Заключенный

Мой взгляд возвращается к двери, и я осознаю, что желудок скручивает от страха. Часть меня думает, что я в безопасности, но другая часть меня помнит, что Грейсон сделал немыслимое. Он сбежал из тюрьмы. Он может сделать все что угодно.

Шериф Данхем мычит в ответ на то, что говорит ему человек на том конце провода. Разговор длится долго, и мое нервное напряжение возрастает. Шериф не следит за дверью, разговаривая по телефону, вместо этого он следит за мной.

Он бормочет что-то, что звучит как знак согласия, и холодок пробегает через меня, как холодный звук цепей. Как лязг закрывающихся тяжелых двойных тюремных дверей.

Извинение мелькает в его глазах достаточно слабо, чтобы дать мне понять, что он не будет колебаться, прежде чем сказать мне то, что собирается.

— Мэм, боюсь, я вынужден арестовать вас.

Мой рот открывается в изумлении.

— Что?

Выражение его лица становится непоколебимым. Его взгляд ожесточается, как будто сожаление никогда не скрывалось глубоко внутри.

— Здесь ордер на ваш арест. Пособничество уголовнику.

***

Я никогда не думала, что буду смотреть на тюремную решетку, находясь внутри камеры. Самое смешное, что прутья тут выглядят так же, как и снаружи, круглые черные цилиндры, непроходимые, неприступные. В тюрьме они служили напоминанием того, что я не была настолько в безопасности, насколько мне казалось. Их вид в первый день пошатнул мое ощущение безопасности, которое я выстраивала много лет.

И теперь, когда я была заперта в тюрьме этого городишки, они полностью разрушают эту безопасность.

Я отказываюсь сидеть на почерневшей от плесени тюремной койке или проходить мимо туалета без крышки. Он отвратительно воняет, даже если его промыть. Поэтому я стою в единственном оставшемся углу, съежившаяся и жалкая. И злая.

Мою мать арестовывали бесчисленное количество раз. Она рассказывала мне вещи, придуманные специально, чтобы помочь. Не борись, ты только изнуришь себя этим. Будь вежлива с охранниками, и они будут вежливы с тобой. Напряги запястья, когда на тебя надевают наручники, таким образом, у тебя появится шанс освободиться от них. Она предполагала, что я закончу преступницей и сломленной, как она.

Я никогда не думала, что она окажется права.

С улицы доносится шаркающий звук. Телефон звонит, и я слышу низкие тона шерифа. Он, должно быть, разговаривает с копами из «Кингмен», или даже с ФБР. Возможно, они хвалят его за поимку такого опасного преступника, как я.

Истерический смех угрожает вырваться из меня. Я подавляю его, потому что, как только я начну, не смогу остановиться.

Я сообщила им название мотеля, где он был. Они подумали, что я солгала.

Звук приближающихся шагов, медленных и уверенных, от передней части полицейского участка до одиночной камеры, где я жду.

Я с ненавистью смотрю на шерифа, стоящего по ту сторону решетки, держа в руках бутылку воды.

— Хотите пить?

Я смотрю со злостью еще немного. Я ужасно хочу пить, но мысль о том, чтобы принять помощь от этого человека, скручивает мой желудок, хотя я понимаю, что он просто выполняет свою работу.

У него нет права решать кто виновен, а кто нет; он просто сажает их в тюрьму.

— Их не будет здесь еще шесть часов, так что вы могли бы выпить. Подойдите вперед. Вы голодны? Выглядите немного бледной. У вас есть право на обед.

Уже время обеда?

— Я не голодна, — отвечаю резко. Хотя должна бы быть. На самом деле, я чувствую, как меня немного лихорадит.

— Я не помогала ему, — говорю я. Мои челюсти сжаты настолько плотно, что я едва выговариваю слова. Я знаю, что бесполезно что-то доказывать ему, но ничего не могу с собой поделать. Что-то в моей невиновности, в моем положении несправедливо обвиненной, превращает мою кровь в лаву. Я была под дулом пистолета и меня протащили через весь штат. На моих запястьях синяки. Теперь я та, кого заперли за решеткой.

Он вздыхает.

— Если это правда, то они разберутся.

Думаю, он верит мне, но я по-прежнему должна стоять в этой холодной, сырой камере. Я по-прежнему должна принять эту бутылку воды, как будто это кусок хлеба, а я бездомная собака.

И я хочу верить, что они разберутся, но для начала, как же они вообще смогли запутаться в этом?

— Какие доказательства против меня? — Когда он не отвечает, я давлю на него. — У них должны быть доказательства, чтобы они смогли получить ордер на арест, не так ли? Они не могут просто так арестовать кого-то без всяких доказательств.

Что-то мелькает в его глазах, похожее на беспокойство. Он знает, здесь что-то не так.

— Это не мое дело знать подробности, мисс. Я не участвовал в расследовании.

— Вы кажитесь довольно вовлеченным в это, — выпаливаю я.

Он снова не смотрит мне в глаза. Ставит бутылку на пол и уходит.

— Я вернусь позже, — говорит он, прежде чем вернуться на свой пост.

Как они могут удерживать меня здесь? Я делала правильные вещи годами. Даже когда это больно. Особенно, когда это больно. Я старалась быть хорошей студенткой, хорошей девочкой. Несправедливость поднимается внутри как желчь, острая и кислая. Я думаю об Эстер. Думает ли она, что я помогла ему сбежать?

Как кто-то может думать так? Я едва его знаю.

Но это не совсем верно. Я знаю его.

Темное пятно растекается у основания бутылки с водой, превращая пыльный бетон в черный. Конденсат стекает по бутылке и добавляется к бассейну воды. Я позволяю своему уму плыть по течению, пока наблюдаю, как капли стекают по бутылке и медленно высыхают.

Теперь, когда я перестала бежать, когда нахожусь в безопасности, по крайней мере, в безопасности от него, я чувствую себя сонной. Все напряжение, удерживающее меня, исчезает, и теперь я безвольная. Дрожащая. Тени удлиняются вдоль грязной тюремной койки и испещренному полу. Я не хочу размышлять об использовании туалета, поэтому стараюсь не пить слишком много. Половину бутылки и все.

Но, боже, я так устала. И мне жарко.

Я сворачиваюсь на боку.

Бетон ощущается таким прохладным на моей щеке, и, наверное, он более гигиеничный, чем койка. Я говорю себе, что немного вздремну.

Следующее, что я знаю, я просыпаюсь в испуге от грохота. Я подлетаю с того места, где лежала.

Надо мной темная фигура. Солнечный свет по его контуру придает ему неземное сияние. Звон ключей.

— Я говорил тебе не сбегать.

Грейсон. Он звучит обозленным.

Я отползаю назад и врезаюсь в стену. Он открывает дверь камеры, стоит надо мной, глядя вниз черным взглядом.

— Как ты попал сюда? — Я осматриваюсь вокруг. Пытаюсь вслушаться в признаки жизни. — Где…?

— Не волнуйся, никто не умер. Пока что.

Я не знаю, кому он угрожает. Мне или копу, или, может быть, всему чертовому миру. Он способен на все.

— Вставай. — Что-то блестит в темноте, и я понимаю, что у него в руке пистолет. Я напрягаюсь.

— Вот и правильно, — говорит он с блеском в глазах, кажется, до сих пор отслеживая каждую мою мысль. — Ты готова быть хорошей девочкой?

— Что ты здесь делаешь?

— А на что это похоже?

— У меня были часы на то, чтобы рассказать все, что я знаю. Как выглядит твой друг. Номерной знак.

— И ты рассказала?

— Они пока еще не опрашивали меня, но…

— Не думаю, что так.

— Но ты не знал этого.

Он смотрит на меня спокойно и уверенно. Это, как если бы я была где-то не здесь, избитая дикими океанскими волнами, и он — сильная, твердая, обнаженная скала.

Местами он тоже острый, возможно, прикосновение к нему разрежет меня. Я не знаю, как себя чувствовать.

— Почему? — шепчу я.

Он стоит на коленях, опустившись на мой уровень, и я вижу, как в его глазах мелькает что-то вроде беспокойства.

— Потому, что я должен был вытащить тебя отсюда.

Он сжимает свою руку вокруг моего плеча и тянет меня вверх.

— Я всегда приду за тобой. Ты — моя.

22 глава

Грейсон

Эбби спит, свернувшись калачиком на пассажирском сидении, куда я ее усадил. Моя жизнь стала бы намного легче, если бы она никогда не проснулась, но я не могу перестать смотреть на нее, беспокоясь о ней, как чертова наседка. Боже, ей нужна вода. И еда. Кажется, ее лихорадит, но это может быть от изнеможения. Ее запястья в ссадинах, так как она пыталась освободить связанные руки. Я должен был услышать. Должен был остановить ее.

У меня не особо хорошо получается заботиться о ней. Вряд ли это особо изменится, но есть одно место, куда я могу взять ее. Я сворачиваю на проселочную дорогу, мимо закрытых магазинов и пустых парковок для трейлеров, продолжая внимательно наблюдать за ней. Время от времени касаюсь ее, чтобы убедиться, что она дышит и что есть пульс.

Сейчас ее лицо выглядит таким умиротворенным, но мои внутренности связывает в узел от воспоминаний о ней, закрытой за решеткой, как животное в клетке. Какого черта они арестовали ее?

Я пытался получить ответ от шерифа, но предполагаю, что не дал ему достаточно времени для ответа. Неважно. Я уже знаю, что это губернатор. Он просто продолжает иметь меня — подставив меня, обвинив в убийстве того копа. Теперь он ложно обвиняет Эбби.

Как будто он знает, что она важна для меня.

Я делаю быстрый платный звонок по автомату, когда мы останавливаемся, чтобы заправится, затем сажусь обратно в машину и продолжаю ехать, несмотря на то, что мои глаза будто наполнены гравием.

Шериф городка ничего не значит для меня, но по этому делу они вызовут ФБР. Я должен был быть сейчас гораздо дальше, но попытка Эбби сбежать отбрасывает меня назад. Я не спал на протяжении сорока восьми часов, за исключением двух-трех часов в мотеле. Это не тот вид усталости, который снимет «Маунтин Дью» (прим.перев. энергетический напиток), это вид усталости, который добьёт меня.

И добьёт Эбби.

Не знаю, в какой момент она стала что-то значить для меня. Но это так. Она важна мне. Я не смог выстрелить ей в спину, когда она убежала из грузовика, не смог позволить ей задохнуться в этой проклятой тюрьме.

Что-то изменилось внутри меня. Слабость? Я еще не знаю.

Я веду машину, наблюдая за зеркалом заднего вида. Решив, что мне не нравится, что она спит так, что ее шея искривлена, я перемещаю ее, положив щекой на свое бедро, которое больше подходит в качестве подушки. Хотя она заслуживает проснуться с болью в шее.

Прикладываю два пальца к ее шее и только тогда замечаю, что моя рука дрожит, несмотря на то, что здесь не о чем беспокоиться: ее пульс сильный и ровный.

Она будет в порядке.

Все будет хорошо. Я пережил трех парней в душе, которые пытались уложить меня на лопатки. Да, я сломал пару ребер и пробил себе башку, но я выбрался из этого живым. Это моя мантра. Я могу перенести что угодно.

Я глажу ее волосы. Мой голос звучит тягуче:

— Почему ты убежала? Ты могла убить себя. Но, с другой стороны, ты ведь знала это, не так ли?

Конечно же, она не отвечает. Это нормально. Если она сможет слышать меня, если узнает мой голос, может, она будет чувствовать себя в безопасности. Но о чем я думаю? Она всегда будет бояться меня, ассоциируя меня с тьмой.

Так я отношусь к губернатору.

— Как ты выбралась из тех узлов? Либо я был небрежным, либо моя маленькая птичка знала трюк.

Она сдвигается, и ее рука ложится на мое бедро, чуть выше колена. Может, она думает, что это подушка, я не знаю. Я просто знаю, насколько сильно хочу, чтобы она держала ее там. Обвожу пальцем изгиб ее уха, ложбинку на шее. Я должен смотреть на дорогу, но не могу оторвать от нее глаз.

Я представляю, как она ждет, пока я усну, ее дыхание такое, что сумело бы обмануть мой разум. Я представляю ее, вырывающую запястья из оков, сжимая их до боли. Я ничего не могу поделать, но восхищаюсь ей.

— Где ты научилась этому, детка? — шепчу я.

Ее спокойное выражение лица — мой единственный ответ.

Даже дерьмовый мотель чувствовался бы сейчас, как нечто роскошное, но это слишком рискованно. Я заставляю себя ехать дополнительные сто миль.

К ночи мы подъезжаем к дому Нейта. Ворота, ведущие к длинной дороге, открыты, это говорит мне о том, что Стоун получил мое сообщение и дал знать Нейту, что мы приедем. Доктор Нейт обосновался на старой ферме с разбросанными по ней различными амбарами и постройками. Он — ветеринар. Коровы, лошади, свиньи. И парни, как я.

Как только мы въезжаем на гравий, Эбби отталкивается от меня, ошеломленно и взволнованно оглядываясь по сторонам. Ее руки направляются к лицу, движения все еще судорожные и несогласованные.

— Ты в порядке, — говорю я, делая все возможное, чтобы не прикоснуться к ней. Ее не успокоит, если я сейчас стану к ней прикасаться. Она смотрит в окно. Ни черта не видно, кроме света на веранде впереди. Я знаю, что она делает. Оценивает место, может быть, думает о том, чтобы бежать. Я беру ее за руку, так, чтобы не причинить еще больший вред ее запястьям. Она дергается назад, чуть ли не впечатывая себя в дверь машины.

— Не делай этого, — говорю я устало. — Просто не делай этого.

— Где мы? — ее голос звучит невнятно, но, по крайней мере, она проснулась.

— В гостях у друга.

— Где?

— Мичиган.

Она шокировано выдыхает, как будто я привез ее на Марс или что-то в этом роде.

— Как долго мы ехали?

— Долго.

Ее глаза устремляются на часы на приборной панели. В машине-развалюхе, которую я украл из мотеля, есть старомодные часы, и они показывают 22:52.

— Да, они идут правильно, — добавляю я.

Мы достаточно близко к крыльцу, чтобы видеть, как насекомые жужжат вокруг лампы. Внезапно свет внутри дома тоже загорается.

Нейту не понравится, что я привез ее сюда, но он ничего не сможет с этим поделать. Потому что мы давно знакомы. Есть связи, которые нельзя разрушить

— Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделала, — я протягиваю ей полоску ткани, которую откопал на заднем сидении несколько часов назад. — Я не могу позволить тебе увидеть этого парня.

— Я уже видела другого твоего друга.

— Ты хочешь, чтобы я убил тебя? Я до сих пор заботился о том, что тебе видеть, а что нет. Правильно? Может, это должно тебе о чем-то говорить?

— Или, может быть, тебе просто нравится пудрить мне мозги? Я не тупая. Ты не можешь вечно держать меня при себе, но и не можешь отпустить.

Чувство разочарования возрастает во мне. Потому что она права. Потому что это то, что моя команда скажет мне. Потому что мне нужно немного воды, еды и немного проклятого сна.

— Вот твой выбор прямо сейчас: либо ты проводишь следующие несколько часов в багажнике этой машины, либо надеваешь повязку и идешь со мной.

Она бросает повязку мне в лицо:

— Я выбираю багажник!

— В самом деле? Ты не голодна?? Не хочешь пить?? Ты не в настроении для стакана холодного лимонада?

Она сглатывает. Выделяется слюна. Обдумывает, хотя мы оба знаем, что она будет делать. Она протягивает руку.

Я даю ей повязку.

— И ты определенно не хочешь заставить меня снова преследовать тебя.

— Хорошо, — она надевает ее.

Я обхожу машину, открываю пассажирскую дверь, вывожу ее и веду три шага до большого изогнутого крыльца и до входной двери Нейта, которая распахивается.

— Твою мать, — бормочет Нейт, глядя как мы входим.

— Не обращай на меня внимания, — говорит Эбби.

— Никаких разговоров, — рычу я.

Нейт расширяет глаза.

— Все в порядке, — говорю я ему. Затем слегка встряхиваю Эбби, отчасти чтобы привлечь ее внимание и отчасти в наказание.

— Тебе нужно воспользоваться ванной?

Она качает головой, но мне нужно в душ. Мне необходимо, чтобы кто-то присмотрел за ней, пока я приму душ, я не доверяю ее самой себе.

Мое тело требовало отдыха несколько часов назад. Я проигнорировал его. Теперь это давит на меня. Я истратил последние силы на вежливость и терпение. Я завожу Эбби в кухню Нейта и толкаю ее на стул.

— Оставайся здесь, — говорю я ей, сжимая плечи.

Ее мягкий вздох обещает мне, что она так и сделает. Никогда не смогу верить ей.

Я прикладываю руку к ее лбу.

— Мне кажется, или у тебя жар?

— Я в порядке, — говорит она, отдергивая голову.

Нейт чешет рукой свои короткие, кудрявые волосы, глядя на меня с несчастным видом.

— Посмотри, что ты думаешь? — призываю я его. — Давай.

Он вздыхает и прижимает руку к ее лбу.

— Ты голодна? Хочешь пить? — она молчит. — Что-то болит?

— Кроме очевидного?

Он поворачивается и осуждающе смотрит на меня.

— Я предполагаю, что она просто переутомилась.

— Мне нужно несколько минут. Она не ела уже… Ей нужно, по крайней мере, попить.

Затем, я поворачиваюсь к ней. Она сидит прямо. Даже с завязанными глазами и порезом на щеке она лишает мои легкие воздуха.

— Если ты побежишь, он будет стрелять в тебя. Он не такой милый, как я.

Ее губы сжимаются.

Я переглядываюсь с Нейтом, он не выглядит довольным. Он хороший парень, по крайней мере, пытается им быть. Это то, что делает его другим. Но прошлое… это та часть, что объединяет нас. И никто не может убежать от своего прошлого. Ни Нейт. Ни я. Ни даже Эбби.

23 глава

Эбигейл

Я слушаю шаги Грейсона, идущего в какую-то другую часть дома. Он оставляет меня наедине с другим человеком. Мне стоило подумать о побеге, но в прошлый раз это очень плохо закончилось…

Небольшой стук, затем слабый грохот тяжелого стакана по деревянной поверхности.

— Апельсиновый сок перед тобой, — говорит незнакомец.

Я не обращаю на него внимания. Я хочу, чтобы Грейсон вернулся, как бы неправильно это ни звучало.

— Ты должна пить. Ты не можешь ясно мыслить, когда твой организм обезвожен.

— Почему я должна доверять тебе? — спрашиваю. — Я не знаю тебя.

Я практически слышу, как он пожимает плечами.

— Ты не хочешь сохранить силы, чтобы бороться в любой момент?

У него глубокий, приятный голос.

— Это то, что, по-твоему, я должна делать? Бороться с тобой? Бороться с Грейсоном?

Он не отвечает, и у меня появляется ощущение, что ему не очень комфортно от всего этого.

— Но ты не собираешься помогать мне? — слова выходят с горечью.

Грейсон не привел бы меня сюда, если бы не доверял этому человеку.

— Я не собираюсь помогать тебе, — говорит он.

Мне интересно, как они с Грейсоном встретились. Интересно, что произошло, что сделало этого человека лояльным по отношению к Грейсону и сделало Грейсона человеком, который полностью доверяет ему.

— Как долго ты знаешь его?

Я чувствую себя просителем в секретном тайнике ответов. Я ничего не могу поделать и иду к нему с пустой чашей в руке. Независимо от того, какую правду он мог бы мне рассказать о Грейсоне, это пища для выживания. А я голодаю — умираю.

Молчание. И я думаю что он, скорее всего, не ответит. Но затем он отвечает с ощутимым нежеланием в голосе.

— Давно.

Я чувствую, что каждое его слово наполнено тяжелым смыслом.

— С тех пор, как мы были детьми.

— Вы ходили в одну школу?

— Нет, — говорит он просто.

— Вы были соседями или что-то в этом роде?

— Нет, — он говорит тихо, задумчиво. — Мы… оказались вместе. Вот и все.

Мрачность в его голосе сжимает мой желудок ледяной рукой. Потому что внезапно я думаю о крысе. Подвал. Мы оказались вместе. Я предполагала, что история с мышкой была ложью, чтобы получить информацию. Грейсон рассмеялся и позволил мне думать, что это ложь. Разве нет?

Звук гудящих труб, находящихся в стене, говорит мне о том, что Грейсон заканчивает принимать душ. Мне нужно больше информации, сколько бы минут у меня не оставалось до возвращения Грейсона.

— Я понимаю, — я кладу руки на стол, чтобы он не видел, как они дрожат. — Подвал.

Он быстро выдыхает.

— Он сказал тебе?

Я напрягаюсь. Выходит, это правда? Он не совершал всего этого?

— Конечно, — говорю я настолько естественным тоном, насколько это возможно из-за шока. — Он сказал мне.

Что является правдой. В некотором смысле.

Он подвигает стакан ко мне. Я чувствую его холод возле моего кулака.

Мое сердце колотится, когда я думаю про его рассказ в новом свете. Держали в подвале. Сломали мне руку.

— Просто скажи мне одну вещь, — говорю я тихо. — Как долго? Ты не поможешь мне. Хорошо. Просто скажи мне это.

— Если Грейсон не думал, что говорить тебе…

— Да ладно тебе, — говорю я, пытаясь придумать, что может поколебать этого странного, связанного честью, друга Грейсона. — Он рассказал мне все это. Даже про мышонка.

Я жду, желая узнать намного больше, желая узнать все. Но я не могу просить слишком много. «Как долго» — это простой вопрос.

— Пожалуйста, — говорю я. — Я не хочу ненавидеть его.

Я сожалею о сказанном, как только слова вылетаю из моего рта. Они ощущаются слишком верными, и я не должна чувствовать себя плохо из-за него. То, что он, будучи ребенком, находился в ловушке в подвале, не дает ему право убивать людей и брать заложников.

После долгого молчания, когда я думаю, что он уже не ответит мне, он говорит:

— Шесть лет.

Мое сердце останавливается, а затем начинает бешено колотиться. Шесть дней — я не была бы в шоке. Шесть недель — имело бы смысл. За это время он бы уже считался пропавшим и его изображения уже бы напечатали на различных коробках и распространили в школах, для других детей, находящихся в безопасности, чтобы они рассматривали их во время ланча. Шесть месяцев… ну, об этом больно думать. Я не могу даже измерить глубину шести лет. Пленник на протяжении шести лет. Никакого телевизора. Никаких игр.

Смех незнакомца хриплый.

— Я шокировал тебя. И теперь думаю, что… Ты позволила мне поверить, что ты знала больше, чем было на самом деле. Умная. Узнаю твоего похитителя.

— Именно такой и есть Грейсон? — говорю я, зная, что зашла слишком далеко.

Воздух вибрирует. Я чувствую, что мужчина отходит от меня.

— Ты должна спросить его, — говорит он.

Потом он уходит. Но нет времени, чтобы рассматривать вариант побега, потому что так же быстро кухня наполняется знакомыми шагами.

И, хотя я с завязанными глазами, я знаю, что это он передо мной.

24 глава

Грейсон

Когда я прохожу мимо Нейта, он даже не смотрит мне в глаза. Он просто выходит из кухни, проверяя свой телефон. В моем поле зрения, но на расстоянии. Отдельно. Как будто дополнительные полтора метра могут держать его в стороне от того, что я здесь делаю с Эбби. Исходя из его поведения, я уверен, он что-то рассказал обо мне, и это мне не понравится. Но я не беспокоюсь об этом. Мы бы никогда не пошли друг против друга. Мы бы убили друг за друга. Мы уже сделали это.

Эбби сидит там, где я оставил ее, — на кухонном стуле с завязанными глазами. Нетронутый стакан апельсинового сока стоит напротив нее на столе. Она не притронулась к нему.

Мне нужно поспать. Это означает, что ей нужно поспать. Я измельчаю таблетки, которые достал из тайника Нейта. Успокоительное, предназначенное для собак и кошек. Высыпаю их в стакан с соком.

Она сможет распробовать его, но это не будет иметь значения. Я не собираюсь скрывать тот факт, что подмешиваю ей что-то.

— Вот, — бормочу я, взяв ее за руки и показывая, где находится стакан, убедившись, что она держит его.

на делает глоток и кривится. Я хватаю стакан прежде, чем она сможет разбить его.

— Что это? — спрашивает она, отплевываясь.

— Это поможет тебе поспать.

— Ты накачал меня наркотой?

— Пока нет, — говорю я ровно. — От одного глотка ничего не будет. Ты выпьешь весь этот стакан.

— Черта с два!

Ее ругательства возбуждают меня. И это проблема, потому что через час она уснет.

— Ты выпьешь это, иначе тебя ждет альтернативный вариант, включающий в себя клетки и металлические наручники. И тогда я бы, вероятно, всадил тебе лошадиную дозу транквилизатора, чтоб уж наверняка.

Потому что, судя по ее запястьям, она будет готова сломать себе руку, чтобы выйти. Большинство людей думают, что они сделают все, чтобы сбежать. Но они не сделают этого.

Она отличается чем-то. Она неугомонная и немного чокнутая. Это означает, что я не могу доверять ей. Также означает, что я очень, очень хочу ее. Чтобы ощутить всю эту дикость под собой.

— Но почему?

Ее голос писклявый, боязливый. Ей страшно. От этого что-то в моей груди скручивается.

— Это всего лишь легкая доза Эбби. Но правда в том, что я не могу доверять тебе, после того, что случилось в мотеле.

Она вздрагивает, как будто я причиняю ей боль. Наверное, я действительно сделал это. Но я не могу рисковать тем, что она может сбежать от меня, пока я сплю. Я не могу заставить Нейта присматривать за ней.

И прежде всего, я не хочу быть вынужденным связать ее запястья, в то время как они уже изодраны. Я не причиню ей большую боль, чем должен.

— Выпей это, — говорю я более мягко. — Этого достаточно для десятикилограммовой собаки. Они расслабит тебя, но без потери сознания.

Она подчиняется мне. Ее руки дрожат, пока она подносит стакан к губам. Я помогаю ей удерживать его, пока она пьет, почти жадно, после того, как решила сдаться.

Я думаю, она хочет забыться настолько же, насколько я хочу подарить ей это.

Я смотрю, как она пьет, смотрю как маленькие капельки на ее верхней губе блестят, словно звезды, а затем она слизывает их языком.

— Так-то лучше, — говорю я ей. — Ты не предоставишь мне никаких неприятностей этим вечером.

— Да, — говорит она тихо.

Я поднимаю голову и замечаю, как Нейт уставился на нас с выражением, которое я абсолютно не могу прочесть. Мне все равно. Пусть думает все, что он, мать его, хочет. Я заглядываю в его холодильник.

— Ты любишь чернику?

Она кивает.

Достаю миску и беру самую большую ягоду. Сочная и почти фиолетового цвета.

— Вот, — говорю я, прижимая ягоду к ее губам.

Она открывает рот для меня, и я представляю, как сладко-терпкий сок стекает по ее языку. Я так хотел бы видеть ее глаза, как они вспыхивают и блестят. Но есть только мое сердцебиение и тихий звук того, как она глотает. Я представляю, как ее язык становится темно-фиолетовым, окрашенным черничным соком. Мое тело реагирует почти яростно. Изнеможение просачивается в каждую часть моего тела, кроме члена. Эта часть меня готова действовать, готова толкаться в нее, готова тереться о ее темно-фиолетовый язык, изголодавшийся по мягкому, влажному трению.

Годы взаперти, наконец, берут свое. Я так давно не был с женщиной, что даже смотреть на то, как женщина ест ягоду, — это уже порно.

Звонит телефон. Нейт отвечает односложно.

Кто-то на другом конце провода взвинчен. Нейт мастерски научился использовать успокаивающий и авторитетный тон. Он кладет трубку с мрачным выражением лица.

— У меня операция в Бленсвиле. Мне нужно было выехать туда еще пять минут назад. Не знаю, когда смогу вернуться.

— Понял.

Я глажу волосы Эбби, не в состоянии справиться с собой. Она даже не реагирует. Она в изнеможении и под действием лекарства. В ней не осталось сил для борьбы. Ночью она будет моей. Беспомощная. Единственный вопрос, который остается, это что я буду делать с ней. Я по-прежнему не уверен в ответе.

Я провожаю Нейта к входной двери. Мы останавливаемся на крыльце, где я могу держать Эбби в поле зрения через окно.

Нейт испускает длинный выдох.

— У тебя есть какой-то план? Потому что я тебя не понимаю.

— Добраться до «Брэдфорда». Покончить с губернатором. Это и есть план.

Но он все это знает.

— Девушка, — уточняет он.

— Я знаю.

— Она не виновна.

Вот почему мне нравиться Нейт. Стоуну срать на невиновность, но это важно. Это должно быть важно. В противном случае, справедливость ничего не значит.

— Я просто устал, — говорю я наконец. Это лучшее, что я могу сделать. Измотанный до мозга костей.

Он изучает меня обессилившим от жизни взглядом своих карих глаз. Я доверяю Нейту свою жизнь, и он тоже доверяет мне. Мы давно выяснили, что никто не собирается защищать нас.

— Я никогда не видел тебя таким, — говорит он.

Я низко и тяжело смеюсь.

— Ты не помнишь? Чертово лишение сна. Чертово голодание. Весь кошмар.

Он выглядит удивленным, что я упомянул об этом.

— Я про нее. Мы не они. Мы не должны быть такими, как они.

— Это другое. Я не собираюсь причинять ей боль, — я понижаю голос. — Я забочусь о ней, я бы сделал все что угодно для нее, — добавляю я, удивляя даже самого себя.

Не так уж и удивительно, учитывая, что я совершил налет на полицейский участок, несколько часов назад, чтобы вытащить ее. Вероятно, нарушив двадцать законов.

Он бросает на меня странный взгляд.

— Она моя, — говорю я, как будто это все объясняет. — Тебе не нужно понимать.

— О нет, я прекрасно понимаю, — жалит он. — Это не то, что мы делаем, Грейсон.

— Не то, что ты делаешь, — говорю я.

Он одаривает меня мрачным взглядом. Он всегда был порядочным. Для него всегда было важным снова вписаться в общество.

К черту общество.

— Она моя, — говорю я снова.

В его глазах предупреждающий взгляд.

— Она моя, и сейчас это именно так.

— Машина в сарае, — говорит он.

Затем он уходит и теперь есть только я и Эбби. Я возвращаюсь в дом и делаю нам пару тостов. Она не просит снять повязку с глаз, даже несмотря на то, что добрый доктор уже ушел.

Возможно, она догадывается, что я не могу позволить ей увидеть, где она находится — кухня полна подсказок. Или, возможно, лекарства уже делают ее немного послушной.

Это было гениальным, то, что они давали нам тогда, в той дыре подвала. Достаточная доза, чтобы выбить из вас возможность сопротивляться.

Нейт не хочет вспоминать, но я никогда не забуду урок — ты либо сильный, либо слабый, либо борешься, либо прогибаешься.

Не нужно быть ученым, чтобы выяснить, на какой стороне этого уравнения я планирую остаться.

Я снова глажу ее мягкие волосы.

— Ты в порядке, — говорю я. — Мы оба устали. Давай немного поспим.

Она кивает.

Не слишком ли она податлива? Это может быть уловкой. Возможно, замысел, чтобы сбежать, как только я отключусь. Я надеюсь, что одной таблетки было достаточно, но я не хочу больше рисковать.

Нейт мог бы дать мне более конкретное количество таблеток, но я бы не хотел втягивать его в это еще больше. Небольшое количество, достаточное для нескольких кошек. Сейчас она кажется почти кошачьей. Стройная и сдержанная.

А также умная.

Я иду к ящику Нейта, где лежат разные необходимые вещи, и отрезаю полоску ткани и засовываю ее к себе в карман. На всякий случай.

— Пойдем, — я тяну ее. Она достаточно твердо стоит на ногах, но я могу сказать, что она немного вялая. Хорошо.

Я веду ее вверх по лестнице. Повязка на ее глазах — это удобный предлог, чтобы помочь ей. Я просто хочу, чтобы она чувствовала себя хорошо и уплыла прочь, как будто она не должна заботиться ни о чем. По крайней мере, один из нас должен получить это.

Я отвожу ее в гостевую комнату, где спал после того, как Стоуна подстрелили. Я откидываю одеяло в сторону и укладываю ее на гладкую простынь.

— Ах, — говорит она. Это практически стон и звук рябью пробегает по моей коже. Горячий и чувственный.

— Да, — шепчу я, опуская жалюзи. — Хорошо будет поспать. Я включаю ночник и выключаю яркий верхний свет.

Я стягиваю футболку и штаны, раздеваясь вплоть до боксеров. Сев в ногах на кровати, я начинаю расшнуровывать ее маленькие аккуратные сапожки в засохшей грязи. Я оставляю остальную ее одежду. Она не хотела бы, чтобы я раздел ее.

На ней по-прежнему нет трусиков, факт, в курсе которого я был с того самого момента, как заставил ее снять их у ручья. Это был поступок мудака, но именно им я сейчас и являюсь. Мудак, который накачивает лекарствами милых девушек. Который тащит их через весь штат и подчиняет их с помощью металла и химических веществ. Эй, могло быть и хуже.

Она поворачивается на бок, положив обе руки под щеку.

— Чувствую себя так хорошо, — бормочет она.

Моя рука удерживает ее нежную ногу. Я скатываю носок вниз по ноге, кулаки слегка касаются небольшой ложбинки между ее лодыжкой и щиколоткой. Я никогда не был из тех парней с «фут-фетишем», никогда не ощущал тяги к этому, но если бы я стал, то ее ноги стали бы моей одержимостью, потому что они гладкие как шелк и прекрасно сложены. У меня появился новообретенный фетиш относительно ее ног, ее рук… даже ее глаз с их великолепным, мудрым, мягким обаянием.

Жаль, что Нейт не увидел ее без повязки, но, может быть, это и к лучшему. Мне нравится, когда она полностью моя. Никто не может забрать ее у меня.

Осторожно я снимаю другой носок и потираю рукой ее кожу, говоря себе, что я просто должен проверить, что она достаточно теплая, но на самом деле мне, бл*дь, нужно прикоснуться к ней хоть немного, и черт возьми, это только ее ноги.

Насколько неправильным это может быть? Я был разрушен в каждой части тела, испытывал боль в каждой клетке. И все, что я делаю, так это растираю ей ноги.

— Грейсон, — шепчет она.

Ей нравится это. Она хочет этого. Это все иллюзия, но этого может быть достаточно для меня. Мой член набухает от ее ленивого, хриплого голоса.

Я прижимаю руки по обе стороны от ее холодных пальцев на ногах, растирая их между ладонями. Я хочу поглотить ее.

— Тебе достаточно тепло, малышка?

Я как хороший, гребаный самаритянин, просто нуждающийся в том, чтобы убедится, что девушка в тепле.

Мне нужно перестать прикасаться к ней, но я этого не делаю. Мне нужно оставить ее в покое, но я не сделаю этого. Мои руки на ее ступнях, на ее лодыжках, и это только начало.

Мое тело хочет большего. Она хочет большего.

Иллюзия.

Вместо того чтобы убрать ногу в сторону, она толкает ее ко мне, прижимая к моим рукам. Как будто она на самом деле хочет моего прикосновения.

Я знаю, что это седативное действие лекарства заставляет ее искать теплоту и мягкость.

Знаю это из личного опыта.

Я по-прежнему растираю ее пальцы, понимая, что это ей понравится.

— Ммм, — говорит она.

Я передвигаюсь к другой ее ноге, массируя ее.

— Ммм, — снова говорит она.

Я могу сказать, что сейчас она находится в таком месте, где даже те вещи, которые ты не хочешь, ощущаются хорошо, пока они сопровождаются теплотой и мягкостью.

Я провел в таком месте много времени.

Если бы я трахал ее сейчас, это бы не причинило ей боли. Я всегда собирался трахнуть ее — может ли быть более подходящее время, чем сейчас? Бывали дни, когда я отдал бы все что угодно ради дозы обезболивающих, но я вынужден был существовать без них. Успокоительное — это подарок.

Воспоминания об этом разжигают искры белой ярости внутри меня. В ярости на себя, на губернатора и на его приспешников. На людей, работавших в том доме. Упрямо злюсь даже на нее, из-за того, что она заставляет меня хотеть ее так сильно.

Вместо того чтобы забраться на нее и развести в стороны ее ноги, я отталкиваю ее ногу в сторону и достаю из кармана полоску ткани. Одна мягкая петля вокруг ее лодыжки и одна вокруг моей. Теперь мы соединены. Она даже не будет ощущать повязку, если не попытается встать.

Я должен заботиться о ней. Это важно. Она моя, и я должен присматривать за ней.

Я залезаю в постель рядом с ней и снимаю повязку с ее глаз. Затем накрываю нас простынями, подтягивая ее ближе к себе и укутывая, как в защитный кокон. Я думаю о том, как она выглядела в той камере.

Губернатор, вероятно, получил ее имя как соучастника. Может он полагает, что это такой способ добраться до меня. Злость вспыхивает во мне. Затолкали ее в эту грязную камеру, черт побери.

Она лежит на животе, положив голову на одну руку, волосы, как темный нимб, разбросаны по подушке. Я сильнее оборачиваю одеяло вокруг нее, но это слишком. Слишком туго, и она шевелится.

— Грейсон, — шепчет она. Затем она прокладывает себе путь из кокона и находит меня, прижимаясь головой к моей груди. Мои руки обвивают ее, и она прижимается ко мне. — Не отпускай меня, — шепчет она, и мое сердце начинает биться сильнее.

— Не буду, — шепчу я, притягивая ее ближе и целуя в лоб.

Она прижимается всем телом ко мне, и я упиваюсь ею, мой член как сталь.

— Грейсон, — говорит она и целует мою шею.

На самом деле она не хочет этого. Это лекарство делает ее мягкой и безрассудной.

Но когда я смотрю на это, иногда мне кажется, что она на самом деле хочет меня.

Это как стодолларовая купюра с чернильной голограммой на ней. Когда наклоняешь ее в одну сторону, то видна просто уродливая чернильница, а если наклонить в другую, то в середине чернильницы виден Колокол Свободы, как будто здесь есть что-то сияющее и особенное, когда знаешь, что на самом деле там ничего нет.

Вот как я сейчас себя чувствую. Потому что я всего лишь кусок дерьма, похитивший и накачавший ее. И я знаю единственную причину, по которой ей нравится находиться в моих объятиях, — она находится под действием лекарств и раскована, поддается животным потребностям для комфорта и тепла. Но это, как чертов Колокол Свободы, который появляется внутри меня, когда она прижимается ко мне. И внезапно я хочу иллюзию. Я люблю иллюзию. Поэтому, я просто, мать его, принимаю это. Я захватываю в плен ее рот и пробую ее на вкус. И я запускаю руку под ее блузку, находя края ее кружевного лифчика, ощущая выпуклости ее груди под ним.

Она издает мягкий звук удовольствия, и гребаный Колокол Свободы звонит, как сумасшедший.

25 глава

Эбигейл

Сначала он кормит меня черникой. В следующее мгновение уже тащит меня вверх по лестнице. Или, может быть, это только ощущается так, как будто меня тащат, потому что мои ноги не функционируют, возможно, из-за того, что я ничего не вижу.

Кровать. Мягкая. Замечательная. Простыни более гладкие и прохладные, чем они вообще имеют право ощущаться. Все вокруг немного кружится. Я так устала.

Мои ноги уже без обуви. Им так тепло и свободно, они как желе. Так хорошо. Так устала.

Я моргаю, но он просто как нечеткая тень в тусклом освещении комнаты. Я не могу разглядеть темные глаза Грейсона и его дерзкую улыбку. Но хочу смотреть на него. На него так приятно смотреть, но все, что я могу сделать — это закрыть глаза и погрузиться в его прикосновения.

Я вздыхаю, так как его мускусный аромат окружает меня, а руки держат меня в целости и сохранности, но в одеялах мне слишком тесно, и я сбрасываю их с себя, хотя сделать это не так просто, мои конечности ощущаются тяжелыми и неспособными двигаться, но я освобождаюсь и нахожу его.

Он — мягкая трава и влажная земля, и я хочу лежать на этой земле и глубоко вдыхать, но не могу двигаться. Его рука — тяжелый обруч вокруг моей талии. Поймана в ловушку. По какой-то причине это кажется нормальным.

Терпкий привкус ягод задерживается на моем языке.

Я расслабленная и теплая, и как будто уплываю куда-то. Думаю, я всегда должна чувствовать себя именно так.

Он накачал меня чем-то.

— Не отпускай, — шепчу я.

— Не отпущу, — говорит он, и я погружаюсь в него, просто хочу заползти внутрь него… И внезапно я не могу дышать.

Сначала я не уверена, что происходит. Что-то теплое и мягкое у меня во рту, но затем я осознаю, что он целует меня. Я не уверена, нравится ли мне это, но потом понимаю, что да, потому что ощущения переполняют меня.

Его руки как гири на моей коже, под моей блузкой, тянут мой лифчик.

Я двигаюсь напротив него. Наши тела — двое животных, скользящих друг по другу в идеальном ритме.

Что-то немного грубо трется о мою голень. У меня занимает целую вечность осознание того, что это его нога на моей, и есть что-то магическое в его коже, его тепле. Я произношу его имя.

— Я владею тобой, — шепчет он. Я ощущаю эту странную прохладу на груди, обнажение, мои руки переплетены между собой, а лицо теплое. Я пытаюсь освободиться, но мои руки по-прежнему не функционируют, и затем это перестает иметь значение, потому что они свободны, и это новое ощущение еще более восхитительное, весь этот холод, все это тепло, все вместе.

Я знаю, что моя грудь обнажена, но это замечательно в темноте. Я смутно осознаю, что он целует ее, прикасается ко мне.

Грубые руки на моем бедре заставляют меня двигаться и сжимать ноги вместе. И я думаю о том, как потрясающе получать такие замечательные ощущения. Стараюсь находиться в сознании, не хочу, чтобы он думал, что я не обращаю внимания, но я словно куда-то уплываю, и когда возвращаюсь к нему, понимаю, что я совершенно голая, и я могу двигаться и чувствовать, быть с ним.

Я вздыхаю от внезапного ощущения между ног, как будто искры разносятся от его пальцев. Целую кожу, которая находится рядом, и ощущения в моем животе уносятся к звездам, я двигаюсь как змея по его теплу.

Его дыхание звучит прерывисто, что кажется смешным, когда все остальное так медленно и легко.

Он произносит мое имя и целует все мое лицо. Я чувствую себя хорошо и смеюсь.

— Что такое, детка? — шепчет он.

— Я не знаю, — говорю. Потому что, откуда я могу знать? И, возможно, я только представляла себе, что смеюсь, потому что мое внимание рассредоточено, и я осознаю, что его пальцы, на самом деле, уже внутри меня, и затем понимаю, что вся Вселенная взрывается ослепительными цветами.

Я уплываю дальше, снова и снова, и затем, все, что я чувствую, — это то, что он раздвигает мои ноги в стороны и мне не нравится это, потому что он далеко от меня, но как по волшебству, он возвращается, он внутри, толкается в меня.

— Да, — шепчу я.

Он во мне, проходит сквозь меня. Как будто он свет, а я воздух. Мой мозг раскололся на стены на моем пути. Я брожу по лабиринту в своей собственной голове. Здесь ответ. Где-то здесь. Что происходит? Но все, что я могу видеть, — это кирпичная стена прямо передо мной, вокруг меня, между моими ногами, которая толкает меня в забвение, держа меня, как будто умоляя остаться.

26 глава

Грейсон

Она такая нежная подо мной. Как гребаное облако, если, конечно, облако может плотно и влажно сжиматься вокруг моего члена. В тусклом свете я вижу изгибы ее груди, ложбинку на ее шее. Выражение ее лица полубессознательное. Потому что она находится под действием лекарств.

— Это так нездорово, — я бормочу как мантру. Она запуталась, и я запутался, но я не останавливаюсь. Я никогда прежде не был так возбужден, и она почти без сознания.

Эбби, Эбби. Она больше не мисс Уинслоу. Мисс Уинслоу застегнута на все пуговицы и осторожна. Мисс Уинслоу — это безопасность, но я даже не уверен, существовала ли та девушка на самом деле.

Девушка в моих руках двигает бедрами напротив моих и стонет, пока я двигаюсь, рыча возле ее шеи.

Я мог бы уехать прочь со Стоуном. Мог бы пустить чертову пулю ей в лоб. Вместо этого я толкаюсь в ее влажную киску и надеюсь, что это никогда не закончится.

— Пожалуйста.

Мой член дергается внутри, услышав, как она просит. Но я останавливаюсь и выхожу из нее. Я роюсь в ящике стола, пока не нахожу то, что ищу.

— Пожалуйста, — бормочет она, жадно цепляясь руками. Имеет ли она хоть малейшее представление о том, чего хочет?

Я разрываю упаковку презерватива и быстро надеваю его. Это часть моей заботы о ней. Часть владения ею. Затем я толкаюсь обратно в нее — мой путь на небо. Ее губы раскрываются, а веки опускаются. Сознание практически покидает ее, спящую, пульсирующую вокруг моего члена. Я сильнее сжимаю ее бедра и врезаюсь в нее достаточно сильно, чтобы снова разбудить. Ее глаза широко открыты, когда она хнычет. Затем они закатываются, но на этот раз это не из-за лекарства.

Это удовольствие.

Я нашел место внутри нее, которое заставляет ее тело вздрагивать, и ее бедра дрожат. Она бессильна против этого. Я погружаю свой член в нее снова и снова, находя это местечко и вбиваясь в него. Вот так. Вот так. Вот так. Ее рот открывается в приглушенном крике. Я не думаю, чтобы она могла сформулировать слова, если бы захотела. Она не может попросить меня остановиться, и это хорошо, потому что я не остановлюсь.

Ее глаза наполняются тревогой. Даже в затуманенном состоянии она знает, что оргазм приближается. Я почти чувствую себя плохо из-за ее состояния.

Почти.

Я знаю, каково это: чувствовать, что твое тело предает тебя. Знаю, каково это: приближаться к кульминации, когда ты разорван на части. Знаю, каково это: ненавидеть себя. Затаив дыхание, я нависаю над ней, кончиком члена раздвигая ее плоть.

Ее глаза сосредоточены на моих.

— Не останавливайся, — говорит она невнятно и настойчиво.

Я разрываюсь на две части. Ту, которая хочет эту девушку и ту, которая берет ее. Затем врезаюсь в нее и нахожу дом, нахожу освобождение в очертании теней и света. Когда кончаю, я остаюсь в ней, опираясь на нее, в одно и то же время не сильно, чтобы не раздавить, но ощутимо, так как ей, похоже, не понравилось, когда я отстранился прежде.

Вот как это работает. Она моя, и я буду заботиться о ней. Она принадлежит мне. Нейт слишком хорошо все это понял. Ее дыхание выравнивается. Она на самом деле спит. Я убираю прядь волос с ее глаз. У нее на лбу что-то вроде глубокой морщины, может быть, снится плохой сон или что-то вроде этого.

— Шшш, — шепчу я. — Я не позволю никому причинить тебе боль.

То есть, еще кому-нибудь.

Та морщина по-прежнему остается. Плохой сон? Я провожу пальцами по ее лбу, разглаживая кожу, показывая, как я хочу этого, и, похоже, ей это нравится, потому что она ерзает и, затем, морщина исчезает.

Интересно, смог ли я прогнать прочь ее дерьмовый сон? Я становлюсь твердым из-за того, что мог сделать это. В буквальном смысле. Я до сих пор в ней, и с каким-то усталым удивлением понимаю, что я мог бы трахнуть ее снова. А как насчет этой девушки? Я двигаюсь в ней, немного выпуская пар, проверяя это.

Затем я выхожу из нее. Все дело в том, что нужно немного отдохнуть. Мне нужен отдых. Ей нужен отдых.

***

Я просыпаюсь с пульсирующей головной болью… и легким подергиванием в лодыжке. С усилием пытаюсь удерживать свое тело расслабленным, стараясь выглядеть естественно. Трюк, чтобы сделать вид, что я сплю. Я узнал это на раннем этапе, еще будучи ребенком, и не то, чтобы это принесло мне много хорошего. Кровать слегка смещается, когда Эбби садится. Она отталкивает одеяло в сторону. Малейший рывок и легкое движение воздуха говорят мне о том, что она пытается снять повязку. Я лежу очень тихо и позволяю ей сделать это. Повязка щекочет мне кожу, когда ее конец падает на кровать. Эбби направляется к двери, прежде чем я вскакиваю и толкаю ее сзади, прижимая к стене своим телом, не слишком сильно, чтобы не причинить ей боль. Достаточно, чтобы передать ей мое послание. Я сжимаю в кулак ее волосы и тяну назад.

Оборачиваю другую руку вокруг ее шеи и осторожно сжимаю, чтобы привлечь ее внимание.

— Доброе утро, — шепчу я ей на ухо.

27 глава

Эбигейл

Мой разум, как одна из старых катушек пленки: черно-белые кадры, мигающие передо мной, не синхронизированные с музыкой. И неподвижность. В моей голове все перемешано, и это меня пугает. У меня галлюцинации? Но под натиском образов один факт все же фиксируется: я голая.

— Отвали от меня.

Его кулак стягивает мои волосы. Другая рука сжимает мою шею. Я чувствую теплое дуновение на моей коже.

— Я думаю, мне нравится, где я нахожусь.

Я отбиваюсь, ударяя ногами о стену, дергая головой в его захвате. Он не ослабляет свою хватку. Нет, он опирается на меня, используя свой вес, чтобы прижать меня к стене. Моя щека прижата к гладкой, прохладной поверхности. Я тяжело дышу, и он тоже, но, думаю, по разным причинам. Его дыхание затрудненное и… возбужденное.

Затем я осознаю кое-что еще: он тоже голый.

Его член твердый на моих ягодицах. Эта картина наполняет меня нестерпимым жаром, огнем, вылизывающим мое тело изнутри. И гневом. Он не просто коснулся меня членом. И я не помню, как осталась без одежды. На самом деле, я уверена, что не согласилась бы на это.

Я бы вышла из себя.

— Что случилось прошлой ночью? — слезы подступают, но я борюсь с ними. Сейчас я не могу выглядеть слабой.

Он использует только язык силы, и дрожь в моем голосе — это уже недостаток. Одинокая слеза сказала бы о моем поражении. Он вздыхает, как будто я слишком остро реагирую. Я хочу ударить его по яйцам.

— Что ты сделал со мной? — требую я громче снова.

Почти в истерике. На самом деле, я ненавижу то, что звучу как моя мать в ее сумасшедшие моменты.

— Я не причинил тебе зла, — говорит он.

Холодок пробегает по моей спине. Он прикасался ко мне, когда раздевал меня? Затем меня осеняет. Конечно, он трогал меня. Я не хочу думать, что случилось после этого.

Не сложно догадаться, особенно когда мои бедра касаются друг друга, и они немного липкие. Немного влажные. Я более влажная, чем когда-либо была, занимаясь сексом.

Это вздор, что я была возбуждена. Также было бы бессмысленно, если бы я до сих пор была возбуждена, проспав несколько часов.

Но я знаю, что это то, что случилось.

Унижение протекает сквозь меня как река, заполняя каждое пустое пространство внутри меня, отражая свет в тех местах, которым лучше оставаться в темноте.

Как он мог возбудить меня? Смущение перетекает в бешенство. И я яростно мотаю головой.

Он отпускает меня, и я впиваюсь в него зубами. Я хотела бы иметь клыки, чтобы вонзить их ему в шею.

Он смеется.

— Ты немного дикая. Я не позволю тебе приблизиться к моему члену с таким ртом.

Я схожу с ума, нападая как маньяк. Мне кажется, я причиняю больший вред себе, чем ему. Все болит, но я не могу остановиться. Остановка будет означать мое согласие с произошедшим, означать, что мне понравилось.

— Ты чертов пещерный человек! Ты даже едва человек!

Он подхватывает меня, и внезапно я вращаюсь, проплывая по воздуху. Я приземляюсь на кровать, подпрыгивая. Откатываюсь в сторону и пытаюсь встать, но простыни запутались вокруг моей лодыжки, и я снова падаю на кровать, движения конечностей не согласованы.

Вчера, по пути к дому, я слышала лошадей. Вот как они себя чувствуют, только родившись и пытаясь сразу встать на ноги.

Грейсон на мне, дергает мои руки за запястья, помещая их вверх над головой и удерживая их своей рукой.

Он накрывает мою грудь. Я беспомощна, и он нависает надо мной. Своего рода удовольствие прокатывается глубоко в животе, и мое тело предает меня.

— Ненавижу тебя, — говорю я, и горячая слеза скользит вниз по моей щеке. Капитуляция. Теперь он знает, насколько я напугана, и я немного ненавижу себя за то, что даю ему такую возможность.

Кровать скрипит, когда он наклоняется. Он собирается сделать это снова? Заняться сексом со мной? Конечно, он собирается сделать это снова. Но он всего лишь оставляет поцелуй у меня на лбу, целомудренный и почти сладкий.

— Успокойся, — бормочет он.

Я не знаю, как успокоиться. Я голая и рыдаю, и с Грейсоном происходит почти то же самое — мы оба уязвимы и сломлены.

Он ласкает мои руки, гладит мое тело.

— Шшш, никто не собирается причинить тебе вред. До тех пор, пока я с тобой.

— Не лги мне, — я огрызаюсь.

Я предпочла бы, чтобы он снова угрожал убить меня. Я хочу, чтобы он был монстром.

— Я лгу? — он звучит довольным. — Тебе плохо прямо сейчас?

— Да! — говорю я, потому что теперь я спокойна и могу чувствовать приступ боли глубоко внутри себя, легкая боль, означающая, что у него был секс со мной.

Он проводит двумя пальцами вниз от моей шеи, по моей груди, к моему животу.

— Хорошо. Я прикасался к тебе. Я трахал тебя. Ты думала, что я не стану делать этого?

Нет, я знала, что он сделал бы это. Я знала это еще до того, как он сбежал из тюрьмы. Все во мне указывало на него.

— Вот как это работает, детка, — добавляет он устало. — Такова жизнь.

Я напрягаюсь. Такова жизнь?

Я замолкаю на секунду из-за того, насколько откровенным он был всего в одном предложении. Он слишком хорошо понимает происходящее. Это то, что он узнал, когда другие дети учились играть в бейсбол.

Заключительная часть головоломки складывается воедино. Подвал. Другие мальчики. Все эти годы. Это не был какой-то спор об опеке, из-за чего его фото оказалось на коробке с молоком. Я знаю наверняка, что с ним произошло, когда я чувствую его руку, сжимающую мои запястья вместе. Я переполнена ощущением мрачного триумфа.

— Что бы ты сделал, — шепчу я, — если бы я не выбрала твою историю для газеты «Кингмен»?

Он усмехается.

— Я знал, что ты выберешь.

— Почему? — спрашиваю я.

Его брови взлетают вверх. Он удивлен, что я по-прежнему не теряю контроль. Но за моими плечами длинная история борьбы с насильственными ситуациями.

— Потому что с тобой просто, — говорит он.

Мое раздражение лишь вызывает у него улыбку, немного самодовольную.

— Я знал, если дам тебе слезливую историю, то ты попадешься на эту удочку. И ты попалась.

— Это было довольно гениально, — говорю я. — Сосредотачивая внимание на второстепенных деталях, ты можешь предоставить основной кошмар фантазии читателя.

— Благодарю за вашу оценку, мисс Уинслоу, — говорит он насмешливо.

— Тебе просто нужно было правильно расставить эти детали, а читатель додумает их за тебя. Лучший способ солгать. Солгать правдой. Ничто не будет столь эффективным, как правда, не так ли?

Грейсон застывает. Заинтересованный тем, что я знаю.

— Это то, что сделал Хемингуэй. Сначала один проблеск истины, затем другой.

Его руки сжимаются на моих запястьях.

— А теперь я свободен.

Но я еще не закончила с ним.

— Каково это? — спрашиваю я. — Быть на другой стороне?

— Не надо.

Из-за ярости в его голосе, дрожь пробегает по моему телу. Но когда ты заключена в кольцо с обезумевшим животным, ты будешь использовать имеющееся оружие. Мне нужны его эмоции. Те, что нельзя увидеть сразу.

— Шесть лет. Это долгий срок. Ты достаточно силен и достаточно плох, чтобы они не смогли прикоснуться к тебе когда-нибудь снова?

Выражение его лица говорит мне, что я нанесла прямой удар. И я знаю, что могу ударить его настолько сильно, насколько хочу, и он не причинит мне боли — не физически. В каком-то извращенном виде, но я уверена, что могу доверять ему из-за того, что он помешан на моей защите. Его кодекс. Этот трахнутый на голову кодекс, но это все равно кодекс.

Я хмурюсь.

— Нет? Не совсем?

Он презрительно ухмыляется.

— Ты думаешь, что знаешь меня?

— Я знаю, каково это, когда твой желудок болит, как будто он пытается съесть себя. Я знаю, каково это: бороться со взрослым и проигрывать.

— Он опускает губы так близко к моему уху, что мне щекотно.

— Как ты делаешь сейчас? Борешься со взрослым и проигрываешь?

— Да, — шепчу я, зная, что мы соединены темной и мощной связью. — Я знаю, каково это: ненавидеть то, что происходит. И ненавидеть то, что тебе это нравится.

Я чувствую, как он смягчается. Он по-прежнему держит мои запястья, но уже слабее. Мои слова сильные. Мощные. Я могу использовать правду как оружие, точно так же, как делал он.

— Я знаю, каково это, когда тебе хочется чего-то настолько неправильного. Когда ты жаждешь этого, — говорю я.

— Это нормально, — говорит он тихо, будто успокаивая меня, смотря на меня нежно. — Это нормально, чувствовать себя так. Это не твоя вина.

Все меняется, и я знаю, он собирается поцеловать меня.

Я смотрю в его глаза так близко, что вижу темную линию изгиба его ресниц на коже. У него нет никакого права смотреть так сексуально и сладко. Он не имеет никакого права опускаться на меня сверху, но Боже, он делает это.

Его губы мягкие и теплые, с моих срывается вздох. И, несмотря на то, что он широкий и тяжелый, особенно из-за этого, это ощущается как ласка.

Все его тело обнимает мое, его рот на моем, руки на моих, ноги накрывают мои бедра. Я завернута в кокон из одного только Грейсона, где пахнет мускусом, и на вкус он как мужчина, который стирает из головы все мысли, которые у меня должны быть.

Как уйти? Как бороться с ним? У меня был план — усыпить его ощущением комфорта и связи. Связи, в которой он так сильно нуждается.

Но на самом деле это палка о двух концах. Потому что я жажду его, тяжесть его тела на мне, поцелуи. Я не хочу, чтобы он останавливался.

И, так или иначе, его слова заставили меня чувствовать себя лучше. Или, по крайней мере, менее одинокой.

Его язык проникает в мой открытый рот, и я позволяю ему это. Это то, что он делал со мной в классе, обращая особое внимание, поворачиваясь при каждом задании. Он думает, что я хочу этот поцелуй, и это на самом деле так. Лучший способ солгать — сделать это правдой.

— Что случилось прошлой ночью? — шепчу я. Это тот же вопрос, что я задавала ему ранее, только сейчас он звучит по-другому. По-другому, потому что я знаю ответ.

Его голос грубый, когда он отвечает.

— Я не обидел тебя, я не обидел тебя.

Он накачал меня… трахал меня… и он знал, что это не навредит. В этом какой-то больной вид нежности. Испорченный вид заботы. Мое сердце немного разбивается, потому что я думаю, это единственный известный ему способ, как быть добрым. И это то, что заставляет меня тянуться к нему.

Он не спрашивает, почему я изменила свое мнение. Может быть, ему все равно. Он просто достает презерватив из ящика и надевает его. Переворачивает меня, подтягивает мои бедра вверх и толкает под них подушку. Это единственное предупреждение, которое у меня есть до того, как горячая, твердая головка его члена врезается в меня сзади. Мое тело открывается ему. Мягкое, мокрое и послушное. Мозг понимает его, почему он такой, какой есть. Но мое сердце болит за него, желая любые осколки любви, которые он может дать мне, даже если я знаю, что порежусь о них.

— Ты хочешь этого, — говорит он, затаив дыхание.

Это не вопрос, но я все равно отвечаю ему.

— Сильнее.

Его кулак скручивает мои волосы, как раньше, только сексуальнее, потому что он прижимает мое лицо в прохладные простыни.

Влажные простыни, смоченные моими слезами.

— Это не больно, — я успеваю сказать. Я не могу перестать плакать, но мне нужно, чтобы он знал, что он не причиняет мне боль. Это важно для него — не причинить мне боль. Я даже не знаю, почему я плачу, но это не из-за его члена, не из-за его кулака и не из-за его теплого тела, накрывающего мою спину.

— Почему? — его голос звучит резко, грубый взрыв воздуха возле моей щеки. Он держит меня полностью. Каждая его часть охватывает каждую часть меня.

Почему я плачу? Почему хочу этого? Я не знаю в чем точно вопрос, но я дотягиваюсь и держу его за запястье. Я использую это как якорь от его бури.

Его член вколачивается в меня, неумолимо, на грани с болью, но никогда не переходя ее.

Он осторожный даже в своей ярости, почти нежный, когда вздрагивает на мне и стонет от освобождения.

Затем мое тело сжимается вокруг его, внезапно и дико, и я совсем не могу дышать. Это не имеет значения. Я могла бы так умереть, теплая и влажная, защищенная, как никогда прежде, соль моих слез на его губах, когда он наклоняется и целует меня в щеку.

И теперь я знаю, почему плачу: потому, что я проигрываю, так как он и говорил, потому что я хочу быть в его тюрьме, заключенной в него, объектом его особого внимания, и я знаю, что это неправильно — это не то, что должно нравиться. Может быть, я сама проигрываю. Может быть, это мой здравый смысл.

Я просто знаю, что должна уйти.

28 глава

Грейсон

Телефон звонит, пугая меня. Я понимаю, что мы уснули после того, как я трахал ее этим утром. Это было неосторожно. Я не могу поверить, что совершил такую ошибку. Я отстраняюсь от ее теплого тела, ненавидя каждый сантиметр, которым разделяю нас. Тянусь к тумбочке, шаря вокруг, веря, что она будет лежать здесь, ожидающая. Жаждущая. Покорная. Все между нами ощущается новым. И правильным. Поэтому я уверен, что это закончится плохо.

Нейт на том конце провода звучит обеспокоенно.

— Парни на хороших внедорожниках разъезжают по городу, — говорит он. — И несколько парней в закусочной задают вопросы.

— Как давно?

Его тон настойчивый.

— Прямо сейчас.

— Мы уезжаем.

— Возьми внедорожник, он в заднем гараже. Он не мой. Красный брелок на крючке. Деньги в сейфе.

Он называет мне комбинацию, и телефон замолкает. Я тру лицо рукой. Мне нужно было выехать в путь раньше. Я должен был уже иметь поддельные документы. И я потратил в мотеле всю наличку, которая у меня была. На это больше нет времени.

Я поворачиваюсь к ней лицом. Может быть, нормальный парень был бы тронут, увидев ее покрасневшие глаза. Хотя я не нормальный. Ее разбитый вид не вызывает во мне желания помочь ей. Он вызывает во мне желание трахать ее снова и снова.

— Одевайся, — говорю я, и по какой-то причине, возможно, потому что она такая слабая и хорошенько оттраханная, она подчиняется. Она просит зайти в ванную, и я тащу ее в ванную в комнате Нейта. Я слышу, как она открывает ящик. Берет бритву, возможно, ножницы. Не очень подходящее оружие. Я позволяю. Отодвигаю вещи в шкафу в сторону, чтобы добраться до сейфа. Я кручу ручку в комбинации, которую дал мне Нейт, но дверца не открывается. Он дал мне верные цифры? Я пробую еще раз. Ничего. Твою мать. Третья попытка тоже безуспешна. К черту это! Я хватаю футболку и возвращаю все на свои места как раз к тому моменту, как она выходит.

Я должен был завязать ей глаза, но на это нет времени, если парни уже расспрашивают по всему городу. Возможно, кто-то видел, как мы проезжаем, в любом случае, они будут расширять круг поиска здесь.

Я беру ее за руку и тащу вниз на кухню, где хватаю с крючка ключ на красном брелоке, затем сую коробку с хлопьями и полупустой пакет апельсинового сока в сумку.

— Идем, — говорю ей.

— Что происходит?

— Проблема.

Я веду ее к заднему выходу. Солнце уже высоко, говоря мне о том, что приближается время обеда. Я дергаю старые, деревянные двери сарая, одни из тех старомодных штуковин, которые открываются вовнутрь и вверх.

Развалюха, которую я украл из мотеля, стоит здесь, рядом с внедорожником. Я не удивлен. Нейт, возможно, возвращался в промежутке между ветеринарными выездами, чтобы переставить его. В этом весь он. Часть того, что делает его классным целителем.

Я жду, пока она заберется в грузовик и пристегнет ремень, после чего приставляю пистолет к ее шее, позволяя ей почувствовать его холодный, твердый конец. Она застывает и наклоняется в сторону. Я продолжаю удерживать металл на ее коже. Она должна знать, что тот секс ничего не изменил. Мы собираемся выехать на дорогу. Я должен знать, что она со мной. Это не гребаная сказка. Я не собираюсь превращаться в хорошего парня только из-за того, что ее влагалище сделано из бархата и радуг.

— Все понятно? — спрашиваю.

Ее губы беззвучно шевелятся. Она получает сообщение, и, даже если это чувствуется, будто ножи протыкают меня, это важно.

Она переходит на шепот:

— Да.

Иногда ты должен реально пригрозить человеку пистолетом. И это для ее же блага, я не хочу, чтобы она сбежала. Она указала бы на Стоуна и, возможно, даже на Нейта, и губернатор стал бы и их проблемой тоже. Они были бы счастливы пришить всех.

Поэтому я просто должен убедиться, что она не убежит — все просто. Я обхожу машину и подхожу к водительской двери, запускаю двигатель. Выезжаю, ставлю машину на режим «парковки», выпрыгиваю из машины, чтобы закрыть двери гаража, и мы уезжаем. Дышится легче, когда мы очищаем Нейту подъездной путь, и становится намного лучше, когда мы выезжаем на шоссе без какой-либо нити, соединяющей нас. Я догадываюсь, что машина украдена, но все же попытаю удачу на границе штатов.

— Тебе просто нужно было убить меня, — говорит она через десять минут после нашего отъезда. Ее голос звучит глухо. — Было бы лучше.

Мои внутренности скручивает от осознания того, как хорошо я знаю этот тон.

Твою мать.

— Не глупи. Ты никогда не хотела умереть вместо того, чтобы жить.

Она сидит настолько далеко от меня, насколько это возможно. На грани плача.

— Так было бы лучше.

— Прекрати это, — говорю я сквозь зубы. Я хочу, чтобы умная мисс Уинслоу вернулась. Боец, женщина, которая провела меня, которой я рассказал больше, чем хотел. Женщина, которая понимает вещи, которые не дано понять другим. Я не хочу, чтобы она себя так чувствовала. И не хочу быть тем, кто заставляет ее плакать. Все это потому, что ее оттрахали?

— Ты должна достигнуть места внутри себя, найти маленький уголок, где ты знаешь, что все в порядке. Ту часть тебя, которую никто не в силах у тебя отнять.

— Даже ты? — ее голос тихий.

Даже я. Я хочу сказать. Но мое внимание привлекает кое-что другое. Прямо под знаком «стоп» стоит машина и никаких других машин поблизости. Может быть, кто-то, кто набирает текстовое сообщение или рассматривает карту. Кто-то безвредный.

Или же кто-то наблюдает. Выжидает.

— Я даже не понимаю, о чем ты говоришь, — бормочет она.

— Чушь собачья! Ты понимаешь!

Она разговаривает со мной. Общается. Нужно беспокоиться о тихонях. Они склонны проглотить лезвие бритвы, пока вы не смотрите.

Боже, кровотечение. Кровотечение никогда не останавливалось. Я заталкиваю воспоминания обратно, вглубь, где им и место.

Она свирепо смотрит на меня.

— Это ты даешь мне советы о том, как выжить такому парню, как ты? Потому что это немного хреново, даже для тебя.

Я рад видеть ее отпор. Даже если это направленно на меня, я рад этому.

Машина по-прежнему там. Я слишком далеко, чтобы увидеть, сколько людей в салоне и слишком далеко, чтобы увидеть, тонированы ли окна. Я мог бы сделать разворот и поехать в обратном направлении, чтобы посмотреть, будут ли они преследовать. Но это как помахать красной тряпкой у них перед носом, если это парни губернатора. Я хватаю бейсболку и натягиваю ее на голову.

— Пригнись!

Она смотрит по сторонам и видит только солнечное голубое небо и поля, и синий седан на расстоянии.

Я хватаю ее за шею и толкаю вниз. Они не знают эту машину. Много парней ездит в бейсболках. Я замедляюсь на остановке. Тонированные окна. Дерьмо! Я жду, затем еду.

Блестящий синий автомобиль двигается следом. Это по-прежнему может ничего не значить. Или, возможно, они подозревают и вызывают подмогу.

Я знал, что ФБР могут отслеживать меня, и я достаточно доверял своим навыкам уклонения от преследования, чтобы уйти. Черт, они всегда срабатывали раньше. Только однажды я был пойман, и это было из-за губернатора. Губернатор, чьи парни сейчас преследуют меня. Это должно быть они. Это плохо.

Мои руки сжимаются на руле.

— Если запахнет жареным, то ты будешь бежать как одержимая, все поняла?

— Что?? — она звучит недоверчиво.

Мои губы растягиваются в слабой улыбке. Она думает, что я самый большой и самый опасный парень в округе, что довольно мило. Но она ошибается.

— Если что-то случится, ты бежишь. И не доверяй никому в большой блестящей машине или на внедорожнике. Также не доверяй знакам этого городишки. Возвращайся в большой город. Позвони в ФБР. Скажи им, что ты была взята в заложники, и тебе удалось освободиться. Они приедут забрать тебя.

— Что происходит?

— Я говорил тебе, детка. Проблема.

Ее глаза сверкают в неверии, и я знаю, что в этом есть какая-та ирония. У меня неприятности. Но я не хочу, чтобы она ушла на дно вместе со мной. Это важно. Она важна мне.

Машина по-прежнему здесь, на хвосте, теперь ближе. Я резко дергаю руль в сторону и съезжаю на обочину. Автомобиль проезжает мимо, затем останавливается на стоянке, на середине улицы впереди.

Выходит, что они следовали за мной. Игра началась.

Я делаю резкий разворот и с визгом въезжаю на дорогу, двигаясь в противоположном направлении, вниз по дороге. Внедорожник ускоряется, синий автомобиль двигается за нами.

Эбби вскидывает голову вверх и заглядывает через спинку сиденья. Как раз в тот момент, когда снаружи слышится выстрел.

— Иисус! — Я поворачиваю машину в сторону, чтобы сбросить их. Она возвращается вниз, съежившись на сидении. Я пробегаю рукой по ее волосам, чтобы успокоить себя. Они не попали в нас, не попали в нее, но теперь я зол. Никто не стреляет в Эбби.

Другой выстрел — и моя покрышка проколота. И затем еще один, и что-то ломается. Я теряю управление. Ударяю по тормозам и резко поворачиваю. Я тянусь и хватаю ее, чтобы держать в безопасности, чтобы она не ударилась головой, стараясь при этом контролировать эту кусок-дерьма-машину. Сокрушительный удар и все останавливается. Мир останавливается.

Передняя часть машины врезалась в дерево.

— Ты в порядке?

Она смотрит на меня ошеломленно. Ее глаза широко раскрыты. Напугана. Как же она впуталась во все это? Но это жизнь, она утянет тебя на дно независимо от того, насколько ты милый и невинный человек. Я хватаю свой пистолет. Вижу синий седан в кювете на другой стороне дороги.

Я выскакиваю. Все тихо.

Выстрел разрывает тишину. Я ныряю за нашу машину. Он позади своей машины, за блоком двигателя. Только один из нас скоро получит подкрепление, и это не я. Для меня все резко ухудшается, поэтому я атакую его машину, стреляя прямо через дорогу. Отстреливай свой путь. Это отчаянно и смело. Это то, чего он не будет ожидать.

Бегу вперед, один ботинок приземляется на середину капота, и я спрыгиваю прямо перед ним вперед ногами. Парень ожидал, что я нападу сбоку, поэтому перемещается и не попадает в меня. Теперь он подо мной, как растоптанный мешок картошки. Я сгребаю его голову и врезаюсь своим лбом ему в нос, прочный удар, который разбивает его лицо и моментально вырубает его.

Он оседает в грязь. Я вытираю его кровь с моих глаз.

Наша машина раздолбана, поэтому я запрыгиваю в его и с визгом делаю разворот, выезжая на трассу прямо возле внедорожника. Я выхожу и карабкаюсь через все еще открытую водительскую дверь. Она там, съежилась у пассажирской двери. Она не побежала, как я ей сказал. Наверное, в шоке.

— Пойдем, — говорю я.

То, как Эбби смотрит на меня, говорит мне о том, что мое лицо прилично запачкано кровью. Она ощупывает рукой дверь, чтобы открыть ее. Я тянусь к ее запястью, но она слишком шустрая. Срывается с места и бежит вниз по дороге.

Теперь она бежит.

У меня есть работающая машина. Я мог бы вытащить нас обоих. Но парни губернатора уже в пути. Если они поймают ее, и она расскажет им свою историю, то проблемы будут не только у Стоуна и Нейта. Они выяснят, что она что-то значит для меня, раз я не убил ее, полагая, что я трахал ее.

И вскоре ее отрубленные пальцы будут появляться в таких местах, где я вероятнее всего получу сообщение.

Я смотрю на пустынный пейзаж, который в скором времени будет кишить машинами губернатора и грязных полицейских.

Я возвращаюсь к стратегии, потому что она не подводит меня. Что лучше всего сделать? Самая разумная вещь? Пристрелить ее.

Вместо этого срываюсь и бегу за ней по дороге, которая едва шире, чем одна полоса. Догнать ее не проблема. Долгие часы физических упражнений в тюремном дворе или в камере означают, что я в отличной физической форме. Но оттащить сопротивляющуюся девушку обратно к машине, прежде чем появятся люди губернатора? Придется потрудиться.

Блестящий городской автомобиль появляется вдалеке на дороге. Она бежит, размахивая руками о помощи.

— Нет, Эбби!!!

Она продолжает бежать, и я следую за ней, даже если это безумие. Я мог бы еще успеть вернуться обратно в синий седан.

— НЕЕТ! — ору я. — Не верь им, Эбби!

Она ускоряется, думая, что впереди ее ждет спасение.

Твою мать. Все как раз наоборот.

Машина в нескольких десятках ярдов впереди.

Парень в костюме. Я узнаю его рыжую стрижку и розоватый цвет лица с последнего раза, когда парни губернатора загнали меня в угол. Я не знаю его имени, но это не имеет никакого долбанного значения.

История повторяется, и самое страшное то, что Эбби здесь. Он скрывается за дверью своей машины, пистолет блестит в руке.

— Убирайся отсюда! — кричу я. Она все еще может уйти, это меня он хочет убить.

Пули свистят вокруг моих ног. Я ныряю в канаву и перекатываюсь, отстреливаясь. Он ныряет за дверь машины.

Эбби как олень, застывший на обочине дороги, не совсем между нами, но слишком близко, чтобы это было безопасно.

— Эбби, доберись до синей машины и уезжай, я прикрою тебя. Давай же, ты же хочешь быть свободной, правильно? Уезжай отсюда! Я разберусь с ним.

Таким образом, Рыжая Стрижка поймет ее значимость для меня, но он в любом случае поймет это.

— Беги!

Она просто стоит, вероятно, более шокированная от сказанного мною, чем от стрельбы.

Черт, мне нужно развернуться и самому бежать к седану в то время, пока Эбби стоит там, создавая путаницу.

— Убирайся отсюда! — кричу я.

Именно в этот момент, я полагаю, он понимает, что к чему.

— Это уловка, Эбби, — говорит он.

Когда он произносит ее имя, это ощущается как шипы в моей спине.

— Я позабочусь о тебе.

— Эбби, — кричу я.

Она оглядывается на меня, глаза полные сожаления. Там присутствует и страх, так как она понимает, что это не нормально для парня в костюме — останавливать машину для того, чтобы развязывать стрельбу. Он не представился сотрудником полиции, потому что таковым не является. Ее инстинкт самосохранения говорит ей, что она не в безопасности, но разум отрицает это. Это все из-за меня. Из-за того, что я сделал с ней.

— Мы отправим Грейсона назад, туда, где он должен быть, — говорит человек губернатора, голос спокойный и властный. — Иди сюда, где ты будешь в безопасности.

— Он лжет, Эбби!

Я представляю ее облегчение, когда они возьмут ее под стражу. Она будет думать, что все закончилось. А потом ее ужас, когда они начнут причинять ей боль.

— Ты не должен был делать этого, — говорит она срывающимся голосом, отступая к машине того парня. Она делает шаг по направлению к нему. Затем еще один. Эбби в полутора метрах от машины.

Мое гребаное наказание. Это все, о чем я могу думать сейчас. Ее мягкая плоть втягивает меня. Ее стоны наполняют воздух, как чертова музыка.

Я взял то, что не было моим. И это мое наказание: видеть, как она разрушается.

— Эбби, — я умоляю хриплым голосом.

— В конце концов, ты должен был убить меня, — говорит она, так грустно, что моя грудь болит. Слезы на ее щеке блестят белым на солнце. — Вот как это должно было закончиться.

Беспомощно я стою и наблюдаю, как она поворачивается и бежит к машине, к открытой двери, за которой скрывается парень с короткой стрижкой. Он выскакивает и хватает ее за шею, прислоняя дуло пистолета к щеке так сильно, что это искажает ее прекрасные черты. Ярость пронзает меня.

Она кашляет и борется, потому что этот трус прикрывается ею как щитом.

Стратегия. Пристрели ее.

Ее крик хриплый.

— Грейсон! — Ее ужас ослепляет меня. Это все, что я могу видеть — он причиняет ей боль, душа ее.

Застрели их обоих. Уничтожь их.

Если бы это была уловка, чтобы привлечь его, то это было бы великолепно. Потому что вот он, как на ладони, только прикрывается ею.

Она царапается в его руках. Он душит ее, и чертова фигня состоит в том, что я почти не могу дышать, и мой пульс стучит так громко, что я не могу думать.

Рыжий говорит:

— Бросай оружие и выходи, руки за головой. Тогда я отпущу девушку.

Он не позволит ей уйти. Он убьет ее по той самой причине, по которой я должен был. Но боль от того, как он медленно душит ее, просто невыносима.

— Помоги мне! — она задыхается, и я не в силах противостоять.

29 глава

Эбигейл

Я тяну его за пальцы, пытаясь получить доступ к воздуху, царапая его руки, ладони, но ему плевать, он просто сжимает крепче, пока не возникает чувство, будто мои сухожилия отделяются от кости. Даже волоча меня через лес, даже трахая меня, Грейсон не причинял мне такую сильную боль. Дуло его пистолета так сильно вжимается в мою щеку, что я ощущаю во рту привкус крови.

— Грейсон! — мой крик звучит, как шепот на ветру.

«Иди сюда, где ты будешь в безопасности», — сказал мужчина. Ложь.

На этот раз Грейсон говорил правду. Но, выходит, он все время говорил правду.

Сквозь слезы я вижу, как что-то сверкает на солнце в кювете, где укрылся Грейсон. Я смотрю на пистолет, который с громким лязгом скользит по дороге и останавливается в полуметре от нарисованной белой линии.

— Другой, — парень в костюме трясет меня, как будто это легко и просто для него. Он большой парень, почти такой же большой, как и Грейсон, поэтому, думаю, это действительно легко и просто.

В моей голове ужасно гудит, когда он усиливает хватку. Мне не хватает воздуха, я царапаю его пальцы. Еще один пистолет вылетает из кювета на дорогу.

— Все, хватит, — говорит Грейсон. — Она не может дышать, ослабь хватку!

Парень ослабляет хватку на моей шее, и я глотаю воздух. Парикмахерские ножницы, которые я взяла из ванной, лежат на земле у моих ног. Он не видел, как они упали. Я пытаюсь выкрутиться из его рук, но они как камень. Если бы я только могла добраться до ножниц…

Мое сердце сжимается, когда Грейсон поднимается из сорняков, держа руки за головой. Его поза широкая и гордая. И затем он начинает идти к нам.

Он идет за мной. Так же, как он делал раньше.

Мое сердце пропускает удар и все замедляется. Я забыла о руках вокруг моего горла, жжении в моих легких. Я вижу только его. Заимствованная серая футболка демонстрирует его худое, мускулистое тело. У него свирепый вид.

Мужчина снова усиливает хватку на моем горле, и я слышу ухмылку в его голосе.

— Подумать только, какая встреча.

Даже издалека я вижу, как меняется взгляд Грейсона: его глаза — сталь. Он пожимает плечами.

— Я сказал, что в следующий раз, когда тебя увижу, убью тебя.

Мужчина тычет пистолет глубже в мою щеку.

— Да, ты сказал это прямо перед тем, как они запихнули тебя в багажник патрульной машины.

Грейсон улыбается, и холод пробегает по моей спине.

— Достаточно близко, — говорит мужчина.

Грейсон не останавливается.

— Я убью ее, — говорит мужчина.

— О, я сам собирался убить ее, — говорит Грейсон, неуклонно продолжая приближаться к нам, как грозовая туча или броненосец.

Я чувствую, как пальцы мужчины сжимаются на моем горле, сдавливая его. Я брызжу слюной.

— Если бы ты собирался убить ее, она была бы мертва, — рычит мужчина.

Я кашляю, но Грейсон не отступает. Я прямо посередине между ними — двумя мужчинами, которые хотят убить друг друга.

— Любой ребенок, который вырос на ферме, знает, — говорит Грейсон, продолжая приближаться. — Ты не должен давать клички животным, иначе их потом трудно убивать. Но ты идешь напролом.

Давать клички животным? Я кручусь и пинаюсь, одной ногой попадаю мужчине по голени.

В один миг руки Грейсона скользят из-за головы, и он держит пистолет, направленный на нас. Я полагаю, он воспользовался тем, что я отвлекла мужчину.

— Насколько я вижу, у тебя есть один выстрел, прежде чем я снесу тебе башку. Как насчет того, что ты пристрелишь ее, я пристрелю тебя, и мы все отправимся на тот свет.

Мужчина начинает тянуть меня обратно к открытой двери машины, но затем, Грейсон начинает считать.

— Один. Два… — и я знаю, что мы не станем делать этого. — Три.

Пистолет отрывается от моей щеки, и я слышу оглушительный звук выстрела.

В тот момент, когда он отпускает меня, я пячусь назад, держась руками за горло, хватая ртом воздух. Я теряю равновесие и падаю на землю. Затем звучит еще один выстрел, и еще один. Я ожидаю боль, но она не приходит. Кто стрелял?

Встаю на ноги и вижу, что Грейсон лежит, свернувшись на боку и, хватаясь за камни вокруг него, пытается добраться до своего пистолета, который слишком далеко.

Мужчина, душивший меня, стоит на четвереньках, как корова. Он поднимается на ноги и, шатаясь и держась за живот, идет к Грейсону.

Он собирается убить его. А потом он убьет меня.

Выпавшие ножницы блестят на солнце. Я поворачиваюсь и хватаю их. Не думая дважды, я бегу к парню, запрыгиваю ему на спину и втыкаю ножницы ему в шею. Они проникают с тошнотворной легкостью.

Испугавшись, я вытаскиваю их. Мой кулак влажный. Теплый. Он поднимает руку и его пистолет выпадает, затем мы вместе оседаем на землю, но я не отпускаю, он ползет, волоча себя по земле. У меня возникает мысль, что я должна держаться за него, находиться за ним, на его спине, иначе, если он сможет видеть меня, то убьет.

Я едва могу держаться, одна моя рука сильно окровавлена. Замедляясь, а затем ускоряясь, мимо проезжает автомобиль, боковым зрением вижу расплывчатое пятно из металла и стекла, но я не отпускаю. Вот как я убью эту сволочь. Не физической силой. Не боевыми навыками. А никогда не сдаваясь. Вот как я всегда выигрываю.

Он стоит на четвереньках, а потом просто падает. Я отпрыгиваю от него, руки пропитаны кровью. Кажется, он мертв. Потом я смотрю на Грейсона. Он не двигается.

Что-то пошатнулось у меня внутри. Я знаю, что должна сделать — взять одну из машин. Взять машину и убраться отсюда, как сказал Грейсон. Добраться до ФБР.

Он стонет.

Прежде, чем успеваю все лучше обдумать, я оказываюсь возле него. Он быстро моргает.

— Черт, — шепчет Грейсон.

— Грейсон, — вся его футболка в крови, лицо залито кровью, но он был в крови еще до того, как в него стреляли. На расстоянии слышен звук сирен. — Ты можешь идти?

Он пытается встать.

— Нет. Иди. Возьми машину. Нет времени.

Синяя машина далеко, но не черный шикарный автомобиль. Если я чему-то и научилась за время, проведенное с Грейсоном, то это брать то, что хочешь. Сейчас он ранен. Я главная.

Я бегу к машине и сажусь в нее. Ключи все еще в замке зажигания. Завожу мотор и проезжаю несколько ярдов к тому месту, где находится Грейсон, проезжаю так, чтобы мои колеса не переехали тело того мужчины… мужчины, которого я убила. Мне, наверное, следует оставить Грейсона здесь. Я должна это сделать. Я выхожу из машины, открываю пассажирскую дверь и подхожу к Грейсону.

— Вставай. — Тяну его за руку, и он хрипит от боли.

— Нет! Другую, — он использует левую руку, чтобы оттолкнуться от земли.

Я хватаю его за левое плечо и помогаю ему, хотя он поднимается почти самостоятельно. До двери всего лишь полметра. Он плюхается на сидение, и я закрываю дверь. Потом я оббегаю машину, прыгаю за руль и отъезжаю.

Сидение находится так низко, что мне нужно сидеть выше, чтобы смотреть в окно. Я давлю на педаль газа, увеличивая скорость, используя руль не только для того, чтобы рулить, но и для того, чтобы вести меня вперед. Без очков я не лучший водитель, но могу разобрать дорогу: красное пятно — знак «стоп», другие машины.

Он свернулся калачиком на левом боку на пассажирском сидении, макушкой касаясь моего бедра. Такое согнутое положение, кажется, облегчает его боль.

— Черт, детка, — шепчет он. — Ты так красива!

Он бредит.

— Я отвезу тебя в больницу.

— Нет.

— У тебя нет выбора.

Потому что у меня есть сила, хоть я и не чувствую себя сильной. Я просто напугана. Больше, чем когда Грейсон приставил ко мне дуло пистолета и заставил меня помочь ему сбежать. Больше, чем когда-либо.

— Нет…просто… — он затихает. Мое сердце бешено стучит.

— Просто что? — я настаиваю. Есть ли у него план игры на случай, когда он ранен? — Я отвезу тебя в больницу.

— Отель «Брэдфорд», — говорит он резко. — Езжай по федеральной автомагистрали между штатами.

— Ты сумасшедший? А как же твой друг?

— Нет. Нельзя возвращаться туда.

Я смотрю на него. Кажется, он надавливает на плечо. Белый шрам на его широком предплечье блестит от пота и крови. Насколько сильно ему плохо?

— Грейсон?

Единственный звук — звук сирены на расстоянии. Я еду еще какое-то время и снова зову его.

— Грейсон? — он снова не отвечает.

Не оставляй меня одну.

— Не давать имена своим фермерским животным? — спрашиваю я. — Что это за хрень? Выходит, я фермерское животное, которому не нужно было давать имя?

Он издает хриплый звук. Наверное, это смех. Это не успокаивает меня.

— Вот кличка фермерского животного. Как насчет: «Тебе повезло, что я вытащила твою жалкую задницу из всего этого дерьма, после того, что ты сделал» Как тебе такое имя?

Я смотрю вниз. Он улыбается. Возможно, морщась. В любом случае, это лучше, чем когда он теряет сознание. Я хочу, чтобы он был со мной. Мне нужно знать, что он в порядке.

Дорога извивается. Деревья отбрасывают тень на все, на расстоянии трех метров.

— Где федеральная автомагистраль? Я выеду на нее, если ты скажешь мне, где она.

Он тяжело выдыхает, как будто это грандиозная задача.

— В какую сторону мы сейчас едем?

— В какую сторону?

Я смотрю по сторонам на направление солнца. Оно прямо над нами, но я не знаю, какое сейчас время суток. Полдень? Да, полдень. Солнце садится на западе.

— Ээ, мы едем на восток.

— Хорошо, — говорит он, голос тонкий и слабый. — Это то, что нам нужно. Федеральная на восток отсюда.

— Стоит ли мне увеличить скорость и рискнуть, ты знаешь…

— Нарваться на штраф? Да, твою мать!

— Держись там. Я еду девяносто миль.

Он не отвечает.

— Если в какой-то момент я подумаю, что ты без сознания, то закину тебя в больницу.

Нет ответа.

Не оставляй меня одну.

— Или, я просто передам тебя назад в тюрьму. Заеду в клинику и зарегистрирую.

Я протягиваю руку и касаюсь его темных волос, прилипших ко лбу, в нескольких миллиметрах от моего бедра.

— Понял? Так что оставайся со мной.

— Да, мисс Уинслоу, — слова еле слышны, но они никогда не звучали слаще.

Моя грудь расширяется от облегчения. По своей сути он боец. Воин.

И он боролся за меня.

Никто и никогда раньше не приходил за мной, не боролся за меня. А он это сделал.

Я подъезжаю к перекрестку и убираю ногу с педали газа.

Он ворчит в знак протеста, как будто может сказать, что я замедлилась.

— Хорошо, хорошо.

Проверяю все направления, вокруг никого. Потом я прорываюсь вперед. Пульс стучит в висках.

Сирены не звучат. Ни один полицейский автомобиль не несется ко мне. Вообще ничего не происходит, когда я еду по пустой полосе.

— Я только что проехала знак «стоп».

Приятное возбуждение пульсирует во мне. Я чувствую себя такой живой.

Снова кладу руку на его лоб. Я должна спасти его, потому что мы связаны.

Уголок его рта приподнимается в улыбке. Он осознает… едва ли… Мои губы сжимаются в линию.

Его кожа мертвенно-бледная. И, боже, то, как он свернулся на сидении… в моем горле ком размером с бейсбольный мяч.

Мысленно возвращаюсь в день, когда у моей матери случилась передозировка наркотиками. Я на самом деле звонила в 9-1-1 и делала искусственное дыхание ее безжизненному телу до приезда медиков. Я не смогла спасти ее.

— Грейсон, — слова как шепот. Когда он не отвечает сразу же, его имя монотонно звучит в моей голове. Грейсон. Грейсон. Грейсон. Когда он стал так много значить для меня? Почему я забочусь о нем?

— На север по федеральной автомагистрали. Не останавливайся, — наконец говорит он. Его глаза по-прежнему закрыты, но я знаю, что он имеет в виду машину. Уезжать отсюда. Держаться в безопасности. Продолжать двигаться.

Я цепляюсь обеими руками за руль и увеличиваю скорость. Мои воспоминания возвращаются к прошлой ночи.

Говорила ли я ему остановиться? Я помню вспышки страха и облегчения. Я не уверена, что это значит, кроме того, что он был надо мной. Во мне. Хуже всего то, что я не могу вспомнить, говорила ли ему «нет».

Мои глаза щиплют непролитые слезы, потому что я могла бы заботиться о нем. Уже забочусь.

— Я говорила «нет»? — шепчу я, это незнание съедает меня.

Он ранен и сейчас находится в полубессознательном состоянии. Это не подходящее время задавать такие важные вопросы. А, возможно, самое подходящее.

Он точно знает, о чем я говорю. Он знает, что здесь важно.

— Не имеет значения, — отрезает он.

Тепло, раскаленное добела, начинает разливаться по моему телу.

Я думаю, это гнев. Или, может быть, возбуждение.

— Конечно, это имеет значение!

Рычащий звук исходит из его горла.

— Это была не твоя вина, понимаешь? Не имеет значения, сказала ли ты «нет». Не важно, что правильно, а что нет. Ты делаешь все для выживания. Только это имеет значение.

Он говорит все на одном выдохе, рукой надавливая себе на плечо. Другая его рука поднимается, как будто он мог бы дотянуться до меня.

До прошлой ночи он мог бы держать мою шею в этом собственническом, контролирующем захвате, который он использует, чтобы направить меня. И я думаю, мало что изменилось. Секс не гарантия нежности. Может быть, я не хочу, чтобы было так. По крайней мере, когда он холодный, жестокий и сильный, — он живой.

Я сжимаю руль.

— Куда мы едем? Куда я везу тебя?

— Отель «Брэдфорд»… конспиративный дом… в двух часах отсюда. Доберись до федеральной и езжай на север.

Мне действительно нужно будет прищуриваться, чтобы разглядеть знаки.

Он сильно прижимает кулак к дверце бардачка, костяшки пальцев побелели. Я чувствую ответную реакцию в моем желудке.

— Южный Франклин-Сити. Гедни-стрит 176.

Проживешь ли ты так долго? Я не могу задать этот вопрос.

Мне кажется, он все равно услышал его.

— Что бы ни случилось, не останавливайся. Просто оставь меня там и уезжай.

— Отель — это твой конспиративный дом? Грейсон?

Его состояние ухудшается. Думаю, если он умрет, то я буду продолжать двигаться дальше постоянно. На север, мимо их отеля. Мимо канадской границы. Я буду ехать прямиком в Северный Ледовитый океан, потому что я не могу иметь дело с еще одним мертвым телом рядом со мной.

Но, благодаря дневному свету, освещающему его тело через окно, я вижу, как его широкая грудь вздымается и опадает. Я вижу это даже краем глаза. Он жив… пока.

Боже, мы отличная пара… оба, спотыкаясь, бежим от своего прошлого. Но нам это не удается. Вот что я выясняю, пока еду в роскошной машине рядом с этим безумным мужчиной.

Я не могу убежать от своего прошлого. Я застряла в том фильме «День сурка», где обречена повторять свои ошибки снова и снова, пока не сделаю все правильно. Это означает поддерживать в нем жизнь.

И после этого? Я не знаю. Я никогда не продвигалась так далеко.

***

Мы едем в течение часа. Когда я сытая и отдохнувшая, двухчасовая езда — ерунда. Может, мои ноги немного затекают или что-то в этом роде. Но сейчас в моей спине чувствуется какое-то мышечное уплотнение. Руки фактически дрожат на руле. Глаза устали из-за того, что я без очков. Все, что меня окружает, становится размытым. И нам нужно заправиться бензином. Это то, что, в конце концов, заставляет меня остановиться. Я подъезжаю к заправке. Этого достаточно, чтобы разбудить Грейсона.

— Мы уже на месте? — бормочет он, и звучит так, как сердитый ребенок, которому я должна улыбнуться.

— Не совсем. Что собой представляет конспиративный дом, отель «Брэдфорд»?

— Забрось меня туда и уезжай. Не оставайся.

Какое-то время он то приходил в сознание, то снова его терял. Он объяснял короткий путь. Мне удалось найти Гедни-стрит на карте, хотя я не знаю, могу ли доверять его бормотанию по поводу адреса. Отсюда я могу видеть автоматы с содовой и банкоматы, находящиеся в центре магазина. Он не выглядит приветливым. На самом деле, это именно то место, которого я бы избегала в пользу более чистых и ярких магазинов. Но либо это место, либо мы останемся без бензина.

— Тебе что-нибудь нужно? — спрашиваю я.

— Возможно, нужен бензин, — ворчит он.

— Спасибо, Эйнштейн, — говорю я. — У тебя есть деньги?

— Не достаточно, — шепчет он.

Мы не очень далеко уедем с половиной галлона. Я прищуриваюсь возле окна, пытаясь прочесть парня внутри. Не так много могу сказать. Это наполовину деревенская заправка. У меня есть некоторый опыт закладывания вещей, когда денег недостаточно.

Я кладу руку себе на шею.

— У меня есть это. Он чего-то стоит.

Его взгляд устремляется в зеркало заднего вида. Он двигается, как будто хочет сесть, потом вздрагивает.

— Лежи, — ругаю я. — Но он не смог бы встать, даже если бы хотел. — У меня все под контролем.

— Где мы?

— Кэппелсвилль.

— Нет, — шепчет он.

— Бриллиант. Это универсальный язык.

Я приглаживаю волосы, пытаясь придать себе более цивилизованный вид.

— Возьми пистолет.

— И вот именно в этом разница между тобой и мной. Я не веду себя как пещерный человек.

Больше не веду, во всяком случае.

Он протестует, но я не должна слушать. Выбираюсь из машины и закрываю дверь.

— Я отношусь к людям так, как я бы хотела, чтобы относились ко мне.

Я бросаю на него взгляд. Он точно знает, о чем я говорю.

Грейсон нащупывает пистолет на сидении рядом со своей головой. Твою мать, он едва может двигаться. Острая боль страха пронзает меня.

Я оборачиваюсь и иду в тусклую маленькую заправку, злясь на себя.

Как я попала сюда? Я выплатила свои долги. Поступила в колледж. Я не та девушка, которая притворялась, что звонит в 9-1-1 и смотрела, как человек умирает. Я не та девушка, которая крала еду из магазина на углу или выуживала банкноты из кошельков друзей-наркоманов своей мамы.

Это больше не мой мир. Черт возьми.

В центре магазина парень просматривает порно журнал. Он большой и бородатый, будто не может толково побриться, и носит толстые очки в проволочной оправе, также не делает никаких попыток, чтобы скрыть пикантную обложку от меня. На самом деле, он бросает на меня быстрый изучающий взгляд, не оставляющий сомнений относительно его мыслей.

Прекрасно.

Я принимаю деловой вид.

— У меня, кажется, заканчивается бензин. И наличные. — Я поднимаю маленький кулон с бриллиантом на цепочке. — Вы были бы готовы поторговаться?

— Я был бы готов. Но не за кулон.

— Он стоит несколько сотен долларов. — Я снимаю его. — Вы бы выручили приличную сумму.

Он смотрит на меня как паук, который присматривается к мухе. Я понимаю, что он видит: одинокая женщина на пустынном участке шоссе. Грязная. Отчаявшаяся.

— Это то, что я предлагаю. Вам не нравится… — я пожимаю плечами. — Кто-нибудь другой увидит, что это выгодная сделка.

— Я больше никого не вижу вокруг, в том-то и дело, — настаивает он. Он намного больше меня. — На протяжении миль вы не найдете другой заправки. Как насчет тебя на коленях здесь? Пятнадцать минут, — добавляет он, как будто этого было не достаточно. — Пятнадцать минут за весь бензин, который мы сможем залить в твой маленький бак.

Этот парень отвратительный. И я говорю не только о запахе, исходящем от него.

— Бриллиант или ничего.

Его глаза перемещаются в сторону. Я следую за его взглядом, и вижу то, что может быть незаметным для большинства людей. Кое-что из полированного дерева. Я точно знаю, что это. Ружью. Любимое оружие продавцов повсюду, отличная сила останавливать и бить. Может быть, он думает, что может получить и бриллиант, и свои пятнадцать минут.

Но без сделки.

Странное чувство вспыхивает во мне — тепло, растекающееся по шее и заполняющее глаза. Это не гнев, что-то другое. Как же мне надоели люди, которые думают, будто я слабая маленькая девочка. Помыкающие мной люди.

Я не боюсь его. Я зла.

Разворачиваюсь и бегу к машине, оббегаю ее и тянусь за пистолетом через открытое окно, хватаю его как раз в тот момент, когда парень появляется в дверях магазина. Грейсон свернулся на боку, глаза закрыты. Без сознания? По крайней мере, он вне поля зрения.

Я присаживаюсь позади машины и жду. Я раньше никогда не стреляла из такого пистолета, но знаю как. Парень с заправки выкатывается вместе со своим ружьем. Я позволяю ему подойти ближе, затем спускаю курок.

Промазываю, как и намеревалась. Он останавливается. Мое сердце ускоряется… Я чувствую себя в какой-то степени хорошо.

— Не двигайся! — говорю я, удивляясь, насколько спокойно звучит мой голос.

Он поворачивается и бежит обратно к магазину.

Я стреляю снова, разбивая окно.

— Стоять!

Он замирает.

— Брось его вниз! — Конечно, он не слушает. Это было бы слишком просто. — Я клянусь, я пристрелю тебя, ты думаешь, нет?

— Хорошо, сучка.

Он отбрасывает ружье в сторону и поднимает руки вверх.

Меня трясет от страха, гнева и чего-то еще. Чего-то, что ощущается дико и неконтролируемо. Власть. Это то, что чувствовал Грейсон, когда сбежал из тюрьмы?

— Теперь ты собирался заправить мою машину.

— Мне следовало бы вернуться и ввести код разблокировки, — кричит он. — Код разблокировки!

Дерьмо. Это выглядит как какой-то трюк. Я решаю, что не могу ему позволить вернуться туда. Но что делать? Что бы Грейсон сделал?

Я отхожу на несколько шагов от насосной зоны и черчу Х ногой на открытом гравии.

— Ложись вниз, прямо сюда, руки и ноги в стороны, иначе я тебя убью!

Я немного отодвигаюсь от Х, расставляю ноги в стороны и целюсь ему в голову, при этом трясусь как сумасшедшая. Не знаю, была ли я убедительна, но он идет слишком медленно, тратя время. Он чувствует мой страх.

— Ты хочешь, чтобы я убила тебя, мистер Пятнадцать минут? Ты идешь вперед и извиняешься.

Это ускоряет его.

И тут меня осеняет как я веду себя. Будто это всегда сидело где-то внутри меня.

Уверенный приказ, напускная храбрость, чтобы не подпускать их близко. Таким способом моя мама однажды осадила большого дилера.

Он падает на землю, прямо на мою букву Х, как я и говорила ему, смотрит на меня полным ненависти взглядом через толстые линзы. Возможно, он тоже просто ждет своего шанса.

— Дай мне свои очки, — говорю я.

Он хмурится. Я чувствую, как повторяю поведение Грейсона. Я не забыла, насколько уязвимой я себя чувствовала, когда он забрал мои очки.

Мне также нужно видеть его кассовый аппарат.

Он снимает их и бросает мне.

Кирпич подпирает открытую дверь. Я подхожу, хватаю его и бросаю в другое окно с зеркальным стеклом.

— Это чтобы пуля не замедлялась, когда я выстрелю в твою жалкую задницу, если ты двинешься с места.

Я залетаю внутрь, за кассовый аппарат. Здесь видеосъемка. Дерьмо! Но потом я вижу, что лампочка записи даже не включена. Хорошо. Дыши.

Его очки слишком сильно увеличивают, от этого у меня почти кружится голова, но они увеличивают слова, когда я наклоняю их определенным образом, а это все, что мне нужно. Я ударяю по кнопке no sale на кассовом аппарате, но он не открывается. Я колочу по ней.

Ничего.

Выглядываю наружу. Он все еще там, на моей Х. Я почти не могу поверить в то, что он остается там, где я ему сказала. Должно быть, я более убедительна, чем думала.

— Ни одного движения! — кричу, просто, чтобы быть уверенной.

Наконец-то я вижу его — код, приклеенный к окну — 356. Я ввожу цифры, ударяю по кнопке no sale, и кассовый аппарат открывается. Я забираю деньги, рассматриваю панель с кнопками, выступающую из консоли, нахожу вторую колонку и устанавливаю ее на тридцать галлонов. Свет продолжает гореть. Я убираю очки с лица, подбегаю к машине и жду, пока заполнится бак, сердце колотится в груди.

Бегу обратно и упаковываю сумку с водой и всем необходимым для оказания первой помощи. Рассматриваю моток веревки, покрытой пластиком, на одной из витрин, думая связать ею парня, но не смогу сделать это сама. Я должна буду опустить пистолет, и тогда он точно меня одолеет. Но он вызовет полицию, как только мы уедем. Если только не решит самостоятельно преследовать нас.

Колени дрожат, мой взгляд задерживается на цепочке для ключей. Там старый «Форд», припаркованный сбоку здания. Его? Должно быть! Я хватаю ключи и устремляюсь на улицу. Ключи подходят. Я открываю багажник. Он полон инструментов, которые я бросаю на землю.

— Иди сюда, залезай в багажник или умрешь.

Я смотрю, как он перебирает в голове возможные варианты. Это прохладный весенний день. Он будет в порядке в этом багажнике, пока кто-нибудь не придёт за ним. Или он может рискнуть и связаться с сумасшедшей.

Парень выбирает багажник.

— Сука! — бормочет он, когда затаскивает свою задницу внутрь.

Он впивается в меня взглядом, и я наблюдаю себя его глазами. Это как будто какой-то опыт выхода из собственного тела.

Это действительно я закрываю кого-то в багажнике? Я снимаю его очки со своей головы. Смотрю, как он наблюдает за ними. Они, вероятно, особые, и потребовалось много времени, чтобы их изготовили. Он нуждается в них. Возможно, Грейсон бы разбил их, просто, чтобы держать парня слабым. Грейсон думает, что в жизни есть только два варианта: слабые и сильные.

К черту это! Я бросаю очки. Он ловит их, и я закрываю багажник.

Именно сейчас я знаю, что никогда бы не зашла так далеко, как Грейсон.

Две минуты спустя я выезжаю на дорогу. Грейсон все еще без сознания.

Время принятия решения. Больше никакого страха или адреналина. Больше никаких побегов, если за мной кто-то гонится. Больше никаких реакций. Я просто должна решить, чего хочу. Я должна решить, действительно ли я везу его в конспиративный дом.

Ведь почему бы мне не оставить его в больнице? Почему бы мне не отвезти в ближайший офис ФБР? Он сам говорил мне, что убил копа. Он трахал меня, когда я не контролировала ситуацию. Он заслуживает быть за решёткой, даже больше, чем я.

Но когда я представляю, как высаживаю его, это ощущается, как своего рода потеря.

Я думаю об острой потребности в его голосе, когда он прижимал меня к стене в спальне. О желании, когда он говорил мне, что я совсем его не знаю, хотя имел в виду противоположное. Думаю о том, как он пришел, чтобы забрать меня из участка. Я должен был вытащить тебя отсюда, сказал он.

Я тоже чувствую это — связь между нами безжалостная, как колючая проволока.

Я прикасаюсь к его мягким, темным волосам. У него плохой цвет лица, но он все еще дышит, и я думаю, возможно, кровотечение остановилось, потому что кусок ткани, которым он зажимал рану на груди, не полностью пропитался, хотя он держал его там какое-то время.

— Грейсон?

Долгая тишина, и я едва могу дышать. Я кладу руку ему на плечо. Он ворчит.

Мое сердце парит, потому что он все еще борется.

— Я везу тебя домой.

***

Уже стемнело, когда мы въезжаем во Франклин-сити. Когда-то это был развивающийся промышленный мегаполис, а теперь, всякий раз, когда его показывают в новостях, то говорят о том, насколько он разрушен, о покидающих его людях и отсутствии финансирования. Мы проезжаем по центру города, который кажется таким блестящим и современным, но потом, когда я поворачиваю на юг, к Гедни-стрит, пейзаж меняется на постапокалиптический.

Большинство фонарей перегорели или сломаны. А те, которые все еще работают, освещают заброшенные дома, окруженные забором из цепей, у многих из них заколочены окна первых этажей. У некоторых целые этажи заложены цементными блоками. Некоторые наполовину осыпались вниз, а их окружают и прорастают в них деревья и кустарники. Многое из этого выглядит просто размытыми темными пятнами.

Я начинаю задаваться вопросом, правильный ли адрес назвал мне Грейсон. Это не то место, где кто-то когда-то держал бы отель. Хорошо ли я вижу знаки? Иногда семерки выглядят как единицы.

Я проезжаю мимо темных фигур, столпившихся возле костра из мусорного бака.

Блокирую двери.

Я устала. Устала настолько, что даже не осознаю прямо ли я еду, но не могу остановиться. Мне нужно, чтобы Грейсон очнулся, и чтобы с ним все было в порядке.

И, наконец, я подъезжаю к Гедни-стрит. Понятно, что раньше это была большая улица. Теперь здания заколочены и наполовину обвиты виноградной лозой.

На самом деле, эта улица выглядит намного страшнее, чем другие. Так или иначе, здесь много свободного пространства между домами, заросшего деревьями и заполненного металлоломом — возможно, старыми машинами. Я не могу сказать. Даже луна, кажется, светит здесь менее ярко.

Я замечаю адрес: 345. Уже близко. Или это 845?

Кладу пистолет себе на колени. Не могу поверить, что веду себя таким образом — всего пару дней назад я бы не прикоснулась к пистолету. Пару дней назад я отвергала все, что связано с таким образом жизни, отвергла все, что касалось его.

Наконец, добираюсь до Гедни 176. Это пятиэтажное каменное здание на углу, окруженное забором из цепей. Окна и двери вдоль первого этажа заколочены и разрисованы граффити, как и большинство зданий здесь, но верхушка этого богато украшена. Здесь даже есть башня, как у замка. Архитектура старого стиля. Когда-то это место было прекрасным. Здесь есть старинный, на вид винтажный, знак, находящийся над некогда величественным арочным входом. Большинство букв отвалилось, а те несколько, что остались, предположительно формируют надпись «Брэдфорд» и что-то там еще… Отель, наверное? Отель «Брэдфорд».

Я замедляю автомобиль. Понятно, что здесь никто не живет. Место выглядит заброшенным, как и все в радиусе десяти миль вокруг. Я знаю, адрес правильный, он большими цифрами обозначен на фасаде.

— Грейсон, — когда он не отвечает, меня охватывает паника. — Грейсон!

По-прежнему ничего. Я сжимаю руль. У нас все еще половина бака, но больше некуда ехать.

Я заворачиваю за угол здания и глажу его по щеке.

— Грейсон!

Он бормочет.

— Я на Гедни-стрит 176, и это неверно. Здесь ничего нет!

— Все верно. «Вход воспрещен», — говорит он. — Найди надпись «Вход воспрещен». Громко постучи и оставь меня там.

Это бессмысленно. Я объезжаю здание сзади, через аллею. Дрожь ползет вверх по моему позвоночнику. У меня такое чувство, будто за мной наблюдают, но вокруг никого нет. Нет машин, которые проезжают мимо.

— Здесь ничего нет, — говорю я. — Ничего.

— «Вход воспрещен», — говорит он.

Я нервно смотрю по сторонам, представляя полчища полудиких людей, которые спускаются сверху на нашу красивую, блестящую машину, как в «Безумном Максе».

Я должна вытащить нас отсюда! Я как раз думаю о том, чтобы вернуться в обитаемую часть города, как вдруг мои фары освещают металлическую надпись.

При прошлой жизни она гласила: «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!», но со временем некоторые буквы отпали, и осталось «ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

Я останавливаюсь. Это то, что он имел в виду? «Вход воспрещен». Может быть, они незаконно занимают это здание, и это их конспиративный дом. Люди поступают так, не правда ли? Преступники поступают так. Хотя я не представляю, как кто-то мог бы войти. Машина в нескольких метрах от ворот. Он сказал громко стучать.

Я нервно осматриваюсь и на дрожащих ногах выбираюсь из машины, тарабаню в дверь и затем бегу обратно в автомобиль, запрыгиваю в салон и блокирую двери.

Ничего.

Я должна вернуться назад. Но куда?

Склоняю голову на руль — я так измотана и боюсь за Грейсона.

Мне нужно принять какое-то хорошее решение для него, но все мои варианты имеют плохие последствия.

Тук. Я рывком поднимаю голову и смотрю, как кто-то пытается разбить окно машины со стороны Грейсона. Одной рукой я достаю пистолет.

Тук. Тук. Он стучит в окно.

— Эбби!

Я смотрю пристальнее. Мужчина наклоняет лицо ближе. Это мужчина, которого мы встретили после побега, — Стоун. Короткие, черные как смоль волосы и ярко-зеленые глаза. Шея толстая, как ствол дерева, и чертовски мрачный взгляд. Тот, кто хотел, чтобы я умерла.

Он громко стучит в окно, и я открываю дверь, тяжело сглотнув. Он не будет по-прежнему желать моей смерти, или будет? Но у меня нет выбора, Грейсону нужна помощь.

Парень рывком открывает дверь и приседает рядом с Грейсоном, заталкивая свой пистолет за пояс.

— Какого черта произошло?

— В него стреляли.

— Черт!

Он прикасается к горлу Грейсона.

— Дружище? Эй! — он свистит через плечо, и другой парень появляется рядом с ним, проверяя Грейсона. Этот парень-блондин, мускулистый как Стоун и Грейсон, но волосы длиннее. Он делает короткий звонок, затем они вытаскивают Грейсона из машины и подпирают его между собой, Стоун зажимает рану.

Темная фигура тянется к забору из цепей.

— Нужно убрать эту машину нахрен отсюда. Звони Нейту. Пусть доберется по воздуху!

Другой парень подходит и дергает открытую дверь со стороны водителя.

— На выход!

Их слишком много. Какую-то часть моего страха за Грейсона отталкивает в сторону страх за себя.

— Мне нужна эта машина, — говорю я.

— Следуй за ними. Шевелись!

Парень указывает пистолетом. Следовать за ними кажется мне не многим лучше, чем оказаться самой на темной улице, поэтому я следую за Стоуном и блондином. Машина отъезжает назад, туда, где они, должно быть, ее припаркуют.

— Как давно? — рявкает Стоун, пока я следую за ними через щель в заборе.

— Чуть более двух часов.

— Иисус!

— Он не хотел ехать в больницу.

— Твою ж мать, — рычит он.

Я следую за ними, стараясь не споткнуться о куски бетона — отвалившиеся части архитектуры. Мы направляемся через какой-то толстый плющ, и кто-то отодвигает в сторону деревянную доску и толкает, открывая дверь из кованого железа.