мне приятно сообщить вам, что вчера «Пан Пэсифик» завершил переговоры по переводу ее займов из «АмериБэнка». Векселя и залоговые гарантии теперь принадлежат нам. Даже если она это и поняла, то иностранный дьявол уже в нашей власти.

— Йех! Значит съедобная собака попала в ловушку! — воскликнул достопочтенный Тигр.

— Как рыбка в садок, — прокудахтал достопочтенный Бык. — Все еще в водичке, счастливо плавает и не подозревает о пламени, нагревающем котел! И самое хорошее то, — спокойно объявил старый лунтао, — что она совсем недавно добавила к своему долгу двести пятьдесят миллионов долларов. Пытается превратить кучу камней в море в курорт.

— Интересно, — заметил достопочтенный Дракон, — когда ей предстоит в следующий раз заплатить по векселям?

— Меньше, чем через пять лунных циклов. Пятьдесят миллионов долларов к пятнадцатому мая. — Старый лунтао холодно улыбнулся. — На этот раз ее просьба об отсрочке будет отклонена.

— И нам следует завладеть ее залоговыми гарантиями! — воскликнул достопочтенная Змея. — Ай-ах! Боги дарят нам тысячу летних месяцев! — Он с уважением поклонился старому лунтао. — Я ошибался, многоуважаемый старейшина. У вас не только коварство лиса, но и вся мудрость ваших почтенных предков.

Старик небрежно махнул рукой.

— Если и так, это только потому, что перемещаясь среди иноземных дьяволов, я держу глаза и уши открытыми, а рот на замке.

— Верно ли, — спросил достопочтенный Тигр, лаосский генерал, охраняющий богатые опиумные поля в своей стране, — что широкоглазые болтают больше, чем полный бордель проституток?

— Да, куда больше. Это напоминает мне, что я был таким же глупцом, как и буйвол, ступающий по собственному навозу… — голос достопочтенного Быка прервался. Он молчал, глядя мимо мужчин, сидящих прямо напротив него. Это был взгляд, устремленный далеко, и остальные знали, что старец смотрел не на стену или закрытые окна, а сквозь них, в далекую страну, доступную только его видению.

— Что случилось, прославленный старец? — спросил достопочтенный Петух в смятении.

— Да, окажите нам честь и поделитесь с нами вашей уважаемой мудростью, — попросил достопочтенный Дракон, сидя неподвижно, весь внимание.

Старый лунтао вздохнул, и взгляд его стал определенным. Он отпил глоток чая из своей вновь наполненной чашки, напоминающей по форме лотос, и осторожно поставил ее на стол. Его обманчиво мягкое лицо, напоминающее высохшее яблоко, выражало неловкость.

— Больше всего меня заботит, — медленно начал он, — вмешательство третьей стороны, за что следует винить только меня, да хранят меня боги от моей собственной глупости!

— Как это? — спросил достопочтенный Петух с еще большей тревогой.

— Если Сицилиец достоин того уважения, которым он пользуется, то этот человек становится самым сильным звеном в цепи, связывающей его с нами, так?

Остальные слушали и неловко переглядывались.

— Но существует этот посредник, через которого пятый кузен моей жены от двоюродного родственника передает всю информацию. Я спросил себя, а кто этот варвар-посредник? Выражусь яснее. Что мы о нем знаем?

— Вы говорили нам, что это ничтожество, — заговорил достопочтенный Тигр. — Самый обыкновенный жадный, расточительный иноземец со страстью к азартной игре. Этот Сонни Фонг нанял его, в частности, для того, чтобы использовать его слабость, раз уж тот не может оплатить свои долги.

Достопочтенный Бык фыркнул:

— Этот тип должен огромные суммы длинноносым сицилийцам и нашим людям в китайском квартале. Я был уверен, что пока Сонни Фонг оплачивает его долги и держит его векселя, этого человека легко контролировать. — Он оглядел невозмутимые лица, ожидая неодобрения, но оно не последовало.

Старый лунтао отпил еще чаю.

— Сонни Фонг говорит, что гуайло не только установил связь между Кармином и аварией самолета, но еще и требует увеличения платы!

— Ай-ах! — Достопочтенная Лошадь уставился на него. — Может быть, надо вора-шантажиста затолкать в мешок и выбросить?

— И меня тоже! — резко бросил лунтао. — Я считал его глиной в наших руках, забыв о врожденных свойствах этой породы!

— Ну и что дальше? — спросил достопочтенная Змея. — Глину, в конце концов, можно размять, перемешать и слепить чьими-то другими руками…

— Фанпи! — выругался старик, его суровые глаза потемнели. — Вот видите? Вы попали в ту же самую ловушку, полную навоза! Во имя всех богов, великих и малых, глина ломается!

Чтобы продемонстрировать, он отвернулся в своем кресле, взял лотосообразную чашку и намеренно уронил ее.

Она со стуком упала на пол и разлетелась на кусочки.

По лицу достопочтенной Змеи разлилась бледность.

— Тысяча извинений, — негромко произнес он, опуская голову и пряча глаза от стыда. — Я говорил о сырой глине, пока ее не покрыли глазурью и не обожгли.

Лунтао кивнул.

— Я думал так же, забыв, что почти вся глина обжигается, и очень многие предметы не выдерживают жара печи! — Его голос звучал мягко, но, когда он оглядел остальных сидящих за столом, в стальных глазах не было прощения.

— Тогда какой же дорогой вы предлагаете нам пойти? — спросил достопочтенная Змея.

Старик сцепил пальцы, узловатые, как корни женьшеня.

— Единственно возможной, — ответил он.

— Отрезать мертвую ветку, оборвать вьющиеся растения и смотреть, как наше дерево расцветает! — заявил достопочтенная Змея, глаза под нахмуренными бровями блеснули. — Закопать гуайло, словно вонючий навоз! А потом использовать пятого кузена от двоюродного родственника вашей жены для контакта с Сицилийцем, так?

— Точно так. — Достопочтенный Бык кивнул, потом с гордым видом поднял голову. — Сонни Фонг — самый амбициозный, умный и предприимчивый молодой человек. Игрок его не знает, а он следовал за ним по пятам, словно тень.

— Да? Значит, он может напрямую передать послание Сицилийцу!

— Не напрямую… И все-таки не через посредника. — Увидев недоумение на лицах, старик пояснил: — Чтобы это сделать, необходимо вмешательство женщины, известной как Мама Рома. Говорят, что она мать Сицилийца, хотя это может оказаться выдумкой.

— Но если выйти с ней на связь? Это не породит трудности?

— Нет, до тех пор, пока она этого не захочет. Эта женщина владеет рестораном, названным в ее честь в квартале «Маленькая Италия». Я прикажу пятому кузену моей жены от двоюродного родственника заняться этим как можно быстрее.

— Не забыв убрать этого гнусного гуайло. Надо заставить его говорить, а потом оторвать голову мерзкой собаке, чтобы он замолчал навеки! — Достопочтенная Змея с удовлетворением кивнул головой.

— Согласен, — сказал старик. — Только поступив таким образом, мы сможем достичь гармонии, не пятиться назад и привлечь на свою сторону постоянную удачу. — Он оглянулся по сторонам. — Время пришло. Давайте проголосуем. Те, кто за устранение гуайло, используют карточку с птицей. Те, кто против, используют рыбу.

Так же как и на предыдущей встрече, все шестеро открыли маленькие тиковые шкатулки, выбрали нужное клеймо и поставили отпечаток на тонкой полоске рисовой бумаги. Сложив их пополам, они церемонно, по очереди, бросили листки в фамильную чашу для роз, стоящую в центре стола.

— Голосование окончено, — объявил достопочтенная Змея.

— На голосовании стоит смерть, — добавил старый лунтао. — Достопочтенная Лошадь, не окажете ли нам честь?

— С удовольствием. — Лаосец, контролирующий большинство опиумных полей в своей стране, аккуратно взял сосуд, перевернул его, потом медленно развернул все шесть бумажек.

Остальные наклонились к столу и с любопытством рассматривали их.

— Шесть птиц означают да, — сухо проговорил достопочтенный Бык.

— Большинство высказалось, — объявил старый лунтао. — Сонни Фонг получит необходимые инструкции, а через него, я надеюсь, они дойдут и до Сицилийца. А нам какое-то время следует подождать разбираться с женщиной, пока не объявили о смерти ее мужа. Есть еще вопросы?

Вопросов не было.

— Хорошо. Как и в прошлый раз, нам следует расходиться с интервалом в десять минут. Достопочтенная Змея, будучи нашим любезным хозяином, уедет последним. Прошу вас проследить, чтобы не осталось никаких следов нашей встречи.

— Считайте, что все уже сделано.

Достопочтенный Бык с трудом поднялся на ноги, остальные последовали за ним. Все поклонились друг другу в соответствии с обычаем.

— Да пребудут с вами боги удачи, — желали все другу другу, прощаясь.

Встреча закончилась.

Через двадцать минут после отъезда достопочтенной Змеи взрыв разметал пустой дом. Последовавший за этим пожар полностью уничтожил его.

Никто так и не узнал, что взрыв и пожар вызвало сработавшее взрывное устройство, а не неисправности в системе газоснабжения. Традиционная взятка предупредила любое расследование.

11

— Детка! Я вне себя. Твоя девочка принесла тебе хорошие новости! Дело завертелось.

С этими словами Венеция со всеми своими шестью футами роста вступила в больничную палату, словно генерал на поле боя. Ее распахнутый прорезиненный пыльник цвета хаки до самого пола казался шинелью Роммеля, хотя ни один боевой генерал во всей военной истории — Айк, Паттон и даже упомянутый ранее Роммель, — никогда не носил плащ с таким порывистым высокомерием или неподражаемым изяществом подиума высокой моды.

Когда появилась подруга, Дороти-Энн тут же села в постели, слишком быстро и чересчур прямо, если судить по гримасе боли, исказившей ее лицо. А доктор Берт Чолфин, стоявший в ногах кровати и изучавший ее карту, проследил за ее порывом далеко не с легкой озабоченностью.

Но молодая женщина этого не заметила. Все ее внимание было приковано к Венеции. Правильно ли она услышала? Или ее слух играет с ней злую шутку?

Негритянка высвободилась из пыльника.

— Как только рассвело, поисковые группы отправились в путь. Ты слышала, детка? — ее хриплое контральто заполнило комнату. — Дорогая! Ведь именно этого мы и ждали. Сейчас настало время скрестить пальцы на удачу!

Поисковые группы?

Какое-то мгновение Дороти-Энн безучастно смотрела на нее. Потом новость дошла до ее сознания.

С глубоким вздохом облегчения она снова откинулась на подушки.

— Слава Богу! — прошептала женщина. Нам остается только молиться… Чтобы не оказалось слишком поздно…

— Нет, нет, нет! — Венеция погрозила ей пальцем, и все ее многочисленные браслеты негромко звякнули. — Милая, я не хочу, чтобы ты думала о плохом. Не надо. Просто помни, что вот эта девчонка всегда говорит… — Она положила плащ на спинку кресла для посетителей, села, «упакованная» в это утро в свободного покроя брюки цвета мякоти ананаса и блузку песочного оттенка со складками. Наряд дополнял кожаный широкий пояс с рисунком под кожу крокодила. — «Все кончено только тогда, когда кончено». Ты знаешь, что это всегда оставалось моим девизом, дорогая. А сейчас эти слова станут общим девизом для нас обеих. Не надо сразу делать выводы. Я этого не потерплю, детка. Это совершенно непродуктивно.

Устыдившись своих пессимистичных мыслей, Дороти-Энн опустила глаза. Она слышала звуки, доносящиеся из коридора — быстро провезли каталку, потом послышались торопливые шаги в туфлях на резиновой подошве, шум приглушенных голосов, отдаленный крик боли. Наконец, она снова взглянула на подругу.

— Ты права, — спокойно сказала Дороти-Энн. — Я погрязла в жалости к самой себе.

— Что ж, теперь пора это прекратить. Так как, детка, мы должны держать слово. Мы обязаны думать о хорошем.

— Я пыталась… — вздохнула Дороти-Энн. — Господь свидетель, я на самом деле…

— Конечно, ты пыталась, дорогая. И получила три серьезных удара. Это мне тоже известно. — Венеция встала, подошла к кровати и обняла Дороти-Энн, инстинктивно прильнувшую к ней. — Ну-ну, — негромко успокоила ее негритянка. Она похлопала подругу по спине, поцеловала в лоб и по-матерински проворковала что-то.

— Я просто… так напугана, — прошептала Дороти-Энн, уткнувшись в плечо Венеции. — Я боюсь на что-то надеяться! Им надо обыскать такой огромный район… И весь этот выпавший снег. Целый фут, Венеция, фут!

— Детка! Прекрати, пожалуйста! — Венеция по-дружески чуть потрясла ее. — Ты явно не представляешь себе размах спасательной экспедиции.

Дороти-Энн затрясла головой.

— Не-ет…

— А это означает, что ты не слушаешь новости. — Венеция кивком указала на прикрепленный к стене телевизор.

— Господи, нет, конечно, — содрогнулась Дороти-Энн. — Я не могу заставить себя смотреть. А вдруг… — Испугавшись собственных слов, она прикрыла рот рукой.

— Забудь об этом сейчас. — Венеция отодвинулась, села на прежнее место и положила ногу на ногу. — Детка, разве я тебе не говорила, что дело завертелось? Вот так-то. Они отпустили все тормоза. Они прошли лишнюю милю и даже дальше. — Негритянка сидела, покачивая ногой взад-вперед, и улыбалась как Чеширский кот.

— Что ты имеешь в виду?

Подруга улыбнулась.

— Я предполагаю, ты помнишь сенатора Ханта Уинслоу?

Дороти-Энн улыбнулась.

— Как я могла забыть?

— Что ж, ты его должница, — заметила Венеция. — И многим ему обязана. Он явно связался со своим коллегой из Колорадо, который у него в долгу, а тот обратился к сенатору, обязанному ему самому, который — ну в общем, чтобы закончить эту долгую историю, это нечто вроде дня должников в Скалистых горах. Детка, я серьезно. У них эскадрильи самолетов, настоящий воздушный флот. Они прочесывают местность как раз сейчас, пока мы с тобой разговариваем! Плюс к этому, там армия поисковиков — альпинисты, десантники, добровольцы, специально натасканные собаки, как бы ты их назвала. Именно так, дорогая. Они даже вызвали Национальную гвардию.

— О Господи! — Дороти-Энн почувствовала, как зачастил пульс. — Я… я и не представляла себе!

Венеция хмыкнула.

— Поверь мне. Детка, когда я говорю, что ты обзавелась приятелями в высших сферах, я имею в виду, что они многое могут в своих высоких креслах!

Бледное, потускневшее лицо Дороти-Энн мгновенно преобразилось. Минуту назад она казалась потерявшей силу воли и впавшей в летаргический сон, и вдруг ее лицо на глазах оживилось. Женщина вновь сияла красками и жизнерадостностью, ее глаза вновь приобрели свой острый, определенно озорной огонек.

Она заставила себя сделать несколько глубоких, жадных вздохов, чтобы успокоиться. В свете того, что рассказала Венеция, было так легко поддаться искушению надеждой и так трудно оставаться холодной, собранной и целеустремленной.

Сталкиваясь с неприятелем, ей придется — она просто обязана — выказать силу и твердость. Стать отличным примером, для себя, конечно. Но особенно для детей.

Прежде всего, для них.

Медленно, с трудом она поднялась в постели. Вооруженная лучом надежды, она приготовилась принять все, что сулило ей будущее. Будь, что будет, миссис Кентвелл смело встретит все.

Но ей необходимо быть там. Не участвовать в собственно поисках. С медицинской точки зрения это даже не обсуждалось. Но если ей удастся ждать в непосредственной близости, она почувствует себя намного лучше…

Необходимо выписаться из больницы. Собрать своих птенцов и лететь в Колорадо.

12

Звуки фортепьяно доносились из гостиной и просачивались в зал ресторана «Четвертый акт» в «Оперной гостинице». Изысканный этюд журчал, перекрывая шум, приличествующий времени светского ленча.

Глория и Алтея занимали угловой столик и сидели под прямым углом друг к другу, оглядывая уютный зал с его покрытыми белыми скатертями столами, стенами с бельгийскими гобеленами, сияющей деревянной резьбой и зеркалами в деревянных рамах, украшенных резным орнаментом.

Алтея держала вилку в левой руке, а нож в правой на европейский манер. Она пользовалась лезвием, чтобы подтолкнуть тончайшие кружочки лука-порея вместе с розовыми зернышками перца и каперсами, под которыми притаился тунец.

— Мое дорогое дитя, — четко выговорила она, указывая ножом. — Ты ничего не ешь.

— Мне вдруг расхотелось. — Глория положила вилку и нож крест-накрест на тарелку, показывая, что она закончила еду.

В ту же секунду к ним торопливо подошел официант.

— Мадам чем-нибудь недовольна? — спросил он, сжимая и разжимая пальцы. — Может быть, мадам угодно заказать другое блюдо?

— Мадам определенно этого не хочет! — грубо ответила Глория.

— У моей невестки проблемы с пищеварением, — мягко пояснила Алтея. — Что касается еды, то она, как всегда, великолепна. Передайте мои комплименты шеф-повару.

— Мадам слишком добра.

У официанта отлегло от сердца, и он быстро ушел, унося тарелку Глории.

— И зачем вам понадобилось говорить ему это? — воинственно проворчала младшая миссис Уинслоу.

Алтея проглотила кусочек тунца. Когда она заговорила, от ее голоса можно было замерзнуть.

— Дорогая, нужно ли проявлять столько недружелюбия? Если честно, то такое поведение начинает слегка действовать на нервы.

— А я всего лишь попыталась оживить общество. Посмотрим, может быть, мне удалось разбудить кого-нибудь из этих мертвецов. А, ладно!

Глория приоткрыла сумочку достаточно широко, чтобы достать сигареты и зажигалку, но так, чтобы свекровь не заметила плоскую бутылку со спиртным. Положив сумочку на место, она открыла золотой портсигар и выбрала сигарету.

— Убери, — спокойно произнесла Алтея. — Ты отлично знаешь, что эта часть зала для некурящих.

Невестка щелкнула замочком, но сигарету оставила и начала постукивать ею по полированному золоту.

— Ну и что? — пожала она плечами. — Почему это должно меня волновать?

Глория собралась было сжать сигарету губами, но оказалась недостаточно проворной.

Быстрая, словно молния, Алтея отбросила всю свою светскость и схватила Глорию за запястье. Хватка у пожилой женщины оказалась как у кузнеца. Она силой убрала руку невестки со стола, подальше с глаз.

Молодая женщина попыталась освободиться, но Алтея держала ее словно в тисках.

У Глории округлились глаза от легкого удивления. Для всех окружающих свекровь выглядела абсолютно спокойной. Она сидела, выпрямившись во весь рост. Ничто в ее осанке или выражении лица даже не намекало на происходящую борьбу. Но, что и говорить, эта ее свекровушка всю жизнь привыкла одерживать верх.

— А теперь ты будешь слушать и слушать внимательно. — Голос Алтеи звучал очень холодно, очень отчетливо. — Я нахожу эти твои пьяные выходки все в большей степени утомительными.

Глория деланно тяжело вздохнула.

— Ну, начинается лекция.

— Боюсь, что так, дорогая. Я сожалею только о том, что ждала слишком долго.

— Так вот для чего весь этот ленч. Мне следовало догадаться.

Пальцы Алтеи сжались еще сильнее.

— Так ты уберешь сигарету или нет?

Глория уставилась на нее.

Большой палец Алтеи нашел чувствительную точку на тыльной стороне запястья невестки и усилил давление.

Глория стиснула зубы. Только так она могла сдержаться и не завопить от боли.

Старая леди ждала.

Невестка смотрела на нее пылающими ненавистью глазами.

— Ну?

— Да, хорошо, — свирепо отозвалась Глория.

Алтея выждала несколько ударов пульса, потом отпустила ее руку.

Невестка массировала запястье и хмурилась. Как только кровообращение восстановилось, она с вызовом бросила сигарету в портсигар и убрала его.

Алтея вздернула подбородок.

— Так-то лучше. Спасибо, моя дорогая. — В ее глазах появился странный отсвет триумфа.

У Глории внутри все кипело. Она сдерживалась, пытаясь дышать глубже и повторяя про себя нараспев три слова мантры, помогавшей ей держаться последние два года. «Два миллиарда долларов, — напомнила она самой себе. — Два миллиарда долларов».

Ей остается только терпеть и ждать, пока все это достанется ей.

Два миллиарда долларов…

Алтея подняла свой хрустальный бокал с вином и отпила глоток «пино нуар».

«Как это характерно для старой суки, — с горечью думала Глория, с отвращением разглядывая свой бокал с минеральной водой „Калистога”. — Она ограничит меня одним коктейлем. А что потом станет делать сама? Квасить прямо у меня перед носом!»

Алтея поставила бокал и продолжала есть: вилка — в левой руке, нож — в правой.

— Итак, моя дорогая. Мне неприятно тебе это говорить, но за последние несколько дней ты стала предметом очень многих пересудов.

— Только последние несколько дней? — поинтересовалась Глория с сарказмом, который не сумела скрыть.

Алтея, не торопясь, прожевала и проглотила.

— Куда бы я ни пошла, я слышу об этом. — Ее глаза напоминали кобальтовые сверла. — Я крайне обеспокоена, и это меньшее, что можно сказать.

— Я думаю, что вам следует выразиться конкретнее, мама. Я на самом деле не представляю, о чем вы говорите!

— Тогда позволь мне освежить твою память. Вечер по поводу открытия «Сан-Франциско Палас». — Алтея сделала паузу. — Судя по всему, ты в ту ночь устроила настоящий спектакль.

И снова Глория почувствовала, как внутри у нее закипает негодование.

— Вы знаете, что было бы неплохо? — натянуто спросила она.

Алтея подняла брови.

— Да, дорогая?

— Если бы люди перестали мешать меня с грязью.

— Это твое поведение вызывает все эти разговоры, моя дорогая, — спокойно ответила Алтея, — а не поведение Ханта.

— Хант, Хант, Хант! — возмущенно нахмурилась Глория. — Господи. Вы только о нем одном и думаете. Разве не так, мама? Все остальное неважно, только бы это не повредило Ханту?

Алтея никогда не уходила в кусты.

— Верно.

— И вы бы простили вашему драгоценному сыночку все, так?

Пожилая леди, казалось, удивилась самой постановке подобного вопроса.

— Разумеется, я так и поступлю. Я его мать, он мой сын.

— А я? А как же я, мама? Или мне не следовало спрашивать?

— Конечно, ты можешь спрашивать. — Глаза Алтеи сияли, взгляд оставался пристальным. — Ты моя невестка. Так как ты жена Ханта, ты должна дополнять своего мужа.

— Дополнять его имидж, вы имеете в виду, — горько заметила Глория. — Другими словами, я всего лишь ширма. Разрешите угадать, где мое место. Где-то за посыльными, обслуживающими избирательную кампанию, но перед флажками?

— А теперь ты ведешь себя глупо, дорогая, — отозвалась Алтея, делая еще глоток вина.

Как только она поставила бокал, тут же материализовался официант с новой охлажденной бутылкой. Привычным движением руки он наполнил бокал старшей миссис Уинслоу, не пролив ни капли.

Глория жадно взглянула на бутылку.

— Я бы не возражала выпить бокал этого вина, — произнесла она.

Официант вопросительно взглянул на Алтею, которая отпустила его со словами:

— Спасибо, этого достаточно.

Глория почувствовала, как запылало лицо от унижения и обиды.

«На этот столик никакого мороженого! — подумала она с раздражением. — Нет, мэм! Старая летучая мышь натренировала обслугу так, что они у нее будут прыгать сквозь горящие обручи и ждать, пока им бросят подачку за то, что они не налили выпить молодой миссис Уинслоу. В этом я не сомневаюсь. („Она же пьет, вы ведь знаете. Это только ради ее, бедняжки, блага”. Ай-яй.)».

Господи, как же это раздражает! Если бы королеву Тоуд-холла действительно это заботило, она бы выбрала ресторан, не имеющий лицензии на продажу спиртного. Но это было бы слишком просто.

«И кроме того, — сообразила Глория, — я не нужна старухе совсем трезвой. Это желание не идет от сердца. Она, вероятно, считает, что меня легче контролировать, если иметь возможность время от времени выдавать мне выпивку, пока это отвечает ее целям!»

Есть только один способ обыграть эту кошку!

— Прошу прощения, мама, — произнесла Глория, беря сумочку и поднимаясь на ноги, — мне нужно пойти попудрить нос.

Улыбка на лице Алтеи замерзла.

— На твоем месте, я бы этого не делала, дорогая. Невестка уставилась на нее.

— О чем это вы?

— Я о ловкости, обмане, хитрости. — Алтея делала круговые движения ножом, словно заклинаниями заставляя Глорию сесть.

Невестка застыла на полдороге.

— Я, честное слово, не понимаю, что вы имеете в виду. — Она воинственно задышала.

Пожилая женщина подняла на нее глаза.

— Мое дорогое дитя, — спокойно произнесла она, — мы обе точно знаем, что я имею в виду. Ты и так уже накачалась, частично благодаря двум предыдущим визитам в дамскую комнату, вне всякого сомнения. Ты ведь понимаешь, что этот запах мяты не обманул меня ни на йоту?

— Верно. — Глория невесело рассмеялась. — А есть ли в этом ресторане хоть кто-нибудь, кто подаст мне выпить без вашего разрешения?

Алтея вздохнула.

— Мне бы хотелось, чтобы ты перестала оскорблять мой ум. Прошу тебя, дорогая. Ты считаешь, что я не знаю о тех запасах, которые ты носишь с собой?

— Запасы? — обороняясь, повторила Глория. — Что еще за запасы? Мне бы хотелось знать, о чем вы говорите.

— Я говорю о припрятанных бутылках. Я говорю о фляжке или бутылке, или что ты там прячешь в своей сумочке, а может, где-то еще.

«Вот дерьмо! — подумала Глория. — Старый ястреб видит меня насквозь!»

Она глубоко вздохнула. Потом медленно опустилась в свое кресло, повторяя про себя магическую фразу. Два миллиарда долларов. Вдох. Два миллиарда долларов. Выдох.

Алтея смотрела на нее тяжелым долгим взглядом.

— Знаешь, Глория, я так ненавижу ультиматумы. Они могут произвести совсем обратный эффект. И тем не менее, если ты не начнешь вести себя нормально, что ж… Ты не оставишь нам выбора.

Глория перегнулась через стол.

— И что тогда, мама? — спокойно спросила она. — А если я не соглашусь ходить по ниточке? Что случится тогда? Не надо, не говорите. Позвольте мне угадать. Вы позвоните Торквемаде, и в ход пойдут тиски для пальцев и электроды. Так?

— Что ты, моя дорогая! Ты не понимаешь, о чем говоришь!

— Зато я понимаю, о чем говорите вы, мама. Вы угрожаете тем, что меня снова запрут. И не говорите мне, что я ошибаюсь.

Алтея позволила себе чуть пожать узкими плечами, как подобает леди.

— Будем надеяться, что до этого мы не дойдем, хорошо? Это все так неприятно.

«Неприятно! — Открыв рот от удивления, Глория смогла только моргнуть. — Господи Иисусе Христе! Это все равно, что назвать Великую пирамиду из Гизы садовым украшением!»

Да, ее свекровь — это просто произведение искусства. Сидит здесь эдакая безобидная леди со взбитой прической, в хорошем шерстяном абрикосовом костюме и настоящем жемчуге, которому нет цены, едва пригубливая ленч и потягивая маленькими глоточками вино, и одновременно бросает бомбы. Кто бы на нее ни взглянул, он поклялся бы, что она обсуждает премьеру оперы или балета.

— К вашему сведению, мама, — натянуто произнесла Глория, стараясь сдержать гнев и не повышать голоса, — в последний раз они сломали мне два ребра и бедро!

Старая леди даже не моргнула.

— Не говори глупостей, — возразила она. — Моя дорогая, мы обе знаем, что произошло.

Глория уставилась на нее.

— Одна из нас знает наверняка, — хрипло прошептала она, ее глаза наполнились слезами. — И простите меня, мама, но, черт побери, я там была.

Алтея проигнорировала ругательство.

— Тогда ты точно понимаешь, что несмотря на то, что тебя связали, все твои травмы явились прямым результатом того, что ты билась в конвульсиях, пока тебя вытаскивали. — Алтея помолчала и щелкнула пальцами, отправляя сюжет в прошлое. — Но давай оставим эту мрачную тему, верно? Теперь, когда нам обеим известна наша позиция, не заказать ли нам кофе и десерт? Здесь пекут наивосхитительнейший теплый шоколадный торт с трюфелями.

— Прошу вас, — равнодушно отозвалась Глория, — я воздержусь.

— Но ты же не проглотила ни кусочка!

Глория подумала, что скорее преломит хлеб с дьяволом. Но сказала:

— Пожалуйста, простите меня, мама, но мне действительно пора идти. Мне надо кое-что обдумать.

— Да, дорогая, я отлично понимаю. Что ж, беги и подумай о том, что я сказала. — Алтея подставила щеку для поцелуя.

Глория послушно прикоснулась к ней губами и подумала: «Интересно, на что похож поцелуй Иуды?»

Выходя из зала ресторана, она все еще глубоко дышала, пытаясь успокоиться, и старалась представить, как будет выглядеть куб в два миллиарда, сложенный из купюр по сто долларов.

«Два миллиарда долларов, — все повторяла про себя молодая женщина, — два миллиарда долларов…»

Это ее мантра, ее цель, смысл ее существования.

И в который уже раз Глория задумалась о том, стоит ли игра свеч.

13

В Аспине уже вовсю бушевала зима. Снежная перина укрыла склоны, облюбованные лыжниками, отели были переполнены, и кинозвезды, богатые и знаменитые, и никому неизвестные богачи оккупировали свои уединенные рубленые особняки. Угнездившийся у подножия горы, на высоте почти в восемь тысяч метров над уровнем моря и окруженный четырьмя снежными пиками городок, выросший рядом с серебряными рудниками и превратившийся в рай для жителей Голливуда, стал зимним курортом мирового уровня с роскошными бутиками, ресторанами с особой кухней, пешеходными улочками и круговоротом небрежной ночной жизни.

«Гольфстрим-IV», выполняющий чартерный рейс, приближался к Аспину с севера, плавно спускаясь в долину Роаринг-Форк. Сидя по левому борту самолета, Венеция, страстная лыжница, последние десять лет хотя бы одну неделю проводившая на лыжне в Аспине, показывала детям достопримечательности.

— Это город Аспин, а прямо позади него — гора с тем же названием. Местные жители называют ее Аякс, по названию старой шахты. А это аспинская Шотландия… Это гора Баттермилк, здесь лучше всего учиться кататься на лыжах…

— …А вот и аэропорт, где мы сейчас сядем, — возбужденно заговорил Зак.

— Верно, мой сладкий. Он носит название «Аэропорт графства Питкин», но также известен как Поле Сарди. А вон там, за ним, видите? — Она постучала глянцевыми ногтями абрикосового цвета по стеклу. — Это Сноумэсс-Виллидж.

Зак восклицанием отметил лыжников, размером с муравьев, оставляющих далеко внизу тысячи следов, подъемники, которые, казалось, пересекают все возможные склоны, снегоходы, запряженные лошадьми сани, команды бобслеистов, превращенные расстоянием в крошечные точки.

Дороти-Энн, откинувшаяся в кресле по правому борту, опустила на своем иллюминаторе шторку. Ей меньше всего на свете хотелось видеть еще одну гору. «Мне это нужно, как собаке пятая нога».

Перелет через северную часть Скалистых гор в штате Колорадо оказался отрезвляющим мероприятием. Тысячи квадратных миль засыпанных снегом пиков, похожих на зубья пилы горных хребтов, вертикальных расщелин и каньонов с бурными реками привели к пониманию того, насколько коварной оказалась дикая природа, в дебрях которой исчез Фредди, с каким недружелюбным окружающим миром ему пришлось столкнуться.

Тоненький лучик надежды, возродившийся этим утром, угас. Как бы ей хотелось остаться в Сан-Франциско! Или пусть хотя бы облака прикроют эти безграничные просторы, явную бесконечность дикого хаоса вздымающихся друг за другом зазубренных вершин, обрывающихся расщелин, рифленых склонов и бездонных пропастей.

«Я была дурой, когда думала, что его самолет совершил аварийную посадку и не пострадал». Теперь Дороти-Энн сознавала, что даже в этом случае следовало учитывать множество составляющих. Во-первых, стихия. Буран бушевал целый день. Жуткий холод. И это если не принимать в расчет возможные увечья и отсутствие медицинской помощи. Как мог кто-нибудь остаться в живых?

Потом самолет приземлился, и суматоха приезда несколько отвлекла Дороти-Энн. Благодаря волшебной способности Венеции устраивать дела в последнюю минуту, все работало как часы. Их ждали машина и уединенный бревенчатый дом, расположенный на участке в тридцать пять акров, высоко на бугре к западу от города.

Честно говоря, слово «дом» не слишком подходило. Венеция сняла охотничий домик — гигантскую, современную, с выступающими наружу балками базилику, расположившуюся на нескольких уровнях, с очень высокими, как в соборе, потолками, огромными кедровыми балками внутри помещения и массивными гранитными каминами. Входили через тамбур, чтобы сохранить тепло, а Главный зал украшала стеклянная стена в тридцать футов высотой, благодаря которой открывался отличный вид на всю вытянувшуюся долину Роаринг-Форк от того места, где она начиналась как узкая расщелина недалеко от Райфла, до широкого конца под 12095-футовой вершиной Индепенденс-Пэсс.

— Клево, — прокомментировал Фред, как только они оказались в доме. — Улет.

Зак выдернул руку из пальцев няни Флорри и издал возбужденный клич:

— Вау! — Его глаза широко открылись и ярко загорелись от удивления. — Вот это здорово!

Няня Флорри одним взглядом обвела Главный зал с разнообразными гранитными уровнями, зонами для беседы, деревянными лестницами без перил в каждом конце — одна вела наверх, где, словно мост, парила основная галерея с апартаментами хозяина, а вторая — к пяти спальням для гостей, — и сразу увидела содранные коленки, ушибленные локти и переломанные кости.

Она крепче схватила Зака за руку.

— Ради Бога! — в ужасе выдохнула она. — Ну что за дом! Что за безумие!

— Неправда! — возмущенно возразил Зак. — Он похож на крепость! Или на форт!

— Ну и дальше что? Попробуйте мне только побегать или полазать туда-сюда, вы у меня получите, ребята. Точно. — И няня Флорри, нахмурившись, оглядела то, что она сочла архитектурным кошмаром. — Здесь не место для детей, — добавила шотландка мрачно. — Того и гляди, что-нибудь случится. Точно. Попомните мои слова.

Лиз стояла, запрокинув голову, и рассматривала «брюхо» мамонтоподобной люстры, висевшей прямо над ней, одной из трех, которую ухитрились сделать из бесчисленных рогов канадского оленя. Каждое сооружение достигало почти десяти футов в высоту. Спустя секунду она взглянула на Венецию.

— Знаете, мы почти совсем как в настоящем заколдованном доме. Возьмите вот эти лампы там наверху, вот эти. Видите? Это же просто сумасшествие. Как вы вообще нашли это место?

Венеция, солнечные очки венчают голову словно тиара, бросила расстегивать похожие на лягушачьи лапки застежки своего пальто из афганского тканого ковра.

— На тот случай, если ты не в курсе, сообщаю: в этом городе нет отелей «Хейл». В тех, что есть — а можешь мне поверить, там яблоку негде упасть, — места заказывают заранее. Так-то вот, детка. В гостиницах мест нет. Ни единого. И знаешь почему? Позволь мне подсказать тебе. — Венеция указала на стеклянную стену и раскинувшийся за ней удивительный снежный пейзаж. — Ты узнаешь, что это там белое за окном?

Лиз округлила глаза.

— Венеция, дайте дух перевести, а? Вы что думаете, я снега никогда не видела, что ли?

— Я просто хочу сказать, что зимний сезон уже начался. Попытайся найти любой дом, чтобы снять, на двадцать миль в округе. Поверь мне, у тебя ничего не выйдет. Да еще попробуй это сделать всего за два часа.

«Ну ладно, ладно», — подумала Лиз, раздражаясь, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Мы попали сюда по единственной причине, — объяснила Венеция. — Хозяин дома — мой близкий друг. Он сейчас снимает музыкальные клипы на Ямайке. Да, кстати. — Она повернулась, чтобы Фред и Зак тоже приняли участие в разговоре. — Послушайте-ка меня, ребятки. Я сейчас сообщу вам несколько основных правил. — Лиз и Фред застонали, а Зак изобразил несколько рвотных движений, но негритянка их проигнорировала. — Во-первых, ваша мама только что вышла из больницы. Чтобы набраться сил, ей нужны покой и тишина. К тому же, мне не стоит вам напоминать, что о вашем отце по-прежнему нет никаких вестей. Хотя бы из уважения к нему, постарайтесь вести себя потише, ладно?

Отрезвев, все три головы честно кивнули в унисон.

— Во-вторых, это частный дом. И раз уж мне удалось одолжить его, то именно я отвечаю за все убытки, нанесенные обстановке. Так что… Никаких диких скачек внутри дома. И вообще, это будет жизнь без всяких безумных выходок. Если вам этого захочется, отправляйтесь на улицу и возитесь в снегу.

Дети засуетились, нетерпеливо ожидая, пока она закончит.

— В-третьих, постарайтесь ничего не разбить. И в-четвертых, что бы вы ни делали, ради всего святого не прикасайтесь, я повторяю, не прикасайтесь, ни к одному из глиняных изделий из Пуэбло или вещам, сделанным американскими индейцами. А лучше всего, даже на них не смотрите. Я совершенно серьезно. Это относится к выставленным на полках головным уборам из перьев, ритуальным туникам из бусин, развешанным на стенах, а также к остальным декоративным предметам обстановки. Все это подлинные раритеты и ни при каких обстоятельствах их нельзя использовать в качестве игрушек. — Она по очереди посмотрела каждому из детей в глаза. — Я ясно выразилась? — Юное трио кивнуло. — Отлично. А теперь, почему бы вам не отправиться наверх и не выбрать себе спальню? Я пока помогу вашей мамочке устроиться в апартаментах хозяина.

С этими словами Венеция торопливо пошла прочь.

— Господи! — Фред прошептал Лиз. — Что это на нее нашло?

— Как там монстрики, устраиваются? — поинтересовалась Дороти-Энн, когда Венеция поднялась к ней.

— За них не волнуйся, — улыбнулась негритянка. — Ты же знаешь детей. Вся жизнь — одно большое приключение.

— Я слышала, как ты говорила с ними, но слов не разобрала.

Венеция взглянула на подругу. Дороти-Энн сидела в гигантской деревянной кровати и смотрела вниз на галерею и на стеклянную стену, высотой в три этажа. Чтобы создать хотя бы минимум уединенности, ковер работы племени индейцев навахо был наброшен на деревянные перила.

— Я просто перечислила все можно и нельзя, — ответила Венеция. — А они меня слушали. — Она подвинула себе мексиканское плетеное кресло, села на черно-белые подушки из коровьей кожи и жестом указала на стеклянную стену. — Эй, ты заметила? Детка, тебе повезло. Отсюда открывается прекрасный вид. Хорошо, правда?

— Да, — голос Дороти-Энн прозвучал мрачно. — Как раз то, что нужно. Чтобы я не забывала, — она жестом указала на окна, ее губы сложились в горькую улыбку, — о прекрасных величественных Скалистых горах!

Венеция мысленно стукнула себя. «Черт, — подумала она, — как я могла так сглупить? Мне следовало сообразить, что пейзаж будет ей все время напоминать о Фредди. Почему, будь оно все проклято, это до меня раньше не дошло?»

— Милая, я вот что тебе скажу, — начала Венеция. — Почему бы нам не переехать в комнаты поменьше и с одним окном? Тогда ты хотя бы сможешь задернуть занавески.

Дороти-Энн покачала головой.

— Нет, — с нажимом произнесла она, глядя на изломанные заснеженные пики вдали. — В этих горах исчез Фредди. Кто знает? Может быть, я схожу с ума, но не могу отделаться от ощущения, что если я стану смотреть на них достаточно долго, они вернут мне его.

Венеция наклонилась вперед и схватила подругу за плечо.

— Прекрати! — хриплым шепотом приказала она. — Дорогая, послушай меня! Разве тебе мало досталось за эти последние несколько дней? Если ты будешь продолжать изводить себя, это никому не поможет. Ни тебе, ни Фредди, ни ребенку, которого ты потеряла.

Вот этого-то Дороти-Энн слышать как раз не хотела. Весь подавляемый ею гнев и страх, мощный, ослепляющий, взрывоопасный, вскипел в диком порыве. Она немедленно накинулась на Венецию.

— Тебе-то, черт возьми, откуда знать? — внезапно закричала она, и в ее глазах появился дикий блеск. — Ведь не твой муж пропал без вести! Не у тебя произошел выкидыш! Не ты проснулась однажды утром и узнала, что у тебя нет матки!

Венеция сидела очень тихо, ощущая каждое слово, вонзавшееся в нее с почти физической болью. Только это она и могла — не вздрагивать, когда град упреков сыпался на нее, поражая в самое сердце.

— Спокойно, детка, — мягко сказала она. — Я на твоей стороне, или ты об этом забыла?

Казалось, какое-то мгновение Дороти-Энн пребывала где-то в другом месте, далеко, до нее невозможно было достучаться. Ее глаза лихорадочно блестели. Потом вдруг их огонь погас, и гнев у нее внутри увял. Внешне это выглядело так, словно из нее выпустили воздух, как из проколотого воздушного шарика. Уткнувшись головой в подушку, она заплакала.

Негритянка быстро встала, пересела на край кровати и мягко, но твердо обняла Дороти-Энн. Она подняла ее, прижимая лицом к своей груди. Венеция чувствовала, как дрожит молодая женщина.

— Ну-ну, — успокаивала она, поглаживая подругу по голове, а другой рукой похлопывая конвульсивно вздрагивающую спину. — Все в порядке, дорогая.

— Нет, это не так! — голос Дороти-Энн звучал приглушенно. — Это просто потому, что я так… напугана! Никогда в жизни я ничего так не боялась!

— Детка, в противном случае ты не была бы человеком. Или тебе больше бы пришлось по душе быть роботом?

Дороти-Энн медленно выпрямилась и подняла к ней залитое слезами лицо. Она посмотрела на Венецию:

— Прости меня, — жалобно попросила Дороти-Энн, шмыгнула носом и вытерла слезы. — Не знаю, что это на меня нашло.

— Шш, малышка, — успокоила ее Венеция. — Я же знаю, что ты не хотела меня обидеть.

— Но я не имела никакого права…

— Эй! — Венеция обняла Дороти-Энн за плечи и улыбнулась. — Разве ты не знаешь? Каждому можно один раз выплеснуть свои эмоции.

— Нет, — сурово нахмурилась Дороти-Энн и покачала головой. — Выплеснуть эмоции — это одно, но сорваться на тебя…

— Милая, может, теперь ты об этом забудешь? Как ты думаешь, для чего нужны лучшие друзья?

Дороти-Энн взглянула на подругу мокрыми от слез глазами.

— Значит… я прощена? — тихонько спросила она.

— Черт, нет конечно! — хмыкнула Венеция. Она смахнула слезинки со щек своего друга. — И знаешь почему? — Негритянка глубоко заглянула в глаза Дороти-Энн. — Потому что мне нечего прощать.

Застрекотал мобильный телефон в кармане Венеции, напугав их обеих. Дороти-Энн судорожно вздохнула и отпрянула назад в кровати, словно пытаясь убежать от чего-то фатального. Телефон зажурчал второй раз. Она смотрела на Венецию огромными испуганными глазами. На третий звонок негритянка достала телефон и раскрыла его.

— Да? — произнесла она и стала слушать ответ.

Не осмеливаясь дышать, Дороти-Энн поднесла руку к губам. Она слышала потрескивание статического электричества и искаженный звук голоса на другом конце, но не могла разобрать ни единого слова.

Ее взгляд скользнул мимо Венеции к горам, где ослепительно сверкал снег, белый, как свежевыстиранное белье, и просторная синева огромного неба резала глаз насыщенностью красок.

— Они уверены? — спокойно спросила Венеция. — Абсолютно уверены? — Она послушала еще. — Ладно, не вешайте трубку. Я узнаю, сможет ли миссис Кентвелл поговорить с вами.

Прикрыв рукой микрофон, она повернулась к Дороти-Энн.

— Дорогая? — взгляд молодой женщины метнулся назад. Она испытующе взглянула на подругу. — Это координатор поисковых групп. Они обнаружили самолет.

— Фредди? — прошептала Дороти-Энн сквозь пальцы. — Он?..

— Ставить точку по-прежнему рано. Но он хочет поговорить с тобой. Ты можешь? — Венеция подала ей трубку.

Дороти-Энн уставилась на нее, как на ядовитую гадину. С усилием, она медленно протянула руку, взяла телефон и поднесла к уху.

— Алло? — осторожно произнесла она.

Воздушные волны принесли мужской голос. В нем звучал своеобразный, неторопливый среднезападный акцент человека, проводящего жизнь вне дома.

— Миссис Дороти-Энн Кентвелл?

— Да… Да, это я.

— Это капитан Уильям Френдли, координатор команд спасателей в Скалистых горах. — Его сообщение звучало спокойно и неэмоционально. Именно так учатся разговаривать офицеры полиции по всей стране. — Прошу прощения за то, что побеспокоил вас в такое время, мэм.

Дороти-Энн громко сглотнула.

— Мисс Флуд сказала, что вы нашли самолет моего мужа.

— Не нашли, мэм. Мы обнаружили его.

Дороти-Энн оказалась в замешательстве:

— А разве это не одно и то же?

— Боюсь, что нет, мэм. Только не в наше время. Видите ли, мы установили его местонахождение благодаря электронному аварийному устройству, которое автоматически посылает сигнал бедствия на специальной частоте. К счастью, оно не пострадало от удара.

«Удар, — язвительно повторила Дороти-Энн. — Разве может такое простое легкое слово адекватно обозначить страшную катастрофу?»

Она крепко сжала пальцы левой руки и поднесла кулачок к пульсирующему виску.

— Тогда в чем проблема? — дрожащим голосом спросила женщина.

— Мэм, проблема в том, что мы не можем к нему подобраться. Самолет очень рискованно расположен на западном склоне страшно крутой горы, прямо на самом краю пропасти. Обычно мы спускаем команду спасателей на вертолете. Но в этом случае мы боимся, что ветер и шум, вызванные мотором вертолета, могут спровоцировать лавину. А она снесет самолет в пропасть в тысячу футов глубиной. Это просто чертово место, простите мне мои слова.

— Но кто-нибудь сможет туда добраться? — с тревогой спросила Дороти-Энн.

— Да, мэм. Но по старинке, медленно. Пока мы с вами разговариваем, две группы опытных альпинистов продвигаются вверх. Одна по северной стороне, другая по южной.

Если все пойдет по плану, то они достигнут цели сегодня после обеда.

Дороти-Энн закрыла глаза.

На краю пропасти.

Глубина в тысячу футов.

При одной мысли об этом у нее начинала кружиться голова.

— А есть ли, — она глубоко вздохнула и потерла лоб костяшками пальцев, — какие-нибудь признаки, что кто-то остался в живых?

— Нет, мэм. Но это не означает полной безнадежности. И все-таки мне не хотелось бы давать повод для необоснованных надежд. Самолет погребен под снегом. Мы обо всем узнаем несколько позже.

Позже.

— Благодарю вас за звонок, капитан.

— Я просто выполняю свою работу, мэм. Я свяжусь с вами немедленно, как только что-нибудь узнаю. Даю вам слово.

— Спасибо, капитан.

Дороти-Энн опустила трубку и нажала кнопку «конец разговора». И еще долго сидела так, глядя на стену высотой в три этажа из пластика, синтетических, почти диснеевских стекла и кедра, а ее мозг удерживал одно-единственное слово.

Позже.

14

Тяжело дыша и изо всех сил стараясь сконцентрироваться, Глория пыталась сохранить самообладание. Ее глаза ярко блестели, но взмахом ресниц она сморгнула готовые пролиться слезы. Облачившись в доспехи собственного достоинства, молодая женщина целеустремленно вышла из зала ресторана, прошла сквозь похожую на клуб гостиную, потом вниз по короткому коридору, украшенному офортами с изображением балетных танцовщиков. С высоко поднятой головой Глория пересекла вестибюль «Оперной гостиницы», и только когда она оказалась на тротуаре Фултон-стрит, самообладание покинуло ее.

«Вот сука! — бушевала про себя молодая миссис Уинслоу. Ее кровь свирепо кипела. — Как только Алтея осмелилась грозить тем, что меня снова запрут! ДА КАК ОНА ПОСМЕЛА!»

Глория не обращала внимания на сильный, пронизывающий до костей ветер. Она сознавала только, что в душе завывают и пронзительно визжат фурии, царапаются и бранятся демоны, порождающие ненависть — чистую, неразбавленную ярость, странным образом поддерживающую ее и придающую ей силы, — которая питала решимость молодой женщины не доставить Ханту и Алтее удовольствие увидеть ее подчинившейся их воле.

Она взглянула вверх, потом вниз по улице, но ее лимузина нигде не было видно.

Подняв руку, Глория отвела ее подальше и сощурила глаза, чтобы сфокусировать взгляд на циферблате крошечных часиков с бриллиантами. Ей бы помогли очки, но красота прежде всего.

Она моргнула. Неужели такое возможно? Неужели она на самом деле пришла на тридцать восемь минут раньше? Неужели ей придется как-то убить еще тридцать восемь лишних минут, прежде чем подъедет машина?

Черт! И все потому, что она сказала этому тупоголовому шоферу, что задержится на полтора часа! Он мог принять ее слова всерьез. Почему, черт возьми, ему бы не сообразить, что ее ленч пойдет наперекосяк или она может передумать?

И что теперь ей прикажете делать? Она стоит здесь, прямо позади центра Прикладных искусств, и если она хочет уехать на такси, то ей придется вернуться в «Оперную гостиницу» и попросить кого-нибудь вызвать его.

Нет. Она не собирается снова идти в это место, даже под страхом смерти. Проклятье, она скорее замерзнет.

Итак?

Итак, что же дальше?

Идти пешком — перспектива малопривлекательная. И уж она точно не собирается торчать на улице, надеясь, что какое-нибудь такси случайно окажется здесь.

Глория в нерешительности стояла на месте, рассматривая возможные варианты. Позади нее раздалось игривое хихиканье.

Нахмурившись, молодая женщина обернулась. Привлекательная молодая пара — вне всякого сомнения, туристы, — вприпрыжку вышла из «Оперной гостиницы» и с длинноногой грацией рванулась на восток, к абсолютно современному зданию оперы, многочисленным дорожкам Ван Несса и городской ратуше с золотым куполом. Было что-то такое в том, как молодая брюнетка с обожанием цеплялась за руку мужчины, в их театральной, картинно-совершенной беззаботной порывистости и очевидной близости, что это ударило Глории по нервам.

«Любовники? Молодые супруги? Новобрачные? Кто они такие, — гадала Глория, наблюдая, как парочка остановилась и слилась в театральном поцелуе. — Что ж, она-то может им порассказать о золотых деньках, — с горечью подумала Глория. — А как насчет того, чтобы оставить их сердца в этом городе? Ха! Тони Беннетт здесь ведь не жил, верно?»

Глория сознавала, что ее недовольство влюбленными и самим городом явилось лишь отражением грызущего ее раздражения. Проклятье, можно подумать, она нуждается в том, чтобы ей напоминали, чего ей не хватает в жизни!

Что именно вывело ее из себя? Безусловная уверенность красивых людей в том, что любви подвластно все… Или всего лишь наивность юности, их вера в то, что любое препятствие преодолимо, а несчастливая жизнь остается уделом исключительно неудачливого старшего поколения? «Мустанг» с открытым откидным верхом пролетел мимо, донеслась громкая музыка. Две парочки в машине смеялись и раскачивались в такт песне. Машина, взвизгнув тормозами, свернула за угол и исчезла, мелодия смолкла. Подобно первой встреченной ею парочке, пассажиры «мустанга», казалось, живут в ином мире, чем Глория, более сияющем, более приятном. Неужели раздражение вызвано не их счастьем, а их высокомерной молодой уверенностью, неусложненными, чистыми страницами их будущего? Неужели это так?

Глория отвернулась, горестно поджав губы, и решительно пошла на запад, торопливо двигаясь в направлении, противоположном движению парочки. Она не собиралась идти следом за ними и снова вынужденно наблюдать их влюбленное воркование, слюнявые ужимки. О, Господи. С нее уже хватит!

Глория заторопилась. Она не прогуливалась, а все убыстряла шаг, зигзагами продвигаясь по незнакомым кварталам, переходя улицу там, где в этот момент загорался зеленый свет для пешеходов. Ее невысокие каблуки выстукивали все учащающееся стаккато.

Она потеряла понятие о времени, не соображала, куда идет, не замечая холодного, мрачного дня. Молодая женщина не обратила внимания и на то, что цивилизованный респектабельный центр города сменился более грязными кварталами, многоквартирными домами и патриархальными магазинчиками на углах.

Ничто не отложилось в ее сознании. Даже дребезжание множества машин, спешащих в аэропорт по вибрирующей автостраде у нее над головой, или вдруг усилившаяся вонь от выхлопных газов.

Глория по-прежнему ничего не воспринимала. Ни волчий посвист строительных рабочих, ни взгляды неряшливых домохозяек, с завистью разглядывающих ее костюм от Шанель, ни ворчливое цокание пожилых людей, ужаснувшихся ее безумию. Разве можно с такими бросающимися в глаза драгоценностями появляться в таком месте? Да еще пешком!

Но Глория никогда не думала о том, что ее тяжелые, восемнадцатикаратные золотые браслет и колье от Картье, наручные часики, инкрустированные бриллиантами и оформленные дизайнером так, чтобы напоминать ствол бамбука, и подходящие к ансамблю кольца — это прямое приглашение для грабителей. Она совершенно забыла о собственной безопасности, пока мчалась с отчаянием загнанной жертвы туда, куда несли ее ноги.

Молодая женщина даже не остановилась, чтобы задуматься о тщетности своего бегства. Она неслась прочь от смертельного врага — демонов ее брака без любви, а это тот волк, от которого не уйти.

Она может бежать, но ей негде скрыться.

Два с половиной года.

Два с половиной нескончаемых года.

Как раз два с половиной года назад их брак налетел на скалы, и именно столько времени они с Хантом не были мужем и женой в библейском смысле. И даже тогда, в последний раз, физический акт не доставил особенного удовольствия.

И вот теперь Глория бежала, ее шаги становились все быстрее, а воспоминания наотмашь били ее, огрызались, а она все пыталась, должно быть, уже в тысячный раз, точно определить тот момент, когда ее жизнь повернула не в ту сторону. Она по-прежнему хороша… Разве нет? Определенно, мужчины все еще находят ее привлекательной.

Тогда почему, почему она обречена на фиктивный брак? Вести, со всех практических точек зрения, холостую жизнь соломенной вдовы? Неужели никогда больше она не ощутит в себе тепло и силу мужчины?

Неужели ее сексуальная жизнь станет такой же, как и брак?

О, Господи!

Глория задохнулась, и ей пришлось остановиться, прислониться спиной к грязной оштукатуренной стене, чтобы перевести дыхание. Легкие горели, в боку закололо. И, великий Боже, у нее отваливаются ноги.

«Эти туфли, — мрачно подумала она, поднимая одну ногу, обутую в модель от Маноло Блахника, и массируя лодыжку, — созданы не для того, чтобы гулять по мостовым».

Глория стиснула зубы. «Стоит взглянуть правде в глаза, Гло. Можешь бежать так быстро и так далеко, как хочется, но от демонов тебе не скрыться. Есть только одно средство утихомирить их и посадить на привязь».

И средство это было ей известно.

Выпивка.

Да! Это как раз то, что ей нужно! Один маленький глоток, чтобы притупить вечную боль пустоты, успокоить ее бесчисленные страдания.

Глория отвернулась к стене, открыла сумочку и торопливо достала плоскую бутылку. Она показалась странно легкой, и когда Глория потрясла ее, жидкость не плеснулась внутри.

Проклятье! Она наверняка прикончила ее в дамской комнате в ресторане.

Трясущимися пальцами Глория спрятала бутылку обратно в сумку.

И что теперь?

Нужен бар, что же еще?

Точно. Ей необходимо найти маленький уютный бар, где ей удастся обрести свободный от чувства вины комфорт благодаря одной-двум рюмкам.

Только теперь Глория обернулась и огляделась вокруг. Она медленно повернула голову, почти механически, словно это была поисковая, запрограммированная заранее тарелка радара, и лишь в это мгновение заметила, насколько потрепанным и незнакомым выглядит окружающий ее пейзаж.

Господи Боже, откуда это? Бродяги — бродяги! — вышли из двери и идут по тротуару! И такие же выстроились в шумную очередь у бесплатной столовой через дорогу.

Бездомные! Где это я, черт возьми…

Охваченная паникой, совершенно растерявшаяся, Глория начала оглядываться в поисках ближайшей таблички с названием улицы. Говард-стрит! Это совершенно сбило ее с толку. Когда это, черт возьми, она пересекла Маркет, диагональный проезд, где широкий газон отделяет Южный Маркет от остальной части Сан-Франциско? Не могла же она пересечь все эти улочки с их зелеными газонами по центру и не заметить?

Но, очевидно, так и произошло.

Черт! У нее снова навернулись слезы на глаза. Глория про себя обругала Алтею. Если бы старая сука не превратила ленч в наказание, она бы не ощутила потребность убежать и не оказалась бы здесь, в Южном Маркете, к тому же на Скид-Роу!

«Господи Боже ты мой, — с презрением подумала она, — еще не хватало, чтобы меня нашли мертвой в одной их этих забегаловок!»

Молодая женщина сделала шаг вперед по потрескавшемуся тротуару, судорожно соображая и оглядывая улицу вверх-вниз, выискивая среди плотного, изрыгающего зловоние потока машин свободное такси.

Пустая затея.

Потом ее сердце забилось быстрее, когда она заметила ржавую вывеску с изогнутыми неоновыми трубками и оптимистично подмигивающим бокалом с мартини, укрепленную чуть дальше по улице: Салун «Белая Роза». Коктейли.

«Так, так, так, — подумала Глория. — Вот что мы имеем. И всего через две двери…»

Потом она скорчила гримасу и презрительно понюхала воздух.

Никаких сомнений, обычная забегаловка на Скид-Роу.

Женщина колебалась, почти ощущая на языке благословенный бальзам, способный облегчить ее боль.

«Ладно, какого черта? Выпивка всегда выпивка», — решила она.

И прежде, чем смогла передумать, Глория расправила плечи, решительно направилась к «Белой Розе» и широко распахнула дверь.

Оказавшись внутри, она мгновенно подалась назад, ее ноздри раздулись от отвращения. Помещение походило на пещеру. Очень тепло. Очень мрачно. И очень, очень запущенно. Все перекрывали запах застоявшегося дыма и вонь от пролитого пива.

Моментально потеряв всю свою решимость, женщина остановилась прямо у двери, моргая и ожидая, пока ее глаза привыкнут к темноте.

Медленно все вещи встали на свои места. Сигаретные окурки, словно конфетти, усыпали вздувшийся волнами линолеум на полу. Люди, похожие на трупы, привалились к стойке, словно приклеенные к стульям перед засиженным мухами зеркалом. Бармен с пивным животом размышлял над карточкой тотализатора. А над ним укрепленный на стене телевизор с выключенным звуком содрогался в спазмах плохого изображения.

За столиками никто не сидел. Никаких разговоров. Молчал даже музыкальный аппарат. Единственный звук издавал один из постоянных клиентов, выдававший длинные заливистые рулады храпа.

Ну и что? Я сюда заскочила не ради блестящей беседы. И я не ожидала оказаться в «Ритце». Все, что мне нужно это выпивка и анонимность.

Глория прошла к маленькому столику в дальнем конце зала и отодвинула шаткий деревянный стул. Она чопорно села, положила сумочку на стол и собралась было пристроить туда же и локти. Но увидев грязное пятно, передумала и сложила руки на коленях.

Через какое-то время рядом возник бармен.

— Что будете, леди? — тяжело дыша, спросил он. В его голосе слышалось раздражение.

— Двойную водку, пожалуйста. Чистую, — заказала Глория.

И совершила огромную ошибку. Это была выпивка со Скид-Роу и отдавала ею. Первый же пробный глоток обжег Глории горло. Все равно что хватить горящего напалма. Ее лицо исказила гримаса. Женщина невольно содрогнулась, обругав себя за то, что не заказала приличную марку.

«И все-таки это лучше, чем ничего», — сказала она самой себе, не в состоянии противостоять своему желанию, подавить его.

И с иронией подняла стакан.

— За отсутствующих сук, — с горечью произнесла Глория тост, в ее глазах вспыхнула ненависть. — Твое здоровье, Алтея!

И взяв себя в руки, она запрокинула голову, поднесла стакан к губам и одним длинным глотком выпила его содержимое. Мускулы ее горла сжимались и разжимались, стараясь проглотить глоток за глотком. Наконец миссис Уинслоу со стуком поставила стакан на стол.

И вовремя. Водка не просто ударила по ее внутренностям. Она взорвалась у нее в желудке. Глория мгновенно ощутила, как на глазах выступили слезы, лицо посерело, и желудок конвульсивно сжался. Черты ее лица исказились от отвращения, она согнулась над столом, прижав одну руку к животу, а другой прикрывая рот.

«О Господи! — Глория подавила стон. — Меня сейчас вырвет!

Она стиснула зубы, борясь с желанием извергнуть жидкость обратно, и вдруг — ап! Волна тошноты отступила и исчезла.

О-ох! Сладостная передышка…

Глория ощутила, как внутри нее разливается розовое сияние.

Ушли прочь ее проблемы, испарились ее заботы.

Еще раз повторить, и она будет готовенькая!

Повернув голову, чтобы привлечь внимание бармена, Глория вдруг безошибочно осознала мужское присутствие. Теперь она увидела, от кого исходят флюиды.

Один из мужчин развернулся на своем стуле и небрежно откинулся назад, опершись локтями о стойку. И намеренно медленно вращался туда-сюда на высоком табурете. Чтобы лучше дать рассмотреть нижнюю часть своего тела, затянутую в джинсы «Ливайс».

Что-то в нем заставило Глорию задержать взгляд.

Он молод для того, чтобы быть здесь хозяином. Приблизительно лет двадцать пять. Высокий, смуглый, по-мужски красивый. Влажные глаза самца, то ли черные с поволокой, то ли темно-карие. При таком освещении Глория не была уверена в цвете, но в них светился огонек вызова, который, как ей представлялось, мог стать очень серьезным.

Определенно, с этим мужиком не пошутишь.

И все-таки…

И все-таки это самый красивый самец, которого ей приходилось встречать за… Да что там, никогда не встречала. И он так это лениво, бесстыдно ее разглядывает, а у нее покалывает кожу, и кровь бросилась в лицо.

Ее первой осознанной мыслью было: «Господи, он же ко мне примеривается!»

Парень улыбнулся ей через весь зал белозубой улыбкой до ушей.

«Он меня хочет», — подумала Глория.

А затем удивилась самой себе: «Я тоже его хочу!»

Он не бродяга, нет. Опустившийся, может быть, но не совсем пропащий. Да разве это имеет значение, если Глория со всей ясностью увидела крепкое тело, мускулистое и одновременно гибкое, притаившееся под едва скрывающими его коричневой кожаной курткой, клетчатой ковбойкой и удобными полинявшими джинсами?

Действительно, никакого.

У него есть все необходимое. И как раз там, где нужно.

Волна поднялась высоко. Надо прыгать. Сейчас или никогда.

На какое-то мгновение на нее нахлынуло чувство вины. Глория отвела глаза, нарушая возникшее притяжение. Она понимала, что ведет себя жеманно — брови нахмурены, губы сжались в гримасу крайнего неодобрения, пальцы вцепились в стакан.

В пустой стакан.

Немедленно возникла проблема. Как привлечь внимание хозяина, не подавая надежд этому сексуальному жеребцу-мачо?

Дилемма разрешилась сама собой. Она скорее почувствовала, чем услышала, что к ней подошел пузатый бармен.

— Какая у вас есть лучшая водка… — начала Глория, обернувшись к нему. И тут же прикусила язык.

Потому что перед ней стоял не бармен. А он, он! Тот самый парень, что играл с ней в гляделки.

У нее перехватило дыхание.

Странно, но вблизи мужчина выглядел еще лучше. Его глаза оказались не черными и не карими, а темно-синими, призрачными, и создавалось впечатление, что его длинное мускулистое тело едва сдерживает дикую мощь.

Ростом в шесть футов, он просто излучал тестостерон. Его лицо стало смуглым от постоянного пребывания на солнце, а щетина, словно отросшая по замыслу дизайнера, придавала ему несколько опасный вид. И к тому же эта манера вести себя напоказ.

«Он же просто секс-бомба!» — подумала Глория. А по его самодовольному виду она поняла, что парень об этом знает.

Незнакомец просиял ей волчьей улыбкой. Его зубы оказались белее новехонького кафеля в ванной комнате.

— Одна водка на подходе, — объявил он.

Глория начала было протестовать, но мужчина взглядом заставил ее замолчать. Будто зачарованная, она смотрела, как он разворачивается на каблуках своих ковбойских сапог и возвращается к стойке.

Ему бы следовало сниматься в кино. Где еще увидишь такую походку, это покачивание бедрами, от которых теплеет в паху?

«Господи, — слабо подумала она, — это не мужчина. Честное слово, это просто ходячая секс-машина!»

И Глория уже больше не сомневалась. Она хочет его. Господи, хочет, как никогда раньше! Желание столь сильно, что Глория ощущает на языке его вкус!

Парень вернулся, неся по стакану в каждой руке, один с прозрачной жидкостью, другой с золотистой.

— «Гордон’с». Самое лучшее, что есть в этом заведении, — пояснил он. Его рука намеренно скользнула по груди Глории, когда он ставил перед ней стакан с водкой.

Молодая женщина быстро взглянула на него. Что-то было в его грубоватой, не лишенной смысла манере держаться, а окружающая его аура скрытой угрозы показалась ей неотразимо сексуальной.

И пока парень стоял с ней рядом, глядя на нее сверху вниз, Глория почувствовала, как ее начинает лихорадить.

Через секунду незнакомец подошел к другому краю стола, развернул хилый стул спинкой вперед, чтобы иметь возможность опереться на нее, и уселся верхом, словно в седло.

Он поднял стакан.

— За красоту, — произнес мужчина.

Глория тоже взяла свой стакан с водкой.

— Ваше здоровье. — Она закинула голову и опрокинула в себя треть напитка.

Один стаканчик был уже выпит, поэтому спиртное бархатно пролилось внутрь. Женщина улыбнулась.

— Местная водка стала явно лучше.

Ее собеседник хмыкнул:

— Еще бы.

Глория почувствовала его взгляд на ложбинке между грудями. И вдруг куда-то исчезло чувство неловкости, вины и сдержанности. Очередной глоток «Гордон’с» завершил дело. Теперь она радовалась тому, что не надела под костюм блузку. По-настоящему радовалась.

«Пожалуйста, получите, мамаша Уинслоу, и подавитесь!» — подумала Глория.

— Знаешь, отсюда открывается за-амечательный вид, — с удовлетворением протянул парень.

Ей понравилась его прямота. Вот мужик, который не станет ходить вокруг да около.

Его взгляд медленно поднялся вверх и встретился с глазами Глории.

— Кристос Зззионопулос, — проговорил он.

— Повтори!

— Кристос Зззионопулос. Так меня зовут. Зззионопулос. С тремя «з».

Глория расхохоталась.

— Ты вешаешь мне лапшу на уши!

— Эй, я серьезно. Если бы моя фамилия значилась в телефонной книге, то числилась бы в самом конце столбца на эту букву.

Пальцы ее обеих рук обвились вокруг стакана. Ей было хорошо, тепло и хотелось напиться.

— У тебя есть имя? — поинтересовался парень.

— У каждого есть имя, — промурлыкала она.

Затем, подняв стакан обеими руками, женщина опустошила его одним королевским глотком и поставила на стол. И глубоко, удовлетворенно вздохнула.

Он все еще продолжал разглядывать ее.

— Гло, — произнесла она.

Кристос покачал головой.

— Я сказала тебе, — повторила она, — Гло. Сокращенное от Глории.

— Слышал.

— Меня так зовут. Все по-настоящему. — Глория не могла отвести от него глаз. — Так же, как с твоими тремя «з».

Перегнувшись через стол, он коснулся ее рук.

Его прикосновение обожгло, словно огнемет прошелся глубоко внутри нее.

— Скажи-ка мне кое-что, Гло, — негромко заговорил Кристос. — Ты веришь в любовь с первого взгляда?

— Конечно, — насмешливо расхохоталась она. — Заодно с Санта Клаусом, пасхальным Кроликом и волшебным зубом!

Его темно-синие глаза не отрывались от нее.

— Тогда держу пари, что ты веришь в страсть с первого взгляда.

На этот раз женщина не ответила.

— Вот что я скажу тебе, Гло, — спокойно предложил он. — Как ты посмотришь, если мы уберемся из этого местечка, купим себе бутылочку чего-нибудь пристойного и куда-нибудь завалимся?

— Куда-нибудь завалимся? — повторила она.

— Ага, ты же понимаешь. — Его мозолистые пальцы мягко постукивали по ее руке. — Чтобы заняться любовью.

Глория глубоко вздохнула.

— Мне… Мне скоро надо быть дома, — слегка заикаясь произнесла она.

— Ну и что? — Кристос снова улыбнулся. — Уверен, ты можешь пустить меня внутрь. — Он как можно призывнее посмотрел на женщину. — Ведь и тебе этого хочется, Гло. Разве нет?

Она суетливо дернула рукой.

— Это все так… так неожиданно!

— А разве все лучшее на свете не происходит неожиданно?

Глория уставилась на него.

Кристос не сводил с нее глаз.

Между ними рикошетом летали эстроген и тестостерон.

— Мне… Мне лучше сначала еще выпить, — хрипло сказала Глория.

— А потом? — поинтересовался парень.

Ее голос прозвучал не громче шепота.

— Мы купим бутылочку чего-нибудь пристойного и куда-нибудь завалимся.

— Отличненько! — Он мгновенно вскочил на ноги. — Еще рюмочка прибудет сию секунду!

— Но сначала кое-что еще. — Глория поманила его пальцем, чтобы тот наклонился.

— Да?

— Поцелуй, — потребовала она, поднимая лицо и подставляя теплые ищущие губы.

Всегда готовый услужить леди, Кристос нагнулся к ней и по-рыцарски исполнил ее желание.

15

Квартал на Малберри-стрит.

Сонни Фонг, скрипнув тормозами, остановил свой черный «лексус» и, наплевав на дорожное движение, припарковал его прямо возле гидранта напротив заведения Мамы Ромы.

Неторопливо выйдя из машины, китаец огляделся по сторонам, отряхивая пальцами лацканы, в манере Джона Готти. Потом разыгрывая представление для детей на тротуаре, он наклонился к боковому зеркалу, пригладил волосы и улыбнулся своему отражению.

Настоящий мистер «Клево». Выглядел отлично и знал об этом.

Никаких костюмов из Гонконга. Нет, сэр. Только Армани — костюм, черная майка, затемненные очки. Плюс черные туфли из крокодиловой кожи от Гуччи и большие золотые часы «Ролекс».

Что там, если имеешь, щеголяй! А если нет, тогда тем более.

Сонни Фонг занял спринтерскую дорожку. Несся к «золотому времени» на крейсерской скорости.

Китаец, тонкий словно лезвие, двигался с грацией кикбоксера. Волосы цвета воронова крыла подстригал некий Роден среди парикмахеров. Холодными миндалевидными глазами и неутомимым мускулистым телом он напоминал Брюса Ли. Ему исполнилось двадцать три года, и он был крайне амбициозен.

Оказавшись на тротуаре, он направил дистанционное управление на машину. Закрыл ее, нажатием кнопки включил сигнализацию. Потом оглядев детей, он выбрал самого старшего и жестом подозвал его.

— Да, мистер? — темные глаза повзрослевшего на улице ребенка смотрели на него с подозрением.

Вместо ответа Сонни выловил из кармана двадцатидолларовую купюру, разорвал ее пополам и одну половинку протянул парнишке.

Мальчишка собрался было ее схватить, но Сонни пока не намеревался с ней расставаться.

— Приглядишь за моей тачкой, получишь вторую половину, когда я буду уезжать. Если меня обчистят, забудь об этом. Если ее попытаются отбуксировать, я буду вон там. — Он указал в сторону ресторанчика Мамы Ромы. — Понял?

— Конечно, мистер.

Фонг все еще не отдавал половинку банкноты мальчишке.

— Если кто-нибудь только подумает о том, чтобы повредить эту машину, может считать себя трупом. Понял меня?

Парнишка заулыбался:

— Все ясно!

Сонни отпустил половинку двадцати долларов и ущипнул пацана за щеку.

— Ты далеко пойдешь, парень, — сказал он.

Уверенно насвистывая, китаец беспечно подошел к шестиэтажному многоквартирному дому и остановился под навесом, расположенным под углом к тротуару, чтобы рассмотреть поставленную на попа доску:

СЕГОДНЯ В МЕНЮ

24 унции устриц — мясо из превосходных раковин с жареной картошкой и зеленым салатом $12.95

tonno in padella — тунец и корни укропа с чесноком и жареным в масле белым цикорием $7.95

pesce spada alla siciliana — фаршированная меч-рыба по-сицилийски с аспарагусом $7.95

salsiccia alla siciliana — домашняя сицилийская колбаса со специями, овощами, помидорами и базиликом $6.95

calamari frltti — жареные кальмары с фаршированными артишоками $6.95

Сонни не мог поверить своим глазам. Для Манхэттена цены оказались низкими, до смешного низкими. Черт возьми, да 24 унции устриц высшего сорта стоят больше, чем это заведение берет за все, что здесь подают, вместе взятое!

«Можно догадаться, что все это вываливается с грузовиков, — подумал он с понимающей ухмылкой. — У Мамы Ромы наверняка хорошие связи».

Это его не слишком удивило. В конце концов, это же «Маленькая Италия», государство в государстве. Почти как и в Чайнатауне, здесь посторонние ничего не поймут, секретные колесики скрыты под многими слоями тайны.

С такими мыслями Сонни спустился вниз на восемь ступенек, толкнул дубовую дверь и вошел в ресторан.

После какофонии Манхэттена в час пик переход в это тихое, напоминающее пещеру спокойное место показался поистине волшебным, и Фонг остановился, чтобы снять черные очки. И его немедленно поразило увиденное.

— Вау! — присвистнул китаец, с удивлением оглядываясь.

Перед ним открывался вид на ряд уютных комнат с низким потолком, соединенных между собой открытыми кирпичными арками. Кабины из красного дерева, обитые роскошным ярко-красным бархатом, выстроились по правой стороне. Старинная резная стойка бара тоже из красного дерева по левой стене поражала великолепием. И повсюду рассыпалось море столиков, покрытых хрустящими белоснежными скатертями и стоящих наготове в окружении черных лакированных стульев с обитыми бархатом сиденьями.

Словно обслуживая обедающих призраков, официанты в красных куртках сновали туда-сюда, то поправляя стул там, то кладя поровнее вилку сям, пока подручные в белых рубашках обходили столы, молча зажигая свечу на каждом из них, притаившуюся внутри покрытого сеткой красного кувшина.

Но не это привлекло внимание Сонни, а картины.

В ресторанчике их оказались сотни всех размеров и форм — квадратные, прямоугольные, овальные, восьмиугольные, круглые. Некоторые заботливо окантованы позолоченной рамой, другие без рам, они покрывали каждый квадратный дюйм стен подобно странно сумрачным, наводящим ужас великолепным фрескам.

Все без исключения картины представляли религиозные сюжеты.

Были среди них и оплакивание Христа Богоматерью, и положение во гроб, гротескный Святой Иероним с черепами, пылающее кровью распятие, Исаак, которого вот-вот принесут в жертву, проливающие кровь мученики, бесчисленные святые, переносящие кошмарные пытки, изнуренный Христос с кровавыми ранами, разнообразные варианты снятия с креста, резня невинных младенцев, и больше отрубленных голов, чем вы могли себе представить — Саломеи с головой Иоанна Крестителя, Давиды с головой Голиафа, Юдифи с головой Олоферна, — и большинство из них на блюде, что вполне соответствовало ресторанной традиции.

Сонни никогда не доводилось прежде видеть такого места.

«Приятного аппетита», — с усмешкой подумал он, гадая, кому же захочется есть в такой мрачной обстановке.

— Что вам угодно? — холодно поинтересовался чей-то голос.

Сонни обернулся. К нему подошел скрюченный артритом седоволосый официант с удивительными кустистыми бровями и оглядел посетителя с откровенной враждебностью.

Фонга это не обеспокоило. Как американец азиатского происхождения — рожденный отцом китайцем и матерью китаянкой, но появившийся на свет в Чайнатауне и являвшийся гражданином США, он встречал неприязненное отношение к себе с первого дня жизни. Неважно. И в школе, и на улицах он доказал, что готов к любым ситуациям. Чтобы его напугать, требовалось кое-что посущественнее, чем взгляд старикашки.

— Скажите мне вот что, — заговорил Фонг, — люди действительно здесь едят? В окружении всего этого дерьма? — Дернув подбородком, он указал на стены.

Официант выпалил с еще большей неприязнью:

— Мы открываемся только в шесть, и столик нужно заказывать. А теперь, прошу вас…

— Отойди в сторонку, дедуля. — Сонни мягко, но твердо ладонью отодвинул его с дороги и небрежно прошествовал к бару. Там остановился, сцепил руки за спиной и стал оглядываться, раскачиваясь на каблуках.

Он недоверчиво покачал головой. Это внушает ужас. По-настоящему страшное, кошмарное зрелище.

Официант с трудом проковылял за ним.

— Я вынужден попросить вас уйти, — он оскорбленно повысил голос.

Сонни видел, что все в зале бросили свои занятия. Он чувствовал угрожающие взгляды остальных официантов и подручных. Судя по всему, здесь заступаются за своих.

Китаец беззаботно сунул руки в карманы брюк.

— Я здесь по делу, — спокойно сказал он. — А теперь, почему бы вам не пойти к Маме Роме и не сказать ей, что ее ждет посетитель?

— Уже почти время ужина. Она очень занята.

— И что дальше? Все-таки доложите ей.

Узкие старческие глаза с подозрением оглядели незваного гостя.

— Хозяйка вас ждет?

Сонни расплылся в наглой улыбке.

— Может да, а может и нет.

Охваченный нерешительностью старик озабоченно клацнул вставными челюстями и снова уставился на посетителя. Так продолжалось несколько минут, но наконец после некоторой внутренней борьбы на его лице отразилось смирение. Со свистящим вздохом он произнес:

— Ждите здесь.

Оставив Сонни, он захромал в заднюю часть зала. Через некоторое время, показавшееся вечностью, сквозь отворенную, а потом закрытую дверь донеслись и затихли женские голоса и звяканье горшков и кастрюль.

Официанты и подручные вновь занялись своим делом, но осторожно посматривали на чужака. Сонни не обращал на них внимания и медленно прохаживался, рассматривая новую порцию картин.

Все то же самое.

Он покачал головой и негромко поцокал языком. Если рассказать кому-нибудь об этом местечке, мне не поверят. Наконец вернулся старик и, прокашлявшись, объявил:

— Мама Рома вас примет, но вам придется пройти к ней. Она не может выйти.

— Только покажите дорогу.

Сонни прошел за официантом одну комнату с арками, потом другую, и тут старик указал на вращающуюся дверь. Она смотрела круглым застекленным глазом и сквозь нее долетали звуки кухни, быстрый разговор и смех.

Сонни направился прямиком к двери, толкнул ее и вошел. Волна жара нахлынула на него огромным валом.

Фонг отпрянул и оглянулся. Его элегантный наряд оказался не к месту в этой наполненной паром, удушливой атмосфере булькающих горшков, шипящих сковородок и пронзительных женских голосов. И все это перекрывалось шумом вентиляторов под потолком. Китайцу пришлось повысить голос, чтобы его услышали.

— Дамы, кто из вас Мама Рома?

Все неожиданно замолчали, и около десятка женщин обернулись, чтобы оценивающе взглянуть на незнакомца.

Стоящая около гигантского покрытого мрамором разделочного стола огромная женщина с красным лицом перестала резать на куски фаршированное тесто. Отложив свой резак для равиоли, она стряхнула муку с пухлых рук и вытерла их о фартук. Тыльной стороной руки толстуха отвела пряди седеющих черных волос, выбившихся из короткого хвостика и упавших на лицо.

Потом женщина, медленно переваливаясь, двинулась вперед. На ней было выцветшее голубое домашнее платье, нижняя часть передника — верхнюю она не завязала, и та болталась внизу, — и простенькие пластиковые тапочки младенчески-голубого цвета.

Итальянка остановилась перед Сонни, уперев руки в мощные бедра. Он мог видеть капельки пота, блестевшие у нее на лбу, влажную верхнюю губу, над которой отчетливо виднелась крупная коричневая родинка и проступали усы.

— А кто это хочет узнать? — грубо спросила она, черные бусинки глаз сверлили его насквозь.

Сонни не отвел взгляда.

— Я.

— Что ж, ты с ней говоришь. — Женщина горделиво выпрямилась. — Я, — с гордостью произнесла она, выпячивая массивную грудь, — Мама Рома. — И что тебе нужно?

Фонг понизил голос.

— Мне нужно связаться с Кармином, — негромко произнес он.

Лицо огромной женщины стало непроницаемым. Даже если она расслышала имя, то признаваться не собиралась.

— Кармином? — повторила итальянка, театрально нахмурившись. Потом хитро прижмурила один глаз. — Каким Кармином? Здесь всех и каждого зовут либо Энтони, либо Кармин.

Сонни не отводил глаз.

— Я ищу Кармина, которого еще зовут Сицилийцем.

Мама Рома громко, от души расхохоталась, и ее висячие груди запрыгали.

— Оглянись-ка по сторонам, — жестом толстой руки она обвела кухню и работающих в ней женщин. — Здесь все сицилийцы.

Фонг чуть нахмурился.

— Вы хотите сказать… что они все итальянцы, так?

— Неверно! Мы не итальянцы! — выпалила женщина, и ее глаза зажглись величественным гневом. — Неаполитанцы, венецианцы, римляне, миланцы, — она сделала уничтожающий жест, — тьфу! Они ничто! — И тут в ее голосе зазвучала нотка гордости. — Мы сицилийцы. И мы общаемся только с сицилийцами, так что все Кармины, которых мы знаем, тоже сицилийцы. Не миланцы и не неаполитанцы. Sicilianos! Capite? Понимаешь?

Китаец медленно кивнул.

— Да, кажется понимаю. Это все равно как у нас. Люди думают, что мы китайцы, ан нет. Я гуандунец, раз мои родители из Шаньтоу. Значит, мы не китайцы, не мандарины, не кантонцы и не сычуаньцы. Мы гуандунцы. Это вопрос национальной гордости.

Сицилийка одобрительно кивнула.

— Хорошо. — Она тепло похлопала его по руке. — Значит, ты понимаешь.

— Тот Кармин, которого я ищу, — очень спокойно и доверительно сказал Фонг, — по слухам ваш сын.

— Мой Кармин? — Широко раскрыв глаза, женщина всплеснула пухлыми руками. — In nome de Dio![12] — Она подозрительно оглядела собеседника. — А зачем это тебе понадобился мой Кармин, а?

— Я… — Сонни украдкой оглянулся. — Я пришел предложить ему работу, — прошептал он.

Мама Рома обернулась.

— Giovinettas![13] — громко крикнула она остальным женщинам. — Вы слышали такое? Он говорит, что у него есть работа… для моего Кармина!

Женщины громко, искренне рассмеялись.

Сонни Фонг вспыхнул и тут же разозлился. Я тут пытаюсь соблюдать тайну, а она орет чуть ли не на всю улицу. Черт! Что за сумасшедшая женщина!

— Что в этом смешного? — поинтересовался он.

Мама Рома снова хохотнула и шлепнула ладонями по бедрам.

— Мадонна! Эй, giovinettas! Теперь он хочет знать, почему мы так смеемся. — Она присоединилась ко всеобщему веселью. — Может быть, кто-нибудь из вас скажет ему, а? Возможно, тогда это не будет выглядеть простым материнским бахвальством?

— У Кармина уже есть работа, — сдавленно рассмеялась одна из них.

— И держу пари, что эта работа лучше того, что вы можете предложить! — добавила молодуха в платье с щегольскими оборочками. — Вам бы посмотреть, как Кармин заботится о своей бедной маме!

— Такой хороший мальчик, — с завистью проговорила третья. — Всем сыновьям следовало бы брать пример с Кармина!

Мама Рома шмыгнула носом, вытерла слезы и просияла. — Видишь? — обратилась она к Сонни. — Ты даром теряешь время. Кармину не нужна никакая работа.

— Послушайте, это важно, — Сонни даже голос повысил. — На самом деле важно. — Он помолчал, потом спросил: — Вам о чем-нибудь говорит имя Джимми Вилински?

Мама Рома нахмурилась:

— Джимми… как?

— Вилински.

Женщина сморщилась, на лице появилось задумчивое выражение. Наконец, она покачала головой.

— He-а. Это имя мне ничего не говорит. — Толстуха оглянулась на белую мраморную поверхность рабочего стола. — Послушай, мне нужно вернуться к моим minni di Sant’Agatha.

— Дайте мне минуту, я вам объясню! — взмолился Сонни. — Прошу вас!

Женщина пожала плечами.

— Так объясняй. Только тебе это лучше делать, пока я буду работать.

Китаец последовал за ней к рабочему столу и стоял там, пока дородная сицилийка открывала дверцу духовки. Используя фартук как прихватку, опытной рукой она один за другим вынимала противни с готовыми пирожными и ставила их остывать на стальную решетку. Захлопнув дверцу, Мама Рома вернулась к поджидавшему ее тесту.

— Пахнет вкусно. — Сонни с удовольствием втянул воздух.

Хозяйка ресторана сделала круглые глаза.

— Теперь, как я понимаю, тебе не терпится отведать моей выпечки, — с насмешливой грубостью заметила она. — Точно говорю? Или у меня дел мало? — потом она смилостивилась. — Ладно, давай, попробуй штучку. Но сначала принеси пирожное сюда.

Фонг подошел к решетке, нагнулся и с одного из холодных противней, стоящих внизу, выбрал пухлую, золотистую булочку с вишней в ликере на макушке. Мама Рома быстро посыпала ее сахарной пудрой.

— А теперь mange, — подбодрила она. — Mange! Ешь!

Фонг откусил кусочек. Лакомство оказалось удивительно хрустящим, с нежной кремовой шоколадной начинкой.

— Эй! Это просто здорово!

Мама Рома выглядела возмущенной.

— Разумеется! — фыркнула она. — У меня все самое лучшее!

— Как это называется?

— Minni di Sant'Аgatha. — Итальянские слова нежно слетели с языка.

— Minni… как?

— Если перевести на английский, то это «соски Святой Агаты».

Китаец чуть не подавился.

— Вы ведь шутите, да?

Толстуха сердито на него посмотрела.

— Мы никогда не шутим по поводу наших святых! — мрачно предупредила она и быстро перекрестилась.

Пока он смотрел, ее проворные пальцы летая украшали вишней неиспеченные пирожные. Он посмотрел на наполовину съеденное пирожное в своей руке.

Теперь, когда ему сказали, оно и вправду выглядело как грудь с соском.

— Это пример набожности, а не богохульства, — работая, объяснила хозяйка ресторана. — Святая Агата — это покровительница Палермо и Катании. Видишь ли, когда префект Катании захотел с ней переспать, она отказалась. Из мести он замучил ее, отрезав ей minnas, соски. Поэтому мы, сицилийцы, отдаем дань ее чистоте, называя пирожные в ее честь. Capite?

— Э… да, — быстро согласился Сонни. — Отлично понял.

На самом деле, он не понял. Объяснение осталось недоступно его пониманию.

Но китаец не собирался возражать. Не в его интересах сердить женщину. Ему нужна ее помощь, чтобы установить связь с Сицилийцем.

Отдаленный родственник Сонни, лунтао в Гонконге, подчеркнул необходимость поторопиться. И Фонг не собирался его подводить. Ведь тот — его билет к вершине.

«Старику принадлежит почти половина Чайнатауна, — напомнил он себе. — Если я справлюсь с поручением, за ним не пропадет».

— Так насчет этого Джимми Вилински, — заговорил Фонг.

Мама Рома выкатила глаза.

— Я уже сказала тебе, — раздраженно ответила она, — что не знаю никакого Джимми Как-его-там.

Сонни постарался подавить нарастающее чувство раздражения.

— Послушайте, я просто хочу знать, сможете ли вы передать кое-что Кармину. Вот и все. Вы это сделаете?

— А, хорошо, — проворчала толстуха. — Что ты хочешь, чтобы я ему сказала?

Сонни достал свою визитную карточку.

— Отдайте ему вот это. Скажите, что я — новый посредник. Что я вместо Джимми Вилински.

— Постараюсь запомнить.

«Черт! — выругался про себя Сонни. — По тому, как она себя ведет, можно подумать, что я прошу ее запомнить список павших при Геттисберге».

— Он может позвонить мне по этому номеру.

Мама Рома покачала головой.

— Сын не станет тебе звонить.

— Почему?

— Кармин никогда ни с кем не разговаривает.

— Так что же мне делать?

— Приходи снова завтра вечером… Скажем, в одиннадцать. Может быть, у меня будет для тебя сообщение, но, может быть, повторяю тебе, его и не окажется. — Она равнодушно пожала плечами. — С Кармином никогда не знаешь. Иногда он звонит своей маме, порой забывает об этом. Но теперь я должна закончить с пирожными. Скоро здесь будет полно народа.

Женщина замахала руками на Сонни.

— А теперь, avanti. Avanti! Иди!

И с этими словами с ним распрощались.

Обрадованный возможности выбраться из душной кухни, Сонни Фонг махнул рукой остальным женщинам. Кто послал ему воздушный поцелуй, кто принял непристойную позу, но все проводили его смехом.

«Чертовы даго[14]!» — ворчал про себя Фонг, идя сквозь прохладные залы. Но во всяком случае, ему удалось установить контакт. А это первый шаг.

Сонни вернулся домой в шесть тридцать. Он поставил машину в подземный гараж высотного здания на Восточной Семьдесят четвертой улице и на лифте поднялся на тридцать шестой этаж.

Дело прежде всего. Он направился прямиком к письменному столу, стоящему перед огромным окном в гостиной и сел за свой компьютер «Пентиум». Целый аквариум созданных электроникой тропических рыб лениво плескался на экране монитора.

Сосредоточившись на деле, он написал сообщение и зашифровал его.

После расшифровки, текст будет выглядеть так:

«Приветствую вас, досточтимый пятый кузен от двоюродного родственника. Я встречусь с нашим деловым партнером в 23.00 завтра. Прошу вашего совета по поводу разрыва отношений с нашим посредником. Разрешите мне предложить свои скромные услуги. Вы окажете мне честь, если позволите позаботиться об этом здесь. Это сэкономит много денег всей компании. Тем не менее, я не стану ничего делать без вашего согласия. Да пребудут с вами боги удачи.

Ваш покорный пятый кузен от двоюродного родственника».

Сонни вышел в Интернет и отправил послание по такой сложной цепочке университетов, правительственных учреждений и различных корпораций, что вычислить отправителя письма было бы совершенно невозможно.

Отправив сообщение в Гонконг по сложному маршруту, он стер его и с дискетки и с жесткого диска.

И стал ждать.

Через тринадцать часовых поясов кодированное сообщение достигло пункта назначения — виллы с террасами, выстроенной в итальянском стиле 20-х годов на горе недалеко от пика Виктории. Будучи одной из менее чем шестидесяти обособленных зданий во всем Гонконге и расположенная на единственной улице, застроенной особняками на одну семью, эта резиденция являлась свидетельством огромной власти и неисчислимого богатства ее владельца.

Электронное письмо, написанное неподдающимся расшифровке кодом, получил молодой китаец, работающий на компьютере. Он распечатал одну копию, стер текст в компьютере и отнес распечатку секретарше лунтао в соседний кабинет, отделанный панелями.

Спринг Блоссом By работала на Куо Фонга больше тридцати лет. Стройная пятидесятипятилетняя женщина сохранила изысканность своей юной красоты и выглядела не больше, чем на сорок пять.

Ее овальное лицо оставалось гладким, его не испортили морщины, а кожа не утратила оттенка розоватой слоновой кости. Она накладывала хороший макияж и убирала черные волосы в высокую прическу. Сегодня секретарша надела желтый шелковый чунсон с мандариновым воротничком и черные туфли на высоком каблуке.

Быстро записав от руки расшифровку письма, она отправила отпечатанную копию в бумагорезку, взяла блокнот и ручку и вышла на просторную террасу.

Как всегда, она несколько мгновений постояла там, наслаждаясь открывающимся пейзажем.

Целый акр великолепно спланированного сада благоухал жасмином, гардениями, белым имбирем и цветущими круглый год розами. Трава вокруг неправильной формы прудика напоминала зеленую поверхность бильярдного стола. И плюс к этому ни с чем не сравнимый вид на поросшие лесом горы, высоты Абердина и усеянное островами Южно-Китайское море.

Лунтао стоял на лужайке у дальнего конца пруда. Тонкая, властная фигура, облаченная в изысканный, вышитый золотом церемониальный наряд, достойный императора.

Он играл со своими правнуками. Их было восемь, и самый маленький из них старался запустить бумажного змея. Детский смех и певучие голоса пронизывали воздух.

Грациозно двигаясь, Спринг Блоссом By спустилась по трем пролетам каменной лестницы и пошла к своему шефу.

Секретарша почтительно поклонилась.

— Тысяча извинений, о достопочтенный Куо, — заговорила она на гуандунском наречии.

Так же как и ее шеф, Спринг Блоссом By приехала из Шаньтоу несколько десятилетий назад и с гордостью хранила верность культуре, обычаям и языку своей родной провинции.

Куо Фонг взглянул на нее.

— Слушаю тебя, Спринг Блоссом.

— Вам пришло сообщение из Нью-Йорка.

Выражение сожаления промелькнуло на лице старика. Бросив взгляд на детей, он вздохнул и громко хлопнул в ладоши.

— На сегодня достаточно, — сказал старый Фонг.

Няня правнуков тут же поднялась со скамейки на бельведере и направилась к детям. Взяв двух самых маленьких за руку, она пошла к дому. Шестеро старших последовали за ней.

Спринг Блоссом By ждала, скромно потупив взгляд.

Как только няня и правнуки удалились на достаточное расстояние, Куо Фонг сказал:

— Вы окажете мне честь, если прочтете послание.

Когда секретарша закончила, он понимающе кивнул и пошел, глубоко задумавшись, вдоль посадок по краю владения.

Спринг Блоссом следовала за ним на почтительном расстоянии. Наконец старик обернулся к ней и продиктовал ответ, который она записала.

— Зашифруйте его, уничтожьте ваш экземпляр и отправьте шифровку в Нью-Йорк по обычным каналам.

— Сию минуту, достопочтенный Куо.

В Нью-Йорке Сонни Фонг получил ответ через полчаса после того, как послал свое письмо. Он быстро расшифровал его.

«Приветствую тебя, Сонни Фонг, пятый кузен от двоюродного родственника. Вспомни слова Конфуция: сделать больше так же неправильно, как и обмануть ожидания. Будь послушным и уважай старших. Ты правильно сделал, что обратился ко мне за советом. Установи контакт с нашим партнером, но будь осторожен! Пусть он занимается своим делом. Тебе незачем в это вмешиваться. На тебя у меня другие виды. Зайди завтра к нашему человеку в Чайнатауне, который занимается вопросами иммиграции. У него есть для тебя информация. Помни, кузен, будь подобен черепахе, которая предпочитает испачкать хвост в навозе, но остаться в живых, чем надеяться на то, что ее останкам воздадут почести. Соблюдай осторожность и будь послушным».

Лицо Сонни помрачнело от разочарования, хотя он ни капельки не удивился. Молодой Фонг ждал, что его предложение по поводу Джимми Вилински будет отклонено. И все-таки он чувствовал себя униженным.

Больше всего на свете ему хотелось доказать Куо Фонгу, на что он способен. К несчастью, с этим пока придется подождать. Возможно, его визит к подпольному поставщику иммигрантов даст ему эту возможность. Сонни надеялся на это.

Но все будет завтра.

А пока Сонни стер послание и закрыл программу, оставив экран электронным рыбам, а сам отправился купить себе что-нибудь поесть.

16

Кристос помог Глории сесть в вызванное по телефону такси и плотно прикрыл дверцу снаружи. На этот раз ничто не могло испортить ей настроения — ни истерзанная виниловая обивка, ни даже всеподавляющий запах дешевого освежителя воздуха. Быстро нырнув в машину, она ухватилась одной рукой за спинку сиденья водителя и почувствовала, как с ног до головы пробежали мурашки, стоило Кристосу поднести пальцы к губам и послать воздушный поцелуй.

И словно по договоренности, ее собственная рука прикоснулась к губам, повторяя его движение.

— Куда едем, леди? — спросил таксист.

— Бродвей и Бейкер. — Несмотря на преграду из грязного стекла, глаза Глории не отрывались от Кристоса. Такси отъехало и увеличило скорость. Женщина оглянулась и продолжала смотреть сквозь заляпанное грязью заднее стекло на удаляющегося Кристоса, чьи пальцы по-прежнему были прижаты к губам.

Только когда машина свернула за угол, и мужчина исчез из вида, Глория села прямо, рука очень неохотно упала на колени.

Откинувшись на спинку сиденья, Глория глубоко, удовлетворенно вздохнула. Это был вздох удовольствия. Она пребывала на седьмом небе, как-будто в тумане от блаженства после любовных игр.

И какое же это было наслаждение!

Три часа — целых три часа, Господи, неужели так долго? — они провели в потрепанной комнате, которую можно было снять на несколько часов. Это время пролетело и исчезло — пуф! — просто так, словно завистливые боги щелкнули пальцами.

Теперь, не обращая внимания на плохие амортизаторы такси, она позволила себе роскошь снова пережить происшедшее.

Глория едва ли оценила ночлежку для шлюх, куда ее привел Кристос.

Не заметила она и разукрашенных постоялиц, и стремившихся спрятаться клиентов, и шероховатых облупившихся стен, и убогости этого кишащего блохами отеля.

Даже мебель со следами затушенных окурков и провисшая кровать с несвежими простынями ускользнули от ее внимания.

Секс, а не обстановка, вот что больше всего занимало ее сознание.

Кристос вымыл единственный стаканчик для зубной щетки, и они по очереди пили из него «Абсолют», прихваченный по дороге.

Обо всем остальном позаботились гормоны.

Прежде чем она поняла, что происходит, они уже энергично подпрыгивали на тощем узком матрасе, ржавые пружины стонали и позвякивали.

В постели Кристос показал себя удивительно изобретательным любовником. Он пробудил в ее теле такие ощущения, о существовании которых Глория уже начала забывать. И делал с ней такие вещи, которые она никогда не осмеливалась попробовать. Только представляла себе такое.

Но она сделала это.

Никогда еще голод ее тела не заявлял о себе с такой яростью. Так что о любви речь не шла. Ну и что, если вожделение столь восхитительно?

Глория не могла поверить в свою ненасытность. Обходясь без секса долгое время, она напоминала ребенка, выпущенного на волю в магазине сладостей. Молодая женщина вдруг потеряла чувство насыщения.

Во всяком случае, когда дело касалось Кристоса.

Для начала рядом с ней было его тело. Упругое, мускулистое и безволосое, со скульптурно вылепленным животом, стальными бедрами и самыми приятными, упругими ягодицами по эту сторону Скалистых гор. На нем не оказалось ни одной лишней унции жира, а то, как его мускулы играли под кожей, превращало парня в ходячее пособие по анатомии.

Но самое большое впечатление производили его «причиндалы». Просто живое совершенство — яички напоминали зрелые сочные фрукты, и ради такого члена можно было умереть. С проступающими словно тисненый узор венами, он был больше, плотнее, тверже и великолепнее всего того, о чем Глория грезила в мечтах.

Она оказалась права. Кристос Зззионопулос явился живым воплощением сексуальности.

Его также не отягощали всяческие светские условности.

— Эй, если это приятно, так делай, — бормотал он, пока его губы прижимались к ее губам в сумасшествии настойчивого обладания, а его средний палец властно пробрался между ее стройными бедрами и погладил уже набухший клитор.

Она чуть не сошла с ума. Повинуясь инстинкту или руководствуясь опытом, Кристос немедленно и безошибочно обнаружил то потайное местечко, из которого исходили все ее желания, все ее пламя и должным образом ласкал влажную теплую плоть.

Глория содрогнулась от нестерпимой потребности немедленно полностью подчиниться ему.

— О… Господи… Кристос! — воскликнула она, напрягая мускулы таза и обхватывая его руками. — Я хочу, чтобы ты вошел в меня…

— Не надо так чертовски торопиться, — прошептал он, мягко прикусывая мочку ее уха. — Я хочу насладиться тобой… Всей целиком. И я хочу, чтобы ты насладилась мной… Всем целиком.

Так начался этот день открытий. Глория вступила на корабль, чтобы в конце путешествия вновь обрести свою сексуальность.

Постепенно, словно освобождая ее от громоздкой, ненужной одежды, Кристос расправился со всеми ее жеманными запретами и очень скоро заставил молодую женщину есть у него с руки.

Но сначала он съел ее.

Его ищущий язык парализовал Глорию. Она лежала там, словно податливый воск, ноги раскинуты, глаза закрыты, наслаждаясь восхитительными ощущениями, которые он порождал в ней каждым легким щелчком или скользящим движением своего языка.

Нежное прикосновение пальцев, и весь мир уносится от них за тысячу световых лет… Нет никого больше в этом саду земных радостей. Никто не видит, как они сливаются в единое целое, жаждущее только одного — отведать самых изысканных наслаждений, которые только может принести жизнь. Таким — таким! — и был рай, а она никогда об этом не знала.

Все потеряло смысл.

Все перестало существовать.

Глория помнила только об удовольствии, сознавала жадные порывы и определенно понимала лишь одно — у нее больше нет обратной дороги, она перешла эту грань и навсегда, безвозвратно, совершенно пропала.

Забыта страсть к водке. Ее заменило желание куда более неутолимое и страстное — потребность узнать и познакомиться с каждой черточкой, каждым узелком, каждым изгибом и последним квадратным дюймом его великолепного мужского тела.

Подобно акробату, Кристос сделал стойку на одной руке и повернулся в воздухе на 180 градусов. Потом изогнув тело в замечательной длинной дуге над ней, он перенес всю его тяжесть на локти и пальцы ног.

Она почувствовала его теплое дыхание, слегка касающееся ее паха, увидела его бедра высоко над свои лицом. Все поле зрения занимал один розовый твердый предмет, выступающий так настойчиво, так насмешливо из густой кудрявой чащи волос.

И тут Глория поняла, чего он от нее хочет.

— Нет, пожалуйста… — Ее голос звучал слабо. Она отвернула лицо и покачала головой.

«Все, что угодно, кроме этого, — пообещала женщина самой себе, — только не это. Я не могу этого сделать. Я не стану. Я не хочу».

— Прошу тебя, я… я никогда этого не делала…

Кристос негромко рассмеялся.

— Тогда откуда ты знаешь, что тебе не понравится? Ставлю десять против одного, что ты получишь удовольствие.

Глория широко открыла глаза, словно загипнотизированная фаллосом-монстром. Она видела, как он напрягается, подергивается, резко двигается и подскакивает в предвкушении ласки.

— Просто отдайся на волю волн, — мягко посоветовал Кристос, — пусть все произойдет естественно.

Глория глубоко вздохнула. Идея взять в рот мужской член всегда отталкивала ее. Она никогда не могла понять женщин, наслаждающихся таким унизительным, ужасным актом. И вот вам пожалуйста. Она не только думает об этом, но и сама подобная мысль ее прельщает. Почему это так, Глория не смогла бы объяснить, но какая-то часть ее — более сильная, более низменная, более примитивная личность, появившаяся из какого-то удаленного уголка ее существа, — на самом деле хотела это сделать!

Какую-то долю секунды Кристос оставался неподвижным, словно статуя, будто подвешенный в воздухе над ней. Потом он очень медленно двинулся вниз, и ее губы разомкнулись, словно помимо ее воли.

Все ее сомнения в миг улетучились. Ее сексуальность больше не подчинялась ей и не хотела быть покорной. Она стала прожорливой и всепоглощающей, словно превратилась в самостоятельную силу, которую даже сама Глория не могла контролировать.

Ее губы открылись, будто протестуя, но это было «добро пожаловать».

Кристос мягко опустился во влажную пещеру ее рта.

Ей не понадобились понукания. Ее губы немедленно сомкнулись вокруг напряженной упругой плоти, словно вокруг живого существа, чего-то такого, что ей вдруг очень захотелось накормить и обогреть.

Неизвестно откуда появившаяся ненасытность поработила Глорию. Заставила пролиться соки из ее лона, пока Кристос аккуратно продвигался все глубже.

На какое-то долгое, ужасное мгновение у нее появился страх, что она сейчас задохнется. Но потом ощущение прошло, и потрясающий головокружительный водоворот непринужденности захватил ее и унес прочь.

Плоть, плоть, плоть! Она у нее внутри и принадлежит ей и только ей одной. Именно Глория владеет самой сущностью мужского естества и никто, ни единый человек не сможет это украсть!

Потом, словно пчела в поисках нектара, его голова снова нырнула между ее расставленных бедер в поисках средоточия ее женственности.

Теперь они наслаждались трапезой вместе. Он — влажным розовым изобилием лепестков ее цветка, она — тяжелым клинком его плоти. Его мошонка касалась ее носа, и она вдыхала его мужской аромат. Глория думала о том, как вообще она могла уклоняться от такого в высшей степени безнравственного, грешного удовольствия.

Когда первая волна наслаждения поднялась и обрушилась на нее, она уцепилась за его ягодицы, подталкивая его ближе и работая ртом с удвоенной силой.

Но Кристос еще не был готов. Глория поняла, что он сделал. Отпрянул и сдержался.

Слова — ласковые, благодарные, льстивые, хвалебные, еще раз благодарные — нахлынули на нее, изумляя своей беспомощностью и абсолютной непригодностью.

«Я люблю тебя! — хотелось ей крикнуть. — Ах, Кристос, красивый, красивый мужчина! Господи, помоги мне, как же я люблю тебя и нуждаюсь в тебе! Все во мне медленно умирало, пока наши пути не пересеклись. И вот появился ты, осветивший самый черный, несчастливый час. Ты подарил мне самый великолепный из всех возможных подарков…»

И тут он вышел у нее изо рта.

Глория как-то отчаянно всхлипнула, слезы навернулись на глаза. Его больше нет в ней, и это немного напоминает смерть, словно она потеряла связь с действительностью и обнаружила огромную пустоту.

— Не останавливайся! — шепотом взмолилась молодая женщина.

Кристос улыбнулся, лаская ее тело нежными, любящими пальцами.

— А кто сказал, что я закончил? — насмешливо поинтересовался он, поворачиваясь снова и оседлывая ее. Мужчина на мгновение встал на колени, обхватил руками ее груди, большими пальцами лаская напряженные, нежные бугорки сосков.

Она подняла на него глаза. Кристос представлял собой восхитительное зрелище — мускулистый торс, блистающий капельками пота, и готовый к атаке упругий пенис.

С благоговением он нагнул голову над одной жаждущей грудью и мягко коснулся острыми белыми зубами розового соска.

Легкие уколы удовольствия жалили ее, посылая короткие энергичные импульсы по всему телу.

— О, Господи! — Глория отчаянно извивалась, мотая головой, а он все усиливал давление зубов и пальцев. — О, Боже, Боже…

— О, Боже! — теперь уже зарычал Кристос и яростно вошел в нее.

И словно замкнуло электрическую цепь, накал ощущений подскочил вверх благодаря первоначальному сгустку энергии, потом чуть уменьшился, покачался туда-сюда, пока напряжение стабилизировалось, а затем, когда Кристос начал двигаться, стал снова расти с аккуратно выверенным, постоянно увеличивающимся напором.

Глория отчаянно цеплялась за него.

Агония. Экстаз. Рай и ад, слившиеся воедино.

— О, да… — тяжело дышала она, после каждого второго слова останавливаясь из-за зубодробительного контакта их тел. — Господи, да! Скажи, я… люблю тебя! Люблю тебя! ЛЮБЛЮ ТЕБЯ…

— Люблю тебя, — любезно выдохнул Кристос, его великолепное тело молотило ее нежную плоть. Каждый его мускул напрягался и выступал потрясающим скульптурным рельефом, а на лице оставалось выражение целеустремленности.

Глория бесстыдно наслаждалась. Она подняла бедра, чтобы встречать каждое его движение, и тазовые кости с глухим стуком ударялись друг о друга, когда Кристос входил в нее.

А он все продолжал наносить удары. Все быстрее и быстрее. Сильнее и сильнее.

Быстрее.

Сильнее.

Быстрее.

Сильнее.

Сильнее, пока его ягодицы не содрогнулись, и в полном согласии их тела напряглись, выгнулись, и они оба закричали.

Экстаз показался землетрясением. Темнота прояснилась, зазвучали трубы, и ветры с четырех сторон света вымели прочь грозовые раскаты и ярость. Этот совершенно синхронный оргазм стал началом и концом, днем Творения и Апокалипсисом.

Но казалось, что разрядка все еще продолжается, длится вечно и не кончается, когда они вместе перешагнули через край Вселенной и вступили на дорогу в никуда.

Наконец они обессилели, лежа друг на друге, представляя один инертный спутанный клубок конечностей, легкие горели, сердца сильно бились, пульс мчался галопом.

Если бы все сейчас закончилось на этом, Глория вечно была бы благодарна. Но ничего не закончилось. Как оказалось, все еще только начиналось.

Через какое-то время, когда выровнялось дыхание, они потягивали водку — потягивали, а не глотали залпом, — и осторожно пытались завести разговор. Ни о чем не спрашивали, просто болтали о том о сем.

Глория сказала Кристосу, что она замужем, но несчастлива в браке.

Кристос упомянул, что сейчас без работы, но это всего лишь временная передышка. Ничего страшного.

Тут Глория и предложила «одолжить» ему пару сотен баксов.

Которые он яростно отказался принять.

— Спасибо, но нет. Я могу обойтись.

Глория подбодрила его и стала уговаривать все-таки взять деньги.

И на этот раз парень не стал возражать.

По мнению Глории, она эти двести долларов израсходовала просто замечательно. Кристос дешево ей достался. Ничто, даже потраченные у Сакса двадцать тысяч в час, никогда не доставляли ей такого удовольствия.

Мириады мыслей проносились у нее в голове.

Как я могла так долго быть одна?

Что такого в этом красавце, если только он смог разбудить меня, словно какую-нибудь принцессу из сказки, проспавшую сто лет?

И вот ирония судьбы! Подумать только, что именно Алтее, и никому другому, я обязана тем, что встретила его!

И теперь, сидя на заднем сиденье такси, Глория благодушно и умиротворенно улыбалась машинам, мчащимся по Ван-Несс. Промелькнула короткая мысль — не станет ли это ее выражение пресыщенного всепрощения на лице ненамеренным разоблачением тайны?

А вдруг посторонние смогут сказать, едва взглянув на нее, что она только что насытилась самой великолепной, расточительной, потрясающей самцовой плотью, что только бывает у мужчин?

Ну а ей-то что за дело, даже если и скажут?

Напевая себе под нос, Глория думала о Кристосе всю дорогу домой. Кристос Зззионопулос. Ну да, он не богат. И что? Его скрытые достоинства намного превосходят недостаток финансовых средств.

И самое лучшее, что они договорились завтра встретиться.

Неужели чудеса никогда не кончаются?

Глория на это очень рассчитывала!

Она на пределе. Он мог сказать об этом по тому, как девушка меряла шагами комнату, потирая свои тонкие скрещенные руки, глубоко и быстро затягиваясь сигаретой. Она посматривала на него всякий раз, проходя мимо.

— Ради всего святого, да сядь уж ты наконец, — хрипло рявкнул мужчина, не поднимая глаз. — Перестань скакать туда-сюда. Ты так себя ведешь, будто вот-вот выпрыгнешь из кожи.

— Ладно… Ладно. — Обнаженная девушка с длинными до пояса черными волосами присела на край старого матраса. — Но она из крутых? — Ее глаза жадно блеснули. — То есть, она богатая, верно?

— Тебе лучше поверить в это, детка. — Голый мужчина не поднимал головы от журнального столика, где на квадратике зеркала он выравнивал бритвой с одним лезвием свою дорожку кокаина.

— Деньги! — мечтательно выдохнула девушка.

Она бросилась на измятую постель, раскинула руки и в экстазе уставилась на обветшалый потолок.

— Как только у нас появятся деньжата, первым делом я бы хотела съехать из этого клоповника! Знаешь, в один из этих красивых новых многоэтажных домов, из которых вид как в кино? — Она перекатилась на живот и оперлась на локоть. — А как ты, дружок? Тебе чего хочется?

Он только насмешливо сверкнул своей гуттаперчевой улыбкой.

— Я хочу только тебя, Эмбер.

— Да?

— Да. — Парень наклонился, прижал ноздрю и вдохнул одну дорожку. Вздохнул, сглотнул и прижал другую ноздрю. Втянул вторую дорожку.

Эмбер наблюдала за ним с кровати горящими от зависти глазами.

— Эй, детка, — он достал пакетик, — хочешь нюхнуть?

Хочет ли она? Девушка стрелой метнулась через комнату.

— Ого! — Мужчина убрал кокаин подальше от нее и усмехнулся. — Разве мамочка не учила тебя хорошим манерам?

Эмбер хихикнула.

— Ага.

— Так покажи мне их.

Упав на колени, девушка протянула руку к его пенису и аккуратно отодвинула крайнюю плоть. Потом обхватив рукой крепкую мошонку, она лизнула языком набухшую головку.

— Ну пожалуйста, — негромко попросила она, глядя на него.

— Так то лучше, малышка. Я бы сказал, намного лучше. — Улыбнувшись, парень вручил ей пакетик.

Девушка схватила его, вскочила на ноги, отбросила назад волосы. Наклонившись над столиком, она опытной рукой насыпала дорожку.

Кокаин влетел ей в ноздрю и обжег. Откинув назад голову, Эмбер на мгновение закрыла глаза. Потом повторила маневр со второй ноздрей.

Под действием наркотика соски ее маленьких упругих грудей поднялись над смугло-розовым ареолом.

— Вау! — выдохнула Эмбер. — Вот здорово.

— Для нас все только самое лучшее, детка. Достал целых два грамма. Самый лучший боливийский, что есть на улице.

Ее глаза широко открылись.

— Значит, ты раздобыл деньги?

— Ага, — он негромко рассмеялся. — Наличные. Два старых добрых Бена Франклина.

— Значит, ты не морочил мне голову? Ты действительно нашел богатенькую?

— Эй! — Мужчина протянул руку и притянул девушку к себе. — Когда это твой старик морочил тебе голову? — Его белые зубы блеснули словно рекламные огни.

Эмбер покачала головой, ее левая рука томно обвилась вокруг его шеи, правая медленно поползла вниз по упругому мускулистому телу к мошонке. Ее пальцы мягко обхватили основание члена. Она чувствовала, как тот трепещет и поднимается под ее прикосновениями.

— Расскажи мне о ней, — тихонько попросила Эмбер. — Все, что знаешь.

Парень рассмеялся.

— Пока я знаю маловато, только то, что деньжищи лезут у нее из ушей.

Эмбер нахмурилась.

— Как сыграем? Как всегда?

— Черт возьми, нет! На этот раз пробег будет длинным. Если мы правильно разыграем наши карты, мы сможем доить ее годами. — Он крепче обнял Эмбер. — Мы будем устроены на всю жизнь.

Девушка потерлась соском о его лицо.

— И ты знаешь, как ее зовут?

— Ага. Порылся в бумажнике, пока дамочка зашла в сортир.

— И кто это?

— Глория Уинслоу, — ответил Кристос Зззионопулос.

17

С высоты в двенадцать тысяч футов командир группы спасателей Чак Ренфрью впервые увидел крутой склон, где далеко внизу, под толстым слоем снега лежал «лирджет». Место казалось обманчиво безопасным, едва ли опаснее тех склонов для опытных лыжников в Сноумэсс, где он регулярно катался.

Теперь, поглядывая на два вертикальных выступа — в две и три сотни футов, — разделяющих склон как гигантские скалистые ступени, со свисающими словно нитки страховочными тросами его команды, он испытывал искреннее уважение к этому непростому месту. Кроме неожиданных обвалов, хорошенькие семьдесят дюймов снега покрывали 130-градусный склон, то есть тысячи тонн потенциальных лавин, которые только того и ждут, чтобы устремиться вниз, уничтожая все на своем пути.

И менее, чем в футе от того места, где неустойчиво расположился самолет, вниз ныряла пропасть глубиной еще в тысячу футов.

В самом лучшем случав, местечко просто опасное.

А тут еще ветер.

Налетая порывами со скоростью в 30–40 миль в час, он пронзительно визжал и завывал, хлопая оранжевыми куртками его подчиненных, пока они смотрели на плоды своих трудов. Соревнуясь со временем, спасатели сумели прорыть снег вокруг обломков потерпевшего аварию самолета до наступления темноты.

То, что они увидели, ничего хорошего не предвещало.

Фюзеляж «лирджета» лежал на боку, словно раненая черная птица со сломанным крылом, беспомощно устремленным в небо.

Носовая часть и кабина пилотов сморщились в гармошку от удара. Пассажирский салон, выглядевший как обгорелая круглая железная банка, пьяно завалился на бок, его обуглившаяся, покрытая волдырями поверхность напоминала пищу, приготовленную на походном костре прямо в жестянке. Эту картину Чак Ренфрью отчаянно, но безуспешно пытался отогнать.

Он сделал несколько глубоких вдохов. Увидев приоткрытую дверь салона в том самом месте, что стало теперь крышей, спасатель дрогнул перед предстоящей ему отвратительной работой. Просто Чак очень хорошо знал, что за этим скрывается.

Ренфрью оглянулся. Возвышающиеся вокруг горы потемнели и стали казаться ближе. Солнце начало свой путь вниз, окрашивая снег в розовый цвет.

Он закинул голову и взглянул на сияющую синюю вечность неба.

Огонь. Но взрыва не было. Странно, что…

— Сэр!

Ренфрью вздрогнул и посмотрел на говорящего.

Перед ним стоял Клигфилд, новичок и самый молодой член его группы, страстно желающий доказать, на что он способен, и завоевать расположение остальных, словно эта страшная трагедия являлась каким-то уродливым ритуалом посвящения.

— Мы открыли его, сэр.

— Да-да, — с раздражением ответил Ренфрью и подумал: «Что ж, хватит медлить. Пора начинать…»

Чак, тяжело ступая, подошел к самолету, наклонился вперед и всем телом распластался на фюзеляже. Протянул руки вверх. Схватился за нижний край горизонтальной дверцы обеими одетыми в перчатки руками и подтянулся. Потом перекинул ноги и, осторожно нащупывая ботинком дорогу, спустился в салон, словно через откидной люк.

Чак отпустил руки и полетел вниз. Он приземлился на согнутые ноги, спружинивая удар.

Кругом чернота, все покрыто сажей. Иллюминаторы потемнели от дыма и пламени, дневной свет едва проникает сквозь мрак. Воздух, едкий от дыма и запаха горючего, обжег ему легкие. Глаза начали слезиться.

После завывающего снаружи ветра тишина казалась неземной. Почти как в могиле.

Чак вдруг почувствовал, как его трясет. По опыту он знал, что катастрофы всегда скрывают неведомые ужасы. Оставался один вопрос: какой кошмар поджидает его здесь.

— Скоро увидим, — мрачно бормотнул Ренфрью, отстегивая фонарь от матерчатого пояса и зажигая его. Мощным лучом он посветил вокруг и отпрянул.

— О, Господи! — прошептал он, закрывая глаза. — Ох, Господи Иисусе…

Спасатель обхватил руками голову и замотал ею, словно отгоняя увиденное.

Но это не помогло. Что видел, то видел.

Сколько ни закрывай глаза, это не поможет справиться с подобным. Ничто не сможет изгнать ужас из его памяти. Даже сейчас жуткое видение плавало перед его закрытыми глазами, гарантируя ему ночные кошмары на всю оставшуюся жизнь.

Пассажир — скорее то, что когда-то было пассажиром, — расплавился в кресле, плотно прикрученном к полу, ставшему теперь правой стеной. Застывший в положении сидя. Без волос, лишившийся плоти и сексуальной принадлежности. Ставший скелетом и обуглившийся. Изуродованный сначала огнем, а потом морозом. Больше не человек, но все-таки… создание. Нечто, что придумывают в Голливуде для фильма ужасов.

А лицо! Боже, лицо! Гротескное и покрытое инеем.

Смотрят пустые глазницы… Рот свела уродливая улыбка.

«Я видел ад, — подумал Чак. — Это ад… ад… ад…»

Содержимое желудка забурлило, от запаха горючего и дыма его затошнило.

«Надо продолжать двигаться, — велел он себе. — Чем скорее я с этим покончу, тем лучше».

Ренфрью успокаивал себя, стараясь сконцентрироваться и перечисляя то, что еще требовалось сделать.

Скоро стемнеет… Надо, чтобы ребята разбили лагерь здесь на плите… С рассветом начнем доставать тела… Надо поискать «черный ящик». Но прежде всего…

В плане полета числились один пассажир и два члена экипажа.

Сначала надо отыскать первого и второго пилота.

А потом сообщить по радио о своих находках…

Солнце ушло с небосклона, и ночь становилась пурпурной от то ныряющих, то взбирающихся вверх сигнальных огней на темном, укрытом снегом склоне, ведущем к дому. Дороти-Энн смотрела сквозь стеклянную стену на приближающуюся машину и думала: «Если бы новости были хорошими, они бы позвонили. Лично сообщают только плохие вести».

Женщина сидела, гордо выпрямившись, сложив руки на коленях. Невероятно, но дышала она спокойно. Теперь, когда этот момент подошел, она оставалась удивительно спокойной. Было что-то странное в предсказуемости того, что должно произойти.

Остальные тоже это чувствовали.

Венеция встала с дивана и подошла к ней. Фред, Лиз и Зак спокойно собрались позади нее охранительным полукругом примкнувших друг к другу голов. Даже няня Флорри, только что клевавшая носом, внезапно проснулась, мгновение выглядела какой-то взъерошенной, потом встала и заняла место позади детей, словно наседка, охраняющая свой выводок.

Все молчали. Говорить не было нужды.

Казалось, машине потребуется целая вечность, чтобы вскарабкаться вверх по холму. Для Дороти-Энн все выглядело так, словно она смотрит снятую замедленной съемкой ленту. Она понимала, что видит и слышит все очень четко, до жестокости ясно. В камине горел огонь. Он ревел, трещал и бушевал, окрашивая все изменчивым красным и желтым золотом. Порывы ветра ударяли в стеклянную стену, заставляя дрожать стекла. Наконец огни исчезли за углом дома…

Теперь уже скоро…

Хлопнула дверца машины.

Очень скоро.

Прозвенел звонок у двери, прозвучавший для Дороти-Энн погребальным колоколом.

Она услышала, как громко простучали по граниту и затихли каблуки миссис Планкетт. Со свистом по очереди вздохнули две пары вакуумных дверей у входа. Распахнулись и закрылись. Потоки теплого воздуха донесли звук негромких голосов, похожих на шепот заговорщиков. Прошло несколько показавшихся вечностью секунд, и зазвучали шаги двух человек, приближавшихся к Главному залу. Вместе с миссис Планкетт шел длинноногий мужчина, двигающийся намного тише.

Дороти-Энн медленно подняла глаза и увидела гибкого, похожего на фермера человека, с длинным тонким лицом, обветренной кожей и выцветшими голубыми глазами. Он носил нечто, похожее на форму, и держал в руках неизменный стетсон, на этот раз светло-серый. Вошедший так и эдак вертел перед собой шляпу, словно держал в руках руль.

Его взгляд натолкнулся на линию из шести встревоженных лиц, потом остановился на Дороти-Энн.

— Мэм, — начал он.

Миссис Планкетт представила гостя, суетливо теребя передник пухлыми пальцами.

— Это капитан Френдли, — сказала она.

Дороти-Энн почувствовала, как мир вокруг нее на мгновение сжался и вновь стал огромным.

— Да, я помню. Мы говорили по телефону. Вы координируете действия групп спасателей в горах.

Мужчина кивнул.

— Верно, мэм. — Его средне-западный акцент в живую звучал еще явственнее, чем по телефону. — Вы, должно быть, миссис Кентвелл.

Она прямо посмотрела ему в глаза.

— Да, это я.

Он тяжело вздохнул, взглянул на носки своих сапог, потом снова на мгновение встретился с ней глазами.

— Хотел бы сказать, «мне очень приятно», мэм, но учитывая обстоятельства…

Дороти-Энн кивнула. Бедняга. Он выглядит так, словно хотел бы очутиться в любом другом месте, кроме этого. Не ей его осуждать. Мне бы тоже хотелось оказаться не здесь.

— Я глубоко сожалею, мэм. Когда мы добрались до самолета, уже ничего нельзя было поделать. Все на борту были давно мертвы.

Выражение лица молодой женщины не изменилось, она лишь побелела как полотно. Как странно. Даже если вы знаете, что должно произойти, вы все равно не готовы к тому, чтобы это услышать.

Когда Дороти-Энн наконец заговорила, ее голос звучал хрипло.

— Как… как это произошло?

— Пока невозможно сказать ничего определенного. Во-первых, нам надо найти записывающее устройство, так называемый «черный ящик». И сюда высылают команду из НБТР, чтобы провести расследование.

— Когда они отдадут…

Дороти-Энн не смогла продолжать и от боли закрыла глаза.

— Если повезет, — ответил на ее невысказанный вопрос капитан, — не позднее завтрашнего дня.

Женщина открыла глаза.

— Вы сообщите мне? Я смогу увидеть его?

Капитан поджал тонкие губы.

— Я… Я не думаю, что… гм, это следует делать, мэм.

Дороти-Энн смотрела на него во все глаза.

— Что вы говорите?

Мужчина почувствовал себя неловко, он неуверенно крутил шляпу направо-налево-направо, словно двигался по извилистой дороге.

— Я понимаю, — еле слышно прошептала она.

Значит, все плохо. Мы даже не сможем увидеть его в последний раз. Мы не сможем с ним попрощаться.

Капитан Френдли постарался успокоить ее.

— Если это может служить утешением, мэм, то его смерть была мгновенной.

«Но так ли это было на самом деле? — только и оставалось гадать Дороти-Энн. — Были ли живы Фредди и экипаж, когда самолет несся вниз, вниз, вниз… Кто знает, сколько долгих миль и сколько времени?»

— Папочка! — выпалил Зак с коротким конвульсивным рыданием. — О-он… он…

Дороти-Энн почувствовала, как ее пронизала страшная боль. Неужели жалостливый крик ребенка разорвет сердце матери?

— Папочка кричал?

— Ох, дорогой мой, — напряженно произнесла Дороти-Энн. Она оглянулась, увидела, как дрожат у мальчика губы, какой болью светятся его огромные глаза, и подумала, правда слишком поздно, что ей следовало встретиться с капитаном Френдли наедине. По крайней мере, она бы смогла уберечь детей от самого страшного удара. Возможно, ей удалось бы даже сообщить им обо всем как-то помягче.

Но разве существовала такая возможность?

— Он кричал? — с вызовом повторял Зак. — Он кричал?

Дороти-Энн протянула руку, обняла его, прижала встревоженное, слишком возбужденное личико к своей груди и стала укачивать.

— Я уверена, что папочке некогда было кричать, — успокоила она. — Верно, капитан?

Молодая женщина повернула голову и с мольбой взглянула на координатора.

— Д-да, — хрипло отозвался Френдли. — Все произошло так быстро, что он не мог кричать… Мистер Кентвелл даже не понял, что произошло.

Дороти-Энн благодарно кивнула, ее глаза сверкали от сдерживаемых слез.

Капитан Френдли быстро отвернулся, не в силах дольше выдержать ее взгляд.

Он знает. Он знает, что они были еще живы, когда самолет рухнул вниз.

Ужас, царивший в самолете, не поддается пониманию.

В миле 5280 футов. Если предмет падает со скоростью двадцать футов в секунду, то это дает нам две минуты и две секунды невыразимого ужаса.

Время, которое невозможно представить.

Женщина похолодела. Ей по-прежнему хотелось сбросить сдержанность и завыть, но она боролась с собой, не желая делить свое горе с посторонним.

Собравшись с силами, Дороти-Энн произнесла:

— Я понимаю, насколько сложными и неблагодарными оказались эти поиски, капитан. Мне жаль, что я причинила вам столько хлопот.

— Никакого беспокойства, мэм.

— И я вела себя непростительно. Могу я вам предложить выпить? Кофе или чай? Может быть, что-нибудь покрепче?

Капитан покачал головой.

— Нет, мэм, но все равно спасибо. Если я могу…

— С нами все будет отлично, капитан.

— Что ж… если вы в этом уверены, — мужчина колебался.

— Да.

— Ладно, тогда мне пора отправляться, мэм. Примите мои самые искренние соболезнования.

— Спасибо, капитан. И благодарю вас за то, что вы пришли.

Френдли неловко потоптался на месте, пытаясь придумать, что бы еще сказать, но ничего не получилось.

— До свидания, миссис Кентвелл, — попрощался он.

— До свидания, капитан Френдли. Вы очень милый человек.

Все еще прижимая младшего сына к груди, Дороти-Энн смотрела, как миссис Планкетт провожает координатора. Только когда мужчина вышел, все они — Дороти-Энн, Венеция, дети — инстинктивно кинулись друг к друг в объятия, отчаянно сжимая руки.

И только тогда распахнулись шлюзы, и их печаль хлынула наружу.

Все официально. Фредди мертв.

18

Серое небо. Пронизывающий ветер. В воздухе висят капли дождя.

Кристос Зззионопулос выскочил из автобуса на Джексон, пересек Ван-Несс и начал взбираться на холм. Он намеренно не доехал два квартала до Бродвея, из простой предосторожности на тот случай, если Глория Уинслоу невзначай проедет мимо. Это ее «царство», и будет лучше, если она его не увидит и не заподозрит, что парень здесь крутится ради того, чтобы оценить ее состояние. Чем Кристос собственно и занимался. Но зачем рисковать без необходимости?

Действительно, зачем?

Тем не менее, его гнала необходимость, а не любопытство. Увидеть дом, где живет женщина, нужно для того, чтобы удостовериться, что она настоящая Маккой. Он усвоил этот суровый урок в Майами, когда оказался на нулях благодаря некоей Марифе — испанке с большими грудями и синим автомобилем «роллс корниш».

Их отношения закончились однажды утром, когда парень проснулся и обнаружил, что дамочка сбежала, прихватив его золотой «Ролекс» и десять тысяч долларов наличными.

Вот и угадай, кто кого надувает.

Проверка номеров машины привела к хозяйке Марифе, разведенной из Палм-Бич, по возвращении из Европы обнаружившей, что столовое серебро пропало, ее «корниш» разбит, а служанка сбежала.

К убыткам добавьте еще и оскорбление. Он-то нацелился на наследницу, а кончил тем, что завел роман с долбаной прислугой!

Хуже того, она обчистила его полностью. До донышка. Кристос все еще приходил в себя после такой потери. Словно Марифе заколдовала его. Может быть, этим и объясняется тот факт, что с того времени его жизнь покатилась под уклон.

Потому что, чтобы делать деньги, нужны деньги, черт возьми! Без какой-то суммы наличными все его начинания немедленно вызывали подозрение.

Леди, к которым он примерялся, не клюнули на него. Они чуяли отчаяние за милю.

Потом ему нанесли последний удар. В полночь явился сутенер.

Кристос решил, что пора сменить сценарий, и автостопом отправился на запад, познакомившись с Эмбер по дороге и взяв ее с собой. Пункт их назначения — солнечная Южная Калифорния. Тем не менее, попутка на берег залива и некоторая нехватка наличности вынудили их сделать незапланированную остановку.

Вот так они и оказались здесь. В туманной, холодной Северной Калифорнии. И едва сводили концы с концами.

На сегодняшний момент незапланированная остановка затянулась уже на полгода.

И вдруг вчера — просвет! Кристос нашел богатенькую даму, или вернее, она на него наткнулась. И что самое забавное, все его инстинкты подсказывали ему, что он подцепил такую, у которой денег куры не клюют.

Может быть, удача снова повернулась к нему лицом. И как вовремя!

Но обжегшись на молоке, дуют и на воду. После Марифе Кристос перестал оценивать людей по внешнему виду. Вот почему он отправился в городскую ратушу, где все как следует разузнал.

Раздобыть адрес труда не составило. Его, как и фамилию Глории, он узнал из ее водительских прав, пока она была в туалете.

Кристос выяснил, что собственность принадлежит не Глории, а какой-то Алтее Магдалене Неверленд Уинслоу, но это его не смутило. Во всяком случае, денежки в семье Уинслоу.

И все-таки, в его интересах было выяснить, каковы запасы самой Глории.

Кристос продолжал идти. Франклин, Гоуг, Октавия… Уэбстер, Филлмор, Стейнер.

«Черт побери!» — выругался он про себя. Парень знал, что тихоокеанские высоты кичливы, но чем дальше на запад он шел, тем больше становились великолепные дома! Кристос и представить себе не мог размеры этих дворцов!

Дивизадеро, Бродерик, Бейкер. Он свернул направо, думая о том, что лучше было бы отправиться на разведку на машине. Куда легче оставаться невидимкой на колесах, чем идя пешком.

«Вовремя я остался без тачки», — с горькой иронией подумал он.

Кристос напомнил себе, что это всего лишь временное неудобство. Пока он правильно разыгрывает свои карты, у него на руках выигрыш, он чувствует его запах, и очень скоро он будет сидеть за рулем новехонького «мерседеса». Спортивный серебристый «500 SL». Или уж на самый крайний случай, стильный красный «мустанг» с откидным верхом. «GT» с отличными колесами и мягкими сиденьями из рыжевато-коричневой кожи.

А пока ему остается только ездить на автобусе и ходить пешком. Да ладно, немного упражнений еще никому вреда не приносили. Это поможет ему оставаться подтянутым и бодрым. Ведь его тело — это его состояние, верно?

Чертовски верно. В его же интересах оставаться в отличной форме.

Пэсифик. Бродвей. Так вот это где…

— Ну, черт побери! — во весь голос выдохнул Кристос, резко остановившись.

Гигантский особняк поднимался в середине аккуратно выстриженных лужаек размером с половину городского квартала. Величественный белый дворец с мягкими архитектурными деталями — пилястры рубежа веков, карнизы, три этажа и высокие стеклянные двери. Настоящий Версаль!

«Так вот что Глория Уинслоу называет домом, — подумал Кристос. — Вот здесь, может быть, в эту самую минуту, она принимает ванну или считает деньги, и ее обслуживают со всех сторон. И с надеждой вспоминает о свидании с твоей особой попозже днем…»

Не желая привлекать к себе ненужное внимание, Кристос быстро повернулся и отправился назад той же дорогой, которой пришел сюда. Его мозг гудел.

Одно он знал точно. У этих Уинслоу зеленые просто лезут из ушей.

И еще одно. Глория Уинслоу не та женщина, которую он может упустить. Нет уж, сэр. Она его будущее. Его билет в Рай в один конец.

И всю дорогу первым классом!

Кристос! В позолоченной клетке — своей половине особняка — Глория повторяла про себя его имя с утра и до второй половины дня. Он стал ее навязчивой идеей. Только о нем она и могла думать.

Неужели это возможно, что они встретились лишь вчера, разделили всего несколько украденных часов? И эта мимолетная встреча превратилась в главное событие ее жизни.

Кристос, Кристос. Его имя, повторяемое про себя словно мантра, стало солнечным лучом, принесшим свет и тепло в безрадостный роскошный мавзолей, в котором она жила, оживило ледяную, безжизненную роскошь, к которой она прикована, — миллиарды Уинслоу, эта безжалостная, бесчувственная гора золотых, весомых наличных.

Кристос. Каким-то образом его появление в жизни Глории изменило ее восприятие этого состояния, превратив его из внушающей страх, невообразимо могущественной, но невидимой силы в нечто куда менее мощное и вполне приемлемое.

А с пониманием этого ей открылись и другие истины. Как будто она прозрела и смогла видеть, по-настоящему видеть.

Впервые за многие годы Глория заметила, на самом деле заметила, прекрасный вид, открывающийся из гостиной через высокие стеклянные двери. Она стояла у одной из них и медлила, ее очарованный взор путешествовал вниз по холму, мимо завидной роскоши резко уходящей вниз подстриженной лужайки, зубчатых крыш особняков, карабкающихся по подножию холма мимо белых домов на плоской линии побережья, к маленькой гавани, где взволнованно поднимались и опускались парусники и яхты, подталкиваемые ветрами приближающейся бури.

Волшебное мгновение, и им необходимо поделиться, разделить его с кем-нибудь, но не просто с кем попало, нет. С человеком особенным, да, с Кристосом! Момент был настолько болезненно прекрасен, что увиденный в одиночестве пейзаж вызывал у Глории желание заплакать.

В дверь негромко постучали, потом раздалось вежливое покашливание.

— Миссис Уинслоу! — голос дворецкого ворвался в окружающую Глорию ауру благополучия, ее мысли разлетелись как искры.

Женщина раздраженно обернулась.

— Ну что еще случилось, Родди? — с досадой спросила она.

С непроницаемым видом дворецкий пересек комнату.

— Звонила рекламный агент мистера Уинслоу, мадам. — Если Родди и находил неловкой свою роль посредника между мужем и женой, то вел он себя крайне осторожно и никогда этого не показывал.

Глория вздохнула:

— Ну так скажите, что просила вас передать уважаемая мисс Бекетт?

— Что мистер Уинслоу вернется из Сакраменто самолетом сегодня во второй половине дня. Предполагаемое время прибытия пять часов. Мисс Бекетт просила напомнить вам, что визит в Центр старейших горожан в Берлингеме назначен на шесть тридцать.

«Черт, — подумала Глория, — об этом я забыла».

— И то, что политический ужин по сбору средств в Почетном Легионе состоится в девять. Учитывая напряженность расписания, меня особенно просили передать, что мистер Уинслоу… э-э… будет очень благодарен, если сможет выехать отсюда ровно в пять тридцать.

«Как это типично! — кисло подумала Глория. — Для того, чтобы передать приказ не только требуется два посредника, — ну им хотя бы за это платят, — но и ожидается, что я стану вертеться и дергаться как марионетка, подпрыгивая всякий раз, когда Хант дернет за ниточку».

— Что-нибудь еще? — холодно спросила она.

— Нет, мадам. — Лицо Родди оставалось непроницаемой маской.

— Вторая миссис Уинслоу не звонила? — удивленно спросила Глория. Чтобы сказать мне, как я должна выглядеть. Что мне следует говорить.

— Нет, мадам.

Ну что вы скажете? Чудо из чудес.

— Если она позвонит, скажите, что меня нет дома. Это ясно?

— Абсолютно, мадам.

— И еще, машина должна ждать меня у входа в три. Мне надо кое-что купить.

— Очень хорошо, мадам.

— Спасибо, Родди, — Глория отпустила дворецкого, неосознанно подражая своей свекрови, — это все.

— Благодарю вас, мадам. — Дворецкий вышел и прикрыл за собой двойную дверь.

Глория вздохнула про себя. Реальность. Надо было ей вмешаться. Теперь ее день сразу потускнеет.

Или нет?

Ведь не существует такого закона, который определял бы, что она должна резко прервать свое свидание с Кристосом, верно? И кроме того, Ханту пойдет на пользу, если его заставят подождать, пусть посидит как на иголках.

«Кроме того, — презрительно размышляла она, — к чему мне торопиться? Эти скучные старые жители никуда не денутся. Пусть подождут. Что им еще делать, как ни смотреть на часы?»

Приняв такое решение, Глория тут же воспряла духом.

Кристос! Она так отчаянно его хотела, что ощущала вкус желания на языке, так же как накануне ощущала его тело, когда сосала и облизывала, пожирала его горящую плоть, а он то же самое проделывал с нею.

Через несколько часов они сорвут друг с друга одежду, и она утонет в море наслаждения, унесется прочь на высоких волнах изумительного оргазма.

С этого момента можно было забыть о переданной через третье лицо просьбе Ханта. И этих ее так называемых обязанностях. Все принимают как должное, что она их послушно исполняет.

Что ж, их ожидает большой сюрприз!

Кристос танцевал перед ее мысленным взором, и Глория негромко напевала, вальсируя по комнате, спотыкаясь от выпитого алкоголя и не обращая на это внимания. Теперь многое, всякие мелочи, ранее воспринимаемые ею как само собой разумеющееся, привлекали ее внимание. Например, великолепный букет из розовых пушистых тюльпанов и распустившихся белых роз.

Остановившись, она проделала то, чего не делала годами. Молодая женщина опустила лицо к розе и глубоко вдохнула, закрыв глаза, ощущая сладкий, крепкий запах, понимая, впервые и навсегда, что так ищут пчелы внутри этих бесценных лепестков.

«То же, что и Кристос ищет в цветке у меня между ног, — с удовольствием подумала она. — Я его тычинка. Он мой пестик. И вместе мы одно целое».

Она и Кристос. Они договорились встретиться в три тридцать.

Глория едва могла дождаться встречи.

Эмбер подлетела к двери и распахнула ее раньше, чем Кристос успел повернуть ключ в замке. Он промок до костей. Вода стекала с него, образуя лужицы.

— Ох, черт! — воскликнула девушка и с отвращением отпрянула от него. — Ты весь промок!

Кристос подумал: «И это так меня встречают в этом клоповнике?»

— Не ори, Шерлок. — Он швырнул свой ключ на журнальный столик, где тот со стуком приземлился. — Если ты не заметила, детка, на улице льет, как из ведра.

Ногой он захлопнул дверь. Протянул руку назад и закрыл дверь на задвижку. Потом потряс головой как мокрая собака, и от него во все стороны разлетелись брызги.

Эмбер завизжала и стала отряхиваться, как только холодные капли попали ей на руки, словно на нее упали живые жуки.

Кристос схватил кухонное полотенце с раковины и начал яростно вытирать волосы.

— Милый? — голос Эмбер звучал с детским поскуливанием и упрекал. — Ты должен был вернуться много часов назад. Где ты пропадал все это время? Я уже начала думать, что ты сбежал.

Кристос наклонил голову набок и перестал вытирать волосы. Он мрачно разглядывал ее одним глазом. Черт! Вот этого-то ему как раз и не хватало — гребаной Инквизиции!

— Эмб? Куда я сказал, что пойду? — парень старался быть терпеливым, но его слова прозвучали с раздражением. Слишком плохо — сколько раз он говорил ей, что надо приглушать эти семейные скандалы?

Эмбер поскребла голый живот — суетливый, нервный жест. Она надела обтягивающие джинсы «Гесс 2» и вылинявшую розовую майку без рукавов, обрезанную почти под грудью и демонстрирующую ее пупок, подчеркивая небольшую детскую грудь, выступающие ключицы и хрупкую худобу.

— Проверить все насчет той женщины? — запинаясь отозвалась она, словно неуверенная, что отвечает правильно.

Девица, конечно, не Эйнштейн, но ее экзотические танцы не дают им умереть с голода.

— Если ты знаешь об этом, то почему давишь мне на психику? — проворчал Кристос.

Девушка нахмурилась, ее глаза брошенного ребенка стали огромными от боли. Она сразу стала выглядеть как с дешевой картины массового производства, которыми торгуют на рынках.

— И? — заискивающе спросила она.

Он бросил влажное полотенце на пол, стянул мокрую куртку, швырнул ее в растущую кучу и начал расстегивать вымокшую рубашку.

— И что? — поинтересовался Кристос.

Она засуетилась и пожала плечами. Надула пузырь из жвачки. Указательными пальцами отвела в сторону длинные, жесткие волосы и аккуратно заложила за уши.

— Ты знаешь… — подсказала она.

— Знаю?

— Ага, — ее нерешительная улыбка то зажигалась, то гасла.

Он стянул рубашку, потом майку и освободившись от джинсов начал вылезать из трусов.

— На кого я похож? На Жанну, трахающую Диксона?

— Кристос! — ее голос зазвучал умоляюще. — Ты меня мучаешь!

Он посмотрел на нее, губы над волчьими зубами растянулись в ухмылке.

— С чего бы мне этим заниматься? — спросил он. — А, детка?

— Не знаю, — Эмбер угрюмо пожала плечами, выудила помятую пачку сигарет из заднего кармана и сунула одну в рот. Щелкнула зажигалкой «бик», зажгла сигарету и глубоко затянулась. — И что ты обнаружил? — Она выдохнула дым изо рта и тут же втянула его носом. — Об этой женщине. Она с деньгами или как?

Черт знает, как деньги вас захватывают. Неожиданное нежелание делиться, пятьдесят на пятьдесят, как вы пообещали. Кристос больше не хотел довольствоваться половиной. Черт, нет. Только не таким джекпотом.

— О, да, у нее полно денег, — расплывчато ответил он, решив, что нет нужды выкладывать все до конца. Если повезет, то Кристос сможет всучить Эмбер пару тысяч. Он сбудет ее с рук. И что еще важнее, избавится от нее насовсем.

Чем раньше она уйдет в прошлое, тем лучше. Особенно теперь, когда это время экономии и затягивания поясов станет достоянием вчерашнего дня.

Кристоса удивило, как изменились его взгляды на будущее. Впервые в жизни он строил планы. Грандиозные планы. И две женщины в них не укладывались.

Нет, мэм. Там, куда он направляется, есть место только для одной.

Теперь Кристос думал о ней. Глория Уинслоу. Миссис Хант Неверленд Уинслоу.

Он с самого начала подозревал, что эта женщина состоятельна, честное слово. А после того, как парень проверил наличие собственности и увидел дом, стало очевидным, что Уинслоу не просто состоятельные люди, они богаты.

Как бы то ни было, все произошло после посетившего его вдохновения. Он отправился в публичную библиотеку, где пролистал последний выпуск «Форбс», посвященный четыремстам самым богатым людям. Только тогда ему стало ясно, что у Неверлендов Уинслоу из Сан-Франциско денег, что грязи.

Открытие ударило ему в голову.

Два миллиарда монет. Он бы не поверил, если бы ему об этом рассказали. Но так оно и было, написано черным по белому.

И Глория… Гло… Эта выпивоха, которую он удостоил чести и трахнул, замужем за единственным наследником, кронпринцем, золотым мальчиком среди калифорнийских политиков.

Кристос, которого мама вырастила отнюдь не дурачком, сразу понял, что ему выпал шанс всей его жизни. Он также отлично знал, как его не упустить. Но действовать следовало медленно, осторожно. Нащупывать дюйм за дюймом свой путь и правильно разыграть свои карты.

При такой игре второго шанса не бывает.

Но Эмбер — это определенно помеха. Неприятность в том, что на сегодняшний день он нуждается в наличности, которую приносит ее танец с голой грудью.

— Малышка? — Он швырнул трусы в кучу мокрой одежды и стоял там, совершенно голый. Выглядел отлично и знал об этом. — У нас есть сухое полотенце?

Его нагота произвела желаемый эффект. Эмбер последний раз пыхнула сигаретой, раздавила ее в полной пепельнице и торопливо пошла искать требуемое.

Когда она вернулась, Кристос протянул руку, чтобы взять полотенце, но девушка покачала головой.

— Нет, — запротестовала она. — Дай мне самой вытереть тебя.

Эмбер начала вытирать его мокрую широкую спину, потом перешла к груди. Ее пальцы летали легко и быстро, его мужской запах пьянил. Резкий аромат поднимался от его блестящей влажной кожи.

— Ох, милый, — выдохнула она, крепко обхватывая его полотенцем и руками. Прижалась щекой к его груди. Сквозь мощный слой мускулов она слышала и чувствовала здоровое биение его сердца. — Ты даже не представляешь, как заставляешь меня волноваться, — прошептала Эмбер. — Иногда мне становится так страшно!

— Страшно! — Кристос беззвучно рассмеялся. — Ради всего святого, почему?

Эмбер подняла на него глаза. Зеленые, цвета морских водорослей, они расширились от страха.

— А что если… с тобой что-нибудь случится? — Кристос почувствовал, как она задрожала. — Я не знаю, что стану делать тогда!

— Черт, бэби. Ты же не совсем беспомощная. Ты всегда можешь танцевать, чтобы заработать. Да и что может со мной случиться? — Он бодро ей улыбнулся. — Я умею о себе позаботиться.

— Да, но что если…

Он заставил ее замолчать на половине фразы, закрыв ей рот поцелуем.

Эмбер замурлыкала и, изогнувшись, прижалась плотнее, ее костлявые бедра прильнули к нему.

Опа! Его старина флагшток среагировал немедленно, но о сексе и речи быть не могло. Ему следовало приберечь пыл для Глории Уинслоу.

Кристос попытался вырваться из объятий Эмбер, но та все еще цеплялась за него.

— Милый, пожалуйста! — взмолилась она. — Ну я очень прошу!

— Эй, детка, — отозвался Кристос. — Не сейчас. — Он сверкнул самой лучшей своей улыбкой. — Человек-чудо должен двигать, пусть его магическая сила немного поработает.

Эмбер обхватила его еще сильнее и просто распласталась по нему.

— Почему бы твоему чуду не поработать немного на меня? — негромко проворковала девушка, кончиком языка дотрагиваясь до его соска. — Я потренирую твоего петушка. Так что у тебя без забот встанет на эту твою ужасную старуху.

На это Кристос обиделся. У него никогда не возникало подобных проблем. Хотя временами ему хотелось, чтобы у него не встало. Это бы здорово упростило ему жизнь.

— Позже, — отказался он. — После того, как вернусь.

— Прошу тебя! — Опытные пальцы словно сороконожка пробежали вниз к плоскому животу и ухватились за ставший твердым член. Эмбер медленно отвела крайнюю плоть. — Давай быстренько, а?

Кристос постоял мгновение очень спокойно, потом оттолкнул ее.

— Сначала работа, — негромко сказал он, — потом игры.

Она вздохнула.

— Это ведь не потому, что ты все еще на меня сердишься, а? — Девушка подняла голову и встретилась с ним взглядом.

— Сержусь? — Кристос заставил себя рассмеяться. — С чего это мне сердиться?

— Без понятия, — она пожала плечами. — Но когда ты вошел, настроение у тебя было не из лучших.

— Просто потому, что я попал под ливень, — солгал он.

— Только поэтому?

— Разве я бы тебе не сказал, если бы это было не так?

Эмбер вдруг заулыбалась:

— Я так рада! — И снова обняла парня. — О, Господи, милый! — прошептала она. — Если бы ты только знал, как я люблю тебя!

Кристос посмотрел поверх ее головы на грязное окно в дальнем конце комнаты и на какую-то невидимую точку за ним.

— Да, детка, — отрешенно ответил он, — я тоже. — И парень игриво шлепнул ее по заднице. — А теперь почему бы тебе не поторопиться и не найти мне сухую одежду, а? Я должен произвести хорошее впечатление. И быстренько. Я опаздываю.

Уверенная, что все в порядке, Эмбер быстро чмокнула его в губы и, счастливая, занялась подбором его гардероба.

Наблюдая за ней, Кристос гадал, как бы отреагировала Эмбер, если бы он сказал ей, что Глория не уродлива, не стара и отнюдь не ведьма.

«Лучше, если она об этом не узнает, — весело подумал он. — Для зрелой женщины, эта Глория Уинслоу очень ничего себе штучка».

Он и Глория. Очень скоро они покрутятся в постели.

Кристос едва мог дождаться встречи.

19

Перед заведением Мамы Ромы длиннющий черный «кадиллак» с затемненными стеклами занял место под знаком «Стоянка запрещена» прямо напротив гидранта.

Проблема? Только не для Сонни Фонга. Он лишь обрадовался случаю продемонстрировать возможности своего железного коня.

Дав задний ход, он вдавил акселератор в пол и повернул руль.

С визгом, распространяя запах горелой резины, «лексус» одним-единственным артистично исполненным движением въехал в пространство позади «кадиллака». Затем, аккуратно просчитав дистанцию между передним бампером своей машины и задним бампером лимузина, китаец вывернул руль, проехал вперед и ударил по тормозам.

«Лексус» замер, вписавшись в место для парковки с точностью до дюйма.

Тут же распахнулись передние дверцы лимузина С одной стороны выскочил быкоподобный водитель, а с другой — таких же внушительных размеров телохранитель. Оба оказались вооружены, и в боковые стекла «лексуса» уперлись зрачки «узи».

Сонни Фонг сохранял спокойствие. Он же мистер Клево. «Узи» там или нет, он никуда не спешил.

Молодой китаец включил внутреннее освещение, прыснул в рот «бинаком». Вытянул шею, чтобы проверить в зеркале заднего вида, как завязан галстук. Критически оглядел прическу и бросил взгляд на свой «Ролекс».

Его дыхание благоухало мятой, узел галстука отлично завязан, по черным волосам он только что прошелся пальцами, и у него в запасе еще четверть часа. И только теперь Сонни открыл дверцу и вышел из машины.

— Ты что, смерти ищешь? — рявкнул водитель лимузина, толкая дулом автомата Сонни в грудь.

— Точно, ищет. Ты хоть знаешь, чей это лимузин? — прорычал охранник, обходя «лексус» сзади и занимая угрожающую позицию рядом с водителем!

Сонни зевнул и со скучающим видом оглядел их. Просто чтобы эта парочка увидела, что они не произвели никакого впечатления на мистера Клево.

— Вам бы следовало убрать оружие, джентльмены, — вежливо ответил он. — Тогда никто не пострадает.

— Подними руки, ты, гребаный идиот! — проорал телохранитель.

Сонни с утомленным видом смиренно поднял руки. Потом, словно что-то привлекло его внимание, он покосился на ресторанный тент.

Громилы попались на этот трюк и взглянули в том же направлении.

Огромная ошибка. Руки Сонни резко и точно упали вниз.

Ключицы обоих мужчин шумно хрустнули от удара, и противники Фонга, хрюкнув, рухнули на колени. Они все еще пытались поднять оружие, когда удар Сонни вывел из строя нервы на локтевом сгибе.

Руки, державшие автоматы, не могли больше шевелиться.

Отобрать у них «узи» теперь было не сложнее, чем отнять у ребенка конфету. Китаец схватил оба автомата за дуло и прикладами ударил мужчин по головам.

Отключившись, они упали вниз лицом.

Фонг положил оружие на их тела, развернул отлично выглаженный носовой платок и, направляясь к ресторану, вытер руки.

Маленькая тень отделилась от расположенного неподалеку подъезда.

— Клево! — с восхищением произнес детский голос. — Вы, мистер, пижон опасный!

Сонни взглянул на говорящего. Это был тот же парнишка, который накануне сторожил его машину.

— Пригляди за моей тачкой. — Сложенная двадцатка магическим образом появилась между его средним и указательным пальцами.

— Конечно, мистер. — Мальчишка опасливо взглянул на деньги, сделал шаг вперед и быстро выхватил купюру из руки китайца. — А вы не станете рвать ее пополам?

Сонни выразительно взглянул через плечо, потом без всякого выражения посмотрел на паренька.

— Я не вижу в этом никакой необходимости, — негромко произнес он. — А ты?

— Нет, сэр!

— Это уже слишком.

И с этими словами Сонни спустился по ступенькам и окунулся в странную, полуцерковную атмосферу ресторанчика Мамы Ромы.

Первым делом он оглядел заведение.

Если не считать одного кабинета недалеко от входа, то кроличий садок этих соединяющихся между собой сводчатых комнат с низкими потолками был совершенно пуст. Сонни взглянул на мужчин, расположившихся в кабинете. Их было четверо, в сшитых на заказ костюмах, и на каждом словно красовался ярлык «мафия».

Два неуклюжих парня в таких же костюмах суетились поблизости. Не нужно было быть большим ученым, чтобы разглядеть в них телохранителей, особенно в этих их слишком тесных пиджаках, подчеркивавших переплетение наплечной кобуры.

— Эй, ты что глухой? — прорычал бармен. — Я, кажется, сказал…

Сонни повернулся и взглядом заставил его замолчать.

— У меня назначена встреча с Мамой Ромой, — спокойно ответил он. — Почему бы тебе не сообщить ей, что я уже пришел?

— А, так это ты!

Успокоившись, бармен оглянулся и щелкнул пальцами. Тут же появился прихрамывающий старик-официант, запомнившийся Сонни по прошлому визиту.

Бармен произнес:

— Скажи Маме, что к ней посетитель. Быстро.

Не сказав ни слова, бедняга заковылял в заднюю часть ресторана.

Прогулочным шагом Сонни подошел к отдельному кабинету, где расположилась четверка мафиози.

— Прошу прощения, — начал он.

Четыре хорошо откормленных физиономии резко дернулись в его сторону. Сонни скорее почувствовал, чем увидел, движение за спиной, но один из бандитов знаком заставил телохранителей остановиться.

Другой заговорил:

— Черт. Что это тут у нас? Долбаный умник?

— Что ж, по крайней мере, он пожелтел не от страха, — пошутил самый толстый. — Должно быть, очень силен! — и толстяк затрясся от беззвучного хохота.

Сонни изо всех сил старался, чтобы на лице не дрогнул ни один мускул. Только так он мог попытаться подавить охватившую его ярость. Фонг уставился на смеющегося, старательно сохраняя вежливое выражение на лице. Сейчас не время и не место показывать свой гнев. Кроме того, китаец узнал расиста в лицо, вспомнил его зернистые черно-белые фотографии в десятках таблоидов. Перед ним сидел Марко Капоцци, получивший прозвище «Моллюск» за свое нежелание говорить с властями. Марко на ступенях здания федерального суда, Марко в наручниках направляется в тюрьму, Марко ныряет в свой лимузин, Марко входит в светский клуб, о котором говорят, что это штаб-квартира его «семьи».

Фонг произнес:

— Лимузин на улице, это случайно не ваш?

— А что если так? — шутливо отозвался жирный мафиози. — Ты в него врезался?

— Нет, но в нем было два человека.

Заплывшие жиром глазки чуть покосились на него.

— Что это значит «было»?

— К несчастью, они имели привычку наставлять оружие на людей, — пожал плечами Сонни. — Это вывело меня из себя, и я… гм… нейтрализовал их.

Толстяк подал знак одному из телохранителей, и тот торопливо побежал проверять.

— Ты их убил? — требовательно поинтересовался самый молодой, киллер лет сорока с лицом ребенка и прилизанными волосами.

Сонни покачал головой:

— Нет, просто послал их в нокаут, вот и все.

— Да? А чем это?

— Только этим. — Фонг поднял руки.

— Ты полное дерьмо! — фыркнул Марко, схватил бокал с самбуком и глотнул. Потом с громким стуком опустил бокал на стол. — Мои парни просто так не сдаются!

С другого конца обеденного зала, где открылась и закрылась дверь, донеслась какофония кухонного шума, послышался женский щебет. Потом, минуту спустя, дверь снова открылась и закрылась.

Посланный на разведку телохранитель бегом вернулся обратно.

— Эй, босс! — окликнул он.

Марко повернул голову.

— Что? — Он бросил на него свирепый взгляд.

— Вы в это не поверите, но Тони и Сол выведены из строя.

— Что! Чертовы дураки, дилетанты! Я с ними еще попозже поговорю!

— Они начинают приходить в себя. Я спросил их, что случилось. Парни говорят, что не знают, чем это их так отделали.

Румяное лицо Марко покраснело еще больше. Жилы на лбу набухли, напоминая дождевых червей, стремящихся выбраться из-под кожи. Он ткнул похожим на сосиску пальцем в сторону китайца.

— А этого долбаного клоуна убрать. Отправьте его на корм рыбам!

Сонни услышал, как у него за спиной передернули затвор оружия. Звук взведенного курка пистолета ни с чем не спутаешь.

— Кого это на корм рыбам? — раздался звучный женский голос.

Все оглянулись и посмотрели на Маму Рому, огромную, внушительную, которая, переваливаясь, шла к ним. Она была одета в то же самое вылинявшее домашнее платье и нежно-голубые виниловые шлепанцы, что и накануне. Даже фартук выглядел точно так же.

— Спрячьте пушки, — скомандовала она, грозно взглянув на телохранителей. Те в свою очередь вопросительно посмотрели на Марко. Темные глаза сицилийки блеснули. — Вам известны правила. Когда вы у меня, никаких перестрелок. А раз это твои парни, — обратилась она к Марко без всяких колебаний, — то к тебе это тоже относится.

— Но это дерьмо…

— Так-так. Я не собираюсь выслушивать никаких оправданий!

Мама Рома уперла руки в бока. Ее массивная грудь поднималась и опускалась, на лбу и верхней губе влажно поблескивали капельки пота.

— Ну? — Она хмуро взглянула на Марко.

Тот вздохнул и жестом отдал приказ телохранителям, немедленно спрятавшим оружие.

— Так-то лучше. — Мама Рома одобрительно кивнула. — И если ты послушаешь моего совета, Марко, то лучше тебе не связываться с этим парнем. Он друг моего Кармина.

Толстой рукой она обняла китайца за плечи.

— А теперь я забираю этого джентльмена к себе наверх. У него дела с Кармином.

Женщина взяла Сонни за руку.

— Пойдем-ка наверх, чтобы ты мог заняться делом, — проговорила она, ведя его через море столиков к двери с надписью «Посторонним вход воспрещен».

Но оказались они не в офисе, как ожидал Сонни, а в запущенном мрачном коридоре на лестничной клетке.

Мама Рома крепко взялась рукой за перила.

— Что ж, — вздохнула она, — будем карабкаться. Я живу через пять пролетов.

— Кармин ждет меня там? — с надеждой спросил Фонг.

— Мы поговорим наедине, — напомнила женщина. И отдуваясь и пыхтя, медленно пошла вверх по крутой лестнице.

Дверь открывалась прямо в кухню, где еще сохранилась подлинная чугунная мойка.

Сонни оглянулся.

Его окружала типичная «Маленькая Италия» — четыре тесные комнатенки, напоминающие ящики без окон, расположены одна за другой.

На кухне каждый дюйм стены был завешан декоративными, резными и раскрашенными ящичками-гробницами.

— Раки, — гордо пояснила Мама Рома, задыхаясь после подъема. — Я собираю мощи святых. Кармин привозит их из своих путешествий. Видишь вот эту? — Сонни кивнул. — В ней мощи святой Катерины Сиенской. А вон та, наверху. В ней часть мощей святого Марка. А вон в той — часть кости святого Антония Падуанского…

«И ни одной частички Ноева ковчега или подлинного креста Спасителя?» — Сонни захотелось съязвить, но он подавил порыв.

— Мой Кармин, он обращается со своей мамочкой как с королевой, — проговорила женщина, в ее голосе звучала гордость. — Он купил мне все это здание. Представь себе! Много ли сыновей сделали бы такое для матери, а?

— Раз уж мы заговорили о Кармине, — встрял китаец, заботясь о том, чтобы не сбиться с курса, — где он?

— Всему свое время, — ответила женщина и прямиком направилась к большой двойной раковине. — Сначала Маме Роме понадобится твоя помощь.

Моя что?

— Я не уверен, что понял, — осторожно переспросил Сонни.

— Квартира, — сицилийка сделала жест рукой. — Здесь становится грязновато.

Китаец смотрел, как толстуха нагибается и достает из-под раковины жестяное ведро, полное всяких моющих средств. Она принесла его и поставила перед Сонни.

Какого черта? Молодой человек уставился на все эти бутылки «Мистер Чистота», «Фантастик» и «Виндекс», щетки, губки и бумажные полотенца.

— Гостиная нуждается в хорошей уборке, — сказала Мама Рома. — Комната Кармина тоже, но с этим можно подождать. Он теперь редко остается ночевать. — Она постучала по дверце стенного шкафа. — Пылесос здесь. Там же швабра и тряпки для пыли.

«Черт меня побери! — думал Сонни с нарастающей тревогой. — Она же не может говорить серьезно! Чтобы я занимался уборкой?»

— Видите ли, я вроде как немного спешу… — начал он.

Мама Рома взмахом руки отмела его возражения.

— Вот в чем беда молодежи, вечно все торопятся.

— Да, но…

— Мне нужно вернуться вниз, — сказала женщина.

— Но…

— Я быстро вернусь, ты и оглянуться не успеешь. А пока, за уборку, — ее таза хитро сверкнули. — Мама спасла тебя от Марко. Верно?

— Ну, да…

— Теперь ты можешь расплатиться за услугу.

— А как же с Кармином?

— Когда я вернусь.

И Мама Рома вышла.

Сонни остался стоять, его просто распирало от гнева.

— Черт! — заорал он, ударом ноги посылая жестяное ведро в полет по линолеуму. — Как это, будь я проклят, меня угораздило в такое вляпаться? Я же не долбаная горничная!

Китаец оглядел гостиную, слишком ярко освещенную двумя настольными лампами, обстановку, дешевую и кричащую, оскорбляющую глаз своей чрезмерно витиеватой поддельной «резьбой по дереву». Мягкая мебель была упакована в плотные, светлые, застегнутые на молнию виниловые чехлы. И в отличие от картин в ресторане здесь живопись оказалась ужасной. Ковер машинной работы с портретом братьев Кеннеди, Джона и Роберта — на одной стене. Тканый портрет священника — на другой. Небо Нью-Йорка, вышитое на черном бархате, усыпанное мигающими огоньками.

Единственной достойной вещью в комнате оказался телевизор — гигантское сооружение с экраном в сорок дюймов фирмы «Мицубиси».

«Вероятно, упал с грузовика, — не без сарказма подумал Сонни. — Либо так, либо Кармин купил его».

Кармин!

Что-то она такое сказала! Что-то насчет комнаты Кармина…

Господи, Кармин!

Сердце Сонни гулко застучало о грудную клетку. А вы еще говорите об удобном случае. «Мне возможно удастся узнать, кто же такой этот киллер на самом деле!» — в эйфории думал Фонг.

Китаец подошел к двери, по всей видимости, ведущей в спальню, и открыл ее. А вдруг это комната Кармина?

Ему тут же ударил в нос резкий застоявшийся запах табачного дыма. Здесь недавно выкурили сигарету. День-два назад, не больше.

Прежде чем зажечь свет, Сонни осторожно опустил жалюзи.

В этой комнате не нашлось места никаким украшениям или мишуре. Дуб и черное дерево, отполированная старинная бронза кровати приятно поблескивает, в книжном шкафу полно книг. На туалетном столике переносной телевизор «Сони», видеомагнитофон и стереоустановка с автоматической сменой дисков.

Кровать недавно перестилали, а на одной из прикроватных тумбочек примостились лампа для чтения, чистая пепельница, открытая пачка «Кэмел», требник в переплете из черной искусственной кожи — им явно часто пользовались — и роман Альбера Камю «Чума». С другой стороны кровати расположилась такая же лампа, телефон с автоответчиком и фотография Мамы Ромы размером восемь на десять дюймов в серебряной рамке.

На Сонни накатила волна радостного возбуждения. «Комната Кармина! — Ему едва удавалось сдерживать себя. — Это точно она!»

Уверенный в том, что по выбору книг легче всего узнать личность человека, Фонг прямиком направился к книжному шкафу.

Прежде всего его сразила почти патологическая страсть к порядку. Кармин расставил документальные повествования по содержанию, биографии — в алфавитном порядке в соответствии с фамилией героя книги, а романы — в алфавитном порядке по фамилиям авторов.

Сонни просмотрел названия.

Исторические труды были представлены «Средневековыми цивилизациями» Нормана Кантора и серией в четырех томах «Мировые кризисы» Уинстона Черчилля. Среди биографий попадались только извращенные умы — Аттила, Калигула, Адольф Гитлер, Чингисхан и Иосиф Сталин.

«Очень мило, — иронически подумал китаец, — рыбак рыбака видит издалека».

Но больше всего его изумил подбор художественной литературы. Перед ним выстроились тома, начиная с Джеймса Эйджи[15] и Владимира Набокова до Марселя Пруста, Льва Толстого и Эмиля Золя.

Самая нижняя полка была отдана во власть грампластинок. Итальянские оперы в альбомах. Карузо и Марио Ланца на пластинках в 78 оборотов, Каунт Бэйси, Элла Фицджералд и Билли Холлидей на 33-х оборотах. Там же Тони Беннетт, Вик Дэмон и Синатра.

Сонни улыбнулся про себя. Медленно, но верно перед ним вырисовывался образ Кармина.

Если судить по фотографиям, то убийце было около тридцати лет, волосы темные. Если судить по книгам, то он интеллектуал, интересующийся историей, и его мучительно влекут к себе подлинные монстры. Требник говорит о том, что этот парень время от времени ходит к мессе, а может быть, делает это и регулярно.

Он очень хорошо организован, курит «Кэмел» без фильтра, любит слушать оперу, джаз и итальянских «мурлык».

«Это только начало, — думал Сонни. — Теперь надо разузнать о нем получше…»

И Фонг принялся за встроенный шкаф.

Сильный запах кедра. Деревянные вешалки все смотрят в одну сторону. Вещи развешаны в соответствии с временами года. Гардероб для весны — слева, для лета и осени — посередине, для зимы — справа.

Беглый осмотр ярлыков показал, что диапазон выбора очень широк. Пальто от Армани и Черутти. Сшитые на заказ костюмы от Хантсмана и фирмы «Сын» с Севиль-Роу. Спортивные костюмы от «Гэп», «Банана Рипаблик» и Келвина Кляйна. Домашние вещи от Дж. Крю, Томми Хилфайджера и марки «Чемпион».

Пиджаки по длине подходят к 41-му размеру, брюки в талии выглядят на 30-й и на 34-й в длину.

«Значит, в нем приблизительно шесть футов один дюйм, — размышлял Сонни, — и он в отличной физической форме».

При профессии Кармина едва ли это удивительно.

Галстуки на вращающейся подставке были от Фенди, Гермеса и Джерри Гарсия, а в ящике для обуви с откидной дверцей в три ряда выстроились итальянские туфли на шнурках ручной работы и мокасины от Гуччи, размер 10 с половиной. Каждая пара начищена до блеска, надета на колодки и выровнена с военной точностью. Кроссовки от фирм «Мефисто» и «Найк».

Сонни закрыл дверь шкафа. Следующим по плану шел туалетный столик Кармина.

Первые два ящика, открытые им наугад, были заполнены свежевыстиранными рубашками из поплина, льна и хлопка от Тернбулла и Ассера. Средние были отведены исключительно под тщательно сложенное нижнее белье и строгие ряды дорогих носков.

Но увиденное в нижних ящиках просто свалило его с ног.

Присевший на корточки Сонни смотрел и не мог поверить своим глазам. Он не знал заранее, что обнаружит, но это — это!

У него закружилась голова от представших его взгляду улик и от возможных последствий.

Два нижних глубоких ящика были заполнены целым арсеналом для переодевания. Все, что нужно увертливому хамелеону. Краска для волос, парики, самоклеящиеся усы и бороды. Все, что нужно увертливому хамелеону. Цветные контактные линзы, подкладные элементы из губчатой резины, чтобы изменить форму щек и челюстей, разнообразные оправы с простыми стеклами. Все, что нужно увертливому хамелеону.

Воссозданный воображением Сонни образ Кармина вновь разбился на мелкие кусочки, и киллер снова превратился в тень. Наемного убийцу невозможно будет узнать. Волосы, глаза, возраст — хамелеон. Подобно актеру, меняющему роли, Кармин просто сбросит одну кожу и наденет другую, воплощая характеры и личности слишком многообразные, чтобы за этим удалось уследить.

Фонг чувствовал все возрастающее восхищение ловким преступником. Совершенно ясно, он не дурак, Кармина не следует недооценивать.

Или шутить с ним шутки.

Закрыв левый ящик, Сонни уже собрался было задвинуть и правый, когда его внимание привлек ярко-красный лоскут в левом углу.

Красный, цвета крови.

Не может быть! Пульс молодого человека зачастил. Это невозможно!

Сонни глубоко вздохнул, мгновение колебался, потом еще больше выдвинул ящик.

Так и есть. Прямо у него перед носом. Аккуратно сложенная стопка шелковых носовых платков Кармина — визитная карточка, которую убийца оставляет на месте выполненного задания.

— Во имя всех богов, великих и малых! — прошептал Сонни на гуандунском диалекте.

Не в силах сдержаться, он протянул руку, его трясущиеся пальцы коснулись шелка. Нежная мягкая ткань, почти до неприличия дорогая, красная, сверкающая словно кровь, символом которой она служила, связывающая убийцу и жертву, словно участников отнюдь не святого таинства делящих между собой финальный момент жизни и самое личное переживание — смерть.

Смерть… Кармин… шелк… смерть…

Фонг отдернул руку, словно обжегшись. Он быстро закрыл ящик и выпрямился. Страх бился о его грудную клетку. Нет, не страх, сказал он самому себе, а своего рода возбуждение, спровоцированное выбросом адреналина.

Сонни отвернулся, его внимание привлек автоответчик.

«Одному Богу известно, что записано на пленке», — подумал китаец.

Его переполняло искушение нажать на кнопку, перемотать пленку назад и прослушать нестертые сообщения. Но взглянув на свой золотой «Ролекс», он пришел к выводу, что слишком долго испытывает судьбу.

Меньше всего мне нужно, чтобы Мама Рома застала меня на месте преступления.

Сонни Фонг предусмотрительно выключил все лампы, поднял жалюзи и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Пора убирать гостиную, иначе Мама Рома решит, что он ни на что не годен.

Скинув пиджак, Сонни засучил рукава и принялся за работу.

Прошло уже больше двух часов, когда сицилийка тяжело вскарабкалась по лестнице.

«Наконец-то!» — с раздражением подумал Фонг. Толстуха опустила свое грузное тело в кресло. Сонни оглянулся. Гостиная сияет, нигде ни пылинки.

— Ну? — поинтересовался парень. — Что скажете? Здорово выглядит, да?

— Сойдет, — утомленно отозвалась хозяйка дома, даже не потрудившись посмотреть по сторонам.

Сойдет? Сонни пришел в негодование. Он тут работал, не покладая рук, его костюм от Армани испорчен, и это вся благодарность?

— А как насчет Кармина? — спросил он.

— Ах, да, — сказала Мама Рома. — Хорошо, что ты мне напомнил. Он заходил в ресторан и просил меня передать тебе кое-что.

Она пошарила в кармане своего фартука и протянула китайцу помятый незапечатанный конверт.

Сонни открыл его. Внутри оказалось два сложенных листка бумаги. На одном из них на лазерном принтере были напечатаны название банка на Большом Каймановом острове, инструкции по переводу денег и восьмизначный номер счета. Второй листок оказался пустым.

Сонни от досады скрипнул зубами. И ради этого я ждал два часа и играл роль служанки? Скрывая отвращение, он сложил бумажку и положил в карман пиджака.

— Нет, — сицилийка покачала головой. — Кармин сказал, что ты должен выучить это на память.

Что я должен сделать? Фонг оценивающе вгляделся в лицо женщины, пытаясь понять, шутит она или нет. По тому, как Мама Рома на него взглянула, стало ясно, что она говорит серьезно.

— Ладно, — вздохнул он.

— И я должна сжечь это до твоего ухода, — добавила мать Кармина, пытаясь нашарить в кармане фартука коробок спичек с логотипом «Ресторан Мамы Ромы». Когда китаец вернул ей листок бумаги, она взяла его за край, чиркнула спичкой и подожгла нижний угол.

Пламя радостно охватило бумагу, обугленный конец свернулся и рассыпался хлопьями. Прежде чем бумага обожгла ей пальцы, женщина бросила ее в пепельницу, стоящую на столике возле кресла.

— Кармин велел написать задание на чистом листке. Потом положи его в конверт и заклей. Как только деньги будут на счете, он начнет работать.

Сонни достал золотую перьевую ручку, написал имя, сложил листок и положил его в конверт. Он скривился про себя, облизывая намазанный клеем край, и запечатал конверт.

— Вот, — китаец протянул конверт.

Но Мама Рома не взяла его. Она даже не слышала. Ее голова упала на бок.

Сицилийка заснула.

20

Тот же отель, другая комната.

Было ли это признаком ее развращенности, если убогость места лишь подстегивала ее возбуждение? Если все в этой комнате просто восхитительно пахло сексом, тысячами и тысячами грязных незаконных актов?

«Если бы только стены могли говорить, — мечтательно подумала Глория, — сколько бы историй они могли порассказать».

Ее изумляло и то, с какой необычайной легкостью ложь мягко, гладко слетала с ее языка. Усевшись в «линкольн», она велела Ласло отвезти ее в гостиницу «Сент-Фрэнсис».

— Я выпью чаю с подругой, а потом пройдусь по магазинам, — сказала миссис Уинслоу шоферу, когда он подъехал к подъезду, выходящему на Юнион-сквер. — Я не знаю, насколько задержусь. Я вам позвоню, чтобы вы за мной заехали. Я буду ждать вас здесь.

Прежде чем Ласло успел ответить, Глория выпрыгнула из машины, взбежала по ступенькам и прошла сквозь тяжелые вращающиеся двери. Она напрямик прошла сквозь вестибюль отеля, шагая так быстро, как только позволяли приличия, не обращая внимания на золотое уныние убранства, ковер с цветочным узором, вздымающиеся вверх гранитные колонны с позолоченными коринфскими капителями.

Глория торопливо прошагала по уходящему вправо коридору, не замечая, что хорошо одетые постояльцы удивленно поднимают брови, видя ее настойчивое желание пробиться сквозь толпу. Свежие букеты на цветочном стенде, последние модели одежды на экране в окнах модных магазинчиков, ничто не привлекло внимания Глории, рвавшейся к цели — выходу на Пост-стрит, через который она снова вышла на улицу.

Миссис Уинслоу села в поджидающее такси.

— Квартал между Седьмой и Восьмой, — выпалила она задыхаясь.

Водитель, удивленный тем, какой адрес назвала его более чем просто хорошо одетая пассажирка, бросил взгляд в зеркало заднего вида.

— Вы уверены, леди, что вам нужен именно этот адрес?

— Уверена ли я? Разумеется, уверена! Чертова погода! Пора бы уже к ней привыкнуть! А вместо этого, все только еще медленнее крутится. — Снова Глория чувствовала большее опьянение от грызущего ее предвкушения, чем от алкоголя, и была лишь слегка навеселе. — Поехали. У меня не так много времени.

— Ну, голова-то ваша, — пробурчал таксист, включая счетчик.

Расстояние между двумя отелями составляло десять коротких кварталов и приблизительно сто миллионов долларов. Никаких позолоченных колонн, никаких современных башен с зеркальными лифтами в дополнение к фасаду, оформленному на старинный манер. Только мрачный кирпич и разбитая неоновая вывеска, но там Кристос — ее Кристос! — ждет Глорию прямо за обитой железом парадной дверью, чье разбитое стекло склеено изоляционной лентой.

Глория и не подумала раскрыть зонтик. Ей хватило плаща от Берберри и шарфа от Гермеса, чтобы добежать от такси до отеля и попасть в теплые, зовущие объятия Кристоса.

— Я так рада видеть тебя! — выдохнула молодая женщина, счастливо бросаясь на грудь парню.

— Эй! Это вроде как моя реплика, — приветствовал ее любовник.

Глория рассмеялась с большой нежностью. Тут Кристос поцеловал ее глубоким поцелуем, и она, погрузившись в его инь и янь, утонула в своих ощущениях. В намеренно отпущенной щетине, в нежном и влажном голодном рте, мозолистых, но ласковых руках, в темных кобальтовых глазах. И его прикосновение — Господи Иисусе, это же просто раскаленная лава, зажегшая ее внутренности!

— Хватит! — вдруг прошептала она, вырываясь из его объятий. Ее глаза сияли как звезды. — Я намеренно не надела трусики, и я уже вся влажная! Если я не прослежу за этим, то намокнет вся юбка!

Мужчина рассмеялся.

— В таком случае, нам лучше перебраться в комнату.

Глория незаметно сунула ему в руку плотный конверт.

— Возьми деньги отсюда.

А потом они отправились наверх и там ожесточенно набросились на одежду друг друга, давая стенам возможность в будущем рассказать еще одну историю.

Ах, как же она наслаждалась этой грязью! Как буйно веселилась в мерзости этой мрачной, посвященной сексу обстановки!

Было ли это признаком деградации, то, что она находит трущобы восхитительнее роскоши, и плата за секс возбуждает и приятно щекочет ее больше, чем все остальное, испытанное в жизни?

С точки зрения закона плата за секс — это преступление.

С точки зрения закона преступление, что существуют подобные ночлежки для шлюх, где комнаты сдаются на час, тем более, если они процветают. А этот отель именно процветает, разве стоны и крики, доносящиеся из комнат по соседству, не служат тому доказательством?

Итак, Глория — жена известного политика. Ну и что дальше? Ей на это абсолютно наплевать. Пусть Хант вместе с целой армией политических деятелей действует на основании закона и порядка, пусть себе чистит улицы. Она, Глория Уинслоу, нашла для себя самую возбуждающую, доставляющую удовольствие и опасную связь.

А что до того факта, что любой скандал с ее стороны может разрушить политическую карьеру мужа, так это совершенно не стимулировало ее, но и не заставляло остановиться, и все только потому, что секс с Кристосом стал самым волнующим событием за всю ее жизнь. Этот парень превратился одновременно и в ее страсть, и в игрушку, в живой, дышащий сексуальный объект, обладающий несравненным физическим совершенством, в самца, которым она могла воспользоваться всякий раз, как на нее найдет такое настроение, сумевшего пробудить в ней все желания, по которым так изголодалось ее тело.

Теперь, рассматривая наготу Кристоса, Глория снова удивлялась совершенству того, что видела, потому что память рисовала ей его куда менее восхитительным, чем он был на самом деле.

Ей оставалось только гадать, как такое вообще возможно. Ведь обычно бывает иначе, разве нет? В конце концов, в уме всегда приукрашиваешь того, кто заставляет сердце биться быстрее, добавляя ему черты, которыми он не обладает. Тут немножечко физической привлекательности, там еще чуть-чуть плоти. Может быть, его маленькие, упругие яички представляются, скажем, еще меньше и более упругими, чем на самом деле.

Так ведь нет. К удивлению Глории, в ее воспоминаниях осталось видение, недооценивающее его, особенно в той части, где это важнее всего, прямо между ног.

«Господи, спаси», — думала Глория, разглядывая уже вставший член, гордо поднимающийся из своего кудрявого темного гнезда. Он был изумительно длинный, удивительно плотный и настолько выдающейся, великолепной формы, что мог служить моделью для идеального фаллоса.

Как только она могла забыть такое, подлинную квинтэссенцию, абсолютное воплощение великолепного пениса, как он мог ей казаться чем-то меньшим?

Кристос на полную мощность включил свою белозубую улыбку.

— Ну? — с явным оживлением поинтересовался он. — Будешь так стоять и смотреть? Или как?

Не отрывая взгляда от его глаз, Глория протянула руку и вложила кончики пальцев ему в рот. Она смотрела, как смыкаются его губы, как он сосет их, а потом ощутила чуть покалывающее прикосновение его волчьих резцов.

— Гммм, какие у тебя здоровые зубы! — заметила Глория.

Он немедленно отпустил ее пальцы.

— Чтобы съесть тебя, моя милая!

И с игривым рычанием Кристос обхватил ее ягодицы, опустился на колени и зарылся лицом во влажные волосы внизу живота.

— Кристос! — выдохнула Глория, выгибаясь вперед и хватаясь за его плечи, чтобы не упасть. — О Господи! О Господи! Ох, как сладко…

Слова показались вдруг недостаточными в этой сексуально заряженной высокой энергией, вибрирующей атмосфере. Слова не имеют никакого значения для тел, сталкивающихся в самом центре водоворота великой космической схватки. Есть только звуки — бессвязные выкрики, животное ворчание и вырвавшиеся из груди крики чистого, неразбавленного удовольствия.

Глория закричала, стоило его губам присосаться к потаенной ложбинке.

Она вскрикнула снова, как только его руки, обхватив ее ягодицы, подтолкнули ее ближе к его лицу.

Молодая женщина вскрикивала снова и снова, пока его язык, самый искусный из всех доставляющих наслаждение органов, извиваясь, словно жало, исследовал ее самое потаенное святилище.

Это было больше, чем она могла вынести, и меньше, чем ей хотелось.

Еще, еще, еще! Туда, где в пещере спрятано сокровище ее женственности. Его язык превратился в фаллос, посылающий дикие электрические разряды, стремительные и жалящие, и ничто, ни жизнь, ни даже смерть не могли бы оторвать их друг от друга!

Никогда, ни единого раза в своих самых диких фантазиях Глория не представляла себя настолько сумасшедшей, настолько полно и эротично отдающейся! Даже их встреча накануне стала всего лишь прелюдией, предвкушением, предвидением дальнейшего притяжения.

Но такое! Это чувственное самоотречение было большим, чем просто секс. Нечто более глубокое, опьяняющее, бесконечно более сильное. Волшебство, завлекшее ее в поле его притяжения, жажда освобождения, переполняющая ее до такой степени, что Глория готова была взорваться — словно она расправила огромные белые крылья и вот-вот взлетит, — ничто не подготовило ее к таким яростным страстям, столь пламенным желаниям, радости, которую невозможно сдержать.

Это стало властью и славой. Началом и концом. Смертью и воскрешением.

Кристос разбудил ее аппетит, и теперь невозможно повернуть назад.

В ней поднялось доселе неизведанное ощущение собственного бесстыдства. Глория с радостью подчинялась своим самым низменным животным желаниям.

Женщина подалась вперед.

Дико, бесстыдно, непристойно она ерзала бедрами, прикасаясь к его лицу, напирая на него.

И Кристос ухватился крепче за ее упругие, атласные ягодицы, продолжая впитывать нектар ее бесконечного блаженства.

Глория вновь вскрикнула, погружая ногти в гранит переплетенных мускулов его плеч. Спазм оказался таким сильным, ощущение, что ее уносит прочь и она летит в космосе, настолько переполняло ее, что Глория цеплялась за Кристоса изо всех сил.

Теперь, когда все ее тело содрогалось в конвульсиях, она, не чувствуя ног, опустилась на колени. Ее упругие груди и плоский живот поднимались и опускались, она все еще цеплялась за него, дышала глубоко, прерывисто.

Глория испытала первый оргазм, но не последний.

Она едва пришла в себя, а Кристос уже уложил ее лицом кверху на истертый, цвета грязной охры ковер, словно на усыпанный цветами алтарь для поклонения.

Никогда еще шелковые подушки не казались нежнее, чем эти колючие нейлоновые завитки! Никогда еще действия священника или возлюбленного не доводили ее до такой невероятной потери рассудка.

Глория ждала, затаив дыхание. Широко открытыми сияющими глазами она восхищенно следила за каждым движением любовника.

Ни одна деталь не ускользала от ее обостренного восприятия. Ни капли дождя, барабанящие по закрытому окну над ними, заставляя бледные, похожие на червей тени ползти и извиваться по его лицу и обнаженному блестящему телу. Ни ее собственное отражение в глазах Кристоса. Она видела двух миниатюрных Глорий, попавших в плен двух необычных кобальтовых колец. Ни мускусный запах ее собственных соков, исходящий теперь от его дыхания.

— А теперь, — прошептал Кристос, — мы начнем. Начнем по-настоящему.

— Да! — отчаянно выдохнула она. — О Кристос, да!

Он встал на колени, взял Глорию за запястья и нежно завел ей руки за голову, пригвождая их к полу. Потом его голова нырнула вниз. Он сначала уделил все свое внимание одной груди с набухшим соском, потом другой.

Его губы парализовали Глорию. Она лежала с закрытыми глазами, чтобы лучше сосредоточиться на каждом изысканном ощущении. Женщина чувствовала, как его бархатный язык, лениво описывая спиралевидные круги, прошелся по нежной, теплой ложбине между грудями, прикоснулся к набухшим бутонам ее сосков.

Он сосал, словно новорожденный, разжигая в ней острое желание и отдаляя неизбежное, нарочно продлевая нежную, сводящую с ума пытку, мешая ее вожделению.

Глория почувствовала всем телом его вес, и ее пульс зачастил. На глаза навернулись слезы — слезы радости и веселья.

— Да! — выдохнула она. — О Кристос, сейчас! Сейчас!

— Полегче… — шепнул он. Слово прозвучало прохладным выдохом у ее разгоряченной кожи. — Полегче. Не нужно спешить.

Она застонала, не в силах больше ни единого мгновения сдерживать желание, отложенное на потом — нет, ни единой секунды! — но Кристос все продолжал дразнить ее, едва давая ей почувствовать напряженный фаллос, попавший в ловушку между их животами.

Глория подняла голову и с укором взглянула на него.

— Кристос!

Но он отнюдь не намеревался торопиться и явно наслаждался тем, как сжимаются и разжимаются в досаде ее пальцы, как напряглись ее руки и бедра, как выгнулась грудь, требуя, чтобы он вошел в нее.

— Войди в меня! — тяжело дышала Глория. — Ради всего святого, Кристос! Войди в меня!

Теперь он сосал ее грудь со страстью взрослого мужчины, настойчивее, грубее. Он аккуратно катал между зубами твердый сосок.

Ее глаза снова закрылись, Глория стонала и извивалась, голова моталась из стороны в сторону. Осторожно его зубы усилили давление, и она дико задрожала, ее рот широко открылся, словно она впитывала опьяняющий экстаз из самого воздуха.

Теперь и Кристос почувствовал, как кровь быстрее побежала по венам, ощущение власти, хотя и подавленное, придало силу и сконцентрировалось в его пенисе. Он жестоко укусил Глорию.

Боль пронизала ее, и стены эхом отразили ее крик. Глаза Глории распахнулись, и она дико посмотрела на него.

— Раздвинь ноги, — прошептал он. — Раздвинь бедра.

Ей не понадобилось повторять дважды. Она широко раскинула ноги, согнула колени и притянула их к плечам, обхватив руками.

Его пальцы вцепились в ее бедра и он приблизился к ней.

Глория закрыла глаза, радуясь наступившей темноте. Она намеренно отрезала себя от всех визуальных раздражителей, чтобы насладиться восхитительным ощущением до последней капли.

Кристос медленно погрузился в нее.

Боль и наслаждение. Она глубоко вздохнула, когда оба эти ощущения слились в одно.

И вдруг темный занавес поднялся, и женщина увидела невыразимо прекрасные картины, плавно превращающиеся одна в другую, словно во сне — взлетающий лебедь, превращающийся в бледно-розовый бутон розы, и все действие как-будто заснято в замедленном темпе.

Все ее ощущения перерождались в видения необыкновенной красоты. Его нежные толчки становились облаками-барашками, подчиняющимися дуновению, легкими как перышко, на фоне иссиня-голубых небес. Его глубокое проникновение стало табуном несущихся белых жеребцов. И когда ее внутренние мускулы сомкнулись вокруг его плоти, отвечая на каждое его движение, она увидела, как в воздух поднялось множество розово-фиолетовых бабочек.

Господь всемогущий на небесах, этот всепоглощающий экстаз просто невозможен, это дикое страстное слияние одного тела с другим! Пылающие угли шипели и взрывались, посылая раскаленные до бела искры из самой сердцевины ее существа до самых кончиков пальцев.

А в мозгу Глории медленно кружился непрерывный калейдоскоп. Тысячи и тысячи мигающих свечей. Горящая прерия. Отлив обнажает песчаное дно океана, потом вода встает огромной стеной, и все сливается в одну гигантскую приливную волну.

Потом вдруг весь океан устремился на нее, поднимая высоко на пенистом гребне и окутывая…

…И Глория кончила, испытывая разрядку и телом и душой.

Ей казалось, что пол под ней расступился, и небеса взорвались. Она закричала, конвульсивно содрогаясь, и ее ногти впились в обнаженную спину Кристоса.

Теперь, когда он довел Глорию до оргазма, Кристос отбросил все свои попытки сдерживаться. С обновленным желанием он двигался вперед и назад, все быстрее и быстрее! Вперед и назад, вперед и назад, вперед и назад, и…

Из его горла вырвался низкий, животный рев, и Кристос тоже содрогнулся в величественной, напоминающей грозу, сотрясающей землю разрядке.

И теперь они лежали, задыхаясь и трепеща, обнимая друг друга влажными, дрожащими руками.

Если бы день на этом закончился, Глория была бы более чем удовлетворена.

Но он на этом не кончался. Кристос еще не устал. И очень быстро доказал, что на самом деле, он едва лишь успел начать…

— Ну вот ты наконец и дома, — произнес Хант.

Каблуки Глории громко стучали по мраморной шахматной доске пола в вестибюле. Она резко остановилась перед зеркалом в стиле барокко, окантованным деревянной позолоченной рамой, глубоко вздохнула и решительно обернулась.

Хант прислонился к косяку с бокалом в руке.

— Послушай, я совершенно забыла о… — начала Глория.

— Тебе нет нужды объяснять, Глория. Избавь меня от лжи и оправданий. — Муж глотнул бурбона.

— Но посещение…

— Центра старейших горожан? Его перенесли в связи с непредвиденными обстоятельствами, — закончил за нее сенатор. — Я слишком долго ждал здесь в надежде, что ты появишься. — Его улыбка была безрадостной.

Глория вопросительно посмотрела на него:

— А ужин для сбора пожертвований?

— Его невозможно перенести, — он пожал плечами, — я туда пойду в любом случае. Я вынужден, Даже если ты не пойдешь.

Сердито глядя на него, Глория пересекла холл и остановилась перед ним.

— Ты, ублюдок! — негромко рявкнула она. — Ты ведь думаешь, что я напилась, так?

Муж не ответил.

— К твоему сведению, — ледяным тоном заявила женщина, — я не пьяна. Я лишь немного выпила, точно так же, как ты это делаешь сейчас. — Она насмешливо посмотрела на широкий стакан в его руке. Внутри нее поднялась неожиданная, всепоглощающая, пугающая, сумасшедшая ярость.

Хант заметил, как взметнулась ее ладонь, но не попытался уклониться или перехватить ее. С громким шлепком Глория ударила его по лицу, голова Ханта дернулась, а на щеке остался красный след от ее пальцев.

Все еще небрежно прислонясь к двери, он смотрел на нее. Хант ни в малейшей степени не выглядел удивленным.

Но почему-то, то, что он не сделал попытки среагировать или защититься, разозлило Глорию еще больше. Она снова ударила его, еще сильнее. Потом еще. И снова сильнее. И снова, снова.

Но Хант все не менял позы, только голова моталась при каждой пощечине, да покраснели щеки.

В глазах Глории зажегся диковатый огонек триумфа.

— Я не думаю, что тебе хочется услышать, почему я опоздала. Верно ведь, Хант? — задиристо поддразнила она, и Уинслоу заметил, как сквозь ее ярость проскользнуло нечто острое и опасное. — Я полагаю, что ты предпочитаешь не знать все мелкие подробности?

— На самом деле, — спокойно отозвался он, — хочу. Да. Поверишь ты мне или нет, но я беспокоюсь за тебя, Глория.

Она на мгновение отвела взгляд, а потом снова посмотрела на мужа. Ее глаза сверкали, в них горел такой дикий огонь, какого он еще не видел.

— Что ж, тогда я расскажу тебе, где была! — выпалила Глория торжествуя. — Я трахалась, Хант! Я ходила на сторону, чтобы проветриться! Вот чем занималась твоя жена! — она засмеялась, горько, неприязненно. — Но тебе не за чем волноваться, дорогой. Я вела себя скромно… Была скромницей, какой твоя мать — да, твоя мать, Хант, твоя собственная мать! — велела мне быть!

Он смотрел на нее во все глаза, побледнев как полотно.

— В чем дело? — требовательно спросила Глория медовым голоском. — Ведь я не разочаровала тебя, правда?

— Прошу тебя, Глория. Прекрати немедленно, — прошептал Хант.

Но жена еще не закончила. Вовсе нет. Весь яд, скопившийся в ней за долгие годы, вдруг вырвался наружу, словно джинн из бутылки.

— Именно так, Хант. Только представь! Я нашла себе мужика! Мужика, Хант! Настоящего мужика! И вся моя позабытая, ссохшаяся женственность жива! Живее, чем когда-либо! Если прислушаешься, то сможешь услышать, как все внутри меня поет!

Уинслоу закрыл глаза, его лицо потемнело от боли.

— Прекрати! — хрипло приказал он.

Но Глория бахвалилась и неистовствовала, и ничто не могло остановить ее.

— Разве не весело, Хант? Разве ты еще не слышишь? Как болтают все эти языки?

Глория покачала головой, поднесла руку к уху, словно прислушиваясь, и изобразила на лице изумление.

— Так послушай, что они говорят! Они твердят, что миссис Хант Уинслоу, жена героя «Бури в пустыне» и восходящей политической звезды, шлюха! Конечно, она же просто белая рвань, вот о чем они судачат! И… что там еще? «Чего же еще ему было ждать, ведь она не из нашего круга и все такое прочее»?

— Ради всего святого, Глория! — с нажимом произнес Хант. — Прекрати!

Но она закинула голову и залилась истерическим смехом.

От острой боли Хант закрыл глаза, судорожно вдохнул и медленно выпустил воздух. Он чувствовал, как пот ручейками стекает по напряженному телу, как иголки пронзают сцепленные костяшки пальцев.

— О, тебе следовало бы взглянуть на это, Хант! — издевалась Глория. — Правда, стоило! Мне бы хотелось, чтобы ты там был!

Он открыл глаза и увидел, что жена пританцовывает перед ним. То вильнет бедрами. То примет позу Мэрилин Монро.

— Потому что я унизилась, Хант! — громко возвестила она, с триумфом в голосе. — Да, я деградировала! Я осквернила себя! Я вывалялась в грязи как свинья!

В ее огромных круглых глазах загорелся огонек, когда Глория приблизилась к мужу, и ее лицо оказалось в дюйме от него. Несмотря на аромат дорогих духов, он почувствовал кислый, скрытый запах секса и пролившейся страсти.

— И знаешь что? — ее лицо горело в лихорадке беспутства. — Мне это понравилось! Именно так, Хант! Мне… понравилась… каждая минута… траханья!

— Перестань! — произнес Хант. — Немедленно остановись!

Но Глория слишком далеко зашла.

— Неужели ты не понимаешь? — подлила она масла в огонь. — Кому-то другому пришлось дать мне это, Хант! Мне пришлось идти трахаться в другое место, раз я не могу получить этого дома! И это не похоже на то, как я трахала кого-нибудь из твоих друзей…

— Черт бы все побрал! — прорычал Хант. Он занес руку и изо всех сил швырнул стакан в старинное зеркало в позолоченной раме.

На какое-то мгновение показалось, что бокал завис в воздухе. И в следующую секунду он уже влетел в стекло.

Крак! Зеркало взорвалось зазубренной паутиной, вырвалось наружу, осколки полетели на мрамор, рассыпаясь на еще меньшие крошки.

Ее глаза слабо поблескивали, эхо ее шагов прозвучало укором, когда молодая миссис Уинслоу повернулась и, быстро пробежав через холл, устремилась вверх по мраморной лестнице.

И сразу наступила тишина Неожиданная, острая, неземная.

— О Господи, — прошептал Хант, в ужасе глядя на серебряную груду.

Разбитое зеркало выглядело отражением их брака, жизни, обреченной разлететься на тысячу осколков. Так все и случилось.

Но разве можно сравнить это с той чистой без примеси ненавистью, выход которой дала Глория? Ее откровения все еще звучали у него в мозгу, словно отзвуки землетрясения, разрушающие то, что еще осталось.

Ослабев, он нашел убежище в антикварном кресле, стоящем в холле. Рухнув в него, Хант почувствовал, что сел на что-то твердое и неподдающееся.

Уинслоу нахмурился, привстал и пошарил рукой.

Маленькая коробочка, завернутая в хрустящую белую глянцевую бумагу, перевязана красной ленточкой. Не переставая хмуриться, он вертел туда-сюда свою находку, гадая, как она здесь очутилась.

И вдруг вспомнил.

Он сам положил ее сюда всего полтора часа назад.

Подарок от Картье.

Острой болью, как при язве, у него свело желудок, заставляя Ханта согнуться пополам. Он купил это для Глории в фирменном магазине на Пост-стрит, твердо уверенный в том, что она не думает, что муж вспомнит об этом.

Но Хант помнил. Это жена забыла.

Его губы изогнулись в мрачной усмешке. Сегодня, их годовщина. Шелковая свадьба.

Уронив коробочку, Уинслоу закрыл лицо руками.

Они женаты уже двенадцать лет… Двенадцать лет из пожизненного приговора, и их никто не отпустит досрочно.

А он еще купил ей подарок — подарок! Как будто им есть, что праздновать.

Как он мог свалять такого дурака?

21

Похороны всегда организуют в соответствии с требованиями этикета. Как крестины и свадьбы. На самом деле, у свадеб и похорон гораздо больше общего, чем люди привыкли считать. И то и другое мероприятие может быть разорительно дорогим. И в том и в другом обычно задействованы представители духовенства, а потом, будь то свадебный прием или поминки, еда и алкоголь поглощаются в неимоверных количествах.

Наблюдатель-циник заметит и кое-что еще. Для брачующихся (или для покойников) это зачастую единственный случай проехаться в лимузине.

Дороти-Энн, ездившая в лимузине с рождения и посещавшая церковную службу лишь время от времени, не находила никакого утешения в этих аккуратно выверенных традициях. Да и как она могла? Фредди был ее второй половиной, ее якорем и оплотом, задушевным другом, любовником и деловым партнером.

Без него, она стала… неполноценной. Осталась едва лишь ее тень, брошенная на произвол судьбы, в странном, пустом одиночестве.

Похороны только подчеркнули невосполнимость ее утраты.

Служба прошла в Четэме, два часа пятнадцать минут на автомобиле вверх по Таконику от Манхэттена. Дороти-Энн настояла на том, чтобы мужа похоронили здесь, подальше от сумасшедших толп.

«Этого бы захотел сам Фредди», — подумала она. И ей тоже этого хотелось. Они вместе с Фредди и детьми провели самые счастливые часы неподалеку от Олд-Четэма, где приобретенное после рождения Лиз поместье Мидоулэйк-фарм в 732 акра служило им отдушиной от давления Манхэттена и от непрекращающихся требований, которые выдвигало управление империей.

В местной часовне собралось немного народа. Дороти-Энн настояла на скромной семейной церемонии. Из Чикаго прилетел брат Фредди Роб с женой Эллин. Присутствовали Дерек Флитвуд, председатель отделения компании «Отели Хейл», Мод Имер, великолепная секретарша Фредди на протяжении одиннадцати лет, и Венеция.

Больше никого из служащих, коллег, друзей или знакомых не пригласили. Единственным исключением стали слуги из Мидоулэйк-фарм — супружеская пара-смотрителей, тренер по верховой езде, конюхи, рабочие конюшни, повар и садовники.

Дороти-Энн высидела всю церемонию с напряженным лицом, сохраняя достоинство. Рядом с ней сидели дети с покрасневшими глазами и непривычно смирные. Няня Флорри все время шмыгала носом и вытирала глаза платком.

Закрытый гроб из красного дерева был красноречивее всяких слов, постоянно напоминая о том, какой ужасной смертью погиб Фредди.

Епископальный священник говорил:

— Первый человек — из земли, перстный. Второй человек — Господь с неба… Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: «поглощена смерть победою».

И служба закончилась. Настало время выходить на улицу, садиться в длинные черные лимузины и следовать за катафалком на кладбище.

Безрадостная поездка, да еще все дома, стоящие вдоль дороги, украшены в честь приближающихся праздников.

Дороти-Энн закрыла глаза, чтобы не видеть разноцветных лампочек, украшающих окна, венков, увитых красными лентами, повешенных на дверь, ясель из пластмассы в настоящую величину с младенцем Иисусом и огромных Санта Клаусов в санях, запряженных северными оленями, установленных на лужайках перед домами.

«К нам Санта не придет, — размышляла она. — Вместо этого к нам спустился ангел смерти».

Кладбище выглядело мрачным и холодным. Учитывая десятиградусный мороз и пронизывающий ветер, погребальная церемония была милосердно короткой и точной.

— В расцвете жизни мы мертвы… Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху…

Когда прикрепили веревки, гроб опустили в утробу могилы, и кто-то вложил маленький совок в руку Дороти-Энн.

С сухими глазами, с окаменевшим лицом, неуклюжая от сдерживаемых чувств, она набрала немного земли и кинула на крышку гроба. Замерзшие комочки простучали по ней словно градины.

Женщина вздрогнула при этом звуке.

— Прощай, Фредди, — прошептала она. — Прощай, любовь моя.

И тут Дороти-Энн почувствовала, как кто-то крепко ухватил ее за локоть.

— Давай, детка, — негромко произнесла Венеция, — нам лучше уйти отсюда, пока мы не заработали воспаление легких.

Как бы мне хотелось заболеть. Тогда бы я могла умереть и присоединиться к Фредди.

Дороти-Энн неохотно дала себя отвести в машину, все время оглядываясь назад, на могилу.

Неужели это все? Неужели так кончается жизнь?

Для Дороти-Энн Мидоулэйк-фарм всегда служил убежищем, волшебной зеленой крепостью, где можно было скрыться от мира и закрыть дверь перед носом неприятностей, единственным местом, куда действительности не было доступа.

В течение шести лет они с Фредди своими собственными руками любовно реставрировали трехсотлетний особняк в колониальном стиле и другие ветхие постройки, приезжали сюда, чтобы залечить раны и восстановить силы, провести выходные и праздники, чтобы пожить нормальной семейной жизнью.

Когда лимузин свернул на дорогу, ведущую к дому, Дороти-Энн вспомнила слова Джона Донна: «Ни один человек не может быть сам по себе, одиноким островом. Любой человек — часть континента, частичка большего».

Она смотрела на потерявший листья фруктовый сад, где рядами выстроились яблони, чьи ветки выглядели как кости скелета на фоне молочно-серого зимнего неба.

Она не могла себе представить Мидоулэйк-фарм без Фредди.

Поместье превратилось в пустую скорлупу. Стало, подобно Фредди, безжизненным телом, из которого ушла душа.

И все-таки жить где-то еще, а не здесь, казалось немыслимым. Где-то в глубинах подсознания таилась мысль, что ферма — это единственное место, где она сможет примириться с его смертью.

Если только такое вообще возможно.

«Должно быть возможно, — мрачно сказала себе Дороти-Энн. — Да и есть ли у меня выбор? Я мать, и мои дети потеряли отца. Я сейчас нужна им, как никогда раньше».

Она должна жить ради них.

Обязана.

«Да, — утомленно подумала молодая женщина, — а кто будет жить для меня?»

Несмотря на свое пасторально идиллическое спокойствие, Мидоулэйк-фарм превратился в одну огромную камеру пыток. Каждая комната, укромный уголок или трещина пробуждали воспоминания. От них невозможно было убежать. Все напоминало о Фредди.

Временами она могла поклясться, что слышит его шаги по ступеням или видит его уголком глаза. Но стоило ей оглянуться, никого не было.

Иногда Дороти-Энн сама забывалась. Не подумав, она ставила лишний прибор на стол. Или вдруг ловила себя на том, что говорит конюху, чтобы тот оседлал лошадь хозяина. Она даже окликнула его из ванной:

— Фредди! Ты не принесешь мне еще одно полотенце?

И потом женщина спохватывалась, вспоминала, что его больше нет, что земля поглотила его, и он никогда больше не переступит через порог комнаты.

«Я вдова», — приходилось ей все время напоминать себе.

Вдова. Какое ужасное слово. Оно заставляло ее почувствовать себя странно запятнанной, словно она стала носительницей страшной, заразной болезни.

Предполагается, что вдовы должны быть старыми. А мне только тридцать один. Как я могу быть вдовой, если я так молода?

Венеция жила в комнате для гостей, управляясь с делами в офисе по факсу и телефону. Утешала, как могла. Подозревала, что Дороти-Энн хочется погоревать в одиночестве, но хотела быть рядом, просто на всякий случай.

Как-то утром, проходя мимо открытой двери в хозяйскую спальню, Венеция увидела, как ее подруга прижимает к лицу одежду Фредди, вдыхая сохранившийся запах.

У Венеции чуть не разорвалось сердце. «Бедняжка, — думала она, тихонько проходя мимо, чтобы Дороти-Энн не заметила ее. — Если бы я только могла ей помочь».

И дело нашлось.

В тот же день, попозже, Венеция села рядом с Дороти-Энн.

— Рождество не за горами, дорогая, — сказала она. — Дети ждут елку.

— Фредди поставит… — начала было Дороти-Энн, спохватилась, закрыла лицо руками и заплакала.

Негритянка обняла ее.

— Милая, — тихонько заговорила она, — Фредди умер. Тебе надо с этим смириться.

Дороти-Энн чуть кивнула, но плакать не перестала.

— Жизнь продолжается, — заметила Венеция.

Но Дороти-Энн лучше было знать. Нет. Жизнь не продолжается. Она резко остановилась. Длится только боль.

Венеция посидела с ней немного, а потом пошла искать экономку.

— Какую елку здесь обычно ставят?

— Восьмифутовую, породы Дуглас.

— Отлично.

Венеция оделась, взяла в гараже «джип чероки» и поехала искать елку.

— Скажите мне, ровно ли он прикреплен.

Это происходило на следующий день. Венеция собрала детей, чтобы они помогли нарядить елку.

Три пары глаз взглянули вверх. Негритянка стояла на лестнице и прилаживала на макушке изысканного ангела в стиле барокко. Это была старинная игрушка из папье-маше из Южной Германии — по серому шелку золотое кружево, большие золотые крылья и проволочный нимб. Ангел был сделан настолько красиво, как-будто его место в какой-нибудь церкви в стиле рококо.

— Мне кажется, нормально, — без всякого интереса отозвался Фред, пожимая плечами и встряхивая головой в привычной манере, чтобы убрать волосы с лица.

— Нет, не нормально, — выпалил Зак, — а криво!

— Ты косой, — фыркнула Лиз, — все в порядке.

— Сама такая! Спроси мамочку. Ммамочка! Ведь криво, правда?

Зак с мольбой обернулся к Дороти-Энн, достающей хрупкое стеклянное украшение из его гнездышка, выстланного мягкой бумагой. Это была райская птица викторианской эпохи с настоящими перьями, которую они с Фредди раскопали в Лондоне на «блошином» рынке.

«Во время нашей первой совместной поездки за границу», — вспомнила она и испытала острую боль.

— Мамочка! — заныл Зак, нетерпеливо топая ногой.

— Эй, ребята! — Венеция хлопнула в ладоши, чтобы привлечь их внимание. — Ну-ка убавьте громкость, а? Вот что я вам скажу. Раз наша девочка решила, что ангел укреплен прямо, значит так тому и быть.

И она начала спускаться с лестницы.

— Нет, криво! — заорал Зак.

Няня Флорри, появившаяся из смежной комнаты, прикрикнула:

— Ради Бога, парень! Успокоишься ты или нет?

Но Зак и не собирался этого делать. Хотя на первый взгляд трагедия больше отразилась на матери, чем на детях, но соединенный эффект от потери, печали и ярости взял верх. Теперь их подавляемый гнев вырвался наружу, словно гной из зловонной, воспалившейся раны.

— Криво! Криво! Папочка никогда не прикреплял его криво! Если бы папочка был здесь…

— Прекрати! — хриплым шепотом приказала Дороти-Энн.

Ее лицо посерело, у нее тряслись руки. Стеклянная птица вырвалась у нее из пальцев, упала на пол и разбилась.

— Нет! — выдохнула она. — Только не птица…

Дороти-Энн отшатнулась от осколков, разбитое украшение символизировало разбитую семью и одновременно жестоко, насмешливо напоминало о прошедших веселых праздниках Рождества.

— Видишь, что ты наделал? — прошипела Лиз, толкая братишку локтем. — Ты расстроил маму. Господи. Ты еще такой дурак.

— Неправда! Неправда!

— Правда!

— Неправда!

— О-ох! — вступила няня Флорри. — Нашли время ругаться. — Она погрозила им пальцем. — Вам обоим следует получше себя вести и слушаться няню, а не то Санта не принесет вам подарков! — мрачно предсказала она.

— Санта! — насмешливо фыркнул Фред. — Даже Зак уже достаточно взрослый, чтобы верить в эту чушь. Папа с мамой покупают подарки.

— Неправда! — завопил Зак, его огромные голубые глаза наполнились слезами, короткие ручки молотили воздух, без всякого эффекта шлепая и колотя старшего брата. — Врун! Санта их приносит! Сам увидишь. Санта снова принесет их в этом году…

Зазвонил телефон, заставив его замолчать, словно школьный звонок.

— Я возьму трубку, — заявила Венеция, возблагодарив про себя Бога за то, что это так успокоило детей. Она слезла с лестницы, босиком торопливо прошла к телефону и ответила после четвертого звонка.

— Алло?

Это оказался Дерек Флитвуд, звонивший из Манхэттена.

— Подожди минутку, — велела ему Венеция.

Она взяла переносную трубку в столовую, слушая по пути, как в радиотелефоне щелкают помехи. Закрыв дверь, негритянка подвинула себе стул и утомленно села, оперевшись локтем о стол.

— Порядок, Дерек. Так что случилось?

— Чего не случилось, ты хочешь сказать. — Он помолчал. — Венеция, здесь в офисе дела идут неважно, — с нажимом произнес исполнительный директор.

— Хочешь поменяться со мной местами? Попробуешь пожить здесь для разнообразия?

Флитвуд грустно рассмеялся.

— Нет, спасибо. У меня и так все из рук валится.

Венеция подождала.

— Послушай, — смущенно заговорил Дерек, — я понимаю, что сейчас совсем не время, но у меня нет выбора. У нас тут завал решений, которые может принять только Дороти-Энн, и все уже горит. Как ты думаешь, когда она сможет взяться за дело?

За дело?..

Венеция ощутила, что этот звонок просто неприличен, бизнес требует своего, как обычно. Просто хочется завыть в голос! Что он себе думает?

— Дерек, ради всего святого, еще слишком рано! Она не готова. Дороти-Энн похоронила мужа всего четыре дня назад. Ты же видел ее, ты там был!

— Да знаю я, знаю! — сочувственно произнес он. — Господи, если бы я только мог принять эти чертовы решения и подписать бумаги вместо нее! Но я не могу! В этом-то все и дело. Никто не может. У нас нет такого права. Ты сама знаешь. Фредди был единственным…

— Ладно, ладно! — рявкнула Венеция, перебирая пальцами гриву волос и крепче сжимая телефонную трубку. — Дай мне подумать.

— Ты же знаешь, что я не стал бы звонить без крайней необходимости.

Верно. Она никогда не видела, чтобы Дерек суетился понапрасну. На самом деле, он был последним человеком на земле, кто стал бы вопить о мнимой опасности или устраивать много шума из ничего.

— Дерек, — мягко произнесла она, — я не могу ничего обещать, но посмотрю, что мне удастся сделать.

— Отлично! — ошибки быть не могло, в его голосе явно слышалось облегчение. — Спасибо, Венеция. Я знал, что могу на тебя рассчитывать!

— Я бы не стала, если бы… — начала было Венеция, но Флитвуд уже отключился. — …была на твоем месте, — пробормотала Венеция.

Она нажала кнопку отключения, убрала антенну и положила телефон на зеркальную поверхность стола из красного дерева. Какое-то время она посидела просто так.

С профессиональной точки зрения, она могла оценить позицию Дерека. В компании «Хейл» только два человека обладали властью утверждать наиболее важные решения.

Один из них умер, а вторая тоже все равно что мертва.

— Черт, — негромко выругалась Венеция.

Этим же вечером попозже Дороти-Энн услышала стук в дверь.

— Войдите, — ответила она.

— Привет, ма. — В комнату вошла Лиз.

— Привет, солнышко, — отозвалась мать. — Проходи и садись рядом. Что случилось?

— Ма, я просто хочу, чтобы ты знала. Мы с Фредом и Заком обо всем поговорили, и мы сделаем все, чтобы облегчить тебе жизнь.

У Дороти-Энн на глаза навернулись слезы, и она не смогла заставить себя говорить.

— Мы понимаем, что тебе тяжелее, чем кому-либо другому, — продолжала Лиз. — Мы просто хотим, чтобы ты знала — мы здесь, рядом с тобой.

Дороти-Энн притянула к себе дочку.

— И я буду жить для вас, солнышко, — произнесла она сквозь слезы. Они такие отважные. Я обязана быть рядом с ними. Я должна продолжать жить ради них.

22

Разница между «Маленькой Италией» и Чайнатауном состоит только в языке и кухне. Если не считать этого, то внешне отличающиеся друг от друга соседние районы имеют много общего.

И там и там множество многоквартирных домов. Оба района поддерживают тесные культурные связи с родиной. И за фасадами, выставляемыми на показ небрежным туристам, существуют сообщества, крайне уединенные, тайные, куда невозможно проникнуть чужаку.

Другой общей чертой является национальная гордость. Точно так же, как сицилиец будет настаивать на своем отличии от неаполитанца, житель Шаньтоу будет утверждать, что он не кантонец.

Но рестораны процветают и там и там. Как и преступления.

Если в «Маленькой Италии» делами заправляют мафиози, то в Чайнатауне этим занимаются тонги.

Сонни Фонг, производивший хорошее впечатление, чья амуниция говорила о его принадлежности ухоженному, хорошо налаженному миру Верхнего Ист-Сайда, ощутил притяжение старинной культуры, пробираясь на своем «лексусе» сквозь лабиринт Чайнатауна, его улочек с односторонним движением и кишащими людьми закоулками.

Он немедленно приноровился к знакомому ритму. Сбросил с себя изысканную кожу верхнего города, свои отточенные западные манеры. Казалось, даже плоскости его лица проступили явственнее, заострившись еще больше, став безошибочно смертельным острием.

Сонни медленно, уверенно ехал, его глаза, словно рентген, проникали сквозь ту муть, что продавали туристам. Здесь ничего никогда не менялось. Ничто не было тем, чем казалось на самом деле. Чайнатаун был миром волшебных покрывал, коробочек в коробочках, размалеванной шлюхой теней и разврата, наряженной в безвкусный национальный костюм.

Припарковав «лексус» в неосвещенном проезде, Сонни выключил габаритные огни, погасил внутреннее освещение и вышел из машины. Слившись с тенями, он нащупал стальную дверь без таблички. Негромко простучал кодовый сигнал костяшками пальцев. Потом подождал, не позаботившись о том, чтобы оглядеться.

Даже если бы здесь горели фонари, а таковых не было, он и так знал, что увидит. Мрачные плоские стены по обеим сторонам, с заложенными кирпичом окнами, что нарушало все городские уложения и правила противопожарной безопасности. Окна закладывали по двум причинам. Во-первых, чтобы закрыть персонал кондитерской внутри, а во-вторых, чтобы не пускать незваных гостей и власти.

Стальная дверь беззвучно приоткрылась на дюйм. Внутри свет не горел, чтобы не просматривался силуэт открывшего. И по вполне понятной причине. Триады жестоко враждовали между собой, кровопролитие стало нормой, а не исключением.

Голос Сонни звучал спокойно:

— Я пришел от имени почтенного старца, — произнес он на гуандунском наречии. — Он слышал, что ваш чай помогает при неудачной любви.

— Вы пришли в самое благоприятное время, — прошептал голос из темноты. — Мне кажется, что знаменитое снадобье есть на складе.

— Мой почтенный старец был бы очень благодарен, если бы вы могли проверить.

Теперь, когда собеседники обменялись словами пароля, дверь открылась пошире. Сонни переступил через порог и сразу отошел в сторону. Что-то твердое уперлось ему в живот. Потом дверь снова закрылась. Под потолком зажглась тусклая лампочка.

Сонни посмотрел вниз, где дуло «кольта» 45-го калибра уперлось ему в желудок. Он медленно без страха поднял взгляд.

На него холодно смотрел юнец с суровым лицом, одетый в джинсы, футуристические кроссовки «Найк» и атласную желтую бейсбольную куртку. Сонни сразу же узнал его. Итчи Фингер[16] Сунг работал убийцей на «Тени Драконов», гуандунский тонг, как говорили в Чайнатауне, самый опасный. Гибкий и жилистый, Итчи Фингер обладал рябым лицом и склонностью стрелять первым и никогда не задавал вопросов — отсюда и его прозвище.

— С каждым разом ты все больше становишься похожим на варвара, Сонни Фонг. — Он злорадно улыбнулся. — Скоро ты станешь таким же неузнаваемым, как и круглоглазые дьяволы, с которыми ты якшаешься!

Сонни вернул улыбку, зубы блеснули.

— А это твое змеиное жало вместо языка, — негромко ответил он, — очень скоро вместе с остальными частями твоего тела окажется в навозной куче, над которой роятся мухи.

Итчи Фингер сплюнул на вытертый линолеум. Потом снова задержал взгляд на Сонни, неохотно убрал револьвер и спрятал его в кобуру.

— Тебя ждут, — грубо сказал он, дернул подбородком в сторону темного, мрачного коридора и проворчал: — Иди за мной.

Фонг пошел следом за ним — испытание для его обоняния. Из передней части здания — на самом деле, это были три соединенных между собой многоквартирных дома — разносилась всеподавляющая вонь из рыбного магазина и запахи прогорклой пищи из ресторана по соседству. Из подвала внизу, где вовсю выращивали брюссельскую капусту, несло могильным запахом хлорофилла.

Но и без этих «ароматов» здание достаточно провоняло. Потому что под всеми этими отдельными миазмами притаилась вонища от скопления множества людей, сгрудившихся в одном месте. Пот, блевотина, моча, отбросы, грязь. Они сливались в кошмарную вонь, одинаковую по всему миру.

Сонни зажал нос.

Запах бедности.

Вонь выживания.

Он внимательно смотрел по сторонам. Видел зыбкие тени, скользящие вдоль стен почти в темноте — люди все время на чеку. Подавить проблемы в зародыше, прежде чем они станут проблемами.

Дыша ртом, Сонни шел за Итчи Фингером вверх по рахитичной деревянной лестнице, мимо второго этажа, где лечение травами и опиумная курильня вносили свою лепту во всю эту атмосферу. И где похожие на клетки комнатушки все до единой были набиты от пола до потолка грубыми нарами два на четыре.

Жилище Чайнатауна для работяг потогонного производства.

Они взобрались вверх до площадки третьего этажа, где ступеньки резко обрывались, а внушительная стальная дверь преградила им путь.

Итчи Фингер нажал на кнопку звонка и быстро сказал что-то в интерком. Дверь открылась, и два бандита жестом приказали Сонни встать, расставив ноги. Он поднял руки, и они умело ощупали его. Не обнаружив оружия, охранники кивком разрешили Итчи Фингеру провести его внутрь.

Сонни вел себя, как хороший мальчик. Сделал вид, что поправляет галстук, вытащил манжеты и одернул пиджак. Только потом он сверкнул улыбкой и приняв чуть более нахальный вид, проследовал за Итчи Фингером через дверь.

Она вела в две комнаты поразительной роскоши. Никакого изношенного или исцарапанного линолеума, никаких следов потрескавшихся оштукатуренных стен и дешевых голых лампочек. Ковер был с большим, упругим ворсом, свет мягок и приглушен, а стены покрыты настоящим золотым листом. На них висели огромные развернутые свитки, изысканная живопись тушью с изображением эротических сцен.

Сонни Фонг понимал, что перед ним бесценные антикварные вещи, но Итчи Фингер даже не удостоил их взглядом. Он провел посетителя прямо к раскинувшемуся пространству, где лампы с шелковыми абажурами на подставке в виде собак фу отбрасывали золотой свет, а спиралевидные ножки из холодного хрусталя элегантно опирались на пол.

Вместо вони бедности, воздух благоухал ароматами гиацинта, жасмина и дорогими духами.

Сонни, бывавший здесь множество раз, тем не менее одобрительно огляделся. Здесь стояли полированные столы из розового дерева, на них расположились вазы с цветами, чьи лепестки светились тем нежно-розовым оттенком, что и божественные врата у женщин между ног. В одном из углов старик-негр в смокинге перебирал клавиши фортепьяно, наигрывая «Ты лучше всех».

И повсюду на обитых шелком диванчиках разместился товар.

Плоть.

Вне всяких сомнений, самая лучшая женская плоть, которую только мог предложить Чайнатаун.

Десяток девушек, в большинстве своем китаянок, пребывали в разной степени раздетости. Они оглядели Сонни оценивающим содержимое кошелька взглядом. Более опытные немедленно сбросили его со счетов. Им хватило одного взгляда на его лицо, чтобы понять, что перед ними человек, который сам берет то, что может доставить ему удовольствие, и редко за это платит.

Хозяйка заведения, женщина в зеленом шелковом чунсоне, сидевшая в дальнем конце комнаты, что-то шептала по сотовому телефону — цифровая модель, не позволяющая прослушивать ее разговоры.

Итчи Фингер указал Сонни на пустой диванчик.

— Садись сюда, — велел он и ушел.

Но у Сонни были другие планы. Он решил погулять. Поближе изучить товар.

Девушки были проститутками. Хотя он и не собирался никого покупать, они автоматически принимали соблазнительные позы. Некоторые притворно застенчиво поглядывали поверх обнаженного плеча, другие выставляли напоказ точеное бедро и приторно улыбались, или отклонялись назад, опираясь на руки, чтобы грудь высоко поднялась, и он мог оценить это.

Сонни Фонг удовлетворенно кивнул. Он считал себя знатоком женской красоты, и увиденное вполне удовлетворило его, и даже более того. Эти девушки не просто красивы. Это самые сливки.

В другом конце комнаты, женщина, говорившая по телефону, поймала его взгляд. Она подняла указательный палец и показала на банкетку. Ту самую, пустую, куда ему велел сесть Итчи Фингер.

Сонни вздохнул про себя. Уж ему ли не знать, что терпение мадам Чанг лучше не испытывать. Она играет большую роль при старом лунтао. Ходили слухи, что когда-то эта женщина была любовницей старика, причем самой любимой. Было это правдой или нет, ясно одно — она работала под личным покровительством самого Куо Фонга.

Оскорбить ее все равно что оскорбить самого досточтимого старца.

Поправив острейшую стрелку на брюках, Сонни сел на низкий диванчик, откинулся назад, наблюдая со стороны за мадам Чанг, и стал ждать.

Отложив телефон, женщина зажгла длинную тонкую черную сигару и постояла так, отвернувшись, курила молча. Наконец она повернулась, села в кресло из розового дерева и скрестила ноги. Мадам жестом велела Сонни подойти.

Он вскочил и торопливо направился к ней.

— Приветствую вас, почтенная Сестра, — проговорил он с вежливым поклоном.

Женщина приняла его почтительность как должное и кивнула. Она сидела, скрестив ноги, попыхивая клубами голубого дыма, ее ястребиный взгляд задумчиво остановился на Сонни. Ему она сесть не предложила.

Пока мадам открыто изучала молодого китайца, он занимался тем же самым, но исподтишка.

Эмерелд Чанг было где-то между пятьюдесятью пятью и восемьюдесятью. Благодаря волшебству освещения, хирургическому вмешательству и косметике сказать точнее не представлялось возможным. Одно не подлежало сомнению. Несмотря на миниатюрность и изящество сложения, женщина была жилистой, тверже стали.

Мадам выглядела великолепно.

Она обладала классическими азиатскими чертами, волосы цвета воронова крыла закалывала в высокий старомодный китайский пучок. Ее чунсон почти доходил до пола, но короткие рукава и высокие разрезы по бокам выставляли напоказ все еще хорошей формы руки и ноги, упругие и грациозные. Ее ноги напоминали ноги танцовщицы, удивительно мускулистые и стройные. Госпожа Чанг носила туфли на трехдюймовых тонких каблуках.

Ногти на руках были длинные, квадратной формы и окрашены киноварью. Губы округлой формы были того же цвета. Мадам наклеила искусственные ресницы и не забыла о большом количестве наложенного опытной рукой макияжа. В ушах позвякивали сережки из бесценного резного нефрита.

Мадам наклонилась вперед, положила сигару в пепельницу и громко хлопнула в ладоши.

По этому сигналу все девушки как одна поднялись с банкеток и вереницей вышли из комнаты. Одновременно с этим чернокожий пианист заиграл оглушающий регтайм.

Им предстоял разговор, не предназначенный для посторонних ушей.

— Наш великий старец, — негромко заговорила Эмерелд Чанг на гуандунском диалекте, из осторожности не упоминая имен, — прислал гонца с устным посланием. — Она многозначительно кивнула. — Он придает этому такое значение, что не доверился бумаге, даже используя шифр.

Сонни склонил голову.

— Я имею честь быть получателем этого важного сообщения, — смиренно произнес он.

— Да, так тому и быть! — мадам еще больше наклонилась вперед, ее помрачневшие глаза сверкали сквозь завесу пушистых накладных ресниц. — Но слушай хорошенько, следи за моими словами, стань губкой, впитывай. Он сказал, что решение — можно ли тебе доверить сообщение или нет, — зависит от меня!

Сонни дернулся, словно его ударили.

— Старец знает, что мне можно верить! — горько выпалил он. — Сколько же можно меня еще испытывать? На моих устах печать, я подобен раковине…

— Ах, раковину достаточно подогреть, и ее створки широко распахнутся, и мясо готово к тому, чтобы его вынули и съели!

Молодой Фонг почувствовал, как его бросило в жар, а кожу на лице стало пощипывать.

— Во имя всех богов, великих и малых, я всегда…

— Молчать! — голос женщины оборвал его на полуфразе.

Получив выговор, Сонни прикусил язык и склонил голову, ожидая, чтобы мадам сама продолжила разговор.

Какое-то время та сидела молча. Ее ноги теперь стояли прямо, а руки вцепились в подлокотники кресла. Она выглядела царственной. Подобно величественной императрице на троне. Подбородок поднят, глаза пристально смотрят на Сонни, изучая, оценивая, проверяя, решая…

— Тебе известно, с каким уважением ко мне относится многоуважаемый старец, — заговорила госпожа Чанг.

— Разумеется, — Сонни изящно поклонился.

— Тогда ты знаешь и о том, что я верно служила ему больше лет, чем ты прожил на свете.

Он снова поклонился.

— Ваш голос — его голос, — негромко ответил Сонни. — Мне сказали, что вы пользуетесь большим весом в его глазах, чем любой мужчина, будь он самым старшим или самым мудрым.

И это были не пустые слова. То, что оставалось неизвестным для остальных, знали Сонни и еще два-три самых близких к лунтао, самых проверенных и высокопоставленных лейтенанта. Заведение Эмерелд Чанг было лишь прикрытием, доходным, но побочным промыслом.

На самом деле женщина занималась куда более опасным и прибыльным бизнесом. Под ее руководством подпольно ввозили иммигрантов с Дальнего Востока в эту страну. Тот факт, что она успешно занималась этим так долго, оставаясь при этом неизвестной для властей и для тех, кто на нее работал, являлся свидетельством ее силы, отваги и хитрости.

Множество раз она сумела заслужить уважение и доверие лунтао.

А Сонни еще лишь предстояло добиться такого доверия. «Они все еще мне не верят, — с горечью осознал он. — Что еще я могу сделать, чтобы доказать свою преданность?» Он даже представить не мог.

— Стоящая перед нами задача очень важна, — произнесла мадам. — Она требует не только сверхсекретности, но и осторожности. Ошибки быть не должно! Малейший промах и… — ее рука взметнулась и нанесла горизонтальный удар каратэ, — катастрофа!

Она наклонилась вперед — глаза смотрят пронизывающе и блестят, словно гагатовые бусины, длинные серьги раскачиваются.

— Покопайся в себе, — посоветовала она, — и спроси: готов ли ты взять на себя такую ответственность?

Сонни не стал мешкать:

— Я подготовлен и готов, — со спокойной убежденностью ответил он. Его глаза озарились каким-то странным внутренним светом. — Я готов отдать за это свою жизнь!

Женщина холодно улыбнулась.

— Только молодые и глупые так играют своей жизнью! Скажи мне, кто ты? Юнец или глупец?

— Ни тот, ни другой, — парировал Сонни, его голос набирал силу. — Я смельчак.

— Хорошо, — мадам Чанг кивнула и выпрямилась. — Тогда прими мою мудрость: следи за своим языком и будь экономней в словах, чтобы не искушать богов неудач и не жить, сожалея об этом!

Молодой Фонг поклонился.

— Я внимательно слушаю ваш мудрый совет, старшая Сестра, — негромко ответил он.

Она еще раз изучающе посмотрела на него какое-то мгновение, на лицо легла тень раздумья. Потом женщина приняла решение.

— Ты отправишься в Атланту, — заговорила она. — Там ты познакомишься с высокоуважаемым и важным человеком. В его власти дать нам то, что нам жизненно необходимо.

Сонни смотрел на нее во все глаза.

— Кто этот человек?

— Он иммигрант из Китая. Исследователь. Его зовут доктор Во Шен.

23

Наступил сочельник.

Скорее по привычке, чем повинуясь сознательному решению, вся семья собралась в гостиной.

Внешне все было спокойно. Все сверкало. Горели огни на рождественской елке. Попыхивало полено, сжигаемое в Сочельник вечером. Ветки остролиста и пахучей ели украшали камин и лестницу в центральном холле. Омела увивала двери, и в музыкальном центре Бинг Кросби чередовался с Лучано Паваротти. Венеция экстренно позвонила в несколько крупных универмагов, не забыв про «Бергдорф Гудмен», и в результате накануне им доставили целую кучу красиво упакованных экстравагантных подарков.

По всем внешним признакам — счастливое Рождество.

Если не считать…

Если не считать мрачно давящего на всех отсутствия Фредди. Первое Рождество без него, наступившее сразу же после его похорон, превратило их в особенно болезненное событие.

Ничего удивительного в том, что Дороти-Энн выглядела мрачной и молчала, дети вели себя непривычно тихо, а вязальные спицы няни Флорри яростно летали, словно она боялась происков дьявола.

Венеция не находила себе места оттого, что ей приходилось выжидать. После звонка Дерека прошло уже четыре дня, и ей следовало начать обсуждение вопроса о возвращении Дороти-Энн на работу.

Паваротти взял последнюю ноту, и проигрыватель компактных дисков смолк. Венеция встала и собралась поставить что-нибудь другое, когда все они услышали странный звук. Невозможно ошибиться! Снаружи донесся приближающийся стук копыт.

— Санта! — воскликнул Зак.

Издав торжествующий вопль, он рванулся к ближайшему окну, вскарабкался на диван и прижался носом к стеклу. Потом мальчишка обернулся. Его широко раскрытые от удивления глаза сияли.

— Это он! — в экстазе заголосил Зак. — Это Санта! Видите? Он пришел! Пришел!

Дороти-Энн выглядела сбитой с толку, словно она не расслышала как следует. Фред и Лиз обменялись скептическими взглядами. Няня Флорри отложила в сторону вязанье. А Венеция, поднявшаяся на ноги раньше всех, направилась к другому окну, отгородилась от комнаты, прижав обе ладони к стеклу, и стала вглядываться в темноту. Ее дыхание затуманило стекло, но она успела увидеть нечто совершенно удивительное.

— Вот это да! — негромко воскликнула она.

Потом повернулась в комнату и поймала вопросительный взгляд Дороти-Энн.

— Что там такое? — спросила молодая вдова.

Венеция засмеялась.

— Ты мне не поверишь, дорогая, но если мои глаза меня не обманывают, Зак прав. Это на самом деле мистер Санта Клаус.

— Ага, как же! — раздался полный сарказма голос Лиз. — Ну а я тогда пасхальный кролик!

— Что ж, детка, вероятно, так оно и есть, — сказала Венеция. — Лучше выгляни на улицу.

Любопытство взяло верх. Они все встали и подошли к окнам. Даже Дороти-Энн не смогла удержаться.

Никакой ошибки. В свете двух фонарей у подъезда, они явственно увидели, как Санта Клаус выпрыгнул из своего экипажа, вытащил огромный мешок и взвалил его на спину.

Дороти-Энн пребывала в замешательстве. Выходит, у него не сани, а фермерская телега, и не северные олени, а лошади, у которых за уздечку засунуты ветки. Так что, кто бы ни надел этот ватный костюм Санты, это не настоящий Санта Клаус.

Ну и что? Главное — неожиданный сюрприз.

— Венеция! — сказала Дороти-Энн с глубоким отчаянием. — Что же нам с тобой делать?

— Со мной! — Венеция покачала головой. — He-а, малышка. Даже и не пытайся повесить это на меня. — Она снова выглянула наружу. — Как ты думаешь, кто, ради всего святого, это может быть? Точно не Дерек. Он слишком правильный.

— Это Санта, — воскликнул Зак, — вот кто! — Спрыгнув с дивана он стрелой пролетел через комнату и выбежал в главный холл.

Остальные видели в окно, как сверкающий параллелограмм света распростерся от входной двери, осветил крыльцо и пролился по ступенькам. Все засмеялись, когда Санта быстро поправил бороду и придал лицу веселое выражение.

— Ну? — произнесла Венеция. — Не знаю, как вы трое, а я сгораю от нетерпения выяснить, кто же скрывается под этой фальшивой бородой!

С этими словами негритянка прошла через гостиную к входной двери, а Дороти-Энн, Фред и Лиз поплелись за ней следом.

— Хо, хо, хо! — прозвучал нарочито басовитый, густой, жизнерадостный голос. — Счастливого Рождества! Счастливого Нового года!

Венеция подозрительно сощурилась.

Санта Клаус был ростом в шесть футов и два дюйма, не считая каблуков, пушистого парика и свисающей красной шапки. У него был потрясающий загар, глаза цвета лазурита, пронзительные, не мигающие, и крепкое гибкое тело, которое невозможно скрыть ватным красным одеянием и искусственным мехом.

Для любой наблюдательной женщины, а когда дело касалось мужчин Венеция Флуд была самой наблюдательной, этот наряд Санты с толстым животом и веселая несексуальность одновременно создавали впечатление мягкости и уюта, как от плюшевого мишки, и внушали чувство безопасности. Тогда как молодое, гладкое лицо за ватными кудрями бороды в совокупности с потрясающим телом, которое она чувствовала под этим одеянием, превращало его в очень сексуального Санта Клауса.

Санта опустил свой мешок, встал на колено перед Заком и ущипнул его за щеку:

— Хо, хо, хо! А хорошо ли ты себя вел, мальчик, в этом году?

У малыша моментально отнялся язык, и Венеция, стоящая тут же сложив руки на груди, вдруг начала смеяться:

— Вот это да, черт меня побери! — с удивлением протянула она.

Санта пригрозил ей пальцем:

— Нельзя так говорить, когда рядом дети, — сделал он выговор негритянке, делая вид, что хмурится. — Ты очень, очень непослушная девочка! Правда, правда.

На это Венеция расхохоталась еще громче.

Дороти-Энн подергала ее за рукав.

— Кто это? — прошипела она.

— А ты как думаешь? Детка, я повидала много странного на своем веку, но это выходит за все рамки!

Дороти-Энн была изумлена. Шок, горе, депрессия, потеря, тревога, боль, страх — за последнее время все это стало основой ее чувств, ежедневным зерном для мельницы отчаяния. Но приятные сюрпризы? Счастье? Веселье? Радость? В кладовой ее эмоций больше не осталось места для таких фривольных роскошеств.

Санта резко наклонился к ней.

— Хо, хо, хо! — он хитро смотрел на нее. — Скажи-ка мне, малышка, ты была послушной девочкой или проказничала?

Изумленная Дороти-Энн вздрогнула, как ребенок, впервые встретившийся с клоуном из цирка, отпрянула и приготовилась убежать.

Венеция схватила ее за запястье.

— Детка, неужели ты так поступишь? — шепнула она. — Господи, как подумаю, из какой дали он приехал…

— Прямиком с Северного полюса! — весело подмигнув, вмешался Санта Клаус. — Хо, хо, хо!

Он потер руки и подул на них, словно согревая.

— Учитывая, что подмораживает, а миссис Клаус забыла напомнить мне, чтобы я надел рукавицы, может быть, кто-нибудь предложит бедному Святому Нику уютное местечко у огня? И может, принесет ему чего-нибудь выпить?

И именно в этот момент в мозгу у Дороти-Энн что-то звякнуло, и все вдруг встало на свои места. Молодая женщина соединила голос Санта Клауса с его несравненными синими глазами, этими великолепными образчиками отличной бирюзы, если бы только полудрагоценные камни могли передать и живое добродушие и острую, завораживающую нотку насмешки.

Ее ладони взлетели к губам, а на щеках от смущения зарделись два красных пятна. «Господь милосердный, — подумала она, ощущая пробегающий между ними ток, — неужели? Или мой рассудок играет со мной шутки? Нет, это… он!»

— О… Господи! — в крайнем изумлении воскликнула она. — Я не верю! Хант? Хант Уинслоу!

Санта снял свой треугольный колпак с помпоном и склонился в отработанном поклоне.

— К вашим услугам, мадам. Сейчас и во веки веков.

Впервые за многие недели, Дороти-Энн ощутила, как ее состояние духа изменилось.

— Вы, сумасшедший, ненормальный, непредсказуемый кружитель голов…

— Не забудьте еще «псих», — вставил Хант.

— Волшебно ненормальный, маниакально полоумный ящик с сюрпризами! Не могу поверить, что это и в самом деле вы!

— Поверьте. — Он опустил бороду и сверкнул широкой сияющей улыбкой. — Видите? Единственный и неповторимый. Я и только я. — Хант отпустил бороду, и та взлетела на место, повинуясь резинке.

— Но… Я хотела сказать… Как это вам пришло в голову приехать сюда? — выдавила Дороти-Энн. — Как вы вообще меня нашли? И кроме всего прочего, что вы делаете в этом невероятно смешном, абсолютно потрясающем наряде из ваты?

— Ну, я делаю то, что Санта делает каждый год, — ответствовал Уинслоу, засунув большие пальцы за широкий пояс. — Приношу радость в праздник. А на что еще это похоже?

— Вы просто неподражаемы! — нежно сказала она. — Вы об этом знаете?

— Может быть, вы и правы, — радостно согласился Хант Уинслоу, глубоко заглядывая ей в глаза.

Женственная часть Дороти-Энн задрожала под его откровенно восхищенным взглядом и неотразимым, легким мужским обаянием, но острое ощущение вдовства нарушило мгновенное удовольствие. Она стояла, испытывая неловкость, сознавая, как подозрительно и вопросительно на нее смотрят дети, боясь перекрестного допроса, который, как ей было заранее известно, они ей рано или поздно устроят.

Это просто друг, мои дорогие, вот и все… Она будет настаивать на правде. А если они спросят, ради чего сенатор проделал три тысячи миль, преследуя ее по пересеченной местности? Я не могу на это ответить. Он просто милый человек…

Дороти-Энн поморщилась про себя, почувствовав, какое это слабое объяснение, насколько непростительно фальшиво оно звучит! А ведь это истина.

Или нет?

И все-таки, неизбежное, беспощадное чувство вины ядовитыми зубами уже вцепилось в нее, пируя за ее счет, опустошая душу, пока ее сознание неустанно выговаривало ей и бранило ее. Эти непрестанные крики: «Стыдись! Стыдись!», все громче и громче звучали в ее мозгу…

Минута растянулась, в воздухе повисло напряжение. Наконец, она в отчаянии всплеснула руками:

— Ну, правда, Хант! Все это так… так… неожиданно. — Руки упали. — Вы застали меня совершенно врасплох.

— Я на это и рассчитывал, — улыбнулся мужчина.

— Но сегодня… Рождество!

— Я этого и хотел.

— Да, но… Как насчет вашей жены? Разве вы не собираетесь провести праздники с ней?

Хант тяжело вздохнул и отвернулся, но Дороти-Энн успела заметить, как тень страдания пробежала по его лицу. Он утомленно стянул шапку, парик, бороду, обнажая выбеленные солнцем волосы.

— У Глории собственные планы на праздники, — пояснил он напряженным, натянутым голосом. — Совершенно ясно, что я в них не включен.

— О Господи. — Дороти-Энн выругала себя. Как я могу быть такой бесчувственной? И как я могла не догадаться? Он бы не оказался здесь на Рождество, если бы ему было куда пойти. — Простите меня, — извинилась она с несчастным видом. Ее пальцы сжимались и разжимались, словно насекомые, исполняющие странный брачный танец. — Если бы я только знала…

— Откуда вам было знать? — Хант грустно улыбнулся ей.

— Но ведь у вас же должны быть какие-нибудь родственники? — ее голос дрогнул.

— Родственники? Ну, у меня есть мать.

— И что? Разве вы отдалились от нее?

— От матери? — Уинслоу рассмеялся. — Из этого следует, что вы с ней никогда не встречались!

— Ах так? И что это значит?

— Тогда бы вы знали, что Алтея Уинслоу не дозволяет отдалиться от нее. Пустяковые ссоры, спокойная вражда, светский терроризм, нож в спину, все разновидности кровопролития, да. Но отдалиться? Никогда. Мама, — добавил он с сарказмом, — твердо верит в то, что со всеми надо оставаться в приличных отношениях. Со всеми — друзьями и недругами. Таким образом, она может приглядывать за врагами.

— Такими, как например… ваша жена? — с раздражением догадалась Дороти-Энн.

— В особенности, моя жена. Верите вы в это или нет, но они регулярно встречаются за ленчем. Хотя Глории это и не нравится.

— Тогда почему она просто не скажет нет?

— Матери? — Уинслоу расхохотался. — Даже Глория на это не отважится! Дело в том, что на это не осмелится никто.

— Но ведь она леди.

— Фельдмаршал действующей армии, вы хотите сказать.

По его лицу пробежала тень. Дороти-Энн решила бы, если бы речь шла о ком-нибудь другом, что это отражение тяжелого бремени, но его тут же сменили восхищение и уважение. Алтея, очевидно, это заслужила, и Дороти-Энн предположила, что Хант такими чувствами запросто не разбрасывается.

— Так что насчет вашей матери? — спокойно поинтересовалась Дороти-Энн, возвращаясь к прерванному разговору. — Миссис Уинслоу не кажется мне таким человеком, который станет встречать Рождество в одиночестве.

— Алтея? Одна? Господи спаси!

Его смех звучал одновременно и насмешливо и бесконечно снисходительно.

— Она на Барбадосе. У нее там друзья, с которыми мать проводит время от Рождества до Нового года. Это стало своеобразной традицией.

— А вас не пригласили? — Дороти-Энн и представить не могла, что такое возможно.

— Ну разумеется, пригласили. — Хант состроил рожу. — Меня всегда приглашают, если честно. И как всегда, я вежливо ответил, что, к сожалению, не смогу приехать ввиду очень важных обязательств.

Женщина покачала головой.

— Но это не из-за вашей матери, держу пари.

— Нет. — Хант покачал головой. — И не из-за хозяев. Меня пугают Другие.

— Другие? — без всякого выражения повторила Дороти-Энн. — Что еще за Другие?

То, как Хант произнес это слово, воскресило в ее памяти малобюджетные фантастические фильмы пятидесятых годов, где летающие тарелки наводнили планету Земля и выпустили бесчисленное количество пришельцев с куполообразными головами. Они промывали мозги землянам и превращали их в зомби, известных под названием Другие.

— Давайте для начала представим домашнюю вечеринку для восьми «страшно забавных» семейных пар. Сладкоречивый дизайнер модной одежды, например. И ведущая телевизионного ток-шоу. Сенатор… Этот дракон со своей женой-декоратором… Обычный ассортимент костлявых светских львиц с их жирными мужьями… — Хант театрально пожал плечами. — Нет-нет, спасибо. Барбадос не настолько велик, чтобы выдерживать такое количество слишком раздутых эго. — Дороти-Энн не знала, что ответить. — Таким образом, — произнес гость, нарочно стараясь выглядеть несчастным, — маленький Уинслоу остался дома один-одинешенек. И пойти ему было некуда. И только это, — разоблаченный Санта жестом указал на свой костюм, — могло его спасти.

— О, Хант, — от переполнявших ее эмоций голос Дороти-Энн стал хриплым. — Простите меня.

— Не за что, — он просиял улыбкой от уха до уха. — Именно сейчас я могу честно признаться, что и хотел оказаться только здесь.

В воздухе слышался гул от невысказанного напряжения. Дороти-Энн снова осознала, как глубоко заглядывают его сияющие глаза, словно Хант хотел увидеть, что творится в ее душе.

Она вздохнула про себя. «Мне не нужно этих осложнений, — подумала женщина. — Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое».

Нет. Это не совсем так.

Я предпочитаю общество. Хочу, чтобы он остался.

Иисус, Мария и Иосиф! Она так запуталась, что уже и не знает, чего ей хочется на самом деле!

— Я понимаю, что нет ничего хуже незваных гостей, — негромко заметил Хант, — так что вам решать, прогнать меня или оставить. В любом случае с моей стороны не будет никаких обид.

— Пожалуйста, останьтесь! — подал голос Зак.

Дороти-Энн вздрогнула от испуга, когда ее младший сын рванулся вперед, бросился к Ханту и отчаянно вцепился ему в рукав.

— Не уходите! — взмолился малыш, глядя на Ханта огромными, полными мольбы глазами. Потом он повернулся к матери, отчаянно ища ее взгляда. — Мамочка! Пусть Санта останется! Мамочка, пожалуйста!

Дороти-Энн оказалась в ужасном положении. Будь оно все проклято! Теперь она просто не могла не попросить Ханта остаться! Мать обернулась к Лиз и Фреду, ее глаза взывали о помощи.

Старшие дети, как обычно, изображали утомленное безразличие. Фред делал вид, что ему скучно и он ничего не слышит. А Лиз приняла позу измученной, равнодушной, все понимающей старшей сестры.

Здорово. И что теперь? Будь я проклята, если соглашусь, и будь я проклята, если откажу.

Чувствуя, что подруга оказалась в затруднительном положении, Венеция немедленно пришла ей на помощь. Готовая принять на себя вину, она опустилась на корточки перед Заком.

— Солнышко, конечно Санта может остаться, — сердечно сказала она, выдерживая его обвиняющий взгляд. — Ведь это Рождество. И мы не можем сейчас прогнать его, верно?

Мальчик торжественно кивнул.

Венеция с улыбкой взъерошила его густые рыжие волосы.

— И тем более, — конспиративно подмигнув, добавила она, — пока мы не посмотрели, что он нам принес!

В опушенных ресницами глазах Зака вспыхнул свет, потом чуть пригас, когда мальчик вопросительно взглянул на мать:

— Мамочка, можно ему остаться?

Дороти-Энн вздохнула и улыбнулась сыну.

— Конечно, мы будем рады, если Санта останется, милый, — хрипло сказала она. — Это само собой разумеется. Мы приготовим ему самую лучшую комнату для гостей.

Такая безграничная радость озарила личико малыша, что ее хватило бы, чтобы осветить целый город. Вот награда изболевшемуся материнскому сердцу, какова бы ни была цена.

Венеция обняла Зака и улыбнулась.

— Вот видишь? А я что тебе говорила, детка? А?

Она поднялась во весь свой рост и взяла Уинслоу под руку. Молодая женщина вела себя так, словно они с Хантом давние приятели, а Дороти-Энн лишь принимает посильное участие в их маленьком спектакле.

— Пошли, Санта, — со смешком произнесла она. — Пойдем поищем, чего бы выпить… А потом я найду кого-нибудь, кто присмотрит за вашими… гм… оленями? Ведь это олени, так?

— В этом нет необходимости, — весело ответил Хант. — Один из эльфов уже отвел их в конюшню, пока мы с вами разговаривали.

Что?

Дороти-Энн, прищурившись, смотрела на гостя.

Какая гнусность! Самая низкопробная шутка! Значит, он заранее рассчитывал остаться, этот дьявол!

Она не знала, сердиться ей или радоваться. Возможно, по полной мере того и другого.

Это случилось позднее.

Неярко горел огонь. Там и сям, всюду валялись обрывки оберточной бумаги от подарков.

Зак, боровшийся со сном, в шапке Санта Клауса, падающей ему на лицо, был безоговорочно счастлив.

Как и все остальные.

В эти последние несколько часов реальность отступила, все недавние трагедии поутихли. Они распевали рождественские гимны, пили эг-ног[17] (для взрослых в него добавили спиртное), а потом дети набросились на подарки.

Фред не мог решить, что ему нравится больше — электрогитара, новый портативный плейер для компакт-дисков, пара пиратских золотых сережек или компакт-диски «Хути», «Блоуфиш» и «Перл Джем».

— Клево. Но как вы достали эти записи? — с удивлением спросил он у Ханта. — Они должны появиться в продаже месяца через три-четыре!

— О, никогда не следует недооценивать Санта Клауса, — последовал расплывчатый ответ.

Зак получил самый большой подарок: видеоигры, модные одежки, которые ненавистны любой матери, горный велосипед, билеты на бейсбол и то, что ему понравилось больше всего — две бейсбольные перчатки, одна с автографом Джо Ди Маджио, а вторая, подписанная Тедом Уильямсом.

Лиз утонула в потоке нарядов от Ральфа Лорена, получив впридачу шлем для путешествий в виртуальной реальности, пару роликовых коньков, антикварный косметический набор из серебра высшей пробы, а от Венеции — цветной сканер последнего поколения.

— Ты не часто сиживала за своим компьютером, — сказала ей негритянка, — надеюсь, что сканер снова поставит тебя на нужные рельсы.

Дороти-Энн не могла в это поверить. При всех прочих условиях, это Рождество обещало стать незабываемым.

Когда зачирикал сотовый телефон Венеции, она сказала:

— Да пусть себе звонит. Зачем портить такой замечательный вечер?

И все-таки подруга решила ответить.

— Это может быть важно, — пояснила она. — Мало кто знает этот номер.

Негритянка раскрыла трубку и включила ее.

— Алло? А, Дерек. Счастливого… — она послушала, одновременно освобождаясь от пиджака. — Что? — одежда полетела на пол. — Ах, черт!

Венеция бросила взгляд через комнату на Дороти-Энн, услышавшую ужас в ее голосе и застывшую позади кресла, ее пальцы впились в обитую спинку.

— Нет, у нас нет кабельного телевидения! — бросила Венеция в трубку. — Погоди. Здесь есть спутниковая тарелка. CNN? Ладно. Я тебе немедленно перезвоню. — Она быстро нажала на кнопку «конец разговора».

— В чем дело? — Дороти-Энн охватило нехорошее предчувствие.

— Неприятности, — коротко ответила Венеция.

С телефоном в руке, не теряя времени, она прошла через комнату, оттуда в главный холл и направилась в кабинет позади него. Схватила пульт дистанционного управления с кофейного столика, направила на телевизор с огромным экраном и включила его. К тому моменту, когда в комнату торопливо вошли Дороти-Энн, Хант, а за ними дети, Венеция уже нашла канал CNN.

Возникло изображение тринитрона, а за ним появилась диктор со словами:

— Это сообщение поступило только что. В Сингапуре органы здравоохранения подтвердили вспышку болезни легионера в роскошном отеле «Хейл»…

— Нет! — услышала Дороти-Энн собственный крик. — Нет, нет, нет, нет, нет!

Она вырвала пульт из руки Венеции и давила на кнопку звука до тех пор, пока голос диктора, достигнув максимума, не начал вибрировать.

— …подробности от нашего корреспондента в Сингапуре Мэй Ли Чен.

Картинка сменилась. На экране показалась красивая азиатка лет двадцати, тонкие черные волосы развевает веселый ветерок, с микрофоном в руке, с нетерпением ожидающая, когда ее выпустят в эфир. У нее за спиной из буйной тропической растительности поднимался роскошный небоскреб из мрамора и стекла с крышей в виде пагоды, которую невозможно было ни с чем спутать, такой же своеобразный силуэт, как здание «АТ@Т» в Нью-Йорке, пирамида «Трансамерики» в Сан-Франциско или оперный театр в Сиднее.

— Меньше, чем через год после открытия, — серьезно заговорила в микрофон молодая девушка, — страшная болезнь поразила один из самых новых и роскошных отелей на тихоокеанском побережье. Это первая за всю историю Сингапура вспышка болезни легионера. Власти сообщили о двух умерших, один из них американец, и о госпитализации еще двадцати двух человек с подтвердившимся диагнозом, и отмечено еще по меньшей мере шестьдесят восемь случаев подозрения на заболевание…

Дороти-Энн была слишком потрясена, чтобы говорить. Медленно, словно пораженная физическим увечьем, она осторожно опустилась в ближайшее кресло и в оцепенении уставилась на экран, слушая с нарастающим ужасом, как по спутниковому телевидению новость распространяется по всему Земному шару.

— Больные среди шестисот постояльцев отеля оказались не единственными пострадавшими. У некоторых из двухсот служащих тоже появились симптомы болезни.

— Милосердный Боже! — прошептала Дороти-Энн. — Ведь это о наших гостях и служащих она говорит! Каким же образом…

Женщина вопросительно взглянула на Венецию, но внимание ее друга было приковано к экрану. Лицо негритянки оставалось спокойным, только умные темные глаза поблескивали расчетливым блеском. Холодный профессионал в ней уже высчитывал, как свести к минимуму то, что для любого специалиста по связям с общественностью стало бы ночным кошмаром.

Репортаж, как-будто режущий по живому, продолжался, камера показывала вход в гостиницу, откуда медики выносили на носилках больных, пока здоровые, нагруженные чемоданами, толпились вокруг поджидающих автобусов и такси.

— Из отеля эвакуируют гостей, пока оставшиеся здоровыми служащие пытаются обнаружить источник бактерии легионера. А пока, это некогда гордое здание, — камера дает обзор, — из ряда наиболее изысканных архитектурных сооружений в мире, стало символом одной из самых удивительных тайн двадцатого столетия. Репортаж из Сингапура. С вами была Мэй Ли Чен.

— Черт, черт, черт! — взорвалась Дороти-Энн. Она кнопкой выключила телевизор, потом снова откинулась в кресле и задумалась. Во внезапно наступившей тишине слегка потрескивал телевизор, словно перегретый мотор автомобиля.

Или бомба, готовая взорваться.

Память-стервятница насмешливо хлопала крыльями.

Ничего привычного.

Как хорошо — как чертовски хорошо! — помнила Дороти-Энн свой разговор с архитекторами.

Я хочу, чтобы это здание заявляло о себе — кричало о себе! Я хочу, чтобы, увидев его изображение в Каире или Рио, люди сразу бы думали: «Это же отель „Хейл” в Сингапуре!»

А теперь этот разговор всплыл снова, упорно возвращаясь к ней.

Визуальное отображение ее архитектурного шедевра с похожей на пагоду крышей, знак присутствия отелей «Хейл» на тихоокеанском побережье, превратилось в символ — Дороти-Энн закрыла глаза — болезни, страдания и смерти.

— Господи… — медленно выдохнула она. — О Господи…

— Дорогая, — негромко обратилась к ней Венеция, — мне очень жаль. Судя по всему, мне надо лететь в Сингапур. Нанесенный урон требует немедленного вмешательства.

Дороти-Энн кивнула. Она выглядела маленькой, уязвимой, потерпевшей поражение. Словно кресло росло, а она, подобно Алисе, уменьшалась.

Утомленно Дороти-Энн потерла лицо.

— Я просто не понимаю! — с нажимом произнесла она. — Как это случилось? Как могло такое произойти?

Венеция вздохнула.

— Дорогая, именно это власти и пытаются установить.

— Нет. — Дороти-Энн непреклонно покачала головой. — Они не на того напали.

— Но, дорогая, их выводы…

Взгляд Дороти-Энн стал острым как бритва.

— Я гроша ломаного не дам за их выводы! — резко ответила она. — Венеция! Разве ты не понимаешь? Это не может быть простым совпадением! Мои проблемы со здоровьем, допускаю. Но авария самолета Фредди? И еще эти новости в довершение всего? Говорю тебе, это слишком!

— Это верно, — успокоила ее Венеция. — Но ты же знаешь старую поговорку. Иногда беда и вправду не приходит одна. А Бог любит троицу.

Но Дороти-Энн не могла это проглотить.

«Венеция ошибается, — думала она. — Самолет Фредди разбился, я потеряла ребенка, у меня обнаружили рак яичников. Это уже три. Удаление матки — четыре. А теперь с этим уже пять».

Беды впятером не приходят.

И есть что-то еще во всем этом — она пока не может назвать точно, что именно… Может быть, выбор времени подсказывает, что здесь не так.

Есть какое-то ощущение.

Венеция присела на ручку кресла Дороти-Энн.

— Послушай, дорогая, — негромко начала она, — я понимаю, каким это стало ударом. Особенно, если учесть все то, что тебе пришлось…

— Вот оно! Слишком много трагедий! С каких это пор молния ударяет так часто в одно и то же дерево?

По опыту Венеция научилась доверять интуиции Дороти-Энн, вне зависимости от того, насколько странными или надуманными кажутся на первый взгляд ее выводы.

— А что если ты права? — спросила она вполголоса. — Если это не случайность, а чьи-то намеренные действия? Зачем кому-то понадобилось…

— Зачем? — Дороти-Энн всплеснула руками. — Кто знает, почему? По той же причине кто-то пустил ядовитый газ в токийском метро. Или устанавливает бомбы на улицах Парижа. Или устраивает заварушки с перестрелкой в Калифорнии. Или поджигает бездомных в Нью-Йорке.

— Чтобы навести ужас, — прошептала Венеция. — Чтобы сеять панику и страх.

— Совершенно верно.

Венеция почесала нос, словно желая прочистить его.

— Так что же нам делать?

— Нам остается только одно, — ответила Дороти-Энн. — Мы должны все выяснить… И надеяться, что успеем вовремя. Пока не погибли еще люди. Прежде, чем… — Ее голос сорвался.

— Прежде чем что?

Дороти-Энн не стала смягчать слова:

— Прежде, чем мы погибнем, — мрачно сказала она.

24

— Муж мертв, — объявил достопочтенная Лошадь. Он оглядел собравшихся за столом. Все сидели спокойно, потягивая чай.

— Трагедия, — бормотнул достопочтенный Бык. Его маленькие темные глазки затуманились. Он поставил чашку тонкого фарфора. — Будда не приглядывал за ним. Но несчастье одного может стать благословением для многих.

Шестеро старцев сидели в центральной комнате заброшенного дома неподалеку от Ханоя, расположенного там, где сорок лет назад существовала самая горделивая плантация французского Индокитая. Снаружи их вооруженные телохранители патрулировали двухъярусную веранду, со всех сторон окружающую это разрушающееся, некогда элегантное здание.

В середине дня тропическая жара казалась просто давящей. Но не это удерживало охранников на тенистой веранде. Их к тому вынуждала оставленная без присмотра природа.

Сад, окружающий особняк, с его пальмами, миндальными деревьями, пассифлорой и гибискусом, давно заполонили джунгли, и он стал совершенно непроходимым. Кошмарный подлесок высотой в пять футов и ползучие растения задавили некогда ухоженную землю, цепляясь за руины бывших построек и создавая практически непроницаемую стену ливневого леса.

Чтобы добраться сюда, автомобилям пришлось проехать по зеленому туннелю, бывшему когда-то подъездной аллеей, сохранившейся только потому, что в этом месте дорога была вымощена камнем, непристойно напоминая о богатых докучливых колонизаторах.

Старый лунтао из Гонконга говорил:

— Теперь, когда боги сочли уместным забрать мужа, жена пребывает в печали. Она уязвима. Пришло время нанести удар.

— Хвала богам, великим и малым! — воскликнул достопочтенный Дракон. — Мы достаточно долго ждали!

— И у нас много товара на продажу, — пробормотал лаосский генерал. — Для наших высокогорных посадок выдался удивительно благоприятный год. Никогда еще урожай опиума не был таким обильным.

— И мои земли получили такое же благословение, — добавил достопочтенная Лошадь. — Это самый урожайный год после года Зайца.

— Да, и нашим лабораториям остается только обработать такое количество сырья, — вздохнул достопочтенный Петух. — Наши рабочие трудятся по сменам от зари до зари.

Старый лунтао погладил свою клочковатую бородку.

— Действительно, боги удачи очень помогли нам… несмотря на то давление, которое оказывают на наши правительства эти мертвенно-бледные жабы.

— И все только потому, что у наших властей бездонные карманы и руки смазаны благовонным салом! — пожаловался достопочтенный Дракон. — Ай-ах! Ну и прожорливы же эти воры! Каждый год они плодятся словно мыши и вымогают все больше и больше.

— Мы платим слишком маленькую цену, — спокойно вымолвил старый лунтао с небрежным жестом. — Чем меньше товара конфискуется или уничтожается, тем больше наши прибыли.

— Возможно, — фыркнул вечно озабоченный достопочтенный Петух. — Тем не менее, такой большой урожай требует того, чтобы его осторожнее распределяли. Слишком большие поставки могут сбить цену, снизить наши доходы и уменьшить нашу власть, как море поглощает землю.

Достопочтенный Бык с привередливым видом отпил глоток чая.

— Тысяча извинений, — вежливо сказал он, — но я должен не согласиться с вами.

Глаза достопочтенного Петуха сверкнули, но он подавил гнев и церемонно поклонился.

— Будьте так добры, позвольте мне объяснить, — продолжал достопочтенный Бык. — Недавно во вкусах варваров произошла перемена к лучшему.

— Да? — все еще раздосадованный тем, что его предложение отклонили, достопочтенный Петух тем не менее сумел проявить деланый вежливый интерес. — Как так, многоуважаемый Старец?

— Два десятилетия мы наблюдали за тем, как кокаин с латиноамериканских плантаций соблазнял наших клиентов, тогда как спрос на наш опиум постоянно падал.

— Достопочтенный Бык говорит правду, — вступил в разговор достопочтенный Дракон. — Только подняв цену, мы смогли процветать, тогда как эти не знающие матери колумбийские тупые собаки собрали горы золота, сидя на месте да лениво почесывая задницу!

Старый лунтао кивнул.

— И все-таки теперь колесо фортуны снова повернуло в нашу сторону. Спрос на кокаин заметно упал, тогда как наш опиум опять завоевал популярность. На опиум-сырец, которым богам было угодно наградить нас, очень большой спрос. Следовательно, нам нет нужды беспокоиться о регулировании рынка.

— Возможно, беспокоиться о рынке и нечего, — пробурчал достопочтенный Дракон, — но перевозка больших количеств требует дополнительных денег. Это очень серьезная проблема. Филиалы моей банковской системы есть везде в цивилизованной части Азии, и они пользуются большим уважением. Но вот Запад! Ай-ax! Там банковская система это просто минное поле! Десять тысяч законов, такой контроль, что смутит любых богов, и правительство вмешивается на каждом повороте! И вы полагаете, что они станут приветствовать огромные сделки, а?

— А разве это не так? — спросил достопочтенный Петух.

— Нет, не так!

Достопочтенный Дракон отвернулся, громко харкнул и сплюнул на пол, желая освободиться от злого духа.

— Эти проклятые банкиры расшаркиваются перед властями, ведут себя как девственницы в портовом борделе! Представьте, быть такими разборчивыми! Я просто удивляюсь, как они вообще получают какую-нибудь прибыль!

Достопочтенному Петуху оставалось только в изумлении качать головой. Чаще всего сумасбродство этих дьяволов-варваров оставалось недоступным его пониманию.

Достопочтенный Дракон подвел итог сложившейся ситуации:

— Может быть, теперь вы поймете, почему мы так срочно нуждаемся в отелях этой женщины, — сказал он. — Как иначе мы сможем отмыть, перевести и сделать законными те огромные суммы, что принесет нам благословенный небом урожай?

— Достопочтенный Дракон прав, — мудро кивнул старый лунтао, потом перевел взгляд на министра из Пекина. — Достопочтенная Змея!

— Да, многоуважаемый Старец?

— Все ли сделано?

— Да. Мои источники установили контакт с некоторыми людьми в бывшем Советском Союзе. Произведения искусства, гранатометы, уран, ядерные боеголовки, — он хихикнул, — эти нечестивые, обезьяноподобные куски навоза продадут все с такой же легкостью, что и собачье дерьмо — даже собственную мать в бордель, если цена подойдет!

— Следовательно, я полагаю, что вы дали хорошую цену за то, что нам нужно?

— Я заплатил за нечто в высшей мере полезное. Крошечную пробирку с потрясающей субстанцией.

— Неужели? — старик наклонился вперед. — Расскажите нам.

Достопочтенная Змея улыбнулся тонкими губами.

— Низшая бактерия.

— Ах! — Достопочтенный Бык сцепил свои похожие на корни пальцы и постучал по губам. Покачал головой и сказал:

— Я надеюсь, она не сможет вывести на наш след?

— Ни на наш, ни на чей-либо еще! — отрезал достопочтенная Змея. — Она только запутает экспертов и заставит их ловить собственный хвост!

— Каким образом?

— Достоинство этого средства в его простоте. Этими бактериями не пользуются в качестве оружия, но их очень боятся в быту. Эти микроорганизмы были выведены в центре контроля за болезнями волосяного покрова, где экземпляры хранятся для исследовательских и научных целей.

Достопочтенный Бык удовлетворенно кивнул.

— Боги свидетели, вы отлично поработали, достопочтенная Змея. Эту бактерию выпустили в соответствии с планом?

— Нашему плану покровительствовали боги удачи, — ответил достопочтенная Змея. — Он был абсолютно успешен.

Вокруг стола раздались слова поздравления, закивали головы.

Старик лунтао снова удовлетворенно кивнул.

— Хорошо. Теперь, когда женщина узнала нашу силу, нам следует сделать ей предложение, которое она не осмелится отклонить.

— А если она откажется? — спросил достопочтенный Петух. — Что тогда?

Достопочтенный. Бык сощурился.

— Как женщина сможет? Она увязла в долгах, и к двадцать первому августа должна уплатить семьсот пятьдесят миллионов. И еще раньше к майским идам ей надо уплатить пятьдесят миллионов. Этот платеж ей уже переносили. Совершенно ясно, что ее загнали в угол.

— Верно, но разве загнанная в угол тигрица не опаснее той, что на свободе?

— При обычных обстоятельствах это так. Иногда. С нашим проникновением в «Пан Пэсифик Коммонвелф Бэнк», разве мы не получили восемь процентов голосов в «АмериБэнке»?

Достопочтенный Петух кивнул.

— А разве «Пан Пэсифик» не купил закладные этой женщины?

Достопочтенный Петух снова кивнул.

— Значит, она у нас в руках. Отели — это ее залоговая гарантия, мы держим бумаги, наступает май, мы поворачиваем кран, перекрываем поток наличных, а в августе предъявляем закладные и попадаем на небеса одним махом!

Повисла благоговейная тишина.

Достопочтенный Бык чуть улыбнулся.

— Я верю, что по западным меркам, эта женщина считается самым прекрасным цветком, хотя всем известно, насколько глупы варвары в этом вопросе. Но подождем и увидим. Она скоро узнает, что такому нежному бутону место в цветнике, а не на поле битвы вместе с мужчинами!

Достопочтенный Петух поклонился.

— Примите тысячу извинений за то, что оскорбил вопросом вашу великую мудрость.

Лунтао кивнул. Потом повернулся к бирманцу.

— Достопочтенная Лошадь, вы проявили величайшую мудрость, выбрав это место для нашей встречи. Будучи нашим хозяином, вы проследите за тем, чтобы были приняты все необходимые меры предосторожности?

— Не сомневайтесь, прославленный старец. Мой телохранитель — человек множества талантов. Взрывчатка уже на месте. Как только мы уедем, это место превратится в воспоминания.

— Это честь для меня иметь такого одаренного брата.

Старик отодвинул кресло и медленно поднялся. Остальные последовали его примеру.

— Нам следует уехать отсюда с обычными интервалами, — произнес достопочтенный Бык и низко поклонился.

Остальные поклонились еще ниже, чтобы продемонстрировать свое уважение.

— Да пребудут с каждым из вас боги удачи, — произнес старейший.

— Живите десять тысяч лет.

— Дой йей, — поблагодарил лунтао.

Встреча закончилась.

25

Старая песня, да на новый лад.

— Джимми, Джимми, — голос Джоэла дребезжал в трубке. — Ты меня убиваешь своими проигрышами. Тебе это известно?

Некоторые вещи никогда не меняются.

— Ага. — Джимми Вилински с трудом мог стоять спокойно. Он подпрыгивал на месте, трубка телефона-автомата зажата между ухом и плечом. — Знаю. Твое долбаное сердце обливается из-за меня кровью.

— Позволь мне задать тебе один вопрос, — Джоэл говорил, как старший брат.

Джимми хотелось сказать ему: «Эй, Джоэл! Кончай трепаться. Не возражаешь? Можно подумать, тебя и вправду это колышет… Когда это букмекеры перестанут надеяться на то, что их клиенты не выиграют и не обдерут их как липку?»

Точно. Вот это был бы денек.

— Сколько времени прошло, как заплатили твои долги? — между тем продолжал Джоэл. — Шесть дней? Семь?

«Черт! — подумал Джимми, переминаясь с ноги на ногу. — Можно подумать, мне нужны эти проповеди!»

— Что-то вроде этого, — отозвался он задиристо. — А что?

Вилински так и стоял, привалившись спиной к стене, его черные бегающие глазки, похожие на изюмины, перемещались с предмета на предмет, ведя наблюдение за суетой и давкой.

Порт Оторити.

Как всегда на автобусной станции кишел народ, сегодня даже больше, чем обычно, потому что холод загнал сюда людей с улицы.

Порт Оторити.

Хорошее место для охоты. Сводники легко найдут нового клиента, да и прочие нищие и трахальщики в накладе не останутся. Личности с голодными глазами, по которым тюрьма плачет, стремятся к наживе. Нервничающие отбросы общества надеются на удачу. Карманные воришки обрабатывают толпу, у которой есть наличные. Местные пассажиры слишком бедны, чтобы позволить себе купить машину или билеты на самолет, завести кредитную карточку или чековую книжку. Вынужденные обратиться для переезда в компанию «Грейхаунд и Трейлвейз», они проходят сквозь строй кружащих вокруг них акул. И то там, то сям Джимми видел пары людей в форме пешего патруля, действующих так, словно они поддерживают закон и порядок, хотя на самом деле им на все наплевать.

В точности как Джоэлу… А тот снова завелся:

— Эй, Джимми! Ты меня слушаешь?

— He-а. Я тут полетал немного. Ну, ты знаешь. Одно из таких астральных путешествий.

— А?

— Разумеется, я слушаю! Господи! Ты собираешься ставить мои шесть штук на «Дельфинов» или как?

— Твои шесть штук? — прошипел Джоэл. Его голос звучал так, словно он подавился собственной сигарой. — Ты хоть знаешь, сколько ты уже вбухал начиная с прошлой недели?

— Ага, конечно.

— Двадцать семь долбаных тысяч, вот сколько!

— Джоэл? С каких это пор ты трясешься над кучкой куриного дерьма, а?

Джимми играл с ним. Как надо прихватил Джоэла за яйца.

Разумеется, он как следует проигрался. Здорово пролетел.

— Что-то я никак не пойму, — заговорил Джоэл. — Ты называешь двадцать семь тысяч куриным дерьмом? Что с тобой случилось, Вилински? В лотерею выиграл?

— Какая к черту лотерея, я нашел работенку.

— Точно?

— Ага. — Глаза Джимми по-прежнему не отрывались от толпы. Он заметил двух охотников за сумочками, выбирающих себе жертву. — И хорошо платят, к тому же.

— Не расскажешь мне, в чем состоит эта… работа?

— Мне бы очень хотелось, Джоэл. Честное слово, приятель. Но видишь ли, это конфиденциально.

В ответ раздалось хихиканье.

— Ага, давай, — обиделся Джимми. — Смейся до упаду. Мне-то плевать. Они бы не дали мне прозвище «Нокаут» за просто так!

Джоэл загоготал.

— Тебя так называют! Вы только посмотрите. Одна неделя и пшик! Умылся! Ты и крошка Родригес. За вас никто и гроша ломаного не даст.

— Эй, Джоэл! — пора поставить его на место.

— Что? — Джоэл просто напрашивается, идет, не разбирая дороги.

— Засунь это себе в задницу. Шесть кусков на «Дельфинов»! — Джимми оставил за собой последнее слово и повесил трубку.

Проклятье, до чего же ему хотелось рассказать Джоэлу, как он собирается взлететь! Это бы его точно впечатлило. Особенно после этой его шуточки, что на него и ставить никто не станет. Как было бы здорово, если бы он прикусил язык. Ублюдок.

Но проблема-то вся и состояла в том, что Джимми действительно следовало держать рот на замке. Только пасть раскроешь, уж точно профукаешь хорошее дельце.

«Да хрен с ним, с Джоэлом! — проворчал он про себя. — Хрен с ним и его бизнесом! Да если на то пошло, хрен с ними со всеми!»

Почувствовав себя немного лучше, Джимми решил, что тоже может позволить себе погулять. Может быть, заглянуть на пип-шоу или посмотреть порнофильм.

Да что там. Лучше ничего не придумать. Вилински пересек автобусную станцию и вышел на Восьмую авеню.

Ух ты!

Он и забыл уже, когда так здорово морозило. Ветер с такой силой дул с севера, что он как-будто пробирался сквозь ледяную стену. Почти мгновенно сопли замерзли у него в носу.

Но Джимми Вилински не из тех, кого можно сбить с пути. Понадобится кое-что покрепче, чем пронизывающий ветер, чтобы заставить его притормозить.

Обмотав шарфом нижнюю половину лица, он бросился навстречу ветру и пошел в верхнюю часть города пешком. И несмотря на холод, ему удалось придать своей походке эдакую важность и самоуверенность, что означало — эти улицы принадлежат ему.

А так, если честно, и было на самом деле.

Разве не он родился и вырос всего несколькими кварталами севернее, на Девятой авеню? И разве Адова кухня не оставалась его родным, милым домом?

Черт побери, так и есть!

Послушать Джимми, так «Никогда Не Засыпающий Город» принадлежал ему, днем и ночью, в дождь или при солнце. «Единственное место, где стоит жить и умереть», — так любил говорить Джимми.

Он и представить не мог, насколько пророческими были его слова…

Смерть следовала по пятам за Джимми Вилински.

Кармин, плотно укутавшись, шел по противоположному тротуару, пересекая шумные, заполненные машинами улицы.

Несмотря на погоду, на Восьмой авеню как обычно вовсю работали пип-шоу и кинотеатры, демонстрировавшие порнофильмы. Проститутки в мини-юбках торчали в дверных проемах, сводники потрясали фотографиями и притоптывали на месте, пытаясь спастись от холода и при этом без всякого воодушевления старались заманить клиентов в свои заведения. А там, где из зданий вырывались струи теплого воздуха, расположились бездомные, эти жалкие человеческие отбросы, ведущие ежеминутную битву за выживание.

Кармин, надвинувший низко на глаза кепку и предусмотрительно замотавший шарфом шею, рот и нос, брезгливо поморщился. Он, как всегда, предавался размышлениям, куда катится этот город.

Куда ни глянешь, повсюду увидишь отбросы человечества. И с каждым годом общество выбрасывает все больше.

«Плодятся, как кролики, — подумал Кармин, содрогаясь. — Да помогут нам небеса. Кто-то должен сделать им одолжение и избавить их от нищеты».

На другой стороне улицы Джимми Вилински остановился перед вывеской, светившейся неоновыми буквами и предлагавшей: ЖИВОЕ ШОУ! БУРЛЕСК! ДЕВОЧКИ! ДЕВОЧКИ! ДЕВОЧКИ!

Кармин замедлил шаг, наблюдая за Джимми, который, наплевав на холод, рассматривал фотографии, а потом снова двинулся дальше. Он явно не подозревал, что часы его пребывания на земле истекают.

Но Кармин и не спешил.

«Не торопись, — наемный убийца перешел улицу. — Мне не горит. В отличие от тебя, Джимми, у меня полно времени. Целая жизнь».

Джимми выбрал место. Кинотеатр порнофильмов, и не потому, что ему хотелось спрятаться от холода, и не потому, что демонстрируемый фильм «Поллюции» ему до смерти хотелось посмотреть. Все решил вопрос экономии.

У Джимми были свои приоритеты. С его точки зрения, зачем стоять, выпрямившись, в ящике, опускать монетки в механизм, поднимающий шторки на окне, и все ради чего? Просто, чтобы посмотреть, как какая-нибудь окаменевшая телка станет крутить своими причиндалами? Или отдать свои кровные наличные за то, чтобы взглянуть на «живое» действие на сцене, которое будет очевидной фальшивкой? Или, что еще хуже, отдать немыслимые деньги за разбавленную водой выпивку, только чтобы посмотреть на потаскуху, ползающую по хромированной палке как обезьяна?

Действительно, зачем?

В кино, по крайней мере, ты отдаешь деньги за дело. Иногда даже выпадает случай увидеть, как в заведении проливают настоящую сперму, а если повезет, то и самому удастся себя порадовать.

Заманчивая перспектива.

Вилински заплатил при входе в окошечко кассы, поздоровался с парнем, которому на это было наплевать, и прошел через турникет.

Маленький кинотеатрик был темен и почти пуст, а на экране две молодые, хорошо сложенные женщины занимались делом, облизывая друг другу груди и выпуклые лохматки.

Джимми уселся в заднем ряду, расстегнул пальто и устроился так, чтобы наслаждаться жизнью.

«Вот так-то лучше!» — подумал он, ощущая, как эрекция поднимает его член.

Он расстегнул молнию на брюках, достал пенис и начал мастурбировать. Девушки на экране продолжали действовать. «Посмотрите на это. Мы не скрываем ничего.

Чувствуя, что вот-вот кончит, Джимми подумал, что ему лучше на время остановиться. Не хочу я отстреляться слишком быстро. Черт возьми, нет уж. Пусть это продолжается…

Происходящее на экране настолько захватило его, что он даже не заметил, как кто-то сел в кресло позади него.

Теперь одна из девиц улеглась на спину и раздвинула ноги, так чтобы подружке удобнее было ласкать ее языком, а камера могла как следует все снять на близком расстоянии. И запричитала, когда ее партнерша наклонилась, просунув язык между ее бедер:

— О, да. О-ох, детка. Вот так. Ласкай меня… Ласкай меня хорошенько…

За спиной Джимми Кармин быстро перекрестился и пробормотал:

— Прости меня, Отец небесный, за то что я совершаю грех, входя в это логово разврата…

Кармин знал все о западне, которую таит в себе порнография, и о дьяволе, который стоит за всем этим.

Если бы люди помнили, что Господь создал секс для продолжения рода, а не для отдыха, насколько лучше мы бы все стали. А вместо этого, мы позволили миру превратиться в один большой Содом. Стоит ли удивляться, что болезни, аборты и регулирование рождаемости стали эпидемией?

А что до самоудовлетворения, то разве мастурбация — это не своего рода ограничение рождаемости?

«Убиение нерожденных, вот что это такое, — мрачно подумал Кармин, полез в карман и достал струну от рояля, прикрепленную к двум деревянным ручкам. — Только за одно это Джимми Вилински заслуживает смерти».

Кармин действовал быстро словно молния.

Джимми все еще мастурбировал, а гаррота уже обвилась вокруг его шеи. Убийца отработанным движением кисти повернул деревянные ручки, удушая жертву.

Какого черта?

Джимми понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что происходит, но было уже слишком поздно. Петля уже впилась ему в шею, лишая мозг доступа кислорода.

Широко открывая рот, Вилински хватал воздух, пальцы отчаянно рванулись к горлу. Но все напрасно. Сила его сопротивления не имела значения, он не мог ни ослабить смертельную петлю, ни позвать на помощь.

Из его выпученных глаз потекли слезы. А Джимми все слабел и слабел, ему казалось, что голова сейчас лопнет, становясь все больше и больше, как-будто кто-то накачивал ее воздухом.

И в ту секунду, когда он решил, что его череп сейчас взорвется, наступило приятное состояние легкости, а эрекция стала сильнее, чем когда-либо в жизни.

Но самым странным была внезапно наступившая эйфория. Недостаток кислорода привел к одурелой вялости, и границы между фантазией и реальностью стерлись.

Девушка на экране перестала быть порождением киноаппарата. Для Джимми она стала его единственной живой секс-богиней. Ее раздвинутые бедра придвинулись к лицу Вилински, и он чувствовал, как влажная темнота ее лобка трется о его рот, слышал, как она вскрикивает, и ее голос эхом отдается в его голове:

— Я кончаю! О, Господи! Джимми! Джимми!..

И Джимми понял, что не может дышать из-за того, что ее ноги слишком крепко обвились вокруг его головы. Потом он ощутил ее соки, нежный мед и миро, и ему стало наплевать на дыхание. Громкий, нарастающий шум становился все сильнее и оглушал его, и Джимми чувствовал, какая буря бушует у него в гениталиях.

Джимми был не в силах сдерживаться. Ему показалось, что его яички взорвались, и он беззвучно закричал в изысканной агонии, и тут упала темная вуаль, и мир перестал существовать.

Джимми Вилински умер так же, как и жил. В долгу как в шелку.

26

Два дня спустя. Десять тридцать утра.

Ведомый шофером лоснящийся, черный, как бомбардировщик «Стелс», «инфинити Q45», принадлежащий Дороти-Энн, вез ее в тишине роскоши вниз по Соумилл-ривер-парквей к Генри-Гудзон-парквей, а затем влился в общий затор автомобилей перед будками, где взимают плату за проезд.

Задержки в движении обычно не раздражали Дороти-Энн, но сегодня все было иначе. Она понимала, что ее досада является прямым следствием ультиматума, облеченного в вежливую оболочку просьбы, но тем не менее, вне всяких сомнений, ультиматума, который обрушили на нее банкиры накануне после обеда.

Это ничего хорошего не сулило, догадывалась Дороти-Энн, и ей оставалось только гадать, что их беспокоит больше всего. Доконала ли их вспышка болезни легионера? Или последней каплей стала смерть Фредди и отсутствие мужчины-исполнителя рядом с ней? Или они просто решили удостовериться, что миссис Кентвелл все еще здорова духом и телом?

Да не все ли равно. Каковы бы ни были причины, ей только и оставалось, что согласиться на эту встречу.

Потому что она была должна.

Семьсот пятьдесят миллионов долларов. Плюс пятьдесят миллионов процентов, подлежащие выплате в мае.

Все вместе, пыталась себя убедить Дороти-Энн, давало право «АмериБэнку» беспокоиться. В конце концов, у них чертова прорва закладных.

«Да, но ведь залоговой гарантией является компания „Отели Хейл”», — напомнила она самой себе.

По последним оценкам «Форбс» она стоит 8,3 миллиарда долларов.

И это совсем не второсортный товар.

Ренни остановился перед зданием «Уан АмериБэнк Плаза», бездушной башней из стекла и стали недалеко от Уоллстрит. Дороти-Энн смотрела, как шофер вышел из машины, обошел ее и открыл заднюю дверь. Неожиданный порыв ледяного, словно кровь банкира, ветра пронизал Дороти-Энн, и она отпрянула.

«Вот оно, начинается», — подумала молодая женщина, морщась и закутываясь в свою коричневую шерстяную шаль, широкую и длинную, с шоколадной вышивкой и бахромой, элегантное творение Фенди, смягчающую по ее мнению строгость того, что она называла своим «банковским костюмом». Миссис Кентвелл вышла из машины, склонилась перед летящим навстречу ветром и спрятала лицо, взбегая вверх по трем пологим ступеням и попадая в вымощенный гранитом внутренний дворик.

Это было просто архитектурное несчастье — вертикальный туннель, где вокруг абстрактной скульптуры красного цвета завывал и кружился вихрь. Чуть прикрыв веки от поднятого ветром песка, она с трудом преодолела путь до входа в здание и прошла сквозь вращающуюся дверь.

После улицы теплый высокий вестибюль с мраморным полом выглядел особенно приветливым.

Дороти-Энн прямиком направилась к длинной стойке из черного мрамора, напоминающей леденец. Там ей пришлось расписаться и подождать, пока служба безопасности пропустит ее к лифтам.

Лифт мягко остановился, двери разъехались в стороны. Она вошла в приемную и как всегда почувствовала себя введенной в заблуждение.

Пусть холл внизу и лифты были ультрасовременными, но пятьдесят седьмой этаж принадлежал к более раннему периоду со своим степенным традиционным оформлением, которое так нравится преуспевающим банкирам и юристам. Панели красного дерева. Диваны в стиле Честерфилд. Группы вольтеровских кожаных кресел. Никаких сомнений — все выглядит так, чтобы создать вид финансового благополучия.

Но эффект портили низкие потолки и отсутствие окон, привнося раздражающую фальшивую ноту. Чтобы успешно справиться с задачей, в интерьере были просто необходимы высокие потолки, окна, соблюдение пропорций.

Дороти-Энн не пришлось называть себя секретарю в приемной. Молодой клерк в костюме от братьев Брукс уже шел ей навстречу, приветственно протягивая руку.

— Миссис Кентвелл! — любезно поздоровался он.

— Совершенно верно. — Дороти-Энн взглянула на него.

— Меня зовут Майк Меллоу. — Он улыбнулся. — Я один из помощников мистера Придди.

Они обменялись рукопожатием, одинаково твердым и холодным. Не по-дружески, но вежливо.

Дороти-Энн знала этот тип людей. Предприимчивый парень, нетерпеливо ищет место под солнцем. В мире бизнеса полно таких Майков Меллоу.

— Мистер Придди не хотел бы заставлять вас ждать, — сказал молодой человек. — Пройдемте сюда, пожалуйста.

Он повел ее по коридору, отделанному панелями из красного дерева. По обеим стенам расположились мрачные портреты в золоченых рамах. По своим предыдущим посещениям Дороти-Энн знала, что это портреты отцов-основателей различных банковских учреждений, слившихся за последние двести лет в этот огромный конгломерат. Все до одного мужчины на портретах были одеты в темное, от них исходило явное неодобрение, тонкие губы были крепко сжаты.

Как все это не похоже на приветливую, дружелюбную атмосферу ее собственного головного офиса.

Дороти-Энн прошла за Майком Меллоу через еще одну приемную, где множество мужчин дожидалось встречи с Джулианом Придди, потом они миновали офис, где за двумя компьютерными терминалами трудились две секретарши, а третья говорила по телефону, и подошли прямо к двери, за которой расположился Большой Человек.

Меллоу постучал, не дожидаясь ответа, открыл дверь и отошел в сторону, пропуская вперед миссис Кентвелл.

Джулиан Тайлер Придди всегда напоминал ей украшение на капоте классического автомобиля — высокий, худой, с видом патриция, тускло-желтый и красиво упакованный, с худощавым, обтекаемым лицом и зачесанными назад серебряными волосами. Его костюм в полоску был с Севиль-Роу, а консервативный шелковый галстук завязан отличным виндзорским узлом. У него были холодные глаза и раздражающая манера часто мигать.

— Миссис Кентвелл.

Голос звучал громко с бостонским акцентом. Он вырос на Бекон-хилле. Мистер Придди поднялся с вращающегося красного кожаного кресла с высокой спинкой и вышел навстречу, чтобы пожать посетительнице руку.

— Во-первых, примите самые искренние соболезнования и от меня лично, и от всего банка. — Он быстро моргнул. — Ваш муж был прекрасным человеком.

Дороти-Энн кивнула.

— Да, он… — женщина чуть было не перепутала время, но вовремя спохватилась, — это так.

Майк Меллоу суетился где-то на периферии ее внимания. Она обратила внимание на незнакомца, вставшего с тяжелого клубного кресла. Дороти-Энн взглянула на него, потом, вопросительно подняв брови, посмотрела на Джулиана Придди.

Если этот господин и чувствовал себя не в своей тарелке, он этого не показал.

— Миссис Кентвелл, разрешите представить вам сэра Йена Коннери, — произнес он, мягко перейдя на церемонию представления. — Сэр Йен — миссис Кентвелл.

Сэр Йен пожал руку молодой женщине.

— Миссис Кентвелл.

— Сэр Йен.

Дороти-Энн осторожно оглядела его. Ее не предупредили, что на встрече будет присутствовать третье лицо, и то что ее застали врасплох, заставило ее испытать подозрения. Опыт научил ее не доверять сюрпризам. В девяти случаях их десяти они не сулили ничего хорошего.

Поэтому она оглядела сэра Йена дольше и пристальнее, чем это входило в ее привычки.

Сэр Йен Коннери был круглолиц. Слишком упитан, чтобы Дороти-Энн могла хотя бы приблизительно угадать его возраст. Лицо розовое, кожа гладкая как у младенца, большие очки в черной оправе. Волосы седые, начинают редеть. Брови — колючая проволока, черные с сединой. Двубортный черный пиджак из шерсти в тонкую серую полоску, полосатый галстук. Желтый шелковый платок с таким же узором, как и на галстуке, высовывается из нагрудного кармана. Руки маленькие, пухлые, такие же розовые и гладкие, как и физиономия.

— Мистер Придди информировал меня о ваших недавних потерях, — сказал он Дороти-Энн. Голос оказался густым и приятным. — Весьма прискорбно. — Он сурово покачал головой и пробормотал: — Злая воля богов. Плохо. Траур — неподходящее время для ведения дел. Я бы предпочел, чтобы такая необходимость не возникла.

В глазах Дороти-Энн появилось выражение холодной подозрительности.

— И что же это за дела? — резко поинтересовалась она.

— Почему бы нам не присесть? — вмешался мистер Придди, потирая руки. — Майк! — это относилось к суетящемуся вдалеке Меллоу.

— Да, сэр?

— Почему бы вам не помочь миссис Кентвелл снять пальто и не принести нам две чашки кофе и чашку чая?

Кавказец, получивший образование в Йеле, «принеси-подай», рванулся вперед. Он взял пальто Дороти-Энн и унесся прочь.

Придди с видом хлопотливой наседки подвел Дороти-Энн и сэра Йена к клубным креслам, обитым красной кожей, стоящим вокруг серебристого столика в стиле Чиппендейл с резными украшениями. Кожаная обивка вздохнула под их тяжестью. Сэр Йен сменил печаль на нейтральную улыбку и заметил напряженность в посадке Дороти-Энн. Она сидела чуть-чуть слишком прямо, ее глаза смотрели настороженно и ярко блестели, словно у кошки, неожиданно попавшей в луч света.

Откашлявшись, Придди начал:

— Сэр Йен из Гонконга. Он исполнительный директор «Пан Пэсифик Бэнка».

Дороти-Энн молчала.

— Сомневаюсь, что вам это что-то говорит, — добавил сэр Йен, улыбаясь собеседнице и как бы извиняя ее незнание. — Маленький банк, до недавнего времени сугубо частный. Все еще небольшой, на самом деле. Это даже не карман по сравнению вот с этим, — он обвел взглядом просторный угловой офис, имея в виду „АмериБэнк”. — И пока еще не точка на экране финансового радара.

— Сэр Йен скромничает, — Придди обратился к Дороти-Энн. — Нам всем известно, что Азия и тихоокеанское побережье развиваются очень бурно. Сегодня именно там разворачиваются события. Куда ни кинешь взгляд, повсюду двойной рост.

— Да, но мы не скажем миссис Кентвелл ничего такого, чего бы она уже не знала. — Сэр Йен любезно ей улыбнулся. — Компания «Хейл» играла важную роль на Дальнем Востоке в течение какого времени? Почти двадцати лет, так?

Дороти-Энн кивнула, но не заговорила. Она всегда угадывала предварительный сговор, если таковой имелся.

«Меня уже приговорили», — сообразила молодая женщина.

Единственное, чего она не могла понять, так это почему.

«Мне следует быть осторожной, — напомнила Дороти-Энн самой себе. — Против меня двое опытных бойцов. Один постарается меня отвлечь, тогда второй нанесет удар».

Если бы только, во имя всего святого, она знала, что происходит!

«Я клиент „АмериБэнка”! — хотелось ей напомнить Придди. — Предполагается, что вы должны быть на моей стороне!»

Джулиан Придди продолжал:

— Если «Пан Пэсифик» будет расти хотя бы с половиной той скорости, что и остальной регион, то скоро он станет силой, с которой придется считаться.

Сэр Йен хихикнул.

— Не слушайте его, миссис Кентвелл. Мистер Придди обвиняет меня в скромности. Что ж, теперь я могу упрекнуть его в излишней доброте.

Они замолчали, так как вернулся Майк с оловянным подносом и поставил его на столик. Кофе и чай были уже налиты в белые с золотым ободком чашки веджвудского фарфора. Такие же молочник, сахарница и блюдечко с пакетиками «Иквол» стояли рядом.

— Спасибо, Майк. Это пока все, — Придди отпустил клерка, даже не взглянув на него, и передал чашки гостям. — Сахар? — спросил он Дороти-Энн. — Сливки?

Молодая женщина покачала головой.

— Нет, спасибо. Черный кофе меня вполне устроит. — Она вежливо отпила глоток, потом поставила чашку и блюдце на столик.

Кофе, а не ленч. Судя по всему, ленча я уже не заслуживаю.

— Какая неудача, это происшествие в Сингапуре, — небрежно заметил сэр Йен, потягивая чай. Он взглянул на Дороти-Энн поверх чашки. — Это не может не сказаться отрицательно на бизнесе. Я слышал, что на вас посыпалась куча отказов.

Дороти-Энн почувствовала, как по всему телу пробежала ледяная дрожь.

— А почему это вас так волнует, позвольте спросить? — холодно поинтересовалась она.

Но мяч перехватил мистер Придди и разыграл его:

— Сэр Йен, — спокойно объявил он, — имеет непосредственный интерес в компании «Хейл».

— Ах так? — Дороти-Энн пронзила банкира свирепым взглядом. — И что же это за непосредственный интерес?

Не обращая внимания на ее явную враждебность, Придди продолжил спокойным, размеренным тоном:

— Вне всякого сомнения, вам известно, что обычной практикой для страховых компаний является разделение их ответственности. Таким образом, если разразится катастрофа, не все яйца окажутся в одной корзине.

— Но вы же не страховая компания, — непреклонно парировала Дороти-Энн.

— Слава Богу, нет. Но когда речь идет о займах, банк также с удовольствием делит риск. И по той же самой причине. В случае невыполнения обязательств, ни одно из учреждений не получит смертельного удара…

— Ага! Вот оно что! — горячо прервала его Дороти-Энн. Ее голос, резкий и напряженный, прорвался словно нож сквозь лишенное эмоций спокойствие мистера Придди. — Позвольте мне выразиться яснее…

Ее трясло от возмущения, и каждая частички ее тела, гудя от негодования, излучала молчаливый протест.

— Значит, вы предполагаете, что компания «Хейл» представляет собой именно такой риск? Что нам угрожает невыполнение обязательств? Что мы катимся вниз?

— Я ничего подобного не говорил, — вежливо ответил он, не отвечая на ее вопрос. — Я просто говорю о фактах. По вашей просьбе мы уже дважды переносили сроки платежей по вашим займам.

— Это не такая уж необычная практика. И кстати, вынуждена подчеркнуть, она не имеет ничего общего с альтруизмом, — язвительно напомнила ему Дороти-Энн. — Прибыли банка идут с процентов.

— Я не утверждаю обратного, — ответил Придди, изворотливый, словно уж. — Тем не менее, в отличие от компании «Хейл», этот банк является общественной корпорацией. В качестве таковой у нас есть долг, священная обязанность перед нашими вкладчиками…

— Давайте прекратим пустую болтовню, мистер Придди. Просто выкладывайте карты на стол. Я полагаю, вы хотите сказать мне, но все ходите вокруг да около, что вы намерены продать закладные компании «Хейл» этому… этому маленькому банку, который вероятно… — она ядовито передразнила сэра Йена, — «едва лишь точка на экране финансового радара». Ведь ради этого и состоялась наша встреча, не так ли?

— Да, именно это я и собирался обсудить, — Придди кивнул. — За исключением одной, гм, самой важной детали.

Дороти-Энн уставилась на него.

— И что же это такое, позвольте узнать?

Джулиан Придди чувствовал себя крайне неуютно, и это было заметно. Все пошло совсем не так, как он планировал. Учитывая горе Дороти-Энн, банкир рассчитывал на то, что она молча примет новость, и это предположение оказалось серьезным просчетом с его стороны. Он забыл принять во внимание ее боевой дух, который проявил себя раньше, чем Придди предполагал. И теперь то, что представлялось ему легким дельцем, совсем таковым не оказалось.

— Мистер Придди? — Дороти-Энн ждала ответа.

Сэр Йен пришел ему на помощь.

— Миссис Кентвелл, вы деловая женщина, я банкир, и мы должны работать в тесном сотрудничестве. Позвольте мне объяснить… То, что мистер Придди хотел бы сообщить, состоит в том, что его банк больше не является держателем ваших закладных. «Пан Пэсифик» уже выкупил их. Я боюсь, что это свершившийся факт. Дело сделано.

Сделано?..

Дороти-Энн сидела в оцепенении, не веря своим ушам, слишком пораженная, чтобы облечь эмоции в слова. Она во все глаза смотрела на Джулиана Придди, который не осмеливался встретиться с ней взглядом.

Сукин сын!

Кость предательства застряла у нее в горле.

Он меня продал!

У него даже не хватило такта предупредить меня заранее!

— Это в принципе ничего не меняет, — с легкостью продолжал сэр Йен. — Просто вам придется пересылать проценты в Гонконг. Сроки остаются прежними. По закладным надо заплатить к тридцатому июня. Когда подойдет время, мы поговорим о переносе срока платежа…

Но Дороти-Энн не слушала его. У нее кружилась голова как при контузии. Перед ней вставали структурная слабость, постоянно снижающиеся цены, и вот вся тщательно продуманная, взаимосвязанная конструкция ее империи рушится, одно звено за другим, как гигантское домино, рассеянное по всему миру, один элемент, падая, роняет следующий, один за другим, и дальше, дальше…

Смерть… выкидыш… эпидемия…

А теперь предательство. Плюс ко всему прочему…

Смерть… выкидыш… эпидемия… предательство.

Как-будто ей еще мало предыдущих ударов, угодивших точно в цель!

Придди шевельнулся с важным видом в своем кресле, вскинул прилизанную голову и откашлялся. Сначала словесный выпад Дороти-Энн застал его врасплох, но теперь он снова быстро вошел в роль, полностью восстановил свою уверенность в себе. Банкир стал банкиром в одеяниях из власти, авторитета и контроля.

— Миссис Кентвелл, — заговорил он, — уверен, что вы понимаете — это было чисто деловое решение. Вы не должны принимать это на свой счет.

Его голос пробил брешь в ее оцепенении от шока, щелкнул каким-то выключателем в мозгу, и тот снова заработал.

Не принимайте это на свой счет!

Она посмотрела на него, презрение полыхало в глазах.

— Мистер Придди. — Дороти-Энн, чуть качнувшись, поднялась. — Я не могу принимать это иначе. Это в высшей степени личное дело! Но что остается вне моего понимания и что я нахожу недопустимым и абсолютно непростительным, так это тот факт, что мне даже не сообщили! Ведь обычная вежливость…

— Я не сделал этого… — Придди откашлялся и продолжал:

— Банк не сообщил вам, потому что мы не хотели… мешать вашему горю.

— Моему горю! — негромко воскликнула Дороти-Энн. — В качестве оправдания вы осмеливаетесь ссылаться на мое горе? — она смотрела на банкира широко открытыми от изумления глазами. — Боже мой! Ну вы все-таки и фрукт!

Придди кисло улыбнулся, его губы снисходительно изогнулись.

— Такие новости всегда не ко времени, верно?

Она не снизошла до ответа.

— Естественно, мне понятно ваше огорчение. Мне искренне жаль, миссис Кентвелл, но, — он пожал плечами и поднял руки ладонями вверх, — бизнес есть бизнес.

— Да, — сухо согласилась Дороти-Энн, — это так, и к черту этику!

— Все совершенно законно, — негодующе фыркнул Придди.

— Нисколько в этом не сомневаюсь. Как бы там ни было, вы больше не мой банкир, и я потеряла достаточно драгоценного времени. Я надеюсь вы меня простите.

Прижав руки к туловищу, она повернулась к сэру Йену.

— Я свяжусь с вами, как только мой офис получит соответствующие документы. Я хотела бы сказать, что рада знакомству, но…

Мужчины собрались было встать, взявшись руками за подлокотники кресел, но Дороти-Энн остановила их, покачав головой.

— Прошу вас, джентльмены, сидите. Я сама в состоянии найти дорогу.

И с высоко поднятой головой, пользуясь достоинством, как щитом, она твердо прошла по ковру и распахнула дверь. Держась за ручку, женщина на мгновение задержалась и обернулась:

— Счастливого Нового года, — спокойно сказала она.

И ушла прежде, чем они успели ответить.

Ренни завел «инфинити».

— Едем за город, миссис К.?

— Что? Ах, да. — Дороти-Энн покачала головой. — Нет, Ренни. Я передумала. Просто отвези меня домой.

— В городской дом, мэм?

— Совершенно верно.

Большой особняк на Восточной Шестьдесят девятой улице между Пятой авеню и Мэдисон-авеню был самой главной резиденцией Кентвеллов и поэтому всегда стоял наготове, и слуги были на месте.

По дороге Дороти-Энн позвонила из машины в Мидоулэйк-фарм и поговорила с няней Флорри.

— Соберите детей, няня, прошу вас. Кто-нибудь из слуг привезет вас в город.

— Ох! Вы хотите сказать, что каникулы уже закончились? И так быстро?

— Именно это я и хотела сказать, — Дороти-Энн закончила разговор, положила трубку на место и откинулась на спинку, нервно сплетая и расплетая пальцы.

Казалось, что переезд до дома занял целую вечность.

Когда она приехала, то отдала распоряжение, чтобы ее не беспокоили и прямиком направилась в кабинет на третьем этаже, выходивший на зимний сад на заднем дворе. Дороти-Энн вошла, заперла дверь, сбросила туфли, зажгла дрова в камине и сосредоточенно налила себе бренди. Не для того, чтобы выпить. В бокале было едва лишь на донышке. Просто почему-то обнять пальцами бокал казалось ей странно успокаивающим, целью самой по себе. Требовалось чем-то занять руки, чтобы не суетиться.

Она рухнула в удобное кресло у огня и погрузилась в глубокие раздумья.

Это на самом деле ничего не меняет.

Слова сэра Йена снова и снова звучали у нее в голове, словно кошмарная пластинка.

«Черта с два, не меняет! — гневно подумала Дороти-Энн и сердито застонала. — Да за кого они меня принимают? Это все меняет!»

Она уставилась на весело потрескивающие огоньки. Несмотря на жару, молодая женщина все никак не могла согреться и продолжала дрожать. Ей не удавалось отделаться от ледяной дрожи и неприятного предчувствия, охватившего ее.

«Условия остаются теми же… Придет время, и мы поговорим о переносе срока платежа».

Ей отчаянно хотелось в это верить, но какое-то шестое чувство, интуиция, которой она давно научилась доверять, подсказывали ей не расслабляться. «Пан Пэсифик» — неизвестный элемент, никогда раньше она не имела с ним дала. Проклятье, да до сегодняшнего дня она даже не слышала о нем!

Знай своих врагов. Это первое правило в бизнесе.

Дороти-Энн мысленно заметила себе, что надо выяснить все возможное о «Пан Пэсифик». Она напустит на них Дерека Флитвуда. И немедленно.

А пока…

Молодая женщина тяжело вздохнула. А пока в мае надо заплатить пятьдесят миллионов долларов процентов. И самое главное — закладные на семьсот пятьдесят миллионов долларов — необходимо погасить к двадцать первому августа.

Ровно через двести пятьдесят два дня.

А что если на этот раз «Пан Пэсифик» не отложит срок платежа? Что если, несмотря на слабые уверения сэра Йена, они воспользуются своим правом и потребуют целиком эту сумму? Что тогда?

Но Дороти-Энн знала ответ на этот вопрос. Я попаду в полное дерьмо. Компания «Хейл» — ее закладная гарантия. Я все потеряю.

И вдруг в ее глазах вспыхнула стальная решимость.

Нет. Она ничего не потеряет. По той простой причине, что она не может и не станет просто стоять в стороне и ждать, пока это случится! Она не должна так себя вести. Компания «Хейл» это не просто корпорация. Это наследство ее прабабушки.

Благодаря своей решимости и силе, Элизабет-Энн Хейл создала эту компанию, начав со скромного мотеля и закончив мировым гигантом. Ни войне, ни семейным трагедиям, ни внешним врагам она не позволила пробить брешь в своей обороне.

Элизабет-Энн этого не допустила. Она была сильным лидером.

«Я должна быть такой же сильной, — сказала себе Дороти-Энн. — Только сила поможет мне преодолеть этот кризис. Я должна бороться!»

Она расправила плечи.

И я буду бороться, бороться до победы! Никто не отнимет наследство, оставленное ей — и ее детям — прабабушкой! Никто!

Двадцать первое августа…

Двести пятьдесят два дня…

Дороти-Энн вдруг почувствовала, как внутри у нее негромко, но отчетливо что-то затикало, как-будто завели часовой механизм на бомбе.

И так оно и было.

Начался обратный отсчет.