Глава девятая

Дилан вернулся домой через два месяца и тут же, по рекомендации врачей, лег в больницу Галифакса. Он все еще носил на глазах повязку, отчего зачастую его захлестывала паника. Дилан пытался стряхнуть с себя это чувство, втолковывал себе, что страхи бессмысленны, но все было напрасно. Будущее смотрело ему в лицо, словно безжалостное дуло винтовки, было направлено на него, будто холодно сверкающий штык.

Он по-прежнему не знал, как выглядит, потому не стал сообщать о своем приезде никому, даже своим тетушкам и Миранде. Он давно не получал от нее писем, а потому не ведал, знала ли она о похоронке, как и о том, что та оказалась ложной. Впрочем, о смерти его отца было известно всему Галифаксу.

В последнее время Дилану казалось, будто его мышцы превратились в студень. Его одолевало желание лежать и не двигаться. Так он и поступал: почти не вставал, а еще — ни с кем не разговаривал.

Спустя несколько дней один из врачей, подойдя к его койке, сказал:

— Мистер Макдафф, полагаю, с ваших глаз можно снять повязку: этот срок указан в письме наших европейских коллег, которое вы привезли с собой.

— Хорошо, — ответил Дилан, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Чьи-то заботливые руки осторожно размотали бинты, потом он поднял веки, и в глаза ударил свет!

Слава Богу, он видел! Должно быть, не так хорошо, как прежде, но он не ослеп! Он сможет увидеть улицы Галифакса, гавань и… Миранду, если она, конечно, захочет этого.

— Вы видите?

— Да. Правда, не очень четко.

— Думаю, постепенно зрение полностью восстановится. Я очень рад за вас! — с искренней теплотой ответил врач.

Дилан перевел на него взгляд и через минуту осознал, что перед ним отец Миранды.

— Мистер Фишер?

— Да, это я. — Доктор смотрел на него доброжелательно и с сочувствием.

— Как… поживает мисс Фишер? — запинаясь, произнес Дилан.

— С ней все в порядке, хотя все мы очень переживали за вас, пока вы были на фронте. Потом вы перестали писать, и моя дочь не находила себе места. Кстати, сожалею о кончине вашего отца — в его лице город понес большую утрату.

— Благодарю вас. А мисс Фишер знает, что я здесь? — спросил Дилан, и Колин ответил:

— Нет, я ей не говорил. Я решил дождаться момента, когда вы сами захотите с ней встретиться.

Поскольку Дилану почудилось, что слова мистера Фишера прозвучали со странной осторожностью, он решился промолвить:

— Я знаю, что выгляжу не так, как прежде. Но я еще не видел себя. Вы можете принести мне зеркало?

Ему показалось, что доктор желает оттянуть этот момент.

— Ваши раны болят?

— Пока мне было больно, я получал морфий. Сейчас меня ничто не беспокоит. Однако я чувствую, что мой облик стал другим. И на ощупь левая половина лица совсем не такая, как правая.

— Вы сильно похудели.

— У меня нет аппетита. Так вы позволите мне взглянуть на мое отражение?

Тяжело вздохнув, мистер Фишер попросил медсестру принести зеркало.

Взяв в руки круглое стекло, Дилан посмотрел в него так, как взглянул бы в лицо судьбе.

Увидев себя, он оторопел. Его лицо состояло из двух половин. Правая была совершенно нормальной: гладкая кожа, благородный лоб, изящный очерк губ, прямой нос. А вот левая отражалась, словно в кривом зеркале: неровная багровая поверхность, язвы и струпья.

Судьба, словно в насмешку, показывала ему, каким он был и каким он стал.

Лоб Дилана покрылся испариной. Ему захотелось куда-нибудь убежать, забиться в укромное место, а еще — содрать с себя маску чудовища. Но от себя не убежишь, и дарованный Господом Богом лик человек изменить не в силах. Это способна сделать только война или несчастный случай.

— Вы живы, главное, вы живы! — убежденно произнес доктор Фишер, видя реакцию пациента.

— Да, но как же мне теперь жить! — вырвалось у Дилана, и ему тут же сделалось стыдно.

Он что, позировал для журналов? Зарабатывал на жизнь собственной внешностью? В последнее время ему часто говорили, что он — счастливчик, потому что остался жив, а не гниет в земле раньше времени. К тому же, в отличие от многих других жертв войны, он человек небедный, потому может сделать операцию на лице хоть в Канаде, хоть в Европе. Дилан мало что слышал о пластической хирургии (в те времена она только начала развиваться), но знал, что существуют клиники, в которых людям возвращают потерянную внешность.

Очевидно, отец Миранды что-то прочитал в выражении его глаз и изуродованного лица, потому что не стал успокаивать Дилана. Вместо этого он спокойно спросил:

— Я могу сказать дочери, чтобы она к вам пришла?

Дилан твердо ответил:

— Я не хочу, чтобы она видела меня таким.

И тут же понял, что вновь проявил малодушие, потому что доктор Фишер промолвил:

— Это следы войны. Они не постыдны. Все эти месяцы Миранда много говорила о вас. Все мы постоянно думали о том, живы ли вы и что с вами: и моя дочь, и моя жена, и я.

— Спасибо. Пожалуй, вы правы. Многие люди говорили, что по сравнению с другими мне еще повезло.

Доктор Фишер покачал головой, а потом произнес фразу, которую его собеседник не ожидал услышать:

— Все это только слова. На самом деле ваша судьба — это только ваша судьба. И ваша жизнь — самое ценное, что у вас есть. Высший дар, который человек получает лишь однажды.

— Я хочу выписаться из больницы — больше мне здесь нечего делать, — сказал Дилан. — Если это возможно, отпустите вашу дочь ко мне. Только прошу вас, предупредите ее о том, как я выгляжу.


Колин Фишер возвращался домой с тяжелым сердцем. Он понимал, что его жена подвержена приступам ипохондрии именно потому, что он уделял ей слишком мало внимания, сосредоточившись на своих пациентах. Он предполагал, что Эбби сделала своей жертвой Миранду, заставляя ее выслушивать то, чего у него не хватало ни времени, ни терпения выслушать. Он также знал, что дочь трепыхается в этом замкнутом мире, словно птица в силках, и не чает освободиться.

Дело всей жизни не должно стоить счастья близких, но в случае с ним это было именно так.

Миранда была готова признать жизнь без границ, без тени прошлого и безо всякой вины — в этом Колин был абсолютно уверен. Но он сомневался в том, что она сможет принять изуродованного юношу вместе с грузом его души и сердца.

Колину было жаль этого парня. Дилан Макдафф был хорошим человеком, искренним, честным, удивительно чистым и почти наверняка — в чем-то по-настоящему талантливым.

Когда отец сообщил Миранде о том, что ее жених вернулся в Галифакс, сперва она буквально подпрыгнула от радости, а после насторожилась. Почему он не написал, не предупредил ее о том, что приедет?

— Он был серьезно болен, — ответил Колин, — он даже не знал, будет ли видеть.

— Дилан ослеп?!

— Нет, теперь с его зрением все в порядке. Однако с некоторых пор он выглядит не так, как прежде. Германская армия применила отравляющие вещества: во время химической атаки погибло очень много людей. Дилан остался жив, но он…

Колину Фишеру много раз приходилось сообщать больным и их родственникам о неутешительных диагнозах и различных несчастьях, но он не имел понятия, как подготовить родную дочь к тому, что ей придется увидеть.

— Что с ним? — спросила Миранда.

Доктор Фишер сообщил, — как можно осторожнее и мягче, — и тут же заметил, как в глазах дочери промелькнула сперва растерянность, а потом — откровенный ужас.

— Он хочет, чтобы ты его навестила, — добавил отец.

— Где? В больнице?

— У него дома.

— Я… я подумаю, — прошептала она, и Колин мысленно попросил у Дилана прощения.

Пройдя в свою комнату, Миранда опустилась на стул перед туалетным столиком и долго сидела, оцепеневшая и одинокая. В глади зеркала отражалось бледное, искаженное испугом лицо.

Что же делать? Как быть? Как встретить неизбежное?!

Наконец поднявшись с места и подойдя к шкафу, она принялась раздраженно громыхать деревянными плечиками. За время отсутствия Дилана Миранда купила несколько красивых нарядов. Лето было в разгаре, и на ней великолепно смотрелось бы платье из легкой лиловой ткани. Ниже колен его украшали оборки, напоминавшие морскую пену, а талию подчеркивал золотистый поясок.

Недавно Миранда научилась по-новому причесывать волосы и специально для этого приобрела янтарную заколку. Если б они с Диланом решили пройти по улицам Галифакса, она бы облачилась в свои кокетливые доспехи, взяла жениха под руку и улыбалась задорно, гордо и смело. Но что будет теперь?

Девушка дернула платье, и оно соскользнуло вниз. Подняв его, Миранда зарылась в него лицом и разрыдалась от отчаяния и страха.

И все же на следующий день она отправилась к Дилану, захватив папку с рисунками, которую он отдал ей перед отъездом. Она облачилась в скромное коричневое платье и шляпку с дымчатой вуалью, из-за которой лицо виднелось, будто в тумане. Миранда не хотела, чтобы кто-нибудь увидел ее входящей в ворота особняка Макдаффов. Во всяком случае, пока.

Накануне визита к Дилану Миранде всю ночь снились кошмары, ее переполнял ужас. Она видела разлагающиеся тела, каких-то нелепых тварей, чью-то искромсанную плоть.

Она пыталась осмыслить ситуацию и не могла. Миранда ненавидела страдания, не любила отцовских рассказов, никогда не ходила в больницу, где он работал, и все же ее настигла та самая судьба, от которой она бежала всю свою жизнь!

Она должна увидеть чудовище, ей придется с ним жить. Миранде почудилось, будто подаренное Диланом кольцо жжет ей палец, — она сняла его и положила в карман, но потом снова надела. Если он заметит, что на ней нет кольца, то сразу все поймет.

Дилан не вышел ей навстречу, и Миранде пришлось пройти в гостиную: лакей сказал, что хозяин ждет ее там. В доме было тихо, в нем царил порядок и властвовала прежняя роскошь. Этот дом жил своей жизнью, ему не было дела до страданий его обитателей.

Дилан сидел в глубоком кресле у противоположной стены длинной комнаты. Подняв вуаль, Миранда старалась разглядеть своего жениха, но в комнате было темно из-за задернутых штор.

Она подошла ближе на ватных ногах, не зная, что сказать и как себя вести.

Дилан молча смотрел на нее, закрывая рукой половину лица. Миранде показалось, что он выглядит совершенно нормально, и она облегченно перевела дыхание. Сообщив дочери о том, что лицо ее возлюбленного изуродовано, Колин Фишер опустил подробности.

Что это — глупая шутка? Жестокий способ проверить ее чувства? В то же время Дилан вел себя как-то странно. Он должен был схватить ее в объятия, закружить с радостным смехом, осыпать поцелуями. Вместо этого он просто сказал:

— Я вернулся.

Миранда положила папку с рисунками на диван, но сама осталась стоять.

— С тобой что-то случилось?

— Разве твой отец не рассказывал?

— Да, но…

В комнате повисло напряжение, которое с трудом выносили и он, и она.

— Ты хочешь это увидеть?

«Конечно же, не хочу! — хотелось воскликнуть ей. — Я мечтаю вырваться на солнце, на воздух из этого склепа, каким бы роскошным он ни казался!»

Она не смогла ничего промолвить и только кивнула.

Дилан отнял руку, и Миранда содрогнулась. Ее жених с его прежде ангельской внешностью был подобен чудовищу. Половина лица принадлежала прежнему Дилану, а другая казалась порождением кошмара.

Не сдержавшись, она громко вскрикнула.

— Прости меня, — выдавил Дилан, и Миранде почудилось, будто внутри ее существа отворилась некая потайная дверь.

— Не прощаю! — услышала она собственный голос, голос человека, отчаянно, яростно боровшегося за свою собственную жизнь. — Кто только ни говорил тебе, чтобы ты не шел на фронт! Все понимали, что ты не создан для войны, что тебя покалечат или убьют! Но ты настоял на своем из-за глупого упрямства, и вот к чему привели твои игры в солдатиков! Ты мечтал вернуться героем, а вернулся уродом! И чего ты хочешь теперь? Сочувствия, жалости? Кого ты можешь винить в случившемся, кроме самого себя? У тебя куча денег, ты бы мог путешествовать, рисовать, заниматься, чем только захочешь, наслаждаться жизнью, а вместо этого ты сознательно разрушил себя!

Отчасти Миранда была даже рада тому, что не сдержалась и с ходу все высказала. Она все равно никогда не смогла бы прикоснуться к этим губам, дотронуться до этого омерзительного лица! Она не желала видеть его каждый день, не собиралась посвящать ему свою жизнь! Не хотела становиться сиделкой этого человека, ей было бы противно лечь с ним в постель.

— Миранда! Зачем ты так? Я сам освободил бы тебя от данного слова. Я никогда не стал бы уговаривать любимого человека остаться со мной… — его голос звучал, словно из подземелья, судя по всему, он был раздавлен ее словами.

Поднявшись с кресла, Дилан потянулся к девушке в бессознательной мольбе.

Она оттолкнула его с такой силой, что он упал на колени, да так и остался стоять, протягивая к ней руки. Слезы прокладывали дорожки в изуродованной плоти его лица, а его взгляд — каким он был в ту минуту — Миранда запомнила на всю жизнь.

— Ты лжешь! Ты отвратителен мне! — вскричала она и, сорвав с пальца кольцо, швырнула его на пол.

А потом выбежала из комнаты.

Когда стук ее каблуков затих вдали, Дилан рухнул на ковер и замер, слушая бешеный стук собственного сердца.

Он потерял все одним махом, в его существовании больше не было смысла. Он не имел права взваливать на других груз своей души, обременять их своим уродством — в этом Миранда была совершенно права, и все-таки, если б она его любила, то никогда бы не повела себя подобным образом.

Мир несчастья поглотил его, и Дилан не знал, что ему делать.

Спустя довольно долгое время он нехотя встал. Увидев папку со своими рисунками, потянулся к ней с намерением уничтожить все, что некогда было создано его воображением, эмоциями, попытками запечатлеть не столько Галифакс, сколько свое собственное видение родных мест.

Но потом он остановился. На этих акварелях нет его прежнего лица, в них была только его душа. Она еще не умерла, и он решил не наносить ей еще одну рану. Пусть рисунки останутся, даже если больше он никогда не захочет на них смотреть.

На следующий день Дилан побывал на могиле отца. Грегори Макдаффа похоронили в элитной части галифакского кладбища, рядом с супругой, умершей четверть века назад. Кругом высились кованые ограды и было много вычурных, помпезных надгробий.

На кладбище гулял ветер. Здесь он был особенным, обнаженным, сырым и звучал безнадежно и тоскливо. Глядя на небольшой холмик, Дилан понимал, что Миранда права: он уничтожил все своими же руками. Он соглашался с тем, что его привело на войну безрассудство и глупая романтика, в результате чего он положил на алтарь бессмысленной бойни жизнь отца, свое будущее, любовь. Ощущая поразительную несовместимость между собой и окружающим миром, Дилан чувствовал, что должен уйти.

Но куда и как? Убить себя? Что-то в его душе противилось этому, и то был не страх смерти. Он выжил тогда, когда другие погибли. У него были целы и руки, и ноги. Самоубийство стало бы предательством по отношению к судьбе, какой бы она ни казалась жестокой. Он обязан принять то, что с ним произошло, должен переносить страдания, не жалуясь и никого не виня.

Дилан не стал навещать своих тетушек, потому что был не в силах слушать их охи и ахи. Он рассчитал всех слуг, кроме двух сменявших друг друга сторожей и садовника, и велел хорошо запереть дом, гараж и ворота. Нашел нотариуса и передал право подписи на документах совету директоров фабрики, созданному после того, как умер его отец, а сам Дилан еще не вернулся в Канаду.

Потом он обошел те районы города, где сдавались недорогие меблированные комнаты. Дилан замотал шарфом нижнюю часть лица и надвинул на глаза шляпу, но все же многие люди шарахались от него, будто от прокаженного.

В одном из домов хозяйка сказала:

— Я готова сдать комнату за пять долларов в неделю, если только вы не станете никого приводить и не будете шуметь.

— Я поселюсь один. Друзей у меня нет. Я приму все условия, если вы, в свою очередь, согласитесь — разумеется, за отдельную плату — приносить мне книги из библиотеки и покупать продукты. Мне не очень хочется выходить на улицу.

— Конечно, сэр, — тихо проговорила хозяйка, разглядев его лицо. — Вы вернулись с войны?

— Да, — коротко ответил Дилан.

Поселившись в маленькой комнатушке, большую часть времени он лежал (просто так, потому что сна не было), иногда заставлял себя что-нибудь почитать. Он очень мало ел; фактически только для того, чтобы не умереть от голода. Дилан оставил мысли о пластической операции: ему казалось, что теперь в этом нет никакого смысла. Он общался только с хозяйкой, да и то лишь по делу. Он не желал никого видеть и не хотел, чтобы кто-нибудь видел его.


В эти же дни Миранда выдержала сложный, если не сказать судьбоносный разговор с родителями. Ей пришлось признаться, что она бросила жениха, и Колин Фишер сказал:

— Ты оставила человека в самый тяжелый период его жизни. Как ты могла так поступить!

— Он же не инвалид, за которым нужно ухаживать! — вторила Эбби. — К тому же теперь ему принадлежит вся фабрика!

— Да, — вставил отец, — раз у него есть деньги, он наверняка попытался бы сделать пластическую операцию.

Выслушав все это, Миранда взорвалась:

— А если операция не поможет? Я что, должна жить с чудовищем?! Представляю, что подумали бы люди, увидев нас вместе! Тогда бы все точно решили, будто я вышла за него из-за денег! Зачем он вернулся в Галифакс, на что он рассчитывал? Пусть бы он навсегда остался там, на этой проклятой войне!

— То есть ты полагаешь, лучше б его убили?

— Да, я думаю именно так!

— Значит, ты его не любила, — заметила Эбби, и ее дочь вскричала:

— Да, я его ненавижу! Так же, как и тебя! Мне надоело твое нытье! Ты вечно взваливала на меня свои вымышленные и вымученные страдания, желала, чтобы я была для тебя сиделкой! А теперь я должна стать нянькой и для него? Ты всегда мечтала выдать меня за денежный мешок, но я… я больше не намерена идти у тебя на поводу!

Пока Эбби ловила ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, Колин воскликнул:

— Как ты разговариваешь с матерью! Никто тебя не принуждал. Ты сама решила за него выйти.

— Будучи зависимой от вашего мнения, — отрезала Миранда. — Ты говоришь, что я бросила Дилана в трудную минуту? А кто из вас подумал обо мне?!

— Мы всегда думали о тебе, — заметил Колин, но это прозвучало неубедительно, и Миранда продолжала бросать обвинения в лицо своим родителям:

— Ты вечно пропадал в больнице! Тебя куда больше беспокоили твои пациенты, чем своя собственная семья! Вы заперли меня в этих душных комнатах, тогда как другие девушки ходили в кино и на танцы! Вы хотели построить свое будущее за мой счет! Вы мечтали меня продать, только этого не случится. Я ненавижу Галифакс, и я уеду отсюда! Я знаю, у нас есть родственники в Торонто. Я им напишу.

Эбби была совершенно убита, она до вечера проплакала в своей комнате, и Колин пытался ее утешить. Что касается Миранды, она ни о чем не жалела. Ни о чем и ни о ком. Этот разговор ознаменовал некий прорыв в будущее. Отныне она была свободна и могла сделать все, что вздумается.


Нелл была в восторге: Кермит приехал в отпуск! Открыв дверь и обнаружив его сидящим в комнате, она едва не закричала от радости.

Поднявшись со стула, он крепко прижал ее к себе. Нелл почудилось, что от его шинели пахнет сырой землей, свежим ветром и соленым морем.

— На войне я чаще всего вспоминал осенние клены и… твои волосы!

— А я тебя, всего тебя.

— Быть может, тебе тоже дадут отпуск, и ты проведешь эти дни со мной?

— Ты надолго?

— На неделю.

— Завтра спрошу на фабрике, смогут ли они меня отпустить.

— Скажи, что к тебе приехал жених. Прямо с фронта и всего на несколько дней.

Нелл посмотрела ему в глаза. Она не ослышалась? Прежде Кермит не называл себя ее женихом.

— Ты, наверное, хочешь есть? Сейчас я что-нибудь приготовлю.

— Да, я голоден, но не в этом смысле! — рассмеялся Кермит и принялся ее раздевать.

Как всегда, он не отличался нежностью, и все же Нелл было хорошо с ним, удивительно хорошо. Страсть нарастала, оглушала и захлестывала, пульсировала в жилах и волной разливалась по всему телу.

Когда Нелл встала, чтобы заняться ужином, Кермит сказал:

— Не одевайся, скоро я вновь тебя захочу. Подумать только, столько времени без женщины! Хотя зачастую на войне об этом просто некогда думать.

— Там очень страшно? — спросила Нелл.

— Бояться тоже некогда. Во время боя решение принимаешь как бы не ты, а что-то внутри тебя. Кажется, это называется инстинктом. У кого он силен, тот выживает; и, конечно, везение тоже играет роль. А вообще канадцы здорово отличились на этой войне! Наши ребята — настоящие герои.

Нелл разогрела суп из чечевицы, нарезала хлеб и колбасу. Кермит ел с большим аппетитом, попутно рассказывая, чем их кормили на фронте. Покончив с ужином, они с Нелл вновь занялись любовью.

Она заметила, что он сполна отдается страсти, совершенно не думая о последствиях. Удивительно, как она до сих пор не забеременела!

Нелл решила заставить себя вновь поговорить с ним об этом. У нее есть Аннели, и она не может заботиться о ребенке, тем более одна.

Выслушав ее опасения, Кермит сказал:

— Если выяснится, что ты ждешь ребенка, я на тебе женюсь. Я без того решил, что нам, надо пожениться; конечно, лучше не в спешке, а после войны. Но если ты забеременеешь, мы не станем медлить.

Нелл счастливо рассмеялась.

— Ты даже не спрашиваешь, хочу ли я за тебя замуж!

Он самодовольно улыбнулся.

— Спросил бы, если б не знал.

Когда наступила ночь, они лежали рядом и смотрели в окно. Лунный свет лился на землю чистым, прозрачным потоком, отчего все вокруг казалось хрустальным. Стоявшие на якоре мощные корабли в этот час выглядели удивительно хрупкими. Все вокруг представлялось далеким, таинственным, будто во сне, непостижимо колдовским и волшебным.

— Знаешь, — сказал Кермит Нелл, — на войне тоже бывает покой; по сравнению со всей этой стрельбой, взрывами, криками он кажется таким необъятным, глубоким. Ты сполна наслаждаешься им, и в эти минуты начинаешь по-настоящему ценить чувство дома, простые человеческие отношения. Именно тогда я понял, что всегда хочу знать, что у меня есть ты, и эта комната, и родной нетронутый город.

— Я так рада, что хотя мы и участвуем в войне, вместе с тем далеки от нее.

— Я тоже счастлив от того, что мне не доведется увидеть Галифакс разрушенным.

— Главное, чтобы ты остался жив!

— Я уже говорил: со мной ничего не случится. Кстати, ты знаешь, что прежний хозяин вашей фабрики умер?

— Да, девушки рассказывали об этом.

— И кто теперь управляет фабрикой? Его сын? Он был должен вернуться в Канаду.

— Не знаю, — равнодушно ответила Нелл, — мы работаем как прежде, а кто стоит наверху, нам неведомо.

Утром Кермит долго не отпускал ее от себя, так что она едва не опоздала на работу.

Она бежала по набережной, вспоминая ночь, время, когда им с Кермитом казалось, будто они единственные существа в мироздании, когда сладкое волнение любви вытесняло все остальное.

Нелл была счастлива от того, что все встало на свои места. Они с Кермитом вступят в брак, и если им удастся снять квартиру побольше, возможно, возьмут к себе Аннели. А потом у них появятся и свои дети.

Очутившись на фабрике, она похвасталась Сиене:

— Ко мне приехал жених!

Девушка кисло улыбнулась.

— Теперь понятно, почему ты вся светишься.

— Я хочу взять отпуск на несколько дней, чтобы провести время с ним. Ты не знаешь, как это сделать?

— Спроси в конторе. Кстати, слышала сплетню? Сын покойного владельца фабрики собирался жениться на этой штучке, Миранде Фишер. А когда он серьезно пострадал на войне, она его бросила!

Услышав имя Миранды, Нелл вздрогнула. Значит, эта красивая девушка — старая любовь ее жениха — вновь свободна! Нелл многое отдала бы за то, чтобы Кермит никогда об этом не узнал.

Загрузка...