Закон мести

10.

Дом сеньора Гевары был выстроен из белого кораллового камня. Прочное четырехугольное здание было спроектировано так, чтобы оно могло выстоять в осенний сезон, когда бушуют тропические штормы. Балконы закрывали высокие окна, защищая их от жгучего солнца, дождя и ветра. Из окон этого дома, одиноко стоящего на мысу, можно было наслаждаться видом на море. Вокруг дома росли плодовые деревья с экзотическими названиями, они затеняли газоны строгой геометрической формы, обрамленные по краям пышными яркими цветами. Через несколько сотен ярдов от них колыхалось зеленое море сахарного тростника.

Сеньор Гевара был плантатором. Он оказался действительно радушен и гостеприимен. Пилар и Рефухио были предоставлены лучшие комнаты, остальные тоже были устроены как подобает. Гостей потчевали яствами и вином, а дочери хозяина услаждали их слух пением. Сеньор и его большая семья так жаждали услышать вести из Испании, что, казалось, были готовы привечать даже слепого нищего, только чтобы услышать новое. Они без конца задавали вопросы, особенно старался старший сын хозяина Филипп, воображавший себя лихим повесой и мечтавший о блестящем будущем. Дамы желали узнать о модных фасонах и расцветках, а также услышать, кто из придворных дам является законодательницей мод. Сеньора Гевару интересовали интриги между министрами. Все хотели знать о последних модных танцах и музыке.

Предполагаемая привычка дона Гонсальво к затворничеству оказалась очень полезна: недостаток знаний о жизни при дворе можно было списать на ее счет. Рефухио компенсировал этот недостаток, просидев весь вечер за расстроенными клавикордами. Он наигрывал попурри из новых мелодий так умело, что его умоляли продолжить. По настоянию хозяев он исполнил несколько старинных баллад и колыбельных песен с таким чувством, что у всех выступили слезы на глазах от тоски по дому.

Рассказывать обществу последние пикантные новости и придворные сплетни пришлось донье Луизе. Совершенно неожиданно Энрике, прекрасно играющий роль гранда, пришел ей на помощь. Его обязанностью было собирать сведения для Рефухио, и, путешествуя по Испании, он сумел узнать много интересного. И вдовушка, и цыган-акробат остроумно и весело описывали происшествия при дворе и шедевры портняжного искусства.

Костюмированные балы были любимым времяпрепровождением на острове, поэтому в доме сеньора Гевары было много маскарадных нарядов. Гости с «Селестины» могли выбрать любые костюмы, какие им заблагорассудится, чем они и воспользовались.

Найти костюм для Рефухио оказалось нетрудно. Наряд мавританского принца сидел на нем великолепно. Пилар отказалась и от костюма мавританской принцессы, закутанной в покрывала так, что были видны только глаза, и от костюма танцовщицы, требующего гораздо меньше драпировок. Облачение монахини ее тоже не привлекло. Наконец она остановилась на необычайно широком кринолине из шелка цвета синих сумерек, корсете с пластинами из китового уса, отделанном голубым шелком, и высоким узким воротником — наряде придворной дамы прошлого столетия.

Рефухио, надев снежно-белый наряд, набросив на голову покрывало с золотым шнуром, удалился, любезно предоставив спальню в распоряжение Пилар и Исабель. Одеть Пилар в кринолин, напоминающий корзину, было делом нелегким. Пилар видела уходящего Рефухио в зеркало. Она сидела за туалетным столиком, а Исабель высоко зачесывала ее напомаженные локоны, готовясь напудрить прическу. Рефухио выглядел беспокойным, взвинченным и каким-то невероятно чужим. В своем развевающемся костюме он был похож на вождя из пустыни, готового принять участие в пирушке, если представится случай, и в сражении, если возникнет необходимость.

Через некоторое время Пилар неловко, боком протиснулась в дверь, ведущую из спальни на галерею. Шелестя и покачивая юбками, она проплыла туда, где в отдаленном конце крытой галереи стоял Рефухио.

Внезапно она услышала громкий плач, раздавшийся с противоположной стороны, из-за угла дома. Рефухио повернулся и пошел в направлении, откуда доносились звуки. Пилар, зайдя за угол, увидела его стоящим на коленях перед ребенком. Лицо мальчика, которому было года три, исказила горестная гримаса. Это был младший сын чиновника. Он носил короткие, до колен, штанишки; рубашка выбилась из-под пояса. На его крошечных туфлях блестели пряжки, а густые шелковистые волосы были собраны сзади. Он поднял вверх пальчик, на котором виднелась маленькая капелька крови. За мальчиком важно, по-голубиному надувшись, стоял большой зеленый попугаи с желтой головой.

— Он укусил меня! — рыдал мальчик. — Он укусил меня!

— Кто? — спросил Рефухио, беря маленькую розовую ручонку своей большой загорелой рукой и бережно вытирая краем своего покрывала кровь.

Мальчонка повернулся, указывая другой рукой на попугая:

— Эта гадкая птица. Он укусил меня за палец!

— Вижу, — серьезно подтвердил Рефухио. — А что ты ему сделал?

— Я просто играл с ним.

— Может, ему не хочется играть.

Малыш промолчал, шмыгая носом и размазывая слезы по щекам. Попугай, подойдя ближе к мужчине и мальчику, принялся расхаживать вокруг.

— Это твой попугай? — спросил Рефухио.

— Нет, мамин, — покачал головой мальчик.

— Может, расскажем маме, что он натворил, чтобы она сама могла его наказать.

— Не надо.

— Понятно, — кивнул Рефухио, — значит, раньше так бывало.

Мальчик, не отвечая, уставился в пол. Попугай, наклонив голову набок, забавным голосом произнес: «Привет, Матео!»

— Это ты Матео?

Малыш кивнул и снова потупился.

— Ну, так чего же заслуживает гадкая птица за то, что покусала тебя? Может, отрежем ему голову и приготовим из него жаркое?

Испуг мелькнул на лице ребенка.

— Нет!

— Нет? Ну, так, может, завяжем ему клюв?

Мальчик снова покачал головой. Его взгляд был прикован к попугаю. Тот, найдя удобную складку ткани, карабкался на плечо к Рефухио.

— Хочешь в ответ укусить его за палец? — спросил Рефухио.

— У него нет пальцев.

— Зато у него есть две лапы.

Малыш улыбнулся, показав ямочки на щеках. Он хихикнул:

— Они слишком грязные. Не хочу!

Рефухио тяжело вздохнул:

— Ну, тогда я просто не знаю, что и делать.

— Я знаю! — закричал мальчик. Он протянул к попугаю руку. Птица ловко и привычно перебралась на нее и полезла на плечо к мальчику. Матео повернулся и побежал, а попугай, словно в полете, отчаянно захлопал крыльями.

Рефухио поднялся на ноги. Его лицо, когда он смотрел вслед убегавшему мальчику, было мягче, спокойнее, чем обычно. Наблюдая за ним, Пилар почувствовала непривычную боль и странную пустоту внутри.

Рефухио повернулся и оглядел ее. Его взгляд скользнул по высокой напудренной короне волос, по округлым грудям, приподнятым корсетом, и тонкой, нещадно стянутой талии, по кринолину, занимавшему окружность в добрый ярд радиусом. Он улыбнулся. Его глаза заблестели от удовольствия.

— Выглядишь величественно, — наконец признал он. — И, как всегда, прелестна! Я думал, что тебе пойдет костюм монашки, но приходится признать, что этот наряд гораздо лучше.

Комплимент был неожидан и заинтриговал ее.

— Почему? — Она постаралась, чтобы ее голос звучал непринужденно.

Он протянул к ней руку, а она в ответ отвернула свою. Рефухио обошел ее вокруг, все еще протягивая руку.

— Потому, — заявил он, — что благодаря твоему наряду ни один мужчина не сможет подойти к тебе достаточно близко.

— Пока я ему не помогу. — Она бросила на него лукавый взгляд из-под ресниц.

— Существует и такая вероятность. Но, принимая во внимание твое доброе сердце, не думаю, что ты поступишь столь опрометчиво.

— А при чем тут мое сердце?

— Ты не захочешь быть причиной чьей-либо смерти.

Она взглянула ему в глаза, затем отвела взгляд.

— Кто будет очередной жертвой?

— Что? — резко переспросил он.

— Я имею в виду, после моей тетки.

— Это совершенно другое дело. Ты не виновата в поступках сумасшедшего.

— Нет? Тогда и ты не виноват, — тихо сказала она.

Он смотрел, как она уходила, не дождавшись его ответа.

Обед был сервирован с подобающей роскошью. Было очевидно, что жена чиновника, гордясь присутствием тех, кто, по всеобщему утверждению, принадлежал к сливкам испанской аристократии, задалась целью поразить соседей, приглашенных для количества, наряду со старшими членами семьи. Все серебряные предметы, находившиеся в доме, были отполированы до блеска и принесены в столовую. Сверкал венецианский хрусталь, поблескивал английский фарфор, а жар многочисленных свечей заставлял увядать недолговечные тропические цветы, стоявшие в вазах севрского фарфора. Огромное количество людей, приборов и подсвечников мешало достичь элегантности, которая была пределом мечтаний хозяйки дома.

Рефухио усадили по правую руку хозяйки, донья Луиза заняла место справа от хозяина. Пилар сидела далеко от Рефухио. По одну сторону от нее расположился пожилой человек в немодном черном костюме, по другую — старший сын хозяина. Незнакомый ей гость с воодушевлением налегал на еду, не выказывая ни малейшего желания беседовать с Пилар. Филипп Гевара, напротив, не был расположен обедать.

— Сеньорита, — он говорил так тихо, что шум разговоров и звон тарелок заглушали его слова. — Я чувствую себя последним глупцом. Умоляю вас простить мое невежество, но я не знал, кто вы. Подумать только, два дня находиться под одной крышей со знаменитой Венерой де ла Торре и не подозревать об этом!

Молодой человек был удивительно, по-кастильски, хорош собой. Он явно был избалован, о чем говорило его излишне уверенное и опытное обращение с женщинами, которое совсем не пристало в его возрасте.

— Пожалуйста, не будем об этом, — искренне попросила Пилар.

— Я должен был знать. И как я не догадался? Ваше лицо, ваша фигура — вне всяких сравнений. Неудивительно, что граф держит вас взаперти. Я вел бы себя так же, будь вы моей.

— Должна напомнить, что причиной этому, — Пилар кивнула в сторону Рефухио, наблюдавшего за ними поверх бокала, — необычайная ревнивость графа.

Юноша едва взглянул в направлении, указанном Пилар. Его темные глаза засверкали.

— Вы боитесь его? Хотите, я спасу вас?

— Разумеется, нет! Вы и думать не должны о таких глупостях!

— Глупостях? Вы говорите так, словно считаете меня неспособным защитить вас.

Пилар, услыхав в его голосе нотки оскорбленного тщеславия, постаралась успокоить Филиппа:

— Ни в коем случае. Я просто не нуждаюсь в спасителе. Я вполне довольна жизнью. — Ее голос был тих и мягок.

— Я думаю, вы просто боитесь. Осмелюсь ли надеяться, что вы беспокоитесь обо мне?

— Я почти не знаю вас, — возразила она.

— Мужчины и женщины влюбляются друг в друга, мельком увидевшись на прогулке или перекинувшись парой слов во время утренней мессы. — Его лицо вспыхнуло, в устремленном на нее взгляде сквозила страсть.

Она бросила ему вызов. В ней была тайна, которую он жаждал постичь, и она видела это. Для него она была куртизанкой, чьи прелести пленили дворянина, и этот дворянин заключил ее в башню. Казалось, молодого человека восхищает сама возможность говорить с нею. Тяга соблазнять ее была непреодолима.

— Но не я, — холодно возразила она. — Мне нет пользы от любви.

— Женщина, выглядящая, как вы, не может говорить так.

— Тем не менее, уверяю вас, это так.

— Вы предпочитаете, чтобы вас обожали, как это делает граф, я прекрасно понимаю вас. Для меня будет величайшим наслаждением преклонить перед вами колени.

— Благодарю, но в этом нет необходимости.

— Если вам нужен достаток, то я богат.

— Вы имеете в виду, что богат ваш отец. А титул?

— Вам нравится быть жестокой, но тем приятнее будет миг, когда вы сдадитесь.

Она явно понапрасну теряла время и силы, пытаясь охладить его пыл. Безразлично пожав плечами, она отвернулась. Ее глаза встретили взгляд Чарро, который, должно быть, слышал беседу. Чарро улыбнулся, в его ярко-голубых глазах Пилар прочла интерес и сочувствие.

Было уже поздно, когда пышный обед наконец завершился, и гости, освежившись, собрались отправиться на бал. Юноши должны были ехать верхом, освещая факелами дорогу. Господа постарше и дамы путешествовали в каретах.

Рефухио, равно как и Чарро с Энрике, предпочел ехать на лошади. Балтазар, как слуга, должен был стоять на запятках одной из карет. Сеньора Гевара намеревалась ехать в семейной карете вместе со своей старшей дочерью и дуэньей девушки, дальней родственницей. Четвертое место хозяйка дома собиралась предложить Пилар, когда появилась вдова Эльгесабаль с маской в руке. Ее пухлые плечи покрывала мантилья.

— Разве вы тоже едете, донья Луиза? — удивилась хозяйка.

— Разумеется. — Донья Луиза, казалось, была поражена, что ее спрашивают об этом, и продолжала: — Ах, вы подумали о том, что я в трауре! Конечно же, я не буду танцевать, но мне нужно повеселиться, чтобы не думать о моей потере. Я знаю, мой милый муж порадовался бы за меня. Он был на редкость неэгоистичен.

Энрике, стоявший неподалеку, заметил вполголоса:

— Без сомнения, это был святой.

— Да, — подтвердила вдовушка.

— И именно поэтому вы не могли хранить ему верность и оставаться рядом с ним?

Вдова отвернулась от акробата, делая вид, что не слышит его. Кивнув в сторону свободного места в карете, она обратилась к хозяйке:

— Я вижу, вы оставили это место для меня?

— Если оно вас устроит. — Сеньора Гевара явно не испытывала особой симпатии к донье Луизе.

Пилар поразила настойчивость вдовушки. Она слышала, сколь неодобрительно отозвался об этом Энрике. Пилар была встревожена — ведь она сама тоже не носила траура по своей убитой тетке и собиралась насладиться всеми прелестями вечера. Ситуация была и вправду трудной, но Пилар надеялась, что она сможет с честью выйти из нее.

Сеньора Гевара обратилась к Пилар. С ней она не была так холодна, как с доньей Луизой:

— Простите, сеньорита, но возникли осложнения. Боюсь, что я буду вынуждена просить вас поехать с нашими добрыми друзьями, нашими соседями…

Вдруг заговорил ее сын:

— Прошу прощения, мама, но я отвезу эту даму. Запрячь лошадей в мой экипаж не потребует много времени.

Хозяйка нахмурилась, но, поглядев на остальных гостей, наблюдавших за происходящим с живым интересом и достаточно неодобрительно, раздосадованно поинтересовалась у Пилар:

— Вас это устроит?

Пилар чувствовала, что Рефухио, уже сидящий на вороном пританцовывающем от нетерпения жеребце, смотрит на нее. Да и добрая половина собравшихся напряженно прислушивалась в ожидании ее ответа. Собравшись с духом, Пилар твердо ответила:

— Да, благодарю вас. Я как раз собиралась взять с собой Исабель, свою горничную, на тот случай, если мне надо будет поправить костюм. В экипаже ей будет гораздо удобней, чем на козлах рядом с кучером.

Филипп выглядел расстроенным, но не отменил свое предложение. Он явно не был в восторге, когда Рефухио, Чарро и Энрике поскакали рядом, образовав эскорт маленького экипажа. Дорога, ведущая ко дворцу губернатора, была приятной. И проходила рядом с гаванью, в виду старой крепости Ла-Фуэрца, чью сторожевую башню венчал флюгер в форме фигуры индейской девушки — «Ла Гавана». Они проезжали мимо двух укреплений, охранявших вход в гавань, замка Морро и Ла-Пунта. Как сообщил Филипп, все эти укрепления, находящиеся за замком Морро и тянущиеся до стен города, были выстроены для того, чтобы запугать пиратов и привести в замешательство англичан. Если с первым заданием они вполне справлялись, то со вторым дело обстояло гораздо хуже. Гавана была захвачена англичанами чуть больше двадцати пяти лет назад, во время Семилетней войны, и годом позже, после окончания войны, возвращена Испании в обмен на земли Флориды.

Дворец губернатора представлял собой величественное здание в стиле барокко, радующее глаз пышностью и великолепием. Он находился в восточной части центра города, известного под названием Оружейной площади, Пласа-де-Армас. Это название было обычным в городах испанских колоний. Дворец был построен недавно, кое-где строительство еще не завершилось. Комнаты были просторны и богато украшены. Это было жилище, достойное человека, держащего в руках всю юридическую власть над обширными владениями Испании в Новом Свете.

Бал во дворце губернатора являлся событием незаурядным, ибо Марди Гра — последний день карнавала — был последним праздником радости и веселья, главной пирушкой перед долгим воздержанием поста. Низкий потолок узкого и длинного бального зала был расписан фресками на религиозные сюжеты и украшен позолотой. Застекленные створчатые двери в обоих концах зала распахнуты настежь, открывая доступ воздуху. Подвески огромных хрустальных люстр еле слышно позванивали от сквозняка. Волшебные звуки скрипок, гитар, клавикордов, флейт, барабанов и кастаньет страстно вибрировали в пространстве. Гости сверкали драгоценностями и шуршали шелками, колыхались бархат и страусиные перья. Все танцевали постоянно, повинуясь звучанию музыки. Мужчины кланялись, женщины, обмахиваясь веерами, улыбались. Взгляды сверкали в прорезях масок.

Несмотря на веселье, приличия соблюдались. Чопорные дуэньи и мамаши, мерно колыхая веерами, сидели вдоль стен, зорко следя за своими подопечными. Строгие мужья были начеку. Подобный надзор лишь усиливал страсть, делал ее более притягательной, поощрял намеки и недосказанность, прикрывая соблазн налетом благопристойности.

Пилар танцевала первый танец с сеньором Геварой. Она догадывалась, что, исполняя долг хозяина по отношению к гостье, он надеялся сделать ее присутствие на балу более законным в глазах общества. Он был сдержан и почтителен, добросовестно следуя правилам, принятым в светском обществе. Сразу же после этого Филипп настоял, чтобы Пилар станцевала с ним кадриль. После благородного жеста его отца отказать было невозможно. К тому же именно Филипп отвез Пилар на бал. Тем не менее она сразу же пожалела о своем согласии. Он демонстративно хвастался полученной наградой. На нем был костюм конкистадора, который очень шел ему: бархатный камзол, обтягивающие штаны, нагрудник и шлем. Настроен он был весьма решительно. Хотя временами Пилар и чувствовала себя неловко, играя роль Венеры, любовницы графа, но до сих пор она ни разу не ощущала себя униженной. Горящие взгляды, которые бросал на нее Филипп, смелые прикосновения его рук, когда он вел ее в танце, — все недвусмысленно говорило о том, что он считает ее женщиной определенного рода и твердо вознамерился добиться ее.

— Если вы не прекратите так пялиться на меня, — процедила она сквозь зубы, — я дам вам пощечину.

— Я не понимаю, о чем вы. — Блеск глаз явно выдавал его.

— Думаю, что понимаете. Я не из тех глупых девиц, что готовы упасть без чувств у ваших ног. Предупреждаю, вы затеяли опасную игру.

— Вы уверены? Мне кажется, вы слишком высоко себя цените. Что-то не видно, чтобы граф хотел увести вас.

— Он не желает делать всеобщим посмешищем ни себя, ни меня.

— Или же ему просто нет до вас дела. Мужчинам быстро надоедают их любовницы.

Разумеется, подобная опасность существовала, но Пилар предпочитала не думать об этом.

— Удивляюсь, что вы так интересуетесь ненужной вещью.

— О, для меня вы будете в новинку. К тому же вы прекраснее всех ночных бабочек Гаваны.

Ее лицо застыло.

— Уверена, что вы мне польстили, — гневно произнесла Пилар.

— Нет, нисколько. Вам невозможно польстить.

— Вы невыносимы, — холодно бросила она и больше не разговаривала с ним.

Музыка смолкла. Чарро, случайно или намеренно, оказался рядом и, поклонившись Филиппу, предложил Пилар руку, чтобы увести ее. На секунду показалось, что Филипп откажется отпустить ее. Он хмуро глядел в глаза Чарро, о чем-то раздумывая, но, по-видимому, прочел в этом взгляде нечто, заставившее его отказаться от своих намерений, и, сухо кивнув, отвернулся.

Пилар, как только музыка зазвучала снова, закружилась в танце с новым партнером, тепло улыбнулась ему:

— Спасение подоспело вовремя. Благодарю.

— Этот тип нам надоедает?

— Это неважно. Просто он слишком молод и самоуверен.

— Если хотите, я отправлю его домой.

— Лучше не надо привлекать к этому внимания.

Чарро засмеялся, его худое лицо сморщилось от удовольствия.

— Боюсь, слишком поздно. — Он уверенно вел ее в народном танце.

Чарро был наряжен тамплиером, рыцарем христианского монашеского ордена, основанного в средние века на Мальте. Туника с красным крестом и воинственный вид красили его. Он остроумно и едко вышучивал гостей. Его манеры были восхитительны и рассчитанно-безлики, даже, пожалуй, слишком безлики. Поклон, отвешенный им по окончании танца, был глубоким и непринужденным. Это было больше, нежели простая вежливость. В его голубых глазах, видных через прорези полумаски, читалась искренняя преданность и, пожалуй, сожаление.

Рефухио, видевший это, встревожился, однако не был удивлен. Он видел, какое впечатление производит Пилар на его друзей, но винить за это мог только себя. Она была прекрасна, она подвергалась гонениям и была совершенно одинока: результат был предсказуем. Он чувствовал, как борется в нем желание защитить ее с желанием подчинить себе, обладать ею. Почему его друзья должны испытывать другие чувства?

Но что ощущала Пилар? О, как бы он хотел знать это! Она раскраснелась от жары и танцев, на ее лице выступили бисеринки пота, дыхание участилось. Он заставил ее взять себя под руку и пошел к дверям. Не дав Пилар опомниться, он заговорил вежливым тоном, предупреждая:

— Обилие поклонников улучшает цвет лица и заставляет сердце быстрее биться, но за все приходится платить.

Пилар бросила взгляд на Чарро, зная, что Рефухио намекает на него. Она видела, как настойчиво юноша ищет ее общества, но была уверена, что их просто сблизило долгое путешествие. Отношения же Рефухио и доньи Луизы отнюдь не были столь невинны.

— Разумеется, ты говоришь так, исходя из собственного опыта, — холодно парировала она.

— Конечно.

— И как обычно приходится платить?

— Поклонники разрывают предмет обожания на кусочки. — Сравнение было точным и едким.

Он предпочитал избегать конкретных обвинений. Может, он думал о прошлом? О потерянной невесте?

— А как защититься от этого? — спросила Пилар.

— Нужно быть сильным и уметь причинять боль.

— И, напротив, не отвергать никого?

— Да, если ты избегаешь мучить других.

— Или если любишь мучиться сам?

— Таков выбор.

— За исключением тех случаев, когда замешаны интересы других.

— Даже тогда. Чистые раны залечиваются. Младенцы, отнятые от груди вовремя, не плачут, и быстрая обдуманная смерть лучше, чем медленное угасание, приводящее к тому же концу.

Он говорил о многом, но она не была уверена, что понимает все правильно.

— Я вижу теперь, почему ты не хочешь, чтобы тебя любили, — медленно, с расстановкой произнесла она.

— Кто говорит о любви? — возмутился он. — Это совершенно другое дело.

Танец с Рефухио был для нее праздником. Он танцевал умело, его движения были отточены, в нем чувствовалась неукротимая сила, и изысканная грация сквозила в каждом его жесте. Он наслаждался танцем. Чувства, которые будила в нем музыка, воплощались в изысканных па и передавались партнеру.

Пилар ощущала, как наслаждение, получаемое ею от танца, растет. Его чувства будили в ней отклик. Ее несказанно радовала удивительная согласованность их движений. Она глядела в его серые глаза, то приближавшиеся, то отдалявшиеся во время танца. И то, что она читала в этих глазах, затененных длинными ресницами, заставляло ее пальцы судорожно сжиматься. Он мог не хотеть любить ее или быть любимым ею, но он не был, не был равнодушен к ней! Это было огромным утешением для Пилар.

Время неумолимо приближалось к полуночи. В этот момент Марди Гра, последний день карнавала, должен был закончиться, уступив место первому дню Великого поста. Затем все должны будут сбросить маски. Присутствующих ждали сюрпризы. Незадолго перед этим был подан ужин, включавший в меню мясные блюда, сладости и прочие яства, которые будут затем строго запрещены на все время поста. Губернатор острова был великолепен в своем наряде, отделанном серебряным кружевом, его парик из белого шелка был щедро напудрен. Картину довершали туфли на красных каблуках. Он прошествовал в столовую, сопровождаемый одетыми в ярко-красные ливреи лакеями, которые несли серебряные булавы. За губернатором потянулись гости, смеясь и перебрасываясь шутками. У всех разыгрался аппетит, вызванный танцами и весельем.

Рефухио сопровождал Пилар и сам нашел для нее стул. Когда он повернулся, намереваясь позаботиться о еде для них обоих, Филипп уже протягивал наполненную тарелку. За ним сразу появился Чарро с богатым выбором деликатесов. Энрике также спешил предложить Пилар огромный бокал вина. Ей было приятно находиться в окружении мужчин, несмотря на то что намерения большинства из них были чисто дружеские.

Пилар рассмешило, что ей было предложено гораздо больше, чем она могла съесть. Единственным возможным путем предотвратить обиды оказалось попробовать понемногу от каждого блюда. Все это ей пришлось проделать под насмешливым взглядом Рефухио. Тем не менее она откусила от одного пирожного, от другого, пригубила вина, ни на минуту не прекращая весело болтать, чтобы смягчить неловкость, возникшую между мужчинами.

Энрике и Чарро, казалось, мало заботило присутствие Филиппа. Они отпускали едкие замечания насчет провинциальности острова, скромного выбора продуктов и бледности женщин на Кубе. Сначала их выпады были шутливыми, затем они стали более серьезными.

Они критиковали выращиваемых на острове лошадей, умение местных жителей ездить верхом и осмелились усомниться в их искусстве владеть шпагой. Филипп, сперва во всем соглашавшийся с гостями и восторженно стремившийся пожить в Испании, начал краснеть.

Пилар взглянула на Рефухио в надежде, что тот положит конец пререканиям. Поссориться во дворце губернатора с сыном человека, пригласившего их погостить, было бы по меньшей мере неразумно. Но предводитель разбойников, казалось, нашел на дне бокала что-то чрезвычайно интересное и не отрывал от этого глаз. Он не обращал внимания на происходящее.

Энрике и Чарро продолжали отпускать колкости. Пилар безуспешно пыталась сменить тему разговора. Когда Филипп, побагровев, яростно принялся защищать родной остров, она нахмурилась и с досадой взглянула на Рефухио.

Воспользовавшись временным затишьем в общей беседе, раздраженно и уверенно заговорила какая-то немолодая дама:

— Точно говорю вам: это самозванец! Во-первых, он чересчур красив, а во-вторых, ему не хватает огня. Если бы это действительно был граф Гонсальво, вокруг его Венеры не увивалось бы столько народу. О, нет, если бы это был настоящий граф Гонсальво, мы бы уже слышали звон шпаг!

Рефухио, остолбенев, медленно повернулся, чтобы взглянуть в лицо говорившей. В эту секунду в нем соединились гордость поколений грандов и небрежное холодное высокомерие мавританского принца, которого он изображал. Лицо его под маской потемнело от гнева.

Вокруг них воцарилось молчание, нарушаемое лишь тихим перешептыванием. Гости, бывшие поблизости, застыли с тарелками в руках, глядя на Рефухио.

Пилар внезапно поняла, как Рефухио намеревается ответить придирчивой даме и какая опасность вдруг нависла над ними. Яростная защита или холодное пренебрежение одинаково могли сослужить дурную службу, придав вес возникшим предположениям старой дамы.

Пилар, облизнув губы, собрала всю свою решимость.

— О, любовь моя, — обратилась она к Рефухио нежно и интимно, в ее словах слышалось веселье, — сколь плохо эта дама знает тебя.

Он удивленно вскинул голову, поглядел на Пилар и улыбнулся. Эта улыбка зажгла в его глазах нетерпеливый огонек желания, его губы чувственно изогнулись, обещая ласку.

— Или же она плохо знает тебя, милая, — мягко ответил он.

Затем он повернулся к пожилой даме и с видимым усилием поклонился.

— Я не стану отчитываться перед вами, сеньора, в моих поступках, ибо не вижу в том нужды. Тем не менее мне не хочется, чтобы вы думали, что нынче я ценю свою Венеру меньше, чем в первые дни нашей любви. Неужели вы думаете, что женщине нельзя доверять? Вы не правы. И даже больше того. Покажите мне, кто из этих мужчин достоин ее улыбки. Вы не сможете сделать этого, ибо она стоит много выше любого из них, так же, как и много выше меня. Убивать их столь же бессмысленно, как пытаться убить каждого, кто осмелится с любовью взглянуть на луну.

— Тем не менее, если бы вы были графом Гонсальво, вы бы попытались, — старая дама стояла на своем, хотя в ее выцветших глазах мелькнуло нечто похожее на понимание.

— Как я могу? — жалобно спросил Рефухио, изображая искренность. — Пролить кровь сына человека, пригласившего меня под свой кров, будет бесчестным поступком. Кроме того, я не думаю, что губернатор будет в восторге, если его бал завершится кровопролитием.

— Кровь, которая прольется, может быть и вашей, — горячо воскликнул Филипп за спиной Рефухио.

— Может, если у вас достанет ловкости, — вежливо ответил тот.

— У меня хватит и ловкости, и силы. Что можете вы поставить против? — воинственно спросил побагровевший Филипп. Его взгляд скользнул по матери и отцу, беседовавшим в дальнем конце комнаты, и вновь уперся в Рефухио.

— Вы ждете, что моя Венера будет наградой победителю? Это вульгарно, и к тому же она, без сомнения, на это не согласится.

— Соглашусь, — заявила Пилар, и оба соперника с подозрением взглянули на нее.

— Уверяю тебя, можешь не бояться расплаты за мой проигрыш, — весело сказал Рефухио. Он посмотрел туда, где стояли Чарро и Энрике.

Пилар заметила их взгляды, и выглядело это так, будто они договорились о чем-то.

Ее пронизала дрожь, она была в ужасе. Рефухио, несомненно, что-то задумал, но что?! Она хотела бы знать, какая роль была отведена ей, осложнило ее согласие его задачу или, наоборот, облегчило. Она думала, что, скорее всего, верно последнее, но до конца постигнуть причудливый полет его мысли Пилар не могла.

— Я не боюсь, — тихо и нерешительно проговорила она.

— Как приятно.

— Но не для меня, — заявил Филипп Гевара. — Я требую удовлетворения.

— И я, — мгновенно сказал Чарро.

— И я, — поддержал его Энрике, довольно точно скопировав непроницаемое выражение лица Рефухио. — Была задета наша честь, равно как и честь мужчин острова Сантьяго-де-Куба. Мы требуем удовлетворения.

— Нет. — Глаза Пилар расширились от страха, когда она поняла, какой оборот принимает дело. — Я не желаю участвовать в подобных безумствах.

— Да! — пылко заявил Энрике. — Разве я не был оскорблен наряду с лошадьми и женщинами этого острова?

— Лошадьми? — в замешательстве переспросила дама, начавшая роковой разговор.

Рефухио покачал головой:

— Это становится смешным. Драться на дуэли со всеми вами скучно и утомительно. Кроме того, что мы сможем этим доказать? Я не хочу быть обвинен в столь явном неуважении к гостеприимству.

— Это ваш долг, — произнес Филипп. — Теперь отказ покроет вас позором.

Рефухио притворно вздохнул:

— Я не нуждаюсь в еще большем позоре. Но как воспримут это губернатор и гости? Что скажете вы общественному суду? Нам нужен турнир, который бы показал, насколько умело каждый владеет оружием.

— Турнир? — с отвращением переспросил Филипп.

— Именно так. Разве вас не прельщает возможность продемонстрировать вашу ловкость перед обществом, покрасоваться перед дамами?

В глазах юноши мелькнуло подозрение. Он решительно покачал головой:

— Устройство турнира требует слишком много времени. Сейчас я требую дуэли.

— Что нужно для турнира? — не сдавался Рефухио. — У нас впереди ночь, а берег моря усыпан чистым песком. У нас есть люди, лошади и шпаги, светить нам будет луна. Перспективы открываются блестящие, и все, что мешает нам, — ваша нерешительность.

— Вы сказали — сегодня ночью?

— Прекрасное время! Что может быть лучше? Мы соберемся после бала, чтобы не оскорбить губернатора.

— Нo в чем честь победителя?

— В том же, что и в битве: победа над врагом.

— Вы участвуете?

— Сочту за честь. — Рефухио поклонился, блеснув золотым шнуром на накидке.

Заговорил Чарро:

— В чем будем состязаться — в фехтовании или в верховой езде?

— Разве необходимо выбирать? Турнир всегда был состязанием и в том и в другом — игрой в войну.

Гости перешептывались между собой. По донесшимся из толпы фразам было понятно, что большинство гостей сочло турнир лишь отговоркой графа, удачным предлогом, придуманным им, чтобы иметь возможность расправиться с поклонником своей любовницы.

— Мне это не нравится, — заявила Пилар, в ужасе вскакивая на ноги.

— А мне нравится. — Глаза Рефухио вызывающе сверкнули. — И ты будешь не призом в этом состязании, а судьей его. Что может быть лучше настоящей богини луны, наичестнейшей, неподкупной и бесконечно снисходительной.

— Прекрати, — потребовала она. — В этом нет необходимости.

— Необходимость есть, разве ты не видишь? Нужно доказать всем, сколь высоко я ценю мою Венеру. Нужно доказать всем, что я именно тот, за кого себя выдаю. Доказать это всем. И себе, — последние слова он произнес так тихо, что их не слышал никто, кроме нее.

Так же тихо она призналась:

— Я ровным счетом ничего не смыслю в этом.

— Ничего? Проигравший виден, иначе и быть не может. Твой взгляд и твое благоволение нам нужны больше, чем беспристрастный суд. И ты, моя милая Венера, в отличие от богини правосудия, не слепа.