Я не толстая

2

Свернув за угол и выбежав на Западную Вашингтон-сквер, я первым делом увидела пожарную машину Пожарная машина стояла на тротуаре, а не на дороге, потому что дорогу загораживал киоск, в котором продаются трусики танга с леопардовым рисунком по пять долларов за штуку – на первый взгляд, выгодная покупка, вот только если присмотреться, видно, что трусики отделаны черным синтетическим кружевом, от которого будет чесаться в одном месте, сами знаете, в каком.

На Западной Вашингтон-сквер, где находится наш Фишер-холл, улицы редко перекрывают. Но, наверное, именно в эту субботу местное самоуправление потребовало от какого-нибудь члена городского совета, который был им чем-нибудь обязан, вернуть должок, потому что они ухитрились перекрыть целиком одну сторону парка и устроили уличную ярмарку. Вы знаете, о чем я: ярмарка с продавцами благовоний, уличными художниками и клоунами.

Когда я впервые побывала на уличной ярмарке на Манхэттене, мне было примерно столько же лет, сколько сейчас студентам, с которыми я работаю. Помню, я была в восторге: «О, уличная ярмарка! Как здорово!» Я тогда еще не знала, что в универмаге можно купить носки еще дешевле, чем у уличного торговца.

Но суть в том, что если ты побывал на одной уличной ярмарке, то можешь считать, что побывал на всех.

Трудно представить что-нибудь более неуместное, чем киоск с трусиками танга перед зданием Фишер-холла – такое строение не может ассоциироваться с трусиками танга. Внушительное здание из красного кирпича, построенное в 1850 году, величественно возвышается над Вашингтон-сквер. В одной из папок, которые я нашла на своем столе в первый день на новом рабочем месте, я вычитала, что городская администрация заставляет колледж каждые пять лет нанимать специальных рабочих. Они высверливают старый строительный раствор между кирпичами и заменяют его новым, чтобы кирпичи не отваливались и не падали на головы прохожих.

Наверное, это хорошая мысль. Вот только, несмотря на все усилия городских властей, из Фишер-холла все равно вечно что-нибудь падает на головы прохожих. Я говорю не о кирпичах. Падают бутылки, консервные банки, одежда, книги, компакт-диски, овощи, а однажды упала даже целая жареная курица. Поэтому я всегда на всякий случай смотрю наверх, когда прохожу мимо Фишер-холла.

Но не сегодня. Сегодня мой взгляд был прикован к парадному входу в здание. Я мысленно прикидывала, как мне туда попасть, учитывая огромную толпу и полицейского перед входом. Похоже, помимо десятков туристов, с уличной ярмарки, перед зданием собралась половина обитателей общежития, которые ждали, когда им удастся попасть внутрь. Они понятия не имели о том, что происходит, и спрашивали друг у друга, пытаясь перекричать музыку, гремевшую из другого киоска – в этом торговали кассетами.

– Что происходит?

– У нас что, пожар? Может, у кого-то снова сбежал суп?

– Да нет, это Джефф. Он снова уронил самокрутку.

– Джефф, ну ты и лох!

– Честное слово, я ни при чем!

Они не могли знать, что в здании покойник. Если бы знали, то не шутили бы насчет самокрутки. Думаю, что не шутили бы. По крайней мере, надеюсь.

Потом я заметила девушку, которая точно знала, что случилось. Это стало ясно по выражению ее лица. Она расстроена не тем, что пожарники не пускают ее в здание. Она расстроена, потому что ЗНАЕТ.

Магда нашла меня в толпе и замахала рукой с ярко накрашенными ногтями.

– Хизер! Ой, какой ужас!

Магда была в розовом форменном халате и леггинсах леопардовой раскраски, она то и дело встряхивала налаченными кудрями и нервно курила «Вирджинию слим», сжимая сигарету в пальцах с двухдюймовыми ногтями. Каждый ее ноготь был украшен миниатюрной копией американского флага и статуей Свободы. Хотя Магда и летает при каждой возможности в свою родную Доминиканскую Республику, она – большая патриотка страны, которая ее приняла, и выражает свою привязанность через ногти.

Я с ней так и познакомилась. У маникюрши, четыре месяца назад. Именно там я узнала о работе в общежитии (я хотела сказать, в резиденции). Предыдущую помощницу директора, Джастин, только что уволили за растрату семи тысяч долларов из кассы общежития, и этот факт страшно возмутил Магду, кассиршу из кафе при общежитии, то есть, я хотела сказать, при резиденции.

– Вы представляете?

Магда изливала свое возмущение любому, кто готов был ее слушать, пока я сидела, и мне делали педикюр. Я считаю так: даже если твоя жизнь летит под откос – как было в то время со мной, – то, по крайней мере, хоть ногти на ногах пусть будут красивыми.

Магда за несколько столиков от меня сушила под феном миниатюрные статуи Свободы, которые наклеила на ногти больших пальцев в честь дня поминовения, и кляла на чем свет стоит мою предшественницу, Джастин:

– Она заказала двадцать семь керамических обогревателей и раздала своим друзьям в качестве свадебных подарков!

Я до сих пор не представляю, что это за штука такая, керамический обогреватель, и с какой стати он кому-то нужен в качестве свадебного подарка. Но когда я услышала, что с Магдиного места работы – одним из преимуществ которого, помимо отпуска двадцать дней в году и полной медицинской страховки, включая дантиста, было бесплатное обучение – кого-то уволили, я за эту информацию ухватилась.

Вообще-то, я Магде многим обязана. И не потому, что она помогла мне с работой. И не потому, что она разрешает мне питаться в кафе бесплатно (кстати, возможно, поэтому я больше не ношу восьмой размер, разве что только в «лестной» системе). А потому, что Магда стала одной из моих лучших подруг.

И вот сейчас я бочком пробралась к Магде:

– Маг, что случилось? Кто умер?

Естественно, я не могла не беспокоиться – вдруг умер кто-то, кого я знаю, например, кто-нибудь из сантехников, которые всегда так любезно протирают полы в туалете, хотя вообще-то это не входит в их профессиональные обязанности. Или кто-нибудь из работающих студентов, которыми мне полагается руководить.

Ключевое слово здесь «полагается», ведь за три месяца моей работы в Фишер-холле только несколько подчиненных мне студентов реально выполнили то, что я просила (многие из них хранили преданность нечистой на руку Джастин). Но и они делали это только потому, что мои поручения касались чего-нибудь типа проверки комнат, освобожденных прежними жильцами, и уборки оставшихся там вещей – в основном бутылок из-под пива, пустых или початых. На следующий день они, как правило, маялись с похмелья, и я не могла никого дозваться, чтобы разобрать почту.

Впрочем, было несколько ребят, к кому я по-настоящему привязалась – студенты, приехавшие на учебу, не имея в кармане кредитной карточки, которую каждый месяц радостно пополняют папа или мама. Им приходилось работать, чтобы платить за книги и все остальное, и поэтому мне без особого труда удавалось уговорить их подежурить в субботу с четырех часов дня до полуночи.

– Ой, Хизер, – прошептала Магда. Только у нее мое имя звучало как Хейзар. А шепотом она говорила, поскольку не хотела, чтобы студенты поняли, что здесь на самом деле происходит. – Это одна из моих кинозвездочек.

– Студентка?

Я заметила, что на Магду поглядывают с любопытством. Не потому, что она странно выглядит – ну, может, она и впрямь выглядит немного странно: на ней столько макияжа, что, по сравнению с ней, Кристина Агильера кажется образцом естественности. Но поскольку мы в Виллидже, Магдин вид можно даже считать вполне скромным.

Просто люди не понимают ее выражение «кинозвездочки». Каждый раз, когда в кафе Фишер-холла входит студент или студентка, Магда берет его обеденную карточку, пропускает через сканер и поет:

– Сколько славных кинозвездочек здесь едят! Нам так повезло, что в Фишер-холле столько прекрасных кинозвездочек!

Сначала я думала, что Магда просто пытается польстить студентам театрального факультета Нью-Йорк-колледжа, а их у нас толпы – намного больше, чем будущих медиков или бизнесменов.

Но однажды Магда заявила во всеуслышание, что Фишер-холл – знаменитое место. Он знаменит не тем, что стоит в историческом месте, на Вашингтон-сквер, где когда-то жил Генри Джеймс, и не тем, что расположен через дорогу от знаменитого дерева висельников, на котором в девятнадцатом веке вешали приговоренных к смерти. И даже не тем, что парк когда-то был кладбищем для бедных, – все эти киоски с хот-догами и скамейки стоят, знаете, где? Над могилами!

Нет. По версии Магды, Фишер-холл знаменит тем, что здесь снимали сцену из фильма «Мутанты черепашки-ниндзя». Донателло, Рафаэль или еще кто-то из черепашек – если честно, не помню, кто из них – перепрыгивал, вися на канате, из пентхауса Фишер-холла на соседний дом, а все студенты снимались в массовке – задрав головы, смотрели вверх и восхищались подвигом черепашки.

Честное слово, у Фишер-холла довольно занимательная история.

Вот только студенты, которые снимались в массовке, давным-давно закончили колледж и уехали. Наверное, людям и кажется странным, что Магда через столько лет все еще поднимает эту тему. Хотя я думаю, для человека вроде Магды такое событие – съемка одной из сцен известного фильма на ее рабочем месте – это то, что, по ее мнению, делает Америку великой.

Правда человеку, который не знает предысторию, упоминания о «кинозвездочках» могут показаться несколько, скажем так, странными. Наверное, поэтому так много народу стало с любопытством поглядывать в нашу сторону, после того, как услышали реплику Магды.

Мне не хотелось, чтобы студенты поняли, насколько серьезно обстоит дело, поэтому я подхватила Магду под руку и потянула ее к соснам в горшках, которые растут возле общежития (к сожалению, студенты используют эти самые горшки в качестве пепельниц), чтобы хотя бы отчасти отгородиться от толпы.

– Что случилось? – тихо спросила я ее. – Рейчел оставила на моем автоответчике сообщение, что в школе произошел смертельный случай, но никаких подробностей не сообщила. Ты знаешь, кто умер? Как это случилось?

– Не знаю, – прошептала Магда, качая головой. – Я сидела за кассой и вдруг услышала визг, потом кто-то сказал, что на дне лифтовой шахты лежит девушка, и она мертвая.

– О боже!

Я была потрясена. Я-то ожидала услышать, что кто-нибудь умер от передозировки или был убит. У входа в здание, конечно, круглые сутки дежурят охранники, но иногда в общагу все равно проскальзывают непрошеные гости – как-никак, мы живем в Нью-Йорке. Но смерть из-за лифта?

У Магды глаза были на мокром месте, но она отчаянно пыталась не заплакать, поскольку это дало бы студентам, которые и так склонны все драматизировать, повод подумать, что случилось нечто очень серьезное. (Кроме того, это бы не пошло на пользу густому слою туши на ресницах Магды.) Она добавила:

– Говорят, она… как это называется? Каталась на крыше лифта.

Это потрясло меня еще сильнее.

– Занималась лифт-серфингом?

– Да. – Магда осторожно дотронулась кончиком искусно раскрашенного ногтя до уголка глаза и смахнула слезу. – Вот почему в здание никого не пускают. Кинозвездочкам нужен лифт, чтобы подняться в гримерные, но сначала надо убрать…

Магда не договорила и всхлипнула. Я обняла ее за плечи и быстро повернула лицом к себе – не только для того, чтобы успокоить, но и для того, чтобы заглушить звуки ее всхлипываний. Студенты уже поглядывали на нас с любопытством. Они в любом случае скоро все узнают. Только им, наверное, будет не так трудно в это поверить, как мне.

Вообще-то, и мне бы не стоило так сильно удивляться. Лифт-серфинг – распространенная проблема общежитий, причем не только в Нью-Йорк-колледже, ной во многих университетах и колледжах по всей стране. Подростки не находят ничего лучше, чем накуриться и на спор прыгнуть на крышу кабины лифта, когда он поднимается или опускается по темной глубокой шахте.

Наверное, рано или поздно это должно было случиться.

Но есть одно «но».

Магда говорит, что погибла девушка.

А это очень странно, я никогда не слышала, чтобы лифт-серфингом занимались девушки. Во всяком случае, в Фишер-холле такого не бывало.

Магда подняла голову с моего плеча:

– Ого!

Я оглянулась посмотреть, о чем это она, и у меня захватило дух. По тротуару в нашу сторону шла миссис Эллингтон, жена Филиппа Эллингтона, шестнадцатого президента университета. Он принял присягу прошлой весной.

Я много чего знаю о миссис Эллингтон, потому что в папках, оставшихся от Джастин, обнаружила вырезку из газеты «Нью-Йорк таймс». Там вовсю расхваливали решение вновь назначенного президента Нью-Йорк-колледжа, решившего жить в резиденции, а не в одном их шикарных домов, принадлежащих университету.

«Филипп Эллингтон, – говорилось в статье, – академик, который не желает терять контакт со студенчеством. Возвращаясь домой с работы, он поднимается на том же лифте, что и студенты, по соседству с которыми живет…»

О чем в «Таймсе» забыли упомянуть, так это о том, что президент и его семья живут в пентхаусе Фишер-холла, который занимает весь двадцатый этаж. Они постоянно жаловались, что лифт по пути вверх останавливается на каждом этаже, чтобы подобрать студентов, поэтому Джастин, в конце концов, пришлось выдать им специальные ключи от лифта, которые позволяют проезжать без остановок.

Жене президента Эллингтона, Элеонор, кажется, кроме жалоб на студентов, заняться больше и нечем. Всякий раз, когда я ее встречаю, она либо собирается в «Сакс» на Пятой авеню, либо возвращается оттуда. Она предается шоппингу с такой одержимостью, с какой бегун-олимпиец тренируется на беговой дорожке.

Кроме шоппинга, у нее есть еще одно большое увлечение – водка. Когда она и мистер Эллингтон возвращаются с очередного позднего обеда с членами попечительского совета, миссис Эллингтон неизменно поднимает в вестибюле шум по поводу своих какаду. Во всяком случае, так мне сказал Пит, мой любимый охранник.

– Знаешь, толстяк, – сказала она ему как-то раз, – мои птички тебя просто терпеть не могут.

С ее стороны это довольно жестоко. И к тому же не совсем правдиво, потому что Пит совсем не толстый. Он просто, как бы это сказать, средний.

В вестибюле пьяные вопли миссис Эллингтон забавляют дежурных студентов, тех самых студентов, за которыми мне положено надзирать. Иногда, если доктора Эллингтона нет дома, миссис Эллингтон, случается, звонит поздно вечером на ресепшен и жалуется на всякие ужасы. Например, на то, что кто-то съел все ее фаршированные артишоки, или что у нее на террасе бродят койоты, или что по спинке ее кровати барабанят маленькие невидимые гномы.

По словам Пита, студенты в первое время терялись, услышав такие жалобы, и звонили помощникам директора резиденции и классным наставникам, считая, что они за на бесплатное жилье и кормежку должны быть им чем-то вроде мамаш. Помощники, в свою очередь, извещали директора общежития, который поднимался на лифте на двадцатый этаж, чтобы разобраться, в чем дело.

Но когда миссис Эллингтон с красными глазами, одетая в велюровый халат – я так и знала, она носит велюр: он почти так же хорош, как бархат-стрейч, – открывала дверь, она обычно говорила:

– Понятия не имею, о чем речь.

В это время у нее за спиной (по словам многочисленных ассистентов, пересказывавших мне эту историю) свистели, как сумасшедшие, попугаи.

Жуткое дело.

Но, похоже, миссис Эллингтон это не кажется таким диким, как всем нам – наверное, потому, что на следующий день она ничего не помнит и, как обычно, отправляется в «Сакс» с таким видом, будто она королева. Королева Фишер-холла.

Вот и сейчас изображает из себя королеву. Миссис Эллингтон, нагруженная пакетами с покупками, смерила уничижительным взглядом полицейского, который загораживал входную дверь в Фишер-холл, и сказала:

– Извините, но я здесь живу.

– Прошу прощения, леди, но вход разрешен только аварийным службам. Жильцов мы пока не пускаем.

– Я не жилец. Я… я…

Похоже, она затруднялась сказать, кто она такая, но полицейскому было все равно.

– Прошу прощения, леди, – повторил он, – но вам туда нельзя. Почему бы вам не погулять по ярмарке? Или посидите в парке на скамеечке, отдохните, пока нам не дадут команду впускать всех обратно.

Миссис Эллингтон скисла, я бросила Магду и поспешила к ней, мне показалось, что ей я сейчас нужнее. Она тупо стояла на месте в своих супер-обтягивающих дизайнерских джинсах, обвешанная тоннами золотых украшений и магазинными пакетами, и растерянно открывала и закрывала рот, как рыба, вытащенная из воды. Лицо у нее заметно позеленело.

– Мэм, вы меня слышали? – спросил полицейский. – В здание никого не пускают. Видите всех этих ребят? Они тоже ждут. Так что или ждите вместе с ними, или погуляйте.

Но миссис Эллингтон, похоже, потеряла способность ходить. Лично мне показалось, что она не очень твердо держится на ногах. Я подошла и взяла ее за руку, но она даже не отреагировала на мое появление. Очень сомневаюсь, что она меня вообще узнала. Хотя каждый будний день, когда она выходит из лифта и проходит мимо моего кабинета в очередном приступе… то есть я имела в виду, в очередной раз направляясь за покупками, она кивает и говорит: «Доброе утро, Джастин» (сколько бы я ее ни поправляла). Наверное, когда она увидела меня в выходной, да еще за пределами здания, это сбило ее с толку.

– Офицер, ее муж – президент колледжа, – сказала я полицейскому, кивком указывая на миссис Эллингтон, которая, как мне показалось, пристально уставилась на стоящую поблизости студентку с лиловыми волосами и серьгой в брови. – Филипп Эллингтон, знаете? Он живет в пентхаусе. Мне кажется, миссис неважно себя чувствует. Нельзя ли мне проводить ее в здание?

Коп косо посмотрел на меня и спросил:

– Мы с вами случайно не знакомы?

Я знала, что это не попытка познакомиться. В моем случае эта фраза никогда не бывает попыткой познакомиться.

– Наверное, вам знакомо мое лицо, потому что мы соседи, – сказала я с преувеличенной доброжелательностью. – Я работаю в этом здании.

Я показала ему свое служебное удостоверение – то самое, где на фотографии я выгляжу как пьяная, хотя пьяной не была. Пока не увидела фотографию.

– Ну, видите? Я – помощник директора резиденции.

Похоже, моя должность его не впечатлила, но он пожал плечами и сказал:

– Ладно, если хотите, проведите ее внутрь. Только не знаю, как вы собираетесь поднимать ее наверх, лифты отключены.

Я тоже не знала, как мне доставить миссис Эллингтон наверх: она плохо держалась на ногах. Настолько плохо, что мне приходилось буквально тащить ее на себе.

Я оглянулась и покосилась на Магду. Понимая мои трудности, она закатила глаза, но потом затушила сигарету и храбро двинулась в нашу сторону, чтобы помочь.

В это время из здания выбежали две запыхавшиеся девицы, одетые, насколько я понимаю, в типичную униформу нашего колледжа – низко сидящие джинсы, в пупках пирсинг.

– Господи, Джефф, – крикнула одна из них парню, про которого говорили, что он роняет самокрутки, – что стряслось с лифтами? Нам пришлось пешком спускаться с семнадцатого этажа!

– Кажется, я сейчас умру, – заявила вторая.

– Вообще-то, – сказала первая, тяжело дыша, – учитывая, сколько мы отваливаем за обучение и жилье, президент мог бы раскошелиться на ремонт лифтов!

Я заметила, что она бросила враждебный взгляд на миссис Эллингтон, которая в свое время допустила ошибку – разрешила напечатать ее фотографию в газете колледжа и сделалась узнаваемой мишенью для обитателей общежития, я имею в виду резиденции.

– Пойдемте, миссис Эллингтон, – быстро сказала я и слегка дернула ее за руку. – Давайте зайдем внутрь.

– Давно пора, – пробормотала миссис Эллингтон, спотыкаясь.

Тут подоспела Магда и подхватила ее под руку с другой стороны. И мы вдвоем под крики студентов: «Эй, почему их пускают, а нас нет? Мы тоже здесь живем! Это несправедливо! Фашисты!» протащили ее в дверь.

По тому, как миссис Эллингтон ступала на своих высоких каблуках, аккуратно ставя одну ногу перед другой, я догадалась, что она уже под мухой, хотя еще не было и полудня. Мои подозрения подтвердились, когда мы втроем вошли в вестибюль: миссис Эллингтон неожиданно согнулась пополам над одной из кадок с цветами в приступе рвоты.

В общем, миссис Эллингтон явно успела принять за завтраком несколько порций «Кровавой Мэри».

– Санта Мария, – в ужасе пробормотала Магда.

Не знаю, как другим, но когда меня рвет (а это, должна признаться, со мной всегда происходит в канун Нового года), мне нравится, если окружающие проявляют некоторое сочувствие, хотя в своем состоянии я целиком и полностью виновата сама. Я похлопала миссис Эллингтон по плечу и сказала:

– Ну, ну, наверное, теперь вам полегчало.

Миссис Эллингтон посмотрела на меня и прищурилась с таким видом, будто впервые заметила:

– А вы кто такая?

– Э… я – помощница директора резиденции. Хизер Уэллс, может, помните?

Миссис Эллингтон растерялась:

– А куда подевалась Джастин?

– Джастин нашла другую работу, – сказала я.

Вообще-то это было враньем, потому что на самом деле Джастин уволили, но я-то не знаю Джастинову версию событий. Вдруг ей на самом деле были страшно нужны деньги?

Может, у нее родственники в Боснии или еще где-нибудь, где очень холодно, и им нечем согреться, а эти керамические обогреватели всю зиму спасали их от смерти? Кто его знает, Миссис Эллингтон еще сильнее прищурилась.

– Хизер Уэллс? – Она несколько раз моргнула. – Но разве вы… разве вы не та самая девушка, которая раньше пела в разных торговых центрах?

Тут-то я поняла, что миссис Эллингтон наконец меня узнала. Ну да, узнала, но только не как помощницу директора резиденции, в которой она живет.

Вот это да! Мне и в голову не приходило, что миссис Эллингтон окажется фанаткой подростковой попсы. Уж скорее ей должна нравиться музыка в стиле Барри Манилоу – это тоже попса, но для публики постарше.

– Я пела раньше, – сказала я мягко, потому что мне все еще было ее жалко – ну, из-за того, что ее вырвало и все такое. – Но я больше не выступаю.

– Почему? – полюбопытствовала миссис Эллингтон.

Мы с Магдой переглянулись. К Магде, кажется, вернулось чувство юмора – уголки ее ярко обведенных контурным карандашом губ заметно приподнялись.

– Ну, – сказала я, – это долгая история. Если вкратце, то я лишилась контракта…

– Потому что растолстела? – подсказала миссис Эллингтон.

И тут, должна признаться, я сразу перестала испытывать к ней жалость.