Закон мести

1.

Пилар Мария Сандовал-и-Серна знала: то, что она делает, — просто безумие. Встретиться с разбойником Эль-Леоном, Львом Андалузских холмов, было опасно даже при свете дня, но приглашать его прийти в полночь в темный сад патио[1] означало доверить ему честь и жизнь. Но сейчас опасность для нее не имела значения; есть вещи, которые стоят риска.

Пилар, в наброшенной на плечи шала, нервно расхаживала по патио. Ночь была холодной — совсем не редкость для Севильи в конце декабря. Но холод не был единственной причиной лихорадочного состояния ожидавшей. Почему она должна бояться Эль-Леона? Ее отчим, дон Эстебан, этот дьявол в облике человека, был гораздо страшнее и больше заслуживал презрения, и, однако, она не дрожала при встречах с ним. О, ее отчим думал, что победил, но он плохо знал ее…

Ночь была тиха. Из-за стены, окружавшей сад, лишь изредка доносились звуки проезжающих карет, развозивших по домам поздних гуляк. Где-то лаяла собака. Около одного из окрестных домов влюбленный обожатель играл на гитаре, услаждая слух своей дамы старой андалузской песней. Мелодия ее была сложной и плавной, низкий, приятного тембра голос поющего был наполнен сдерживаемой страстью.

Лунный свет озарял патио, просачиваясь через ветви апельсиновых деревьев, под которыми лежали глубокие тени. Он превращал капли воды из фонтана в сверкающие лунные камни. Полосы света пересекали и превращали цветы герани, растущие по стенам, из ярко-красных в бледно-розовые. В лунном свете и волосы самой Пилар, днем имевшие цвет темного меда, казались золотыми, скулы отсвечивали перламутром, а взгляд шоколадно-карих глаз приобрел таинственную глубину.

Пилар замедлила шаги. Теперь она стояла, прислушиваясь к далекой серенаде. В мужском голосе было нечто, будоражащее ее, заставляющее сочувствовать певцу. Сама того не желая, она чуть не разрыдалась от нежности и отчаяния. Казалось, она знала, что печалит певца, а тот, в свою очередь, понимал и разделял ее боль. Это помогло Пилар избавиться от мрачных предчувствий.

Песня закончилась. Последние звуки гитары замерли вдали, и воцарилась тишина.

Пилар тряхнула головой, желая избавиться от наваждения. Ей не нравился яркий свет, и она спряталась в тень под балконом. Ее не должны увидеть из дома. Отчим был на каком-то званом обеде, но ее дуэнья, не смыкая глаз, плела кружево. Дуэнья, сестра дона Эстебана, смертельно боящаяся своего брата, считала, что Пилар спокойно спит. Не следовало ее разочаровывать…

Где же Эль-Леон? Знает ли он о ее просьбе?

Возможно, ему просто не успели передать ее. У нее было очень мало времени. Шанс на спасение был так ничтожен, что казался чудом. Сейчас ей была нужна чья-нибудь помощь, Эль-Леон должен ответить на ее призыв. Но он мог и отказаться. Для него было бы таким же безумием появиться в доме дона Эстебана Итурбиде, как и для нее послать за ним. Отчим Пилар, увидев Эль-Леона, убьет его не раздумывая, как убил бы бешеного пса…

Из угла патио, где росла пальма, послышался шорох. Пилар замерла в тревожном ожидании. Она напряженно вглядывалась в темноту, пока не заболели глаза, но ничего не увидела. Должно быть, это подул холодный ночной ветер или вспорхнула потревоженная птица.

Пилар глубоко вздохнула. Она плотнее укуталась в шаль и продолжала ходить вдоль балкона.

Ее больше всего удивляло, что отчим еще не расправился с ней. Преступление не испугает его, в конце концов, он же убил ее мать. У Пилар не было доказательств, ничего, кроме подозрений. Она знала дона Эстебана и была уверена, что убийца — он.

Пилар презирала напыщенного маленького человечка с жестоким взглядом и остренькой надушенной бородкой с той минуты, как ее овдовевшая мать представила его ей шесть лет назад как предполагаемого отчима. Она даже не пыталась скрыть свои чувства и, более того, делала все, что было в силах шестнадцатилетней девочки, чтобы помешать этому браку. Но это не помогло; ее мать была безумно влюблена в дона Эстебана. «Дон Эстебан — вдовец, человек тактичный и обаятельный, — говорила она, нежно улыбаясь и гладя шелковистые волосы сидящей рядом с ней девочки. — Быть его женой — большая честь, он назначен на высокий пост при дворе в Мадриде. Их богатство позволит им блистать при дворе». Она считала вполне естественной неприязнь Пилар к человеку, стремящемуся занять место обожаемого ею отца, но со временем она привыкнет к дону Эстебану. А через год или два она, возможно, согласится выйти замуж за сына дона Эстебана от предыдущего брака.

— Никогда, — объявила Пилар. — Никогда! — Она уже встретилась однажды с ненаглядным сынком дона Эстебана. Молодой человек прижал ее в темном углу гостиной и, нагло ухмыляясь в ответ на ее протесты, стал тискать и щипать ее. Он выругался, когда она, ударив его по ноге, бросилась прочь. Нет, она никогда не смирится с таким порочным, самовлюбленным поклонником и не поверит, что отец хоть в чем-то лучше сына.

У нее не было выбора. Дон Эстебан отомстил ей за то, что он называл вмешательством в свои дела, сразу же по окончании брачной церемонии. Он отвез девочку в монастырскую школу, где лично переговорил с матерью-настоятельницей, заявив, что Пилар капризна, избалована и нуждается в суровой дисциплине. Он указал, что Пилар необходимо научить уважать старших, держать язык за зубами и подавлять в себе порывы, недостойные девушки из благородной семьи. Через несколько месяцев стало известно, что сын дона Эстебана погиб на дуэли. Пилар заставили несколько часов стоять на коленях, молясь за упокой его души. Это было наказанием за то, что она осмелилась во всеуслышание заявить, что рада его смерти.

В конце концов Пилар научилась повиноваться. Она научилась уступать и казаться кроткой и послушной, когда внутри ее бушевал гнев. Она научилась подчиняться тысяче незначительных правил, одновременно выискивая пути обойти их, научилась, не дрогнув, принимать наказание. Она ласково улыбалась, задумывая месть. Она ненавидела двуличие, но ей пришлось научиться лицемерить.

За все шесть лет «заключения» ей ни разу не было позволено съездить домой, она ни разу не виделась с матерью. Пилар слушала сплетни девушек, приезжавших в школу. По-видимому, дон Эстебан придерживался старых правил, предписывавших держать женщин дома взаперти, как во времена мавров. К сожалению, до свадьбы он скрывал свои взгляды. Матери Пилар не суждено было блистать при дворе, ибо ее новый муж решил, что его жена должна не щеголять на балах, а смиренно сидеть дома. Она не должна быть недовольна тем, что он одевается в кружева и носит редкие по красоте изумруды. Она не должна интересоваться его делами и любопытствовать, как он распоряжается ее состоянием. Она обязана слушаться его безоговорочно и подчиняться ему во всем. Он не желал, чтобы Пилар жила в его доме, а его слово было законом.

В прошлом году Пилар узнала, что ее мать больна. Пилар написала письмо, умоляя разрешить ей приехать домой. На ее письмо не ответили. Она обратилась к своей единственной родственнице, сестре ее отца, живущей в Кордове, в надежде, что тетка сможет помочь. Та навела справки, но это не принесло пользы: дон Эстебан убедил добрую женщину, что все в порядке, заверив, что Пилар лишь стремится внести разлад в семью. Тогда Пилар написала письмо духовнику матери, отцу Доминго, но не получила ни удовлетворительного объяснения происходящего, ни разрешения покинуть монастырь.

Вскоре мать Пилар умерла. Отцу Доминго удалось убедить дона Эстебана разрешить девушке присутствовать на похоронах. Священник сказал, что людям покажется странным, если дочь умершей не проводит ее в последний путь. Они могут заинтересоваться, почему девушку держат взаперти, что пытается скрыть дон Эстебан. Отец Доминго больше не бывал в доме дона Эстебана Итурбиде, но Пилар привезли в Севилью под охраной.

Дом, где мать Пилар была в заточении до последнего дня своей жизни, принадлежал семье отца Пилар более пятисот лет, с тех самых пор, как Фердинанд Святой изгнал мавров из Севильи. Вернувшись домой, Пилар с трудом его узнала. Там, где когда-то был изображен герб семьи Сандовал, теперь красовался большой, уродливый герб Итурбиде. Высокомерные слуги заняли места тех, кто в течение многих лет служил Сандовалам; Пилар не увидела ни одного знакомого лица. Комнаты и залы лишились старой обстановки; удобная мебель, красивые гобелены, золотая и серебряная посуда пропали. Наряды ее матери, иконы и украшения также бесследно исчезли.

Награбленное богатство пополнило казну дона Эстебана, что способствовало его успеху при дворе. Он достиг того, к чему стремился: он был назначен главным сборщиком податей при дворе, одним из рехидоров Кабильдо. В Новом Орлеане, испанской колонии в Луизиане, он стал влиятельным лицом.

Дон Эстебан, сосредоточив в своих руках огромную власть, удерживал в свою пользу десятую часть собранного. Таким образом, его пост обещал принести гигантские барыши, с лихвой возместив дону Эстебану деньги, затраченные им для достижения цели. Поговаривали, что назначение дона Эстебана на этот пост было вызвано желанием короля отделаться от навязчивого вельможи, неустанно требующего все новых милостей. Если дон Эстебан и понял это, то не подал вида: он был доволен собой и держался так, как будто был удостоен величайшей чести.

Мать Пилар, хворавшая не один месяц, скончалась на следующий день после того, как дон Эстебан вернулся из Мадрида с вестью о новом назначении. Стечение обстоятельств оказалось удачным для него, ведь дон Эстебан не мог ни взять больную жену и Луизиану, ни покинуть ее одну в Севилье. Однако Пилар узнала от своей дуэньи, сестры дона Эстебана, что за несколько дней до этого он привез для своей жены специальную микстуру из Мадрида. Он приказал ей принимать лекарство каждый день и строго следил за этим. В день ее смерти он своими руками налил ей микстуру. Сразу же после похорон дон Эстебан, вернувшись домой, принялся укладывать вещи для путешествия в Луизиану.

Пилар резко остановилась, прервав свои размышления, и судорожно стиснула руки. Ей показалось, что там, где стояла огромная керамическая ваза для сбора воды, мелькнула чья-то тень. Но, возможно, это всего лишь ветер шевельнул куст олеандра. Или это шутки ее воображения, утомленного столь долгим ожиданием. Она ждала его вот уже третью ночь. Если же Эль-Леон не появится и следующей ночью, будет слишком поздно.

Пилар повернулась спиной к затененному углу, бросая вызов своему собственному страху и нерешительности, и продолжала ходить взад-вперед. Где-то заорала кошка; из-за стены доносились приглушенные голоса двух мужчин, беседующих о чем-то по дороге домой. Наконец все звуки умолкли, и снова стало тихо. Слишком тихо.

Пилар задрожала. Но она решила не поддаваться панике и подумать о чем-нибудь другом.

Подозрения по поводу смерти матери Пилар держала при себе. От нее потребовалось огромное усилие воли, чтобы не выдать обуревавшие ее горе и гнев. Лишь позднее она позволила себе вступить в перепалку с доном Эстебаном, разграбившим дом ее отца. Он сообщил ей, что имеет полное право продать все, что сочтет нужным, ибо после смерти отца Пилар дом перешел к ее матери, и, так как наследников мужского пола не было, по брачному контракту со дня свадьбы все имущество принадлежит ему. Дон Эстебан не преминул ядовито заметить, что в монастыре Пилар не потребуется ни мебели, ни нарядов, ни украшений.

Встревоженная, Пилар спросила, зачем ей возвращаться в ненавистный монастырь, и получила исчерпывающий ответ: она не должна оставаться одна в доме, пока дон Эстебан будет в Луизиане. Ей некуда идти, у нее нет никого, кто взял бы на себя заботу о ней. В свои двадцать два года она имеет мало шансов выйти замуж и может считать себя старой девой. Монастырь остается ее единственным убежищем, и дон Эстебан лично позаботится о богатом церковном вкладе на ее имя. Несколько тысяч песо золотом будет отправлено вместе с ней, чтобы обеспечить ей комфорт и место в монастырской иерархии, приличествующие ей по рождению и воспитанию.

На Пилар не произвела впечатления ни фальшивая забота о ее благополучии, ни сумма предполагаемого вклада, которая была лишь ничтожной частью того, что она должна была унаследовать после смерти матери. Она твердо заявила, что не собирается возвращаться в монастырь. О ней есть кому позаботиться. Она вполне может найти пристанище у своей тетки в Кордове. После этого заявления последовала неприятная сцена. Дон Эстебан позвал мажордома, и двое мужчин, скрутив Пилар, отнесли девушку в ее комнату и надежно заперли там.

На третью ночь заточения она проснулась, услышав, как в замке повернулся ключ. Дверь приоткрылась, и в комнату скользнул мужчина. Пилар резко села, зовя на помощь, но никто не откликнулся. Мужчина попытался схватить ее, но Пилар удалось вырваться и спрыгнуть с кровати. Он поймал ее, и в темноте между ними завязалась борьба. В этот момент ее отчим ворвался в комнату. Он держал подсвечник, а за его спиной толпились несколько человек, вероятно, это были гости, приглашенные к ужину. Свет выхватил из темноты лицо покушавшегося на Пилар. Им оказался лакей дона Эстебана, толстогубый, прыщавый малый по имени Карлос.

Тем не менее гнев хозяина пал не на лакея, а на Пилар. Он в ярости кричал, что она заманила лакея в свою спальню, что она — развратная девчонка, позорящая его дом. Она должна выйти замуж за Карлоса, иначе он, дон Эстебан Итурбиде, немедленно отправит ее обратно в монастырь.

Пилар понимала, что все это было подстроено. Ей также было ясно, что она безнадежно скомпрометирована. Гости ее отчима, откровенно наслаждавшиеся скандалом, не поверили бы ей, расскажи она всю правду. Выйдя замуж за Карлоса, она получит в мужья подобострастно ухмыляющееся ничтожество, и это ничтожество будет иметь право распоряжаться ею и ее состоянием по своему усмотрению. Карлос целиком зависел от дона Эстебана, так что даже та часть наследства, которую Пилар, выйдя замуж, должна будет получить, окажется в руках ее отчима. Согласием же вернуться в монастырь она сможет выиграть немного времени. Осознав это, она притворилась сломленной и раскаивающейся и, рыдая и всхлипывая, принялась умолять разрешить ей вернуться в ее маленькую келью с узкой постелью, туда, где она будет окружена заботой и поддержкой добрых сестер. Она сыграла столь убедительно, что дон Эстебан, хоть и с видимой неохотой, вынужден был уступить ей.

Изображать чистосердечное раскаяние, в то время как в ее душе бушевали ярость и гнев, было нелегко, но Пилар справилась с этим. Наградой ей было разрешение ежедневно посещать утреннюю мессу в церкви отца Доминго до тех пор, пока она не отправится в монастырь. Она рассказала священнику свою историю, но добрый отец Доминго, покачав головой и тяжело вздохнув, посоветовал ей безропотно и смиренно покориться судьбе. Дон Эстебан не может быть так плох, как описывает его Пилар. Разве не дал скорбящий муж обет украсить витражами окна церкви в память об усопшей жене? Неисповедимы пути господни, и кто знает, возможно, Пилар суждено стать невестой Христовой.

Пилар прекрасно знала, что не лежит у нее душа к монастырской жизни. Она была слишком привязана к красотам и радостям мирской жизни. Она слишком тосковала по миру во время своего заточения в монастыре, чтобы теперь добровольно отказаться от него. Она не думала о смирении, нет. В ее голове роились самые разнообразные планы мести и бегства.

Один из ее безумных планов возник в тот день, когда неподалеку от церкви она увидела Висенте де Карранса-и-Леона. Молодой человек, обучавшийся в университете богословию, ранее жил по соседству. Даже теперь он каждое утро приходил молиться в эту церковь. Висенте был рослым юношей, с привлекательным, добрым лицом, которое, однако, редко озарялось улыбкой. Улыбка исчезла с его губ после того, как семья была уничтожена доном Эстебаном Итурбиде вскоре после женитьбы дона Эстебана на матери Пилар.

Семьи Карранса и Итурбиде были заклятыми врагами. Вот уже четыре поколения не прекращалась кровная вражда и месть между ними. Дон Эстебан, по слухам, нанял убийц, которые расправились с отцом Висенте. Сын дона Эстебана, тот самый, что собирался жениться на Пилар, увез сестру Висенте и жестоко надругался над ней. Несчастная покончила с собой. Тогда старший брат Висенте, Рефухио, вызвал сына дона Эстебана на дуэль, вступившись за честь сестры, и заколол подлеца. Дон Эстебан использовал все свое влияние в суде и добился, чтобы Рефухио обвинили в убийстве. Рефухио отказался подчиниться страже, намеревавшейся арестовать его по приказу дона Эстебана. В результате стычки трое наемников были убиты. Рефухио превратился в изгнанника, бандита. Его домом стали горы — пристанище опасных диких зверей. Девичья фамилия матери Рефухио была Леон, и поэтому он получил прозвище Эль-Леон — Лев. Ненависть, которую Рефухио де Карранса-и-Леон питал к дону Эстебану, могла соперничать только с яростью Пилар.

Как только Пилар увидела Висенте, она поспешила к нему. Дуэнья, торопливо шедшая за ней, отстала, затерявшись в толпе. Поравнявшись с Висенте де Каррансой, она посмотрела молодому человеку в лицо, тонкие черты которого дышали искренностью. Шаль соскользнула с ее плеч и упала на землю. Висенте опустился на одно колено, чтобы поднять ее. Пилар наклонилась, шепнула ему несколько слов и взяла шаль. Он внимательно посмотрел на нее своими темными выразительными глазами, кивнул, но не сказал ни слова. Пилар повернулась и вместе со своей дуэньей вошла в церковь.

Понял ли ее Висенте? У нее было так мало времени. Не было никакой возможности что-либо объяснить. Знал ли он ее? Знал ли что-нибудь о ней? Станет ли он пытаться узнать что-либо и, что более важно, выполнит ли ее просьбу или же забудет о ней, сочтя ее не стоящей внимания? Столь многое зависело от одной короткой встречи!

Конечно, если даже Висенте и передал брату ее просьбу встретиться в саду у дома дона Эстебана в полночь, она не могла быть уверена, что Эль-Леон придет. Привести его сюда могла лишь редкая смесь ненависти, смелости и любопытства.

Светало. Шаги Пилар становились все медленнее и тяжелее. Три бессонные ночи изнурили ее, но сильнее, чем усталость, мучило то, что ее надежды не сбылись. Она была уверена, что ей удастся разрушить планы дона Эстебана. Она надеялась, что еще не все потеряно, что она добьется своего даже без помощи Эль-Леона, но тем не менее она так рассчитывала на Рефухио Каррансу, что одна только мысль о том, что необходимо будет искать другой способ, удручала ее.

О, как бы она хотела быть мужчиной! Она могла бы бросить вызов своему отчиму и со шпагой в руке потребовать у него ответа за смерть ее матери и разграбление дома. С каким удовольствием она вонзила бы ему в грудь стальное острие и наблюдала бы, как его надменная глумливая улыбка сменяется выражением удивления и ужаса. Гнусный, напыщенный, жестокий человечишка! Склониться перед ним было выше ее сил. Она готова на все, лишь бы избежать этого унижения.

Сзади послышался тихий звук, напоминающий шорох ткани. Только она захотела обернуться, как в ту же секунду была схвачена. Чья-то рука сдавила ее ребра словно стальным обручем, а ладонь запечатала рот. Пилар, задохнувшись, инстинктивно попыталась ткнуть нападавшего локтем. У нее возникло ощущение, что она ударила каменную стену. Железная рука туже сдавила ей грудь. Она почувствовала, что плотно прижата спиной к теплому телу мужчины, в то время как мягкая шерстяная ткань его плаща окутывала ее.

— Успокойтесь, — произнес низкий голос у нее за спиной. — Мне доставило бы огромное удовольствие изнасиловать женщину из дома дона Эстебана в его собственном патио, но я не собираюсь в данный момент этим заниматься. Хотя мои планы могут и измениться.

Это мог быть только Эль-Леон. Пилар так разозлили его недоверие и грубость, что страх исчез. Она замотала головой, стремясь избавиться от руки, зажавшей ей рот.

— Хочется поговорить, не так ли? Ну что ж, это обнадеживает. За этим я, собственно, сюда и шел. Но предупреждаю — ваши слова должны быть тихи и нежны, как воркование голубки.

Эль-Леон медленно убрал ладонь с лица Пилар. Когда она заговорила, ее голос был тихим и злым:

— Отпустите. Вы сломаете мне ребра.

— Что я еще должен сделать? Положить свою жизнь к вашим ногам, перевязав ее ленточкой и украсив розами, а? Ну уж нет, благодарю. Кроме того, я еще не рассчитался с идеей вознаграждения — интимного, разумеется.

— Вы не посмеете.

— Почему? — Его голос неожиданно стал резким, утратив всю мягкость. — В прошлый раз Итурбиде изнасиловал женщину из дома Карранса. Очередь за нами.

— Я не Итурбиде и не имею отношения к вашей ссоре.

— Вы из дома Итурбиде, и этим все сказано. — Он был непреклонен.

— Этот дом раньше принадлежал моему отцу. — Пилар спиной почувствовала, как бьется сердце Эль-Леона. На нее странным образом действовали его сила и мужественность, запах шерсти, пота и лошади, свежий ночной воздух. Она хотела повернуться и взглянуть ему в лицо, но не смогла двинуться.

— Я знаю это. Я также знаю, кто вы, как вас зовут и что с вами случилось. Я должен был узнать это, ибо я не безумец и не донкихотствующий болван. Единственное, чего я не знаю, — это зачем вам понадобился я.

Он отпустил ее талию и, быстро схватив ее за запястье, повернул лицом к себе. Пилар, потеряв равновесие, уперлась рукой в его грудь. Она почувствовала стальную твердость его мускулов. Потеряв от волнения голос, она взглянула на Эль-Леона, обуреваемая сомнениями.

Он был высок и широкоплеч. Длинный черный плащ делал его еще выше. Черты лица у него были правильными и твердо очерченными. Бронзовый загар был виден даже при лунном свете. Его глаза, затененные широкими полями шляпы, казались двумя черными провалами. В нем чувствовалась настороженность, угроза — и ни капли сочувствия.

Рефухио де Карранса посмотрел на эту женщину и вдруг ощутил, как незримая рука стиснула его сердце. Он пришел на эту встречу из чистого любопытства. Ему было интересно, какой должна быть женщина, чтобы ее просьба могла оторвать Висенте от занятий и заставить воспользоваться тем способом связи, которым пользовались только в случаях крайней опасности. И вот он увидел ее. Она была прелестна. Белая кожа и цвет волос говорили о том, что в ее жилах течет кровь вестготов-завоевателей. Этот цвет не редкость на севере Испании, где родился Эль-Леон, но почти не встречается в Андалузии. В посадке ее головы и развороте плеч чувствовались смелость и гордость. Вспомнив податливость ее тела, аромат кожи и шелковистость волос, прижавшихся к его щеке, он с трудом подавил в себе желание еще раз привлечь ее к себе. Он считал себя неподвластным женским чарам. Сейчас эта уверенность таяла как дым.

— Ну? — произнес он, удивленный ее молчанием. — У вас есть ко мне дело или это просто игра? Я нужен вам, чтобы развлечься, или мне следует позаботиться о своей жизни?

— Я… я никогда не предам вас.

— У меня стало легче на душе. Особенно после того, как я внимательно осмотрел сад. Если здесь и присутствует убийца, то это, должно быть, вы.

— Нет!

— Тем не менее мне назначена встреча. В таком случае я — недогадливый любовник, несмотря на мои объятия. Прижмитесь ко мне, я поцелую вас.

Она тряхнула головой и попыталась вырваться. Он продолжал держать ее за руку.

— Я не понимаю, почему вам нравится смеяться надо мной!

— Почему бы и нет? Мало что в мире может меня позабавить. Но мне будет гораздо приятнее, если вы скажете, зачем я вам нужен.

— Я хотела… — Она запнулась, не совсем уверенная в том, следует ли ей говорить дальше.

— Вы хотели? Все чего-нибудь хотят. Мне продолжить за вас?

— Нет! — заторопилась она. — Я хочу, чтобы вы…

— Знаю.

В замешательстве она изумленно взглянула на него. Затем увидела над его плечом гриф гитары, висевшей на ремне у него за спиной. Внезапно она поняла, что он-то и был тем ночным певцом, которого она слушала, — тембр мягкого голоса был один и тот же. Почему-то это успокоило ее, рассеяло сомнения и страх. Она набралась смелости и быстро проговорила:

— Я хочу, чтобы вы увезли меня. — Это прозвучало слишком громко. Его пальцы разжались. Пилар, почувствовав, что ее рука свободна, сделала шаг назад. Его замешательство наполнило ее радостью. Но торжество было недолгим.

— Пожалуйста, — заявил он, снимая шляпу и кланяясь с утонченной грацией. — Я весь к вашим услугам. Это должно произойти сейчас?

— Я хотела бы, чтобы это произошло как можно скорее, но в данный момент мне нечем заплатить. Если вы подождете и выкрадете меня, когда меня повезут в монастырь, вы получите в награду сундук с золотом. Это монастырский вклад на мое имя.

Он был совершенно неподвижен — неподвижность кошки перед прыжком. Когда он заговорил, в его словах слышалась злая ирония.

— Я получу награду? Обладать вами — достаточная награда.

Она почувствовала, как горячей волной поднялись в ней смущение и гнев.

— Вы… вы не получите меня, — гордо ответила она. — Вы сразу же доставите меня в Кордову к тетке.

— Да? — В его тоне сквозило сомнение.

Человек, стоящий перед ней, некогда обладал богатством и титулом, был воспитан в соответствии с требованиями своего класса. Теперь он был бандитом, отщепенцем, сделавшим охоту на людей своим ремеслом. Он был Львом, Эль-Леоном, главарем преступников и убийц, более сильным и жестоким, чем те, кем он руководил. Как она может доверять ему?

Но как она может не верить?

— Вы должны мне помочь, Рефухио де Карранса, — вскричала она, подходя вплотную и хватаясь за его плащ. — Я говорю все не так, как следовало бы, но я не знаю, как с вами разговаривать. Я не сомневаюсь, что, если вы согласитесь сделать то, о чем я вас прошу, это будет пощечиной дону Эстебану. Его гордость будет страшно уязвлена тем, что его падчерицу умыкнули у него из-под носа. А если это произойдет на дороге, когда меня повезут в монастырь, у него не будет возможности ни скрыть происшедшее, ни отрицать этого.

Он долго молчал. Наконец спросил:

— Дон Эстебан лично будет сопровождать вас?

— Думаю, да. Он хочет быть твердо уверен, что я надежно заперта.

— Вы, конечно, сознаете, — мягко сказал он, сжимая ее стиснутые кулачки в своих ладонях, — что то, о чем вы просите, погубит вас? Ни один человек во всей Испании не поверит, что вы сохранили свое целомудрие во время этого похищения, и при этом не будет иметь значения, сколь мало времени вы провели в моем обществе. Слишком хорошо известна вражда между вашим отчимом и моей семьей.

Она вздернула подбородок, бесстрашно встретив темный блеск его глаз.

— Если вас это беспокоит, то мне это безразлично. Я уже скомпрометирована так, что лишние разговоры не в состоянии мне повредить… — Она быстро рассказала ему о происках своего отчима.

Рефухио не слишком внимательно слушал молодую женщину. Часть из того, о чем она рассказывала, ему было известно, а он достаточно хорошо знал дона Эстебана, чтобы догадаться, в чем было дело. Его гораздо больше интересовал ее чистый голос, прозрачность ее кожи в лунном свете и огонь, пылающий в черных, как ночь, глазах. Он держал ее тонкие руки в своих, и память о ее теле, прижатом к нему, затуманивала его мысли, порождая все усиливающееся желание узнать о ней больше. Рядом с этим чувством неизбежно возникало неприятное чувство жалости и раскаяния.

— Допустим, все будет так, как вы хотите, — предположил он. — Но поверит ли вам ваша тетка и согласится ли принять вас в свой дом?

— Надеюсь, что поверит, и молю об этом бога.

— Даже если она согласится предоставить вам убежище, сможет ли она в дальнейшем защитить вас от дона Эстебана?

— Мне остается только надеяться на это. У меня никого нет, кроме нее.

— А как насчет церкви? Может, монастырь?

Его тон, то, что он принял такое участие в ее судьбе, придали Пилар силы.

— Никогда. Я не создана для того, чтобы стать монахиней, и не желаю принять предложение дона Эстебана.

— Неужели вы удовольствуетесь участью старой девы, бесприданницы, женщины, которую мужчины, желающие жениться на девушках с незапятнанной репутацией, будут презирать?

— Если они столь глупы, что хотят взять меня в жены только из-за богатого приданого или готовы осудить на основании пустых сплетен, то невелика потеря.

— В вас говорит гордость, но она не согреет вас в зимние холода.

Сомнения, высказанные им, были более чем знакомы самой Пилар. Но как бы то ни было, она не испугается и не повернет назад. Она запрокинула голову, глядя прямо ему в лицо:

— Так вы поможете мне или нет?

— Да, конечно, — мягко ответил Рефухио де Карранса-и-Леон, глядя на застывшую в лунном свете Пилар. — Я помогу вам.