Закон мести

7.

Узкая комната, где обедали пассажиры, капитан и офицеры «Селестины», в промежутках между завтраком, обедом и ужином служила салоном. На третий день их пребывания в море Пилар обнаружила уютно устроившуюся в салоне вдову Эльгесабаль. Донья Луиза выглядела как знатная дама, готовая к приему гостей. Она была тщательно причесана, на голове у нее красовался муслиновый чепец, отороченный кружевами, ее платье было свежо и опрятно. Около вдовы стояла тарелочка с конфетами, а в руках она держала вышивку, помогающую ей скоротать время. Она была одна.

Первым побуждением Пилар было желание сразу же уйти, но, с трудом пересилив его, она непринужденно присела рядом с женщиной.

На ее попытку пошутить ей ответили вежливой банальностью. Она завела разговор о другом.

— Примите, пожалуйста, соболезнования по поводу смерти вашего супруга. Вы потеряли его до того, как смогли узнать поближе, и это, несомненно, большая утрата.

Вдовушка улыбнулась, благочестиво опустив глаза.

— Да, несомненно. Так грустно.

— Какая ирония судьбы, что вы едете в Луизиану принимать дела мужа, а раньше поехать туда не могли.

— Так бывает, — ответила вдова, неприязненно взглянув на Пилар.

— Но причина, не оставившая вам выбора, просто ужасна. Хотя держитесь вы превосходно.

— Мы делаем то, что велит нам долг, — кисло согласилась вдова. — Возникло небольшое препятствие, мешающее мне получить наследство. У моего мужа была любовница-мулатка, у которой от него две дочери, квартеронки, разумеется.

Пилар почувствовала, что краснеет. Частично причиной этому было смущение, но при этом девушка ощутила досаду, поняв, что вдова хотела поставить ее в неудобное положение.

— Как прискорбно, — это все, что она смогла сказать.

— Не правда ли? Дочерям двенадцать и четырнадцать лет. Конечно, их можно пожалеть, но им нельзя позволить завладеть тем, что должно быть моим.

— Эти отношения, очевидно, начались задолго до вашей свадьбы. Разве вы не знали о них? — Раз уж донья Луиза начала разговор на эту тему, не было ничего дурного в том, чтобы его продолжить.

— Конечно же, знала. Было бы непростительной глупостью заключить союз, не узнав прежде все о предполагаемом женихе. — Ответ был вежливо-снисходителен, но ореховые глаза женщины насмехались над попыткой Пилар ее обескуражить. Пилар притворилась, что не замечает этого. Она была убеждена, что имеет основания относиться к этой женщине враждебно. Донья Луиза явно наслаждалась своей властью над ними. Она командовала Исабель и держала при себе Энрике и Чарро, чтобы те развлекали ее и всегда были готовы сыграть с ней в карты или занять ее рассказами об Эль-Леоне.

— Тем не менее вы вышли за него, — парировала Пилар.

— Я вовсе не требую любви к себе, по крайней мере от мужа. Я хочу только обладать солидным состоянием. Это была честная сделка.

— Да?

Донья Луиза долго смотрела на Пилар. Без улыбки, сухо, она наконец спросила:

— Вам известно, что Рефухио и я были помолвлены?

Пилар не знала об этом. Безмятежно глядя на донью Луизу, она переспросила:

— Вы?

— Об этом договорились наши отцы, и мы не были против. О, мы были совсем не против. Он приходил петь под моим окном, и мое сердце разрывалось на части. Если бы я позволила, он влез бы ко мне через окно. В те дни его чувства были так необузданны и так нежны… Теперь все это в прошлом. Все закончилось, когда он вынужден был покинуть город после дуэли, на которой убил сына дона Эстебана.

— И он не пытался снова увидеть вас?

— Если вы думаете, что он мог это сделать, вы не знаете его. Его удержала гордость.

— И ответственность. И, возможно, забота?

— Что?

— Ничего, — быстро ответила Пилар. — Вы не встречались с ним?

— Я не могла. Так же, как я не могла разрешить ему влезть через окно в мою спальню. Иногда я мечтала об этом — но не могла. Я не видела его с тех самых пор, но, когда он поднялся на борт этого корабля, я сразу узнала его. Да и могло ли быть иначе?

Для подобных откровений голос женщины был слишком громок. Пилар понизила свой, как бы желая уравновесить это.

— Поэтому вы держите свое открытие и свою привязанность в тайне?

Вдовушка улыбнулась:

— Да… и я надеюсь на некое разнообразие в жизни. Путь до Луизианы долог и скучен.

— Вы не боитесь, что разнообразие может стать опасным?

— Милая моя девочка, — вдова откинулась на спинку кресла, — уж не пытаетесь ли вы напугать меня?

— Нет, что вы, — ядовито ответила Пилар. — Я только думаю, что может произойти, если еще кто-нибудь узнает то, что известно вам.

— Я могу сразу выдать Рефухио и поклясться, что сама была введена в заблуждение.

Пилар пронзила странная боль.

— Неужели вы действительно сделаете это? Возможно, его надо предупредить.

— Какой вы ребенок, дорогуша! Рефухио прекрасно все знает и ничего иного не ждет.

— Разве это хорошая сделка?

Донья Луиза одарила ее безмятежной улыбкой:

— Пока она мне нравится.

Запах духов доньи Луизы угрожал Пилар удушьем. Девушка встала.

— Вы могли встречаться при дворе с доном Эстебаном Итурбиде. Вы знакомы с ним?

— Да, разумеется. — В глазах вдовы мелькнул живой интерес. Казалось, она увидела новую возможность разнообразить свою жизнь.

— Я так и думала. — Пилар повернулась и хотела выйти из салона, неожиданно путь ей преградила Исабель. За нею стоял Балтазар, его грубое крестьянское лицо было тревожным.

— Я права? — смертельно-бледная Исабель обращалась к Пилар. — Эта женщина знает?.. Знает, что…

Исабель никак не могла привыкнуть к новому имени Рефухио, забывала его и не всегда могла обращаться к нему, как следовало.

— Все в порядке. — Пилар попыталась успокоить молодую женщину. — Все хорошо.

— Но она сказала, что он пел для нее.

— Да, пел. — Вдовушка вздернула бровь.

— Он пел для меня, — объявила Исабель, — когда я была кружевницей в Кордове. Он смотрел на меня и играл мелодии, помогавшие мне быстрее плести.

Пилар была тронута мягкостью выражения лица Исабель.

— Я думала, вы были танцовщицей, — сказала Пилар.

— Что? О, да. Да, он пел и тогда. Это было еще до того, как меня хотели продать маврам и увезти в Алжир, и он спас меня.

В глазах Пилар промелькнуло замешательство, но прежде чем она успела что-либо сказать, донья Луиза заявила:

— Кажется, для горничной у вас была слишком интересная жизнь.

— А вы сами, — Исабель хмуро взглянула на вдову, — разве вы не лжете? Вы уверены, что ваш муж мертв? Уверены ли хоть в том, что у вас был муж?

— Боже всемилостивый! — вскричала донья Луиза, обращаясь к Пилар. — Это создание повредилось в уме, я вижу. Это ваша горничная — разве вы не можете унять ее?

Беспокойно глядя на Исабель, Балтазар быстро взял ее за локоть.

— Пойдем, солнышко, я ведь говорил тебе, у нас много дел и ты должна мне помочь.

Исабель растерянно взглянула на него:

— Что надо сделать?

— Я покажу, — мягко и успокаивающе говорил Балтазар, не выпуская ее руки. Исабель покорно последовала за ним, и Балтазар, бросив на прощание Пилар извиняющийся взгляд, увел ее из салона.

— Прелестно, — возмущенно заявила донья Луиза.

Пилар не ответила, сосредоточенно глядя вслед удаляющейся паре. Меж ее бровей залегла морщинка. Она еще ни разу не видела Исабель в таком состоянии. Женщина была явно вне себя от страха за Рефухио. Быстро пробормотав извинения, она поспешила из салона вслед за ними.

Балтазар шел слишком быстро, чтобы его могла догнать Пилар, особенно если учесть, что она не хотела показываться им на глаза. Он увел Исабель в отведенное им помещение и задернул занавеску. Оттуда донесся осуждающий голос Балтазара и прерываемые рыданиями протесты Исабель. Пилар не могла вмешаться, даже если она была целиком на стороне Исабель, — это было бы похоже на бесцеремонное вмешательство в ссору между супругами. Она вернулась обратно на палубу.

Там было холодно и сыро, свежий ветер оставлял на губах соленый привкус моря. Пилар стояла, держась за поручни, и вглядывалась в даль до тех пор, пока ее тревога не улеглась, уступив место спокойствию. Она не могла понять, что так встревожило ее, — ведь донья Луиза, Исабель и их взаимоотношения с Рефухио ничуть ее не касались.

Она почти привыкла к корабельной качке, к постоянному скрипу снастей и пению ветра в парусах. В движении корабля, стремящегося вперед, к горизонту, было что-то гипнотизирующее ее. Мысль о том, что где-то за африканским побережьем лежат Канарские острова, куда их корабль зайдет за свежей водой и фруктами, прежде чем отправиться к новым землям, восхищала.

Прежде Пилар страшилась, что ей не понравится море, что она будет тосковать по Испании, она боялась, что заболеет, а громадное водное пространство заставит ее ощутить себя маленькой и ничтожной, плывущей в пустоте. Теперь она видела, что ошибалась. Бескрайняя ширь вокруг и открытое небо нравились ей. Они успокаивали и утешали ее, хотя мало что в сложившейся ситуации могло служить утешением.

Ветер донес откуда-то звуки музыки. Она огляделась по сторонам, ожидая увидеть какого-нибудь играющего матроса, и вблизи заметила развевающийся плащ. Человек, стоящий за мачтой, показался ей знакомым. Обхватив себя руками и пытаясь согреться, Пилар двинулась к нему.

Это был Рефухио, в руках он держал гитару. Он посмотрел на подошедшую Пилар, но не прекратил играть, звучавшая мелодия была медленной и приятной. Она слышала ее раньше, но не могла вспомнить, где именно.

— Теперь я понимаю, почему вы столь известны своими серенадами, — смело произнесла Пилар.

Рефухио взглянул на нее, слегка прищурившись. Ветер трепал его волосы и шарф.

— Кто это говорит?

— Ну, во-первых, вдовушка. Во-вторых, Исабель.

— Приятно, когда тебя восхваляют. Пусть даже незаслуженно.

— Вы отрицаете это? — Она знала, что совершает ошибку, продолжая этот разговор, но понимала, что отступать поздно. Более того, ей очень хотелось получить такой ответ, который мог бы ее успокоить.

Он продолжал наигрывать мелодию.

— Однажды я убаюкивал Исабель песней.

Пилар криво усмехнулась:

— После того, как спасли ее в очередной раз?

Он смотрел на свои пальцы, перебиравшие струны.

— Вы подозреваете меня в том, что я намеренно являюсь предметом ее фантазий? Или только в том, что я ими воспользовался?

— Вы хотите сказать, что все, о чем она рассказывает, — неправда? Вы никогда не спасали ее ни от того негодяя, что продавал ее на улице, ни от мавров из Алжира?

Откуда-то сзади первый помощник прокричал приказ. Матросы побежали по палубе, с обезьяньей ловкостью стали карабкаться на ванты, раскачиваясь, вязать снасти. Рефухио следил за карабкающимися людьми оценивающим взглядом.

— Я нашел ее на улице. Была ночь. Шел дождь. Она была вся в синяках и дрожала от холода. Она никогда не говорила, как очутилась там. Я не уверен, что она знает это.

— Но почему…

Он резко оборвал мелодию:

— Почему бы и нет? Почему бы ей не изменить свое прошлое, как ей хочется? Разве все ваши воспоминания так приятны, что вы не пожелаете подыскать некоторым из них более приятную замену? Если да, то почему вас так тревожит Исабель?

Пилар оставила вопрос без ответа, ибо Эль-Леону он был слишком хорошо известен.

— Но выдумки Исабель затрагивают ваше имя. Вас это не тревожит? — поинтересовалась она.

— Мое прошлое не столь уж безупречно чисто. Пара лишних пятен ничего не изменит.

— Вы могли бы попытаться убедить ее, что вовсе не являетесь ее героем-спасителем, Сидом, победившим демонов, терзавших ее.

— О, я пытался. Я заменил ее другой спасенной мной девицей.

Глаза Пилар расширились, когда до нее дошел смысл произнесенных им слов. В ту же минуту она вспомнила, как страдала Исабель, когда Рефухио привез ее, Пилар, в тот домик в горах. О, он никогда ничего не делал просто так, у него всегда были веские причины поступить именно так, а не иначе!

Она глядела на его темные волосы, спутанные ветром, на чеканные черты лица, на широкие плечи, скрытые под развевающимся плащом, чувствовала запах его тела. В его присутствии Пилар захлестывало незнакомое тепло, и она не могла противостоять этому наплыву. В этом человеке было нечто более привлекательное, нежели красивая внешность, — его острый ум, мстительность, сумасшедшая сила воли. Он был устрашающим противником, вооруженный яростью, силой и проницательностью. Следовательно, возникал вопрос: если все его действия имели причину, то для чего ему понадобилось рассказать, зачем он взял ее в свой приют в горах? Возможный ответ мог оказаться таким, что спрашивать было рискованно.

— Я вижу, — сдавленно промолвила Пилар.

— Да, — мрачно согласился он, — так я и думал. Скажите мне, это было жестоко или нет?

— По отношению к кому?

— К Исабель, разумеется. Не похоже, чтобы я фигурировал в роли вашего спасителя, героического или какого-нибудь еще.

— Нет. — Она взглянула на море, становившееся все более неласковым, и продолжала: — Думаю, вы хотели ей добра. — Помедлив, она спросила Рефухио: — А как насчет этой вдовы? Она уверена, что вы — вернувшийся возлюбленный ее юности.

— Вы считаете, что она тоже грезит? Не обращайте внимания, я позабочусь о ней. Мечты доньи Луизы не имеют к вам отношения.

Она посмотрела ему в глаза. В его взгляде ничего нельзя было прочесть.

Пилар болезненно понимала, что многим рискует, но решила добиться своего.

— Вы должны знать, что она знакома с доном Эстебаном.

— С ним знакомы многие.

— Вы не находите это странным?

— Нет. — В его голосе послышалось раздражение. — Я нахожу это неприятным, скучным и чертовски неподходящим, но ведь Луиза вращалась в придворных кругах, как и ваш отчим, так что странным я их знакомство не нахожу. В чем дело? Вы невзлюбили ее?

Она знала, что совершает ошибку, но тем не менее она предпочла не отвечать на вопрос прямо. Пилар улыбнулась, постаравшись как можно более искренне смотреть ему в глаза.

— О, эта дама столь дружелюбна и столь умудрена житейским опытом. Она любит поболтать и обожает конфеты. Кроме того, она была знакома с вами, когда вы были молоды. Как я могу ее невзлюбить?

Он долго смотрел на нее, выжидая. В его глазах смешались подозрительность и удивление. Наконец он произнес:

— И у нее хорошие духи, не так ли?

— Разве? — Пилар сохраняла ледяное спокойствие.

Он тихо засмеялся и, склонив голову, вновь принялся перебирать струны гитары.

Пилар, сочтя возможным уйти, не уронив своего достоинства, повернулась и зашагала прочь. Мелодия, провожавшая ее, была та же, что он наигрывал перед этим, — привязчивый мотив, стонущий и страстный. В памяти неожиданно возник образ сада, погруженного в темноту, и мужчины рядом с нею.

Она остановилась. Замерла. Это была она, та самая серенада, которую она слышала в ночь их первой встречи, серенада, что доносилась с улицы, когда она ждала Эль-Леона. Теперь она знала, каким образом он мог привлечь к себе внимание. В то же время, вспоминая звучный мягкий голос, наполнявший ночь чувством и страстью, она была смущена тем, что, казалось, звучало в нем сейчас.

Она медленно двинулась дальше.

За последние дни она видела и слышала многое, чего не могла понять. Пилар была настолько поглощена своими собственными проблемами, что думать об остальных у нее не оставалось времени. К тому же она считала, что скоро они расстанутся, чтобы больше никогда не встретиться. Поэтому вряд ли могут сильно интересовать друг друга.

Но обстоятельства изменились. Недели, проведенные вместе, связали их. Теперь они нуждались друг в друге, от каждого из них зависела безопасность всех. Одна лишь случайная оговорка могла обернуться тюрьмой, а некоторым — и смертью. Пилар не питала иллюзии: после этого спектакля с переодеванием ее, несомненно, станут считать членом банды и поступят соответственно.

Она осознала, что путешествует с людьми, о которых ей практически ничего не известно. Более того, то немногое, что она узнала, рассказано женщиной, в лучшем случае не слишком заслуживающей доверия, а в худшем — Исабель была не вполне в своем уме. Положение Пилар было крайне ненадежным. Нужно было найти способ побольше узнать о каждом из них. Это стало для нее жизненно необходимо.

Балтазар, казалось, был ближе всех Рефухио. Но он был человеком неразговорчивым, и, вероятно, от него не так-то легко будет что-либо узнать. Он был мрачен и замкнут даже с Исабель. Оставались Энрике и Чарро. Вряд ли кто-нибудь из них сообщит ей нечто важное, но найти подход к ним будет, несомненно, легче, чем к Рефухио, от которого не приходилось ждать сведений, крайне ей нужных.

Пилар обнаружила Энрике и Чарро в углу салона. Вместе с торговцем из Гаваны и одним из офицеров они играли в карты — благочестивую игру под названием «реверси». Донья Луиза все еще была в салоне. Вместе с женой торговца и его тещей вдовушка увлеченно обсуждала распутное поведение неаполитанской принцессы Марии-Луизы, супруги наследника. С дамами сидел молодой священник, слушавший их болтовню и невозмутимо потягивавший вино.

Пилар не хотелось ни привлекать к себе слишком большого внимания, ни уводить мужчин из-за карточного стола, когда они были так увлечены игрой. Она нашла на столе книгу стихов Манрике, включавшую поэму «Коплас — на смерть своего отца». Взяв книгу, девушка присела на винный бочонок, служивший стулом.

Некоторое время она терпеливо читала, прислушиваясь к забавным колкостям и издевкам, которыми вовсю осыпали друг друга Энрике и Чарро. Примерно через полтора часа она была вознаграждена — какой-то офицер занял место Энрике, и акробат — стоило посмотреть, что за отвратительную мину он состроил при этом, — вышел из-за стола. Он уселся у ног Пилар на пол, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками.

— Некоторым настолько везет, — проворчал он, косясь на Чарро и первого офицера, — что сам святейший папа заподозрил бы неладное.

Пилар, все время наблюдавшая за игрой, подозревала, что Энрике и Чарро обдирают своих партнеров как липку, поэтому она улыбнулась Энрике, оставив его тираду без ответа.

Энрике взял книгу у нее из рук. Небрежно пролистав, отбросил в сторону. Тонкие усики подчеркивали его блаженную улыбку.

— Посредственно, но не смертельно, — прокомментировал он, — хотя, клянусь, поэма о смерти недурна. Но поэт уже отошел в мир иной, а я живехонек. Поговорите со мной.

— Вы заскучали? — поинтересовалась она, гораздо более жаждущая поговорить, нежели он предполагал.

— Почему бы нет? Эта вдовушка смотрит лишь на нашего Рефухио. А надоедать молодой жене было бы в высшей степени неблагоразумно. Остаетесь лишь вы, наша Венера, чтобы я мог попытаться очаровать вас.

— Я польщена.

— Нет, вас это развлекает, увлекает, забавляет — но вы не польщены. — Он понизил голос: — Таким образом, я в безопасности.

— В безопасности? Вы не рискуете завязать со мной роман? А я-то думала, что вы горько оплакиваете его отсутствие.

— Да, — он вздохнул. — Но так я не рискую навлечь на себя гнев Рефухио. Что бы я ни говорил, у вас это вызовет лишь смех.

— Рефухио требует, чтобы вы были осмотрительны?

Энрике, приподняв одну бровь, долго смотрел на нее.

— Это мудро, чтобы не сказать — необходимо.

— Да, для всех нас, — согласилась девушка. — Но неужели вы думаете, что Рефухио будет возражать, если вашим чарам уступит донья Луиза?

Через плечо он подозрительно взглянул на вышеуказанную даму, потер пальцем усики, затем пригладил их темную полоску.

— Вы считаете это возможным?

— Она не сможет устоять, — засмеялась Пилар.

— О, жестокая женщина, — заявил Энрике, — вы играете моими чувствами и будите во мне несбыточные желания, уверяя, что этой женщиной завладеть так же легко, как содрать шкурку с апельсина. А если Рефухио сдерет шкуру с меня?

— Вот уж чего он точно не сделает.

— Он вчера предупреждал об этом нас всех — меня, Чарро и Балтазара.

— Только не говорите мне, что он боится, что его могут на кого-то променять, — уклончиво возразила она.

— Мне кажется, он сделал это из осторожности. Вы не находите, что в интимные моменты легче всего узнать правду?

— Не знаю, — попыталась она натянуто пошутить. Ей следовало быть настороже, по-видимому, он также изучал ее.

— Я имею в виду, если по-настоящему влюбиться. — Он склонил набок голову в напудренном и туго завитом парике, ярко-карие глаза не отрывались от ее лица. Она выдержала этот взгляд.

— Исабель говорила, что вы были бродячим циркачом.

— Акробатом, если быть точным. Но я много кем был… — Последнее признание было всеобъемлющим.

— Помимо всего прочего, вы были цыганом — предсказателем судьбы. Думаю, у вас это неплохо получалось.

Он приложил палец к губам, осмотрелся по сторонам, затем пригнулся к ней:

— Я им и остался. — Он скромно потупился.

Так же тихо и таинственно, как он, девушка прошептала:

— Из вас вышел превосходный гранд, только должна заметить, что большинство виденных мною грандов слишком беспокоились о величественности своего вида, чтобы сидеть на полу.

Он нахмурился, между бровями пролегла морщинка.

— Это правда?

— Даю вам слово.

Он кивнул, затем, поджав губы, взглянул в угол, где сидела донья Луиза, скользнул взглядом по играющим в карты. Снова посмотрел на Пилар. Не касаясь пола, он встал и сел на стул рядом с Пилар.

— А теперь? — поинтересовался он, скрестив ноги и разглаживая штаны. — Как теперь?

— Великолепно, — серьезно заверила Пилар.

— Величественный вид. Я должен о нем помнить. А если я допущу еще какие-нибудь ошибки, верю, что вы укажете мне на них.

— Да, разумеется, хотя, как я уже говорила, вы держитесь просто прекрасно, и Чарро тоже, хотя его роль и легче — ведь он играет самого себя.

— Сомневаюсь, что он способен сыграть кого-либо еще.

— Вы намекаете на то, что временами он забывает про кастильскую шепелявость?

— Именно. Этот неотесанный тип отказывается признать ее прелесть, заявляя, что ему трудно произносить слова на подобный манер.

— Так не говорят в Техасе.

— Варварское место, — затряс головой Энрике.

— Кажется, его отец потерпел неудачу, пытаясь вышколить Чарро.

— Ну, не совсем. Парнишка кое-что узнал о женщинах постарше, а я рассказал ему о молоденьких.

— Я уверена, он преисполнен благодарности.

— Вовсе нет! Он уверяет, что я увожу у него женщин, когда начинаю демонстрировать мое искусство обольщения. Вы не должны верить этой наглой лжи.

— Не буду, — торжественно пообещала ему Пилар.

И более того, она не собирается верить и другим словам Энрике. Он легко ответил на ее вопросы и подтвердил большую часть того, что было сказано Исабель. Но он был не так прост, как казалось, да и никто из друзей Рефухио не был прост. Энрике мог ради забавы ввести ее в заблуждение; мог из любезности сказать ей то, что она желала услышать. Он также мог скрывать истину, исходя из своих личных интересов, по приказу Рефухио или из соображений общей безопасности. Ей следует побеседовать с Чарро. Возможно, сопоставив все услышанное, ей удастся узнать что-то похожее на правду.

Напряженно думая обо всем этом, девушка тихо поинтересовалась:

— Как вы думаете, Рефухио все еще влюблен в эту вдову?

— Все еще влюблен? Она — роскошная женщина, но до этого путешествия я ни разу не слышал от него ее имени. Более того, если некоторых неудержимо влекут лениво-томные позы и непрекращающаяся пустая болтовня, то наш предводитель меньше чем через час, не вынеся этого, сойдет с ума.

Удовлетворение, которое Пилар испытала, слушая это, быстро исчезло. Она поджала губы:

— Тем не менее это его потерянная любовь.

— Да, роковое увлечение. К тому же в беленькой ручке донья Луиза держит хорошую палку для нашего бычка…

— Разве этот человек способен стерпеть такое? Думаю, что нет, разве только ему нравятся побои.

Энрике покачал головой, его карие глаза были серьезны.

— Вы думаете, что, выбирая между удавкой и женскими объятиями, он выберет первое? Он, конечно, мог бы пожертвовать хваленым величественным видом гранда, но вот в чем загвоздка: на виселицу придется отправиться не ему одному.

Это было правдой. Забота Рефухио о тех, кто выбирал его своим главарем, давно вошла в легенды. Он не однажды рисковал жизнью, спасая кого-нибудь из своих друзей от петли или костра.

Пилар не успела ответить. Тихие шаги послышались сзади, и подошедший Рефухио склонился над ними.

— Вы трещите, как две старухи над мисочкой шоколада, — заявил он. — И как приятно, что у вас нашлись общие интересы. Разумеется, я польщен, что в качестве предмета обсуждения был избран я. Как прискорбно, если вам придется сменить тему. Не бойтесь, я вас не подведу.

Выпрямившись, он подошел туда, где сидела вдова, и занял место рядом с ней. В течение последующих нескольких часов присутствующие имели возможность наблюдать самый беззастенчивый флирт из когда-либо выставлявшихся на публичное обозрение. Высокопарные комплименты были исполнены изящества, а жесты — нежности и почтения. В ход шли гримаски, «глазки» и вздохи, томные взоры и взгляды, полные решимости. Вдова застенчиво уступала под галантным натиском разбойника, он, в свою очередь, неожиданно отказываясь от притязаний, побуждал ее к решительным действиям. Взяв веер, он принялся обмахивать ее пылающее лицо. Она отобрала веер, сложила, кокетливо ударив им по плечу Рефухио, провела кружевом по его подбородку, оттененному намечающейся бородой. Донья Луиза угостила Рефухио конфеткой. Он не спеша жевал, смакуя, наслаждаясь ее вкусом, медленно облизывая губы.

Пилар не смотрела на них. Она смеялась, шутила, присоединившись к играющим в карты, лишь изредка поглядывая, до чего доходит представление в другом конце комнаты. Вскоре обед был закончен, вечер прошел, и она имела полное право, распростившись с присутствующими, отправиться спать.

Сон все не шел к ней. Голова болела, каюта казалась тесной и душной, качка — более ощутимой, словно где-то неподалеку бушевал шторм. Ночная тьма сгустилась, и волны наконец утихли. Ее интересовало, где сейчас Рефухио и чем он занят. Вероятно, наслаждается, горько и цинично подумала она. Взбив подушку, чтобы сделать ее мягче, она решительно закрыла глаза.

Рефухио вошел в каюту после полуночи. Он бесшумно затворил за собой дверь и прислушался. Ночь была облачной, ни единый луч света не проникал сквозь иллюминатор. Он быстро нашел в сплошной темноте кровать и, опустившись на одно колено, склонился над лежащей девушкой.

Пилар дышала ровно и почти беззвучно. Он видел, что она, чувствуя себя в безопасности, крепко спит, свободно раскинувшись на постели, прикрытая лишь тонкой сорочкой. Он увидел нежную белизну ее шеи. Протянув руку, Рефухио дотронулся до ее шелковистых волос, разметавшихся по подушке. Они были теплыми, живыми. Отдернув руку, он отшатнулся. Пальцы медленно сжались в кулак.

Он чувствовал себя дураком, сто тысяч раз дураком. Сегодня вечером замешательство, отчаяние и ревность заставили его грубо демонстрировать страсть, которой он не испытывал. Он думал, что коль уж суждено ему быть проклятым, то он должен быть проклят без надежды на прощение, и даже не подозревал, как больно может ранить осуждение, увиденное в чужих глазах. Не подозревал, что мысли, причиняющие боль, заставят болеть сердце.

Его мозг пронзило желание лечь рядом с Пилар, обнять ее и ждать, ждать, что наступит раньше — сон или рассвет. Она была так мила, невинна и прелестна…

Если он будет терпелив, то, возможно, проснувшись, она повернется к нему. Достаточно одного ее прикосновения, и он потеряет голову. Он поцелуем прикоснется к розовым, мягким губам, изучит каждый изгиб ее тела. Ослепнув, оглохнув, онемев и утратив память, он будет искать у нее спасения. Старательно, сурово сдерживая свое желание, он будет вести ее в танце любви, пока она не почувствует эту музыку и не соединится с ним в страстном ритме, во всесокрушающем изумлении финала.

Но такое невозможно. Даже если бы она и допустила это, он не столь невинен и чист, как хотелось бы. Его окружал запах пота и дешевых духов, запах умирающих гиацинтов. Смесь была щедро сдобрена изрядной порцией сожалений и самоуничижения. Он не может позволить Пилар почувствовать все это.

На рассвете соленая вода смоет с него все запахи ночи, и самоуничижение исчезнет при свете солнца. В этом он не сомневался. Но от сожалений о былом лекарства нет.