Йоркширская роза

Глава 12

Теперь уже все, а не только Роуз, заметили перемену в Гарри. Его беззаботный грубоватый юмор канул в прошлое. Держался он натянуто и напряженно. Не поехал с ними в Лондон на коронационные торжества и не вернулся в Оксфорд после каникул. Вместо этого, по-прежнему отказываясь принять от отца бизнес Риммингтонов в полное владение, он взял на себя все управление фабрикой и прочими делами, уезжал в Брэдфорд на своем «рено» каждое утро и возвращался поздним вечером.

В октябре, пощеголяв несколько коротких месяцев с бриллиантом, который казался Роуз таким же большим, как знаменитый Кохинор, Нина вышла замуж за Руперта Уинтертона, герцога Строна. Венчание состоялось в церкви Святой Маргариты в Вестминстере.

На свадьбе присутствовали все, даже Уильям и Сара.

– Нина – член нашей семьи, – сказал Уильям Ноуэ-лу, когда тот выразил удивление, как это его кузен ухитрился урвать время от борьбы за участие в брэдфордских предварительных выборах и собирается везти с собой Сару на столь аристократическое торжество. – Разумеется, я поеду на свадьбу, и Сара вполне с этим справится. Что касается Строна, ему придется привыкнуть к мысли, что женится он на девушке из совершенно иного слоя общества, и чем скорее он это сделает, тем лучше.

Две сестры Руперта, Роуз и Лотти были подружками невесты. Роуз ненавидела каждую минуту церемонии. Она ужасно злилась на Гарри, ее раздражало платье с гирляндами из роз и вуалью: она казалась себе похожей на Флору с картины Боттичелли «Рождение Венеры».

Зато ее мать выглядела великолепно. На ней был придуманный Ниной темно-сиреневый костюм с широкой юбкой до самых лодыжек, все еще стройных, и широкополая, тоже сиреневая, но более светлого оттенка, шляпа, украшенная белыми оранжерейными розами. Никто – даже Роуз! – не поверил бы, что она явилась на свадьбу из убогого коттеджа на окраине Брэдфорда. Она была куда более элегантной, чем вдовствующая герцогиня Строи, которая, столь же чуждая условностей, как и ее сын, задрапировалась в нечто пурпурное и красное, словно кардинал римско-католической церкви.

Прием был устроен в городском доме жениха, рядом с Парк-лейн. Сара, одетая в голубое платье простого покроя, казалась скорее смущенной, нежели охваченной благоговейным страхом, когда вежливо отклонила предложенный ей бокал розового шампанского и попросила вместо этого принести ей бокал лимонада.

Ни Роуз, ни Лотти не имели намерения быть столь скромными.

– Это называется oeil-de-perdrix[14], – со знанием дела пояснила Лотти, беря бокал с серебряного подноса. – Гарри велел его подавать, когда приезжали в гости его друзья из Оксфорда. Сначала херес, потом oeil-de-perdrix, потом портвейн и наконец бренди. – Она фыркнула и засмеялась, когда от пузырьков шампанского у нее защекотало в носу. – Они здорово напивались, сказать по правде.

У противоположной стены ярко освещенной комнаты Роуз увидела Гарри. Сжав губы, он наблюдал за тем, как Нина и ее муж приветствуют своих гостей.

– Ему не следовало приезжать, – с болью в сердце сказала Роуз. – Он только мучает себя, а Нине это безразлично. Она думает только о том, что попадет в «Дебретт»[15] как самая молодая герцогиня.

– Он не мог просто так взять да и не приехать, – возразила Лотти, как всегда практичная. Она выпила еще глоток шампанского и тут же икнула. – По сравнению с целыми толпами родственников Руперта наша семья поразительно мала. Кроме того, Гарри знал, что приедет Уильям и привезет с собой Сару. И полагаю, хотел оказать поддержку обоим. Ведь папа и Сара впервые встретились на общем семейном торжестве. Я не думаю, что он сразу понял, кто она такая, тебе не кажется? У него сделалось такое комичное лицо, когда до него наконец дошло!

К Рождеству Уолтер настолько смирил свою гордость, что пригласил Сару и Уильяма провести праздник в Крэг-Сайде. Его поблагодарили за приглашение и сообщили, что в первое рождественское утро собираются посетить часовню, а остаток дня проведут с родителями Сары.

Ему будут рады, как желанному гостю, если он захочет к ним присоединиться.

Уолтер этого не захотел. Уж если праздновать Рождество в коттедже, где даже не имеется своей уборной, то уж лучше на Бексайд-стрит, вместе с сестрой и ее семейством, а не у свойственников Уильяма.

– Я считаю, что это великолепная идея, папа, – заявила Лотти, к его величайшему удивлению, когда он, сильно нервничая, высказал ей эту мысль. – Я уверена, что Ноуэл предпочтет побыть на Рождество со своими родными, а не здесь. Гарри вообще безразлично, где праздновать Рождество, так что давайте всей толпой нагрянем к тете Лиззи. Будет очень весело.

– А Полли? – с надеждой спросил Уолтер, оттягивая пальцем воротничок, который вдруг стал ему очень тесен. – Они с Дженни живут в соседнем доме и…

Лотти помедлила с ответом. Много воды утекло с тех пор, как она с таким ярым неодобрением относилась к связи отца с Полли Уилкинсон. Теперь она любит Ноуэла, а у Ноуэла нет времени на снобизм и классовую претенциозность.

– Если это сделает тебя счастливым, папочка, – произнесла она великодушно и поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать отца в щеку. – И только потому, что я знаю: ты постараешься уладить все как надо между тобой и Уильямом.

Нина не приехала на Рождество в Брэдфорд. Она провела его вместе с Рупертом в Марокко.

– Руперт уверяет, что свет в Танжере просто неправдоподобный, – с откровенной завистью сказал Ноуэл отцу, когда они вдвоем сидели у жарко пылающего камина и жарили каштаны. – Утверждает, что никогда в жизни живопись не удавалась ему так, как теперь.

– Это хо…рошо. – Лоренсу было по душе, что Нина вышла замуж за молодого человека с серьезными художественными способностями. – Чт-то ты думаешь о вы… ставке Сиккерта[16]? – спросил он, в то время как Роуз подошла к нему, села на подлокотник его кресла и обняла отца одной рукой за шею. – Мне кажется, он малость отличается от немецких экспрес…сионистов, которых ты так обож…аешь.

Полгода спустя, в день семнадцатилетия Роуз, Сара подарила жизнь дочери.

– Ее зовут Эмма-Роуз, – сказала Сара, лежа среди белоснежных подушек и принимая своих первых посетителей. – Правда, она настоящее чудо, тетя Лиззи? Глаза у нее, как у Торпов, губы, как у Риммингтонов, а улыбка самая красивая, какую только можно вообразить.

– Она просто красавица, – согласилась Лиззи, бережно вынимая девочку из деревянной кроватки и ласково баюкая.

Дом, в котором родилась Эмма-Роуз, принадлежал Уильяму и Саре. Крепкий семейный дом с террасой, похожий на тот, в котором Сагдены жили на Джесмонд-авеню. Прекрасный дом для юной четы, достойный наделенного благородным честолюбием молодого мужчины, который в двадцать один год был избран членом парламента от партии лейбористов.

– Нина обещает, что она и Руперт приедут на крестины, – сказала Сара, обращаясь к Роуз, так как все внимание Лиззи было поглощено Эммой-Роуз. – Она уже прислала мне в подарок шаль, которая стоит больше, чем я зарабатывала за год, и больше подходит для Вестминстерского аббатства, чем для нашей скромной методистской часовни у Бычьего брода.

Хотя он и не был методистом, Гарри должен был стать крестным отцом Эммы-Роуз, а Лотти, к ее великому удивлению, одной из двух крестных матерей.[17]

– Меня из-за этого не причислят к методистам? – обеспокоенно спрашивала у Роуз восемнадцатилетняя Лотти, волосы которой были собраны в красивый пышный узел.

– Нет, – ответила Роуз с усмешкой: ее всегда забавляла в Лотти смесь наивности с рассудительностью. – Но это означает, что ты должна проявлять заботу о благополучии твоей крестницы и ее воспитании. Вот только я думаю, что являться в методистскую часовню с волосами, обесцвеченными перекисью водорода, – не слишком многообещающее начало.

– Боже! Но ведь это не очень заметно, как мне кажется. – Перепуганная Лотти бросилась к ближайшему зеркалу. – Я нанесла очень небольшое количество на волосы, чтобы слегка осветлить их.

– И вполне в этом преуспела. Жаль только, что посветлели не все пряди. При ярком освещении ты выглядишь как зебра-альбинос.

У Лотти был на удивление скромный вид, когда она стояла перед часовней в светлой соломенной шляпе, под которую были спрятаны ее пестрые волосы. Однако Роуз удивило и кое-что другое. При обряде присутствовали не только Торпы, Сагдены и Риммингтоны, но также Полли с Дженни и Микки Поррит.

С первого взгляда Роуз просто не узнала Микки. Его обычно торчащая в разные стороны шевелюра была гладко причесана, можно сказать, прилизана, и блестела от бриллиантина. Но главное и самое удивительное заключалось не в его изменившейся внешности, а в том, что явился он сюда не просто потому, что на крестины пришла и Дженни.

Отец заметил удивление Роуз и зашептал ей на ухо:

– Мик…ки и Уильям хорошие дру…зья. Мик…ки поддержи…вал Уильяма на вы…борах.

– Ты не думаешь, что Микки сделает предложение Дженни? – прошептала Лиззи, когда запели гимн.

Роуз была настолько поражена ее словами, что уронила сборник гимнов. Микки женится на Дженни? О чем толкует мать, с чего она это взяла?

– Микки и Дженни просто дружат, а не влюбленная парочка, – прошептала она в ответ.

Лиззи запела гимн своим глубоким контральто. Слова Роуз ее не убедили. Вряд ли можно понять, какие чувства испытывает Микки к Дженни, но чувства Дженни были ясно написаны на ее худеньком личике, едва она обращала взгляд на Микки.

Лиззи этого не знала, но Микки сделал предложение, только не Дженни, а Роуз. Это было в сентябре.

Роуз окончила школу искусств и была принята на работу на фабрику Риммингтонов в качестве младшего художника по текстилю.

– Твоя папка с рисунками обеспечила бы тебе работу такого же уровня у Солта, Листера или Латтеруорта, вообще на любой фабрике в Брэдфорде, но было бы глупо трудиться на конкурентов, согласна? – сказал Гарри, предложив Роуз эту должность.

Лоренс, узнав, как оценил Гарри дарование Роуз, был горд за нее и даже прослезился.

– Риммингтоны, – произнес он с многозначительным ударением, вспомнив, как стремился в свое время поступить художником на эту фабрику, а Калеб Римминг-тон тогда поклялся, что ноги Сагдена не будет на дворе его предприятия. – Ну, малышка, теперь ты на верном пути к достижению твоей мечты.

Микки часто приходил встречать Роуз после работы, но из уважения к ее должности никогда не приезжал в повозке.

– Как насчет того, чтобы погулять в парке? – спросил он в тот знаменательный день, отходя от стены, прислонившись к которой дожидался Роуз. – Вечер что надо. Мы, может, взяли бы лодку.

Роуз секунду подумала. Мама уже приготовила для нее чай, а отцу очень хочется послушать, как прошел день на фабрике, но Микки прав – вечер чудесный. Солнышко еще пригревает, а небо лишь чуть порозовело перед наступающими сумерками.

– Подождем Дженни? – спросила она. Конторские клерки и другие служащие заканчивали работу раньше простых рабочих, за полчаса до гудка.

Микки покачал головой:

– Нет смысла. Солнце к тому времени остынет и на озере похолодает.

В его словах был явный резон, к тому же Дженни могла по какой-то причине отказаться от прогулки, и Роуз легкой походкой зашагала рядом с Микки. Она любила Листер-парк, который еще называли Мэннин-гем-парком. Находился он совсем рядом с фабрикой Листера и когда-то был имением этой семьи. В 1870 году Сэмюел Листер предложил брэдфордским городским властям купить у него дом и участок за вполне сходную цену в сорок тысяч фунтов. В центре участка построили мемориальное здание для музея и картинной галереи и назвали его Мемориальным залом Картрайта в честь деревенского священника Эдмунда Картрайта, который изобрел первый мощный ткацкий станок.

Роуз не без иронии подумала, что стало бы с Крэг-Сайдом, если бы он стоял так же близко к семейной фабрике, как дом Листеров. Узкие улицы сдвоенных коттеджей вторглись бы на его территорию, и дом вскоре исчез бы с лица земли, как исчезло имение Листеров.

– Ты чего улыбаешься? – спросил Микки, когда они свернули к воротам в парк. – Гляди, начнешь говорить сама с собой, а это худо – как бы с ума не спятить.

Роуз заулыбалась еще шире. Она никогда не обижалась на шутки Микки. Даже когда он подшучивал над ней, Роуз смеялась.

– Я просто подумала, какой мемориальный зал захотел бы возвести мой дед в Крэг-Сайде, если бы Крэг-Сайд был продан местному муниципалитету.

Микки проворчал в ответ нечто нечленораздельное, но явно недоброжелательное, если не сказать грубое. Он не любил, когда Роуз заводила речь о своих чванливых, как он считал, родственниках. Если не считать Уильяма – тот совсем другой. За то время, что Уильям жил у Торпов, Микки успел хорошо узнать его. И мало-помалу начал относиться к нему не только с уважением, но и с восхищением. Уильям был тверд в своих принципах вне зависимости от чисто финансовых соображений. Да, это был парень что надо, не то что такие родственники Роуз, как Лотти и Гарри. Их Микки терпеть не мог.

Он даже думать о них не мог без злости. Лотти – вертушка без царя в голове. Чего стоят эти ее ненормально золотые волосы и накрашенные ярко-красной помадой губы – тут и подслеповатый разберется, что она за штучка. Ну а Гарри Риммингтон… Микки сжал кулаки: Гарри, чертов Риммингтон, заполучил все. Шикарный семейный дом в Илкли и фабрику, на которой фактически стал полным хозяином. Похоже, что девчонки от него теряют голову, а тут еще машина с капотом, длинным, как у атлантического лайнера, и сигнальным рожком, словно труба иерихонская.

– Ты почему такой сердитый? – весело спросила Роуз, когда они подошли к лодочной станции на озере. – Вид у тебя такой, как будто ты хочешь кого-то отколотить.

– Ага, может, и так, – отозвался Микки с кривой усмешкой и, разжав кулаки, побренчал в кармане монетками, приготовленными в качестве платы за прокат лодки.

– Времени у вас всего полчаса, – предупредил лодочник, удерживая лодку на месте в ожидании, когда Роуз и Микки займут места. – После этого все лодки должны вернуться к пристани, понятно?

Микки не счел нужным отвечать на эти слова. Он отдал за прокат шестипенсовик и может, если захочет, оставаться на воде, пока луна не выйдет на небеса.

Как только Роуз устроилась на корме, Микки снял куртку, положил ее возле себя на скамейку и взялся за весла.

– Мне надо сказать тебе очень важную вещь, – произнес он, сильными ударами весел направляя лодку к ближайшему из двух островков, заполоненному утками. – Особенную.

Роуз насторожилась. Микки был человеком немногословным, и если он собирается поговорить о чем-то важном и особенном, так оно и будет. Он не сплетник и не пустомеля.

– Да? – произнесла она, глядя на воду и любуясь желтовато-зелеными змеистыми отблесками солнечных лучей на ее поверхности. Если бы воспроизвести такой волшебный узор на рисунке…

– Я собираюсь уехать в Новую Зеландию, – объявил Микки.

Его мощные бицепсы заиграли под тканью закатанных до локтя рукавов рубашки, когда он, обогнув первый остров, повел лодку ко второму, более уединенному и менее посещаемому любителями лодочных прогулок.

– В Новую Зеландию? – Роуз уставилась на него, не веря собственным ушам. – Да знаешь ли ты, как она далеко, эта твоя Новая Зеландия, Микки? Даже дальше, чем Австралия. А как же твой отец? Как же…

– Я возьму отца с собой.

Они находились теперь на дальнем конце озера, где лодок было совсем мало. Довольный тем, что они могут пользоваться той степенью уединенности, которая доступна в рабочий день в Брэдфорде во время, когда большинство населения пьет чай, Микки опустил весла на воду и позволил лодке свободно плыть к берегу, над которым низко нависали ветви плакучих ив.

– Я хочу устроиться работать на овечью ферму, – сказал Микки, глядя Роуз прямо в глаза. – Само собой, поначалу у меня не будет собственной фермы, но со временем я ее приобрету.

Роуз этому верила. Что касается целеустремленности и стойкости, Микки мог дать сто очков вперед любому, кого она знала. Кроме Уильяма и Гарри, разумеется.

– Но… это так далеко! – Она попробовала представить себе Бексайд-стрит без Микки и Альберта с его лошадью и повозкой – и не смогла. – Я буду скучать по тебе, – произнесла она-неуверенно голосом, дрожащим от сдерживаемых слез.

Микки наклонился к ней, очевидно, забыв о лодке, которая начала вилять из стороны в сторону, и взял за обе руки так крепко, что кожа вокруг нажимающих на нее больших пальцев Микки побелела.

– Тебе нет нужды скучать по мне. Роуз, я родился в Йоркшире и не умею говорить красиво…

Роуз вдруг поняла, о чем он будет говорить дальше. Она попыталась высвободить руки, но Микки не отпустил их, и Роуз увидела в его глазах золотые искорки, которых никогда не замечала до сих пор. Она не понимала, отчего чувствует себя такой растерянной.

– Микки, пожалуйста… сейчас не время для серьезного разговора. Вспомни, лодочник сказал, что дает нам лодку всего на полчаса, а нам еще нужно добраться до пристани.

– Я люблю тебя, Роуз. – В его голосе не было нежности – только прямая, почти дикая решимость. – Я всегда любил тебя, с самого начала. Ты не похожа на других девушек. Ты выглядишь по-другому и ведешь себя по-другому. – Он наклонился к ней еще ближе. – Нам хорошо будет жить в Новой Зеландии. Там горы и реки и маленькие речки вроде нашей брэдфордской, только красивее. Я покажу тебе фотографии, у меня есть…

Как предложение руки и сердца это звучало не слишком романтично, но Роуз знала, что признание идет из самой глубины сердца, и ей было мучительно думать, какую боль она причинит ему сейчас.

– Микки, я не могу… – начала она, но Микки перебил ее:

– Не говори мне, что ты не можешь выйти за меня замуж и уехать со мной из-за Гарри Риммингтона или фабрики! – Белые линии обозначились у него возле рта, а кожа на скулах натянулась. – С тех пор как твоя сестра его бросила, Гарри Риммингтон распутничает где и с кем попало, и ты это отлично знаешь! А насчет фабрики…

Он не мог продолжать. Незачем. Ее маленькое забавное личико приняло такое выражение, словно он сообщил ей о смерти близкого родственника. Грудь у Микки так напряглась, словно вот-вот разорвется. Он считал, что Роуз знает о безоглядном распутстве Гарри Риммингтона, но по ее реакции догадался, что ей об этом ничего не известно. Его предложение было напрасной тратой времени. Роуз не собирается выходить замуж за него или за кого бы то ни было, только за Гарри.

– Ты глупая! – выкрикнул он, так резко отбросив от себя ее руки, что лодка заплясала на воде, будто пробка от бутылки. – Гарри, чертов Риммингтон, любит твою сестру, а не тебя! – Он ухватился за весла, но направил лодку не на другой конец озера, к пристани, а к поросшей деревьями отмели поблизости. – Ты останешься старой девой на всю жизнь, если будешь дожидаться, пока он женится на тебе! Старой девой, которая в жизни не увидит ничего, кроме Скарборо или Брида да четырех стен художественной мастерской на фабрике Риммингтонов.

Лодка тяжело ударила в берег, и Микки поднял весла.

– Вместо этого мы могли бы пожениться! – Он вскочил на ноги, и лодка закачалась сильнее, чем прежде. – У нас были бы дети, и мы жили бы в самой красивой стране на свете. И если это не глупость, Роуз Сагден, то я не знаю, как это еще назвать!

Роуз взялась за весла, чтобы выровнять лодку, а Микки спрыгнул на берег и-зашагал прочь сквозь густые заросли деревьев, не оглянувшись ни разу.

На секунду Роуз почувствовала желание последовать за ним. Но, поддавшись порыву, что она сказала бы Микки? Не могла же она заявить, что передумала и хочет выйти за него замуж и уехать вместе с ним на край света, если он того пожелает. Она очень его любила, но не была в него влюблена. Она была влюблена в Гарри.

Слезы навернулись Роуз на глаза. Неужели правда то, что говорил Микки о Гарри? Разумеется, Микки не стал бы рассказывать такие вещи, если бы не считал их достоверными.

Она неловко погрузила весла в воду. Были вечера, она это знала, когда Гарри уезжал после работы не по направлению к Илкли, то есть домой, а в сторону Лидса или Манчестера. Значит, у него там любовные дела? И в недалеком будущем он может вернуться в Крэг-Сайд с незнакомой молодой женщиной, а ей, Роуз, останется только пожелать им счастья.

Небо приобрело сейчас теплый абрикосовый оттенок, но Роуз не замечала этой красоты. Они с Гарри и как двоюродные брат и сестра, и как друзья были настолько близки, насколько могут быть близкими два человека. Но точно так же, как она не была влюблена в Микки, Гарри не был влюблен в нее. И с этим ничего нельзя поделать. Ровным счетом ничего. В полном расстройстве чувств Роуз, неуклюже ворочая веслами, медленно, зигзагами, продвигалась к лодочной станции.

Рождество 1912 года проводили в Крэг-Сайде. Полли решительно отказалась к ним присоединиться, отказались, уже второй раз, и Сара с Уильямом. Поскольку Нина еще первого декабря заявила, что никакие силы в мире не удержат ее и Руперта от приезда в Крэг-Сайд, Гарри, в свою очередь, объявил, что проведет праздники в Шотландии с друзьями.

– Мне нравится, что Гарри поддерживает дружеские отношения с бывшими однокашниками по Оксфорду, но я предпочел бы, чтобы для этого он выбирал другое время, а не Рождество, – ворчал Уолтер, недовольный тем, что Полли не оказалась более покладистой, а сам он до сих пор не наладил по-настоящему добрые отношения с Уильямом.

– Ты не можешь ожидать, что Гарри захочет провести Рождество с Ниной и Рупертом, – рассудила Лотти. – Надеюсь, Руперт будет общаться со всеми, а не забьется в угол с Ноуэлом обсуждать проблемы искусства без передышки.

Руперт и в самом деле проводил много времени в разговорах об искусстве с Ноуэлом, но назвать его скучным гостем было никак нельзя. После первого семейного вечера, во время которого Руперт организовал шумные, почти детские общие игры и непрерывно доводил всех до конвульсий от смеха, Лотти выразилась так:

– Жизнь с Рупертом не может быть скучной, вы согласны? Неудивительно, что Нина в него влюбилась.

Весной у Ноуэла состоялась первая персональная выставка в большой галерее. Его северные индустриальные пейзажи, написанные свободными мазками и нередко в необычном колорите, привлекали устойчивое внимание. Торговец картинами с Корк-стрит, поддерживавший Ноуэла еще в те времена, когда он учился в Брэдфордской школе искусств, и теперь-выетавивший его новые работы, назначал – и получал! – за них такие деньги, что у Ноуэла кружилась голова.

Лотти была вне себя от гордости. Ей хотелось как можно больше времени проводить с Ноуэлом, но поселиться с ним в том доме в Баттерси, который Уолтер до сих пор нанимал для него, Лотти не могла по вполне понятным причинам и потому остановилась в элегантном городском доме Руперта и Нины и прожила там еще неделю после закрытия выставки.

– Мне это не нравится, – брюзгливо жаловался Уолтер всякому, кто имел терпение его слушать. – Крэг-Сайд превратился в какой-то мавзолей, по которому блуждаем мы с Гарри. Роуз не хочет переехать сюда и жить здесь. Полли не хочет переехать и жить здесь. Уильям и Сара бывают с визитами, но тоже не хотят переехать и жить здесь. Это смешное положение дел, тем более что и я не хочу жить здесь. Скарборо – вот где я хочу находиться. Хочу жить в Скарборо вместе с Полли.

К маю его терпение истощилось. Уильям все еще отказывался от утверждения в статусе наследника, а Гарри с ослиным упрямством отказывался стать наследником вместо него и руководил фабрикой без чьей-либо помощи и без вмешательства отца, приняв на себя полную ответственность за дело. Уолтер счел себя вправе покинуть Крэг-Сайд в конце месяца и обосноваться с Полли в Скарборо. Разумеется, сначала они с Полли поженятся, но с этим проблем не предвидится. Никто не станет возражать, даже Лотти.

Бесконечно обрадованный тем, что наконец определил свое будущее, Уолтер дождался вечера, когда Роуз приехала к ним в Крэг-Сайд, и решил объявить Гарри свое решение.

– Собственно говоря, никакой разницы нет, – сказал он, удивляясь, какого дьявола ему понадобилось столько времени, чтобы уяснить столь простую истину. – Я просто буду жить в Скарборо, а не в Крэг-Сайде.

Он радостно ожидал, что Гарри сразу с ним согласится, но в ответ последовало долгое, очень долгое молчание. Наконец Гарри сложил свою салфетку и бросил ее на стол рядом с тарелкой. С явной неохотой он сказал:

– Мне очень жаль, па. Мне в самом деле очень-очень жаль, но я боюсь, что все не так просто.

Уолтер растерянно моргнул. С какой стати все может быть «не так просто»? Он ведь не просит Гарри поступиться его принципами, не так ли? Он вообще ни о чем не просит.

– Как? Почему? – спросил он.

Роуз замерла, в ужасе ожидая, что Гарри сейчас объявит о своей женитьбе на девушке из Лидса или Манчестера и о том, что по этой причине покидает Крэг-Сайд и фабрику. Но Гарри продолжал:

– Об ухудшении британских отношений с Германией мы слышим уже давно. Сейчас стало известно, что Германия втрое увеличила свою армию по сравнению с контингентом мирного времени. И я решил, что настало время совершить очевидное.

– Очевидное? – изумился Уолтер, глядя на сына так, словно тот заговорил по-китайски. – Очевидное? Что ты, будь оно проклято, называешь этим словом?

– Я записался в армию. Прости, па, но так оно и есть. Через четыре недели фабрика перейдет под твое начало, а я уеду в учебный лагерь для младших офицеров.