Я и мой оригинал (СИ)

Я медленно села обратно на стул, взяла подняла со стола вилку и продолжила есть, жуя автоматически, словно робот. А внутри меня в этот момент рушились стены.

На самом деле, Риган ошибся. Он недооценил Хасана, потому что тот не только нашел нас, но и явился лично. Но было уже поздно. Я влюбилась. Первый и последний раз в своей жизни. А потом убила того, кто стал мне дороже жизни.

Тот день застыл в моей памяти навсегда. Многие другие такие же ранящие события, случившиеся до него и после него, постепенно теряли свою остроту. Меркли и стирались краски, словно постепенно выцветала старая картинка, покрываясь пылью ушедшего времени, но тот день остался таким же ярким, таким же выпуклым и четким, как если бы я навеки осталась жить именно в нем, в этом единственно живом и живущем в моей памяти дне.

Всё случилось из-за меня, это была моя ошибка… Я должна была сообразить раньше. И уйти прежде, чем произошло непоправимое.

То, что что-то не так, я поняла сразу, вот только идентифицировать это «что-то» не смогла. Мне было дурно, и эта дурнота усиливалась с каждым часом, несмотря на то, что я стойко убеждала себя в полнейшем благополучии, но нет. Самовнушение не работало, как не работали и таблетки от всего, чего только возможно, обнаруженные мною в аптечке и выпитые одна за другой.

— С вами всё хорошо? — поинтересовалась у меня домработница, которая приходила убираться каждый четверг.

— Да, — слабо ответила я, чувствуя, как подгибаются ноги. — Просто что-то голова кружится…

Послышались шаги и уже через несколько минут прохладная мягкая ладонь легла на мой лоб.

— Кажется, у вас жар, — сообщила женщина, чье имя я так и не запомнила. — Вам следует прилечь.

— Нет, нет, — засопротивлялась я, вцепившись в спинку стула чтобы устоять на ногах. — Мне надо собираться, сегодня вечером у нас планы.

— Возможно, стоит их отменить, — предположила женщина и, приобняв меня одной рукой за плечи, повела в сторону спальни. — Вы едва способны говорить.

— Нет, это невозможно, — выдохнула я, чувствуя, как меня неистово утягивает в сон. — Мне нельзя спать…

И это действительно было так. Через два часа я должна была прибыть на вечеринку в честь дня рождения жены конгрессмена и отвлекать её мужа, пока Риган будет разбираться с виновницей торжества. На неё поступил заказ и этот заказ надо было выполнить именно в этот день, а потому мне следовало не валяться в постели, а наводить красоту, чтобы супруг, известный в узких кругах как человек не отягощённые моральными принципами и обладающий весьма специфическими «спальными» предпочтениями, подливая шампанское в бокал не видел ничего, кроме моего декольте.

Но то ли вся та горсть таблеток, что я приняла не помогла, то ли я подцепила что-то действительно мощное, что смогло свалить даже суккуба, но едва ощутив под собой мягкость подушек и шелковистость простынь, я тут же отключилась.

Мне снился кошмар. Мне часто снились кошмары. Как правило, сюжет был одним и тем же, но этот кошмар отличался от привычных. Не было привычной тьмы, пустоты и одиночества, не было чужих рук на моей шее и моего прерывающегося дыхания. Был лишь наш дом, которым я уже привыкла называть «нашим», моя спальня, которую я сперва разрушила в приступе гнева, а после создала заново, так, как хотела сама в процессе подбора мебели размышляя о том, что у меня никогда не было дома. Не было места, которое я могла бы назвать своим домом. Чего-то, что было только моим — моим убежищем, моей крепостью, моим маленьким миром. И при этом, я всегда этого хотела. Раньше, я думала, что таким, как я, побродяжкам, дом ни к чему. А зачем? Дом нужен тогда, когда есть кого в нем поселить — мужа, детей, собаку. А у меня никого не было, меня никто никогда не ждал. И более того, я прекрасно понимала, что никогда и не будет. Даже если я куплю самое шикарное здание оно не будет домом, а лишь помещением, моим собственным склепом — холодным, пустым и безжизненным.

А потом все изменилось. Я стала кем-то другим, кем-то больше, чем прежде, потому в моей жизни появились «мы». Это было не просто «ты» и «я», потому что «ты» и «я» — это всегда временно, всегда олицетворение определенного периода, который рано или поздно заканчивается. Нет, мы были «нами», что порождало «наше», «нас» и «с нами», означая нечто большее, чем временное. И это «мы» дало мне очень многое, в том числе и дом.

И я спускалась по лестнице этого дома, вяло размышляя о причинах внезапной головной боли, о смазанных очертаниях предметов и о том, что с таблетками явно все-таки переборщила, ведь иначе с чего бы мне видеть столь странный сон — ощущающийся очень реальным и в тоже время явно порожденный воспаленными глубинами моего мозга. Теми глубинами, где прятались тени из прошлого.

— Здравствуй, милая, — проговорил хорошо знакомый голос, появляясь из-за угла. Одна из тех самых теней.

— Дядя Миша, — слабо выдохнула я, хватаясь за больную голову. — Что вы…что вы здесь делаете?

— Я пришел к тебе, — просто сказал дядя Миша и улыбнулся как прежде — тепло и обнадеживающее. С такой улыбкой гордые отцы смотрят на своих подросших детей, веря, что у них все получится, что взрослая жизнь, в которую их отправляют родители, они встретят с силой, верой и достоинством. — Ты так выросла. И так изменилась.

— Дядя Миша, — всхлипнула я, бросаясь в теплые, такие знакомые и такие родные объятия. — Я думала…я думала вы погибли. Я думала, вас убили!..

Судорожный всхлип оборвал мои слова на полуслове, я уткнулась лицом в поношенный свитер крупной вязки, который был на нем в нашу последнюю ночь. В ночь, когда я сбежала. И пахло от него всё также — лекарствами, сигаретами и травяным чаем.

Он отодвинул от своей груди моё ставшее мокрым лицо и повернул к себе.

— Ты стала такой красивой, — прошептал он, рассматривая мои глаза, губы, лоб.

— Просто…выросла, — всхлипнула я.

— Ты всегда была особенной, — прошептал дядя Миша, а в уголках его глаз, окруженных мелкими морщинками, заблестели слезы. Одна слезинка не выдержала и скользнула вниз по впалой щеке. — Ты всегда была самым чистым и светлым созданием из всех, что я когда-либо видел.

— Нет, — покачала я головой, все еще находящейся в его руках. — Я не особенная. И не хорошая. Я стала плохой, дядя Миша. Я стала очень плохой. Я столько зла совершила…

Моя грудь задергалась в судорожных, едва сдерживаемых всхлипах.

— Успокойся, — прошептал дядя Миша прижимаясь своим лбом к моему. — Всё будет хорошо. Я с тобой. Я всегда буду с тобой.

— Никогда не обещай того, что не сможешь выполнить, — провозгласил другой голос, мужской и тоже знакомый, от которого я вздрогнула и попятилась бы, не удержи меня дядя Миша. Из полутьмы выступила фигура.

Я не знала его имени и никогда не видела его лица, но его голос я могла бы узнать даже на том свете. Он часто приходил в лабораторию, чтобы понаблюдать за экспериментами. Приходил, замирал у стены и просто…смотрел. Моя голова всегда была крепко закреплена в кресле ремнями, а потому все, что попадало в зону моего обзора — это его туфли. Всегда темно-коричневые, всегда идеально чистые, дорогие и качественные. Иногда он что-то произносил, немного, всего несколько слов, которых хватало, чтобы отдать указание относительно протокола проведения очередного исследования. Но для меня его голос всегда означал одно — боль, потому что когда он появлялся…все становилось хуже. Больше лекарств, больше мучений, больше экспериментов. Он был для меня олицетворением всего того, что происходило в лаборатории, всего, что со мной делали и что потом сделала с другими я.

Перед глазами мелькнула та самая коричневая пара обуви.

— Не может быть, — зашептала я, крепко зажмуриваясь и для верности утыкаясь лицом в ладони. — Этого не может быть, это сон, просто сон…всего лишь сон.

— Если это только сон, — лениво протянул голос, и я услышала стук каблуков об пол. Он приближался. — Тогда почему-то бы тебе не открыть глаза и не посмотреть на меня?

Я ничего не ответила, лишь плотнее прижав руки к лицу. Чтобы не видеть ничего, чтобы не видеть его. Я не хотела знать, как он выглядит. Не хотела видеть его лицо.

— Нет? Что ж, тогда придется поступить иначе.

Звук возводимого курка револьвера невозможно ни с чем перепутать.

— Я просто пристрелю его, — проговорил голос так, словно сообщал о чем-то незначительном. О прогнозе погоды на завтра, например.

— Нет! — заорала я, отталкивая дядю Мишу в сторону и одновременно поджигая пространство вокруг себя. Это было пламя такой силы, которой мне ранее никогда не удавалось создать — дикое, злое, яростное, жгучее, стремительное, нисходящее и восходящее.

Дядя Миша отлетел в сторону и упал. Упал и безликий обладатель коричневых туфель, послышался стук ударяющегося об пол револьвера. Он проскользил несколько метров по полу и оказался прямо передо мной.

— Убей его! — заорал дядя Миша не своим голосом. На размышления у меня ушло меньше секунды.

Схватив оружие, я направила его в голову лежащего на полу человека, чей затылок смутно просматривался сквозь рассеивающийся дым уже потухшего огня. Вдох и…выстрел. Лишь за мгновение до того, как мой палец нажал на спуск, профиль того, в кого я целилась показался мне знакомым. Он начал разворачиваться ко мне лицом, но не успел, пуля влетела в висок, темноволосая голова дернулась назад и упала.

Тишина плотным одеялом опустилась на мир.

— Риган? — выдохнула я, падая на колени. — Риган…

Когда я подползла к нему, вокруг головы уже растекалась лужа крови.

— Риган, — повторяла и повторяла я, не веря в произошедшее. — Риган…

Мои руки, уже заляпанные его кровью, дрожали над поникшей головой, не в силах прикоснуться. Его взгляд, застывший и устремленный в бесконечность, казался стеклянным, как у куклы. На лице застыла маска изумления и боли.

— Нет, нет, нет, — шептала я, как в бреду. — Не может быть, это не может быть…

Раздался звук распахивающейся двери и в холл вошел Хасан. За ним следовал Сашка и еще несколько хорошо знакомых мне людей.

— Может, — твердо произнес Хасан, глядя на меня со смесью отвращения и разочарования. — Ты убила его. Ты сделала то, что и должна была сделать с самого начала, как только попала к нему в руки.

— Нет, — трясла я головой, в то время, как Сашка подхватил с пола дядю Мишу и грубо поволок его на выход. — Нет, не может быть, нет!

— Посмотри туда, — указал Хасан.

Обернувшись, я увидела едва заметную камеру, установленную в углу под потолком.

— Все снималось, — подтвердил мои догадки Хасан. — Надеюсь, ты понимаешь, что это значит?

Я прикрыла глаза и привалилась к стене.

— Теперь эта запись — моя гарантия того, что ты будешь паинькой, белой и пушистой, — самодовольно пропел Хасан наклоняясь надо мной. — А дернешься — окажешься за решеткой. Или еще где похуже. Ты ведь не хочешь вновь стать подопытным кроликом, да, радость моя?

Я отрицательно покачала головой, не разлепляя век.

— Вот и хорошо, — обрадованно хлопнул в ладони Хасан и тут же распорядился: — Убери отсюда эту тушу, и всё здесь уберите. Нам не нужны следы.

Некоторое время меня никто не трогал. Вокруг ходили, чем-то шуршали, переговаривались, что-то двигали, а я оставалась неподвижно сидеть под стеной, оставаясь в состоянии ступора и осознавая, что это даже хорошо. Ступор — это хорошо, он позволяет ничего не чувствовать. Он не подпускает боль, оберегает тебя до последнего.

— Вставай, — вторгся в сознание голос Сашки. Я открыла глаза. Он стоял передо мной, протягивая руку и ожидая, что я её приму. — Нам пора.

Я поднялась самостоятельно, двигаясь, словно робот — неловкими рывками. Сашка убрал руку и замер рядом, глядя себе под ноги.

— Это было не он, — тихо произнес напарник. — Не дядя Миша, всего лишь загримированный актер. Все было подстроено так, чтобы ты убила…его. Так хотел Хасан.

— Чем меня опоили? — спросила я, уже начав догадываться о том, что случившееся сегодня было запланировано давно и в спектакле было задействовано много участников.

— Домработнице заплатили, чтобы она подлила тебе какую-то психотропную дрянь, — честно ответил Сашка и в его тоне слышалось неодобрение. — Я точно не знаю, что там был за состав, но он был рассчитан так, чтобы у тебя спуталось сознание, и ты не отдавала отчет происходящему. Так же оно должно было снизить контроль над твоими способностями и заблокировать воздействие…его воздействие на твой разум. Все было подстроено так, чтобы ты приняла Безликого за другого человека. Расценила его как опасность. И убила.

Я ничего не ответила, лишь кивнула. Подняла ладони с уже успевшей засохнуть на них кровью. Потом оглянулась на то место, где упал Риган. Пол блестел чистотой, по холлу разносился запах бытовой химии. Никаких признаков того, что еще недавно здесь лежал владелец дома не осталось.

— Всё случилось так, как и должно было случиться, — и Сашка положил мне руку на плечо.

Дернувшись, я сбросила её и пошла на выход, туда, где сквозь открытую дверь просматривались собравшиеся в кружок и что-то обсуждающие с Хасаном члены нашей группы. Уже у дверей я притормозила, задумавшись, может быть стоит взять с собой что-то из наших вещей? А после тут же отогнала от себя эту мысль. Это больше не наш дом. Не было больше ничего «нашего».

19.

— Это все в твоей голове, слышишь? — ворвался в сознание высокий женский голос. — Это все только в твоей голове.

Я открыла глаза и поняла, что стою на коленях на неровном каменном полу, а надо мной склонилась беловолосая девушка, пытающаяся что-то мне втолковать.

— Прости, что? — переспросила я, хватая ртом воздух и чувствуя, как болят легкие.

— У тебя было что-то вроде наваждения, — произнесла блондинка, помогая мне подняться.

— Это слишком слабое описание случившегося, — буркнула я, пытаясь выровнять дыхание.

Легко улыбнувшись, женщина сунула руку куда-то в складки своего платья и вынула на свет небольшой стеклянный кубок, по виду, такой потертый, словно он был старше самой вселенной. Взяв кубок в одну руку, она взмахнула над ним другой и в кубке тут же заплескалась вода. Кристально чистая, как будто только что набранная в горном ручье.

— Пей, — протянула она мне кубок.

Я с сомнением покосилась на блондинку.

— Не бойся, не отравленное, — заулыбалась девушка.

— Напрягает не это, — качнула я головой. Кубок взяла, но пить не спешила.

— А что же? — склонила девушка голову к плечу.

— Ты, — уверенно выдала я. — Ты кто такая? Можешь повторно начать с имени, я все равно его не запоминала.

— Амрита, — не убирая улыбки, которая в какой-то момент стала чуть более натянутой, представилась девушка. — Я морская фея.

— Еще одна? — скривилась я, одновременно рассматривая кубок. — Та, которая зеленая тоже вроде как фея.

— Все, кто считают себя последователями Нимфеи называют себя феями, — пояснила блондинка, складывая руки на груди.

— А я думала феи — это с крылышками, мелкие такие, на мух похожие, только поприятнее, — раздвинула я губы в попытке выдать приветливую улыбку. Судя по тому, что блондинка едва заметно вздрогнула, получилось паршиво.

— Они цветочные феи, а мы — морские, — попыталась объяснить Амрита, выглядя при этом так, словно у неё зуб разболелся.

— То есть, вы живете в море, а они — в клумбе, — немного утрированно подытожила я.

— Не совсем так, — чуть поморщилась блондинка. — Цветочными феями рождаются, морскими — становятся по зову сердца.

— А, ну, то есть, первое — это подобие биологического вида, а второе — что-то вроде должности! — с воодушевлением заключила я и уставилась на собеседницу самыми чистыми глазами из всех возможных.

— Пусть будет так, — немного нервно согласилась Амрита. — Это, — она обвела руками, — моя обитель. Я — хранительница Палого Озера, куда попадают неприкаянные души умерших.

— Неприкаянные? Это какие?

— Неуспокоенные. Души, которые застряли между мирами. Чьи предыдущая форма существования уже закончилась, но новая, по каким-то причинам, еще не началась. Неприкаянные души не относятся ни к злу, ни к добру. Просто что-то их удерживает от окончательного перехода. У каждой души это что-то своё, а потому помочь всем сразу невозможно, надо заниматься каждой душой отдельно, чтобы её освободить. Но неприкаянные души — это огромный источник энергии, а потому те, кто получают к ним доступ редко занимаются их спасением. И так как неприкаянные души не являются чем-то однозначно хорошим или однозначно плохим, с их помощью можно творить и добро, и зло.

— Интересная философия, — негромко заметила я. — Я бы сказала, очень противоречивая. Ну, да ладно. Меня вот, что любопытно, один знакомый сообщил, что вы вроде как с ним родственники. Это правда?

Девушка перестал улыбаться и удрученно вздохнула.

— Я была против того, чтобы сообщать тебе это.

— Почему? — я внимательно наблюдала за выражением её лица, которое сейчас демонстрировало беспокойство и печаль.

— Еще слишком рано, — Амрита нервно поправила платье.

Кажется, я поняла, о чем она говорила.

— Я его совсем не помню, — тихо произнесла я после недолгой заминки. — Тем, другим. Это кажется выдумкой. Просто… плохой шуткой злого волшебника.

— Потому что ты не забыла, — грустно взглянув на меня, тихо произнесла женщина. — Для тебя нынешней его, прежнего, просто не существовало. Ты, Фима, знаешь его исключительно как Сашку. В то время, как он помнит тебя другой, прежней.

— Но почему он помнит, а я нет? — меня начало немного потряхивать, как при лихорадке.

— Потому что вы покинули этот мир разными способами, — пояснила женщина и направилась к чаше, замерев в полушаге от неё и всматриваясь в танцующий внутри чаши свет, бросающий призрачные отсветы на пол. — Ты умерла, чтобы переродиться. А мой брат…он отправился за тобой, переместившись между мирами. Он долго искал тебя, но время для него не имело значения. Ты же знаешь, сидхе практически бессмертны. И когда вы встретились, его долго терзали сомнения — ты это или не ты. Он пытался воззвать к тебе, к твоей силе, но ты не реагировала. В какой-то момент он уже решил, что ошибся. И практически сдался, а потом произошло то, что заставило его поверить.

— Поверить во что? — я все еще плохо соображала, о чем говорит эта беловолосая.

— Поверить в тебя, — просто ответила Амрита и таинственно улыбнулась. — Ты знаешь, что это? — легко и стремительно она взмахнула рукой и повинуясь этому движению в воздухе вспыхнуло с полдюжины красных огоньков и взметнулось вверх, подсвечивая помещение, где мы находились.

— Жажду узнать, — пробурчала я себе под нос, будучи уверенной, что меня прекрасно расслышат все, кому это надо.

— Это святилище, тайное место, куда получают доступ лишь избранные, — на тон громче произнесла Амрита, перестав загадочно шептать себе под нос. — Физически оно представляет собой комплекс подводных пещер, созданных при помощи магии. Одновременно с этим святилище контактирует с миром, существующим в тонкой прослойке между миром людей и миром сидхе. Здесь смерть сильнее жизни, а потому здесь находят пристанище все, что порождено смертью. И здесь же зарождается магия, которая дает жизнь богам и которая способна эту жизнь забирать. Именно отсюда расходятся все дороги.

— Так ты…богиня? — спросила я, с трудом сдержав порыв быстренько смотать удочки и свалить в закат, предварительно затарившись чем-нибудь покрепче. Кажется, в последнее время я только тем и занимаюсь, что сбегаю ото всех.

— В твоем голосе слышится недовольство? — подметила женщина, бросив на меня хитрый взгляд.

— Не пойми меня неправильно, — развела я руками. — Просто сама концепция существования богов меня беспокоит. Ничто не может существовать вечно. У всего должно быть начало и конец.

— Боги тоже смертны, — заявила Амрита и двинулась вокруг сверкающей чаши. — И ты — прямое тому доказательство.

— Я — не бог, — уверенно заявила я, при это ощущая себя очень странно, словно стою на зыбучих песках.

— Ты не родилась с божественной искрой, как сидхе, — кивнула Амрита. — Подумай, если сидхе — боги для людей, то есть ли боги для сидхе?

— Если опираться на законы логики, — начала я осторожно, — то могу предположить, что есть.

— Когда-то, когда сидхе еще не были поделены на благих и не благих, страна сидхов называлась Тара. И правила ими Первая из сидхе, матерь богов и создательница всего сущего. Но в один из дней королева просто исчезла. В её покоях стража обнаружила лишь записку, в которой говорилось, что она вернется, когда её дети осознаю и искупят свою вину. “Я вернусь, на закате дня. С золотом в волосах и огнем в руках, простившая и прощающая, возрожденная и очищающая, уничтожающая и созидающая”.

— Любопытная шарада, — хмыкнула я.

Амрита никак не отреагировала на мои слова, лишь на дне её глаз, которые мне были хорошо видны благодаря тому, что чаша подсвечивала её лицо, блеснуло недовольство.

— Богиня ушла, но дары её остались. И сидхе попытались использовать их, чтобы вернуть свою королеву….

— Зачем? — прервала я плавную речь беловолосой. — Ушла и ушла. Если ушла, значит, так надо.

— Перед уходом правительница создала для своих детей новый мир и под покровом непроглядной тьмы, которая опустилась на мир, перенесла их туда, где сидхе обитают уже не одну тысячу лет. И всё бы ничего, новый мир был не так уж и плох, но сидхе начали слабеть. И чем больше проходило времени, тем сильнее они слабели. А кому нужны слабые боги? Боги, которые неспособны исправить несправедливость. Которые видят зло, но не могут ему противостоять. У которых идет кровь, если их ранить. Сидхе стали терять свои силы и люди перестали в них верить. Вера — вот, что определяет все. Зачем молиться богу перед сражением, если богу самому нужна помощь? Люди обрели других богов и сидхе оказались не удел. И они начали искать дары Богини в надежде, что, собрав все, смогут вернуть её.

20.

Амрита умолкла, словно переводя дух, и продолжила:

— Первой святыней, которую преподнесла своим детям Богиня, было копьё Луга. Оно даровало победу своему обладателю в любой, даже самой неравноправной и кровопролитной битве. Копье хранилось у Лейдена, сына Луга, первого, кто получил право обладать божественным оружием, но было утрачено в битве с фоморами. Второй святыней стал котел Дагды, котел изобилия, способный накормить всех голодных, сколько бы их не было. Котел Дагды не отделим от копья, ведь, чтобы наполнить котел его прежде следует окропить кровью поверженного врага. По утверждению самого Дагды, котел был похищен из его дома, однако, ходят слухи, что Дагда проиграл его в карты. Третий дар — меч Света, меч, не знавший поражений, ведь удар его невозможно отразить. Принадлежал Нуаду, который отчаянно не хотел расставаться с ним. Настолько, что нырнул в море вместе с мечом и с тех пор его никто не видел. Четвертым даром стал камень Фаль, камень Судьбы, предвещающий смерть прежнего правителя и рождение нового. Он был отдан на хранение Асканию, исконному приверженцу правды, проживающему высокого в горах на территории неблагих. И последний, но не менее ценный дар — чаша Завета, в которой плещется и никогда не заканчивается волшебное зелье, созданное самой Богиней. Первой обладательницей чаши стала та, что живет в окружении вечной тьмы, трехликая властительница смерти Тривия.

— Не ты ли это? — со сдержанной улыбкой поинтересовалась я.

— Нет, — невозмутимо ответила Амрита, продолжая разглядывать свет внутри чаши. — Тривия погибла. Ты убила её.

Я закашлялась и сквозь кашель весело возмутилась:

— Что? Кого я там убила?

— Тривия владела этой чашей не одно столетие, получив её из рук самой Богини, — сурово заявила Амрита, не оценив моего веселья. — Естественно, она бы не отдала её просто так, потому что принцессе вдруг этого захотелось. Ты три раза приходила к ней и все три раза беседа заканчивалась феерическим провалом. И ты…вызвала её на поединок. Магический поединок.

— Просто удивительно, — простонала я, потирая лоб и пытаясь осознать и уложить в голове всё услышанное. Но мысли — великие предатели, укладываться никак не желали.

— Да, все тоже так подумали, — неожиданно рассмеялась девушка чистым звонким смехом, в котором все же слышалась какая-то прохлада, словно посыпались мелкие льдинки. — Оба двора несколько дней буквально стояли на ушах. Новость переполошила всех — от поварих до Глав Родов. Еще бы, девчонка, которая была слабой волшебницей и еще более сомнительной принцессой вдруг вызвала на поединок ту, которую тысячелетиями почитали как богиню смерти. Вызывать Тривию к лимбу было глупой, бессмысленной и откровенно самоубийственной идей.

— И что было дальше? — невольно заинтересовалась я.

— Ничего, — с легким оттенком раздражения Амрита тряхнула волосами и вышла из-за постамента с чашей, приблизившись ко мне. — Битва не состоялась.

— И почему же? — хмыкнула я, складывая руки на груди.

— Тривию обнаружили мертвой в её собственном замке, — сухо проговорила Амрита, а я нервно поежилась. Нечто зловещее слышалось в её словах, словно шорох крыльев охотящейся в ночи хищной птицы. — Кто-то пронзил её сердце клинком и этот удар Тривия не смогла пережить, а это значит, что убили её мечом Света. Только он смертелен для сидхе.

— Мммм, — неопределенно протянула я, делая шаг в сторону, потому что взгляд Амриты изменился и мне перестала нравиться вся эта ситуация. — Как интересно получилось — та, что заведует смертью не смогла предвидеть собственную.

— Любого можно убить, — проговорила Амрита, не моргая и полностью сконцентрировав все свое внимание на мне. — Но не любого убить легко.

— Глубокомысленно, — кивнула я. — И ты уверена, что эту трехликую мадам отправила в долгосрочную экскурсию по загробному миру именно я?

— О, Богиня! — всплеснула руками девушка, что чуть-чуть смягчило её уже начавшее наводить жуть поведение. — Нет, конечно! Ты — против Тривии. Это даже не смешно.

— Да, на анекдот не похоже, — согласилась я, отошла к стене и села, устав стоять. — Но тогда почему ты обвинила меня?

— Не важно, кто держал меч в руках, важно, кто вынес приговор, — пафосно заявила Амрита. — Кто-то по твоему приказу убил Тривию, потому что всем было очевидно, что встретившись с ней у лимба ты погибнешь, едва будет пересечена черта и начнется схватка!

— И опять про какой-то лимб, — вздохнула я. — Я должно увидеть во всем этом какую-то логику?

— Лимбом называется глубочайшая бездна, созданная одновременно с миром сидхе. У лимба традиционно происходят схватки членов королевской семьи, потому что только они могут пересечь черту, которой огорожен лимб. И потому что все, что попадает в лимб остается там навсегда. Так как ты официально была признана членом королевской семьи, соответственно, твоя дуэль должна была тоже происходить у лимба вне зависимости от магических способностей.

— Но она не состоялась, — медленно проговорила я, отводя взгляд в сторону.

— Да, — небрежно бросила Амрита, которая с каждой минутой разговора становилась все менее приятной собеседницей.

— Тривия погибла, а через сутки ты пришла ко мне с этой чашей, — и она рукой махнула в сторону указанного предмета.

— К тебе? — поморщилась я в недоумении. — Мы были знакомы?

— Да, — по губам девушки скользнула едва уловимая улыбка. Скорее, это была даже не сама улыбка, а её тень, призрак. — И даже ближе, чем ты можешь представить.

— У меня богатая фантазия, — мрачно заметила я. — Много чего могу представить.

— Тогда представь себе вот что, — повысила голос Амрита и пошагала в противоположном от выхода направлении. Туда, где склеп вроде как должен был закачиваться, но чем дальше она шла, тем резче отступала тьма. Как будто, под влиянием её движения, границы склепа сдвигались, расширяя и увеличивая помещение. При этом я не слышала никаких других звуков, кроме звука её шагов, звука стучащих о каменную поверхность женских каблучков. И только когда впереди вспыхнула дюжина продольно выстроенных в ряд деревянных столбов, которые венчали всполохи огней, я поняла, что стена, виденная мной за постаментом с чашей была ни чем иным, как иллюзией.

— Занятно, — проговорила я самой себе и, подхватившись с пола, ринулась следом за блондинкой.

— Человеческое дитя, ребенок, захваченный как трофей, был объявлен членом королевской семьи и признан равным сидхе, — начала рассказывать Амрита, пока я следовала за ней по каменной дорожке, извивающейся между массивными, грубо высеченными в камне и наполовину погруженными в воду фигурами птиц и животных, напоминающими последних лишь очень отдаленно, да и то надо фантазию подключать. Подсвеченные живым огнем, они тускло светились, словно отражая льющийся на них свет. Вода, окружавшая извилистую дорожку с обеих сторон также неясно светилась, но уже изнутри, как если бы кто-то установил на дне несколько светильников, вот только самого дна не разглядеть, слишком мутная вода, напоминавшая большой декоративный садовый пруд. Вот только садовый пруд обычно не внушает чувства страха и трепета, как если бы ты вдруг оказался в древнем капище, где приносились человеческие жертвоприношения. Есть в подобных места нечто такое, отчего становится жутко, приподнимаются волоски на затылке и руках, и ты невольно начинаешь прислушиваться к каждому шороху, к каждому дуновению ветерка, словно пытаешься расслышать что-то сквозь века. Только что? Предсмертные стоны бьющихся в агонии жертв? Ритуальные песнопения ослепленных своей верой жрецов? Мольбы, обращенные к богам, которые уже не слушают?

В целом, от места, которое до сего момента было скрыто обманом, буквально веяло обрядовостью и культом поклонения.

— Звучит как претензия, — проронила я, как только Амрита умолкла. Сделала шаг — и ткнулась ей в плечо. Выглянула вперед и поняла, почему девушка остановилась. Кажется, мы пришли.

Замерев в неестественно ровной позе, беловолосая барышня с благоговением, запечатлевшимся на лице словно маска, взирала на стену, уходящую высоко вверх. Задрав голову до хруста в шее, я попыталась разглядеть, где же она заканчивается, но то ли это была еще одна иллюзия, то ли стена действительно упиралась в буквальном смысла в бесконечность, но конца и края ей видно не было. Но самым примечательным были не размеры стены, а то, что на ней было изображено. А вернее, выдолблено.

— Наскальные рисунки, — поскребла я затылок. — Пещерная живопись. Круто. Уровень австралопитеков. Молодцы, так и до питекантропов эволюционируете.

— Понятия не имею, о чем ты, — отчеканила Амрита, посмотрев на меня так, как будто я только что осквернила её персональную святыню, сплясав гопак на костях предков.

— Я тебе потом…расскажу, — неловко усмехнулась я и отошла в право, становясь рядом с ней. — Если это не изобразительное искусство древних цивилизаций, то что это?

— Наша история, — величественно вздернула подбородок Амрита.

— Как-то паршиво она выглядит, эта ваша история, — вырвалось у меня. Покосившись на медленно сатанеющую блондиночку, я поспешила добавить: — Наверное, во всем виновата пыль! Вы бы её смахнули, что ли… негоже так реликвии запускать…

Моё бормотание прервало стальное:

— Вот ты, — и она указала пальцем в нечто, лишь отдаленно напоминающее человеческую фигурку.

— Больше похоже на знак вопроса, — проворчала я, щурясь и пытаясь рассмотреть невнятную закорючку. — Или на запятую.

— Это ты, — с нажимом в голосе повторила Амрита.

— Знаешь, я не помню половину своей жизни, но почему-то уверена, что даже в детстве не была похожа на знак препинания, — флегматично заметила я.

— Ты была похожа на разъяренную помидорку, — неожиданно зло хохотнула Амрита, зажимая рот ладошкой. — Это выглядело очень забавно.

— Помидорку? — не веря своим ушам переспросила я.

— Да, — кивнула беловолосая, убирая руку от лица. — Ты была маленькой и пухленькой, с коротенькими ножками и ручками. Те не ходила, а переваливалась, и со стороны казалось, будто ты вот-вот покатишься. Твое лицо часто было красным, из-за того, что ты вспыхивала как спичка каждый раз, когда испытывала сильный эмоции. Не важно, что это было — радость или грусть, плакала ты или смеялась — от тебя буквально летели искры, а потом ты загоралась, как маленький костер. Это доставляло многим неудобство. Твои няньки носились за тобой, пытаясь не допустить пожара.

21.

— Значит, это началось еще в детстве, — вслух заметила я и шагнула ближе к стене, рассматривая малопонятные символы, выглядевшие так, словно их выбивали в стене чем-то тонким и острым. И чем дольше я смотрела, тем яснее проявлялись рисунки, словно проступая изнутри камня, а их смысл становился отчетливее и очевиднее, как если бы мой мозг из задворок памяти выудил некую инструкцию по распознаванию древних письмен. — А что насчет способностей суккуба?

— Что? — теперь уже Амрита недоуменно переспросила, так, словно ослышалась, воззрившись на меня с выражением глубокой озадаченности.

— Ну, знаешь, суккуб, — невнятно развела я руками в воздухе, пытаясь изобразить что-то, не пойми что, но способное разъяснить суть вопроса. — Существо женского пола. Питается человеческой энергией. Выглядит как человек, живет как вампир.

— Я знаю, кто такие суккубы, — оборвала меня Амрита. — Но почему ты заговорила о них?

— Потому что это — я, — и приложила руку к груди. — Я — суккуб.

Ресницы девушки отчетливо дрогнули, а веки распахнулись шире. В глазах заплескался откровенный ужас.

— Это невозможно, — сорвалось с её резко побледневших губ.

— Почему? — нахмурилась я, не совсем понимая столь странную реакцию.

— Потому что ты не была суккубом, — выдохнула Амрита, оседая на пол. — Ты им никогда не была.

Я успела подхватить девушку под локоть лишь у земли, когда её колени уже стукнулись о неровные камни, из которых была выложен путь к стене.

— Теперь все становится понятнее, — длинными тонкими пальцами вцепляясь в собственное горло, прошептала Амрита, выглядя слегка безумно.

— Рада за тебя, мне вот ничего не понятно, — проворчала я, размышляя, надо ли мне пытаться поднять девушку, которая неожиданно показалась очень тяжелой или же пусть морозит попу дальше. Край её платья окунулся в воду и ткань, намокнув, всплыла на поверхность. Я уже потянулась, чтобы вытащить подол из воды, как Амрита рванула вперед и вцепилась в мою незащищенную руку неожиданно острыми ногтями.

— Что б тебя, — злобно зашипела я, шарахаясь в сторону.

— Это все объясняет, — словно в бреду судорожно зашептала Амрита, заглядывая в мои глаза, как будто пытаясь разглядеть там что-то, о наличии чего она до этого момента не подозревала.

— Что? — раздраженно рявкнула я, пытаясь отобрать свою руку обратно.

— Это объясняет, почему чаша не признала тебя, — продолжила шептать блондинка.

— Очень интересно, — едва сдерживаясь от того, чтобы не макнуть девицу белой макушкой в воду, — но ни черта не понятно!

С минуту она разглядывала моё лицо ошалевшим взглядом с легкой ноткой надвигающейся истерики. Со стороны она в этот момент напоминала дикую кошку, которую посадили на горящие угли.

— Смотри! — неожиданно подхватилась она с пола с резвостью горного козла. Не отпуская мою руку, она поволокла меня вдоль стены, в противоположный от того, где мы стояли, угол. Следом за ней волочилась не только я, но и мокрый подол её платья, оставлявший темные следы на камне. В какой-то момент мне показалось, что следы начали меняться, как будто оживая, но тут меня дернули вперед, и я едва не стукнулась носом о затылок Амриты. — Вот!

И она указала на участок стены, где были выбиты четыре рисунка, которые, судя по объединяющей их линии, составляли единую смысловую композицию.

— Это, — тонкий палец ткнул в прямую вертикальную черту, утолщенную снизу и сужающуюся к верху. — Меч Света. Это, — полоска, прочерченная наискосок с заметно прорисованным краем, напоминавшим наконечник, — копье Луга. Это, — полуовал на трех кривоватых ножках, — котел Дагды. Это, — закрашенный прямоугольник, в который бьет молния, — камень Фаль. А это, — нечто, похожее на изящно изогнутый кубок, — чаша Тривии.

— Последнее мало похоже, — проворчала я. — С пьяну рисовали, что ли?

Мой ехидный выпад был услышан, но проигнорирован, вместо ответа Амрита указала на следующий рисунок.

— Богиня передала дары своим детям, сидхе, — на этот раз рисунок выглядел детальнее, хотя и узнать в человекоподобном силуэте богиню было достаточно затруднительно. Очевидно было одно — пять предметов торжественно передали коленопреклоненным существам, протягивающим вперед руки в молитвенном жесте. — Однако по прошествии времени все дары были утеряны. Согласно надписи, оставленной на чаше, тот, кого признают своим владельцем все пять даров, сможет собрать их и воззвать к богине. И тогда она вернется, чтобы вновь одарить своих детей любовью и благословением.

— Странные у вас традиции, конечно, — вынуждена была заметить я. — Но с учетом того, что ритуализм затмевает суть религии, наверное, объяснимые.

— Вот, здесь начинается твоя история, — с нездоровым азартом Амрита проволокла меня за уже изнывающую болью руку еще пару метров вперед и указала на другой рисунок. И как только я присмотрелась к неровным бороздам в светло-бежевом камне, тут же сообразила:

— Дикая охота, — вырвалось у меня против воли.

— Да, — с неуместным восхищением выдохнула Амрита. — Первая Дикая охота короля Аэрна. Тогда он был еще в статусе ис-радая.

— Не похож, — пробурчала я, так как в нескольких пересекающихся линиях, окруженных такими же, только чуть поменьше, действительно было трудно узнать нынешнего правителя.

— Дикую охоту всегда возглавляет наследник трона, — заунывным голосом завела Амрита. — В периоды, когда наследника еще нет, или он слишком мал, Охота не проводится. Считается, что только потомок королевской крови способен удержать ту магию, которая вырывается в моменты, когда призрачные всадники проносятся по земле. Когда-то очень-очень давно Дикая Охота проводилась дважды в году — в день летнего и зимнего солнцестояния. Охотничий гон легко проносился по миру людей, собирая души умерших и забирая тех, кто приглянулся. В основном, забирали души магов и других могущественных существ, от них можно было получить больше энергии. Но потом врата между мирами закрылись после поражения фоморов в войне с человеческими магами.

— Ммм, — заинтересованно протянула я, а сама в этот момент боялась не то, что отвести взгляд от беловолосой, боялась даже моргнуть. — И что же было дальше?

— Люди победили, — не заметив моего состояния, равнодушно продолжила Амрита, растеряв свой пыл. — Фоморы оказались повержены, практически вся их армия осталась заточенной в мире людей, лишь немногие успели вернуться обратно до того, как проходы между мирами закрылись. Врата захлопнулись, отрезав людей, фоморов и людей друг от друга. Воплотилось древнее предсказания — “пришлые падут”. Но Дикая Охота должна была продолжаться, правда с тех пор сидхе для входа в мир людей приходилось прибегать к помощи ведьм по принципу “услуга за услугу”. И сидхе в глазах людей превратились в призраков. В тот раз, когда Аэрн впервые возглавил кавалькаду охотников, ему тоже пришлось взывать к ведьме и договариваться с ней. Правда, она обманула его, начав закрывать проход раньше, чем закончился охотничий гон. И Аэрн в наказание забрал у неё ребенка. Девочку пяти лет с удивительно чистыми глазами и такими рыжими волосами, словно сам первородный огонь был у неё вместо шевелюры.

И Амрита направила свою длань на рисунок, который уже показывала — маленькая закорючка, похожая на запятую.

— Моя мать не могла быть ведьмой, — ровно проговорила я. — Просто не могла быть. Моя мать — суккуб. Иначе быть просто не может.

— Дело в том, что ты, — Амрита перенаправила руку на меня и, медленно выставив палец вперед, грубо ткнула им меня в лоб, — это она, — палец переместился обратно на рисунок, — и не она одновременно.

— Хочу обратно свою прежнюю жизнь, — застонала я, роняя голову на грудь. — Тогда все было намного проще: убивай людей, получай за это деньги, пей.

— Когда Аэрн принес забранного у ведьмы ребенка во дворец никто не верил в то, что девочка проживет дольше недели, — уже быстрее забубнила Амрита. — Она была слаба, очень слаба. Её дыхание постоянно прерывалось, грудь судорожно вздрагивала, ребенок заходился в тяжелом кашле. Смерть буквально дежурила у её изголовья. Никто из королевских лекарей не мог помочь, все лишь разводили руками, утверждая, что ребенок скорее всего уже родился больным, а переход с кавалькадой из мира людей в мир сидхе окончательно подорвал его и так слабое здоровье. Девочка была уже одной ногой в могиле и это понимали все. Все, кроме…Аэрна. Каким-то образом он успел привязаться к ребенку. Даже поразительно, чем таким могла захватить все его внимание больная человеческая малышка. И все же, он не отходил от неё ни на шаг. А когда лекари, которые не умели лечить человеческих детей, сдались, объявив ребенка неизлечимо больным, наследник трона ночью забрал девочку и ночью принес его в адиттон — священный зал, посвященный Нимфее, где в её честь регулярно проводились церемониалы. Входить в него было запрещено всем, даже членам королевской семьи, под страхом смерти. Но Аэрн не задумываясь нарушил все предписания. Магией выбив двери, он возложил практически бездыханную малышку на алтарь и стал молиться. Он молился долго, несколько закатов и несколько рассветов успел встретить Аэрн стоя на коленях. До тех пор, пока первые лучи вновь восходящего солнца не коснулись головки малышки. Красным золотом заискрились волосы ребенка. Девочка прерывисто, очень тяжело и словно через силу вздохнула, конвульсивно задрожала и…больше не выдохнула. В ярости Аэрн выхватил собственный кинжал из ножен и воткнул его в алтарь, случайно задев тонкую кожу безвольно лежащей детской ручки. Кровь брызнула на белую, отполированную до блеска поверхность и через мгновение цветы, что обвивали алтарь, распустились. Это стало началом.

Амрита умолкла, я подождала несколько минут, рассчитывая на дальнейшее развитие истории, но не дождалась.

— Начало чего? — едва не рявкнула я.

— Всего, — просто ответила Амрита. — Когда малышка в следующий раз открыла глаза, она уже была полностью здоровым ребенком. Вот только от человеческого в ней осталось мало. Её глаза изменились, из светлых они превратились практически в черные, темные, как сама ночь. А кожа, наоборот, стала такой белой и тонкой, что сквозь неё просвечивались вены. За нарушение запрета на вход в адиттон Аэрна заключили под стражу. Одна из негативных сторон бессмертия — наказание может длиться вечно. Его наказание было страшным и длилось практически год. Целый год, будучи закованным в цепи и помещенным в подземную тюрьму, он был обречен испытывать голод, который невозможно было утолить. А через год явилась маленькая рыжая девочка и освободила опального принца. Ухватившись маленькой ладошкой за оковы, она за несколько минут расплавила их, не моргая глядя принцу в глаза. В ту же ночь девочка была объявлена дочерью короля Аэрна и наследницей престола. Прежний король, отец Аэрна, был убит собственным сыном на дуэли.

— Король умер, да здравствует король, — продекламировала я.

— Аэрн очень любил свою дочь и пусть она ему была не родная, но он был привязан к ней сильнее, чем к сыну, родившемуся через восемь лет после описываемых событий. Все знали, включая Альмода, который хоть и был также объявлен наследником престола, но вынужден был считаться с неродной сестрой, что вздумай король сложить полномочия, трон достанется дочери ведьмы. Кстати, о самой ис-рейне было запрещено так говорить — как о не родной, приемной дочери. И хотя сидхе знали её истинное происхождение, все до самого последнего рыночного торговца были обязаны относиться к ней как к высокородной сидхе королевских кровей, будущей королеве. Поначалу, никто не понимал, почему так произошло. Допустим, король полюбил малышку, как собственное дитя, но объявлять пришлого человеческого ребенка ис-рейной и вверять трон, а вместе с ним и судьбу страны — это было уже слишком. Но никто не возмущался, потому что главы Домов поддержали решение короля. И лишь, когда девочке исполнилось девятнадцать, и она выступила в качестве хозяйки первого Зимнего бала, была раскрыта правда. На рассвете, когда кровь ребенка пролилась на алтарь, вокруг него распустились не просто цветы. Это были тот самый Благоприятный Цветок с Небес, который согласно преданию способен цвести лишь в присутствии Первой из сидхе. И Аэрн понял, что это знак. Цветы…цветы указали на ребенка, как на будущее всех сидхе. Именно по этой причине Аэрн не позволил казнить ребенка и согласился на бессрочную пытку, хотя ему давали выбор — или он убьет ребенка собственным мечом или отправится в темницу, но кто-то должен был понести наказание за вход в священную обитель Богини. Уже после освобождения Аэрна стало известно, что на дарах Богини, тех самых, что она дала перед уходом, появилось имя принцессы. Это могло значить только одно.

— Боюсь услышать, что именно, — яростно почесала я затылок.

— Судьба рыжеволосой малышки — собрать все пять даров и воззвать к той, что ушла.

— И все? — удивилась я, нервно дернувшись. — Так просто? Просто позвать? Как Деда Мороза?

— Я тебя опять не понимаю, — процедила сквозь зубы Амрита, закатывая глаза.

— Я сама себя не всегда понимаю, — растерянно подергала я себя за растрепавшиеся волосы.

— От самой принцессы правду не скрывали, — подавленно заметила Амрита. — Она с самого детства знала, что её долг — послужить на благо обоих королевств. Почему обоих? Когда королева Неблагого двора узнала о том, что девочка воскресла на алтаре Богини в окружении распускающихся белых цветков со стеблями, тоньше человеческого волоса, она тоже обо всем догадалась. Но лишь после Зимнего Бала Аэрн позволил объявить девочку принцессой Неблагого двора. Он не хотел, чтобы возложенные на ис-рейну надежды стали давить на неё еще сильнее. Трудно расти в условиях идеологии самопожертвования, зная, что должен отдать жизнь ради других и при этом понимая, что это не твое решение. Тебе просто не оставили выбора.

— Самопожертвования? — вздрогнула я всем телом, как хлыстом стеганули.

— За все надо платить, — расправила плечи Амрита.

— Только не говори мне, что и здесь необходимы человеческие жертвы, — едва не заорала я.

— Нет, не человеческие, — сухо отрезала белосоволосая. — Принцесса перестала быть человеком, как только жизнь вернулась в её испустившее дух тельце. Богиня наградила её силой. Силой великой и одновременно страшной. Силу, с которой дочери ведьмы не под силу было справиться в одиночку.

Девушка взмахнула рукой и словно повинуясь этому движению громко зашипев вспыхнул ярке огонь. Крупные языки пламени устремлялись вверх, в темноту, но их мощи не хватало, чтобы полностью осветить то, что она скрывала.

— Но зачем? — пораженно прошептала я.

— Боги мало, чем отличаются от своих созданий. И они тоже ошибаются, — губы девушки горько изогнулись в некоем подобии насмешливой улыбки. — Они влюбляются, разочаровываются, страдают, гневаются, отрицают и принимают.

— Она влюбилась? — мой рот в изумлении распахнулся.

— Она любила, — мягко поправила меня Амрита, усмехнувшись самой себе. — Она любила, любила того, кто был её полной противоположностью. Всемогущего мутанта, сочетание несочетаемого. Соединение того, что никогда не должно было объединиться в одном существе. То, что никогда не должно было появиться на свет. И все же, когда они встретились, она не могла оторвать от него глаз, а когда они расстались, она не могла перестать думать о нем.

— А потом? — громко прошептала я, всматриваясь в лицо Амриты, эмоции на которой менялись с калейдоскопической скоростью, словно кто-то перелистывал слайды или перещелкивал изображения проектора. Сейчас на нем отображалась тихая, безмолвная, покорная печаль, которая рождается после того, как голос сорван от яростных воплей, а руки сбиты в кровь.

— А потом она его потеряла, — глядя в пол ответила девушка. — Хотя никогда им и не владела.

— И поэтому она ушла?

— Женщины, — грустно рассмеялась девушка, пытаясь скрыть блеск повлажневших глаз. — Даже будучи богинями, они руководствуются странными мотивами. Возможно, это тоже была жертва. Жертва ради любимого.

Развернувшись на каблуках, девушка пошагала обратно той дорожкой, которой мы пришли. Пройдя несколько метров, Амрита остановилась, присела у края и опустила руку в воду, глядя на неё с невыразимой тоской на лице. Как будто вода скрывала что-то очень близкое её сердцу, что-то, что было ей дороже всего на свете.

— После Зимнего Бала принцесса приступила к выполнению своего долга. Три года ей понадобилось на то, чтобы собрать четыре дара. Пятым последним даром была чаша Тривии, которую та никак не желала отдавать, несмотря на то, что на поверхности чаши имелось имя новой владелицы. Назначенный бой не состоялся, Тривия была убита, а дочь Аэрна вместо того, чтобы вернуться во дворец с последним даром, пропала. Вернее, все думали, что она пропала. Сидхейское царство — сердце этих земель. И только принцесса могла заставить это сердце вновь биться. Все искали наследницу, в то время, как она скрывалась здесь. Измучанная, измотанная, раненная, хватающаяся за те остатки веры и надежды, что в ней еще сохранились.

Она еще не успела договорить, как меня накрыло страхом. Это был не просто животный страх, основанный на базовом инстинкте выживания. Это было всеобъемлющее чувство, утягивающее на дно первичных фобий, с которыми мы приходим в этот мир. Что-то настолько безграничное, что рождается вместе с тобой и остается внутри навсегда, периодически появляясь в сопровождении томительного ожидания. Ожидания, когда однажды ты откроешь глаза и поймешь, что этот страх поглотил тебя. И не осталось ничего, кроме него.

— Она решила уйти, — не знаю, почему сказала это, не знаю, как эта мысль вообще пришла мне в голову. Но как только я произнесла это вслух, поняла, что это и была истина. — Принцесса.

22.

— Она ушла, чтобы стать кем-то другим и этим она частично повторила судьбу Нимфеи, — Амрита вновь начала водить рукой в воде и чем дольше она это делала, тем более темной, как мне казалось, вода становилась.

— Кем? — спросила я, даже не задумываясь над вопросом. — Кем она хотела стать?

— Я не знаю. Знаю только, что она верила в то, что делала. Как верила в том, что спасала этим не себя, а всех нас. Именно это всегда отличало её от других — она пыталась помочь всем и всех защитить.

— Защитить всех — невозможно, — сквозь комок в горле проговорила я и тоже приблизилась к воде, которая заволновалась, забурлила и пошла волнами, набегая на дорожку и отступая обратно.

— Это ведь была я, да? Ты рассказывала обо мне, — из горла вырвался судорожный всхлип, который я не смогла до конца подавить. Амрита не ответила, а я продолжила, не в силах остановиться, не в силах замолчать: — Все смотрят на меня и говорят мне, какой я была. Но никто не хочет посмотреть на меня и увидеть, какой я являюсь сейчас. Они смотрят, но не видят, просто глазеют, представляя себе другого человека. Это странно, знаешь? Слушать рассказы о самой себе и не помнить этого. Ощущение, как будто я…брожу по музею имени самой себя. Гид отчаянно плох, а экспонат всего один, да и тот основательно пообтрепался, потрескался и покрылся полью.

— Ты не сильно изменилась, — Амрита шумно выдохнула. — У тебя та же внешность, тот же голос. Вот только внутри тебя…тьма, которой раньше не было. Это чувствуется в тебе. Ты надломленная, озлобленная, мрачная. Похожа на маленького одичавшего волчонка. А стоит заговорить — как холодом веет, как будто приоткрыли дверь в старый, заброшенный, затерянный в густом непроходимом лесу склеп.

— Прости, что это стало для тебя откровением, — с насмешкой выдавила из себя я.

— Что с тобой случилось? — моргнула Амрита.

Я безразлично развела руками.

— То же, что случается со всеми. Жизнь, наверное.

— Неужели ты уходила ради этого? Ради этой боли, которая подпитывает негасимый костер ярости, пылающий внутри тебя?

— Расскажи, что тогда произошло, — проигнорировав вопрос, попросила я.

— Тогда…, - начала Амрита и тут же умолкла, запнувшись. — Я не знаю. Ты использовала зелье из чаши, а также заклинание. Какое — я тоже не знаю, но предполагаю, что получила ты его от Тривии. Хотя эта догадка выглядит странной и маловероятной. Тривия являлась одной из тех, кто был достаточно силен, чтобы жить без оглядки на большинство. Ей было плевать на то, что все считали тебя избранной и ждали, когда ты совершишь ритуал. Она не верила в возможность возвращения Первой из сидхе. Но…она была единственной, кто мог помочь тебе воспользоваться чашей, чтобы получить желаемое. А ты желала вернуться в мир людей. Будучи отмеченной Богиней, ты обладала магией, обеспечивающей тебе в том числе и долгую жизнь. Но только в пределах этого мира. Не являясь сидхе, возвратившись в мир людей, ты скорее всего погибла бы от обрушившихся на твою голову тех сотен лет, которые прошли, пока ты была среди сидхе, ведь время здесь и время в человеческом мире течет иначе. Ты это знала. А потому решила пойти другим путем. Ты решила переродиться. Но тебе важно было сохранить данную тебе магию и прийти в новую жизнь с тем знанием, с которым ты уходила из прежней.

— Я убила себя?

— Кинжал в сердце — очень лаконично и очень действенно, — уныло протянула Амрита, продолжая играться с водой, которая теперь больше напоминала нефть. — Тело ис-рейны было сожжено на погребальном костре, но едва он догорел, как из пепла выпорхнул птенец. Его белые перышки были припорошены серой пылью, а на шее, прямо под клювом, виднелось красное, словно свежая кровь, пятнышко. Точно такое же пятно появилось на шее у принцессы, после воскрешения на алтаре. Король Аэрн хоть и был вне себя от горя, но сообразил, что был совершен магический ритуал. И приказал привести к нему того единственного, кто мог знать о твоих планах.

— И кто же это?

— Мой брат, Тиарн. Его долго допрашивали, пытали, но он не сломался. Король начал терять терпение и решил пойти другим путем, воспользовавшись присутствием того, кто поможет развязать Тиарну язык. И стражники короля пришли за мной. Это сработало, Тиарн все рассказал, но меня его откровения уже не спасли.

Она умолкла и отвела в сторону пряди волосы, приоткрывая вид на край щеки, шею и ухо. Ахнув, я отпрянула, увидев вместо белоснежной гладкой кожи, чернеющие и слезающие струпья.

Лицо Амриты начало меняться на глазах, как в жутких фильмах, когда ужас происходящего настолько глубок, что невозможно отвести глаз, словно оказавшись в ловушке собственного страха.

Кожа девушки иссыхала, утончалась, скукоживалась, оголяя череп. Глаза западали, чернея. Волосы осыпались вниз подобно мертвым листьям. Платье обращалось в лохмотья, рваными кусками повиснув на ссутулившимся скелете.

Я попятилась, когда скелет медленно повернул ко мне своё изуродованное лицо, как-то очень плотоядно щелкнул челюстями и хрустнул шеей. Не успела я окончательно испугаться, как раздался всплеск и из воды вынырнуло что-то, похожее на плотную тень, приземлившись прямо передо мной. Следом такой же звук раздался с другой стороны, и всё новые и новые сгустки тьмы, лишь отдаленной напоминающие человеческие фигуры, падали передо мной. Когда выпрыгнула пятая по счету тень, фигуры вдруг разом зашевелились и двинулись на меня.

Я выставила вперед руки в защитном жесте, отступая назад и пытаясь призвать огонь. Итогом всех моих стараний стали незначительные огненные вспышки, сорвавшиеся с ладоней, после чего я зашаталась, ощущая, как слабость охватывает тело. Давно, слишком давно я не питалась.

А тени подходили все ближе и ближе, я уже чувствовала исходящий от них затхлый запах испорченной, несвежей, застоявшейся воды. Говорят, вода не может испортиться, но эти тени были явно с истекшим сроком годности.

У меня все еще оставалась надежда как-то избежать встречи с этими истекающими черными потоками созданиями, но когда я уперлась спиной во что-то твердое и холодное, надежда растаяла. Я понятия не имела, умеют ли тени смеяться, но, кажется, ближайшая ко мне довольно усмехнулась, хотя у неё не то, что рот, даже лицо отсутствовало.

— Кажется, вечер перестает быть томным, — пискнула я в тот момент, когда отросток тени, напоминающий руку вцепился мне в горло и приподнял мою бесполезно потряхивающуюся тушку над землей, пару раз вроде как случайно ткнув затылком об стену с рисунками.

— Брррбударрррбуль, — раздалось непонятно откуда.

— Шо буль-буль? — попыталась разобрать я, ведь если со мной хотят пообщаться, невежливо изображать внезапный приступ глухоты, хотя и очень хотелось.

Но тень отвечать не захотела и просто отправила меня в полет, который окончился оглушительным погружением в воду.

***

— О, выловил, — радостно гаркнул знакомый голос.

И меня, ухватив за шкирку словно нагадившего не в тот лоток котенка, выхватили из воды, не самым бережным образов швырнув на сушу.

Перед глазами все плыло, мозг болтался в каком-то мареве, а все тело сотрясал конвульсивный, надсадный кашель, причем ощущения были такими, словно я едва не проглотила собственные легкие.

— Полегче, — что-то костляво-острое постучало по спине. — А то ты сейчас сама себя наизнанку вывернешь.

Я лишь отмахнулась, стряхивая с себя чужую руку и зашлась в еще одном приступе кашля.

— Я бы предложил тебе воды, — все в той же снисходительно-насмешливой манере продолжил голос. — Но не думаю, что из этих луж стоит пить.

И я, наконец, узнала его, узнала этот голос.

— Сам ты лужа, — сквозь спазматическое содрогание выдавила я. — Вертикальная и бесполезная.

— Полегче на поворотах, девочка, — в ответ прошипели мне и, судя по интенсивности неприятного запаха, шипели прямо в лицо. — Я тебя выловил, я же могу тебя обратно и отправить. В бесконечное, так сказать, плавание.

Я, наконец, смогла более-менее нормально вздохнуть и кое-как сесть, потому что до этого я стояла на четвереньках, всем туловищем ощущая бренность бытия.

Сев, потерла лицо, убирая с глаз прилипшие волосы и взглянула на своего спасителя.

— Я бы проблевалась от твоего пафоса, но у меня желудок уже сросся с позвоночником, так что, извиняй, — сообщила я болтающемуся с полуметре над дорожкой Магнусу.

— Ненавижу тебя, — заявил он, зло щурясь.

— Взаимно, дорогой, взаимно, — пропыхтела я, поднимаясь.

Теней уже не было, более того, не было и Амриты, а вода в водоемах стала опять похожей на воду вместо черного масла.

— Что это было? — я с трудом перевела дух.

— Предполагаю, что месть, — проронил мертвый некромант и поплыл над дорожкой в сторону выхода из этого странного помещения, воздух в котором ощутимо похолодел и в целом стало ощутимо неуютнее. Нельзя сказать, что до этого момент было очень приятно здесь находится, но именно сейчас создавалось ощущение пустоты и заброшенности, как… в старом разваленном склепе.

— И кто кому мстил? — растерянно оглянувшись по сторонам, я подхватилась и поспешила догнать Магнуса. Еще одна заметная перемена — огонь практически потух. И как только я сделала последний шаг, сходя с дорожки, позади меня всё окончательно погрузилось в темноту. Словно я, как единственное живое существо, еще поддерживала в них силу. И когда я ушла — ушла и сила.

— Морская фея тебе, — не оборачиваясь ответил Магнус, подплывая к чаше. Его обычно надменно-постное лицо вдруг изменилось, глаза возбужденно округлились, а по тонким губам зазмеилась улыбка.

— Уйми свои порывы, — посоветовала я командным тоном. — Чаша не наша, и вообще, вдруг конец света начнется, если её тронуть.

Магнус ощерился:

— С каких пор ты и я трансформировались в «мы»? — а после скорбно вздохнул: — К ней может прикоснуться только владелец. Его имя прописано надписью, которая ничем не стирается. По прочтении — слово за словом гаснет, а потом вновь проявляется.

— Поздравляю, Шарик, ты балбес, — объявила я. — Уже даже стихами разговариваешь.

— Эй, малявка! — вдруг заорал некромант, оторвав жадный взгляд от чаши. — Почему это я балбес?

— Потому что на ней нет никакой надписи, — указала я на очевидную деталь, а вернее, на чистые прозрачные стенки чаши без каких-либо признаков наличия букв или символов.

— В том-то и проблема, — облизнул губы призрак, который почему-то сейчас казался более реальным, чем весь остальной мир. — Но, насколько я понял из рассказа феи, она должна была появиться, как только ты вернулась сюда.

— Так, — попыталась разобраться я. — Стоп! Так ты что, все это время рядом околачивался? Подслушивал да подглядывал?

— Конечно, я подслушивал, — гневно закатил глаза Магнус. — А что мне еще оставалось делать? Один психованный дракон, от которого сбежала одна психованная принцесса, не дал мне воспользоваться Озером, а когда появилась фея уже поздно было для межмирных путешествий.

— Так, это она прогнала дракона? — дошло до меня со значительным опозданием. — А я думала ты.

— Мне с ним было не справиться, — нехотя признался Магнус, складывая губы куриной жопкой. — Я здесь слишком слаб, потому что это чужой мир, чужая магия. А фея, хоть и мертвая, но все еще привязана к этому месту, здесь — она сильнее всех.

— Мне она показалась вполне живой, — пробормотала я, потерев переносицу.

— Иногда я смотрю на тебя и думаю, что глупее уже быть невозможно, — демонстративно медленно призрак сложил руки на впалой груди. — А потом ты открываешь рот и доказываешь — возможно.

23.

— И что же я такого глупого сказала? — процедила я, повторяя его жест, но уже с угрожающим подтекстом. — Она реально выглядела, как живая!

— И, тем не менее, она абсолютная мертвая вот уже не один десяток лет. Что это доказывает? — ядовито поинтересовался Магнус, поедая меня презрительным взглядом.

— Что мы нашли тебе пару? — с энтузиазмом хлопнула я в ладоши.

— Ты не принцесса, — постановил Магнус. — Ты — зеленая гусеница, место которой — на камушке под листиком! Усмири уже обезьянок в своей голове!

— Это у тебя в голове стекловата! — топнула я ногой. — Почему мы все еще обмениваемся взаимными оскорблениями, вместо того, чтобы взять и свалить отсюда?

— Потому что мы не можем свалить отсюда, — зашипел куда-то в потолок Магнус. — Единственный выход — через Озеро. Но для меня оно магически заблокировано, а для тебя — непреодолимо в виду отсутствия жабр. И если только за то время, что мы не виделись, ты не научилась превращаться в камбалу, то придется сидеть здесь и ждать.

— Чего? Ветра перемен? — шаркнула я ножкой, поднимая в воздух облачко сизой пыли.

— Пока фея обратно явится, — буркнул Магнус и вновь обратил все своё внимание на чашу.

Мне на кусок зачарованного стекла с бесконечно беспокойной жидкостью внутри любоваться уже надоело, а потому я решила вернуться туда, куда приволокла меня русалка, то есть, к берегу Озера.

Без сил рухнув на черный песок, я задумалась о том, насколько ослабела за последнее время.

Оказалось, об этом думала не только я одна.

— Тебе надо найти кого-то, — и Магнус устроился на песочке на значительном удалении от меня. — Кого-то молодого, сильного и недалекого.

— Мне прям здесь начинать искать? — недовольно поморщилась я, потому что терпеть не могла, когда мне указывали на очевидные вещи. А кто любит?

— Здесь ты ничего, кроме простуды не найдешь, — поджал он уголки губ.

— Её убили из-за меня, — после нескольких минут молчания, которое нарушал лишь звук ударяющихся о камень капель, проговорила я. — Она винит меня в своей смерти. Наверное, я бы тоже винила на её месте.

— Скольких людей ты убила, пока работала на Хасана? — неожиданно спросил Магнус.

— Не знаю, — я скрестила перед собой ноги и принялась вычерчивать на песке различные фигуры. На самом деле, я не задумывалась о том, что делаю, просто бесцельно водила пальцем туда-сюда, создавая путаницу из линий. — Наверное, много. Но они все были плохими людьми — убийцами, похитителями и насильниками, ворами.

— Какая разница — плохой или хороший? Убивать плохих тебе приятнее, что ли? — начал раздражаться призрак.

— Нет, просто с ними проще.

— Здесь тоже не очень сложно, — продолжая беситься на пустом месте, фыркнул призрак. — Ты сделала то, что должна была. А гибель феи — просто сопутствующие потери. Непреднамеренный ущерб.

— Она сказала, что я ушла, потому что верила, что поступаю правильно. Но что если, я ошибалась?

— Для того, чтобы найти ответ на этот вопрос необходимо сперва понять — с какой целью ты ушла, — резонно заметил призрак. — Именно цель определяет все.

— И все же, Амрита напала только после того, как все мне рассказала, — я набрала в руку горсть песка и пропустила её сквозь пальцы, наблюдая за тем, как опадают черные блестящие песчинки. — Ну, или не все! Но многое…Почему?

— Многие люди думают, что смерть похожа на сон, — подумав, заговорил Магнус, начав с неожиданного вступления. — Что умирая ты все равно, что засыпаешь и, возможно, даже видишь сны. На самом деле — это не так. Конечно, все не ограничивается темнотой, пустотой и бесполезным лежанием в земле, пока черви пожирают твою плоть. Смерть — это одновременно и конец, и начало. Конец прежней формы существования и начало новой. Вот только, распрощаться с прежней жизнью очень трудно. Потому что сама эта жизнь продолжается. В ней остается все то, что ты любил — места, вещи, люди. А вот тебя уже нет, ты уходишь в неизвестность, чтобы начать все заново. Но не все способны отпустить. Кто-то цепляется за остатки того, к чему был привязан. Так и появляются призраки — души, которые не смогли отпустить. А дальше уже все зависит от причины, по которой душа не смогла перейти в новую форму. У одних это — близкие люди, у других — незаконченное дело, у третьих — месть. Думаю, в случае с феей все три фактора слились в один — месть за насильственную смерть, незавершенное при жизни дело и стремление уберечь кого-то, очень важного для неё. И так получилось, что ты являешься одновременно и тем, кому она должна помочь и тем, кому она хотела бы отомстить. Вот её и прорвало, в конце концов. Она умеет управлять душами других умерших, потому что при жизни была жрицей этого места, по сути, она служила ему. Знаешь, как выбирают тех, кто займет эту не самую почетную должность?

— Не моя сфера интересов, — щелкнула я языком.

— Выбирают девять девушек, у которых есть физические отклонения. Как ты могла заметить, всех сидхе объединяет три вещи — наличие магии, долгая жизнь и внешняя привлекательность. Но даже среди них встречаются кто-то вроде метисов. Смешивание крови, как правило, и приводит к тому, что отдельные сидхе не похожи на остальных. Вот как раз таких, выделяющихся, и отбирают для проведения различных ритуалов. Девушек в количестве девяти штук связывают, привязывают к их ногам веревками по каменю и бросают в воду. Считается, что море само выберет себе новую служительницу. Она, избранная, выживет, правда свою новую обитель покинуть уже не сможет. По крайней мере, надолго.

— А остальные восемь?

— Погибнут, — безучастно ответил Магнус.

— Миленько, — кивнула я и продолжила рисовать геометрические фигуры на песке.

— Ты должна узнать почему решила умереть, — кардинально сменил тему разговора Магнус.

— Кажется, я уже её знаю, — не воодушевилась я этим то ли предложением, то ли приказом.

— И что же ты знаешь? — поинтересовался некромант, таким тоном, которым обычном проклинают. Ну, или желают приятной поездки в ад.

— Здесь было паршиво, — апатично ответила я. — И я ушла в другое место, в надежде, что там будет менее паршиво.

И тут меня накрыло. То ли воспоминанием, а то ли бредом.

Я стою в центре непривычно ярко подсвеченной, но уже хорошо знакомой пещеры. Грудь стягивает тугой корсет, а под ним мягкая, приятная к телу рубашка. Ноги обтянуты плотными штанами из какой-то грубой ткани и обуты в высокие, похожие на часть экипировки всадника сапоги. На плечи накинуто нечто, напоминающее короткое пальто, но с разрезами по бокам практически до самой талии. Напротив меня стоит женщина, шикарней и красивей которой я никогда прежде не видела. У неё длинные черные волосы и высокое изящное тело с такими умопомрачительными изгибами, что сразу захотелось провести по ним пальцем, затянутое в тонкое черное платье, чья простота лишь подчеркивает природную роскошность его владелицы. Лицо женщины напоминает лик древней статуи, но особенно ярко выделяются глаза, в которых сосредоточилась вся космическая глубина и бесконечность. Она еще не успела произнести и слова, но я уже знаю, кто это. Тривия. Первая владелица чаши. Та самая, которая не захотела её отдавать. И которая погибла за неё. Но в этот момент, когда я смотрю на неё, она выглядит как живая. А может быть, это не совсем живая я?

Упомянутая чаша лежит на полу между нами, опрокинутая на бок. Волшебное зелье вылилось и потекло по каменистому неровному полу, затекая в ямки и щели, сверкая, отливая перламутром и напоминая масляные разводы, проявляющиеся на дорогах после дождя, словно кто-то попытался растворить радугу. А рядом с чашей покоится тело, одетое в точно такую же одежду, что и я.

— Странно, правда? — говорит Тривия глубоким голосом, который одновременно может принадлежать как мужчине, так и женщине. — Смотреть на себя со стороны. Ощущение, как будто ты раздваиваешься. Как будто мир раздваивается.

— Жутко, — хриплю я не своим голосом. Кажется, потому что мой был сорван от криков, и горло саднило.

— Ты готова пойти до конца? — спрашивает она. И где-то внутри меня что-то болезненно дергается. Появляется сомнение. И вопрос — а правильно ли я поступаю? Станет ли этот шаг стартовым или превратится в финишный?

Но, несмотря на внутренние терзания, ответ мой четок и лаконичен:

— Да, я готова.

— Тогда слушай. Будет тяжело. Очень тяжело. И всё будет казаться бессмысленным, пустым, глупым. Но со временем появятся какие-то вещи, которые ты полюбишь. Мелочи, но милые мелочи. Твои мелочи, которые ты решишь разделить с кем-то, кого не сможешь отпустить из своей жизни. И именно ради этих мелочей стоит оставаться в том мире так долго, как только получится, — и, сказав так, она протянула руку, прикоснулась кончиками пальцем к моей груди и толкнула. Легонько, но я начала падать. Падать в пустоту. В вечность. — Наслаждайся поездкой, она будет длинной, но помни, твоя задача — найти и убить его. Цепочка не прекратится, пока вы не встретитесь. И пока ты не выполнишь свой долг. Помни о нем — ты мне пообещала.

— Эй! — гаркнул противный голос прямо в ухо, отчего в мозгах все зазвенело, — а может быть, звенели сами мозги? — словно отпустили натянутую струну. — Ты в сознании или мне приступить к оказанию первой помощи?

Покачнувшись, я словно вынырнула из транса и увидела, как к моему рту со злорадным блеском в глазах потянулся Магнус.

— Фууу! — подскочила я, отмахиваясь от призрака. И так получилось, что этой же рукой я как бы проткнула его, погрузив по локоть в живот. Ощущения были еще более мерзкими, чем вид злобного некроманта, нацелившегося на мой рот с учетом того, что при жизни он явно не заботился о гигиене собственного рта. — Словно в холодное желе ткнулась, — пожаловалась я, потирая покрывшуюся мурашками руку. — Ты почему такой мерзкий?

— Потому что я мертвый, — презрительно изогнул верхнюю губу призрак.

— Раньше ты не был таким…плотным, — покружила я указательным пальцем в районе его желудка. — Что случилось?

— Это — обитель магии смерти, — развел руками некромант. — И она как-то странно влияет на меня.

— Странно — это как? — прищурилась я.

— Я чувствую себя сильнее, но при этом сложнее думать, — нехотя поделился Магнус. — Как будто сознание окутывает вязкий едкий туман. Сложно сосредоточиться. Сложно…вспоминать, кто я и откуда.

— Твою ж прабабушку, — ожесточенно потерла я щеку. — Нам надо сматывать отсюда, но как?

— Никак без феи, — утешил меня Магнус. — Но ты её изгнала, так что, неизвестно, когда мстительница вернется обратно.

— Изгнала? — едва не попятилась я. — Я никого не изгоняла.

— Изгоняла, — утвердительно заявил Магнус, чуть прикрывая глаза. Выглядел он и правда, как какое-то существо из болота. — Я старался держаться поблизости и, когда услышал шум, сразу же рванул к тебе. Однако к моему появлению тени уже с визгом разбегались, а образ феи таял словно мороженное на солнце.

Я с недоумением моргнула.

— А я?

— А ты мирно булькала в воде, пуская пузыри носом, и что-то бормотала, напоминая угасающее полуденное солнце, которое вдруг решило поплавать.

— Я не решала, — шмыгнула я носом. — За меня решили. Одна из этих инфернальных энергосущностей швырнула меня в воду.

— Забавная формулировка, — оценил некромант с лицом, похожим на дохлую лягушку. — Но еще не менее забавен тот факт, что тени разумные и руководствуются коллективным сознанием.

— Это тебе кто сообщил? — ядовито заулыбалась я. — Местные караси?

— Тени и сообщили, — на удивление спокойно ответил Магнус, кивком головы указав на Озеро.

— Если эти тени такие общительные, то почему они сперва не захотели со мной пообщаться, а сразу же бросились душить? И не поинтересоваться ли нам у тех из них, кто не так остров хочет вырвать мне сердце, как нам выкарабкаться из этой задницы? — потихоньку начала закипать я, сердясь одновременно на все и на всех — на себя, на Магнуса, на Сашку. Наверное, я бы даже злилась на богов, если бы верила в них.

— Потому что те, которые пытались тебя придушить получили прямой приказ. У них не было выбора — подчиниться или нет, — рыкнул на меня Магнус. — И потому что не все из теней общительные. Есть и те, которые не то, что общаться не желают. Их приводит в бешенство сам факт твоего существования.

— А причем тут я? — возмущенно воскликнула я, обращаясь скорее к самому Озеру, которое в этот момент выглядело подозрительно скучающе-безмятежным. Находись оно в любом другом более обыденном месте, то показалось бы не примечательнее обычного деревенского ставка.

— А при том, что это ты, а не я, опрокинула все сидхейское королевство, — раздраженно-устало выдохнул Магнус, которому и дышать-то не было нужды. Скорее всего, просто привычка осталось. А может, так он ощущал себя менее мертвым. — Вместе с тобой они обрели надежду. Надежду на спасение, надежду на возвращение золотой эры, надежду как призрачный идеал, освещающий конец бесконечного черного тоннеля. А потом ты взяла — и свалила без предупреждения и без объяснений. Тебя и до этого-то терпели только потому, что ты была нечто вроде священной жертвенной коровы, а когда корова вдруг решила, что имеет право распоряжаться собственной жизнью и обломала бывшим богам светлое будущее, многих это очень сильно разозлило. А так как не все мертвые души находятся на зачаточной стадии развития умственной деятельности, увидев нас с тобой вместе многие из них прикинули нос к хрену, сообразив, что к чему, и разгневались еще сильнее.

Чем дольше он говорил, тем выше становился его голос, а речь — быстрее. К концу он в буквальном смысле орал, тараторя как взбесившаяся сорока. Даже его длинные сальные волосы растопырились в стороны, словно черные перья птицы.

— А потому твой единственный шанс на спасение — дождаться дохлую фею и попытаться с ней договориться, — заключительно прошипел некромант, метая глазами молнии. — И пожалуйста, давай без твоей традиционной затеи, проходящей под лозунгом «сжечь тут всё к чертям собачьим!».

24.

— Ладно, — покладисто согласилась я. — Только нет у меня никаких затей. Я вообще незатейливая! И я понятия не имею, что ты имеешь в виду, говоря, что я изгнала Амриту. Потому что когда я попыталась призвать силу…огонь не пришел. Я стала слишком слаба для этого.

— Да я уж вижу, — хмыкнул Магнус. — Дохлая, как червяк, палкой перешибить можно. А по поводу феи… Твоё величие в огне. А что дает огонь? Тепло. И тени. Тенями называют души умерших. Но также, как создает их, огонь может их и поглощать. Древние маги считали огонь — первичной из стихий. Воплощение сил трансформации, которые способны менять саму суть вещей. Нет ничего во всех мирах, что огню, истинному пламени, было бы неподвластно. Но огонь может быть не только слепо разрушающей, пожирающей силой, но и силой очищающей, возрождающей. Вспомни феникса, сгорая, он возрождается из пепла.

— Фениксы вымерли, — вставила я.

— Не важно, — отмахнулся призрак. — Они превращают смерть в жизнь посредством пламени. Это самое главное.

— То есть, возможно в моих силах воскрешать мертвых? — переспросила я.

— Какая же ты все-таки иногда недалекая, — рявкнул Магнус да так, что я подскочила от неожиданности, как попрыгунчик. — Порой мне кажется, будто уровень твоего интеллектуального развития близок к нулю! Не всё следует трактовать буквально!

— Тогда что? — всплеснула я руками. — Объясни по-человечески!

— Огонь — суть и жизни, и смерти, следовательно, огонь есть ни что иное, как символ перерождения, последовательной смены смерти на жизнь и жизни на смерть, потому как в одно и тоже время это два состояния не способны воплощаться. Так, если можно управлять огнем, значит, можно управлять и жизнью, и смерть, но самое главное — управлять их сменой, — не очень терпеливо, но очень наставительно растолковывал мне Магнус.

— Управлять перерождением, — проговорила я, бессмысленно пялясь в пустоту. И тут у меня возник закономерный вопрос: — А сколько раз можно перерождаться, Магнус?

— Уверена, что выбрала именно того, кто компетентен в этом вопросе? — закатил глаза призрак.

— Нет, но кроме тебя здесь больше никого нет, а вести беседы с самой собой стратегия, изначально предвещающая шизофрению, — поморщилась я.

— Мне тут в голову одна мысль пришла, — начала Магнус, на что я не сдержавшись, съязвила:

— Да ладно! А так бывает?

— Что? — растерялся некромант и это поспособствовало поднятию моего настроения на целый градус. Мелочь, а душе приятно.

— Твою голову не только бредни, но еще и мысли посещают? — округлила я глаза.

— Я тебя сейчас съем, — с угрозой пообещал Магнус.

— Подавишься, — поручилась я, используя ту же тактику запугивания. — Так, что там за мысль у тебя завелась? Прям, как тараканы на кухне… Надеюсь, твоя не такая усатая?

— Иногда я смотрю на тебя и представляю, как вырываю тебе позвоночник через горло, — мечтательно произнес Магнус, рассматривая меня так, словно выискивал, где бы оторвать кусок повкуснее.

— А потом ты вспоминаешь, что я тебе еще нужна и откалываешь казнь, запихивая свои фантазии в то место, где им и полагается быть, да? — широко улыбнулась я, едва не демонстрируя гланды. Аж челюсти хрустнули.

— С чего это ты решила, что я в тебе нуждаюсь? — призрак повел кустистыми бровями, глядя на которые так и хотелось взяться за газонокосилку.

— Не нуждался — уже убил бы, — развела я руками, как бы намекая на очевидность выводов.

— Может быть, я просто терпеливый, — предположил Магнус.

Я громко расхохоталась, откидывая голову назад.

— Ты? Терпеливый? Да твою фотографию надо поместить в словаре, — отсмеявшись, выдохнула я. — Напротив антонима слова «терпеливый». Ожидать от тебя терпения все равно, что ожидать от радуги монохромности.

— Я просто добрый, — ощетинился на меня призрак, замерцав в пространстве, что выглядело так, словно кто-то попытался переключить канал.

— Ага, как голодный волк, — уже без смеха заявила я, напряженнее всматриваясь в призрака. — Ты себя как чувствуешь?

— По-прежнему мертвым, — рявкнул Магнус. — Я правда хочу тебе добра!

— Или ты просто хочешь стать менее мертвым, — задумчиво пробормотала я. — Веря в то, что я могу помочь тебе переродиться.

— Я бы найти способ с тобой договориться, — вдруг странным тоном, в котором далеким эхом безвозвратно утраченных дней слышалась церемониальность и клятвенность, произнес призрак. — Или убить.

— Не знаю, что это значит, — покусав губу, ответила я. — Но ощущение такое, как будто ты только что мне присягнул.

— Когда-то давно я действительно присягнул на верность одному человеку, — не сводя с меня странно-светящихся глаз, проговорил призрак. — И я продолжаю быть верный своим обещаниям. И этому человеку. Знаешь, любовь проходит, дружба распадается. И только кровные клятвы нерушимы навсегда.

Мое лицо вытянулось.

— Меня сейчас разрывают напополам очень противоречивые чувства. Одна часть меня хочет выяснить, откуда ты знаешь «Крестного отца», а другая кричит, что это лишняя информация.

— Из всех жизненных ситуаций самая выигрышная — когда враг преувеличивает твои недостатки. Лучше этого может быть лишь такая, когда друг недооценивает твои достоинства, — некромант продолжил поражать меня в самое сердце.

Я замахала на него руками, словно отгоняя невидимую мошкару.

— Вот только не надо мне цитировать всего «Крестного отца»! В твоем исполнении это выглядит странно. И стремно! И мне нужно в туалет, — в конце концов, заявила я.

— Зачем? — неподдельно изумился призрак.

Я встала и уперла руки в боки.

— Монетку на память в унитаз бросить, чтобы вернуться! Ты совсем не в себе? Есть что, еще какие-то причины по которой люди ходят в туалет, кроме очевидной?

— Ну, мало ли, — Магнус немного сконфуженно почесал висок, отводя взгляд.

— Действительно, мало. Мало у кое-кого мозгов в той штуке, которая на плечах болтается, — заворчала я и потопала в самый дальний угол пещеры, надежно скрытый от посторонних взглядов полутьмой.

С каждым шагом я удалялась все глубже и ориентироваться становилось все сложнее. В какой-то момент шуршание песка под ногами сменилось хрустом чего-то хрупкого, что продавливалось под моими ногами, превращаясь в крошку. Пройдя еще несколько метров, я поняла, что уже окончательно ничего не вижу, с трудом понимая, откуда пришла и в какую сторону мне следует двигаться, чтобы вернуться обратно. И хотя я все время двигалась прямо, было ощущение, как будто я свернула куда-то не туда, ведь по идее, я уже должна была упереться в стену пещеры.

Подняв правую руку я поводила ею в воздухе, пытаясь обнаружить возможные препятствия, однако пальцы нащупывали лишь воздух. Та же ситуация повторилась, когда я попыталась обследовать окружающую обстановку левой рукой.

— Надо возвращаться, — решила я, мигом расхотев справлять естественную нужду.

Развернувшись, я случайно сделала шаг в сторону, и моя нога по щиколотку ушла во что-то мягкое, густое и вязкое.

— Фууууу, — брезгливо передернуло меня. Захотелось тут же забраться по шею в воду и основательно вымыться, потому что и запашок вдруг появился соответствующий — аромат гнили к которой примешивалось нечто сладковато-приторное, что при вдыхании как будто оседало тонкой пленкой на нёбе.

Преодолевая отвращение, я отправилась назад, к берегу на котором оставила Магнус, стараясь шагать строго в пределах одной линии. Через время тьма стала рассеиваться, и я поняла, что это не просто темнота, появившаяся из-за недостатка освещения. Это черный туман, клубящийся, стелющийся, заползающий в рот, нос и глаза. И чем ближе к озеру, тем более редким он становился, словно не решаясь простираться дальше.

— Как успехи? — как бы между делом поинтересовался Магнус. — Ты там так долго пробыла, что я уже начал беспокоиться за твое здоровье.

— За себя лучше беспокойся, — проворчала я, осматривая ногу, которая на удивление выглядела абсолютно чистой. Так, словно я не шагала две минуты назад по болотам в кромешной тьме. — Я там на что-то странное наткнулась. То ли трясина, то ли просто грязи по колено. И еще…Там — нет стены!

И неистово замахала рукой в указанном направлении.

— Да что ты говоришь? — фальшиво удивился Магнус.

— Ты знал, — поняла я, роняя руку.

— Подозревал, — уклончиво уточнил Магнус. — Просто не хотелось проверять самолично. После встречи с драконом, неожиданно вынырнувшим у меня перед самым носом с адским пламенем изо всех возможных мест, я не очень тороплюсь осваивать новые горизонты. А тут ты так удачно захотела уединиться.

— Там воняет так, словно что-то сдохло и гниет на протяжении полувека, — поделилась я, обнимая себя за плечи в бесплодной попытке согреться. — А еще там вместо песка под ногами что-то, похожее на ореховую скорлупу. Очень странно ощущение, когда идешь по ней, а она рассыпается под ногами…

— Что ты сказала? — подхватился вдруг призрак. Его глаза распахнулись, словно он услышал нечто невероятное. И, наверное, он бы побледнел, если бы смерть не сделала его бледным на веки вечные.

— Что это было странно, — медленно повторила я, так же медленно отодвигаясь от пугающего своими вспыхнувшими алым цветом глазами. Мне даже показалось, что я вижу в его глазах светлячков, которые красными точками слетались к зрачку.

— Нет, до этого, — торопливо отмахнулся призрак. — Ты сказала, что под ногами что-то хрустело!

— Ну да, сначала был песок, но когда вокруг совсем стало темно, песок закончился.

— А потом?

— А потом я вступила в какую-то жижу, резко завоняло, меня чуть не стошнило и я отправилась назад, — перечислила я все свои действия. — Писать мне перехотелось, если тебя это интересует.

— Вот это, как раз-таки, меня интересует в меньшей степени, — презрительно втянул щеки призрак, подхватился, взлетев в воздух и медленно подплыл к тому месту, где начинал сгущаться мрак.

— Знаешь, мне кажется, это не просто тьма, — поделилась я своими размышлениями. — Это больше напоминает туман.

— Почему? — и Магнус скрестил руки на груди в своем истинно некромантском жесте.

— Он осязаем. И у него есть вкус, — я попыталась описать, пощелкав в воздухе пальцами: — Маслянистый, немного горьковатый, липкий. Он как будто пачкает тебя изнутри.

Внешне Магнус никак не изменился. Не дрогнула ни одна мышца на лице, не закралось сомнение в складки лба, не затрепетали ресницы и не побледнела кожа. Хотя в его случае и так можно устраивать соревнования с бледными поганками, которые на фоне его мертвой моськи покажутся цвета хорошо прожаренных на гриле сосисок. И все же…

И все же, я уже достаточно хорошо успела изучить его и его нагло-самодовольные повадки, чтобы заметить то неявное изменение, которое произошло. И хотя внешне это было чем-то практически неуловимым, неслышимым и незримым, я буквально кожей почувствовала перемену в нем.

25.

В одно мгновение призрак вдруг стал ощущаться словно учуявшая добычу гончая, которая мчалась по лесу не один час. И вот теперь — цель близко, практически у самого носа. Осталось лишь осторожно, вкрадчиво крадучись на пружинящих лапах приблизиться для совершения финального, смертельного, броска. И хотя сравнение с кем-то хладнокровным, пресмыкающимся и чешуйчатым было бы более уместно в случае с Магнусом, я вдруг поняла, что, несмотря ни на что, продолжаю заигрывать с опасностью. И что еще более важно, эта опасность всегда рядом, в шаге от меня.

— Дуат, — едва слышно выдохнул призрак.

— Это ты сейчас так ругнулся? — выгнул я бровь, пытаясь сохранять невозмутимый вид. — Или это твое стоп-слово?

Вопреки уже устоявшейся традиции, призрак никак не отреагировал на мой колкий выпад, а вместо этого уставился куда-то мне за спину так, словно где-то там, в песке, засверкали несметные сокровища — изумруды, бриллианты, рубины. И каждое — размером со страусиное яйцо.

— Дуат, — с придыханием повторил Магнус, плавно скользнув вперед. — Это легенда. Что-то вроде предания, про которое неясно — то ли правда оно, то ли вымысел.

— Да в этом мире все так, — раздраженно всплеснула я руками. — Одни легенды да сказания! Хоть садись и сборник сказок пиши. На самом деле, у меня до сих пор присутствуют стойкие сомнения относительно реальности происходящего — то ли я сейчас во сне, то ли так ударилась головой, что брежу.

Поравнявшийся со мной призрак устремил на меня свой взгляд, но было очевидно, что смотрит он не на меня, а рассматривает что-то там, в вечности, доступной лишь мертвым. Ну, и тем, кто должен к ним присоединиться.

Я таковым желанием не горела, а потому, на всякий случай, сделала шаг в сторону. А потом еще парочку.

— По одной из версий, — начал Магнус, перестав рассматривать что-то на том месте, где только что стояла я, — дуат — это путь в потусторонний мир.

— Насколько потусторонний? — тут же подала я голос. — Потусторонний как Рай или Ад? Или потусторонний, в смысле, другой?

Магнус раздраженно вздохнул, всем своим видом указывая на то, что он едва выносит моё присутствие.

— А разве это не одно и то же?

— Как знать, — с широкой улыбкой пожала я плечами. — Все происходящее и так похоже на плохой фильм, снятый шизофреником. Одной бредовой мыслью больше, одной меньше — кто считает?

— Тот, кто следит за счетом на табло, — выдал странное изречение Магнус и направился прямо в объятия черного тумана.

— Глубоко, — оценила я его мысль и хотя мне настойчиво этого не желалось, потопала следом. — По одной из версий, — сказала я, обращаясь к назойливо мелькающему впереди туловищу.

— Что? — полюбопытствовало туловище в свою очередь.

— Ты сказал, что по одной из версий, дуат — это потусторонний мир. А по другой?

— А по другой, — процедил призрак, чей голос глухим эхом разлетался вокруг, — дуат является чем-то вроде зазора между мирами. Проходом, которым могут воспользоваться заблудшие души. Одно время считалось, что дуат ведет в небо и все, кто по нему пройдут обратятся в звезды. Это своеобразный путь очищения, проследовав по которому душа обретает покой.

— Решил стать звездочкой? — прыснула от смеха я и тут же с опаской заявила: — Я на небо не хочу. Ни в виде звездочки, ни в виде бабочки, ни в виде снежинки.

— Тебе небо не светит, — уверил меня Магнус, в чьем злобном шипении слышалось пожелание мучительной смерти. — В лучшем случае — дантовский ад.

— Вот это в моем стиле! — согласившись, воодушевленно воскликнула я. К этому моменту мы уже практически достигли того места, на котором я развернулась и дальше не пошла. — Озвученная информация, конечно, любопытная, но хотелось бы услышать разъяснения — зачем она мне?

— Что ты знаешь о фоморах? — спросил голос Магнуса, в то время, как сам он, судя по интенсивности звука, болтался где-то справа примерно на шаг впереди.

— Что слышала уже это определение, — пробормотала я, ощущая себя так, словно едкий туман начал заполнять меня изнутри. Гадливенько так. — Но не помню где, как, зачем и почему.

— Почему ты никогда не слушаешь, что тебе говорят?

— Потому что мне редко интересно то, что мне говорят, — проворчала я. — И вообще, мне постоянно что-то говорят. Все подряд. Не все же запоминать.

— И почему ты такая бестолковая?

— Может быть, мне просто удобно быть бестолковой? — пробормотала я себе под нос, чувствуя, как уровень жидкости, в которую мы вошли начал подниматься по мере нашего продвижения вглубь. Теперь уровень чего-то вязкого и далекого от приятного доходил мне почти до коленей.

— Фоморы, — начал Магнус скрипучим голосом, словно внутри него вдруг что-то заржавело, перестав работать как надо, — изначально являлись воплощением темных сил, сил хаоса и неконтролируемых природных сил. Фоморы ведут свое происхождение от богов, которые по своей сути схожи с богами, создавшими сидхе. Само слово «фоморы» означает «морские», то есть, обитающие посреди моря. И употребляется оно исключительно самими сидхами, которые так обозначили тех, кто когда-то напал на них, выйдя из воды. Противостояние сидхе и фоморов началось очень давно, и с ярой подачи последних. Еще во времена, когда сидхе только поселились на островах, фоморы решили, что у них нагло оттяпали часть территорий и явились отбирать её обратно. По сути, фоморы были в своем праве, но сражение проиграли. И с тех пор сидхе и фоморы находятся в перманентном состоянии войны. Хотя был период, когда сидхе решили, что их находящиеся в упадке враги либо вымерли, либо мутировали во что-то с жабрами и плавниками. Кроме того, они долгое время не могли понять, как фоморам удается попадать в их мир. Сейчас в распоряжении фоморов имеются несколько охраняемых порталов, но тогда, в начале войны, они возникали практически из ниоткуда. Сидхе, на удивление, оказались способными сложить два и два. В результате они выяснили, что фоморам удалось найти дуат — тайный путь, который помог им из своего мира переходить в мир сидхе. А если буквально, то в мир, который являлся изнаночной стороной мира сидхе.

— Как тебе удалось все это узнать? — с растущим подозрением спросила я. — И если ты знал об этом раньше, то почему рассказал только сейчас?

— Потому что я узнал об этом только сейчас, — рыкнул где-то во тьме Магнус.

— Внезапное прозрение? Как у Ньютона? Тебе на голову ничего не падало? Яблоко, например?

— Нет, — поехидничали мне в ответ. — Яблоки, как и любые другие фрукты здесь ни при чем. Мне поведала об этом одна из теней в Озере. И кое в чем эта тень была необычайно уверена.

— В чем? — ожидаемо спросила я.

— Фоморы попытаются вновь воспользоваться дуатом, который сидхе смогли заблокировать. Осуществления контроля за проходом входило в задачи Амриты, и всех тех, кто был до неё. Потому что фоморы готовятся.

— К чему? — внутри стремительно начала нарастать тревога.

— К новой войне, — ответил Магнус, судя по звуку, вдруг оказавшись в непосредственной близости от меня. Видимо, ему уже перехотелось идти вперед. А может быть, он просто остерегался продолжать движение, зная больше, чем я. — Фоморы стремятся к новым сражениям, к новым завоеваниям. Они все еще верят, что смогут покорить и сидхе, и тех, других, что проживают в соседних мирах. И благодаря дуату они смогут спокойно перемещаться хотя бы в мир сидхе, сохраняя при этом неприступность собственного дома. Фоморы — это лишь одно из их имен, так их называют сидхе. Но есть и другие. Тебе фоморы известны как…

26.

… ифриты.

— Погоди, погоди….

— Да, это те самые ифриты, предводитель которых был погребен в вечный сон одним из человеческих архимагов. Тот, ради которого совершались массовые убийства. Тот, которого его потомкам практически удалось пробудить.

— Удалось? — я опасно пошатнулась.

— Да, — решительно разбил все мои надежды Магнус. — Пока ты тут убегаешь от всех подряд, так и не сумев разобраться, кто друг, а кто враг, твой мир медленно, но верно погружается в хаос. Потомок, наследник Книги Ярости, мертв. Он надеялся, что с помощью высшего сможет снять заклинание своей прабабки и обрести магические силы, которые обещаны ему по праву рождения, но не вышло. Так же, как и не вышло договориться с демонами о разделе власти над миром людей. Понимаешь, демоны в принципе не особенно коммуникабельны, а с тех пор, как ушли в подполье вообще разлюбили общение с кем-либо, кто не входит в их круг. Они предпочитают более грубые, но самые действенный методы — силовые. Демоны, как и их прародители — высшие, предпочитают приходить и брать то, что им нужно. Вот и все. Им нет нужды с кем-то договариваться, что-то обсуждать и на что-то рассчитывать. Они полностью автономны и этим сильны. Это то, что хотел рассказать тебе Седой, но не успел. Но! Есть кое-что с чем придется столкнуться высшему после пробуждения и это кое-что очень сильно подпортило всем планы.

— Что это? — хрипло прошептала я.

— Ты узнаешь, когда пройдешь через дуат, — пообещал Магнус.

— Ошалел? — икнула я от неожиданности. — Ты же пять минут назад сказал, что это путь для заблудших душ!

— А ты кто? — тихо спросил Магнус с явным подтекстом.

Я вопрос проигнорировала, как и его подтекст.

— Погоди, но если это путь для мертвых, то как по нему прошли фоморы? Они-то были живыми! Или я что-то не поняла?

— Смысл не в формулировке, а в том, что заблудшая душа — это не только душа, отделенная от тела в силу его физической смерти, но и тот, кто потерял свой путь. После поражения в войне фоморы были обескровлены как народ, обесчещены как воины, и сбиты с толку как стадо, потерявшее своего предводителя. Они хотели мстить, хотели найти себе новый дом, пристанище, где можно было бы зализать раны — и дуат предоставил им такую возможность. Дуат всегда дает то, чего жаждет тот, кто смог найти проход и воспользоваться им.

— В первоначальной версии говорилось про покой, — злобно припомнила я.

— А что значит покой? — Магнус старательно пытался подвести меня к какой-то мысли, только вот к какой именно — мне было настойчиво непонятно.

Я задумалась, кусая губы.

— Покой — это когда больше не больно. И когда больше не страшно.

— Покой — это итог. Вот к чему ведет дуат — к итогу. И тебе нужно пройти по нему.

— А ты?

— Я пойду с тобой, — пообещал Магнус, и что неожиданно — не было в его голосе ни ехидства, ни насмешки, ни злости. Мы стояли во тьме, я не могла разглядеть ни его позы, ни выражения его лица, ни эмоций, что так часто он транслировал одним только своим взглядом. Если на минуту взять — и забыть, где мы находились, представив любое другое — какое угодно! — место на планете, можно было бы подумать, что это просто обычный разговор двух самых обычных людей.

— Как Вергилий, который сопровождал Данте по Аду, — грустно хмыкнула я.

— Вергилий ничто по сравнению со мной, — высокомерно заявил призрак, и я кратко улыбнулась — он снова стал тем прежним некромантом, которого я всеми силами выводила из себя просто из любви к процессу.

— Ну да, он-то был обычным человеком.

— Как знать? Никогда не можешь быть уверенным наверняка, особенно в тех, кто рядом с тобой, — таинственно проронил некромант и я ощутила прикосновение его холодных пальцем к моему запястью. — Только помни, что дуат всегда берет своё. Очищение — это та плата, которая ему требуется. Вот только очищает он…на свое усмотрение.

— Это как? — выдохнула я во тьму. Паника медленно, но верно начала разливаться по венам. — Разве очищение не подразумевает освобождение от чего-то плохого?

— Плохое — хорошее, злое — доброе, красота — уродство, — быстро начал перечислять Магнус, — всё это очень условные понятия.

— Тогда что? — растерялась я.

— В данной ситуации, я думаю, что под очищением подразумевается процесс удаления.

— Удаления чего?

— Того, что дуат захочет получить от тебя.

И Магнус решительно поплыл вперед, увлекая меня за собой, в неизвестность, окутанную черным туманом, чей знакомый сладковато-приторный запах, липнущий к нёбу, все больше и больше напоминал запах разлагающихся трупов.

***

Чем дальше во мрак я ступала, тем сильнее казалось, будто я вхожу в мир собственных кошмаров. Мир, где роятся чудовища. Мои чудовища, прикормленные с рук, роящиеся в глубинах сознания и выжидающие удачного момента. Я словно погружалась на дно собственной души, медленно сползая по скользким стенкам узкого колодца, остервенело цепляясь даже за самые мельчайшие выступы в попытке удержаться, и все же соскальзывая все ниже, туда где гниль и вонь, где ступни утопают в чвакающей жиже, где зудят толстые назойливые мухи, норовящие сесть на лицо, залететь в рот и уши, зарыться в волосы. Где что-то живое и юркое, неприятно холодящее кожу, проскальзывает вдоль ног, оставляя ощущение будто по углам, свернувшись в кольца, притаились змеи и стоит только пошевелиться, как тут же по телу поползет что-то чешуйчатое, в намерении добраться до шеи…

Почти сразу же я начала терять ориентацию во времени и пространстве. Сознание мутнело и заполнялось отвратным, въедающимся в каждую клеточку тела запахом. С каждым новым сделанным шагом становилось все труднее осознавать, где я нахожусь. Куда я иду? И почему в мозгу, словно сдавленная жилка, бьется мысль о том, что я непременно должна идти? Идти и ни в коем случае не останавливаться. Даже когда силы иссякнут, даже когда покажется, будто сделать вдох — непосильная задача, даже когда захочется рухнуть навзничь и остаться в этом мраке навсегда — я должна идти. Нет ничего важнее этого. Но чьё это бормотание раздается неподалеку? И почему кажется, будто один очень знакомый голос, про который я никак не могла вспомнить кому он принадлежит, постепенно превращается в многоголосье? Словно бормотание — сразу везде. И сверху, и снизу, и справа, и слева, и спереди, и сзади, и даже во мне самой? А может быть, это мой голос? Может быть, это я бормочу?

Пить. Очень хочется пить. Все внутри словно слиплось в один единый пласт и от этого шевелиться еще труднее. Я увязала в этой тьме, как муха в липучке.

Кажется, в какой-то момент моё сознание сдалось и последние остатки разума отступили, уступая место бреду.

27.

Я сидела на столе, столешница которого была затянута плотным красным сукном, и весело болтала ногами в воздухе. На мне было надето ярко-алое бархатное платье с длинными рукавами, воротом под горло и длинными подолом, который наискосок пересекал глубокий вырез, открывающий вид на белое, как молоко, бедро. В руках я держала восьмиполосную газету, выглядящую такой старой и от того такой хрупкой, что следовало бы опасаться даже дышать в сторону помятых, местами затертых и запятнанных листков. На первой полосе кричал восклицательными знаками огромный заголовок «Europe peace! Germans quit!».

В комнату, которая была забита самым разномастным хламьем и оттого выглядела, как пещера пирата, вошел Юстас. Он с раздражением содрал с себя пиджак с отполированными до блеска золотыми пуговицами и швырнул его на полосатое кресло-стул на низких изогнутых толстых ножках. Дернул за ажурный шнур и торшер на высокой латунной стойке засветился мягким чуть розоватым, из-за цвета абажура, светом.

Я вернула своё внимание газете, потому что появление бывшего меня не взбудоражило. Я словно знала, что он вот-вот должен появиться. Газета была англоязычной, времен Второй мировой войны. Я попыталась прочесть следующие сразу за заголовком буквы, что потребовало значительного напряжения. Мало того, что в комнате было сумрачно из-за задернутых плотными шторами окон, так еще и строчки расползались перед глазами. И не потому, что у меня было плохое зрение, а потому что они в буквальном смысле шевелились, ползали, извивались по бумаге, словно маленькие чернильные червячки. Возникло острое желание скомкать газету и зашвырнуть в дальний угол, туда, где мелкой дрожью подрагивал посудный шкаф с каркасом из цельного дерева, вызывая перезвон хранящейся на полках посуды. То ли шкаф хотел изрыгнуть расписанные разноцветными красками сервизы, то ли сами чашки и блюдца рвались на свободу, непонятно. Но это мерное однообразное позвякивание нервировало. Как нервировало перешептывание вышитых серебристыми нитями гардин, которыми было декорировано окно и которые покачивались, словно на сквозняке, которого не было. В такт им шуршали потускневшими оборками и пышными юбками старинные тяжеловесные платья из парчи, крепа и муара, аккуратно развешанные на напольной прямоугольной вешалке. Некоторые платья были отделаны мехом и их звучание было более низким, по сравнению с изящными атласными платьями, чьи шелковые лифы украшал растительно-животный орнамент. В целом, создавалось впечатление, словно каждый предмет в комнате живет своей собственной жизнью. И рассказывает об этом остальным.

— Мне нужна твоя помощь, — заявил Юстас, чей глубокий и обычно приятный голос на фоне всеобщего перешептывания, перезвякивания, шуршания и пересвистывания произвел впечатление удара в набат.

— Нет, — ответила я и мой собственный голос показался мне чужим. Слишком грудной, слишком томный, слишком манящий. Такой голос предназначен исключительно для спальни. Где царит полумрак, где беспорядочно смятые простыни пропитаны потом и стонами, где утыкаются лицом в подушки, заглушая сладострастные вопли, содержащие в себе одновременно и просьбы остановиться, и требования продолжать вечно.

Это был чей угодно голос, но только не мой. И все же…раздавался он из моего рта.

— От меня сбежало пианино, — сообщил Юстас, расстегивая воротник и с удовольствием вдыхая полной грудью.

— Предлагаешь отправиться в погоню? — флегматичность сквозила в каждом произнесенном чужим голосом звуке. Флегматичность и демонстративное безразличие. — Извини, охота на взбесившиеся музыкальные инструменты меня не вдохновляет.

— Его надо вернуть, — требовательно произнес Юстас и уставился на меня. Я в ответ оторвала взгляд от газеты, которую упорно продолжала пытаться прочесть, несмотря на то, что написанное постоянно изменялось, периодически выглядя как бред сумасшедшего, и наградила им собеседника. — Я купил его у герцогини Орлеанской, а она та еще ведьма.

— Ведьма в буквальном смысле или ведьма, как все женщины? — лениво поинтересовалась я, ощущая себя очень странно каждый раз, когда заговаривала. Словно я только открывала рот, а говорил за меня кто-то другой.

— Скорее второе, чем первое, но приятней от этого не становится, — ответил Юстас и выдернул из рукава запонку, швырнув её на стол рядом со мной. — Замуж она вышла в пятнадцать, мужа, который приходился ей одновременно двоюродным братом люто ненавидела, желая ему мучительной смерти едва ли не ежедневно. Пианино для неё сконструировал один испанский мастер, а ведьма из болот Пуату заколдовала его так, что любой, кто услышит его музыку тот час же пустится в пляс и будет танцевать, пока не рухнет замертво. И именно это случилось с герцогом, причем поговаривают, что тело высокородного аристократа похоронено в родовом поместье в Сен-Клу, а вот сердце его находится в усыпальнице королевского дома в Дрё. И оно до сих отбивает тот самый роковой ритм.

— Разве оно не должно было истлеть за столько лет? — вздохнула я устало.

— Оно плавает в специальном консервирующем растворе, — сообщил Юстас, отправляя вслед за первой и вторую запонку. — И потом, что значит, за столько лет?

Я сосредоточенно нахмурилась и вновь посмотрела на бывшего любовника. Теперь что-то в его лице мне показалось неправильным. И чем дольше я смотрела, тем сильнее пробуждалось внутри ощущение, что это не Юстас. Вернее, не совсем он.

— Что? — недовольно проронил мужчина и резко подался вперед. Его лицо оказалось в центре создаваемого торшером круга света и мои руки задрожали. В кресле сидел молодой мужчина, не старше тридцати лет. Высокий лоб, зачесанные назад светло-русые волосы, хищно выступающие вперед надбровные дуги, глубоко посаженные глаза, прямой нос и тяжелый подбородок. Из общего у них с Юстасом было только две вещи — классический нордический тип внешности и я. Та, с которой они явно были в близких отношения. Но это точно был не Юстас, несмотря на то, что этого мужчину я ощущала, как кого-то очень близкого мне. Я говорила с ним в полной уверенности, что беседую с Юстасом.

Как такое возможно?

Если только…

Газетные листки завибрировали под моими пальцами, буквы начали быстро-быстро перемешаться по бумаге — одни разбегались в стороны, словно тараканы, а другие наоборот — собирались в центре, складываясь в цепочку. Через несколько мгновений, в течении которых я не дышала, передо мной сложилась фраза: «Посмотри в зеркало».

Я оглянулась. В комнате не было зеркала.

28.

— Мне нужно зеркало, — произнесла я и вновь вздрогнула от звучания не своего голоса.

Мой собеседник раздосадовано цокнул языком, закатил глаза и взмахом руки указал куда-то влево от себя. В свете торшера блеснули крупные кольца, украшавшие несколько его пальцев.

Я отложила газету, спрыгнула со стола и неловко покачнулась, едва не рухнув на пол из-за подогнувшейся лодыжки.

— Ты так и не научилась быть изящной, — хмыкнул мужчина, опять скрыв свое лицо в тени.

Гулко сглотнула и направилась по указанному направлению, пересекая комнату по прямой. Дойдя, уткнулась в стену, украшенную гобеленом, изображение на котором повествовало об античных божествах. В полуобнаженных фигурах легко угадывались персонажи из древнегреческих мифов — Зевс под руку с Герой, Афродита, обвивающая руками шею своего возлюбленного Адониса, Артемида, воинственно вскинувшая свое копье.

— Но здесь нет зеркала, — выдохнула я, округлившимися глазами наблюдая за тем, как в углу гобелена, словно вышиваемая невидимой рукой, появляется мужская мускулистая фигура.

— Зато там есть дверь, — ехидно сообщили мне с кресла, которое теперь находилось спиной ко мне.

Я уже хотела заявить, что не вижу никакой двери, как вдруг справа от меня, глухо скрипнув, отъехала в сторону часть двери, открывая мне путь в темноту.

В два шага я приблизилась к зияющему чернотой проему и, присев, попыталась ощупать пол за порогом. Пальцы коснулись чего-то шершаво-колючего, тут же пришло осознание, что это ворс. Грубое колючее полотнище устилало пространство за дверью. Выпрямившись, скинула туфли и аккуратно перенесла ногу через порог. Едва моя голая ступня коснулась пола, вспыхнули свечи в подвешенных на стену канделябрах и я увидела перед собой лестницу, круто уходящую вниз. Слабый свет свечей не позволял рассмотреть что-то дальше пары шагов, а потому куда именно устремлялась лестница было непонятно.

Я не торопилась делать следующий шаг, но при этом в голове мелкими молоточками тарабанила мысль, что что-то здесь не так. Мне следовало идти вниз, во тьму, в неизвестность, погружаясь в давящую пустоту чего-то, похожего на колодезную шахту, но делать этого крайне не хотелось.

Но я все равно пошла.

Шаг, еще шаг, ступеньки выплывали из темноты словно по волшебству, как будто еще секунду назад их в принципе не существовало, но вот появилась я и тьма любезно подставляла мне под ноги твердую поверхность, поджидая в свои жуткие объятия. Свечи на стенах также загорались по мере моего продвижения вперед, а те, что оставались позади — потухали. Пройдя примерно с десяток ступенек, я обернулась назад. И не увидела ничего. Не было двери, не было проема, сквозь которой должен быть литься неясный свет из покинутой мной гостиной. Отсутствовали даже призрачные очертания того, что где-то там остался выход, и я смогу к нему вернуться. Нет, у меня был только один путь — вперед. И я должна была идти.