Язва на полставки

Глава пятая. Куриный супчик, пирсинг и другие приятности

POV Тома

Волосы застилают лицо, кровь приливает к вискам, в ушах начинает шуметь. Демьян смеётся, наслаждаясь моментом, а мне вот нифига не смешно.

– Ты там решаешь или оставляем на моё усмотрение? А то я начинаю уставать, – слышу приглушённо, из-за пульсации в голове.

Сволочь.

Сволочь, сволочь, сволочь!

Почти уверена, что он глумится. Процентов на семьдесят уверена, что не бросит. Иначе Даня потом его по стенке размажет. Однако остаются ведь незадействованные тридцать…

А, может, он маньяк? Может, у него справка есть о невем… невмем… тьфу, невменяемости?

– Не надо, – прошу я.

– Что не надо?

– Не бросай.

– Тогда извинись, – молчу, за что хватка на моей талии чуть ослабевает, и я ещё на пару сантиметров ныряю вниз головой. Внутри всё холодеет.

Чёрт с тобой, золотая рыбка. Плавай дальше, пока в аквариум серной кислоты не добавили. Живая мышка лучше дохлой собаки.

– А-а-а! Прости!

– Что-что? – стебётся, кодла. У кого-то чувство юмора, оказывается, есть. – Я не расслышал.

– ПРОСТИ-И-И!

– Ну, раз просишь. Так и быть, – он возвращает меня на грешную землю, и я часто-часто промаргиваюсь, пытаясь убедить мир не крутиться. С моего лица заботливо смахивают рассыпавшиеся пряди, попутно одёргивая кружева платья. Бережно так, по-братски. – Ты как? Порядок? – киваю. Нерешительно, но всё же киваю. – А ты молодец. Не орёшь и не пытаешься пустить когти в ход.

– Мне нечем, – растопыриваю пальцы, показывая короткие ногти без лака.

Вообще, ещё с утра на них был прозрачный, но он уже соскоблен. Дурацкая привычка. Я поэтому никогда не делаю дорогого маникюра, всё равно деньги на ветер.

Поразительно, но снова зарабатываю в ответ смех. Уже другой. Без ехидства. Мягче.

– Ну что, один-один? Дальше мир-дружба-жвачка? – Игнатенко протягивает мне ладонь.

– Прям дружба? – сомнительно поджимаю губы.

– Ну не враждовать же. Ты ж Данькина.

«Ты ж Данькина».

Ну да, нам ещё долго предстоит вместе куковать, так что собачиться ни к чему. Хотя, наверняка, придётся. И не раз. Тем не менее моя маленькая рука утопает в его огромной лапе.

– Пошли, мелкая, – Демьян тянет её на себя и собственнически обхватывает меня за шею, разворачивая в сторону дороги. – Выгуляю тебя перед сном и поеду домой. В мокрых бутсах не очень кайфово киснуть.

Опускаю глаза на его берцы и…

ТОЧНО! Одежду то высушили, но обувь за такой короткий срок просохнуть бы не успела. Ему, наверное, реально не прикольно ходить и хлюпать.

– Заболеешь, – замечаю я, пытаясь понять, как отношусь к новому уровню наших отношений: приятно ли мне находиться под «его крылом» или не очень. Подумав, прихожу к выводу, что приятно.

А вот обращение «мелкая» больно шкрябает. Понимаю, для него шесть лет, вероятно, разница значительная, но всё же я не пятилетняя девочка. Я девушка.

– Не заболею. Моим иммунитетом гвозди забивать можно. А вот тебе, московскому цветочку, скоро отобьёт всю твою Питерскую романтику. Это летом здесь хорошо: дождь и солнце. Посмотрим, как запоёшь по осени.

– Я приезжала сюда в ноябре. Знаю, какие тут сквозняки.

– Надеюсь, ты запаслась шерстяным платком и валенками? Они тебе пригодятся, – в подтверждение громко и смешно чихаю. Игнатенко согласно кивает, будто заранее запланировал сговор с моим организмом. – Возможно даже раньше, чем можно подумать.

Ничего не отвечаю. Лишь чихаю повторно, особо не акцентируя на этом внимания.

Зря. Очень зря.

Надо было уже в этот момент бежать и накачиваться противовирусными, потому что на следующее утро просыпаюсь и понимаю, что… внимание, барабанная дробь, да-да… я ЗАБОЛЕЛА!

В июне месяце.

Анекдот.

Причём даже знаю, как и когда. Будь неладен кондей в поезде, который хреначил за шиворот всю дорогу!

Приплыла, Радова. Башка чугунная, в носу сдавленность, в горле горчит и больно глотать. Превосходно. Просто офигеть, блин, как превосходно.

И дома никого.

Даня укатил по делам. Что-то по своей старушке Хонде, которую он собирается перепродавать. Так что в квартире я одна и даже представления не имею, есть ли здесь градусник. Не говоря уж о жаропонижающем, а оно мне нужно. Лицо всё горит.

Делать нечего. В состоянии контуженного зомби одеваюсь и выползаю на улицу. Аптека обнаруживается дальше чем хотелось бы, на первом этаже жилого строения, рядом с супермаркетом.

Супермаркет.

Точно, в холодильнике же шаром покати. Даже пиццы вчерашней не осталось. А я есть хочу. Горячего чего-нибудь. Бульончика, например. Он бы сейчас пришёлся невероятно кстати.

Грозя эпично грохнуться в обморок возле яиц и подсолнечного масла, закупаюсь. На четыре, блин, пакета. С которым тащусь обратно как сгорбленная кляча на смертном одре. Давненько так паршиво не было. Я болею редко, но если болею, то звоните в морг и заказывайте хрустальный гробик на колёсиках.

Слабость, ломка, правая ноздря забилась начисто, а кашель сдавливает изнутри, рвясь наружу, но если начну дохать, народ на улице решит, что из меня выходит бес и вызовет экзорцистов.

Двигаюсь заторможено. Настолько, что чёрный Гелендваген едва не отдавливает мне ноги, резко тормозя на пешеходном переходе. Из тачки выпрыгивает Демьян. Он меня преследует? Или у меня галюны на фоне недомогания? После вчерашнего я не рассчитывала увидеть его настолько скоро.

Прохожие, которым он перекрыл зебру, шипят и плюются. Громко плюются. Ядовито. Правда непонятно чего ради: чтобы получить моральное удовлетворение или пристыдить нарушителя. Если последнее, то мимо. Игнатенко, это я уже заценила, гордый обладатель способности не слышать то, чего слышать ему просто-напросто не интересно.

Что ж, и мне снова, видимо, должно быть приятно, что я в радиус его «интересов» всё же вхожу. Хотя бы на правах шибанутой родственницы друга.

– И куда тебя несёт нелёгкая? – он требовательно отбирает у меня ношу. – Больше некому переть?

Меня отчитываюсь за количество покупок? Дожила.

– Я ж не знала, что столько наберётся. Того по чуть-чуть, того, того…

Не добившаяся правосудия сердитая толпа на светофоре торопливо рассасывается, гудя возмущённым роем. Новые потихоньку собираются за спиной, понимая, что не успевают. Начинают нервно сигналить машины, которым Гелик перегородил возможность повернуть. Самые нетерпеливые на низком старте и готовы выскочить разбираться.

– Садись, – Демьян небрежно закидывает пакеты на заднее сидение, кивком веля мне проделать с собой тоже самое.

На самом деле идти остаётся каких-то пару минут, но с учётом того, что я еле передвигаю ластами – с радостью ныряю на пассажирское место рядом с водителем. И ловлю эффект дежавю. Вчера, после прогулки, он точно так же завозил меня домой, когда кругами мы вышли к Исаакиевскому собору, где и обнаружился припаркованный джип.

Заезжаем во внутренний дворик колодца быстрее, чем хотелось бы, но и этого хватает, чтобы мозг дал установку телу расслабиться. Отяжелевшие веки прибалдели и теперь слипаются, поэтому поднимаюсь вслед за широкой спиной на четвёртый этаж чуть ли не по стеночке.

Кое-как вставляю ключ в замочную скважину.

– Пускай брат сам ходит в магазин. Или доставку заказывай. Или не набирай столько, – ругает меня Игнатенко, проходя в обуви на кухне и ставя всё на пол. – Тебе только тяжести таскать. Сломаешься.

Мне, несомненно, приятна такая забота, но в полной мере не могу её сейчас оценить. Не до этого. Так что вместо благодарностей лезу в пакет с эмблемой аптеки и среди тампонов, ватных дисков, жидкости для снятия макияжа и кучи коробочек с лекарствами нахожу быстрорастворимый порошок с жаропонижающим.

Мой лоб накрывает тяжёлая ладонь.

– Да ты же горишь, – присвистывает Демьян.

Он только-только заметил, что рядом с ним шатается ходячий труп? Какой внимательный.

– Это от страсти. Ты ж у нас мальчик-огонь, – фыркаю я, зубами надрывая пакетик и выискивая рядом с раковиной условно чистую чашку.

Тот отбирает у меня лекарство и властным тычком в спину отправляет в гостиную.

– Иди ложись.

– Чайник надо вскипятить.

– Поставлю. Иди.

– Ща, пельмени хоть в морозилку уберу. А то растают.

– ЛЕГЛА, КОМУ СКАЗАЛ!

От повышенных тонов башка ещё больше начинает ныть.

– Не ори на меня, не имей такой привычки.

– Не моя вина, что ты с первого раза не понимаешь. Попёрлась она с температурой! За пельменями. Иди. Я всё сделаю.

– Ой, да и пожалуйста, – давясь новой порцией кашля и на этот раз уже не сдерживая его, уползаю в свою, типа, комнату. Вызывать сатану.

Плашмя падаю на разобранный диван, утыкаясь лицом в подушку и зычно прокашливаюсь. Надо переодеться в домашнее, но у меня нет сил. Потому что это надо снова встать, взять шмотки с кресла, сесть, снять, надеть…

Нет. Не могу. Всё, на что меня хватает – стащить с себя джинсы и с пинка отшвырнуть на пол.

В таком виде меня и находят, а мне… А мне фиолетово. Сил нет двигаться. Но надо. Неохотно принимаю сидящее положение, накидывая на коленки одеяло.

– Держи, – Игнатенко протягивает мне дымящуюся кружку с приятным лимонным ароматом. И горсть противовирусных.

– Я всё брату расскажу, – хмыкаю я, шмыгая заложенной ноздрей.

– Что?

– Что ты меня в кровать уложил и колёсами накачиваешь.

– Это такое «спасибо»? – хмурит брови он, поднимая мои джинсы и вешая их на подлокотник.

Эм… Ладно, уел.

– Пельмени убрал?

– Убрал. Всё убрал. Кости ты зачем брала? Грызть? Это такая диета?

– Это суповой набор. Бульона хотела намутить. Я не завтракала.

Тот долго и тяжело на меня смотрит. Вздыхает. Достаёт из кармана новехонький айфон, на корпусе которого даже плёнка ещё не снята. Набирает кого-то.

– Лысый, – выдаёт он в трубку. – Я не могу сейчас подъехать. Есть возможность перенести стрелку на обед? Или сам его дожмёшь? Годится… Лежи и только попробуй встать, поняла? – а вот это уже адресовано мне и, развернувшись на мысках, Демьян уходит обратно на кухню, продолжая разговаривать с собеседником на том конце. – Это не тебе. Чего? Лысый, отвали…

«Лысый»? «Стрелка»? «Дожмёшь»? Я прошу прощения, но какого…

Сижу озадаченная, тихонько посасываю горячий напиток, приятно согревающий внутренности, и прислушиваюсь к звукам через стенку. Кастрюли стучат, вода из крана течет…

Ёженьки-боженьки, он там что, в натуре суп готовит? Ну знаете ли! Я должна это видеть!

– Куда выперлась? Я кому велел лежать? – тут же встречает меня его сердитое.

– Отвечаю, харе приказывать. Могу ж и поварешкой по морде съездить, – не люблю я властных интонаций. Дома от отца хватило.

– Потом съезжу я. Кому-то ремнём по заднице.

Фи, какая пошлость. Демонстративно высовываю язык, давая понять, что угроза меня нисколько не задела, и тут мой подбородок вдруг оказывается в цепких мужских пальцах. Рот вынужденно остаётся открытым, а голубые глаза с прищуром разглядывают блеснувший в нём металлический шарик.

– И зачем? – спрашивает Игнатенко. – Тоже дух бунтарства?

– Нравится, – бурчу неразборчиво я. Не очень удобно разговаривать, когда тебя так стискивают.

– Считаешь, это красиво?

– А ты у нас консерватор? Женщина в парандже, до свадьбы ни-ни?

– Просто не понимаю.

Смотрит. Уже не на язык. Теперь на меня. Вроде бы обычно смотрит, а меня на липкий пот пробивает. И температура тут совершенно не причём.

– А ты целовался когда-нибудь с девушкой, у которой есть пирсинг? – спрашиваю зачем-то.

Дура, Радова! Вот какого…

– Нет.

– Ну так попробуй. Говорят, очень даже. И речь не только про поцелуи.

Ха. Твоя очередь офигевать, лапуля. Теперь уже от моей прямолинейности. Не ты один умеешь бить ею наповал. И вообще, я болею, имею право пороть чушь.

– Ты ещё такое дитё, – сражает меня его ответ. Нет, не на него я рассчитывала.

– Это плохо?

– Я не связываюсь с малолетками.

Ну знаете ли…

– Как будто тебе кто-то предлагает… – собираюсь вырваться и гордо свалить обратно в комнату, но не успеваю. В замке проворачивается ключ и прямо перед нами в узком коридорчике вырастает Даня.

– Я идиот. Забыл документы на страховку. Пришлось возвращ… – он замолкает, замечая меня, прижатую к стенке в трусах и нависшего надо мной Демьяна.