Замок Ист-Линн

Глава 1 ЛЕДИ ИЗАБЕЛЬ

Уильям, граф Маунт-Северн, восседал в кресле просторной и уютной библиотеки своего городского дома. Он был седовлас, гладь широкого лба избороздили ранние морщины, а на некогда привлекательное лицо легла печать той бледности, которая служит верным свидетельством нездорового образа жизни. Нога, скрытая складками простыни, покоилась на мягкой бархатной оттоманке, яснее ясного показывая, что ее обладатель страдает от подагры.

При первом взгляде на сидевшего человека казалось, будто он преждевременно состарился, что, увы, соответствовало действительности. Еще не достигнув возраста сорока девяти лет, он мог, тем не менее, с полным основанием называться пожилым человеком.

Итак, персонаж, с которого мы начали наше повествование, был не кто иной, как граф Маунт-Северн. Он не являлся известным политиком, великим полководцем, выдающимся государственным мужем или хотя бы деятельным членом Палаты Лордов; имя его было у всех на устах отнюдь не в силу одной из вышеозначенных причин. Лорд Маунт-Северн был известен в обществе как человек, чье безрассудство, расточительность, страсть к азартным играм и беспутство превосходили все известные пределы. Поговаривали, что виною всем его порокам была голова, что более доброе сердце или благородная душа никогда еще не соседствовали в бренном человеческом теле, и это было недалеко от истины. Право же, для него было бы лучше жить и умереть просто Уильямом Бейном! До двадцати пяти лет он был трудолюбивым и степенным, исправно посещал заседания в адвокатском обществе «Темпль» и грыз гранит юридической науки с утра до вечера. Рассудительность и прилежание Уильяма Вейна были притчей во языцех среди будущих адвокатов; они иронически называли его «судья Вейн» и тщетно стремились увлечь на стезю праздности и пороков. Но молодой Вейн был честолюбив и знал, что его возвышение в этом мире зависит только от собственных способностей и трудолюбия. Он был из бедной, но знатной семьи и приходился родственником старому графу Маунт-Северну. Мысль о возможности унаследовать графский титул даже не приходила ему в голову, поскольку между ним и титулом стояли трое вполне здоровых наследников, двое из которых были достаточно молоды. И тем не менее эти три жизни оборвались: одна от апоплексического удара, вторая — от лихорадки, в Африке, а третья — в результате несчастного случая во время занятий греблей, в Оксфорде; так молодой студент Темпля Уильям Вейн в один прекрасный день проснулся графом Маунт-Северном, законным обладателем дохода в шестьдесят тысяч фунтов в год. Первой его мыслью было, что ему никогда не придумать способа истратить свои деньги, что подобная сумма, накапливающаяся год за годом, просто не может быть истрачена.

Чудом было уже то, что низкопоклонство сразу не вскружило ему голову: перед ним заискивали, ему льстили, он был буквально нарасхват. Он сделался самым привлекательным мужчиной своего времени, поскольку, помимо свалившегося на него богатства и титула, обладал благородной наружностью и обворожительными манерами. К несчастью, благоразумие, поддерживавшее Уильяма Вейн, бедного студента-юриста в уединённой конторе Темпля, совершенно покинуло Уильяма Вейн, молодого графа Маунт-Северна; и он столь стремительно пустился во все тяжкие, что здравомыслящие люди предрекли ему скорое разорение и крах.

Но пэры королевства, имеющие к тому же шестидесятитысячный годовой доход, не разоряются в одночасье. На сорок девятом году жизни граф сидел в своей библиотеке; разорение все еще не наступило — точнее говоря, оно не застало его врасплох. Но кто сумел бы описать неотступно преследовавшие его трудности, нарушавшие душевное равновесие и отравлявшие само его существование! Общественность была осведомлена о них достаточно хорошо, его близкие друзья — еще лучше, кредиторы — лучше всех; но никто, кроме него самого, не знал, какая мучительная тревога была его уделом, почти доводя до безумия. Еще несколько лет назад, трезво взглянув на вещи и прибегнув к экономии он мог бы исправить положение; увы, он поступил так же, как большинство людей при подобных обстоятельствах — отложил черный день на неопределенный срок и продолжал множить и без того внушительный список своих долгов. И вот теперь час позора и разорения неотвратимо приближался. Возможно, именно об этом размышлял граф, сидя перед зловещей грудой бумаг, разбросанных по столу. Мыслями он уносился в прошлое… Этот его брак по любви в Гретна-Грин был глупостью с точки зрения здравого смысла; но, вместе с тем, графиня была ему любящей женой, мирилась с его безрассудством и пренебрежением к себе и была замечательной матерью их единственному ребенку. Одно лишь дитя подарила им судьба, и, когда их дочери шел тринадцатый год, графиня умерла. Ах, если бы господь послал им сына, — граф нарушил горестным стоном печальное безмолвие библиотеки — тогда, возможно, он и нашел бы выход из теперешнего затруднительного положения. Мальчик, достигнув совершеннолетия, помог бы ему отделить неотчуждаемый майорат, и тогда…

— Милорд, — раздался голос слуги, вошедшего в комнату и разрушившего воздушные замки своего хозяина, — некий джентльмен просит принять его.

— Кто он? — резко воскликнул граф, не замечая карточки, которую принес слуга.

Незнакомец, даже выглядевший как иностранный посол, никогда не допускался к лорду Маунт-Северну без его собственного соизволения. Многолетние визиты назойливых кредиторов приучили слуг к осторожности.

— Вот его карточка, милорд. Это некий мистер Карлайл из Вест-Линна.

— Мистер Карлайл из Вест-Линна, — простонал граф, ногу которого в этот момент пронзила ужасная боль. — Что ему нужно? Проси!

Слуга повиновался и вскоре ввел м-ра Карлайла.

Это был очень высокий мужчина, двадцати семи лет от роду, удивительно благородной наружности. Он имел обыкновение слегка наклонять голову в разговоре с собеседником меньшего роста; очень своеобразная привычка — он как бы кланялся — и такой же обладал его отец. Когда ему указывали на нее, он смеялся и заявлял, что сам не замечает, как делает это. У него были правильные черты лица, светлая и чистая кожа; волосы его были темными, а над темно-серыми глазами нависали тяжелые веки. В общем, это было лицо, на которое с равным удовольствием взирали и мужчины, и женщины, лицо, свидетельствовавшее о честной, искренней натуре, не то чтобы красивое, а скорее приятное и благородное.

Будучи всего-навсего сыном сельского адвоката, обязанным последовать по стопам своего отца, он был воспитан как истинный джентльмен, учился в привилегированной школе в Регби и получил ученую степень в Оксфорде. Наш новый герой сразу же приблизился к графу с прямотой человека, пришедшего по делу.

— Мистер Карлайл, — произнес, протягивая руку, наш лорд, слывший самым любезным вельможей своего времени. — Рад видеть Вас. Прошу извинить, но я не могу встать, во всяком случае не причинив себе сильной боли и весьма значительного неудобства: подагра, мой злейший враг, снова дала знать о себе! Присаживайтесь. Вы остановились в городе?

— Я только что приехал из Вест-Линна, имея главной целью моего путешествия встречу с Вашей светлостью.

— Чем могу служить? — с тревогой в голосе спросил граф, поскольку у него вдруг возникло подозрение, что м-р Карлайл может представлять одного из его многочисленных и назойливых кредиторов.

М-р Карлайл придвинул свое кресло поближе к графу и сказал, понизив голос:

— До меня дошли слухи, что продается Ист-Линн.

— Одну минуту, сэр, — воскликнул граф сдержанным, если не сказать, высокомерным, тоном, поскольку подозрения его усилились. — Мы можем говорить конфиденциально, как благородные люди, или же за этим кроется нечто иное?

— Я не понимаю Вас, — сказал м-р Карлайл.

— Одним словом — извините за прямоту, но я должен знать это наверное, не представляете ли Вы интересы одного из моих мошенников-кредиторов с тем, чтобы выведать у меня какую-либо информацию, недоступную для них?

— Милорд! — ответил посетитель, — я знаю: считается, что адвокат имеет слабое представление о чести, но у Вас вряд ли имеются основания подозревать меня в каких-либо закулисных махинациях, направленных против Вас. За всю свою жизнь я не совершил ни одной подлости, насколько мне помнится, и не думаю, что когда-либо совершу!

— Прошу извинить меня, мистер Карлайл. Если бы Вам стала известна хотя бы малая толика хитростей и уловок, которые применяли против меня, Вас не удивило бы то, что я подозреваю всех и вся. Итак, к делу!

— Я слышал, что Ист-Линн может быть приобретен по частному соглашению: Ваш агент в конфиденциальном разговоре намекнул мне на это. Если дела действительно обстоят подобным образом, я хотел бы приобрести поместье.

— Для кого? — поинтересовался граф.

— Для себя.

— Для Вас! — рассмеялся граф. — Ей-богу, юриспруденция не может быть настолько трудной работой, Карлайл.

— Конечно, нет, — ответил м-р Карлайл, — с такими обширными первоклассными связями, как наши. Но не забывайте, что я унаследовал приличное состояние от моего дяди и весьма крупное — от отца.

— Я знаю. Плюс адвокатские гонорары…

— Не только. За моей матерью дали хорошее приданое, что позволило отцу проводить выгодные биржевые операции. Я как раз ищу подходящее поместье для вложения моих денег, и Ист-Линн вполне меня устраивает, если я получу преимущественное право на покупку, и мы сможем договориться об условиях.

Лорд Маунт-Северн задумался на несколько мгновений, прежде чем заговорить.

— Мистер Карлайл, — начал он, — дела мои в скверном состоянии, и мне просто необходимо изыскать наличные деньги. В настоящее время мои права на распоряжение поместьем ничем не ограничены, сумма закладной на Ист-Линн намного меньше его стоимости; факт продажи, как Вы, вероятно, понимаете, держится в секрете. Когда я выгодно приобрел поместье восемнадцать лет назад, Вы, насколько мне помнится, были поверенным продавца?

— Это был мой отец, — улыбнулся мистер Карлайл, — в то время я был еще ребенком.

— Ну конечно же, я имел в виду Вашего отца. Продав Ист-Линн, я смогу получить несколько тысяч после того, как будут оплачены иски на него; других средств раздобыть деньги в моем распоряжении не имеется, и поэтому я решился расстаться с поместьем. Но Вы должны понять следующее: если тот факт, что я отдаю Ист-Линн, станет достоянием широкой гласности, я тем самым разворошу настоящее осиное гнездо. Поэтому все должно быть улажено конфиденциально. Вы понимаете меня?

— Вполне, — ответил м-р Карлайл.

— По мне, так пусть уж лучше Вы приобретете его, чем кто-либо другой, если, как Вы справедливо заметили, мы договоримся об условиях.

— Сколько же, Ваша светлость, Вы хотели бы получить за него — хотя бы приблизительно?

— За деталями Вам придется обратиться к моим поверенным, Уорбортону и Уэйру, но, я думаю, не менее семидесяти тысяч фунтов.

— Слишком дорого, милорд, — решительно заявил м-р Карлайл.

— Оно стоит гораздо больше, — возразил граф.

— При подобных вынужденных продажах никогда не удается получить реальную стоимость, — ответил прямодушный адвокат. — До того, как Бьючемп намекнул мне на возможность покупки, я считал, что Ист-Линн был отписан в завещании на дочь Вашей светлости.

— Ей ничего не завещается, — ответил граф, причем морщины на его лбу обозначились еще резче. — И причиной тому — эти безрассудные браки в бегах, без родительского благословения. Я полюбил дочь генерала Канвея, и она сбежала со мной как дура: точнее сказать, мы оба остались в дураках. Генерал недолюбливал меня и заявил, что я должен перебеситься, прежде чем он отдаст за меня Мери. Тогда я увез ее в Гретна-Грин, где она и стала графиней Маунт-Северн, без приданого. Это был несчастливый брак, потянувший за собой череду неудач. Когда генералу сообщили о ее бегстве, это убило его.

— Убило?! — прервал его м-р Карлайл.

— Именно так, у него было больное сердце, и волнение вызвало кризис. С этого момента моя бедная жена никогда более не была счастлива: она обвиняла себя в смерти отца, и ее собственная смерть была, я думаю, вызвана той же причиной. Она хворала много лет: доктора называли это чахоткой, но это было больше похоже на постепенное угасание; кроме того, в их роду никто не болел туберкулезом. Никогда не бывают счастливыми браки без благословения, я имел с тех пор немало возможностей убедиться в этом, — обязательно произойдет какое-то несчастье.

— Но распоряжения по наследству могли быть сделаны после женитьбы, — заметил м-р Карлайл, поскольку граф замолчал и казался погруженным в собственные мысли.

— Да, я знаю; но их не последовало. Итак, состояния у моей жены не было, и никто из нас не задумался о том, как обеспечить наших будущих детей; даже если мы и задумывались над этим, никаких конкретных шагов предпринято не было. Старая пословица гласит, мистер Карлайл: «Никогда не делается то, что можно сделать в любое время».

М-р Карлайл кивнул в знак согласия.

— Итак, моя дочь — бесприданница, — снова заговорил граф, подавив готовый вырваться вздох. — Мысль о том, как это может тяжело сказаться на ее жизни, если я умру раньше, чем она устроит свою судьбу, иногда приходит мне на ум в минуты серьезных размышлений. Нет сомнений в том, что хорошее замужество ей обеспечено, поскольку она обладает редкостной красотой и воспитанием истинной англичанки, не подверженной щегольству и легкомыслию. Она до двенадцати лет воспитывалась своей матерью, которая (если не считать того сумасбродства, к которому я склонил ее), была олицетворением добродетели и утонченности, а впоследствии этим занималась прекрасная гувернантка. Вот уж кто не сбежит в Гретна-Грин, так это моя дочь.

— Она была прелестным ребенком, — заметил адвокат. — Я помню ее.

— Да, Вы же действительно видели ее в Ист-Линне еще при жизни ее бедной матери. Но вернемся к делу. Если Вы приобретете Ист-Линн, мистер Карлайл, это должно держаться в секрете. Как я уже говорил Вам, деньги, которые останутся после уплаты по закладной, должны поступить в мое личное распоряжение. Но Вам должно быть прекрасно известно, что я не смогу воспользоваться ни фартингом из этих денег, если детали нашей сделки станут достоянием возмущенной общественности. Для всего остального мира владельцем Ист-Линна по-прежнему должен оставаться лорд Маунт-Северн, хотя бы на некоторое время. Надеюсь, Вы не будете возражать против этого.

М-р Карлайл согласился после непродолжительного размышления, и, когда переговоры возобновились, было решено, что на следующий день он не мешкая встретится с Уорбортоном и Уэйром для того, чтобы обсудить детали. Было уже достаточно поздно, когда он собрался откланяться.

— Останьтесь отобедать со мной, — предложил граф.

М-р Карлайл с сомнением оглядел свою одежду: простой утренний костюм джентльмена, но явно не наряд для обеда в обществе лорда.

— Пустяки! — заявил граф. — Не будет никого, кроме моей дочери.

У нас также остановилась миссис Вейн из Кастл-Марлинга, приехавшая для того, чтобы представить мою дочь на последнем Салоне, но, по-моему, сегодня она дома не обедает. Если же я ошибся, мы отобедаем вдвоем прямо здесь. Надеюсь, Вас не затруднит потянуть за шнур звонка, поскольку состояние моей злосчастной ноги не позволяет мне сделать это самому.

Появился слуга.

— Спросите миссис Вейн, обедает ли она сегодня дома.

— Миссис Вейн, приглашена сегодня в гости, — последовал немедленный ответ. — Коляска ожидает ее у дверей.

— Прекрасно. Мистер Карлайл отобедает с нами.

В семь часов был подан обед, и кресло с восседающим в нем графом вкатили в соседнюю комнату. И вот, в тот самый момент, когда граф и мистер Карлайл оказались в столовой, открылась противоположная дверь и… Боже, кто это!? М-р Карлайл не мог оторвать взгляда от этого создания, скорее напоминавшего ему ангела, нежели простого смертного: легкая, грациозная девичья фигурка, лицо той исключительной красоты, которая встречается разве что в воображении художника, но в обыденной жизни, темные блестящие локоны, падающие на нежные, как у ребенка, шею и плечи, изящные белые ручки, украшенные жемчугом, и ниспадающее свободными складками платье из дорогих белых кружев. Одним словом, она действительно показалась ему неземным созданием.

— Моя дочь, мистер Карлайл, леди Изабель.

Лорд Маунт-Северн занял место во главе стола, несмотря на свою подагру и причинявшую некоторое неудобство скамеечку для ног, а молодая леди и м-р Карлайл оказались сидящими друг напротив друга.

М-р Карлайл не считал себя особым почитателем женской красоты, но необыкновенная прелесть сидевшей напротив девушки так потрясла его, что он с трудом отдавал себе отчет в том, что происходит вокруг него. Его поразило не столько совершенство черт ее лица, нежный румянец ее щек или великолепие ниспадающих волос, сколько выражение ее нежных темных глаз, подобных которым он еще не видел. Он не мог оторвать от нее взгляда и вдруг понял, внимательно изучив это лицо, что в его выражении было нечто грустное и даже скорбное. Это можно было заметить нечасто, лишь когда ее черты были неподвижны, и таилось оно именно в столь восхитивших его глазах. Редко встречается такое бессознательно горестное выражение, но оно служит верным признаком горести и страдания, чего м-р Карлайл, увы, не мог понять. Да и кто, скажите на милость, смог бы представить печаль при столь блестящей будощности, как у Изабель Вейн?

— Ты уже одета, Изабель, — заметил граф.

— Да, папа, чтобы миссис Ливайсон не пришлось долго ожидать чаепития. Она любит пить чай пораньше, а ей, вероятнее всего, уже пришлось отложить обед на более позднее время из-за миссис Вейн, которая уехала из дома в седьмом часу.

— Надеюсь, ты не припозднишься сегодня, Изабель.

— Все зависит от миссис Вейн.

— Тогда ты наверняка приедешь поздно. Когда молодые леди в нашем светском обществе превращают ночь в день, это дурно влияет на цвет их лица, делая его бледным. Как Вы полагаете, мистер Карлайл?

Мистер Карлайл бросил взгляд на те розы, которые цвели на щеках у девушки, сидевшей напротив; право же, они выглядели слишком свежими и яркими для того, чтобы так просто завянуть.

Когда обед закончился, вошла горничная с белой кашемировой накидкой, укутала ею плечи молодой леди и сообщила, что экипаж подан.

Леди Изабель подошла к графу.

— До свидания, папа.

— До свидания, моя милая, — ответил граф, привлек ее к себе и поцеловал нежное личико. — Скажи миссис Вейн, что я не позволю продержать тебя до утра: ведь ты еще совсем дитя. Мистер Карлайл, позвоните, пожайлуста. Сам я лишен возможности проводить мою дочь к экипажу.

— Если позволите, Ваша светлость, и если леди Изабель не откажется от услуг человека, малоискушенного в обращении с молодыми дамами, я почту за честь проводить ее, — слегка смущенно ответил м-р Карлайл, прикасаясь к звонку.

Граф поблагодарил его, молодая леди улыбнулась; мистер Карлайл спустился с ней по широкой освещенной лестнице и, стоя с непокрытой головой у дверцы роскошного экипажа, помог ей подняться в него. Прощаясь, она простым искренним жестом протянула ему свою руку. Карета укатила, и м-р Карлайл вернулся к графу.

— Ну разве она не мила?! — спросил граф.

— Мила — слишком слабое слово для подобной красоты, — тихо ответил м-р Карлайл внезапно потеплевшим голосом. — Я никогда не видел лица, хотя бы отдаленно сравнимого с этим по красоте.

— Она вызвала настоящую сенсацию в Салоне на прошлой неделе, как я слышал. Сам же я из-за этой бесконечной подагры весь день провел дома. Душа у моей девочки, да будет Вам известно, столь же прекрасна, как ее лицо.

Графа нельзя было упрекнуть в необъективности. Природа щедро одарила леди Изабель не только умом и красотой, но и добрым сердцем. Она почти совсем не походила на молодую светскую леди, отчасти потому, что до сих пор была изолирована от светского общества, отчасти благодаря усилиям, приложенным для ее воспитания. Когда ее мать была жива, она жила и в Ист-Линне, но главным образом — в большой графской усадьбе Маунт-Северн, в Уэльсе; после смерти матери она постоянно находилась там под присмотром строгой гувернантки, с немногочисленной прислугой, в то время как граф бывал у них наездами, всякий раз внезапно и ненадолго.

Наша героиня была великодушной и доброжелательной, очень застенчивой и чувствительной, доброй и деликатной со всеми людьми. Право же, не придирайтесь к этой похвале, любите ее и восхищайтесь ею, пока еще не поздно. Сейчас, в своем невинном девичестве, она того стоит; придет время, когда эта похвала, увы, станет незаслуженной. Если бы граф мог предвидеть участь, которая постигнет его дитя, он из любви к ней скорее убил бы ее собственными руками, чем позволил ступить на этот горестный путь.

Глава 2 СЛОМАННЫЙ КРЕСТИК

Леди Изабель продолжала свой путь в экипаже, который спустя некоторое время благополучно доставил ее к дому миссис Ливайсон. Миссис Ливайсон была дамой почти восьмидесяти лет, крайне суровой в речи и манерах, или, как это называла миссис Вейн, «ворчливой». Со сбитым набок чепцом, сердито одергивающая черное атласное платье, она к приходу Изабель выглядела живым олицетворением нетерпения, поскольку мисс Вейн заставила ее дожидаться обеда, а Изабель — чаепития, что весьма вредит как здоровью, так и настроению пожилых людей.

— Боюсь, я опоздала, — воскликнула леди Изабель, приближаясь к миссис Ливайсон, — но некий джентльмен обедал сегодня с папой, что и заставило нас слегка засидеться за столом.

— Ты опоздала на двадцать пять минут, — с упреком воскликнула старая леди, — а мне хочется, наконец, выпить чаю. Эмма распорядилась, чтобы его принесли.

Миссис Вейн позвонила и выполнила эту просьбу. Она была маленькой женщиной двадцати шести лет, с некрасивым лицом, но изящной фигуркой, чрезвычайно утонченной и тщеславной до кончиков ногтей. Ее мать, уже умершая ко времени описываемых событий, была дочерью миссис Ливайсон, а ее муж Раймонд Вейн, был предполагаемым наследником титула графа Маунт-Северн.

— Ты что, не собираешься снимать свой капюшон, дитя мое? — поинтересовалась миссис Ливайсон, которая не разбиралась в новомодных названиях подобных вещей: mantle, bernous[1] и целая вереница прочих.

Изабель сняла накидку и присела рядом с ней.

— Бабушка, но чай не заварен! — изумленным голосом воскликнула миссис Вейн, когда слуги внесли поднос и серебряный чайник. — Не собираетесь же Вы заваривать его здесь, в комнате?!

— А где же, по-твоему, я должна это делать? — осведомилась миссис Ливайсон.

— Но гораздо удобнее, когда его приносят уже заваренным, — сказала миссис Вейн. — Терпеть не могу эту embarras[2] с завариванием.

— Ну конечно! — ответила старая леди. — И он расплескивается в блюдца и делается таким же холодным, как и молоко! Ты всегда была лентяйкой, Эмма, и потом — что за привычка пользоваться этими французскими словечками! Я бы лучше прилепила себе на лоб табличку «Я говорю по-французски», чтобы поведать об этом всему миру.

— А кто вообще заваривает для Вас чай? — спросила миссис Вейн, телеграфируя Изабель презрительную гримаску за спиной своей бабушки.

Но Изабель скромно опустила глаза и залилась густым румянцем. Ей не хотелось в чем-то расходиться с миссис Вейн, гостьей ее отца и особой постарше ее, но даже мысль о неблагодарности и насмешках над престарелой родственницей была ей отвратительна.

— Приходит Гарриет и заваривает его для меня, — ответила миссис Ливайсон, — да уж, а также сидит и пьет чай со мной, когда я одна, что бывает частенько. Ну, что Вы скажете на это, мадам Эмма, с Вашими утонченными понятиями?

— Ну конечно же, как Вам будет угодно, бабушка.

— Как раз возле твоего локтя находится чайница, чайник свистит вовсю, и, если мы вообще собираемся пить чай сегодня, его уже пора заварить.

— Я не знаю, сколько сыпать заварки, — проворчала миссис Вейн, которую приводила в ужас перспектива испачкать руки или перчатки, и которая вообще терпеть не могла делать что-нибудь полезное.

— Давайте я заварю чай, дорогая миссис Ливайсон, — сказала Изабель, поднимаясь с готовностью. — Я всегда делала это в Маунт-Северне, и для папы его также завариваю я.

— Сделай милость, дитя мое, — ответила старая леди. — Ты стоишь десяти таких, как она.

Изабель весело рассмеялась, сняла перчатки и села возле столика. В этот момент молодой и элегантный мужчина ленивой походкой вошел в комнату. Он считался красавцем: правильные черты лица, темные глаза, волосы цвета воронова крыла и белоснежные зубы; но внимательный наблюдатель не смог бы не отметить, что выражение его лица нельзя назвать приятным, а эти темные глаза упорно избегают смотреть на собеседника. Это был Фрэнсис, капитан Ливайсон.

Он был внуком старой леди и кузеном миссис Вейн. Немногие мужчины обладали столь обворожительными манерами (в случае необходимости), лицом и фигурой, немногие были столь красноречивы и в то же время столь бессердечны в глубине души… В свете заискивали перед ним и потакали ему во всем, поскольку, будучи бессовестным мотом, что ни для кого не было секретом, он в то же время являлся предполагаемым наследником старого и богатого сэра Питера Ливайсона.

— Капитан Ливайсон, леди Изабель Вейн, — представила их друг другу престарелая матрона, и Изабель, совсем еще дитя, неискушенное в светской жизни, зарделась под восхищенными взглядами, которые стал бросать на нее молодой гвардеец.

Странно, право же странно, что ей довелось познакомиться в один и тот же день, почти в один и тот же час, именно с этими двумя мужчинами, которым суждено будет оказать столь сильное влияние на ее будущую жизнь!

— Какой миленький крестик, дитя мое! — воскликнула миссис Ливайсон, когда Изабель приблизилась к ней по окончании чаепития, чтобы попрощаться и уехать с вечерним визитом в обществе миссис Вейн.

Старая леди имела в виду золотой крестик, украшенный семью изумрудами, который висел на шее Изабель. Вещица была легкой, изящной работы, на короткой и тоненькой золотой цепочке.

— Он просто миленький! — ответила Изабель. — Его подарила мне моя дорогая мама перед смертью. Подождите, я сниму его для Вас. Эту вещь я надеваю только по особо важным случаям.

Итак, ее первый большой бал у герцога представлялся особым событием неопытной девушке, воспитанной в простоте. Она отстегнула цепочку и передала ее вместе с крестиком в руки миссис Ливайсон.

— Бог ты мой, на тебе же нет ничего, кроме этого крестика и никуда негодных жемчужных браслетов! — заявила миссис Вейн. — Как это я не заметила раньше!

— И то и другое подарила мне мама. Она частенько носила эти браслеты.

— Какая же ты старомодная! Разве то, что твоя мама носила эти браслеты много лет назад, является достаточным основанием для того, чтобы ты делала то же самое? — язвительно заметила миссис Вейн. — Почему ты не надела свои бриллианты?

— Я… надевала, но потом… сняла их, — запинаясь произнесла Изабель.

— Почему, скажи на милость?

— Мне не хотелось выглядеть слишком нарядной, — ответила Изабель, рассмеявшись и покраснев. — Они так сверкали! Я боялась, что в обществе подумают, будто я надела их для того, чтобы выглядеть нарядной.

— Вот как! Ты, как я погляжу, претендуешь на принадлежность к той породе людей, которые притворяются, будто презирают украшения, — презрительно заметила миссис Вейн. — Это утонченное жеманство, леди Изабель.

Изабель пропустила насмешку мимо ушей. Она просто отметила, что по какой-то причине миссис Вейн разозлилась; это соответствовало действительности. И причиной тому, хотя Изабель и не подозревала, было явное восхищение ее свежей юной красотой, которого не смог скрыть капитан Ливайсон. Он был до того поглощен ею, что даже сделался невнимательным к миссис Вейн.

— Вот, дитя, возьми свой крестик, — сказала старая леди. — Он очень миленький и смотрится на тебе лучше, чем смотрелись бы бриллианты. Ты не нуждаешься в украшениях, и не обращай внимания на то, что говорит Эмма.

Френсис Ливайсон взял крестик и цепочку из ее рук с тем, чтобы передать их леди Изабель. Или из-за его неловкости, или оттого, что руки ее были заняты, поскольку она держала перчатки, носовой платок, и только что взяла свою накидку — как бы то ни было, но крестик упал, и наш джентльмен, слишком быстро бросившись поднимать его, умудрился наступить на хрупкую вещицу и сломал ее пополам.

— Посмотрите, что Вы наделали! — воскликнула миссис Ливайсон.

Изабель не ответила: сердце ее готово было разорваться. Она взяла сломанный крестик и не смогла сдержать слез.

— Ну вот, кто же плачет из-за какого-то дурацкого крестика! — сказала миссис Вейн, прерывая извинения капитана Ливайсона за свою неловкость.

— Его же можно починить! — вмешалась миссис Ливайсон.

Леди Изабель вытерла слезы и радостно повернулась к капитану Ливайсону.

— Не вините себя, бога ради! — кротко сказала она. — Я виновата не меньше Вас, и потом, миссис Ливайсон говорит, что его можно починить.

Говоря это, она сняла верхнюю часть крестика с цепочки, после чего надела и застегнула ее.

— Не собираешься же ты ехать, не имея на себе ничего, кроме тонкой золотой цепочки! — не выдержала миссис Вейн.

— Почему бы и нет? — возразила Изабель. — Если меня спросят, я скажу, что крестик сломался.

Миссис Вейн разразилась издевательским смехом.

— Если меня спросят! — таким же язвительным тоном повторила она. — Тебя вряд ли «спросят» о чем-нибудь, но будут считать, что у дочери лорда Маунт-Северна, бедняжки, не хватает драгоценностей.

Изабель улыбнулась и покачала головой.

— В Салоне видели мои бриллианты.

— Если бы ты сделал что-нибудь подобное со мной, Фрэнсис Ливайсон, — не выдержала старая леди, — ты бы целый месяц не переступал порог моего дома. Послушай, Эмма: если вы вообще собираетесь ехать, вам уже пора отправляться. Нет, вы только подумайте: начинать бал в десять часов вечера! В мое время мы начинали в семь, но сегодня принято превращать ночь в день.

— Это было в то время, когда Георг Третий в час пополудни обедал вареной бараниной и репой, — нахально вставил капитан, который явно относился к своей бабушке с ничуть не большим почтением, нежели миссис Вейн.

Говоря это, он повернулся к Изабель и предложил ей опереться на его руку для того, чтобы спуститься вниз. Таким образом, второй раз за этот вечер незнакомец провожал ее к экипажу.

Миссис Вейн пришлось спускаться в одиночестве, и настроение ее от этого не улучшилось.

— Спокойной ночи, — сказала она капитану.

— Я не прощаюсь, поскольку приеду следом за вами.

— Вы же говорили, что не поедете. У вас намечалась холостяцкая пирушка.

— Намечалась, но я передумал. До встречи, леди Изабель.

— Ну и как ты будешь выглядеть с единственным украшением в виде цепочки на шее, как у школьницы! — снова стала брюзжать миссис Вейн в экипаже.

— Ах, миссис Вейн, какое это имеет значение? Я не могу думать ни о чем, кроме моего сломанного крестика. Это дурная примета, я уверена.

— Дурная, — что?

— Примета. Мама подарила мне этот крестик, когда умирала. Она велела мне беречь его, как талисман, смотреть на него, если я окажусь в беде или мне потребуется совет, и, постаравшись представить, что она сказала бы мне, поступать соответственно. И вот теперь он сломан, сломан!

Яркий свет газового фонаря на мгновение выхватил из темноты лицо Изабель.

— Опять ты плачешь! — сказала миссис Вейн. Вот что я скажу тебе, Изабель: я не собираюсь сопровождать к герцогине Дартфордской девицу с зареванными красными глазами, поэтому, если ты не прекратишь плакать, я прикажу отвезти тебя домой и отправлюсь на бал одна.

Изабель послушно осушила слезы, тяжело вздыхая.

— Я полагаю, половинки крестика можно соединить, но для меня он никогда уже не будет прежним.

— А куда ты дела их? — раздраженно спросила миссис Вейн.

— Я завернула их в тонкую бумагу, которую дала мне миссис Ливайсон, и положила под платьице. Вот они, возле самого тела. Кармана-то у меня нет.

Миссис Вейн испустила стон. Сама она никогда не была девочкой, уже в десять лет будучи взрослой. Теперь миссис Вейн издевательски поздравила Изабель, сказав, что она немногим лучше слабоумной дурочки.

— Положила в платьице! — презрительно сказала она. — И это говорит восемнадцатилетняя девушка! Я-то полагала, что ты перестала носить «платьица», покинув детскую.

— Я хотела сказать «мое платье», — исправилась Изабель.

— Хотела сказать, что ты круглая дурочка, — про себя прокомментировала миссис Вейн.

Через несколько минут Изабель забыла о своих огорчениях. Сверкающие залы казались ей картинкой из сказочной страны, ибо юная душа ее была по-весеннему свежей, и пресыщение, приходящее с опытом, еще не поселилось в ней.

Да и как могла она помнить о сломанном крестике, отвечая на учтивые поклоны и внимая медоточивым речам, которые лились в ее нежное ушко?

— Привет! — воскликнул студент Оксфорда с внушительной рентой в будущем, прижимавшийся к стене, чтобы не мешать вальсирующим парам. — Я думал, ты больше не посещаешь подобные места.

— Так оно и было, — ответил кутила-аристократ, к которому он обращался. — Но сейчас я в поиске, и мне волей-неволей снова приходится бывать в них. Я полагаю, нет места скучнее танцевальной залы.

— И что же ты ищешь?

— Жену. Мой папаша приостановил мое денежное содержание и поклялся собственной бородой, что не даст ни шиллинга и не заплатит ни по одному из моих долгов, пока я не возьмусь за ум. В качестве предварительного шага к этой благой цели он настаивает на женитьбе, и вот теперь я подыскиваю себе подходящую партию, ибо дела мои обстоят гораздо хуже, чем ты можешь себе представить.

— Ну, тогда женись на новой красотке.

— Кто она?

— Леди Изабель Вейн.

— Покорнейше благодарю, — ответил граф. — Но предпочтительней иметь респектабельного тестя. У нас слишком много общего с Маунт-Северном, и мы можем в конце концов столкнуться лоб в лоб.

— Ну нельзя же иметь все сразу! Девица необыкновенно хороша собой. Я видел, как этот повеса Ливайсон увивался возле нее. Он воображает, что ни одна женщина не устоит перед ним.

— Чаще всего так оно и бывает, — последовал спокойный ответ.

— Терпеть его не могу! Он такого высокого мнения о себе, о своих вьющихся волосах, ослепительных зубах и белых руках; он безжалостен, как сова. Что это за история с миссис Чартерис, ну та, которую замяли?

— Кто знает. Ливайсон ведь скользкий, как угорь; он вышел сухим из воды, а женщины заявили, что это была вина скорее не его, а противоположной стороны. Подавляющее большинство согласилось с этой точкой зрения. Да вот он идет, и дочь Маунт-Северна с ним.

К ним приближались Фрэнсис Ливайсон и леди Изабель. Он, вероятно, в десятый раз за этот вечер, выражал сожаление по поводу злосчастного происшествия с крестиком.

— Я чувствую, что никогда не смогу искупить своей вины, — тихо говорил он, — даже искренним благоговением перед Вами в течение всей моей жизни.

Голос его был полон восхитительной неги, ласкающей слух, но опасной для сердца. Леди Изабель подняла глаза и увидела, что он не отрываясь смотрит на нее с глубочайшей нежностью, как бы говоря что-то на языке, который был еще неведом ей. Густой румянец снова вспыхнул на ее щеках, она опустила глаза и что-то еле слышно ответила.

— Берегитесь, берегитесь, юная леди Изабель, — тихо прошептал студент, когда они прошли мимо. Лживость этого человека не уступит его росту.

— Я полагаю, он мошенник, — заметил граф.

— А я знаю это наверное: мне о нем кое-что известно. Он разобьет ей сердце ради удовольствия похвастаться победой над такой красавицей, а затем безжалостно отшвырнет ее, поскольку у него самого нет сердца, которое он мог бы подарить в ответ.

— Так же, как у моей скаковой лошади, — сказал граф в заключение. — Она так прекрасна!

Глава 3 БАРБАРА ХЭЙР

Вест-Линн был городком не из последних, особенно в своих собственных глазах, хотя, не будучи промышленным центром, резиденцией епископа или хотя бы главным городом графства, отличался несколько старомодными нравами и обычаями. Горожане избирали двух членов парламента и гордились добротным крытым рынком, над которым находилась большая комната, именовавшаяся «ратушей», где встречались и занимались делами мировые судьи, а в этой местности, нелишним будет заметить, за членами магистрата графства все еще сохранялось такое название, к тому времени почти вышедшее из употребления. На восточной окраине городка находились несколько особняков местной знати, поблизости от которых стояла церковь Св. Джеда, более аристократичная (по составу прихожан), чем прочие церкви Вест-Линна. Эти дома были разбросаны на территории длиной примерно в милю, причем церковь находилась в самом оживленном месте, там, где начинались первые особняки, а еще одной милей дальше стояло чудесное поместье, называвшееся Ист-Линн.

Проезжая по дороге на коляске, можно было любоваться его зеленым холмистым парком, но именно проезжая, а не шагая пешком, ибо стена, вздымавшаяся непростительно высоко, ревниво заслоняла чудесный вид от глаз пешехода. В парке росли огромные красивые деревья, в жаркий солнечный день с равным успехом укрывавшие от солнца и человека и оленя, а огромные ворота с помещениями для привратников по сторонам, стоявшие справа от дороги, открывали доступ в парк, в глубине которого находился дом, не очень большой по сравнению с некоторыми сельскими усадьбами, но построенный, как вилла, белый и радующий глаз.

Между ранее упомянутыми дворянскими особняками и Ист-Линном на протяжении мили тянулась пустынная дорога, укрытая кронами деревьев. Одинокий дом стоял на расстоянии в четверть мили от последних особняков и трех четвертей мили от Ист-Линна. Некрасивое прямоугольное здание из красного кирпича с флюгером на крыше возвышалось слева от дороги и на некотором удалении от нее. Перед ним расстилалась ровная лужайка, а к изгороди, отделявшей его от дороги, примыкала узкая, в несколько ярдов, рощица. Пересекая лужайку, к портику из неотесанных камней вела узкая дорожка, посыпанная гравием, попасть на которую с дороги можно было, миновав узкую железную калитку.

Внутри дома посетитель попадал в большой холл с полом из плитняка, по обеим сторонам которого находились гостиные, а в центре широкая лестница, миновав которую, можно было пройти к службам, к комнатам прислуги. Это местечко, называвшееся Гроув, являлось собственностью и местом проживания Ричарда Хэйра, эсквайра, которого обычно называли судьей Хэйром. Слева от входа находилась общая гостиная, а комната справа была вечно завалена сушеной лавандой, небелеными холстами, и открывалась только в особо торжественных случаях. У судьи и миссис Хэйр было трое детей: сын и две дочери. Старшая из девочек, Анна, рано вышла замуж; младшей, Барбаре, было девятнадцать лет, а Ричард, самый старший… Впрочем, о нем мы расскажем позднее.

Итак, холодным вечером в начале мая, через несколько дней после визита м-ра Карлайла к графу Маунт-Северну, в гостиной сидела миссис Хэйр, бледная хрупкая женщина, укутанная несколькими шалями и обложившаяся многочисленными подушками; кресло ее было придвинуто к камину, в котором, правда, не горел огонь, поскольку день выдался теплым. У окна устроилась прелестная девушка, очень светленькая, белокурая, с голубыми глазами, румяной кожей и тонкими орлиными чертами лица. Она со скучающим видом перелистывала страницы книги.

— Барбара, я уверена, что уже подошло время пить чай.

— Кажется, время совсем остановилось для тебя, мама. Не прошло еще и четверти часа с тех пор, как я сказала тебе, что было только десять минут седьмого.

— Меня мучает жажда, — прошептала бедная больная женщина. — Пожалуйста, взгляни на часы еще разок, Барбара.

Барбара Хэйр встала с недовольным выражением лица, открыла дверь в холл и посмотрела на большие часы.

— До семи еще двадцать девять минут, мама. Хорошо было бы, если бы ты хоть иногда надевала часы; уже в четвертый раз после обеда ты посылаешь меня смотреть, который час.

— Но мне так хочется пить! — повторила миссис Хэйр, всхлипывая. — Ах, если бы часы уже пробили семь! — Мне до смерти хочется чаю.

Вероятно, читателю уже пришло в голову, что леди в своем собственном доме, которой «до смерти хочется чаю», конечно же, могла бы распорядиться, чтобы его принесли, независимо от того, пробил ли положенный час. Верно, но только не миссис Хэйр. С тех пор, как муж впервые привез ее в этот дом двадцать четыре года назад, она ни разу не осмелилась даже выразить свою волю, не говоря уж о том, чтобы по собственной инициативе отдать какое-либо распоряжение. Судья Хэйр был суров, властен и заносчив; она же была робкой, тихой и покорной. Она любила его всем сердцем, и вся ее жизнь была подчинением своей воли воле супруга; фактически, у нее вообще не было воли, и его желания были для нее законом.

Причем это рабство ей было вовсе не в тягость; такие натуры встречаются, но надо отдать должное м-ру Хэйру: всему виной была только его могучая воля, которая не могла не сметать все на своем пути, но не жестокость. У него и в мыслях не было обижать свою жену. Из трех его детей лишь Барбара унаследовала подобную волю, да и то в несколько ослабленном виде.

— Барбара, — снова начала миссис Хэйр, когда ей показалось, что прошло по крайней мере с четверть часа.

— Да, мама.

— Вызови прислугу и скажи, пусть начнут готовить чай, чтобы, когда пробьет семь, подать незамедлительно.

— О, боже мой, мама! Ты же знаешь, что он у них всегда наготове. И потом, к чему такая спешка, если папа к этому времени может еще не вернуться.

Однако она поднялась и раздраженно позвонила, а когда появился слуга, распорядилась подать чай не позднее положенного времени.

— Если бы ты знала, дорогая, как у меня пересохло во рту и в горле, ты была бы более терпелива со мной.

Барбара закрыла книгу, поцеловала мать, как бы раскаиваясь, и вяло повернулась к окну. Она казалась утомленной, но не столько от усталости, сколько оттого, что французы называли «ennui»[3].

— А вот и папа идет, — вскоре сказала она.

— Ах, как я рада! — воскликнула бедная миссис Хэйр. — Может быть, он не откажется сразу выпить чаю, если я расскажу ему, как мне хочется пить.

В комнату вошел судья. Это был мужчина среднего роста, с напыщенным лицом, помпезной походкой и париком соломенного цвета. В его орлином носе, сжатых губах и остром подбородке просматривалось сходство с Барбарой, хотя, конечно же, он не обладал и половиной привлекательности своей красивой дочери.

— Ричард, — воззвала к нему из-под шалей миссис Хэйр в тот самый момент, когда он открывал дверь.

— Что?

— Не позволишь ли ты мне выпить чаю сейчас? Ты не будешь возражать, если мы сегодня немного пораньше приступим к чаепитию? У меня снова жар, и язык так пересох, что я едва могу говорить.

— Да ведь уже почти семь часов: тебе не так уж долго осталось ждать.

Ответив на просьбу больной таким необыкновенно любезным образом, мистер Хэйр снова покинул комнату и захлопнул дверь. Он не говорил зло или грубо, а просто с безразличием. Но прежде чем в воздухе растаял смиренный вздох миссис Хэйр, дверь снова отворилась, и в нее опять просунулся соломенный парик.

— А впрочем, можно выпить чаю и сейчас. Сегодня будет чудесная лунная ночь, и мы пойдем с Пиннером к Бьючемпу выкурить по трубочке. Распорядись насчет чая, Барбара.

И вот, наконец, чай был подан и выпит, и судья отправился к мистеру Бьючемпу, эсквайру, вместе с мистером Пиннером, который позвал его от калитки. Мистер Бьючемп вел сельское хозяйство на значительной площади и одновременно явился агентом лорда Маунт-Северна, или управляющим Ист-Линна. Его дом находился выше по дороге, чуть подальше Ист-Линна.

— Я так замерзла, Барбара, — поежилась миссис Хэйр, глядя на судью, удалявшегося по дорожке из гравия. — Как ты думаешь: твой отец не счел бы это глупостью, если бы я приказала слугам разжечь огонь?

— Пусть разожгут, если тебе этого хочется, — ответила Барбара, потянув за шнур звонка. — Папа, так или иначе, ничего об этом не узнает, поскольку вернется домой после того, как мы уляжемся спать. Джаспер, мама замерзла и просит разжечь огонь.

— Побольше веток, Джаспер, чтобы разгорелись побыстрее, — сказала миссис Хэйр, умоляюще, словно ветки принадлежали Джасперу, а не ей.

Когда разожгли огонь, миссис Хэйр придвинула свое кресло к камину и поставила ноги на каминную решетку, чтобы согреться. Барбара, по-прежнему апатичная, вышла в холл, сняла с вешалки шерстяную шаль, набросила на плечи и вышла наружу. Она прошлась по прямой и аккуратной дорожке и остановилась у железной калитки, глядя на дорогу, абсолютно пустынную в этом месте в столь поздний час. Вечер был спокойным и приятным, хотя и слегка прохладным для начала мая, и на небе уже показалась луна.

— Когда же он вернется домой? — прошептала она, прислонившись головой к калитке. — Ах, что за жизнь была бы без него? Как мне грустно все эти дни! Зачем же он поехал, и что удерживает его там? Корнелия говорила, что он уехал всего на день.

Заслышав слабый звук приближающихся шагов, Барбара слегка отступила назад и спряталась под деревьями, не желая попадаться на глаза случайному прохожему. Но, по мере приближения этих шагов, с ней произошла внезапная перемена: глаза ее загорелись, на щеках вспыхнул румянец, и она затрепетала от восторга каждой жилкой, ибо слишком хорошо знала и любила их. Снова осторожно взглянув поверх калитки, она оглядела дорогу. Высокая фигура, чей рост и мощь были полны грации, о которой сам ее обладатель и не подозревал, стремительно приближалась к ней по направлению от Ист-Линна. Она снова отпрянула: истинная любовь всегда робкая, и, каким бы ни были прочие душевные свойства Барбары Хэйр, по крайне мере ее любовь была истинной и глубокой. Но вместо того, чтобы открыть калитку характерным уверенным и быстрым движением, обладатель этих шагов, казалось, миновал ее, даже не повернув к ней. Сердце Барбары оборвалось, она снова подкралась к калитке и бросила поверх нее тоскующий взгляд.

Ну, конечно же, он шагал мимо, не зайдя и даже не подумав о ней: и тогда она, в своем разочаровании поддавшись первому порыву, окликнула его:

— Арчибальд!

М-р Карлайл — ибо это был не кто иной как он, повернулся на каблуках и подошел к калитке:

— Это ты, Барбара! Высматриваешь воров и браконьеров? Как поживаешь?

— А как Вы поживаете? — ответила она, придержав калитку, чтобы он мог войти, обмениваясь рукопожатием и одновременно пытаясь овладеть собой.

— Когда Вы вернулись?

— Только что, восьмичасовым поездом. Который, увы, опоздал, непростительно долго простаивая на остановках. Машинисты и кондукторы, вероятно, не думали, что кто-то был в поезде, что явно было написано на их лицах, когда я выходил. Я еще не был дома.

— Вот как? Что на это скажет Корнелия?

— Я зашел на пять минут в контору. Но мне нужно кое о чем переговорить с Бьючемпом, поэтому я сразу отправился к нему. Благодарю, но сейчас не могу зайти. Я собирался сделать это на обратном пути.

— Папа ушел к мистеру Бьючемпу.

— Вот как!

— Да, вместе со сквайром Пиннером, — продолжала Барбара. — Будут состязаться, кто больше накурится. И если Вы станете ждать папу, заходить будет поздно, так как он, конечно же, вернется домой не раньше одиннадцати или двенадцати часов.

Мистер Карлайл в задумчивости склонил голову.

— Тогда, я думаю, мне бесполезно идти туда, — сказал он, — поскольку у меня личное дело к Бьючемпу. Придется отложить его до завтра.

М-р Карлайл закрыл калитку и по дороге к дому взял Барбару под руку. Он сделал это просто и обыденно, без намека на возвышенные чувства, но она почувствовала себя на седьмом небе.

— Ну, как вы тут поживали?

— Спасибо, хорошо. Отчего Вы уехали так неожиданно? Вы даже не сказали, что едете, и не зашли попрощаться.

— Ты только что сама все объяснила, Барбара, сказав «неожиданно». Неожиданно возникло одно дело, по которому я и уехал.

— Корнелия сказала, что Вы уезжаете всего на день.

— Вот как? В Лондоне всегда находится много дел, Как здоровье миссис Хэйр? Ей лучше?

— По-прежнему. Я думаю, что мамины хвори — надуманные, по крайней мере, половина из них: если бы она немножко встряхнулась, ей стало бы лучше, А что в этом свертке?

— Не спрашивайте, мисс Барбара. Это не для Вас. Это для Вашей мамы.

— Вы что-то привезли маме, Арчибальд!

— Ну, конечно же. Поездка сельского жителя в Лондон предполагает покупку подарков для его друзей; по крайней мере, так было принято в добрые старые времена.

— Когда перед поездкой составляли завещание и по две недели тряслись в повозках, — рассмеялась Барбара. — Дедушка рассказывал нам байки об этом, когда мы были детьми. Но это в самом деле что-то для мамы?

— Разве я не сказал тебе? Но кое-что привез и для тебя.

— Правда?! Что же это? — спросила она, краснея и гадая, шутит он или говорит всерьез.

— Какая нетерпеливая девушка! «Что это?». Погоди минутку, и увидишь.

Он положил пакет, или сверток, который принес с собой, на садовую скамью, и начал рыться в карманах. Был обшарен каждый карман, но без видимых результатов.

— Барбара, кажется, его нет. Наверное, я умудрился потерять его.

Она молча стояла в лунном свете, сердце ее трепетало. Действительно ли он потерял? Что же это было?

Однако со второй попытки он обнаружил что-то в кармане своего фрака.

— Кажется, нашел. Как он туда попал?

Он открыл маленькую коробочку и, вынув из нее длинную золотую цепочку, надел ей на шею. На цепочке висел медальон.

Она то краснела, то бледнела, сердце ее учащенно билось. Она была не в состоянии даже поблагодарить его, и мистер Карлайл, подняв сверток, проследовал к миссис Хэйр.

Барбара появилась через несколько минут. Ее мать стояла в приятном ожидании, наблюдая за движениями м-ра Карлайла. Свечи не были зажжены, но огонь камина служил достаточным источником света.

Не вздумайте смеяться надо мной, — торжественно промолвил он, развязывая тесемки на свертке. — Это не отрез бархата на платье и не пергаментный свиток, дарующий двадцать тысяч фунтов в год. Это — надувная подушка!

Это было именно то, о чем частенько мечтала миссис Хэйр, столь уставшая сидеть и лежать: она слышала, что этот предмет роскоши можно было купить в Лондоне, но ни разу не видела его.

Она взяла подарок дрожащими руками, бросив признательный взгляд на м-ра Карлайла.

— Как мне благодарить Вас? — прошептала она сквозь слезы.

— Только попробуйте меня поблагодарить, и я больше никогда и ничего Вам не привезу, — весело воскликнул он, довольный тем, что угодил ей, поскольку, что бы ни говорили судья и Барбара, он испытывал сильную жалость к миссис Хэйр и сочувствовал ее страданиям. — Я слышал, что Вы мечтаете о комфорте, который дает надувная подушка, и когда она попалась мне на глаза в одной из витрин Стрэнда[4], мне пришло в голову привезти ее для Вас.

— Какая она тонкая! — воскликнула миссис Хэйр.

— Тонкая?! Ну конечно же, сейчас она тонкая, поскольку не «зафиксирована»[5], как говорят наши друзья по ту сторону Атлантики. Посмотрите: так ее надувают. Вот теперь она толстая.

— Это так любезно с Вашей стороны — подумать обо мне, Арчибальд!

— Я ведь говорил Барбаре, что поездка в Лондон предполагает покупку подарков для друзей, — ответил м-р Карлайл. — Посмотрите, как я принарядил Барбару.

Барбара поспешно сняла цепочку и положила ее перед матерью.

— Какая замечательная цепочка! — удивленно воскликнула миссис Хэйр. — Арчибальд, Вы слишком добры, слишком щедры к нам! Она, должно быть, очень дорого стоит. Это уже не назовешь скромным подарком.

— Ерунда! — рассмеялся м-р Карлайл. — Вот послушайте, как я купил ее. Я зашел к ювелиру насчет своих часов, которые в последнее время стали отставать самым бесцеремонным образом, и увидел целую коллекцию цепочек, от толстых и увесистых, скорее подходящих для шерифов, до легких и изящных, словно созданных для Барбары, ибо я терпеть не могу толстых цепочек на дамских шейках. Они напоминают мне о цепочке, которую потеряла Барбара в тот день, когда я взял ее и Корнелию в Линборо; вину за эту потерю Барбара упорно приписывает мне, поскольку я потащил ее осматривать достопримечательности, пока Корнелия делала покупки.

— Да я же просто шутила, — прервала его Барбара. — Это, конечно же, случилось бы и без Вас: звенья той цепочки все время ломались.

— Так вот: эти цепочки в лондонском магазине напомнили мне о том досадном происшествии, и я выбрал одну из них. Затем продавец принес несколько медальонов, стал распространяться о том, как в них удобно хранить волосы усопших родственников, не говоря уже о локонах возлюбленных, и делал это до тех пор, пока я не позволил ему надеть один из медальонов на эту цепочку. Я подумал, что ты, Барбара, могла бы хранить в нем дорогую для тебя прядь волос, — сказал он в завершение, понизив голос.

— Чью прядь? — спросила миссис Хэйр.

М-р Карлайл обвел взглядом комнату, словно боясь, что стены могут услышать его шепот.

— Ричарда. Барбара как-то показала мне ее, когда перетряхивала содержимое своего стола, и сказала, что этот локон отрезан во время болезни.

Миссис Хэйр снова опустилась в свое кресло и закрыла лицо сильно задрожавшими руками. Эти слова явно затронули какой-то источник глубокой печали.

— О, мой мальчик, мой мальчик! — запричитала она. — Мой мальчик, мой бедный мальчик! Мистер Хэйр удивляется моей хвори, Арчибальд, Барбара насмехается над ней, но именно это является источником всех моих страданий, умственных и телесных. Ах, Ричард, Ричард!

Наступила печальная пауза, ибо ни утешению, ни надежде уже не было здесь места.

— Надень свою цепочку, Барбара, — сказал мистер Карлайл, спустя некоторое время, — и желаю тебе здоровья крепче, чем эта цепочка. Здоровья Вам и нравственного совершенствования, юная леди.

Барбара улыбнулась и посмотрела на него красивыми голубыми глазами, полными любви.

— Что Вы привезли для Корнелии? — возобновила она разговор.

— Нечто великолепное, — ответил он с шутливо серьезным лицом, — надеюсь только, что меня не надули. Я купил ей шаль. Продавцы божились, что это настоящий кашемир из Парижа; надеюсь, он не окажется обычной манчестерской выделки.

— Ну, если это так, то Корнелия распознает подделку.

— Я бы за это не поручился. Но, что касается меня, я не понимаю, почему британские товары должны уступать пальму первенства иностранным, — заметил м-р Карлайл в порыве патриотизма. — Если бы я носил шали, я выбросил бы самую распрекрасную французскую ради добротной настоящей шали, сделанной на одной из наших собственных фабрик, в Норидже или Пейсли.

— Если бы Вы действительно носили их, Вы бы скоро запели по-другому, — важно сказала Барбара.

Миссис Хэйр отняла руки от своего бледного лица.

— Сколько она стоила? — поинтересовалась она.

— Я скажу вам, если вы пообещаете не выдавать меня Корнелии. Она отругает меня за расточительность, обернет ее китайской шелковой бумагой и никогда больше не наденет ее. Я отдал восемнадцать гиней.

— Это очень много, — заметила миссис Хэйр. — Она, вероятно, очень хорошего качества. За всю свою жизнь я ни разу не заплатила за шаль более шести гиней.

— А Корнелия, осмелюсь предположить, более трех, рассмеялся мистер Карлайл. — Ну да ладно, я должен пожелать вам спокойной ночи и отправиться к ней, ибо, если она узнает, что я уже давно вернулся, нотации мне не избежать.

Он пожал руки обеим женщинам. Барбара, однако, прошла с ним до парадной двери и вышла наружу.

— Ты простудишься, Барбара. Твоя шаль осталась в доме.

— О нет, я не простужусь. Почему Вы уходите так скоро? Вы не пробыли и десяти минут.

— Но ты забываешь, что я еще не был дома.

— Вы же все равно шли к Бьючемпу, и не вернулись бы домой ранее, чем через час или два, — заговорила Барбара голосом, в котором сквозила обида.

— Это другое дело: бизнес, а Корнелия ничего не имеет против деловых встреч. Но не будет конца и края нотациям, если я позволю себе задержаться просто так, не по делу. Можешь не сомневаться, у нее на языке вертится с полтысячи вопросов о Лондоне. Барбара, мне кажется, твоя мама очень плохо выглядит.

— Вы же знаете, как она переживает из-за мелочей, а прошлой ночью она видела один из своих вещих снов, — ответила Барбара. — Она говорит, это предупреждение о том, что произойдет какое-то несчастье, и пребывает весь день в самом несчастном, лихорадочном состоянии. Папа очень сердится на ее слабость и нервозность и заявляет, что она должна встряхнуться и не давать волю нервам. Мы, конечно же, не осмеливаемся рассказать ему про этот сон.

— Это был сон…

М-р Карлайл остановился; Барбара, вздрогнув, посмотрела по сторонам и придвинулась поближе к нему, чтобы ответить шепотом. На этот раз он не вел ее под руку.

— Да, про убийство. Вы же знаете: мама всегда заявляла, что Бетел имеет какое-то отношение к этому делу. Она говорит, одних ее снов достаточно для того, чтобы убедить ее в этом, а она во сне видела его с… Вы знаете с кем.

— Хэллиджон? — прошептал м-р Карлайл.

— С Хэллиджоном, — подтвердила Барбара, вздрогнув. — Тот стоял над ним, лежащим на полу именно так, как он лежал в действительности, а несчастная Эфи стояла в дальнем конце кухни и смотрела.

— Но миссис Хэйр не должна позволять снам тревожить ее в дневное время, — возразил м-р Карлайл, Неудивительно, что ей снится убийство, поскольку она неотступно думает о нем, но ей нужно постараться отбросить кошмар вместе с ночною темнотой.

— Ну Вы же знаете маму. Конечно, она должна поступить именно так, но не может этого сделать. Папа спрашивает, почему она встает утром такой больной и дрожащей, и маме приходится придумывать всяческие отговорки, ибо, как Вы знаете, с ним нельзя ни единым словом обмолвиться об убийстве.

М-р Карлайл печально кивнул.

— Мама твердит все одно и то же про Бетела. Я-то знаю: причина этого кошмара лишь в том, что вчера она видела его проходящим мимо нашей калитки. И не то, чтобы она подозревала его в совершении убийства: для этого, к сожалению, нет оснований; но она упорно твердит, что он замешан в нем каким-то образом, и видит его в своих ночных кошмарах.

М-р Карлайл молча продолжал свой путь: что он, в самом деле, мог ответить на это? Дом м-ра Хэйра был запятнан, и это была грустная тема. Барбара продолжала:

— Но это так абсурдно со стороны мамы: вбить себе в голову, будто «случится что-то недоброе» потому, что она видела этот сон, и расстраиваться из-за этого; я весь день сердилась на нее. Знаете, Арчибальд: так глупо в наше просвещенное время верить, будто сны являются предзнаменованием будущих событий!

— У твоей мамы большая беда, Барбара; а она не самый сильный человек.

— Я думаю, у нас все беды были большими с того темного вечера, — ответила Барбара.

— Есть новости от Анны? — поинтересовался м-р Карлайл, желая сменить тему.

— Да, у нее все в порядке. И как, Вы думаете, они собираются назвать ребенка? Анной, как ее и маму. Что за уродливое имя: Анна!

— Я так не думаю, — сказал м-р Карлайл. — Простое и без претензий; мне оно очень нравится. Сравни с длинными, претенциозными именами в нашей семье: Арчибальд, Корнелия! Да и твое собственное тоже — «Барбара»! Каждое из них еле выговоришь!

Барбара наморщила лоб. Это было равносильно признанию, что ему не нравится ее имя.

— Ты не знаешь, много ли сегодня было работы у мировых судей? — возобновил он разговор.

— Очень много, насколько мне известно. Но Вы пробыли у нас так недолго, что у меня не было времени рассказать новости.

Они подошли к калитке, и м-р Карлайл собирался уже выходить, когда Барбара задержала его за руку и тихо сказала:

— Арчибальд.

— В чем дело?

— Я еще не поблагодарила Вас за это, — сказала она, коснувшись цепочки с медальоном. — Я не могла произнести ни слова. Не считайте меня неблагодарной.

— Ты глупенькая девушка — это не стоит благодарности. Вот! Теперь мы в расчете. Спокойной ночи, Барбара.

Он, наклонившись, поцеловал ее в щеку, смеясь, распахнул калитку и зашагал прочь.

— Не говори, что я тебе никогда ничего не даю, сказал он, обернувшись. — Доброй ночи.

Она дрожала каждой жилкой, все ее чувства были в смятении, сердце трепетало от восторга. Она не могла припомнить ни одного раза, когда бы он целовал ее, с самого детства. И когда она вернулась в дом, миссис Хэйр задумалась о том, что могло быть причиной такого необычно хорошего настроения дочери.

— Пусть принесут лампу, Барбара, а ты можешь поработать. Только не закрывайте ставни: люблю смотреть на улицу, когда ночи такие светлые.

Барбара, однако, и не думала работать; возможно, ей тоже нравилось «смотреть на улицу в светлую ночь», поскольку она села у окна. Она заново переживала последние полчаса своей жизни.

— Не говори, что я тебе ничего не даю, — шептала она. — Что он имел в виду: цепочку или поцелуй? О, Арчибальд, почему ты не сказал, что любишь меня?

В течение всей своей жизни м-р Карлайл был очень близок с Хэйрами. Первая жена его отца — ибо покойный адвокат Карлайл был женат дважды — приходилась кузиной судье Хэйру, и семьи проводили много времени вместе. Арчибальд, сын второй жены м-ра Карлайла, то дразнил, то обнимал Анну и Барбару Хэйр, как поступают все мальчишки. Иногда он ссорился с красивыми девчонками, иногда был ласков с ними, как если бы они были его сестрами; он без малейших угрызений совести заявлял при всех, что ему больше нравилась Анна. Она была девочкой доброй и уступчивой, как ее мать, в то время как Барбара всегда проявляла свою волю, что иногда приводило к столкновениям между ней и молодым Карлайлом.

Часы пробили десять. Миссис Хэйр взяла свой ежевечерний бренди с водой в маленьком стакане, наполненном на три четверти. Она считала, что без него никогда не сможет заснуть: «Он заглушает тревожные мысли», — говорила она.

Барбара приготовила ей напиток, повернулась к окну, но больше не садилась. Она стояла прямо напротив него, прислонившись головой к средней створке окна. Позади нее находилась яркая лампа, и фигура Барбары была бы отчетливо видна с лужайки, случись кому-нибудь наблюдать за нею в этот момент.

Так она стояла, в самом центре страны грез, вся во власти ее обманчивых колдовских чар. В мечтах она уже видела себя женой м-ра Карлайла, которой трижды завидуют все в Вест-Линне, ибо он был не только самым желанным человеком на свете для нее, но и самым завидным женихом в округе. Не было ни одной мамаши, не желавшей заполучить его для своего дитяти, не было ни одной дочки, которая не ответила бы «Да!» и «Благодарю Вас», если бы статный Арчибальд Карлайл сделал ей предложение.

— Я не была уверена, то есть совершенно уверена, в этом до сегодняшнего вечера, — шептала Барбара, поглаживая медальон и прижимая его к щеке. — Я всегда думала, что у него могут быть какие-то намерения, а может и не быть никаких, но подарить мне поцелуй… поцеловать меня… О, Арчибальд!

Последовала пауза. Барбара смотрела на луну.

— Если бы он только сказал, что любит меня, если бы он только облегчил муки моего страдающего сердца! Но это должно случиться, я знаю, что это произойдет; и если эта сварливая, противная старуха Корни…

Барбара замолчала. Что это мелькнуло там, в дальнем конце лужайки, прямо перед тенью толстых деревьев? Тени от их крон были неподвижны в эту безветренную ночь, а там что-то двигалось. И это что-то, явно похожее на фигуру человека, уже находилось там несколько минут. Что это было? Ну конечно же: человек делал ей какие-то знаки. Или это почудилось? Но вот человек сделал шаг вперед и поднял что-то, что было у него на голове — помятую широкополую шляпу из фетра, с пучком соломы вокруг тульи. У Барбары душа ушла в пятки, как гласит пословица, и лицо ее стало мертвенно бледным в лунном свете. Первой ее мыслью было позвать слуг, второй — не поднимать шума, поскольку она вспомнила все то, страшное и таинственное, что было связано с этим домом. Она прошла в холл, затворив дверь в гостиную, где все еще сидела ее мать, и остановилась в тени портика, не спуская глаз с привлекшей ее внимание фигуры. Но человек, видимо, видел все ее передвижения, поскольку снова снял шляпу и неистово замахал ею. Барбаре Хэйр стало дурно от страха; она должна была исследовать это явление, увидеть, кто это или что это было, поскольку она не решалась позвать слуг, а движения настойчиво повторялись, и их нельзя было проигнорировать. Но природа отмерила ей больше врожденной смелости, чем прочим юным леди.

— Мама, — сказала она, когда вернулась в гостиную за шалью, стараясь говорить как можно спокойнее, — я пойду прогуляюсь и посмотрю, не возвращается ли папа.

Миссис Хэйр не ответила. Она думала о чем-то своем, пребывая в спокойном, счастливом состоянии духа, которое малая толика спиртного дает физически слабым людям. Она минутку постояла, чтобы собраться с силами; ей снова нетерпеливо помахали шляпой.

Барбара Хэйр двинулась к таинственной фигуре с чувством страха перед неведомым злом, которое заполнило ее сжимавшееся сердце, и вдруг с внезапным ужасом почувствовала, что к нему добавился страх перед еще одним неведомым злом — тем, которое, по словам миссис Хэйр, предвещали ее сны.

Глава 4 БЕСЕДА ПОД ЛУНОЙ

Дом выглядел холодным и застывшим в лунном свете. Казалось, луна еще никогда не светила так ярко, освещая далеко тянувшийся сад и даже флюгер на крыше дома, сияя над портиком, когда в нем появилась Барбара. Она выскользнула из портика и пошла в ужасном страхе, не отрывая глаз от рощицы в нижней части сада. Что же это было? Что вышло из-за деревьев и поманило ее таинственным жестом, когда она стояла у окна, отчего у нее буквально оборвалось сердце?

Был ли это человек, пришедший, чтобы причинить еще одно несчастье дому, на долю которого и так выпало немало, был ли это гость из мира теней или же просто обман зрения? Последнее, конечно же, исключалось, поскольку таинственная фигура появилась снова, призывая ее тем же самым жестом, и с побелевшим лицом и дрожью в теле Барбара поплотнее закуталась в шаль и в лунном свете двинулась вниз по дорожке. Поманившая ее фигура скрылась под темными деревьями, когда Барбара приблизилась, и тогда наша героиня остановилась.

— Кто ты, или что ты? — спросила она шепотом.

— Что тебе нужно?

— Барбара, — раздался в ответ горячий шепот, — разве ты не узнаешь меня?

Ну как же она могла не узнать, по крайней мере, голос; у нее вырвался крик, в котором были и радость и ужас, но больше последнего. Она пробежала между деревьями и разрыдалась, оказавшись в руках человека, одетого в костюм сельскохозяйственного рабочего. Несмотря на его холщовый халат, шляпу с пучком соломы и накладные бакенбарды, черные как преисподняя, она признала в нем своего брата.

— О, Ричард! Откуда ты? Что привело тебя сюда?

— Ты узнала меня, Барбара? — ответил он вопросом на вопрос.

— Ну как же я могла узнать тебя переодетым таким образом! У меня мелькнула мысль, что это может быть кто-нибудь от тебя, и мне уже стало дурно от страха. Зачем же ты так рисковал, явившись сюда? Ведь если тебя увидят, это означает верную смерть, смерть на… ты знаешь сам!

— На виселице, — ответил Ричард Хэйр. — Я знаю об этом, Барбара.

— Зачем же тогда рисковать? Если тебя увидит мама, это окончательно убьет ее.

— Я больше не могу жить так, как сейчас, — мрачно ответил он. — Я все время работал в Лондоне с тех пор, как…

— В Лондоне! — перебила Барбара.

— В Лондоне, и никогда не выезжал из него. Но у меня тяжелая работа, и сейчас есть возможность устроиться получше, если я сумею достать немного денег. Может быть, мне удастся раздобыть их у моей матери; за этим-то я и приехал.

— Кем ты работаешь? Где?

— В конюшне.

— В конюшне! — воскликнула она глубоко потрясенным голосом. — Ричард!

— А ты ожидала, что я торговец или банкир, или же секретарь одного из министров ее величества, а может быть, джентльмен без определенных занятий, живущий на свое состояние? — резко ответил Ричард Хэйр с такой мукой в голосе, что его было больно слышать. — Я получаю двенадцать шиллингов в неделю, Барбара, и это на все про все!

— Бедный Ричард, бедный Ричард! — заплакала она, и слезы закапали на его руку, которую она нежно гладила. — Какое несчастье произошло в ту ночь! Единственным утешением нам служит мысль, что ты Ричард, наверняка был не в себе, когда совершил это.

— Я вообще не совершал этого, — ответил он.

— Что?! — воскликнула она.

— Барбара, клянусь, что я не виновен; клянусь, что меня не было там в момент убийства; клянусь тебе, что я не видел, кто сделал это, своими глазами, и знаю об этом не больше тебя. Но мне достаточно догадываться, и я так же уверен в правоте своей догадки, как в том, что луна находится на небесах.

Барбара вздрогнула и потеснее прижалась к нему: сам предмет разговора уже вызывал дрожь.

— Ты же не собираешься обвинить Бетела?

— Бетела! — презрительно ответил Ричард Хэйр. — Он здесь ни при чем. Хотя он и осматривал свои силки и западни в ту ночь, браконьер несчастный!

Бетел не браконьер, Ричард!

— Вот как? — многозначительно возразил Ричард Хэйр. — Правда о том, кто он такой, может всплыть в один прекрасный день. И не то, чтобы я хотел этого: этот человек не причинил мне никакого зла и, что касается меня, пусть себе безнаказанно браконьерствует хоть до самого судного дня. Он и Локсли…

— Ричард, — перебила его сестра, понизив голос, — у мамы есть одна навязчивая идея, от которой она не может избавиться. Она уверена, что Бетел имеет какое-то отношение к убийству.

— В таком случае она ошибается. С чего она это взяла?

— Я не могу сказать, как впервые возникло это убеждение: думаю, она и сама не знает. Но ты же помнишь, какая она болезненная и мнительная, и с той самой ужасной ночи она постоянно видит «сновидения», имея в виду, что ей снится убийство. Во всех этих снах фигурирует Бетел; и мама, как она говорит, чувствует абсолютную уверенность в том, что он каким-то образом в этом замешан.

— Барбара, он замешан в убийстве не более тебя.

— А… ты говоришь, что ты тут ни при чем?

— Меня в это время даже не было в коттедже, клянусь тебе! Это сделал не кто иной, как Торн.

— Торн! — как эхо, повторила Барбара, поднимая голову. — Кто такой Торн?

— Я не знаю, кто он. Хотел бы я знать, хотел бы я докопаться до него. Он был другом Эфи.

Барбара надменным жестом откинула назад голову.

— Ричард!

— Что?

— Ты забываешься, упоминая это имя при мне.

— Ну, хорошо, — ответил Ричард, — я подвергал себя опасности не для того, чтобы обсуждать такие вещи. И доказывать свою невиновность бесполезно: вердикт следователя не отменить: «Ричард Хэйр-младший виновен в преднамеренном убийстве». Отец по-прежнему настроен против меня?

— Еще как! Он никогда не упоминает твое имя и не позволяет этого другим: он приказал слугам никогда более не произносить его в доме. Элиза не могла, или не хотела, запомнить это и по-прежнему называла твою комнату «комнатой мистера Ричарда». Я думаю, она делала это не нарочно, не из озорства, чтобы позлить папу: ты же знаешь, что она была хорошей служанкой и проработала у нас три года. Когда она провинилась первый раз, папа предупредил ее, после второго раза он грозно отчитал ее, как, я думаю, никто на свете не умеет, кроме него; после третьего раза он вывел ее за порог, даже не позволив забрать шляпку. Другая служанка вынесла ей шляпку и шаль к калитке, и в тот же день были отправлены коробки с ее вещами. Папа поклялся, что… Ты не слышал об этом?

— Какая клятва? Он их дает множество.

— Это была торжественной, Ричард. После вынесения приговора он поклялся в судейской, в присутствии своих коллег, мировых судей, что, если сумеет найти тебя, предаст в руки правосудия, и он сделает это, даже если ты объявишься через десять лет. Ты знаешь его характер, Ричард, и можешь не сомневаться, что он сдержит обещание. Право же, для тебя очень опасно находиться здесь.

— Он никогда не относился ко мне хорошо, — с горечью воскликнул Ричард. — Если у меня было слабое здоровье, из-за чего бедная мама баловала меня, являлось ли это достаточным основанием для того, чтобы высмеивать меня при малейшей возможности, публично и наедине? Если бы я был немножко счастливее дома, я не искал бы компании на стороне. Барбара, ты должна разрешить мне переговорить с моей матерью.

Барбара задумалась, прежде чем ответить.

— Я не знаю, как это устроить.

Почему бы ей не выйти ко мне, как это сделала ты? Она еще не легла спать?

— Сегодня вечером об этом и думать нечего, — обеспокоенно ответила Барбара. — Папа может вернуться с минуты на минуту: он сегодня у Бьючемпа.

— Так тяжело быть в разлуке с нею восемнадцать месяцев и вернуться, не повидавшись, — ответил Ричард. А как насчет денег? Мне нужно сто фунтов.

— Приходи сюда завтра вечером, Ричард: деньги для тебя, конечно же, можно раздобыть, чего нельзя с уверенностью сказать о твоем свидании с мамой. Меня ужасно тревожит опасность, которой ты подвергаешься. Но если, по твоим собственным словам, ты невиновен, — добавила она после небольшой паузы, — нельзя ли это доказать?

— Кто станет доказывать? Против меня — серьезные улики, а Торн, если я упомяну его, для других людей будет выдуманным лицом: никто ничего не знал о нем.

— А он не выдуман? — тихо спросила Барбара.

— А мы с тобой? — резко ответил Ричард. — Вот как! Даже ты не веришь мне?

— Ричард, — внезапно воскликнула она, — почему бы не рассказать все Арчибальду Карлайлу? Если вообще кто-то способен помочь тебе и сделать что-то для доказательства твоей невиновности, то это именно он. И ты же знаешь, что на него можно положиться.

— Ни одна живая душа, кроме Карлайла, не должна знать о том, что я здесь, Барбара; а какие вообще предположения высказываются относительно моего местонахождения?

— Некоторые считают тебя мертвым, некоторые думают, что ты в Австралии. Эта неопределенность чуть не свела маму в могилу. Прошел слух, что тебя видели в Ливерпуле, на корабле, отплывающем в Австралию, но мы не смогли выяснить, насколько он обоснован.

— Не обоснован совершенно. Я пробрался в Лондон, где все время и находился.

— Работая на конюшне?

— Ничего лучшего я не мог найти. Профессии у меня нет никакой, а в лошадях я смыслю. Кроме того, человеку, за которым охотятся полицейские ищейки, более безопасно пребывать в безвестности, нежели…

Барбара внезапно повернулась и закрыла ему рог ладонью.

— Ни слова, Бога ради! — прошептала она. — Папа возвращается.

Послышались голоса приближавшихся к калитке людей; это были судья Хэйр и эсквайр Пиннер. Последний проследовал далее, а судья вошел в калитку. Брат и сестра прижались друг к другу, едва осмеливаясь дышать: казалось, можно было услышать, как стучит сердце Барбары. Мистер Хэйр затворил калитку и пошел по дорожке.

— Я должна идти, Ричард, — торопливо сказала она. Не могу больше оставаться ни минуты. Приходи сюда снова завтра вечером, а я тем временем посмотрю, что можно сделать.

Она готова была броситься бежать, но Ричард удержал ее.

— Мне показалось, ты не поверила утверждению о моей невиновности. Барбара, мы одни здесь, в безмолвии ночи, и лишь Господь слышит нас. Так вот: я не лгал тебе, и это так же верно, как то, что рано или поздно мы оба должны предстать перед ним. Хэллиджона убил Торн, и я к этому не имел ни малейшего отношения.

Барбара выбежала из-под деревьев и пустилась к дому, но мистер Хэйр уже готовился запереть дверь изнутри и закрыть ее на засов.

— Впусти меня, папа, — окликнула она.

Судья открыл дверь, и его соломенный парик, орлиный нос и изумленные глаза выразили живейшее удивление.

— Вот-те раз! Почему это Вы прогуливаетесь в столь поздний час, молодая леди?

— Я пошла к калитке посмотреть, не возвращаешься ли ты, — задыхаясь, выпалила она, — и… прогулялась по боковой дорожке. Ты разве не видел меня?

Барбара была правдива по природе и воспитанию, но как ей было избежать обмана в подобной ситуации.

— Спасибо, папа, — сказала она, входя в дом.

— Тебе уже час назад следовало бы находиться в постели, — сердито ответил судья Хэйр.

Глава 5 КОНТОРА МИСТЕРА КАРЛАЙЛА

В центре Вест-Линна стояли, примыкая друг к другу, два дома: один побольше, другой — намного меньше. В большом доме жил м-р Карлайл, дом поменьше был отведен под контору. Имя Карлайла пользовалось высокой репутацией в графстве; Карлайл и Дэвидсон были известны как первоклассные практикующие адвокаты, а не мелкие крючкотворцы. В прежние времена фирма называлась «Карлайл и Дэвидсон», теперь Арчибальд Карлайл работал один. Прежние компаньоны были родственниками: первая жена м-ра Карлайла была сестрой м-ра Дэвидсона. После ее смерти остался один ребенок, Корнелия, которая была уже взрослой, когда ее отец снова женился. Вторая жена м-ра Карлайла умерла при родах, и Корнелия, будучи сестрой Арчибальда лишь наполовину, растила, любила и наставляла его. Она для него была таким же авторитетом, как мать; да ведь он и не знал другой матери и в раннем детстве даже называл ее «мама Корни». Мама Корни, конечно же, исполнила свой долг по отношению к нему, но она никогда не ослабляла своей хватки: и теперь она пыталась железной рукой управлять им в большом и малом, так же, как делала это, когда он был младенцем. И Арчибальд обычно уступал ей, ибо сила привычки очень велика. Она была женщиной в целом разумной, но не без некоторых странностей: преобладающей страстью в ее жизни была любовь к Арчибальду и стремление экономить деньги. М-р Дэвидсон умер раньше, чем м-р Карлайл, и его состояние было завещано поровну Корнелии и Арчибальду, ибо сам он так и не женился. Арчибальд не был ему родственником по крови, но он любил непосредственного мальчика больше, чем свою племянницу Корнелию. Из состояния же м-ра Карлайла лишь малая часть была завещана его дочери, а все остальное — сыну, и это, возможно, было справедливо, ибо двадцать тысяч фунтов приданого второй жены м-ра Карлайла помогли ему нажить большое состояние.

Мисс Карлайл, или, как ее называли в городке, мисс Корни, до сих пор была не замужем. Было совершенно ясно, что и в будущем она не свяжет себя узами брака; люди говорили, что причиной ее одиночества — не что иное, как сильная привязанность к брату, поскольку вряд ли дочь состоятельного м-ра Карлайла испытывала недостаток в претендентах на ее руку и сердце. Прочие старые девы признавались, что испытывают нежные чувства и надеются, что рано или поздно кто-то предложит им сменить девичью фамилию и стать чьей-то «лучшей половиной». Мисс Карлайл была отнюдь не такова: она быстро выпроваживала всех, кто приближался к ней со сказками о неразделенной любви. Последняя попытка была предпринята новым помощником приходского священника на сороковом году ее жизни. Он явился к ней в дом ранним утром в белом воскресном галстуке, натянув по такому случаю пару новых перчаток бледно-лилового цвета. Мисс Корни, будучи весьма активной домоправительницей, даже слишком активной, по мнению слуг, как раз отдавала распоряжения касательно обеда. В число заказанных блюд входил, помимо прочего, пудинг с патокой, и она лично спустилась в кладовую с миской, чтобы набрать необходимое количество патоки. Вход в кладовую находился в столовой, куда и проводили гостя. Мисс Карлайл, которая всегда Бела себя запросто, без церемоний, вышла из кладовой с миской патоки в руках, которую водрузила прямо на стол, приготовившись выслушать преподобного джентльмена; последний, будучи на двенадцать лет моложе ее и отличаясь крайней стеснительностью, долго ходил вокруг да около.

Сей запинающийся визитер был очень некстати, поскольку для пудинга срочно требовалась патока, и мисс Корни всячески старалась помочь ему, вставляя слова за него, когда он запинался. Она полагала, что он пришел по вопросу о благотворительности, и нетерпеливо поглядывала на него сверху вниз, поскольку он был почти на фут[6] меньше ростом.

Когда же наконец открылась страшная правда о том, что он покушается на нее лично и на ее деньги, мисс Карлайл на короткое время полностью утратила самообладание. Она завопила, что он, зеленый мальчишка, должен стыдиться подобных речей, и выплеснула содержимое миски на его безупречно чистую манишку.

О том, как удрученный священнослужитель вышел из дома и добирался до своего жилища через весь Вест-Линн, он позднее не хотел даже вспоминать. Все подростки женского и мужского пола, нянчившие младенцев или разносившие посылки, слетались на это зрелище и шли за ним по пятам, открыто высказывая предположение (с различной степенью зависти), что бедняга не иначе как засунул голову в бочонок с патокой у бакалейщика, чтобы тайком полакомиться благодатной субстанцией, и возмущенный хозяин, застав его на месте преступления, окунул в патоку. Эта история стала широко известна, и больше мисс Корни предложениями руки и сердца не беспокоили.

На следующий день после своего возвращения, утром, м-р Карлайл сидел в своем личном кабинете в здании конторы. Возле него стоял доверенный клерк и управляющий, который непосредственно занимался делами даже больше, чем сам м-р Карлайл.

Это был не кто иной, как м-р Дилл, маленький лысый человечек, весьма кроткий на вид. Он был внесен в реестр адвокатов и получил право на собственную практику уже много лет назад, но своего дела так и не открыл: возможно, он считал должность главного управляющего в конторе Карлайла и Дэвидсона, с ее внушительным жалованием, вполне достаточным для его честолюбия. Нелишним будет заметить, что он служил управляющим у Карлайла и Дэвидсона еще в те поры, когда Карлайл-младший под стол пешком ходил. М-р Дилл был холостяком и занимал просторную квартиру неподалеку от конторы; злые языки говорили, что он являлся преданным обожателем мисс Карлайл, робко поклонявшимся ей на расстоянии. Трудно сказать, насколько это соответствовало действительности; несомненно лишь то, что он был чрезвычайно привязан к своему теперешнему хозяину, мистеру Арчибальду, как он его обычно называл.

В эту минуту он докладывал о том, что произошло за время отсутствия м-ра Карлайла.

— Джонс и Рашуорт все-таки столкнулись между собой, — воскликнул он, почти подойдя к концу своего списка, — и развязка наступит на процессе во время летней сессии суда. Вчера они оба, друг за другом, пожаловали сюда, причем каждый хотел, чтобы вы представляли его интересы; сегодня они явятся за ответом.

— Я не буду представлять никого из них, — сказал м-р Карлайл. — Не хочу иметь с ними ничего общего. Это бесчестные люди. Прежде всего, уже то, что они вообще получили деньги, было делом беззаконным. Когда у жуликов разлад, честные люди торжествуют. Я категорически отказываюсь: пусть отправляются еще к кому-нибудь.

— Хорошо, — ответил м-р Дилл.

— Пришел полковник Бетел, — сказал клерк, открыв дверь и обращаясь к м-ру Карлайлу. — Можете ли вы принять его?

М-р Дилл повернулся к клерку:

— Попросите полковника подождать. Ну вот, пожалуй, и все на данный момент, — добавил он, обращаясь к своему хозяину, когда клерк удалился.

— Очень хорошо. Дилл, через несколько дней придут некоторые бумаги по искам и закладные на поместье Ист-Линн; их должны прислать вместе с документами, подтверждающими право на имущество. Я хотел бы, чтобы вы лично просмотрели их, никому о них не рассказывая.

М-р Дилл спокойно кивнул.

— Ист-Линн переходит в новые руки, а, приобретая собственность у человека, находящегося в стесненных обстоятельствах, наподобие Маунт-Северна, следует быть внимательным и осторожным, — продолжал м-р Карлайл.

— Несомненно. Он уже дошел до предела?

— Я полагаю, он близок к нему; но сделка по Ист-Линну держится в секрете. Вы понимаете: никому ни звука.

— Конечно, мистер Арчибальд. Кто покупатель? Это прекрасное приобретение.

М-р Карлайл улыбнулся.

— Вы узнаете его имя задолго до того, как оно станет достоянием гласности. Изучите документы тщательнейшим образом. А теперь пригласите Бетела.

Между кабинетом м-ра Карлайла и комнатой клерков находилось небольшое прямоугольное пространство в виде холла, в которое также можно было попасть из общего коридора; дверь из этого холла вела в узенькую комнатку, которая служила личным кабинетом м-ру Диллу. В ней он принимал клиентов, когда м-р Карлайл отсутствовал или был занят; здесь же он отдавал конфиденциальные распоряжения. Маленькое окошко, не больше форточки, выходило из нее в комнату клерков; они окрестили его «глазком Дилла» и ненавидели всеми фибрами души, ибо его очки маячили в нем чаще, чем им того хотелось бы.

У нашего почтенного джентльмена также имелся стол в комнате клерков, за которым он частенько работал. Именно за ним он и восседал в это утро с важным видом, зорко посматривая по сторонам, когда кто-то робко отворил дверь, и в ней появилось красивое личико Барбары Хэйр, розовое от смущения.

— Могу ли я видеть м-ра Карлайла?

М-р Дилл поднялся и поздоровался с ней за руку. Она увлекла его в коридор, и он затворил за собой дверь. Возможно, он был немало удивлен, ибо ему не приходилось еще видеть, чтобы молодые незамужние леди спрашивали м-ра Карлайла.

— Чуть позже, мисс Барбара. Сейчас он занят. У него находятся мировые судьи.

— Судьи! — встревоженно воскликнула Барбара. — И папа тоже? Что же мне делать? Он не должен видеть меня: ни за что на свете мне не хотелось бы, чтобы он меня увидел.

Она вздрогнула: звук голосов явно свидетельствовал о приближении судей, вышедших от м-ра Карлайла. М-р Дилл схватил Барбару за руку, юркнул с нею через комнату клерков, не решаясь вести ее другим путем, чтобы не столкнуться с судьями, и закрыл в своем кабинете.

— Что привело сюда папу именно в этот час? — думала Барбара, лицо которой буквально пылало.

Через несколько минут м-р Дилл снова открыл дверь.

— Они ушли, и путь свободен, мисс Барбара.

— Я не знаю, что вы обо мне подумали, мистер Дилл, — прошептала она, — но скажу вам по секрету, что пришла сюда по делу вместо мамы, которая неважно себя чувствует и не может прийти сама. Это небольшое личное дело, в которое она не хотела бы посвящать папу.

— Дитя мое, — ответил управляющий, — адвоката посещает множество людей, и это не та работа, которая позволяет что-то о них «думать».

С этими словами он открыл дверь, проводил ее к м-ру Карлайлу и оставил их одних.

Мистер Карлайл встал, немало удивленный.

— Считайте меня клиентом и простите, Бога ради, за вторжение, — сказала Барбара, деланно рассмеявшись, чтобы скрыть свое возбуждение. — Я здесь по поручению мамы; и я чуть не встретилась с папой у вас в коридоре, что перепугало меня до потери сознания. Мистер Дилл спрятал меня в своем кабинете.

М-р Карлайл жестом предложил Барбаре сесть, после чего занял свое место за столом. Барбара невольно отметила, как его поведение в своей конторе отличается от вчерашнего, когда он был «вне службы». Здесь он был степенным и спокойным деловым человеком.

— Я должна рассказать вам нечто необыкновенное, — начала она шепотом, — но… не услышит ли нас кто-нибудь? — с испуганным видом остановилась она. — Это было бы… это означало бы… смерть.

— Это совершенно исключено, — спокойно ответил м-р Карлайл. — Здесь двойные двери, ты не заметила?

Тем не менее, она встала и подошла вплотную к м-ру Карлайлу. Она стояла, положив руку на стол. Он, разумеется, тоже встал.

— Ричард вернулся.

— Ричард? — повторил м-р Карлайл. — В Вест-Линне!

— Вчера вечером он появился возле дома переодетым и стал подавать мне знаки из рощи. Вообразите мое смятение! Все это время он был в Лондоне, полуголодный, работал — мне стыдно говорить об этом вам — на конюшне. Ах, Арчибальд, он говорит, что невиновен!

М-р Карлайл ничего не ответил: возможно, он не верил этому утверждению.

— Садись, Барбара, — сказал он, придвинув стул поближе.

Барбара снова села, но говорила по-прежнему торопливо и нервно.

— Точно ли никто посторонний не может сюда войти? Мое появление здесь выглядело бы довольно странным. Но маме слишком нездоровилось, или, скорее, она боится папиных расспросов в том случае, если он узнает о ее визите к вам.

— Не беспокойся, — ответил м-р Карлайл, — этот кабинет надежно защищен от вторжений посторонних людей. Так что Ричард?

— Он говорит, что его не было в коттедже в то время, когда было совершено убийство. Что тем, кто на самом деле совершил его, был некто по имени Торн.

— Какой Торн? — спросил м-р Карлайл без малейших признаков недоверия, во всяком случае внешних.

— Я не знаю; он говорит, это друг Эфи. Арчибальд, он торжественно поклялся, и я верю, что он говорил правду, так же искренне, как в то, что сейчас повторяю это вам. Я хотела бы, чтобы вы увиделись с Ричардом, если это возможно: он сегодня вечером придет на то же место. Если он расскажет вам свою историю, вы, возможно, придумаете, каким образом можно доказать его невиновность. Вы такой умный: вы можете все.

М-р Карлайл улыбнулся.

— Ну, предположим, не абсолютно все, Барбара. Ричард за тем и приехал, чтобы рассказать об этом?

— О, нет: он считает это бесполезным, поскольку никто не поверит ему при многочисленных уликах против него. Он приехал попросить сто фунтов; говорит, что мог бы устроиться получше, если бы располагал этой суммой. Мама послала меня к вам: у нее самой нет денег, и она не решилась просить их для Ричарда у папы. Она велела мне сказать, что если вы любезно выручите ее этой суммой сегодня, она договорится с вами о возврате долга.

— Деньги нужны тебе немедленно? — спросил м-р Карлайл. — Если так, я должен послать за ними в банк. Дилл в мое отсутствие никогда не хранит много денег в помещении фирмы.

— Это потерпит до вечера. Сможете ли вы увидеться с Ричардом?

— Это опасно, — задумался м-р Карлайл, — для него, я имею в виду. Однако, если он будет сегодня в роще, почему бы и мне не прийти туда? Как он одет?

— В форму сельскохозяйственного рабочего — это лучшее, что он смог здесь найти — с большими черными бакенбардами. Он остановился примерно в трех милях, по его словам, в одном укромном месте. А теперь, — продолжала Барбара, — я прошу вашего совета: говорить ли маме, что Ричард здесь, или же нет?

М-р Карлайл заявил, что не понимает ее.

— Я совсем запуталась, — воскликнула она. — Надо же было сначала объяснить: я еще не сказала маме, что Ричард сам приехал сюда, а сообщила ей, что он прислал кого-то просить этих денег. Как вы считаете: следует ли все рассказать ей?

— Почему бы и нет? Я полагаю, ты обязана сделать это.

— Так я и сделаю. Я не хотела рисковать, поскольку она, без сомнения, будет настаивать на свидании с ним. Ричард также просит о встрече.

— Это же так естественно. Миссис Хэйр, должно быть, счастлива узнать, что пока он в безопасности.

— Я никогда не видела ничего подобного, — ответила Барбара. — Это перемена сродни чуду: она говорит, что это заново вдохнуло в нее жизнь. И теперь — последнее: как бы нам выманить папу из дома сегодня вечером? Нужно обязательно устроить это. Вы же знаете его характер: если кто-то из нас предложит ему пойти и повидаться с кем-либо из друзей, или же сходить в клуб, он обязательно останется дома. Не могли бы вы придумать что-нибудь? Видите, я всякий раз в беде обращаюсь к вам, — добавила она, — так же, как мы с Анной делали это, когда были детьми.

Нельзя было с уверенностью сказать, расслышал ли м-р Карлайл последнее замечание, ибо он в задумчивости опустил веки.

— Ты мне все рассказала? — спросил он наконец, поднимая их.

— Думаю, что да.

— Тогда я все это обдумаю и…

— Мне не хотелось бы снова приходить сюда, — перебила его Барбара. — Это… это может вызвать подозрения: кто-то может увидеть меня и сообщить об этом папе. И вы также ни в коем случае не должны посылать кого-либо к нам.

— Хорошо: придумай какой-нибудь предлог, чтобы оказаться на улице в четыре часа. Погоди-ка, вы же в это время обедаете; прогуливайся по улице в три, ровно в три: я встречу тебя.

Он встал, обменялся с ней рукопожатием и проводил Барбару через маленький холл, далее по коридору к входной двери — любезность, которой м-р Карлайл, вероятно, не удостаивал еще ни одного клиента. Дверь закрылась за Барбарой, и она отошла не более, чем на шаг, когда над ней нависло нечто громадное, как корабль, идущий на всех парусах.

Вероятно, она была самой высокой леди на свете.

В свое время довольно изящная женщина, теперь она была угловатой и костистой. Однако, несмотря на углы и кости, в наружности мисс Карлайл было нечто величественное.

— Вот те на! С какой это стати, — начала она, — ты встречалась с Арчибальдом?

Барбара, запинаясь, выложила ей ту же историю, что и м-ру Диллу.

— Твоя мама послала тебя по делу! Никогда не слышала ничего подобного. Я дважды приходила к Арчибальду, и дважды Дилл отвечал мне, что он занят и его нельзя беспокоить. Я заставлю старого Дилла объяснить, по какой причине он что-то держит в секрете от меня.

— Никакого секрета, — ответила Барбара, которой сделалось дурно от мысли, что мисс Карлайл объявит об этом клеркам или ее отцу. — Мама хотела знать мнение мистера Карлайла по одному небольшому вопросу и послала меня, поскольку ей самой нездоровилось.

Мисс Карлайл не поверила ни единому слову.

— Какой такой вопрос? — бесцеремонно спросила она.

— Ничего интересного для вас. Пустяковое дело касательно небольшой суммы денег. Право же, просто пустяк.

— Ну, если такое пустяковое дело, то почему вы так долго совещались наедине с Арчибальдом?

— Он хотел знать детали, — ответила Барбара, снова обретая самообладание.

Мисс Карлайл фыркнула, что она неизменно делала, отступаясь от проблемы, которую была неспособна решить. Корни была уверена, что тут что-то нечисто. Она повернулась и пошла вниз по улице с Барбарой, но вытянуть что-нибудь из последней вряд ли представлялось возможным.

М-р Карлайл вернулся в свой кабинет, о чем-то задумался на несколько секунд, а затем позвонил. Появился клерк.

— Отправляйтесь в «Оленью Голову». Если м-р Хэйр и другие мировые судьи еще там, попросите их зайти ко мне.

Молодой человек повиновался и вскоре вернулся в сопровождении вышеупомянутых судей. Они с готовностью откликнулись на приглашение, ибо отдавали себе отчет в том, что зашли в тупик, из которого их мог вывести только м-р Карлайл.

— Я не приглашаю вас садиться, — начал м-р Карлайл, — поскольку задержу всего одну минуту. Чем больше я думаю об этом человеке, которого посадили в тюрьму, тем меньше мне это нравится; и вот я подумал, что, может быть, лучше вам всем пятерым прийти сегодня вечером ко мне, чтобы выкурить по трубке и обсудить, не торопясь, как следует поступить. Приходите в семь часов, не позднее, и вас будут поджидать длинные трубки и старинные кружки моего отца, наполненные лучшим элем. Согласны?

Все пятеро охотно приняли приглашение. Когда они вереницей потянулись к выходу, м-р Карлайл притронулся к руке судьи Хэйра.

— Обязательно приходите, мистер Хэйр, — прошептал он. — Без вас мы ни до чего не договоримся: все эти головы вместе взятые, — последовал легкий кивок в сторону выходивших коллег м-ра Хэйра, — не могут заменить Ваших трезвых и ясных суждений.

— Всенепременно приду, — ответствовал польщенный судья, — случись даже пожар или наводнение.

Вскоре после того, как м-р Карлайл остался один, вошел другой клерк:

— Вас хочет видеть мисс Карлайл, сэр, а также полковник Бетел.

— Пригласите сначала мисс Карлайл, — последовал ответ. — В чем дело, Корнелия?

— И он еще спрашивает! Сказал утром что не сможет пообедать в шесть часов, а затем удалился, так и не назначив времени обеда. Как мне теперь распорядиться?

— Я думал, что буду отсутствовать по делу, но теперь я никуда не иду. Мы пообедаем немного пораньше, Корнелия, ну, скажем, без четверти шесть. Я пригла…

— Что здесь затевается? — перебила мисс Карлайл.

— Ничего не затевается, насколько мне известно. Я очень занят, Корнелия, и меня ждет полковник Бетел; поговорим за обедом.

В ответ на этот прозрачный намек мисс Карлайл неспешно уселась в кресло для посетителей и положила ногу на ногу, полностью продемонстрировав свои туфли и белые чулки, ибо мисс Корни терпеть не могла длинные платья, равно как и кринолины, а точнее, надувные аппараты, как тогда назывались перетянутые шпуром нижние юбки, ибо кринолины еще не вошли в моду.

— Я имею в виду, что там такое затевается у Хэйров, ради чего Барбара приходит сюда и закрывается с тобой? Она сказала, это какое-то дело, касающееся ее матери.

— Ну ты же знаешь, в какую переделку угодил Хэйр и все остальные судьи, засадив этого беднягу в тюрьму, потому что он вырвал сорняк в своем саду в воскресенье, — ответил м-р Карлайл после едва заметной паузы. — Миссис Хэйр…

— Старые ослы! — последовало лестное замечание мисс Карлайл. — Все эти судьи, вместе взятые, не наскребут и унции здравого смысла.

— Миссис Хэйр, естественно, очень хочется знать мое мнение, поскольку этот человек подал апелляцию на имя министра, и у них могут быть неприятности. Барбара сказала, что ей нездоровилось и она не могла прийти сама. Корнелия, у нас сегодня будет вечеринка.

— Вечеринка! — эхом отозвалась мисс Карлайл.

— Четверо или пятеро судей придут выкурить по трубке. Ты поставишь свинцовую табакерку отца и…

— Не пущу! — возопила мисс Карлайл. — Я что, по-твоему, должна отравляться табачным дымом из дюжины трубок?

— Тебе не обязательно сидеть в комнате.

— Им тоже. По всему дому только что повесили чистые занавески, и я не позволю закоптить их этими ужасными трубками!

— Корнелия, — ответил м-р Карлайл серьезным и решительным тоном, который всегда имел на нее действие, какой бы своенравной она ни была, — я пригласил их по делу, понимаешь: по делу; и они придут к нам. Если возражаешь против их пребывания в гостиной, мне придется пригласить их в мою спальню.

Слово «бизнес» всегда имело для мисс Карлайл только одно значение, а именно — «делать деньги». М-р Карлайл знал ее слабость и играл на ней иногда, если другими средствами достичь цели не удавалось. Ее любовь к деньгам доходила почти до страсти; получить деньги или узнать, что он получает их, было для нее счастьем. Чего нельзя было сказать о нем: сколько тяжб, которые могли бы озолотить его, дойди дело до суда, ему удалось уладить, и скольких противников он помирил своими честными, искренними советами!

— Я куплю тебе новые занавески, Корнелия, если теперешние пострадают от их трубок, — спокойно продолжал он. — И я действительно вынужден просить тебя уйти.

— Не раньше, чем я доберусь до сути этого дела с Барбарой Хэйр, — решительно ответила мисс Корни, смирившись с поражением в деле с трубками. — Ты очень умен, Арчи, но меня ты не обманешь. Я спросила Барбару, зачем она пришла сюда. Она ответила, что это было какое-то дело касательно денег для ее матери. Я спрашиваю тебя, и ты говоришь, что они хотят знать твое мнение о той переделке, в которую угодили судьи. И то, и другое — неправда, и вот что я скажу тебе, Арчибальд: я узнаю, в чем тут дело. Я хотела бы знать, какие у тебя секреты с Барбарой Хэйр.

Она совершенно прямо сидела в своем кресле и пристально смотрела на него с немалой высоты, которой даже в сидячем положении достигала ее величественная фигура. Они были мало похожи друг на друга: разве что шириной лба и тем, как у обоих волосы росли, выгибаясь дугой от висков. Волосы мисс Карлайл уже начали седеть, и она носила их локонами, исключительно гладко зачесанными назад и столь же исключительно ровно скрепленными посредством гребешков. Лицо ее было бледным, с неплохими чертами, и совершенно непримечательное, если не считать твердого, решительного выражения; глаза ее, широко открытые и проницательные, были того оттенка, который принято называть «зеленым». И, хотя она и не могла похвастаться особой красотой, в Вест-Линне хватало женщин, менее привлекательных, нежели Корнелия Карлайл.

М-р Карлайл хорошо знал ее и это решительное выражение лица, а потому принял решение рассказать ей правду. Она была абсолютно надежной, как сталь, если прибегнуть к характеристике, которую Барбара дала ее брату. Доверьте секрет мисс Карлайл — и она похоронит его в себе; но не дай бог ей заподозрить, что от нее что-то скрывают: она станет буквально рыть землю, как хорек, и не остановится, пока не докопается до сути дела.

М-р Карлайл наклонился вперед и заговорил шепотом:

— Я расскажу тебе, если ты хочешь, но это не то, что тебе было бы приятно услышать. Вернулся Ричард Хэйр.

Мисс Карлайл выглядела совершенно ошеломленной:

— Ричард Хэйр? Он что, сумасшедший?

— Да, это не самый разумный поступок. Он просит денег у матери, и миссис Хэйр послала Барбару ко мне с просьбой устроить это для нее. Ничего удивительно нет в том, что Барбара была нервной и обеспокоенной, поскольку опасности грозят со всех сторон.

— Он находится у них в доме?

— Ну как же он может быть там вместе со своим отцом? Он сейчас в укромном месте в двух-трех милях, переодетый в батрака, и сегодня вечером придет в рощу за деньгами. Я пригласил судей, чтобы выманить мистера Хэйра из его дома: если он увидит Ричарда, он, без сомнения передаст его в руки правосудия, и, если даже не думать о самом мрачном, от этого не будет лучше ни мне, ни тебе. Родственник, повешенный за предумышленное убийство, будет несмываемым пятном на репутации Карлайлов.

Мисс Карлайл сидела молча, наморщив широкий лоб, и обдумывала услышанное.

— Теперь ты знаешь все, Корнелия, и я прошу оставить меня, ибо сегодня я завален работой.

Она поднялась без единого слова и вышла, наконец оставив брата в покое. Он схватил записку, явно первую попавшуюся под руку, вложил ее в конверт, заклеил его и адресовал самому себе. Затем он вызвал м-ра Дилла и вручил ему это послание. Последний с удивлением разглядывал надпись.

— Дилл, сегодня в восемь вечера принесите это послание ко мне домой. Не передавайте его с кем-то, а спросите меня лично. Вы понимаете?

Старый джентльмен кивнул и положил записку в карман.

В три часа пополудни, шагая по улице, м-р Карлайл встретил Барбару.

— Все улажено, — сказал он, проходя мимо. — Сегодня вечером, Барбара, судьи, и твой отец в их числе, будут у меня дома угощаться элем и покуривать трубки.

Она посмотрела на него снизу вверх с сомнением во взгляде:

— Но тогда — если вы будете принимать их, вы не сможете прийти и встретиться с Ричардом.

— Положись на меня, — только и ответил он, заторопившись прочь.

Глава 6 РИЧАРД ХЭЙР-МЛАДШИЙ

Судьи в полном составе пришли в назначенное время: в семь часов они явились в дом к мисс Карлайл один за другим. Читатель может не согласиться с определением «дом мисс Карлайл», но оно тем не менее, верно, поскольку дом действительно принадлежал ей, а не ее брату. Хоть он и продолжал жить в нем, как при жизни своего отца, здание было собственностью, завещанной мисс Карлайл.

Мисс Карлайл, несмотря на трубки и дым, решила присутствовать при разговоре. В городке говорили, что она была таким же хорошим юристом, как и ее отец: она, без сомнения, обладала здравым суждением по юридическим вопросам, а также острой проницательностью.

В восемь часов в комнату вошел слуга и обратился к своему хозяину:

— Вас хочет видеть мистер Дилл, сэр.

Мистер Карлайл встал и вскоре вернулся с распечатанным письмом в руке.

— К сожалению, я вынужден оставить вас на полчаса. Появилось очень важное дело, но я вернусь, как только смогу.

— Кто прислал за тобой? — немедленно осведомилась мисс Корни.

Он ответил ей спокойным взглядом, который она поняла как предупреждение не задавать вопросов.

— Здесь находится мистер Дилл, который присоединится к вам, чтобы обсудить это дело, — сказал он гостям. — Он знает законы получше, чем ваш покорный слуга. Я не задержусь.

Он вышел из дома и стремительно зашагал к роще. Луна светила ярко, так же, как и прошлым вечером. Оставив город за спиной и проходя мимо разбросанных окрест вилл, уже упоминавшихся в нашем повествовании, он бросил непроизвольный взгляд на лес, поднимавшийся за домами, слева от него. Этот лес назывался Монастырским, поскольку в стародавние времена в его окрестностях располагалось аббатство, от которого давно не осталось ничего, кроме преданий. Прямо в лесу стоял небольшой дом, или коттедж; именно в нем произошло убийство, из-за которого подвергалась опасности жизнь Ричарда Хэйра. Дом был заброшен, так как никто не хотел арендовать его или жить в нем.

М-р Карлайл открыл калитку, которая вела в рощу, и стал всматриваться в окружавшие его со всех сторон деревья, но не мог ни увидеть, ни услышать ничего, что свидетельствовало бы о присутствии Ричарда. Барбара стояла у окна, глядя наружу; она сама открыла дверь м-ру Карлайлу.

— Мама ужасно взволнованна, — прошептала она ему, когда он вошел. — Я знала, что так оно и будет. Он уже пришел?

— В этом я не сомневаюсь, но пока не подавал никаких сигналов.

Миссис Хэйр в лихорадочном возбуждении, с малиновым румянцем на нежных щеках, стояла возле своего кресла, не садясь в него. М-р Карлайл передал ей бумажник.

— Я принес большую часть денег банкнотами, — сказал он. — Ему будет легче нести их, нежели золотые монеты.

Ответом ему был благодарный взгляд миссис Хэйр, которая обеими руками сжала руку м-ра Карлайла.

— Арчибальд, я должна увидеть моего мальчика; как это устроить? Выйти мне к нему в сад, или же ему можно прийти сюда?

— Я полагаю, он может прийти сюда; вы же знаете, как вам вреден ночной воздух. Как насчет слуг?

— Похоже, все складывается благоприятно, — сказала Барбара. — Сегодня день рождения Анны, поэтому мама попросила меня отнести на кухню пирог, бутылку вина и попросить их выпить за ее здоровье. Я заперла дверь и сказала им, чтобы устраивались поудобнее: мы позвоним, если нам что-либо потребуется.

— Тогда все в порядке; — заметил м-р Карлайл, — и Ричард может войти.

— Пойду выясню, пришел ли он, — сказала Барбара.

— Останься здесь, Барбара, я пойду сам, — прервал ее м-р Карлайл. — Когда увидишь, что мы поднимаемся по дорожке, открой нам дверь.

Барбара тихонько вскрикнула и, задрожав, вцепилась в руку м-ра Карлайла:

— Вот он! Видите: вышел из-под деревьев, как раз напротив окна.

М-р Карлайл повернулся к миссис Хэйр.

— Я не сразу приведу его. Раз я пришел переговорить с ним, нужно сделать это сразу, чтобы я мог вернуться домой, к судьям, и задержать там мистера Хэйра.

Он вышел из дома, достиг рощи и углубился в нее; прислонившись спиной к дереву, его ожидал Ричард Хэйр.

Под одеждой батрака и жгучими черными бакенбардами скрывался голубоглазый, белокурый молодой человек приятной наружности, хрупкий, среднего роста, и такой же кроткий и нежный, как его мать.

В ней эта мягкая кротость характера воспринималась как благородная черта, в Ричарде — скорее как заслуживающая презрения слабость.

В детстве его прозвали «Диком-листком», и, если человек, новый в тех местах, интересовался причиной такого прозвища, ему отвечали, что, как ветер качает листья, так всякий может помыкать этим мальчиком, который никогда не сумеет настоять на своем. Короче говоря, Ричард Хэйр, хотя и был натурой доброй и любящей, не обладал избытком того, что люди называют умственными способностями. Конечно, он обладал некоторым умом, но не слишком острым.

— Мама выйдет ко мне? — спросил Ричард, обменявшись несколькими фразами с м-ром Карлайлом.

— Нет. Ты пойдешь в дом. Твой отец ушел, слуги закрыты на кухне и не увидят тебя. Хотя если бы и увидели, не узнали бы в этом наряде. Роскошные бакенбарды, Ричард!

— Тогда пойдемте в дом. Я сам не свой, пока не уберусь отсюда! Деньги готовы?

— Да, да. Но, Ричард, твоя сестра говорит, что ты хотел поведать мне, что же на самом деле случилось в ту страшную ночь. Тебе лучше рассказать об этом здесь.

— Это Барбара хотела, чтобы вы услышали эту историю; для меня самого это не слишком важно. Да расскажи я это хоть всему городку, это все равно будет бесполезно, так как мне никто не поверит, даже вы.

— А ты все-таки попробуй, Ричард, только как можно короче.

— Ну, дома меня бранили за то, что я так часто бываю у Хэллиджона. Мои отец и мать думали, что я ухлестываю за Эфи: может, так оно и было, а может быть, и нет. Хэллиджон попросил одолжить ему мое ружье, и в тот вечер, когда я отправился повидаться с Эф… в общем, повидаться кое с кем… ну, это не важно…

— Ричард, — перебил м-р Карлайл, — есть старая пословица, к которой стоит прислушаться: «Ничего не скрывай от своего юриста и своего врача». Для того, чтобы я мог решить, можно ли попытаться что-то сделать для тебя, ты должен рассказать мне всю правду; в противном случае лучше вообще ничего не рассказывать. Это должна быть истинная правда.

— Ну что ж: должен так должен, — ответил Ричард, не став упорствовать. — Да, я любил эту девушку, и для того, чтобы сделать ее своей женой, готов был бы ждать, пусть даже долгие годы, пока не стану сам распоряжаться своей судьбой. Вы же знаете: без согласия отца я не смог бы сделать этого.

— Твоей женой? — переспросил м-р Карлайл, подчеркнув последнее слово.

Ричард удивился.

— Но вы же не полагаете, будто у меня были иные намерения! Я никогда не сделал бы такой подлости.

— Хорошо, продолжай, Ричард. Она отвечала тебе взаимностью?

— Не уверен. Иногда мне казалось — да, иногда — нет; она все время хитрила и изворачивалась; а еще ей слишком нравилось бывать… с ним. Сначала я думал, она капризничает, говоря, чтобы я не приходил в тот или иной вечер, но, как выяснилось, это были те вечера, когда она ждала его. Вместе мы там никогда не бывали.

— Ты забываешь, что не назвал «его» по имени, Ричард. Я, признаться, озадачен.

Ричард наклонился так, что его черные бакенбарды касались плеча м-ра Карлайла.

— Это был Торн, черт бы его побрал!

М-ру Карлайлу вспомнилось имя, которое упомянула Барбара.

— Что за Торн? Никогда не слышал о таком.

— Я думаю, о нем вообще никто не слышал в Вест-Линне. Уж он-то позаботился об этом! Он жил в нескольких милях отсюда и всегда приезжал тайком.

— Ухаживать за Эфи?

— Да, он приезжал именно за этим, — яростно воскликнул Ричард. — Расстояние не было помехой. Бывало, прискачет в сумерки, привяжет лошадь к дереву в лесу, и часок-другой любезничает с Эфи или в доме, когда ее отец отсутствовал, или гуляя по лесу, когда он был дома!

— Ближе к делу, Ричард, Что произошло в тот вечер?

— У Хэллиджона сломалось ружье, и он попросил одолжить ему мое. Я договорился встретиться с Эфи у них дома в тот вечер, куда и отправился после обеда, прихватив ружье с собой. Отец окликнул меня и спросил, куда я иду; я ответил, что мы побродим по лесу с молодым Бьючемпом, поскольку не хотел выслушивать его упреки. Эта ложь обернулась против меня во время следствия. Когда я, наконец, добрался до жилища Хэллиджона дальней дорогой вдоль поля и лесной тропинкой, как я это обычно делал, ко мне вышла Эфи, очень холодная, какой она умела бывать иногда, и заявила, чтобы я отправлялся домой, поскольку она не может принять меня. Когда мы разговаривали, мимо прошел Локсли и увидел меня с ружьем в руке. Я повиновался Эфи: она могла делать со мной что угодно, ибо я готов был целовать землю, по которой она ходила. Я отдал ей ружье, предупредив, что оно заряжено, после чего она ушла в дом, закрыв за собой дверь. Однако, я не ушел: у меня появилось подозрение, что у нее был Торн, хотя она и отрицала это, и я спрятался в деревьях неподалеку от дома. Снова появился Локсли и окликнул меня, чтобы узнать, зачем я прячусь. Я отошел чуть подальше и не ответил — какое ему было дело до моей личной жизни, — что также обернулось против меня на следствии. Вскоре, минут через двадцать, я услышал выстрел с той стороны, в которой находился коттедж. Я подумал: «Кто-то на вечерней зорьке стреляет куропаток», ибо солнце как раз садилось, и в этот момент я увидел, как Бетел выскочил из-за деревьев и побежал к коттеджу. Это был тот самый выстрел, которым убили Хэллиджона.

Наступила пауза. М-р Карлайл пристально посмотрел на Ричарда в лунном свете.

— Вскоре, почти в ту же самую минуту, как мне показалось, кто-то, задыхаясь, пронесся по тропинке, ведущей от дома. Это был Торн. Меня поразил его вид: никогда я не видел человека в таком страхе. Лицо его было мертвенно-бледным, зубы оскалены, а глаза, казалось, вылезут из орбит. Если бы я был посильнее, я бы набросился на него, ибо сгорал от ревности: мне стало понятно, что Эфи отослала меня за тем, чтобы увидеться с ним.

— Мне показалось, ты говорил, что Торн никогда не приезжал до сумерек? — заметил м-р Карлайл.

— До того самого вечера — никогда, насколько мне известно. Однако, он там был в этот момент — вот и все, что я могу сказать. Он пронесся мимо, и вскоре я услышал стук копыт лошади, галопом уносившей его прочь. Я задумался, что же так напугало его; потом мне пришло в голову, что, возможно, он поссорился с Эфи. Я побежал к дому, взлетел по ступенькам и — боже мой, Карлайл! — упал, споткнувшись о распростертое тело Хэллиджона. Он лежал прямо с краю, на кухонном полу, и был мертв. Все вокруг него было забрызгано кровью, и рядом валялось мое ружье, которое только что разрядили в него: он был убит выстрелом в бок.

Ричард остановился, чтобы перевести дух. М-р Карлайл не произнес ни слова.

— Я позвал Эфи. Никто не ответил. Никого не было на первом этаже и, казалось, на втором тоже. Я почувствовал что-то вроде паники, страха: вы же знаете, дома мне всегда говорили, что я трус; я не мог бы ни минуты остаться с покойником, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Я схватил ружье и уже убегал, когда…

— Зачем ты поднял ружье? — перебил его м-р Карлайл.

— Мысли проносятся у нас в голове быстрее, чем мы могли бы произнести их, особенно в такие моменты, — последовал ответ Ричарда Хэйра. — Какая-то смутная идея возникла у меня в голове: мое ружье не должны найти возле убитого Хэллиджона. Как я уже говорил, я выскочил из двери, когда из леса, прямо напротив, вышел Локсли; не знаю, что нашло на меня, но я сделал самое худшее из всего, что мог сделать — снова швырнул ружье вовнутрь и убежал, хотя Локсли и кричал мне вслед, чтобы я остановился.

— Ничто так не свидетельствовало против тебя, как это, — заметил мистер Карлайл. — Локсли показал на следствии, что видел, как ты покинул коттедж с ружьем в руке, явно в сильном потрясении, что ты заколебался, как бы от страха, увидев его, а затем бросил ружье обратно и скрылся.

Ричард топнул ногой:

— Эх, и все из-за моей проклятой трусости! Лучше бы из меня сделали женщину и вырастили в юбке! Но позвольте мне продолжить. Я встретил Бетела. Он стоял там, где ранее деревья были вырублены полукругом. Я понял, что Бетел, если он шел прямо к коттеджу, должен был встретить Торна, когда тот выходил из него. «Вы встретили эту «гончую»? — спросил я его. «Какую гончую?» — ответил Бетел. «Да этого молодчика Торна, который ухаживает за Эфи», — ответил я, поскольку, будучи в сильном волнении, не поостерегся произносить ее имя. «Я не знаю никакого Торна, — ответил Бетел, — и вообще не знаю никого, кроме тебя, кто ухаживал бы за Эфи». «Вы слышали выстрел?» — продолжал я. «Да, слышал, — ответил он. — Полагаю, это был Локсли, который сегодня вышел поохотиться». «А я видел, как вы, — продолжал я, — поворачивали за угол, по направлению к дому Хэллиджона». «Так я и сделал, — сказал он, — после чего, несколькими шагами выше, углубился в лес. Ты к чему клонишь?» «Разве вы не встретили Торна, выбегавшего из коттеджа?» — настаивал я. «Никого я не встретил, — сказал он, — и вообще не верю, что кроме нас и Локсли, поблизости есть еще кто-нибудь». Я оставил его в покое и ушел, — закончил Ричард Хэйр. — Он явно не видел Торна и ничего не подозревал.

— И в ту же самую ночь ты сбежал, Ричард. Это был роковой шаг.

— Да, я сглупил. Я думал, что затаюсь и посмотрю, как будут развиваться события; но вы не все знаете. Тремя или четырьмя часами позже я снова отправился в коттедж и минутку поговорил с Эфи. Этого мне никогда не забыть. Я не успел произнести ни слова, как она набросилась на меня, крича, что я убил ее отца, и забилась в истерике прямо на траве. На шум выбежали люди — их оказался полон дом — и я удалился. «Если она считает меня виновным, что же говорить о других», — рассуждал я; в ту же ночь я ушел, чтобы скрыться на день-другой в укромном месте, пока все не прояснится. Увы, ничего так и не прояснилось: было проведено расследование, и вердикт окончательно сразил меня. А Эфи — впрочем, я не могу винить ее — еще подлила масла в огонь, заявив, что больше никто в тот день не приходил. Она сказала, что была дома одна и вышла через заднюю дверь, чтобы прогуляться по тропинке, ведущей в Ист-Линн. Отойдя на некоторое расстояние, она услышала выстрел. Через пять минут она вернулась в дом, где и обнаружила Локсли, стоявшего над трупом ее отца.

М-р Карлайл сохранял молчание, стремительно повторяя в уме основные положения того, что сообщил ему Ричард Хэйр.

— Насколько я понял, вас было четверо в окрестностях коттеджа в тот вечер, и, без сомнения, выстрел был произведен кем-то из вас, Ты, Ричард, говоришь, что был далеко. Бетел тоже не мог…

— Это сделал не Бетел, — перебил его Ричард, — это невозможно. Как я уже говорил, я видел его в тот самый момент, когда прозвучал выстрел.

— А где же был Локсли?

— Локсли также не мог быть убийцей. Он все время находился у меня в поле зрения, сбоку от меня, глубоко в лесу и совсем далеко от тропинок. Это, вне всякого сомнения, совершил Торн, и это ему должны были вынести вердикт о предумышленном убийстве. Карлайл, вы, как я вижу, не поверили моей истории.

— Я поражен тем, что ты рассказал, и мне нужно время, чтобы решить, верю я в это или нет, — с присущей ему прямотой ответил м-р Карлайл. — Самое удивительное — это то, что, если ты видел Торна, бежавшего от коттеджа в таком виде, как ты его описываешь, почему ты не выступил с обвинением в его адрес.

— Я не сделал этого потому, что оказался дураком, слабохарактерным трусом, каким был всю свою жизнь, — ответил Ричард. — Ничего не могу поделать с этим: каким я родился, таким и сойду в могилу. Чего стоило бы мое заявление, что это был Торн, если его некому было подтвердить, а мое разряженное ружье было решающей уликой против меня!

— И вот что еще любопытно, — воскликнул м-р Карлайл. — Если этот человек, Торн, имел обыкновение приезжать в Вест-Линн день за днем, почему его никогда не видели? Я впервые слышу имя приезжего в связи с этим делом и вообще рядом с именем Эфи.

— Торн выбирал безлюдные дороги и никогда, за исключением того раза, не приезжал ранее, чем наступали сумерки или полная темнота. Для меня было очевидно, что он ухаживает за ней тайком. Я сказал об этом Эфи, равно как и о том, что ей от такого ухаживания хорошего ожидать не приходится. Вы не верите тому, что я рассказываю; ничего другого я и не ожидал, однако могу поклясться, что изложил голые факты. Это так же верно, как то, что мы — я, Торн, Эфи, Хэллиджон — однажды встретимся перед Творцом. Я сказал вам правду.

Эти слова были произнесены торжественным, искренним тоном; м-р Карлайл молчал, обуреваемый противоречивыми мыслями.

— Для чего бы еще я стал рассказывать это? — продолжал Ричард. — Мне это ничего не даст: что бы я ни утверждал, это ни на йоту не поможет мне оправдаться.

— Не поможет, — согласился м-р Карлайл. — Для того, чтобы оправдаться, тебе нужны доказательства. Но я подумаю над этим делом, и если появится какая-нибудь идея… Что за человек был этот Торн?

— На вид года двадцать три — двадцать четыре, высокий и стройный, истинный аристократ.

— Были у него здесь знакомые, родственники? Где он жил?

— Этого я не знал. Эфи хвасталась, что ему приходилось ради нее совершать десятимильные поездки из Свейнсона.

— Из Свейнсона? — резко перебил м-р Карлайл. — Не мог ли это быть кто-нибудь из свейнсонских Торнов?

— Он не был одним из известных мне Торнов. Совершенно иной человек, знаете ли, с этими его надушенными руками, перстнями и элегантными перчатками. Я верю, что он был аристократ, но лишенный вкуса и чувства меры, выставлявший напоказ избыток драгоценностей.

Подобие улыбки промелькнуло на лице м-ра Карлайла:

— Они были настоящими, Ричард?

— Да. Он носил бриллиантовые запонки, перстни и булавки с бриллиантами, везде были бриллианты чистейшей воды. Мне казалось, он надевает их, чтобы поразить Эфи. Однажды она сказала мне, что могла бы, если бы захотела, стать гораздо более важной леди, нежели в браке со мной. «Леди для забавы, но не для алтаря», — ответил я ей. Торн был не из тех людей, которые могут иметь честные намерения по отношению к девушке такого происхождения, как Эфи Хэллиджон, но женщины глупы, как гусыни.

— Судя по твоему описанию, это не мог быть кто-нибудь из свейнсонских Торнов. Богатые торговцы, отцы молодых семейств, невысокие, плотные и неуклюжие, как голландцы, степенные и весьма респектабельные. Не правда ли, очень непохоже, чтобы такие люди пускались на подобные предприятия.

— Какие? — спросил Ричард. — На убийство?

— Поездки к Эфи. А где Эфи, Ричард?

Ричард Хэйр поднял на него удивленные глаза.

— Откуда мне знать? Я собирался спросить вас об этом.

М-р Карлайл заговорил не сразу. Ответ Ричарда показался ему уклончивым.

— Она исчезла сразу после похорон, и все думали… короче говоря, Ричард, все сочли, что она уехала и присоединилась к тебе.

— Но это не так! Как они могли подумать такое, идиоты безмозглые! С той злосчастной ночи, Карлайл, я не видел ее и не имел от нее никаких вестей. Если она с кем-то убежала, так это с Торном.

— Он был хорош собой?

— Думаю, большинство людей сочло бы его красивым. Эфи так вообще считала, что такого красавца, под стать мифическому Адонису, еще не рождала земля. У него были блестящие черные волосы и бакенбарды, темные глаза и красивые черты лица. Но его портило тщеславное щегольство.

Ричарду пора было отправляться в дом, поскольку м-р Карлайл выяснил все подробности. Они вдвоем поднялись по тропинке к дому.

— Слава богу, что окна прислуги не выходят на эту сторону! — передернул плечами Ричард, следуя за м-ром Карлайлом. — Не дай бог, они бы выглянули сверху!

Его опасения были беспочвенны, и он прошел незамеченным. М-р Карлайл сделал свое дело; он оставил несчастного изгнанника переговорить с его истеричной и слезливой матерью (впрочем, Ричард был почти таким же истеричным, как она) и поспешил обратно домой, размышляя над услышанным.

До сих пор у него не было и тени сомнения в том, что Джордж Хэллиджон принял смерть от руки Ричарда Хэйра. Однако, вопреки заключению следователя и общественному мнению, он никогда не верил в то, что это было предумышленное убийство. Ричард был мягким, добрым, безобидным, совершенно непохожим на человека, способного на жестокость или сознательное убийство; м-р Карлайл всегда полагал, что, если бы удалось установить истину, выяснилось бы, что роковой выстрел был результатом несчастного случая или, того хуже, потасовки, в которой могло выстрелить ружье. Ходили слухи, что Хэллиджону не нравились визиты Ричарда к его дочери, и в ту ночь дело могло дойти до столкновения.

Кто же был этот Торн? Конечно, он не мог быть плодом воображения Ричарда; однако же странно, что это имя никогда не упоминалось, что никто в округе не знал о нем самом и его визитах. Был ли он, как сказал Ричард, аристократом, поверхностным и ничтожным, с этими его блестящими волосами и пальцами, унизанными перстнями, или же просто ловким аферистом? И был ли он на самом деле настоящим убийцей? Как бы то ни было, имелось достаточно оснований для того, чтобы м-р Карлайл напряг всю свою сообразительность, которой отнюдь не был обделен.

Судьи провели приятный вечер у м-ра Карлайла, отужинав бараньими отбивными и хлебом с сыром. После ужина они снова взялись за трубки, а мисс Карлайл отправилась спать: дым, от которого она отвыкла с тех пор, как умер ее отец, вызвал у нее головную боль и резь в глазах. Около одиннадцати гости пожелали спокойной ночи м-ру Карлайлу и откланялись, однако м-р Дилл, которому его хозяин едва заметно кивнул, остался.

— Прошу вас остаться еще на минутку, Дилл. Я хотел бы задать вам вопрос. Вы хорошо знаете Торнов из Свейнсона. Нет ли у них, случаем, родственника, племянника или кузена, этакого щеголеватого молодого человека?

— Две недели назад я приезжал к ним, чтобы провести воскресенье у молодого Джейкоба, — последовал ответ м-ра Дилла, более пространный, нежели обычно.

М-р Карлайл улыбнулся.

— Молодой Джейкоб! Да ему уже сорок, наверное.

— Около сорока. Но мы с вами по-разному оцениваем возраст, мистер Арчибальд. У них нет племянника: у их отца, кроме них, Джейкоба и Эдварда, детей не было. И кузена у них тоже нет. Они постепенно богатеют: Джейкоб недавно завел себе экипаж.

М-р Карлайл задумался, хотя другого ответа и не ожидал, ибо тоже не слышал о том, чтобы у братьев Торнов, занимавшихся дублением и выделкой кож, был родственник с таким именем.

— Дилл, — сказал он, — возникли некоторые обстоятельства, которые, на мой взгляд, заставляют усомниться в виновности Ричарда Хэйра. Я не уверен, что он имел какое-либо отношение к убийству.

М-р Дилл широко открыл глаза.

— Но его побег, м-р Арчибальд? А то, что он скрывается?

— Признаю: это подозрительные обстоятельства; однако у меня есть достаточные основания для сомнений. В то время, когда это произошло, некий щеголь тайком приезжал поволочиться за Эфи Хэллиджон: высокий, стройный, судя по описанию, носивший фамилию Торн и живший в Свейнсоне. Не мог ли это быть кто-нибудь из семейства Торнов?

— М-р Арчибальд! — протестующе воскликнул старый клерк. — Станут ли эти два респектабельных джентльмена, имеющих жен и детей, волочиться тайком за этой ветреницей Эфи?

— Их репутация вне сомнений, — ответил м-р Карлайл. — Это был молодой человек двадцати трех — двадцати четырех лет, на голову выше любого из них. Я думал, это, может быть, их родственник.

— Я неоднократно слышал от них, что они одни-одинешеньки на этом свете, последние в их роду. Поверьте: к ним этот человек не имеет ни малейшего отношения. А кто вообще сказал, что кто-то волочился за Эфи, мистер Арчибальд? Я слышал только об одном человеке, который делал это, о Ричарде Хэйре.

М-р Карлайл не мог ответить: «Сам Ричард сообщил мне об этом»; так что вопрос остался без ответа.

— Мне были представлены достаточные основания для того, чтобы усомниться в виновности Ричарда Хэйра и заподозрить Торна, — заметил он, — и я собираюсь секретно провести небольшое частное расследование и посмотреть, не появятся ли какие-нибудь новые факты. Вы должны помочь мне.

— Всей душой! — ответствовал м-р Дилл. — Хотя я и не верю, что это мог быть кто-нибудь еще, кроме Ричарда.

— Когда в следующий раз поедете к Торнам, постарайтесь разузнать, жил ли у них в то время молодой человек по фамилии Торн, приходившийся им родственником, или нет. Красивый, с черными волосами, бакенбардами и темными глазами, любящий украшать себя бриллиантовыми запонками, булавками и перстнями. Мне было сказано, что он аристократ, но я думаю, что с такой же степенью вероятности он мог быть и аферистом, работавшим под светского джентльмена — а в этом они всегда переусердствуют. Посмотрите, не сможете ли вы раскопать что-нибудь.

— Постараюсь, — сказал м-р Дилл и пожелал м-ру Карлайлу спокойной ночи.

Вошел слуга, чтобы убрать стаканы и «эти противные трубки», которые небезызвестная мисс Карлайл велела вынести на свежий воздух, как только ими прекратят дымить. М-р Карлайл сидел в мрачном раздумье; спустя некоторое время он повернулся к слуге.

— Джойс уже легла?

— Нет еще, сэр.

— Когда уберете все это, пришлите ее ко мне.

Вошла Джойс, старшая служанка. Это была особа тридцати пяти лет, среднего роста, с широким лбом, глубоко посаженными глазами и бледным лицом. В целом, это была женщина некрасивая, но с виду неглупая. Она приходилась единокровной сестрой Эфи Хэллиджон.

— Закройте дверь, Джойс.

Джойс закрыла дверь, после чего подошла и остановилась возле стола.

— У вас нет никаких известий от вашей сестры, Джойс? — несколько отрывисто спросил м-р Карлайл.

— Нет, сэр, — последовал ответ, — да и странно было бы получить от нее известия.

— Почему?

— Если она могла сбежать с Ричардом Хэйром, который отправил в могилу ее отца, она скорее будет скрывать свое местонахождение и планы, нежели сообщит о них мне, сэр.

— А кто был этот другой, светский джентльмен, который волочился за ней?

Кровь прилила к щекам Джойс, и она понизила голос:

— Сэр! Вы знали о нем?

— В то время — нет. Я узнал о нем позже. Он приезжал из Свейнсона, не так ли?

— Думаю, что да, сэр. Эфи особенно не распространялась о нем. Это был больной вопрос: я говорила, что знакомство с человеком такого положения до добра ее не доведет, а Эфи злилась, когда я высказывалась против него.

М-р Карлайл прервал ее:

— Положение! Что за положение?

— Эфи хвасталась, что он без пяти минут лорд, каковым он и выглядел. Я видела его всего один раз: я пришла домой пораньше, а он сидел с Эфи. На его белых руках сверкали перстни, а его сорочка была отделана блестящими драгоценными камнями в тех местах, где должны находиться пуговицы.

— С тех пор вы его больше не видели?

— Нет, больше никогда, кроме того единственного раза; думаю, что даже не смогла бы узнать его, если бы увидела. Он встал, сэр, как только я вошла в комнату, пожал руку Эфи и ушел. Статный такой мужчина, почти столь же высокий, как вы, сэр, но очень худощавый; у этих военных всегда такая красивая осанка!

— Откуда вы знаете, что он был военным? — быстро переспросил мистер Карлайл.

— Об этом сказала Эфи. Она его называла «капитаном», правда, говорила, что он еще не капитан, а одним чином ниже. Как же это…

— Лейтенант? — подсказал м-р Карлайл.

— Да, сэр, именно так: лейтенант Торн. В тот вечер, проходя через кухню, он уронил носовой платок, очень красивый. Я подобрала его, но Эфи вырвала его у меня и, подбежав к двери, окликнула его: «Капитан Торн, вы уронили ваш платок». Он повернулся и взял его. Когда он отошел подальше, она набросилась на меня за то, что я пришла и все испортила, и мы поругались. В тот же вечер я видела в лесу и молодого Хэйра, прятавшегося поблизости, словно ожидая, пока уйдет тот, другой. «Она плохо кончит, разрываясь между ними двумя», — подумала я и сказала об этом Эфи, что привело ее в ярость. Не прошло и недели, как случилось… несчастье с бедным папой.

— Джойс, — сказал м-р Карлайл, — тебе никогда не приходило в голову, что Эфи скорее сбежала с этим лейтенантом Торном, чем с Ричардом Хэйром?

— Нет, сэр, — ответила Джойс. — Я никогда не сомневалась, что она с Ричардом Хэйром, и ничто не разубедит меня в этом. Весь Вест-Линн думает так же, как я.

М-р Карлайл не стал пытаться «разубедить ее». Он отпустил Джойс, а сам остался сидеть, рассматривая эту проблему со всех сторон.

Короткий разговор Ричарда Хэйра с матерью вскоре завершился. Он продлился не более четверти часа, поскольку оба опасались появления слуг. И вот, с сотней фунтов в кармане и с горечью в сердце, злосчастный молодой человек снова покинул дом, в котором прошло его детство. Миссис Хэйр и Барбара видели, как он прокрался по тропинке, освещенный предательницей-луной, и вышел на дорогу; обе понимали, что в течение многих лет, а может быть, и никогда уже более, им не повторить прощальных поцелуев, которые они запечатлели на его губах.

Глава 7 МИСС КАРЛАЙЛ ПРИНИМАЕТ ГОСТЕЙ

Чудесным июльским утром часы на церкви пробили восемь раз, и колокола своим перезвоном возвестили о том, что пришло воскресенье.

Одновременно со звоном колоколов мисс Карлайл вылетела из спальни в одном из своих повседневных утренних нарядов, но отнюдь не в том, какой обычно носила по воскресным дням. На ней был льняной халат — темно-желтого цвета, почти достигавший щиколоток, и ситцевая ночная рубашка бледно-лилового цвета, стянутая в поясе шнуром с кистями и снизу отделанная оборками. Именно таким был утренний наряд ее матери в старые добрые времена, и мисс Карлайл слишком презирала современную моду, чтобы отказаться от него. Современные леди могли бы придраться к фасону, но на к качеству и чистоте материи, ибо в этом мисс Карлайл была требовательна до крайности. Обычно по воскресеньям она выходила в дневном наряде, за исключением тех случаев, когда намечалась работа по дому. Описать ее головной убор вообще не представляется возможным: кто-то назвал бы это тюрбаном, кто-то — ночным колпаком, а кто-то подумал бы, что его фасон скопирован с бумажного колпака с бубенчиками, напяливаемого в приходских школах на голову самого нерадивого ученика: как бы то ни было, он представлял из себя нечто весьма высокое, широкое, чрезвычайно строгое и внушительное на вид.

Мисс Карлайл мгновенно пересекла коридор и стукнула в дверь, находившуюся напротив ее собственной, с такой силой, что звук удара, казалось, мог разбудить и мертвого.

— Вставай, Арчибальд!

— Вставать? — ответил сонный голос изнутри. — Чего ради? Только восемь часов.

— Да хоть шесть часов! Пора вставать, — властно, как только она это умела, повторила мисс Карлайл. — Завтрак ждет, и нужно завтракать поскорее, потому что меня ждут дела: в доме ужасный беспорядок.

Мисс Карлайл спустилась по лестнице и вошла в столовую, где все было готово для завтрака. Наша героиня при случае могла быть острой на язык, но глаз у нее был острым всегда и подмечал буквально все. Комната выходила на улицу, оконные рамы были подняты, и белые занавески, своей безупречной чистотой не уступавшие головному убору мисс Карлайл, легонько колыхались под легким летним ветерком. Мисс Карлайл обвела комнату зорким взглядом, который немедленно уловил наличие пыли. Она немедленно отправилась на кухню, чтобы сообщить эту приятную новость Джойс, которая, стоя у печи, поджаривала бекон.

— Как ты смеешь быть такой нерадивой, Джойс? Ты не вытирала пыль в столовой.

— Как это не вытирала? — ответила Джойс. — Где же ваши глаза, мэм?

— Мои глаза обнаружили пыль, — парировала мисс Карлайл. — Сходи и убедись в этом своими собственными, а заодно прихвати с собой тряпку. Я не могу завтракать в неубранной комнате. У тебя сегодня утром немножко больше работы, чем обычно, и ты уже начинаешь лениться.

— Нет, мэм, — с обидой возразила Джойс, поскольку считала обвинение совершенно необоснованным. — Я с утра тружусь, не покладая рук. Я встала в пять часов, Чтобы справиться с двойной работой, не вызвав ваших нареканий, и убрала столовую как всегда тщательно. Вам непременно нужно держать окна открытыми, вот пыль и залетает в комнату.

Джойс удалилась с тряпкой в руке как раз в тот момент, когда раздался звонок и в кухню вошел чрезвычайно респектабельный слуга: среднего роста, полный мужчина со свежим цветом лица и весьма скудной седеющей шевелюрой.

— Вам что-то нужно, Питер? — осведомилась мисс Карлайл.

— Хозяин позвонил и велел принести воды для бритья, мэм.

— Хозяин не получит ее, — резко ответила мисс Карлайл. — Так и скажи ему. А также передай, что завтрак ждет, и ему придется побриться после него.

Питер удалился, чтобы сообщить хозяину эту новость, вероятнее всего, в более мягкой форме, нежели в оригинале, а мисс Карлайл вернулась в столовую, где и уселась за стол, ожидая брата.

Прошлым вечером она затеяла спор с кухаркой. Последняя, обладая вспыльчивым характером, дерзко ответила, и хозяйка предупредила ее об увольнении, поскольку не выносила дерзостей от слуг, которые, признаться, весьма редко осмеливались противоречить ей. Девушка в запальчивости заявила, что она может уйти сразу, не дожидаясь увольнения, что и сделала. Мисс Карлайл объявила, что рада избавиться от нее. Мисс Карлайл неуклонно следовала одному правилу: делать как можно меньше работы по воскресеньям. Поэтому, если воскресный обед можно было начинать готовить в субботу, она неизменно требовала этого. Вот на этой-то почве они и разругались с кухаркой. Кроме всего прочего, в доме не было горничной, которая находилась в отпуске.

М-р Карлайл вошел в столовую полностью одетым; обладая непреодолимым отвращением к неряшливости, он побрился с холодной водой.

— Почему мы сегодня завтракаем в восемь? — осведомился он.

— Потому что у меня много работы. А если я рано не позавтракаю, мне никогда не справиться с ней до того времени, когда пора будет идти в церковь, — последовал ответ мисс Карлайл. — Кстати, кухарка ушла.

— Кухарка ушла, — эхом откликнулся м-р Карлайл.

— Это случилось после того, как ты отправился в гости, и я не стала дожидаться тебя, чтобы сообщить об этом. У нас сегодня утки на обед, и она знала, что их нужно было нафаршировать и приготовить вчера, а также приготовить подливу и испечь пирог с гусиными потрохами: одним словом, нужно было сделать все, только не обжаривать. Вчера вечером я спросила ее, все ли сделано. «Да, все готово», — ответила она, и я, зная, что у ее пирогов часто подгорает корочка, велела принести пирог с гусиными потрохами. Чего она, увы, сделать не смогла; она сказала мне неправду, Арчибальд, и, конечно же, не могла принести никакого пирога, поскольку утки были нетронутыми, точно в том же виде, в каком их принесли в дом. Она по своей лени все отложила на сегодня, надеясь, что я ничего не замечу, но моя просьба принести пирог вывела ее на чистую воду. Она вела себя нагло, и это, наряду с ее ложью, заставило меня объявить о ее увольнении; она предпочла уйти сразу. Сегодня с утра мне все придется сделать самой.

— Разве Джойс не может сделать этого? — ответил м-р Карлайл.

— Джойс! Что она понимает в приготовлении пищи! Ее стряпня для моего стола не подходит, Сегодня днем к нам придет Барбара Хэйр.

— Вот как!

— Она приходила вчера, очень расстроенная. Они поругались с ее папашей-судьей, и она попросила пригласить ее сегодня к нам. Барбара купила множество нарядов, а судья обнаружил это, когда их прислали к ним домой; вот ей и досталось. Ну и поделом ей, щеголихе безмозглой. Нет, ты послушай только, как названивают колокола!

М-р Карлайл поднял голову. Колокола церкви Святого Джеда весело названивали, как будто во время свадьбы или какого-то иного торжества.

— В честь чего бы это? — воскликнул он.

— Арчибальд, в твои годы я была намного догадливее. С чего бы им еще звонить, как не в честь приезда лорда Маунт-Северна?

— Ну конечно же! Ведь у лорда постоянное место в церкви Святого Джеда.

Ист-Линн сменил владельца и теперь являлся собственностью м-ра Карлайла. Он купил его со всем, что в нем было, включая мебель, но сделка совершилась секретно, и о ней никто даже не подозревал. Трудно сказать, считал ли лорд Маунт-Северн этот приезд необходимым для того, чтобы никто ничего не учуял, или же он хотел проститься с местом, которое когда-то было ему дорого; как бы то ни было, он пожелал приехать в поместье на неделю-другую. М-р Карлайл любезно дал свое согласие, и в субботу граф приехал вместе с дочерью и свитой.

Вест-Линн ликовал. Жители считали свой городок местом аристократическим и не теряли надежды, что в один прекрасный день граф озарит их жизни светом своего постоянного присутствия, снова поселившись в Ист-Линне. Готовились роскошные туалеты, дабы явиться его восхищенному взору, и Барбара Хэйр была не единственной молодой леди, испытавшей на этой почве силу родительского гнева.

Мисс Карлайл завершила приготовления к обеду, точнее, те из них, которые не решалась доверить Джойс, и в привычное время, просто, но со вкусом одетая, была готова к походу в церковь. Когда они с Арчибальдом выходили из дома, глаза их узрели, как нечто движется по улице, искрясь и сверкая на солнце. Розовый зонтик плыл по воздуху в авангарде, за ним в спасительной тени продвигались розовая шляпка с пером, парчовое платье и белые перчатки.

— Маленькая тщеславная идиотка! — воскликнула мисс Карлайл.

Но Барбара, не ведая о столь нелестном определении, уже приближалась к ним.

— Недурно, Барбара! — поприветствовала ее мисс Карлайл. — Неудивительно, что господин судья не выдержал: ты слепишь глаза посильнее солнца.

— Но и вполовину не так сильно, как многие из тех, кто придет сегодня в церковь, — ответила Барбара, робко подняв голубые глаза и краснея в ответ на приветствие м-ра Карлайла. — Кажется, весь город задался целью перещеголять леди Изабель. Если бы вы только видели, что творилось вчера утром у модистки!

— Так что, сегодня все принарядятся? — мрачно осведомился м-р Карлайл, шагая сбоку от дам, повернувших к церкви, ибо он был, так же, как французы, решительно против того, чтобы вести под руки двух леди одновременно.

— Ну конечно же, — ответила Барбара. — Ведь граф с дочерью придет в церковь.

— Надеюсь, она не придет в павлиньих перьях, — произнесла мисс Карлайл с невозмутимым видом.

— О, ну она, конечно же, будет… ну, вы понимаете… богато одета, — поспешно сказала Барбара.

— А если, скажем, они вообще не придут в церковь? — рассмеялся м-р Карлайл. — То-то будет разочарование всем этим шляпкам и перьям!

— В конце концов, Барбара, кто они для нас и кто мы для них? — снова заговорила мисс Карлайл. — Мы все равно никогда не сможем с ними встретиться. Нам, мелкопоместным дворянам, не пристало навязывать свое общество обитателям Ист-Линна. Вряд ли граф и леди Изабель сочтут это уместным.

— Папа сказал то же самое, — пожаловалась Барбара. — Вчера он обнаружил эту шляпку, и когда я в свое оправдание сказала, что приготовила ее для визита в Ист-Линн, он осведомился, не полагаю ли я, будто безвестные фамилии Вест-Линна вправе докучать своими визитами лорду Маунт-Северну, как если бы они принадлежали к высшей знати графства. Не иначе, как это перо вывело его из себя!

— Чрезвычайно длинное перо! — заметила мисс Карлайл, мрачно оглядев его.

Барбара в этот день собиралась в церкви сесть с Карлайлами, полагая, что чем дальше она окажется от судьи, тем лучше: а вдруг он посреди службы коварно и мстительно отрежет кусочек пера, нарушив тем самым его красоту? Едва они сели, как по проходу тихо прошли два незнакомца: седой, хромавший при ходьбе джентльмен с изборожденным морщинами лбом, и молодая леди. Барбара резко повернулась, но не задержала на них своего взгляда; они не могли быть теми, кого она ждала. Слишком уж простой наряд был на даме: светлое муслиновое платье с узором из маленьких веточек сирени и соломенная шляпка. Такое платье могла бы надеть в будничный день мисс Корни, и не сочла бы себя слишком элегантной; правда, это было удобное платье для жаркого летнего дня. Но старый церковный сторож, в своей накидке с несколькими пелеринами, шел перед ними со своим жезлом, и вот он торжественно подвел их к скамье для пэра, пустовавшей в течение многих лет.

— Кто это, скажите на милость? — прошептала Барбара мисс Карлайл.

— Граф и леди Изабель.

Кровь бросилась в лицо Барбаре, и она изумленно посмотрела на мисс Корни.

— Но… почему на ней нет шелков, перьев и вообще ничего особенного! — воскликнула Барбара. — Она одета проще всех в церкви!

— Проще любой разнаряженной дамы — проще тебя, например. Граф сильно изменился, но я бы узнала их обоих где угодно. Дочь я узнала бы по сходству с ее бедной матерью; те же глаза, то же милое выражение лица.

Да, кто бы мог, раз увидев, забыть эти карие глаза или спутать их с какими-либо другими?

И Барбара Хэйр, забыв, где находится, подолгу смотрела на них в тот день. «Она очень мила, — думала Барбара, — и платье ее — это, конечно же, платье настоящей леди. Лучше бы я не приделывала этого развевающегося пера. Какими расфуфыренными воронами мы ей, наверное, кажемся!»

Экипаж графа, открытое ландо, ожидал его у ворот по окончании службы. Он помог подняться в него дочери и уже ставил на подножку свою подагрическую ногу, когда заметил м-ра Карлайла. Граф повернулся и протянул ему руку: человек, способный приобрести Ист-Линн, заслуживал обращения как с равным, даже будучи сельским адвокатом.

М-р Карлайл обменялся рукопожатием с графом, приблизился к ландо и приподнял шляпу, приветствуя леди Изабель. Она поклонилась с милой улыбкой и протянула ему руку.

— Мне нужно вам многое сказать, — заговорил граф. — Мне бы хотелось, чтобы вы поехали с нами. Если у вас нет других планов, будьте сегодня нашим гостем в Ист-Линне.

Говоря это, он таинственно улыбнулся, и м-р Карлайл ответил ему такой же улыбкой. Гость Ист-Линна! Теперь таковым являлся сам граф. М-р Карлайл повернулся и сказал сестре:

— Корнелия, меня не будет дома к обеду. Я уезжаю с лордом Маунт-Северном. До свидания, Барбара.

М-р Карлайл сел в экипаж, за ним последовал граф, и ландо укатило. Солнце по-прежнему сияло на небе, но свет дня померк для Барбары Хэйр.

— Откуда он так хорошо знает графа? Откуда он знает леди Изабель? — изумленно повторяла она.

— Арчибальд знаком со многими людьми, — ответила мисс Корни. — Он часто встречался с графом, когда ездил в город весной, и один или два раза виделся с леди Изабель. Какое у нее милое лицо!

Барбара не ответила. Она вернулась с мисс Карлайл отведать уток и пирогов с гусиными потрохами, но вид у нее был отсутствующий, так как сердцем своим она была в Ист-Линне.

— Ах, эта изысканность утонченной жизни, ненужные излишества роскоши! — думал м-р Карлайл, сидя за обеденным столом у графа. Парад сверкающего серебра и стекла, дорогой фарфор, разнообразные вина и богатые яства, даже слишком разнообразные и богатые; многочисленные слуги в нарядных ливреях, и, конечно же, любезный хозяин стола и изящная молодая хозяйка!

Даже находясь на грани разорения, граф отнюдь не урезал свои расходы на содержание роскошного дома: трудно было сказать, как он изыскивает средства, и еще труднее — как долго сумеет нести бремя таких расходов. При сложившихся обстоятельствах такое великолепие было совершенно ненужным и неоправданным, но в нем, признаться, была своя прелесть. Что и говорить: в более чем великолепную мозаику сложилось многоцветье удовольствий этого дня, Берегитесь, м-р Карлайл: как бы не пошла кругом ваша трезвая и рассудительная голова!

После обеда Изабель оставила мужчин; сидя в одиночестве, она о многом успела передумать: о своей матери, вместе с которой она в последний раз была в Ист-Линне, о злосчастной подагре, не оставлявшей в покое отца, и о недавних сценах ее лондонской жизни. Она столь часто встречалась там с одним человеком, что он почти смутил ее покой, или мог бы сделать это, если бы она оставалась там подольше; даже сейчас кровь быстрее бежала по жилам при мысли о нем. Человеком этим был не кто иной, как Фрэнсис Ливайсон. Со стороны миссис Вейн, устраивавшей им столь частые встречи, это было хуже, чем простая беспечность Миссис Вейн была холодной, эгоистичной, скверной женщиной, ибо эта бессердечная особа на всем белом свете не любила никого, кроме себя самой. Изабель со вздохом поднялась, оборвав череду воспоминаний. Казалось, отец и его гость не спешат с чаепитием, и она присела за фортепиано.

Граф в самом деле не торопился: ему, как всегда, нелегко было расстаться с вином, хотя каждый стакан при его здоровье был для него почти ядом. Они увлеченно беседовали, когда м-р Карлайл вдруг оборвал свою фразу на полуслове и прислушался.

Откуда-то полилась чудесная музыка; казалось, источник ее находится прямо рядом с ним, но он не знал, откуда доносятся эти звуки. Им вторил голос — низкий, чистый и нежный. М-р Карлайл затаил дыхание. Это был «Benedictus» на музыку Морнингтона.

«Да славится Бог Израилев, ибо пришел он и спас народ свой. И даровал нам спасение в доме Давида, слуги своего».

Граф и м-р Карлайл говорили о суетном мире, исполненном страстей, о доходах и расходах, долгах и расчетах, и вот теперь на них, странным контрастом к теме их разговора, излился этот священный напев, ласкающий слух, но звучащий укором душе.

— Это Изабель, — пояснил граф. — Ее пение полно особого очарования; мне кажется, причиной тому — ее спокойная, мягкая манера: терпеть не могу надрывности, выставляющей чувства напоказ. Она и аккомпанирует так же. Вы, кстати, любите музыку?

— Некоторые высокоученые исполнители упрекали меня в том, что я не имею ни слуха, ни вкуса к тому, что они считают хорошей музыкой, — улыбнулся м-р Карлайл. Но вот это мне нравится.

— Инструмент стоит прямо у стены, а перегородка очень тонкая, — заметил граф. — Изабель и в голову не приходит, что она поет не только для себя, но и для нас.

И действительно: не ведая о восторге невольных слушателей, она переходила от мелодии к мелодии, от одного псалма к другому. Вот она спела короткую молитву седьмого Троицына дня и снова взялась за псалмы.

М-р Карлайл сидел, упиваясь чудесной музыкой и не замечая, как вечер потихоньку превращается в ночь.

Глава 8 КОНЦЕРТ М-РА КЕЙНА

Не успели закончиться две недели визита лорда Маунт-Северна, как последовал сильный приступ подагры, при котором ему не представлялось возможным уехать. М-р Карлайл уверил графа, что рад будет видеть его своим гостем столько времени, сколько тот пожелает, и граф выразил свою искреннюю признательность, добавив, что надеется скоро встать на ноги.

Эти надежды, увы, не оправдались. Подагра то отступала, то обострялась, если и не укладывая графа в постель, то во всяком случае не позволяя ему выходить из своих покоев; так продолжалось до октября, когда ему, наконец, значительно полегчало.

Местная знать по-добрососедски навешала больного графа, иногда забирая леди Изабель погостить, но чаще и регулярнее всех его посещал м-р Карлайл. Граф привязался к нему всей душой и огорчался, когда он не навещал его вечером, так что вскоре он стал своим человеком для графа и леди Изабель.

— Я не гожусь для большой компании, — говаривал граф дочери, — и это весьма любезно со стороны Карлайла — приходить сюда, чтобы скрасить мое одиночество.

— Да, — сказала Изабель. — Это в самом деле очень любезно. Приятный человек!

— А для меня — так вообще намного приятнее всех, кого я знаю, — ответил граф.

В тот же вечер к ним, как обычно, пришел м-р Карлайл, и граф попросил Изабель спеть.

— Я могу спеть, если ты хочешь, папа, — ответила она, — но пианино так расстроено, что петь под него уже не очень приятно. Не может ли кто-нибудь в Вест-Линне прийти сюда и настроить его, мистер Карлайл? — добавила она, повернувшись к нему.

— Конечно. Это может сделать Кейн. Прислать его завтра?

— Это было бы замечательно, если, конечно, это не слишком хлопотно для вас. Правда, такой старый инструмент будет немногим лучше и после настройки. Если бы мы жили в Ист-Линне подолгу, я попросила бы папу заменить его.

Разве могла леди Изабель подумать, что это пианино принадлежит м-ру Карлайлу, а не ей. Граф кашлянул и обменялся улыбкой и понимающим взглядом со своим гостем.

М-р Кейн, органист церкви Св. Джеда, был человеком, которого не миновали многочисленные беды и лишения в этом негостеприимном мире. Он появился в Ист-Линне на следующий день, как раз в то время, когда леди Изабель музицировала. Изабель, решившая понаблюдать за его работой, была с ним вежливой и приветливой, как, впрочем, со всеми людьми, и бедный учитель музыки осмелился заговорить о своих проблемах и даже обратиться к ней с покорной просьбой: вместе с лордом Маунт-Северном взять под свое покровительство и лично посетить концерт, который он собирался дать на следующей неделе. Его впалые щеки густо покраснели, когда он признался, что очень беден, ему едва хватает на жизнь, и организовать этот концерт его заставила крайняя нужда. Если все пройдет успешно, он еще сведет концы с концами, если же нет — его выгонят из дома, а мебель опишут в счет уплаты ренды за два года, которую он задолжал — а ведь у него семеро детей!

Изабель, преисполнившись живейшим участием, разыскала графа.

— Ах, папа! Мне нужно попросить тебя об огромном одолжении. Ты поможешь мне?

— Да, дитя мое, ты ведь нечасто беспокоишь меня просьбами. В чем дело?

— Я хочу, чтобы ты поехал со мной на концерт в Вест-Линн.

Граф удивленно откинулся назад и посмотрел на Изабель.

— Концерт в Вест-Линне! — рассмеялся он. — Слушать, как сельские жители пиликают на скрипке. Ну право же, Изабель!

Она со своими собственными дополнениями и комментариями изложила ему все, что только что услышала от Кейна.

— Семеро детей, папа! И если у него ничего не получится, ему придется покинуть свой дом и оказаться с ними на улице. Ты понимаешь: это для него практически вопрос жизни и смерти. Он ведь очень беден.

— Я и сам беден, — сказал граф.

— Мне было так жаль его, когда он это рассказал. Он то краснел, то бледнел, он задыхался от волнения: ему было больно рассказывать о своей нужде. Я уверена, что он человек благородного происхождения.

— Ну что ж, можешь взять билетов на фунт и раздать их старшей прислуге. Идти на сельский концерт!

— Ах, папа, не в этом дело, разве ты не видишь? Если мы пообещаем присутствовать, соберется вся округа, и все билеты будут проданы. Они пойдут потому, что идем мы, сказал он, если же пойдут наши слуги, эти люди воздержатся от посещения концерта. Представь, папа, как тебе понравилось бы лишиться этой мебели! Если соберется полный зал, ему удастся избежать этой горькой участи. Ну потерпи разок, папочка, и сходи хотя бы на час: мне это доставит удовольствие, даже если там не будет ничего, кроме скрипки и бубна.

— Ну прямо цыганка! Ты не уступишь профессиональным попрошайкам. Ну да ладно: иди скажи бедняге, что мы заглянем на полчасика.

Она устремилась обратно к м-ру Кейну; глаза ее сияли. Она говорила спокойно, как обычно, но ее радость заставила и голос звучать веселее.

— Рада сообщить вам, что папа согласился. Он возьмет четыре билета, и мы придем на концерт.

Слезы появились на глазах у м-ра Кейна; впрочем, Изабель не была уверена, что это не ее собственные слезы. Кейн был высоким, худым, хрупким на вид человеком, с длинными белыми пальцами и длинной шеей. Он, запинаясь, поблагодарил ее и поинтересовался, можно ли ему публично заявить о том, что они почтят концерт своим присутствием.

— Говорите всем, — пылко воскликнула она. — Всем, кого встретите, если считаете, что это поможет собрать людей. Я же, в свою очередь, сообщу об этом всем, кто у нас бывает, и попрошу их прийти.

В тот вечер, когда появился м-р Карлайл, граф временно отлучился из комнаты. Изабель завела разговор о концерте.

— Рискованное мероприятие для Кейна, — заметил м-р Карлайл. — Боюсь, он только потеряет деньги и еще более усугубит свое и без того непростое положение.

— Почему вы так считаете? — поинтересовалась она.

— Потому, что местным талантам в Вест-Линне никто не станет покровительствовать. Все уже так давно слышат о бедствиях Кейна, что не задумываются о них. Вот если бы сюда проездом занесло иностранного артиста с непроизносимой фамилией, народ повалил бы валом!

— Он что, в самом деле настолько беден?

— Чрезвычайно. Влачит полуголодное существование.

— Полуголодное! — повторила Изабель, растерянно глядя на м-ра Карлайла, поскольку она не совсем поняла его. — Вы имеете в виду, что у него не хватает денег на еду?

— На хлеб, возможно, и хватает, но на что-либо поосновательнее — вряд ли. Как органист, он получает жалованье в тридцать фунтов, плюс подрабатывает частными уроками. Но ему ведь нужно содержать жену и детей, и он, конечно, в чем-то отказывает себе. Рискну предположить, что он уже забыл вкус мяса.

Эти слова болью отозвались в сердце леди Изабель. Не хватает пищи! Забыт вкус мяса! А она, по своей беспечности, невежеству, равнодушию — она даже не знала, как это назвать — даже не подумала о том, чтобы покормить его в изобилующем яствами доме!

Он пришел пешком из Вест-Линна, целый час провозился с ее пианино и отправился обратно, страдая от голода. Одно ее словечко — и ему устроили бы настоящее пиршество из таких блюд, которые он теперь и попробовать не может — но она этого слова не произнесла.

— У вас печальный вид, леди Изабель.

— Меня мучают угрызения совести. Ну да ладно, теперь ничего не исправишь, но это всегда будет черным пятном на моей совести.

— В чем дело?

Она подняла на него полные раскаяния глаза и улыбнулась.

— Ничего, мистер Карлайл; что прошло — того уж не воротишь. Кстати, этот Кейн… он джентльмен?

— Кто, Кейн? По происхождению — да: его отец был священником. Кейна погубила любовь к музыке, она не позволила ему получить более высокооплачиваемую профессию. Его ранний брак также не пошел ему на пользу. Он ведь еще достаточно молод.

— Мистер Карлайл, я ни за что на свете не стала бы жить в Вест-Линне! Несчастный джентльмен бедствует, а вы не можете протянуть ему руку помощи!

Он улыбнулся ее горячности.

— Кое-кто купит билеты, я, например, но не знаю, приду ли на концерт. Боюсь, это сделают немногие.

— В этом-то все и дело! Пойдет один — пойдет и другой. Ну что ж, попробую показать Вест-Линну, что не собираюсь следовать примеру его обитателей: я лично приду еще до начала концерта и не уйду, пока не прозвучит последняя песня. Если жители города считают себя слишком важными особами для того, чтобы сходить на этот концерт, на него отправлюсь я, ибо не считаю себя таковой.

— Вы это всерьез?

— Несомненно. Я убедила и папу пойти со мной, и дала твердое обещание мистеру Кейну.

М-р Карлайл задумался.

— Ну что же, рад слышать это: о лучшей поддержке Кейну не приходится и мечтать. Если люди узнают, что лорд Маунт-Северн и леди Изабель почтят концерт своим присутствием, не останется даже стоячих мест.

Она радостно закружилась на месте.

— Кажется, лорд Маунт-Северн и леди Изабель — весьма важные и влиятельные персоны! Если у вас действительно доброе сердце, мистер Карлайл, вы также примете посильное участие в этом деле.

— Думаю, что именно так и поступлю, — улыбнулся он.

— Папа говорит, вы имеете вес в Вест-Линне. Если вы объявите, что придете, то побудите к этому и других.

— Я объявлю, что идете вы, — ответил он. — Этого будет достаточно. Но не ждите слишком многого от исполнения.

— Я уже сказала папе, что мне и бубна будет довольно. Я должна думать не о музыке, а о бедном мистере Кейне. Мистер Карлайл, я знаю, что вы можете быть добрым, если захотите, я чувствую, что вы скорее добрый человек, нежели наоборот: это написано на вашем лице; постарайтесь же сделать для него все, что сможете.

— Хорошо, я сделаю это, — горячо ответил он.

На следующий день м-р Карлайл распространил множество билетов, или, скорее, способствовал их распространению. Он налево и направо расхваливал концерт и объявил, что лорд Маунт-Северн с дочерью ни за что не пропустят его. Дом м-ра Кейна был буквально осажден желающими приобрести билеты, он едва успевал ставить свою подпись на кусочках картона. Когда м-р Карлайл в полдень пожаловал домой для ленча, что делал нечасто, он выложил два билета перед мисс Корни.

— Что это? Билеты на концерт? Арчибальд, ты же никогда не покупал их!

Что бы она сказала, если бы знала, что его вклад не ограничивался этими двумя билетами!

— Подумать только: выбросить десять шиллингов за два жалких кусочка картона! — горячилась мисс Карлайл. — Ты всегда был олухом во всем, что касалось денег, и останешься им, Арчибальд! Жаль, что не я распоряжаюсь твоим кошельком!

— То, что я отдал, не разорит меня, Корнелия, а Кейну и в самом деле тяжело. У него же целый эскадрон детишек.

— О боже! — сказала мисс Корни. — Я полагаю, о них должен позаботиться он сам. Кто же, кроме него, виноват в том, что они родились? Вот так всегда: бедняки нарожают кучу детишек, а потом просят пожалеть их. По мне — так они скорее должны просить о порицании.

— Ну, как бы то ни было, за билеты заплачено, так почему бы ими не воспользоваться? Ты пойдешь со мной, Корнелия.

— Ну да! И будем там торчать на пустых скамейках, как пара гусей, таращиться да считать свечи. Приятный будет вечер, что и говорить!

— Не бойся: пустых скамеек не будет. Придут Маунт-Северны, так что Вест-Линн лихорадочно покупает билеты. Я надеюсь, у тебя есть… чепец, — он бросил взгляд на неописуемый предмет, венчавший голову его сестры, — в котором можно пойти туда, Корнелия. Если нет, тебе стоило бы заказать его.

Это предложение и было той каплей, которая переполнила чашу терпения мисс Карлайл.

— Уж лучше ты завей себе волосы, сшей фрак с подкладкой из белого атласа, купи себе золотой театральный бинокль и шляпу-треуголку! — едко заметила она. — Бог ты мой! Заказывать красивый новый чепец для того, чтобы идти на этот чертов концерт! И это после того, как целых десять шиллингов заплачено за билеты! Весь мир, похоже, сошел с ума!

М-р Карлайл поскорее ретировался в свой офис от нее самой и ее воркотни. В тот момент, когда он выходил из дома, мимо проезжал экипаж лорда Маунт-Северна, в котором сидела Изабель. Она велела кучеру остановиться, и м-р Карлайл приблизился к экипажу.

— Я сама ездила к Кейну за билетами, — сказала она с сияющим видом. — Я специально приехала в Вест-Линн. Велела кучеру выяснить, где живет м-р Кейн, что он и сделал. Мне кажется, если люди увидят меня и наш экипаж, они догадаются о цели моего приезда. Надеюсь, все билеты будут проданы.

— Я в этом уверен, — ответил м-р Карлайл, наконец выпуская ее руку из своей, и леди Изабель жестом велела кучеру трогаться. М-р Карлайл повернулся, чтобы продолжить свой путь, и столкнулся с Отуэем Бетелем, племянником полковника Бетеля, которого терпели в доме дяди, поскольку он не имел другого дома и, очевидно, был не в состоянии завести свой собственный. Кое-кто упорно продолжал называть его джентльменом — каковым он и являлся по происхождению — другие называли его mauvais sujet[7]. Иногда, правда, одно не противоречит другому. Он был в костюме из вельветина и нес ружье, с которым, похоже, почти не расставался, будучи заядлым охотником; правда, если верить некоторым источникам, он добывал дичь отнюдь не меткой стрельбой, а просто покупал ее у торговцев из Лондона. В течение последних шести месяцев его не было видно в Вест-Линне.

— Ну, где же ты скрывался? — воскликнул м-р Карлайл. — Полковник был просто безутешен.

— Да полно обманывать, Карлайл! Я странствовал по Франции и Германии. Мужчине иногда нужно сменить обстановку. Что же касается достопочтенного полковника, то он не сделался бы безутешен даже в том случае, если бы меня заколотили в ящик длиной в шесть футов и вынесли из дома вперед ногами.

— Бетель, у меня к тебе вопрос, — продолжил м-р Карлайл, вдруг посерьезнев и понизив голос. — Припомни-ка ту ночь, когда был убит Хэллиджон.

— Нет уж, уволь! Это не слишком приятные воспоминания.

— И тем не менее, — спокойно сказал м-р Карлайл. — Мне стало известно, хотя об этом ни слова не было сказано на следствии, что Ричард Хэйр разговаривал с тобой в лесу, спустя несколько минут после того, как произошло убийство. Так вот…

— Кто тебе сказал об этом? — перебил его Бетель.

— Это неважно. У меня надежный источник информации.

— Да, он действительно говорил со мной. Я не рассказал об этом, поскольку не хотел усугублять его и без того тяжелое положение. Он в самом деле заговорил со мной, причем был просто вне себя от возбуждения.

— И спросил, не видел ли ты, как воздыхатель Эфи бежал от коттеджа. Некто по фамилии Торн.

— Смысл вопроса был именно такой. Торн, ты говоришь? Да, пожалуй, он произнес именно это имя. Мне показалось, что он или сошел с ума, или притворяется.

— Послушай, Бетель, я хочу, чтобы ты ответил мне честно. Вопрос этот никоим образом не повлияет на твою судьбу, но я должен знать, видел ли ты, как Торн выходил из коттеджа.

Бетель покачал головой.

— Я не знаю никакого Торна, и я не видел никого, кроме Дика Хэйра. Хотя целая дюжина Торнов могла бы выскочить из коттеджа и не быть замеченной мною.

— Ты слышал этот выстрел?

— Да, но я ничего дурного не подумал. Я знал, что Локсли тоже на охоте, и думал, что это стрелял он. Я побежал к коттеджу, пересек тропинку и углубился в лес по другую сторону от нее, и вскоре на меня налетел перепуганный до смерти Дик Хэйр и спросил меня, видел ли я, как Торн выходил из коттеджа. Торн — именно это имя он произнес.

— Так ты не видел его?

— Я видел только Дика, если не считать Локсли. Мне казалось, больше никого вокруг не было; я и сейчас так думаю.

— Но Ричард…

— Послушай, Карлайл, я не хочу ни единым словом навредить Дику Хэйру и бесполезно толкать меня на это.

— Я не хочу, чтобы ты кому-либо навредил, особенно Ричарду Хэйру, — ответил м-р Карлайл, — и я хотел бы помочь Ричарду, а не причинить ему зло. У меня есть основания полагать, неважно почему, что убийство совершил не Ричард Хэйр, а кто-то другой. Не можешь ли ты пролить свет на это дело?

— Увы, нет. Я всегда считал, что жалкий, нерешительный Дик не может быть чьим-то врагом, разве что своим собственным; но ничего нового об этой ночи я сообщить не могу. Меня и веревкой было бы не затащить на следствие, чтобы давать показания против Дика; вот почему я был признателен Локсли за то, что он не обмолвился обо мне. Как, черт возьми, это стало известно потом, я не знаю, но дело не в этом: мои показания не способствовали вынесению вердикта. Кстати, Карлайл, как тебе стало известно, что Ричард Хэйр разговаривал со мной? Я не говорил об этом ни одной живой душе.

— Это неважно, — повторил м-р Карлайл. — Достаточно того, что я знаю это. Я, признаться, надеялся, что ты все-таки видел, как Торн выходил из коттеджа.

Отуэй Бетель покачал головой.

— Я бы на твоем месте, Карлайл, не особенно рассчитывал на то, что там был какой-то Торн. Дик Хэйр был в ту ночь словно обезумевший и вполне мог лицезреть то, чего не существовало в действительности.

Глава 9 ЛЕТУЧИЕ МЫШИ

Концерт должен был состояться в четверг, а в воскресенье лорд Маунт-Северн собирался окончательно покинуть Ист-Линн. Уже шли приготовления к отъезду, но, когда наступил четверг никто не смог бы поручиться, что они снова не окажутся напрасными. Весь дом пробудился чуть свет, и к графскому ложу был вызван м-р Уэйнрайт, хирург из Вест-Линна, ибо у графа случился жесточайший приступ. Лорд был чрезвычайно раздосадован и сделался крайне раздражительным.

— Может быть, теперь мне придется проваляться здесь неделю или две, а то и месяц! — раздраженно заявил он Изабель.

— Мне так жаль, папа. Тебе, должно быть, скучно в Ист-Линне.

— Скучно! Не в этом дело: у меня есть другие причины избавить Ист-Линн от нашего присутствия. И ты теперь не сможешь поехать на этот твой распрекрасный концерт.

Изабель покраснела.

— Не смогу поехать, папа?

— Ну, конечно: с кем ты поедешь? Я не могу встать с постели.

— Ах, папа, я должна быть там. В противном случае это будет выглядеть, как если бы мы пообещали сделать то, чего не собирались выполнять. Ты же знаешь, что мы договорились встретиться с Дьюси: экипаж может отвезти меня на концерт, где я и присоединюсь к ним.

— Ну, как тебе будет угодно. Мне казалось, ты будешь рада любому предлогу, чтобы не поехать.

— Вовсе нет, — рассмеялась Изабель. — Пусть жители Вест-Линна видят, что я вовсе не презираю мистера Кейна и серьезно отношусь к его концерту.

После обеда состояние графа резко ухудшилось: его мучили ужасные боли. Изабель, которую не пускали к больному, не знала об опасности, и стоны графа не достигали ее ушей. Она одевалась в превосходном настроении, весело дурачась; Марвел, ее служанка, помогала ей, с явным неудовольствием, ибо не одобряла выбранный к этому случаю наряд. Одевшись, Изабель прошла к графу.

— Ну как, папа?

Лорд Маунт-Северн поднял опухшие веки и откинул одеяло с пылавшего лица. Он увидел сверкающее видение, прекрасную королеву, волшебную фею: он не знал, с кем сравнить ее. Изабель надела платье из белых кружев и свои бриллианты; платье было просто роскошным, бриллианты мерцали в ее волосах, на нежной шее и тонких руках, щеки раскраснелись, а локоны водопадом струились на плечи. Граф изумленно посмотрел на нее:

— Почему ты так нарядилась на концерт? Ты сошла ума, Изабель!

— Марвел тоже так считает, — весело ответила она, — с ее лица не сходит сердитое выражение с того самого момента, как я сказала ей, что приготовить. Но я делаю это специально, папа: хочу показать обитателям Вест-Линна, что на концерт этого бедняги, по моему мнению, стоит пойти и даже принарядиться.

— Весь зал будет глазеть на тебя.

— Ну и пусть! Я потом тебе все расскажу. Пусть глазеют.

— Ах ты, тщеславный ребенок. Ты так нарядилась только из тщеславия. Но, Изабель… ох!

Изабель вздрогнула: стон графа был ужасен.

— Страшная боль, дитя мое. Ну да ладно, ступай: когда я говорю, мне еще больнее.

— Папа, может быть, мне остаться с тобой? — тревожно спросила она. — Если ты хочешь, чтобы я осталась, или если я могу быть чем-то полезна, скажи мне, ради бога!

— Напротив! Лучше поезжай. Ты ничем не можешь помочь, ибо я не могу позволить тебе остаться в комнате. До свидания, милая. Если увидишь Карлайла, передай ему, что я надеюсь увидеться с ним завтра.

Марвел набросила на нее накидку, и Изабель спустилась к ожидавшему ее экипажу.

Концерт должен был состояться в уже упоминавшейся комнате для мировых судей, расположенной над рынком, и солидно именовавшейся ратушей. Помещение было большим, просторным и с хорошей акустикой: не многие, даже более крупные города, могут похвастаться подобным концертным залом. Относительно исполнителей можно сказать одно: м-р Кейн сделал все, что было в его скромных силах. Была приглашена третьеразрядная певица из Лондона, а остальные концертанты были местными дарованиями.

Барбара Хэйр ни за что не пропустила бы концерт, но у миссис Хэйр не было ни сил, ни желания идти на него. Поэтому было решено, что судья и Барбара присоединятся к Карлайлам, и они прибыли в дом мисс Карлайл как раз к кофе. Хотели было нанять извозчика, но мисс Карлайл наложила вето на эти планы, спросив, что у них случилось с ногами: стоял прекрасный вечер, а идти было недалеко. Уж кто, а Барбара-то совершенно не возражала против того, чтобы прогуляться с мистером Карлайлом.

— Почему мы так редко видим вас? — начала она, когда определился порядок шествия, которое возглавляли м-р Хэйр и мисс Карлайл.

— Я был слишком занят в Ист-Линне: граф скучает по вечерам. Они уезжают в субботу, и я снова стану хозяином собственного времени.

— Вчера вечером вас ждали у пастора: мы высматривали вас весь вечер, но вы так и не появились.

— Думаю, мистер и миссис Литл меня не ждали. Я сообщил им, что приглашен на обед в Ист-Линн.

— Говорят… кое-кто говорит, что вы могли бы уж совсем поселиться в Ист-Линне, и гадают, что влечет вас туда. Говорят даже, — Барбара изо всех сил пыталась не выдать своего волнения, — что если бы Изабель Вейн не была леди Изабель, можно было бы вообразить, что вы ухаживаете за ней.

— Я весьма признателен им за интерес к моей скромной особе, — спокойно ответил м-р Карлайл. — Чего не смог бы с уверенностью сказать о леди Изабель. Меня удивляет, что Вы пересказываете такие глупости, Барбара.

— Это они говорили, а не я, — ответила Барбара, сердце которой было готово разорваться. — Правда ли, что леди Изабель так хорошо поет? Они твердят, что ее пение божественно.

— Не скажи это при Корнелии, иначе она тебя отчитает, — рассмеялся м-р Карлайл, — как меня, когда я сказал, что у нее лицо, как у ангела.

Барбара повернула к нему свое лицо, выглядевшее бледным в свете газового фонаря.

— Вы сказали, что у нее ангельское лицо? Вы так считаете?

— Мне кажется, я действительно так сказал, но у меня нет полной уверенности, потому что Корнелия так быстро меня перебила, — смеясь, ответил он. — Барбара, — тут же добавил он, понизив голос, — до сих пор нет никаких вестей от Ричарда?

— Нет. Вы с мамой оба считаете, что он подаст весточку, а мне кажется, что он побоится написать. Я знаю, что он обещал, но никогда не верила, что он выполнит свое обещание.

— Да ведь нет никакого риска, если отправить письмо на мой адрес; а для миссис Хэйр оно было бы облегчением и утешением.

— Вы же знаете, какой Ричард боязливый. Отуэй Бетель вернулся домой, — продолжала она. — Вы говорили, что собираетесь о чем-то спросить его по возвращении, Арчибальд.

— Я так и сделал, но ему, похоже, ничего не известно. Он, кажется, хорошо относится к Ричарду, но подвергает сомнению утверждение о том, что в лесу в эту ночь был этот самый Торн или какой-то другой посторонний человек.

— Странно, однако, я не могу хотя бы отдаленно представить себе, что это был за Торн.

— Да, — согласился м-р Карлайл. — В Свейнсоне мне ничего узнать не удалось. Ни один человек по фамилии Торн, подходящий под это описание, не жил там в это время, насколько мне удалось выяснить. Нам остается только ждать и надеяться, что со временем все разъяснится.

В этот момент они уже подходили к ратуше. У выхода собралась оживленная толпа: зрители, входившие вовнутрь, и зеваки, глазевшие на них. Роскошное ландо лорда Маунт-Северна было поставлено поближе к двери, чтобы не мешать проезду прочих экипажей; при нем находились восседавший на козлах кучер и двое лакеев в ливреях и напудренных париках.

— В экипаже сидит леди Изабель Вейн, — воскликнула Барбара, миновав коляску.

М-р Карлайл удивился. Чего она ждала там? Где был граф? Ему вдруг показалось — он и сам не мог бы сказать, почему, — будто что-то случилось.

— Прости, Барбара: ты позволишь покинуть тебя на одну минуту, чтобы переговорить с леди Изабель?

Он не стал дожидаться ни согласия, ни запрета, а просто оставил Барбару на том же самом месте и подошел к Изабель. Когда она наклонилась к нему, бриллианты сверкнули в ее блестящих волосах.

— Я жду миссис Дьюси, м-р Карлайл. Мне не хотелось одной дожидаться в передней, вот я и осталась здесь. Когда приедет миссис Дьюси, я выйду. Вы же знаете, что мы идем вместе.

— А граф?

— О, Вы разве не слышали? Папа снова заболел.

— Снова заболел?! — повторил м-р Карлайл.

— И очень серьезно. Сегодня в пять утра послали за мистером Уэйнрайтом, который и пробыл с ним большую часть дня. Папа велел мне сказать, что надеется встретиться с Вами завтра.

М-р Карлайл вернулся к Барбаре; когда они вошли в холл и стали подниматься по лестнице, к подъезду стремительно подкатил еще один роскошный экипаж, рассеяв толпу зевак и дав им новую пищу для разговоров. Барбара обернулась и увидела, что это приехала достопочтенная миссис Дьюси.

К этому времени зал был уже полон, и м-р Кейн проводил миссис Дьюси, двух ее дочерей и Изабель на их места, прямо возле оркестра, которые специально приготовил для них. Ослепительное видение, поразившее недавно взор лорда Маунт-Северна, предстало теперь перед публикой в лице Изабель, с ее роскошным белым платьем, сверкающими бриллиантами, струящимися по плечам волосами и прекрасными чертами лица. Дочери миссис Дьюси, простушки в коричневых шелковых платьях, огорченно задрали носики еще выше, чем это сделала природа, а сама почтенная дама издала громкий вздох.

— Дорогуши мои, надо пожалеть эту бедняжку, лишенную материнской опеки, — прошептала она, — ведь ей некому указать, как следует одеваться; идея надеть это смехотворное убранство, должно быть, принадлежит Марвел.

Однако было ли это «убранство» смехотворным или нет, Изабель смотрелась в нем, как лилия среди маков и подсолнечников. Прав ли был лорд Маунт-Северн, шутливо упрекнувший ее в том, что она так нарядилась для собственного удовольствия? Очень даже может быть: ибо разве не сказал великий проповедник, что «детство и юность суть тщеславие».

Мисс Карлайл, судья и Барбара тоже сидели возле оркестра, поскольку мисс Карлайл была в Вест-Линне особой, с которой считаются, а не прячут за чьи-то спины. М-р Карлайл, однако, предпочел присоединиться к группке джентльменов, стоявших возле двери. В зале не осталось даже стоячих мест; как и ожидалось, у м-ра Кейна был полный аншлаг, и бедняга готов был молиться на леди Изабель, ибо знал, что обязан этим ТОЛЬКО ей.

Концерт был долгим, как все концерты в провинции, и уже на три четверти завершился, когда за спинами джентльменов, стоявших у двери, возникла напудренная голова, превосходившая размерами самый крупный кочан цветной капусты. Голова проплыла вверх по лестнице, и, когда наконец, появилось тело, выяснилось, что она принадлежала одному из лакеев лорда Маунт-Северна. Чего стоили одни икры, затянутые в шелковые чулки! Они проследовали в зал после просительного поклона в адрес джентльменов, между которыми им пришлось пробираться, и замерли в неподвижности, в то время, как «кочан» вытянулся вперед и стал поворачиваться из стороны в сторону.

— Будь я неладен! — изумленно воскликнул старый джентльмен, большой любитель охоты на лис, которого лакей нечаянно задел локтем. — Ну и наглецы же эти парни!

Казалось, однако, что в данный момент этот «парень», о котором шла речь, не мог похвастаться особой наглостью, поскольку выглядел сбитым с толку, растерянным и робким. Внезапно взгляд его упал на м-ра Карлайла, и он буквально воспрянул к жизни.

— Прошу прощения, сэр! Не могли бы Вы сообщить мне, где изволит находиться наша молодая хозяйка?

— В другом конце комнаты, возле оркестра.

— Тогда я ума не приложу, как мне добраться к ней, — пробормотал слуга, скорее, разговаривая сам с собой, нежели с м-ром Карлайлом. — Комната набита битком, и мне не хотелось бы расталкивать людей. Состояние нашего хозяина резко ухудшилось, сэр, — пояснил он благоговейным шепотом, — мы боимся, как бы он не умер.

Это известие поразило м-ра Карлайла.

— Он ужасно кричит от боли, сэр. С ним сейчас мистер Уэйнрайт и еще один врач из Вест-Линна, и ожидаются еще врачи из Линборо, за которыми послали курьера. Миссис Мейсон сказала, что мы должны привезти молодую хозяйку домой, не теряя ни минуты, поэтому мы и примчались за ней, сэр, причем Уэллс всю дорогу гнал лошадей галопом.

— Я приведу леди Изабель, — сказал м-р Карлайл.

— Ах, сэр, я буду Вашим вечным должником, если Вы это сделаете, — ответил слуга.

М-р Карлайл быстро пробрался через комнату, в которой яблоку негде было упасть, все же удостоившись нескольких гневных взглядов, поскольку как раз в это время певица из Лондона исполняла чрезвычайно трогательную песню. Не обращая на них ни малейшего внимания, он приблизился к леди Изабель.

— Я уж думала, что Вы больше не подойдете ко мне сегодня. Разве не замечательно все получилось? Я так рала!

— Более, чем замечательно, леди Изабель. Однако, — печально продолжал он, — лорд Маунт-Северн неважно себя чувствует, и он прислал за Вами экипаж.

— Неважно себя чувствует? — быстро переспросила она.

— Да, увы. Во всяком случае, он хочет, чтобы Вы приехали домой. Вы позволите мне проводить Вас к экипажу?

— Ах, мой милый, деликатный папа! — рассмеялась она. — Он боится, что я заскучала здесь, и хочет вызволить меня пораньше. Благодарю Вас, мистер Карлайл, но я подожду окончания концерта.

— Нет-нет, леди Изабель, дело не в этом. Лорду Маунт-Северну в самом деле стало хуже.

Лицо ее посерьезнело, но она еще не успела встревожиться.

— Хорошо. Пусть только песня закончится; не стоит беспокоить других людей.

— Я думаю, Вы не должны терять ни минуты, — продолжал настаивать он. — Бог с ними; и с песней, и с публикой.

Она сразу же встала и взяла м-ра Карлайла под руку. Торопливое извинение перед миссис Дьюси — и вот уже он ведет ее сквозь удивленную публику, расступающуюся перед ними, насколько позволяет толчея.

За ними наблюдало множество глаз, но никто не смотрел столь пристально и с таким любопытством, как Барбара.

— Куда он повел ее? — невольно вырвалось у бедняжки.

— Откуда же мне знать? — резко ответила мисс Корни. — Ты весь вечер только и делаешь, что ерзаешь. Что с тобой творится? Люди приходят на концерт для того, чтобы слушать, а не болтать и вертеться.

Из передней принесли накидку Изабель, которую она оставила там перед концертом, и она спустилась по ступенькам с мистером Карлайлом. Экипаж стоял у самого входа, и кучер уже держал вожжи, готовый двинуться в путь по первому сигналу. Лакей, напарник того, который поднимался наверх, распахнул дверцу экипажа, как только увидел свою молодую хозяйку. Это был новичок, простой сельский парень, только что принятый на службу. Она отпустила руку м-ра Карлайла и, прежде, чем войти в экипаж, остановилась на мгновение и взглянула на слугу.

— Папе очень плохо?

— Да, миледи; он страшно кричал. Но, как полагают, он доживет до утра.

Резко вскрикнув, она схватила м-ра Карлайла за руку, ища опоры в своем невыносимом страдании.

М-р Карлайл резко оттолкнул лакея: в этот момент он охотно швырнул бы его с размаху на тротуар.

— О, мистер Карлайл, почему Вы не сказали мне? — задрожав, спросила она.

— Моя дорогая леди Изабель, я огорчен тем, что Вам сказали об этом. Прошу вас, утешьтесь: Вы же знаете, как часто он хворает, так что и это может быть обычный приступ. Садитесь. Я уверен, что никакой опасности нет.

— Вы едете со мной?

— Разумеется. Я не оставлю вас одну.

Она подвинулась, освобождая место для него.

— Благодарю вас: я сяду снаружи.

— Но сегодня вечером прохладно.

— Вовсе нет.

Он закрыл дверцу и сел возле кучера; лакеи встали на запятки, и экипаж устремился вперед.

Изабель забилась в угол и громко стонала, страдая от неопределенности и беспомощности.

— Не жалей лошадей, — сказал м-р Карлайл кучеру Уэллсу. — Леди Изабель сама не своя от беспокойства.

— Бедное дитя: к утру она будет еще несчастнее! — ответил тот. — Я служу у них уже пятнадцать лет, сэр, и она выросла буквально у меня на глазах, — поспешно добавил он, как бы извиняясь за свою фамильярность.

— Жизнь графа действительно в опасности?

— Да, сэр, так оно и есть. Я в своей жизни видел два случая, когда подагра достигла желудка, и в обоих все закончилось в считанные часы. Когда я выезжал, то случайно услышал, будто мистер Уэйнрайт считает, что болезнь уже перекинулась на сердце.

— У графа и раньше бывали очень серьезные и болезненные приступы, — заметил м-р Карлайл, цепляясь за последнюю надежду.

— Да, сэр, я знаю, но этот приступ — совершенно иной. Кроме того, — продолжал Уэллс, понизив голос, — эти чертовы летучие мыши просто так не появляются.

— Летучие мыши! — воскликнул м-р Карлайл.

— А это, сэр, верный знак того, что смерть уже идет в дом, скорая и неотвратимая.

— Уэллс, о чем Вы говорите??

— Сегодня вечером вокруг дома летали летучие мыши. Отвратительные твари. Терпеть их не могу!

— Летучие мыши частенько летают по ночам, — заметил м-р Карлайл, покосившись на трезвого и степенного кучера и подумав, уж не изменила ли тому трезвость ума в последнее время. — Такова их природа.

— Но они не летают целыми стаями вокруг тебя и не подлетают к окнам, сэр. Сегодня, когда мы отвезли молодую леди на концерт и вернулись в поместье, я сказал Джо просто распрячь лошадей, а экипаж оставить снаружи, так как он еще потребуется. Я вошел в дом, и мне сказали, что меня спрашивала миссис Мейсон и просила направить меня в библиотеку, когда я вернусь. Видите ли, сэр: она сидела там, чтобы быть под рукой, если что-то потребуется нашему лорду. Я вытер туфли, поднялся наверх и постучал в дверь. «Войдите», — ответила она, я вошел и увидел, что она стоит у окна. Ну, я и сказал ей: «Вы не бережете себя, мэм. Вряд ли сегодня подходящая погода для того, чтобы открывать окна». Вы же видите, сэр, что сегодня морозно.

М-р Карлайл бросил взгляд на дорогу и на изгороди. Кучер продолжал свой рассказ.

«Входите, Уэллс, — отрывисто позвала миссис Мейсон. — Идите-ка сюда и взгляните». Я подошел к ней, сэр, и мне открылось зрелище, которого я еще не видывал. Летучие мыши летали десятками, сотнями; их там была целая туча, они подлетали к окну и били крыльями. Они чуть ли не залетали вовнутрь и, если бы мы не отступили назад, задевали бы наши лица. Не могу даже представить, откуда они взялись, ибо я не успел еще и минуты пробыть в доме, а на улице до этого ничего не видел. «Что бы это значило, Уэллс? — воскликнула миссис Мейсон. — Летучие мыши с ума посходили сегодня вечером. Я открыла окно, чтобы посмотреть на них, потому что они просто поразили меня. Вы когда-нибудь видели их в таком количестве?» «Нет, мэм, и так близко — тоже, — ответил я. — И вообще я не люблю смотреть на них, так как они не предвещают ничего хорошего: это дурной знак». Ну, тут, сэр она рассмеялась, — продолжал Уэллс, — ибо она из тех, кто высмеивает приметы, сны и тому подобное. Возможно, Вы знаете, сэр, что она женщина образованная и была когда-то воспитательницей леди Изабель, а образованные люди не слишком-то суеверны.

М-р Карлайл кивнул.

— Что это за примета, Уэллс? — насмешливо спросила меня миссис Мейсон. «Мэм, — сказал я, — не буду говорить, будто я сам когда-либо видел, как целое полчище летучих мышей является с подобным визитом, но я слышал бесчисленное множество раз о том, что они, случается, делают так, и это верная примета, что смерть — на пороге дома». «Надеюсь, смерть не стоит на пороге этого дома», — вздохнула миссис Мейсон, конечно же вспомнив о милорде, и закрыла окно, а эти отвратительные твари продолжали биться об него своими крыльями. Миссис Мейсон заговорила со мной о деле, по которому хотела меня видеть. На это у нее ушло минуты три, а когда она закончила, я повернулся и снова посмотрел на окно. Ни единой летучей мыши не было, все они исчезли за этот короткий промежуток времени. «Куда они делись»? — воскликнула миссис Мейсон. Я открыл окно и посмотрел по сторонам. Они исчезли все до одной, и небо было таким же чистым, как и сейчас.

— Возможно, полетели биться в окно к кому-нибудь еще, — заметил м-р Карлайл, недоверчиво улыбаясь.

— Вскоре после этого, сэр, в доме поднялась суматоха. У милорда началась предсмертная агония, и м-р. Уэйнрайт сказал (так поговаривали в комнате для слуг), что подагра достигла желудка и может перекинуться на сердце. Деннис галопом унесся в Линборо за врачами, а мы запрягли лошадей и помчались за нашей молодой хозяйкой.

— Ну что же, — заметил м-р Карлайл, — надеюсь, он поправится после приступа, Уэллс, несмотря на подагру и летучих мышей.

Кучер покачал головой и, резко повернув лошадей, ударом кнута бросил их в последний рывок — через ворота и, по дорожке, к дому.

Экономка, миссис Мейсон, встречала леди Изабель в дверях. М-р Карлайл помог последней выйти из экипажа и подняться по ступенькам. Она едва могла говорить.

— Ему лучше? Мне можно пройти к нему в комнату? — задыхаясь, спросила она.

Графу действительно стало лучше; лучше в том смысле, что он перестал метаться, потеряв сознание. Изабель быстро направилась в его покои. М-р Карлайл отвел экономку в сторону.

— Есть ли надежда?

— Ни малейшей, сэр. Он умирает.

Граф никого не узнавал: боль временно отступила, и он тихо лежал в своей постели; но Изабель поразило его лицо, на котором застыла печать смерти. Она не вскрикнула и не заплакала; если не считать того, что ее била дрожь, она была абсолютно спокойна.

— Ему скоро полегчает? — прошептала она стоявшему там же м-ру Уэйнрайту.

Хирург кашлянул.

— Ну, он… не будем терять надежду, миледи.

— Но почему у него такое лицо? Оно бледное… серое: я никогда и ни у кого не видела такого лица.

— У него были чудовищные боли, миледи, а боль оставляет на лице свой страшный след.

М-р Карлайл, который к тому времени вошел в комнату и стоял рядом с ними, коснулся руки хирурга и попросил его выйти на минуту. Он заметил выражение лица графа, оно насторожило его, и он хотел переговорить с врачом. Леди Изабель, видя, что м-р Карлайл собирается выйти из комнаты, обратилась к нему:

— Не уезжайте, мистер Карлайл. Когда он очнется, Ваше присутствие, возможно, приободрит его; он очень любит Вас.

— Я не уезжаю, леди Изабель. У меня этого и в мыслях не было.

Спустя некоторое время — казалось, прошла целая вечность — прибыли медики из Линборо, целых трое, ибо конюх решил, что чем больше их будет, тем лучше. Их глазам предстала странная сцена: мертвенно бледный лорд, снова начавший беспокойно метаться, и юная девушка в нарядном платье, с украшениями из драгоценных камней, стоявшая у его ложа. Они сразу поняли, что она только что приехала, и для нее веселье было прервано этим страшным известием.

Врачи склонились над больным, чтобы осмотреть его, измерили пульс и послушали сердце, после чего шепотом обменялись несколькими словами с мистером Уэйнрайтом. Изабель отошла немного назад, чтобы пропустить их, но ее глаза с тревогой следили за каждым их движением. Они, казалось, не замечают ее, и она подошла к ним сама.

— Можно ли ему помочь? Он выздоровеет?

Врачи повернулись и молча посмотрели на нее. Один из них заговорил, но его ответ был уклончивым.

— Говорите правду, — умоляюще сказала она, — не ходите вокруг да около. Вы не знаете, кто я? Я его единственный ребенок, и здесь никого нет, кроме меня.

Прежде всего, ее нужно было вывести из комнаты, ибо скорбный миг приближался, и последняя схватка между телом и душой обещала быть страшным зрелищем, которого ей не следовало видеть. Но в ответ на их просьбы удалиться, она в отчаянии склонила голову на подушку отца и застонала.

— Ее нужно увести отсюда, — воскликнул почти сердито один из врачей.

— Мэм, — сказал он, повернувшись к миссис Мейсон, — есть ли в доме родственники, кто-нибудь, кого послушалась бы эта юная леди?

— Вряд ли у нее есть хотя бы кто-нибудь на свете, — ответила экономка, — во всяком случае из близких родственников. И мы сейчас совершенно одни в доме.

Но м-р Карлайл, оценив всю важность этого момента, ибо граф метался все сильнее с каждой минутой, приблизился к Изабель и шепотом сказал ей:

— Мы понимаем, что Вы тревожитесь за Вашего отца, так же, как и все мы.

— Так же! — с упреком сказала она.

— Вы понимаете, что я имею в виду. Конечно, наша тревога — ничто в сравнении с той, которую испытываете Вы.

— Ничто, ничто. Мне кажется, сердце мое разорвется.

— В таком случае — простите меня. — Вы не должны противиться просьбе медиков. Они хотят остаться с графом, а время уходит.

Она встала, приложила ко лбу ладони, как будто пытаясь понять смысл сказанного, а затем обратилась к врачам:

— Скажите: это действительно необходимо, необходимо именно для него, чтобы я покинула эту комнату?

— Необходимо, миледи; это исключительно важно.

Она вышла, не сказав более ни слова, и свернула в библиотеку, которая занимала комнату на том же этаже, ранее подвергшуюся вторжению летучих мышей. Жаркий огонь горел в камине; она подошла к нему, Оперлась рукой на каменную доску и положила на нее голову.

— Мистер Карлайл, — позвала она, не поднимая головы.

— Я здесь, — ответил он, поскольку вошел вслед за ней, — что я могу сделать для Вас?

— Вы видите: я ушла. Вы будете постоянно держать меня в курсе событий, пока мне не разрешат вернуться?

— Буду обязательно.

Когда он вышел, в комнату вплыла Марвел, ее горничная, чрезвычайно утонченная особа.

— Не желает ли миледи переодеться?

Нет, миледи не желала.

— Вдруг, как только я сниму платье, меня позовут к папе.

— Но, миледи, это нарядное платье совершенно не подходит для столь позднего часа.

— Не подходит? Какое это имеет значение? Кто смотрит на мое платье?

Но, немного погодя, миссис Мейсон тихонько сняла с нее бриллианты и укутала теплой шалью ее плечи и шею, так как бедняжка по-прежнему дрожала.

Кое-кто из врачей уехал; м-р Уэйнрайт остался с больным. Увы, ничего более нельзя было сделать для лорда Маунт-Северна в этом мире, и сцена смерти была долгой и ужасной. Он снова пробудился от боли: телесной или душевной — никто не смог бы сказать. Боль! Он пронзительно кричал и корчился. Может быть, это правда, что грешно прожитая жизнь приводит к таким страшным мукам на смертном одре?

К утру Изабель сделалась очень беспокойной и не поддающейся уговорам. М-р Карлайл постоянно приносил ей известия о том, что происходит в комнате больного, конечно же, смягчая факты. Она никак не могла понять, почему ее не пускают туда, и м-ру Карлайлу приходилось чуть ли не силой удерживать несчастную.

— Жестоко так обращаться со мной, — воскликнула она, лишь из гордости удерживая рыдания. — Здесь, взаперти, мне кажется, что прошла не одна ночь, а десять. Когда умирал Ваш отец, Вас тоже к нему не пускали?

— Моя юная леди, черствый и грубый душой мужчина может находиться там, где Вам быть не следует.

— Вы не черствый и грубый.

— Я говорю о мужской натуре в целом.

— Я беру все под свою ответственность. Спасибо за Вашу доброту, мистер Карлайл, — поспешно добавила она, — но у Вас нет никакого права не пускать меня к моему отцу. Я иду к нему.

М-р Карлайл встал перед нею, спиной к двери. Его грустные, добрые глаза смотрели на нее с глубочайшим сочувствием и нежностью.

— Простите меня, дорогая леди Изабель: я не могу пустить Вас.

Он отвел ее, безутешно рыдающую, обратно к камину.

— Ведь это же мой отец, у меня больше нет ни одного родного человека на всем белом свете.

— Я знаю, знаю и сочувствую Вам всей душой. Раз двадцать за эту ночь я мечтал быть Вашим братом, да простится мне эта мысль, чтобы иметь возможность проявить свое сочувствие менее сдержанно и быть в состоянии утешить Вас.

— Тогда скажите мне правду: почему меня не пускают? Если причина достаточно убедительна, я буду благоразумной и послушаюсь Вас; только не говорите снова, что я не должна его беспокоить: это же неправда.

— Он слишком плох для того, чтобы Вы видели его, он испытывает мучительную боль; если Вы войдете, не послушавшись совета, Вы будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

— Он умирает?

М-р Карлайл не сразу решился ответить. Должен ли он лицемерить с ней, как это делали врачи? Он всей душой чувствовал, что не должен.

— Я верю, что Вы не обманете меня, — просто сказала она.

— Боюсь, что да. Я думаю, он умирает.

Она встала, схватила его руку от внезапно нахлынувшего ужаса:

— Вы обманываете меня, он уже умер!

— Я не обманываю Вас, леди Изабель. Он не умер, но… это может очень скоро произойти.

Она уткнулась лицом в подушку на диване.

— Уходит от меня навсегда, уходит навсегда! О, мистер Карлайл, позвольте мне увидеть его на минутку! Только проститься с ним! Неужели Вы не можете попросить об этом для меня?

Он знал, что это бесполезно, но повернулся, чтобы идти.

— Я посмотрю, что можно сделать. Но Вы пока будете спокойно сидеть здесь и не последуете за мной.

Она склонила голову в знак согласия, и он закрыл за собой дверь. Если бы она в самом деле была его сестра, он, вероятно, закрыл бы ее на ключ. Он вошел в покои графа, но оставался в них лишь несколько секунд.

— Все кончено, — прошептал он миссис Мейсон, которую встретил в коридоре. — Мистер Уэйнрайт хочет видеть Вас.

— Вы так быстро вернулись, — воскликнула Изабель, поднимая голову. — Мне можно идти?

Он сел и взял ее руку, с дрожью думая о том, что должен сказать.

— Как бы я хотел утешить Вас! — взволнованно воскликнул он.

Лицо ее стало мертвенно-бледным, таким же, как другое лицо, находившееся неподалеку.

— Я готова к самому худшему, — выдохнула она.

— Увы, мне Вам нечего сообщить, кроме самого худшего. Да не оставит Вас господь, леди Изабель.

Она отвернулась, чтобы он не видел, как несчастье исказило ее лицо, но у нее вырвался вопль муки, выдав невыразимое отчаяние.

Над землей вставал серый рассвет, возвещая о приходе еще одного суетного дня, который будет занесен на скрижали истории, но душа Уильяма Вейна, графа Маунт-Северна, унеслась прочь от этой суеты навсегда.

Глава 10 ХРАНИТЕЛИ МЕРТВЫХ

Между смертью лорда Маунт-Северна и его погребением произошло множество событий. В реальности одного из них читатель, пожалуй, может усомниться, полагая, что ничего подобного в действительности не могло произойти. И будет неправ, ибо описываемые обстоятельства в самом деле имели место.

Граф умер в пятницу, на рассвете. Известие об этом распространилось с чрезвычайной быстротой; так всегда бывает, когда умирает пэр, если он был человеком известным, все равно — с хорошей или плохой стороны. К концу дня об этом стало известно в Лондоне, вследствие чего в субботу, рано утром, целая стая тех, кого покойный граф назвал бы шайкой грабителей, слетелась в Ист-Линн. Там были кредиторы всех мастей: от тех, кто хотел получить свои пять или десять фунтов, до тех, кому граф задолжал от пяти до десяти тысяч. Одни из них были вежливыми, другие нетерпеливыми, а иные — шумными, грубыми и озлобленными; кто-то приехал наложить арест на имущество, а кто-то — и на тело покойного.

Последние действовали чрезвычайно ловко. Два человека с крючковатыми носами отделились от галдящей группы наиболее крикливых кредиторов и, хитро озираясь по сторонам, проследовали к боковому входу, которым обычно пользовались торговцы. Тихонько позвонив, они заговорили с вышедшей к ним посудомойкой.

— Гроб еще не привезли?

— Гроб? Нет еще, — ответила девушка. — Мистер Джонс обещал его не раньше девяти, а сейчас еще и восьми нет.

— Ждать осталось недолго, — промолвили непрошенные гости, — его уже везут. Мы поднимемся в комнату его сиятельства и все подготовим.

Девушка позвала дворецкого.

— Пришли два человека из похоронного бюро Джонса, сэр, — возвестила она. — Гроб уже везут, и они хотели бы подняться наверх и все подготовить.

Дворецкий лично проводил их наверх, к комнате графа.

— Благодарим Вас, — заявили они, увидев, что он собирается войти вместе с ними, — ждать не нужно.

После чего, затворив дверь за ничего не подозревающим дворецким, они молча заняли позиции по обе стороны от покойного, как парочка зловещих глухонемых. Они наложили арест на мертвое тело; оно принадлежало им до тех пор, пока их иск не будет удовлетворен, и уселись сторожить его. Приятное занятие, что и говорить!

Примерно через час леди Изабель, покинув свои покои, бесшумно отворила дверь в комнату покойного. Она уже заходила туда несколько раз в пятницу: сначала с экономкой, а потом, когда безотчетный страх немного притупился, и одна. Но сегодня она снова нервничала и поэтому достигла кровати прежде, чем осмелилась поднять глаза и перевести взгляд с ковра на открывшееся перед ней зрелище. Она вздрогнула, ибо перед ней сидели два незнакомца не особенно приятного вида.

Сначала у нее промелькнула мысль, что это, может быть, кто-то из соседей, пришедших удовлетворить свое праздное и беспардонное любопытство; сначала она хотела позвать дворецкого, но потом решила поговорить с ними сама.

— Вам что-то нужно здесь? — спокойно спросила она.

— Не беспокойтесь, мэм. У нас все в порядке.

Слова и тон, которым они были произнесены, показались ей чрезвычайно странными; кроме того, они продолжали сидеть, словно имели право находиться в этом месте.

— Почему вы здесь? — повторила она. — Что вы здесь делаете?

— Ну что же, мисс, я могу и рассказать Вам, поскольку Вы — его дочь, как я полагаю, — заговорил один из них, показывая большим пальцем левой руки, через плечо, на тело покойного пэра, — и, как мы слышали, у Вас нет никаких родственников, кроме него. Нам велели, мисс, исполнить неприятную обязанность и сторожить его.

Ей казалось, они говорят на греческом языке, и они это поняли.

— К сожалению, он задолжал большую сумму, о чем Вы, возможно, знаете, в том числе и нашим хозяевам. Поэтому, как только они узнали о случившемся, мы были посланы арестовать тело покойного, что мы и сделали.

Изумление и ужас боролись в сознании потрясенной леди Изабель. Арестовать покойного! Она не слыхивала о таком и не могла в это поверить. Арестовать? С какой целью? Для чего? Чтобы изуродовать? Продать? С трепещущим сердцем и пепельными губами покинула она комнату. Мимо лестницы проходила миссис Мейсон, и Изабель бросилась к ней, в ужасе схватила ее руку и залилась нервными слезами.

— Эти люди… там! — задыхаясь, проговорила она.

— Какие люди, миледи? — удивленно ответила миссис Мейсон.

— Я не знаю, не знаю. Думаю, они собираются остаться здесь. Они говорят, что они забирают папу.

Когда прошло оцепенение, вызванное этим известием, экономка оставила леди Изабель на том же самом месте и прошла в покои графа, чтобы посмотреть, нет ли там разгадки этих непонятных речей. Изабель прислонилась к балюстраде, — отчасти ради опоры, отчасти потому, что она, казалось, боится отойти от нее; в этот момент зловещий шум донесся до нее снизу. В холле находились чужие люди, вторгшиеся в дом: они возбужденно о чем-то говорили и жаловались на что-то. Еще сильнее испугавшись, она затаила дыхание и стала прислушиваться.

— К чему вам встречаться с молодой леди? — увещевал их дворецкий. — Она ничего не знает о делах графа; к тому же, у нее и так большое горе, не хватало ей еще и этих забот.

— Я все равно увижусь с ней, — упрямо отвечал кто-то. — Если она слишком гордая особа для того, чтобы спуститься и ответить на пару вопросов, я сам найду ее. Мы торчим тут, скандальная толпа людей, у которых выманили деньги, а теперь заявляют, что им не с кем поговорить: здесь нет никого, кроме молодой леди, а ее, видите ли, нельзя беспокоить! Она не считала для себя беспокойством тратить наши деньги! Если она не спустится и не переговорит с нами, значит, у нее нет ни чести, ни совести, которыми должна обладать настоящая леди!

С трудом сохраняя спокойствие, леди Изабель скользнула вниз по лестнице и тихонько подозвала дворецкого.

— В чем дело? — спросила она. — Я должна это знать.

— О, миледи, не ходите к этим грубиянам! Вы ничего не исправите; уходите, Бога ради, пока они не увидели Вас! Я послал за мистером Карлайлом и ожидаю его с минуты на минуту.

— Папа им всем задолжал деньги? — спросила она с дрожью в голосе.

— Боюсь, что да, миледи.

Она стремительно спустилась и, миновав нескольких кредиторов в холле, прошла в гостиную, где собралась основная масса незваных гостей и откуда доносился наибольший шум. При ее появлении, правда, их гнев поутих, во всяком случае, внешне. Она выглядела такой молодой, невинной, так похожей на ребенка в милом утреннем платье из муслина персикового цвета, с лицом, оттененным ниспадающими на него локонами; она так мало походила на человека, с которым можно враждовать и который вообще способен понять их проблемы, что они замолчали, вместо того, чтобы излить на нее поток жалоб.

— Я слышала, как кто-то заявил, что я должна встретиться с вами, — начала она, причем от возбуждения говорила довольно отрывисто. — Что вам нужно от меня?

Вот тут-то они изложили все, но гораздо спокойнее, и она слушала, пока ей не стало плохо.

Исков было множество, причем внушительных: долговые обязательства и расписки, просроченные и непросроченные векселя, чудовищные неоплаченные долги и относительные мелочи на домашние расходы, ливреи слугам, жалование и питание.

Что могла им ответить Изабель Вейн? Извиниться? Что-то пообещать? Она стояла в замешательстве, не в силах произнести ни слова, поворачиваясь то к одному, то к другому, с глазами, полными жалости и раскаяния.

— Дело в том, юная леди, — сказал один из кредиторов, по виду джентльмен, — что мы не должны были бы приезжать сюда и беспокоить Вас, я — во всяком случае, но поверенные его сиятельства, Уорбортон и Уэйр, к которым многие из нас бросились вчера вечером, заявили, что никто не получит ни шиллинга, разве что удастся хоть сколько-то получить за мебель. Если так, то уж «кто первым приехал, того первым обслужат», поэтому я сегодня прикатил чуть свет и добился соответствующего судебного решения.

— Которое было принято еще до Вашего приезда, — вставил другой человек, который, судя по его носу, вполне мог бы доводиться братом двум субъектам наверху. — Но что эта мебель в сравнении со всеми нашими исками вместе взятыми? То же самое, что ведро воды для Темзы.

— Что же я могу сделать? — задрожав, ответила леди Изабель. — Что я должна сделать? У меня нет денег. Я…

— Ничего, мисс, — вмешался флегматичный мужчина с бледным лицом. — Если то, что говорят, правда, Вас обидели похлеще нашего, ибо у Вас не будет ни крыши над головой, ни единой гинеи собственных денег.

— Он подло поступил со всеми, — перебил сердитый голос, — он разорил тысячи людей.

На него зашикали, ибо даже эти люди не способны были беспричинно обидеть беззащитную молодую леди.

— Может быть, Вы хотя бы ответите, мисс, — продолжал тот же голос, несмотря на шиканье, — имеются ли какие-то наличные деньги, которые можно…

Но в этот момент в комнату вошел еще один человек — это был м-р Карлайл. Он заметил бледное лицо, дрожащие руки Изабель, и бесцеремонно оборвал эту тираду.

— Что это значит? — властно спросил он. — Что вам нужно?

— Если Вы были другом покойного лорда, Вам должно быть известно, чего мы хотим, — последовал ответ. — Мы хотим, чтобы нам оплатили его долги.

— Но вам нужно идти не сюда, — ответил м-р Карлайл. — Абсолютно бесполезно толпиться здесь подобным неприличным образом. Вам нужно обратиться к Уорбортону и Уэйру.

— У них мы уже были — и получили их ответ: нас невозмутимо заверили, что никто ничего не получит.

— Как бы то ни было, здесь вы ничего не добьетесь, — заметил м-р Карлайл всем собравшимся. — Вынужден попросить вас немедленно покинуть этот дом.

Непохоже было, чтобы они собирались выполнить эту просьбу, о чем и было заявлено м-ру Карлайлу со всей прямотой.

— В таком случае, я вынужден предупредить вас о возможных последствиях, — спокойно сказал м-р Карлайл. — Вы вторглись в чужие владения. Этот дом не принадлежит лорду Маунт-Северну: он продал его некоторое время назад.

Этому заявлению никто не поверил. Некоторые даже засмеялись и заявили, что это старый трюк.

— Послушайте, джентльмены, — ответил м-р Карлайл, просто и открыто, как человек, который говорит правду и знает это. — С моей стороны было бы глупостью делать заявления, которые могут быть опровергнутыми при проверке состояния Дел графа. Я Даю вам слово чести, как мужчина; это поместье, с домом и всем, что находится в нем, уже несколько месяцев назад совершенно законно перешло в другие руки, и во время своего последнего визита сюда он был здесь не более чем гостем. Можете справиться об этом у его поверенных.

— Кто купил его? — последовал вопрос.

— М-р Карлайл, из Вест-Линна. Возможно, кому-то из вас приходилось слышать о нем.

Некоторым приходилось.

— Толковый молодой адвокат, — раздался голос, — как и его отец.

— Он перед вами, — продолжал м-р Карлайл. — И этот «толковый адвокат», как вы меня лестно охарактеризовали, ни за что не стал бы рисковать своими деньгами, делая приобретение, в законности и надежности которого не был бы абсолютно уверен. Я не был агентом в этой сделке, я нанимал агентов, поскольку вкладывал собственные деньги, так что теперь Ист-Линн — мой.

— Деньги уплачены? — спросили сразу несколько человек.

— Уплачены сразу же после совершения сделки: в июне.

— Как же лорд Маунт-Северн поступил с этими деньгами?

— Не знаю, — ответил м-р Карлайл. — Я не осведомлен о частных делах лорда Маунт-Северна.

Кредиторы многозначительно зашептались.

— Однако странно, что граф останавливается на два или даже три месяца в доме, который ему не принадлежит!

— Возможно, вам это кажется странным, но позвольте мне объяснить, — ответил м-р Карлайл. — Граф изъявил желание посетить Ист-Линн на некоторое время, чтобы проститься с поместьем, на что я ответил согласием. Не прошло и нескольких дней, как он занемог, и с тех пор был слишком болен, чтобы уехать. Именно на сегодняшний день, джентльмены, был в конце концов назначен его отъезд.

— И Вы хотите сказать, что купили и мебель?

— Все полностью. Не сомневайтесь в моих словах, ибо за доказательствами дело не станет. Ист-Линн был выставлен на продажу, я узнал об этом и приобрел его — так же, как мог бы приобрести у любого из вас. А теперь, поскольку этот дом — мой, а у вас ко мне претензий нет, я был бы весьма признателен вам, если бы вы удалились.

— Может быть, Вы еще заявите, что купили и экипажи вместе с лошадьми? — выкрикнул человек с крючковатым носом.

М-р Карлайл надменно вскинул голову.

— Что мое — то мое, законно приобретенное и оплаченное по честной цене. Я не имею никакого отношения к экипажам и лошадям; лорд Маунт-Северн привез их с собой.

— А мой человек уже наблюдает за ними снаружи, чтобы их не угнали, — самодовольно кивнул его собеседник, — и, если я не ошибаюсь, наверху тоже сторожат кое-что.

— Ну каков мерзавец был этот Маунт-Северн!

— Кем бы он ни был, это не дает вам права оскорблять чувства его дочери, — сердито перебил его м-р Карлайл, — и мне казалось, что люди, называющие себя англичанами, сочли бы это ниже своего достоинства. Позвольте мне, леди Изабель, — добавил он, решительно взяв ее за руку, чтобы вывести из комнаты, — остаться здесь и заняться этим делом.

Но она остановилась, заколебавшись. Ее чувство справедливости страдало от того, что ее отец причинил такой ущерб этим людям, и она попыталась произнести слова извинения и раскаяния; ей казалось, что она просто обязана сделать это, ибо она не хотела, чтобы ее сочли бессердечной. Но это была нелегкая задача; она то бледнела, то краснела, и дыхание ее было затрудненным от непереносимого горя.

— Мне так жаль, — запинаясь, сказала она, и эти слова стоили ей таких усилий, что она не выдержала и залилась слезами. — Я ничего не знала об этом: дела моего отца при мне никогда не обсуждались. У меня самой, насколько мне известно, ничего нет, а если было бы, я бы все поровну разделила между вами. Однако, если это когда-либо будет в моих силах, если у меня будут деньги, я с радостью оплачу все ваши иски.

Все их иски, подумать только! Леди Изабель и представить себе не могла, какую сумму составляет это «все». Как бы то ни было, подобные обещания в такую минуту были пустым звуком. Вряд ли нашелся хоть один из присутствующих, который не испытывал бы сочувствия и жалости к ней. М-р Карлайл вывел ее из комнаты, и как только он закрыл дверь за этой шумной компанией, у нее вырвались истерические рыдания.

— Я просто в отчаянии, леди Изабель! Если бы я мог предвидеть подобную неприятность, Вы были бы избавлены от нее. Вы в состоянии подняться наверх самостоятельно, или же мне позвать миссис Мейсон?

— О да, я поднимусь сама; я не больна, я только напугана и устала. Но это еще не самое худшее, — вздрогнула она. — Там еще два человека наверху… наверху… с папой.

Наверху с папой?! М-р Карлайл был озадачен. Он заметил, что она дрожит всем телом.

— Я не могу понять этого; я просто в ужасе, — продолжала она, пытаясь что-то объяснить. — Они сидят в комнате рядом с ним. Они говорят, что забрали его.

Молча, как громом пораженный, смотрел на нее м-р Карлайл. Затем он повернулся и посмотрел на стоявшего рядом дворецкого. Но тот лишь слегка кивнул головой.

— Мы сначала очистим дом от этих субъектов, — сказал м-р Карлайл, показав в сторону гостиной, — а затем я присоединюсь к Вам наверху.

— Два мерзавца захватили тело, сэр, — зашептал дворецкий в ухо м-ра Карлайла, когда леди Изабель ушла. — Они проникли в покои хитрым и бесчестным образом, сказавшись служащими похоронного бюро, а потом заявили, что не позволят похоронить его, пока их иск не будет оплачен, даже если на это потребуется месяц. Нас чуть не стошнило, сэр. Миссис Мейсон, когда она рассказывала мне — она ведь первой узнала эту новость — просто стало дурно.

Но, как бы то ни было, сначала м-р Карлайл вернулся в гостиную, где принял на себя удар законного недовольства этих взбешенных и, по правде говоря, несправедливо обиженных людей. Впрочем, оно адресовалось не ему, а памяти покойного лорда, который лежал у них над головами. Лишь немногие застраховали жизнь графа, в качестве меры предосторожности, и теперь они были в самом лучшем положении. Эти люди вскоре покинули дом, потому что оспорить заявление м-ра Карлайла было невозможно, а они слишком хорошо знали законы для того, чтобы долго оставаться нарушителями границ его собственности.

Но избавиться от хранителей мертвого тела таким же образом не представлялось возможным. М-р Карлайл проследовал в комнату, где находился покойный, и проверил полномочия его стражей. На его памяти подобного случая не было, хотя отцу его пришлось сталкиваться с такого рода обстоятельствами, о чем он рассказывал сыну. Тело высокого церковного чина, который умер, оставив множество долгов, было арестовано в тот самый момент, когда его несли к могиле через крытую аркаду собора, в котором и должны были похоронить. Люди, сидевшие над лордом Маунт-Северном, выставили весьма серьезный иск, и они должны были находиться на том же самом месте до прибытия м-ра Вейна из Кастл-Марлинга, который стал теперь графом Маунт-Северном.

На следующее утро, в воскресенье, м-р Карлайл снова приехал в Ист-Линн, и, к своему удивлению, обнаружил, что никто не приехал. Изабель завтракала в одиночестве, точнее, сидела, не притронувшись к еде, на низкой оттоманке возле камина и дрожала. Она выглядела такой больной, что он не мог не сказать об этом.

— Я не спала и к тому же очень замерзла, — ответила она. — Всю ночь я не сомкнула глаз: мне было страшно.

— Чего Вы страшились? — спросил он.

— Этих людей, — прошептала она. — Странно, что не приехал мистер Вейн.

— Почта уже пришла?

— Не знаю, — безразлично ответила она. — Я ничего не получала.

Не успела она проговорить этих слов, как вошел дворецкий с полным подносом писем, большинство из которых содержали соболезнования леди Изабель. Она сразу выделила одно письмо, которое и поспешила вскрыть, поскольку на нем стоял почтовый штемпель Кастл-Марлинга.

— Это почерк миссис Вейн, — заметила она.

«Кастл-Марлинг, суббота.

Моя дорогая Изабель, мы страшно поражены и опечалены известием, которое содержится в письме м-ра Карлайла к моему супругу; он ушел в плавание на яхте, и я вскрыла письмо сама. Бог знает, где он теперь может быть, в какой точке побережья; однако он сказал, что вернется домой к воскресенью, и так как он довольно точен в выполнении своих обещаний, я жду его. Мы поспешим в Ист-Линн, не теряя ни минуты, как только он вернется.

Мне трудно выразить словами мое сочувствие твоему горю, и я сейчас слишком bouleversee[8] чтобы писать более. Постарайся не падать духом, а я с искренним сочувствием и сожалением, дорогая Изабель, остаюсь искренне твоя,

Эмма Маунт-Северн».

Бледные теки Изабель покраснели, когда она прочла подпись. Ей пришло в голову, что, будь она автором письма, она бы в первый раз по-прежнему подписалась как Эмма Вейн. Изабель передала листок м-ру Карлайлу.

— Ничего утешительного, — вздохнула она.

М-р Карлайл быстро, насколько позволял неразборчивый почерк миссис Вейн, просмотрел это послание и как-то по-особенному поджал губы, когда дошел до подписи. Возможно, ему в голову пришла та же мысль, что и Изабель.

— Миссис Вейн не стоит и гроша ломаного, иначе бы она приехала сюда и в одиночку, зная, что Вы здесь совсем одна, — невольно вырвалось у него.

Изабель подперла голову рукой. Ей представились все трудности и горести ее теперешнего положения. Не было еще отдано никаких распоряжений относительно похорон, и она понимала, что не имеет никакого права их отдавать. Графы Маунт-Северны всегда покоились в Маунт-Северне, но перевезти ее отца туда стоило бы огромных расходов: пойдет ли на них новоявленный граф? Со вчерашнего утра она, казалось, разом повзрослела, все ее понятия о мире изменились, а ход ее мыслей принял совершенно иное направление, нежели ранее. Она себе представлялась не молодой леди с завидным положением, богатой и знатной, а, скорее несчастной нищей, по чужой милости находящейся в доме, в котором живет. В романах принято изображать молодых леди, особенно красивых и богатых, особами, не придающими ни малейшего значения повседневным нуждам и потребностям, не задумывающимися о возможности впасть в нищету, несущую голод и жажду, холод и наготу. Уверяем вас: подобное безразличие к этим материям никогда не имеет места в действительности. Печаль по отцу — которого, как бы ни относились к нему другие, она и в самом деле глубоко любила и почитала — была у Изабель Вейн мучительно горькой, но даже при своей печали и несчастьях, свалившихся на нее в связи со смертью графа, она не могла не задумываться о своем будущем. Его неопределенность, предстоящие, еще не вполне осмысленные трудности рисовались ее внутреннему взору, а слова прямодушного кредитора звенели у нее в ушах: «У Вас не будет ни крыши над головой, ни единой гинеи собственных денег».

Куда ей идти? С кем жить? Сейчас она находилась в доме м-ра Карлайла. И чем платить слугам? Граф задолжал им всем жалованье.

— Мистер Карлайл, как давно Вы приобрели этот дом? — спросила она, нарушив тишину.

— Сделка была совершена в июне. Разве лорд Маунт-Северн никогда не говорил Вам о том, что продал его мне?

— Нет, никогда. Все эти вещи теперь Ваши? — она обвела взглядом комнату.

— Мебель была продана вместе с домом. Конечно, за исключением подобных вещей, — добавил он, заметив серебро на столе, накрытом к завтраку, — посуды и белья.

— За исключением посуды и белья! Тогда эти бедняги, которые были здесь вчера, имеют на них полное право, — воскликнула она.

— Не уверен. Я думаю, посуда является частью наследственного имущества, равно как и драгоценности. А белье в любом случае не имеет большого значения.

— А моя одежда принадлежит мне?

Он улыбнулся ее наивности и уверил ее, что она принадлежит именно ей и никому более.

— Я не знала этого — вздохнула она. — Я не поняла. За последние день-два произошло такое множество странных событий, что я, кажется, ничего уже не понимаю.

И в самом деле, где же ей было понять?

У нее не было ясного представления о переходе Ист-Линна к м-ру Карлайлу, зато имелось множество смутных страхов, которые преследовали ее. Она боялась, что дом со всей обстановкой был передан ему в счет погашения долга, возможно, лишь частичного.

— Скажите: мой отец должен деньги и Вам? — робко выдохнула она.

— Никаких, — ответил он. — Лорд Маунт-Северн никогда не был моим должником.

— И тем не менее Вы приобрели Ист-Линн.

— Так же, как это мог бы сделать любой другой человек, — уверил он, разгадав ход ее мыслей. — Я искал подходящее поместье, в которое можно вложить деньги, и Ист-Линн меня вполне устраивал.

— Я чувствую, мистер Карлайл, — снова начала она, не в состоянии сдержать слезы, — что как бы навязываю Вам свое присутствие и ничего не могу с этим поделать.

— Что Вы можете сделать — так это не огорчать меня, — мягко ответил он, — говоря про обязательства. Это я Вам обязан, леди Изабель, и если я выражаю надежду, что Вы останетесь в Ист-Линне столько, сколько Вам потребуется, независимо от длительности этого пребывания, то я говорю это совершенно искренне, уверяю Вас.

— Вы так добры, — пролепетала она, — и, на несколько дней, пока я не придумаю, пока… Ах, мистер Карлайл, неужели папины дела действительно столь плохи, как эти люди говорили вчера? — запнулась она, ибо прежние страхи овладели ею с новой силой. — Ничего не осталось?

М-р Карлайл мог бы ответить уклончиво, уверить, что осталось еще достаточно денег, хотя бы для того, чтобы успокоить ее. Но вся его натура противилась тому, чтобы обманывать Изабель; к тому же, он видел, как безоговорочно она верит ему.

— Боюсь, что дела не слишком хороши, — ответил он. — Во всяком случае, на данный момент. Но, возможно, на Вас составлено какое-то завещание, о котором Вы пока не знаете. Уорбортон и Уэйр…

— Нет, — прервала она его. — Я никогда не слышала о каком-либо завещании и уверена, что его не существует. Надо смотреть правде в глаза: у меня нет ни дома, ни денег. Этот дом — Ваш; наш городской дом и Маунт-Северн отойдут мистеру Вейну. А у меня нет ничего.

— Но мистер Вейн, конечно, с радостью примет Вас в Вашем прежнем доме. Здания отойдут к нему, хотя Вы, пожалуй, имели бы на них большее право, нежели мистер или миссис Вейн.

— Жить с ними! — резко ответила она, словно предыдущие слова причинили ей боль. — Что Вы такое говорите, мистер Карлайл?

— Прошу прощения, леди Изабель, я не должен был сам касаться этой темы, но…

— Нет, это я должна просить у Вас прощения, — перебила она его, уже спокойнее. — Я признательна Вам за Ваше участие и доброту. Но я никогда не смогла бы жить с миссис Вейн.

М-р Карлайл встал. Он не считал возможным оставаться дольше и навязывать ей свое общество. Возможно, ей было бы приятнее повидаться с кем-нибудь из друзей, предположил он; миссис Дьюси, женщина добрая и по-матерински заботливая, конечно же, с удовольствием приехала бы повидаться с Изабель.

Изабель покачала головой, слегка вздрогнув.

— Принимать здесь чужих людей, когда все эти… в папиных покоях! — воскликнула она. — Миссис Дьюси приезжала вчера; возможно, она осталась бы, но я боялась расспросов и не приняла ее. Когда я думаю об… этом, я благодарна судьбе за то, что одна.

Когда м-р Карлайл выходил, его остановила экономка.

— Сэр, нет ли известий из Кастл-Марлинга? Паунд сказал, что пришло письмо. Приедет ли мистер Вейн?

— Он ушел в плавание на яхте; по словам миссис Вейн, он должен был вернуться вчера, поэтому можно надеяться, что он приедет сегодня.

— А что же делать, если он не приедет? — тихо сказала она. — Нужно запаять свинцовый гроб, так как Вы знаете, сэр, в каком состоянии он был перед смертью.

— Его можно запаять и без мистера Вейна.

— Конечно. Но не в этом дело, сэр. Позволят ли это сделать те люди? Сегодня утром, на рассвете, приезжали из похоронного бюро, а эти «стражи» намекнули, что не хотели бы «терять из виду» покойного. Нам эти слова показались многозначительными, сэр, но мы не стали задавать им вопросов. Могут ли они воспрепятствовать этой процедуре, сэр?

— Не могу сказать наверное, — ответил м-р Карлайл. — Это столь редкий юридический казус, что я имею слабое представление о том, какими правами они обладают по закону, а какими — нет. Не делитесь этими опасениями с леди Изабель. И, когда приедет мистер Be… лорд Маунт-Северн, пошлите кого-нибудь за мной.

Глава 11 НОВЫЙ ПЭР И БАНКНОТА

В тот же день, в воскресенье, после полудня, по дороге, обсаженной деревьями, неслась почтовая карета. В ней сидел новый пэр королевства, лорд Маунт-Северн. Ближайшая к Ист-Линну железнодорожная станция находилась в пяти милях от поместья, и, приехав туда, ему пришлось нанять дилижанс. Вскоре по приезде к нему присоединился м-р Карлайл, и, почти в то же самое время, из Лондона приехал м-р Уорбортон. Он не мог появиться ранее, ибо находился в отъезде, когда умер граф. Все собравшиеся немедленно приступили к делу.

Свежеиспеченный граф знал, что у его предшественника имелись финансовые затруднения, но не имел ни малейшего представления об их масштабе, поскольку не был близок с покойным и редко встречался с ним. Когда ему излагали все детали — непомерные траты, катастрофическое разорение, отсутствие какого-либо обеспечения для Изабель — он стоял как громом пораженный.

Это был высокий, дородный мужчина сорока трех лет от роду, с благородной натурой, сдержанными манерами и строгим выражением лица.

— Это самое беззаконное дело, о котором я когда-либо слышал, — воскликнул он, обращаясь к обоим юристам. — Из всех безрассудных глупцов Маунт-Северн, вероятно, был самым безрассудным!

— Преступная непредусмотрительность в том, что касается его дочери, — согласились его собеседники.

— Непредусмотрительность! Да это чистое безумие! — возразил граф. — Ни один человек, находящийся в здравом уме, не бросит свое дитя на произвол судьбы, как это сделал он. У нее в прямом смысле слова нет ни шиллинга. Я спросил у нее, сколько денег оставалось в доме, когда умер граф. Двадцать или тридцать фунтов, ответила бедняжка, да и те она отдала экономке, потому что надо было оплатить домашние расходы. Если девочке захочется купить себе хотя бы ленточку, у нее не найдется ни пенса, чтобы заплатить за нее. Вы можете это себе представить? — продолжал граф взволнованно. — Готов побиться об заклад, что такого еще свет не видывал.

— Нет денег даже на личные нужды! — воскликнул м-р Карлайл.

— Даже полпенни. И нет никаких источников, и не будет, как я понял, из которых она могла бы получить средства.

— Именно так, милорд, — кивнул м-р Уорбортон. — Неотчуждаемые владения переходят к Вам, а кредиторы позаботятся о немногочисленной личной собственности, о тех жалких крохах, которые еще остались.

— Насколько я понял, Ист-Линн принадлежит Вам, — воскликнул граф, резко повернувшись к м-ру Карлайлу. — Об этом мне сказала Изабель.

— Да, это так, — последовал ответ. — Он отошел ко мне в июне. Насколько мне известно, его светлость держал этот факт в секрете.

— Он обязан был держать это в тайне, — вставил м-р Уорбортон, обращаясь к лорду Маунт-Северну, — ибо он не получил бы ни гроша из денег, заплаченных за поместье, в том случае, если бы об этом проведали кредиторы. Кроме нас и агентов м-ра Карлайла, об этом никому не сообщалось.

— Странно, сэр, что Вы не могли убедить графа в необходимости как-то обеспечить его дитя, — упрекнул м-ра Уорбортона новый пэр королевства. — Вы были его доверенным лицом, Вы знали состояние его дел; Вы просто обязаны были сделать это.

— Зная состояние дел графа, милорд, мы понимали что убеждать его будет бесполезно, — ответил м-р Уорбортон. — Он упустил время, когда мог бы еще обеспечить ее; не один год прошел с тех пор, когда это еще было в его силах. Пару раз я обращал его внимание на эту проблему, но это для него был больной вопрос, и он не хотел обсуждать его. Думаю, он просто не беспокоился о ней, будучи уверен, что она удачно выйдет замуж при его жизни; он не думал, что умрет таким молодым.

— Не в его власти! — повторил граф, прекратив мерить комнату нетерпеливыми шагами и остановившись напротив м-ра Уорбортона. — Что Вы мне рассказываете, сэр! Он обязан был сделать что-нибудь. По крайней мере, он мог бы застраховать свою жизнь на несколько тысяч фунтов. У бедной девочки нет ничего: даже денег на карманные расходы. Вы понимаете?

— Увы, я слишком хорошо это понимаю, — ответил юрист. — Но у Вашей светлости весьма отдаленное представление о затруднениях, которые испытывал лорд Маунт-Северн. Он платил чудовищный процент по своим долгам, и достать денег для его уплаты было чертовски трудным делом, не говоря уже о фиктивных векселях, от выписывания которых он не мог отказаться; а ведь их тоже нужно было чем-то обеспечивать.

— Да, я знаю, — ответил граф с презрительным жестом. — Его система состояла в том, чтобы выписывать один вексель для покрытия другого.

— Выписывать… — как эхо повторил м-р Уорбортон. — Он, наверное, выписал бы вексель на водокачку в Олдгейте, если бы мог. У него была настоящая мания.

— Его толкали на это его потребности, я полагаю, — вставил м-р Карлайл.

— Не надо было иметь такие потребности, сэр! — гневно вскричал граф. — Однако вернемся к делу. Какие деньги есть на его банковском счету, мистер Уорбортон? Вы что-нибудь знаете об этом?

— Никаких, — смущенно ответил юрист. — Две недели назад мы превысили остаток на его счете для того, чтобы уплатить по наиболее срочным обязательствам. У нас осталось немного денег, и, проживи он на неделю-другую дольше, поступила бы осенняя рента — хотя, конечно же, и эти деньги, в свою очередь, тоже пришлось бы срочно выплатить.

— Ну что же, хорошо, хоть что-то есть. Какова сумма остатка?

— Милорд, — ответил м-р Уорбортон, покачав головой, словно жалея самого себя, — с прискорбием вынужден сообщить Вам, что этого остатка не хватит даже на возмещение наших собственных затрат, то есть тех денег, которые мы выплатили из собственного кармана.

— Тогда где же, скажите на милость, взять денег, сэр: на похороны, на жалованье слугам, короче говоря, на все расходы?

— Никаких средств более ждать не приходится, — ответил м-р Уорбортон.

Лорд Маунт-Северн в еще большей ярости принялся мерить шагами ковер.

— Проклятая беспечность! Постыдная расточительность! Бессердечный человек! Жил негодяем и умер нищим, оставив дочь на попечение чужих людей!

— Ее положение — хуже всех, — заметил м-р Карлайл. — Где она будет жить?

— Наш дом станет и ее домом, — ответил его светлость, — и, надеюсь, он будет получше ее прежнего жилища. Я думаю, что дом Маунт-Северна, при всех его долгах и вечно шныряющих кредиторах, был отнюдь не райским местом.

— Я полагаю, она ничего не знала о реальном положении дел и вряд ли испытывала какие-либо затруднения, ответил м-р Карлайл.

— Чепуха! — заявил лорд.

— Мистер Карлайл прав, милорд, — заметил м-р Уорбортон, глядя на графа поверх очков. — Леди Изабель спокойно жила в Маунт-Северне до весны, а деньги, вырученные за Ист-Линн, помогли продержаться некоторое время. Как бы то ни было, все его безумства теперь в прошлом.

— Не совсем, — возразил лорд Маунт-Северн. — Их след тянется и в настоящее. Я слышал, вчера утром здесь разыгралась тяжелая сцена, когда сюда съехались из города те бедняги, которых он обманул.

— Ну, половина из них — евреи, — презрительно сказал м-р Уорбортон. — Если они что-то и потеряли, для них это будет приятным разнообразием.

— У евреев есть такие же права на их собственность, как и у нас, м-р Уорбортон, — с сердитым укором проговорил лорд. — Будь они хоть неверными турками, это все равно не послужило бы оправданием Маунт-Северну. Изабель говорит, мистер Карлайл, что это Вам удалось избавиться от них.

— Да, убедив их в том, что Ист-Линн вместе с мебелью принадлежит мне. Но есть еще два человека наверху, которые захватили… его. От них я не смог избавиться.

Граф удивленно посмотрел на него.

— Я не понимаю Вас.

— Разве Вы не знаете, что они захватили покойника? — спросил м-р Карлайл, понизив голос. — Два человека охраняют его, как часовые, со вчерашнего утра. И, как я слышал, в доме находится еще и третий, поочередно сменяющий одного из двух «стражей», чтобы тот мог спуститься в холл и поесть.

Граф прекратил метаться по комнате и подошел к м-ру Карлайлу; лицо его, с открытым ртом, выражало неподдельный ужас.

— Боже праведный! — только и сумел произнести м-р Уорбортон и сорвал с себя очки.

— Мистер Карлайл, правильно ли я понял Вас? Тело покойного графа было арестовано за долги? — продолжал допытываться граф. — Арестовать мертвое тело! Не сон ли я вижу?

— Именно это они и сделали. Они хитростью проникли в комнату.

— Возможно ли, чтобы закон дозволял подобные бесчинства? — воскликнул граф. — Арестовать мертвого человека! Я и не слыхивал о подобном; я потрясен так, что этого не выразить словами. Помню, Изабель что-то говорила о каких-то двух людях, но она была так опечалена и взволнована, что я понимал едва ли половину из того, что она говорила. Итак, что же теперь? Мы что, не можем похоронить его?

— Боюсь, что нет. Экономка сказала мне сегодня утром, что опасается, как бы они не запретили запаивать гроб. А это нужно сделать как можно скорее.

— Это просто ужасно! — сказал граф.

— Знаете ли Вы, кто это сделал? — осведомился м-р Уорбортон.

— Некто по фамилии Энсти, — ответил м-р Карлайл. — В отсутствие членов семьи я взял на себя обязанность наведаться в покои и проверить их полномочия. Их иск составляет около трех тысяч фунтов.

— Если это сделал Энсти, значит, это был личный долг графа, до последнего фунта, — заметил м-р Уорбортон. — Ну и продувная же бестия этот Энсти, коли он измыслил такой план.

— А также бессовестный и скандальный человек, — добавил лорд Маунт-Северн. — Вот так-так! Что же теперь делать?

Пока они совещаются, давайте заглянем на минутку к леди Изабель. Она сидела в одиночестве, совершенно убитая, предавшись глубочайшей скорби. Лорд Маунт-Северн сообщил ей ласково и доброжелательно, что впредь она должна будет жить с ним и его женой. Изабель чуть слышно поблагодарила его и, как только он ушел, залилась горючими слезами. «Жить с миссис Вейн! — повторяла она самой себе. — Никогда! Лучше умереть, лучше самой зарабатывать на жизнь, лучше питаться хлебом и водой» И так далее, в таком же духе. Молоденькие девушки склонны к подобным мечтаниям, которые, увы, большей частью глупы и невыполнимы, тем более для такой девушки, как леди Изабель Вейн. Зарабатывать на жизнь! Теоретически это так просто, но между теорией и практикой такая же разница, как между светом и тьмой. Было совершенно очевидно, что у Изабель просто не было другого выбора; ей придется жить с леди Маунт-Северн, и убежденность в том, что именно так все и будет, уже поселилась в глубине ее души, хотя губы ее поспешно отрицали такую возможность. Лорд Маунт-Северн хотел немедленно отправить ее в Кастл-Марлинг, но этому она успешно воспротивилась, и было решено, что она поедет на следующий день после похорон.

М-р Уорбортон, по указанию графа, освободил комнату покойного от обоих незваных гостей, хотя, к большому удивлению прислуги, эти неприятные личности по-прежнему оставались в доме. На это у мистера Уорбортона, конечно же, имелись свои причины; он был весьма осмотрительным адвокатом, и эти люди для вида оставались на своем посту до самых похорон графа. Поговаривали, что, если бы он выдворил их совсем, мог последовать повторный арест.

В пятницу в церкви Св. Джеда в Вест-Линне состоялось погребение. Изабель снова была возмущена до глубины души: она полагала, что покойного похоронят в Маунт-Северне. Граф заметил, правда, не при ней, что он не может позволить излишних расходов на похороны. Справедливости ради, нужно отметить, что он честно выполнил все, что требовалось от него. Он выплатил все, что покойный задолжал торговцам и слугам, выдал прислуге, вместо обычного уведомления об увольнении, месячное жалованье, включая квартирные и столовые деньги, и заплатил за их траурную одежду. Паунд, дворецкий, остался у него на службе. Что касается траура Изабель, он обеспечил ее всем, что приличествовало ее высокому положению. Экипажи и лошадей, на которые был наложен арест, он выкупил для себя, так как и те, и другие были просто превосходны.

За гробом шли всего два человека; граф и м-р Карлайл. Последний не являлся родственником усопшего, а лишь недавним знакомым, но граф, тем не менее, пригласил его, вероятно, не желая шествовать один в своем траурном облачении. Гроб несли несколько представителей местной знати, и множество личных экипажей следовало за процессией. На следующее утро весь дом пришел в движение. Граф и Изабель уезжали, но ехать они собирались порознь. В течение дня должны были разъехаться слуги. Граф спешил в Лондон, и дилижанс, вызванный для того, чтобы доставить его на железнодорожную станцию, уже стоял у дверей, когда приехал м-р Карлайл.

— Я уже боялся, что Вы не приедете; у меня и пяти минут свободных нет, — заметил граф, обмениваясь с ним рукопожатием. — Вы все поняли насчет надгробья?

— Разумеется, — ответил м-р Карлайл. — Как чувствует себя леди Изабель?

— Боюсь, она совершенно упала духом, бедное дитя, ибо даже не вышла позавтракать со мной, — сказал граф. — Миссис Мейсон сказала мне, что она совершенно убита горем. — Дурной, дурной человек был Маунт-Северн, — выразительно добавил он и позвонил. — Сообщите леди Изабель, что я готов к отъезду и жду ее, — бросил он появившемуся слуге. — А тем временем, мистер Карлайл, — добавил он, — позвольте выразить мою признательность Вам. Не могу даже представить себе, как бы я справился со всем этим без Вас. Помните, что Вы обещали навестить меня, и я жду Вас в ближайшее время.

— Обещаю — при условии, что буду по делам где-то неподалеку от Вас, — улыбнулся м-р Карлайл. — Если…

В этот момент в комнату вошла Изабель, также одетая, ибо она собиралась ехать сразу вслед за графом. На лице ее была вуаль из крепа, которую она откинула, когда приблизилась к графу и м-ру Карлайлу.

— Мне пора ехать, Изабель. Вы хотите что-либо сказать мне?

Она открыла рот, собираясь говорить, но бросила взгляд на м-ра Карлайла, который отошел к окну и встал спиной к ним, и заколебалась.

— Я полагаю, нет, — сам себе ответил граф, которому не терпелось ехать, как и многим людям, пускающимся в путь. — Вам не о чем беспокоиться, моя дорогая; Паунд обо всем позаботится, только перекусите где-нибудь днем, поскольку Вы приедете в Кастл-Марлинг не ранее обеда. Скажите миссис Be… скажите леди Маунт-Северн, что у меня здесь не было времени писать, и я сделаю это, когда приеду в Лондон.

Однако Изабель продолжала стоять перед ним с нерешительным видом, как бы в ожидании, то краснея, то бледнея.

— В чем дело? Вы что-то хотите сказать?

Она действительно хотела, но не знала, как это сделать. Для нее этот миг замешательства был почти физически болезненным, и присутствие м-ра Карлайла еще более усугубляло эту неловкость, причем последний даже не подозревал, что его присутствие нежелательно.

— Я… мне… очень неловко просить Вас, но у меня… нет денег, — запинаясь, произнесла она, и ее милое личико вспыхнуло.

— Бог ты мой! Изабель, я совершенно позабыл об этом, — с досадой воскликнул граф. — Для меня все это… внове…

Оборвав эти несвязные сентенции, он расстегнул пальто, достал кошелек и изучил его содержимое.

— Изабель, я немного поиздержался, и у меня осталось лишь немногим более денег, чем необходимо на билет в Лондон. Вам, моя дорогая, придется пока обойтись тремя фунтами. Деньги на дорогу — у Паунда. Когда Вы приедете в Кастл-Марлинг, леди Маунт-Северн даст Вам денег; только нужно сказать ей об этом.

Говоря это, он высыпал немного золота из кошелька и оставил на столе два соверена[9] и две монеты по полсоверена.

— До свидания, моя дорогая; добро пожаловать в Кастл-Марлинг. Я скоро вернусь домой.

Выйдя наружу с мистером Карлайлом, он поставил ногу на ступеньку дилижанса, перебросился несколькими словами со своим спутником, и вот уже он унесся прочь. М-р Карлайл вернулся в комнату, где Изабель, у которой румянец стыда сменился пепельной бледностью, собирала монеты.

— Не окажете ли мне любезность, мистер Карлайл?

— Все, что в моих силах.

Она подвинула к нему полтора соверена.

— Это для мистера Кейна. Я велела Марвел послать ему деньги, но она, кажется, забыла или поленилась это сделать сразу, и он ничего не получил за свою работу и за билеты на концерт. Билеты стоили соверен, остальное — за настройку. Не могли бы Вы передать ему эти деньги? Если доверить это кому-то из слуг, они в своих приготовлениях к отъезду могут от этом забыть.

— Кейну за настройку причитается пять шиллингов, — заметил м-р Карлайл.

— Но он очень долго провозился с инструментом, а также что-то делал с мехами. Это не слишком много. Кроме того, мы ничем не накормили его. Деньги нужны ему еще больше, чем мне, — добавила она, попытавшись улыбнуться. — Если бы я не подумала о нем, у меня не хватило бы мужества просить о чем-то лорда Маунт-Северна, что я сделала, как Вы, вероятно, слышали. И знаете, как мне пришлось бы поступить тогда?

— Как? — улыбнулся он.

— Мне пришлось бы попросить Вас заплатить ему вместо меня, а я вернула бы Вам долг, как только у меня появились бы деньги. Я уже почти решилась так и сделать, знаете ли; мне кажется, это было бы не так тяжело, как быть вынужденной просить что-то у лорда Маунт-Северна.

— Надеюсь, что это действительно так, — ответил он тихим, искренним голосом. — Что еще я могу сделать для Вас?

Она собиралась ответить: «Ничего. Вы и так уже достаточно много сделали». Но в этот момент их внимание привлек какой-то шум снаружи, и они подошли к окну. Это подъехал экипаж для леди Изабель, раньше принадлежавший покойному графу. Он был запряжен четверкой почтовых лошадей, количество которых определил лорд Маунт-Северн, по-видимому, желавший, чтобы Изабель уехала с таким же великолепием, с каким появилась в этих краях. Все вещи были упакованы, и Марвел уже уселась снаружи.

— Все готово, — сказала Изабель, — и мне пора ехать. Мистер Карлайл, я хочу оставить Вам наследство — тех прелестных золотых и серебряных рыбок, которых я купила несколько недель назад.

— Но почему Вы не берете их с собой?

— Везти их к леди Маунт-Северн?! Нет уж, лучше я оставлю их Вам. Время от времени бросайте хлебные крошки в аквариум.

Лицо ее было мокрым от слез; он понимал, что она говорит торопливо, пытаясь скрыть волнение.

— Присядьте на минутку, — сказал он.

— Нет-нет. Лучше уж ехать сразу.

Он подал ей руку, чтобы проводить к экипажу. Слуги собрались в холле, ожидая ее; некоторые из них успели состариться на службе у ее отца. Она подала каждому руку, постаралась найти слова благодарности и прощания; ей казалось, она задохнется, стараясь удержать рыдания. Наконец, она простилась со всеми; тоскующий взгляд назад, прощальный взмах руки — и вот уже она выходит с мистером Карлайлом. Паунд занял место рядом с Марвел, форейторы ждали только сигнала, чтобы тронуться в путь, но м-р Карлайл снова открыл дверцу экипажа, и склонился над ее рукой, которую держал в своей.

— Я не успела поблагодарить Вас за Вашу доброту, мистер Карлайл, — воскликнула она, задыхаясь от волнения. — Надеюсь, Вы понимаете, что у меня просто не было случая.

— Жаль, что я не сделал больше; я так хотел бы защитить Вас от неприятностей, которые Вам пришлось пережить! — ответил он. — Если мы никогда более не встретимся…

— Но ведь мы же увидимся снова, — перебила она. — Вы обещали лорду Маунт-Северну.

— Действительно: мы можем увидеться случайно, иногда, но наши жизненные пути так далеки друг от друга. Да хранит Вас Господь, дорогая леди Изабель!

Форейторы тронули вожжами лошадей, и экипаж устремился вперед. Она задернула занавески и откинулась назад, забившись от рыданий: по дому, который покидала, по отцу, которого потеряла навсегда. Последней ее мыслью перед этим всплеском чувств была мысль о том, сколь многим она обязана м-ру Карлайлу; однако она имела гораздо большие основания для благодарности, чем подозревала.

Вскоре она немного успокоилась и, когда спала пелена слез, она заметила у себя на коленях смятый кусочек бумаги, который, казалось, выпал у нее из рук. Она механически подняла и развернула его: это была банкнота достоинством в сто фунтов.

Скептический читатель, возможно, скажет, что это вымышленное повествование, к тому же довольно искусственное; однако сей эпизод — истинная правда. М-р Карлайл привез банкноту с собой еще утром, именно для этой цели.

Леди Изабель смотрела на нее, широко раскрыв глаза. Откуда она взялась? Как оказалась здесь? И внезапно она все поняла: м-р Карлайл вложил эти деньги ей в руку. Щеки ее пылали, она чувствовала дрожь в пальцах от внезапно охватившего ее гнева. В этот первый момент она готова была негодовать, сочтя подобный жест с его стороны оскорблением. Но когда вспомнила все, что произошло за последние несколько дней, на смену злости пришло восхищение его добротой. Ведь он же знал, что у нее не было дома, который она могла бы назвать своим домом, и денег, за исключением тех, которые ей могли дать из милости.

Итак, что же ей делать теперь? Разумеется, она не станет тратить эти деньги; об этом не могло быть и речи, как, впрочем, и о том, чтобы отослать их ему: она чувствовала, что натура, способная на такую деликатность и щедрость, будет глубоко обижена, если эту щедрость отвергнут. Могла ли она так обидеть его? Заслуживал ли он этого от нее? Нет! Она сохранит банкноту до того времени, когда сможет лично вернуть ее м-ру Карлайлу.

В то время, как Изабель предавалась рассуждениям, Барбара Хэйр стояла, прислонившись к калитке своего дома, и смотрела на дорогу. Она узнала время отъезда леди Изабель и, будучи женщиной и к тому же соперницей — ибо именно в таком качестве ревнивая и мнительная Барбара воспринимала леди Изабель — заняла свой пост, чтобы понаблюдать за ее отъездом. Немногое же ей удалось увидеть! Практически ничего, кроме экипажа, лошадей и слуг, так как занавески были задернуты. Долго еще после того, как проехал экипаж, стояла она на том же самом месте; вскоре из Вест-Линна пришел ее отец.

— Барбара, ты видела Карлайла?

— Нет, папа.

— Я был у него в конторе, но там говорят, что он в Ист-Линне. Может быть, он скоро пойдет назад. Я хотел бы переговорить с ним, если удастся.

М-р Хэйр остался стоять снаружи, облокотившись на калитку, по другую сторону которой находилась Барбара. Неизвестно, кому из них больше хотелось увидеть м-ра Карлайла.

— Ты знаешь новости? — внезапно воскликнул судья. — Все только об этом и говорят: Карлайл…

Внезапно он шагнул вперед, чтобы посмотреть на дорогу, ведущую из Ист-Линна. У Барбары кровь прилила к лицу от волнения: она ждала, когда он закончит фразу.

— Что сделал мистер Карлайл, папа? — спросила она, когда он занял прежнее место.

— А вот и Карлайл идет, — заметил судья. — Я так и думал, что это были его длинные ноги. Говорят, он купил Ист-Линн, Барбара.

— Ах, папа! Неужели это правда? Мистер Карлайл купил Ист-Линн!

— Очень даже может быть. Ему и мисс Корни досталось в наследство гнездышко, в котором полно золотых яичек. Я только что спросил об этом Дилла, но он был скрытен, как всегда, и не дал ясного ответа.

— Доброе утро! — воскликнул он, когда м-р Карлайл приблизился. — Нашим судьям не терпится узнать, нет ли у Вас новостей из союза в Ипсли, поскольку в нашем союзе считают, что бедняки не должны останавливаться в этом деле на полпути.

— Да, — ответил м-р Карлайл. — Они признали этот иск, так что можете отправить их сегодня. Как поживаешь, Барбара?

— Ну что же, хорошо, — продолжал м-р Хэйр. — Карлайл, люди говорят, что Вы приобрели Ист-Линн.

— Вот как? Ну что же, они говорят правду. Ист-Линн теперь мой.

— За вами, юристами, не угонишься, когда вы работаете на себя. Еще и недели не прошло, как скончался граф, а Ист-Линн уже перешел в Ваши руки.

— Это не совсем так, господин судья. Ист-Линн уже был моим за несколько месяцев до смерти графа.

— Что Вы говорите! Подумать только! Готов побиться об заклад, что Вы с него взяли немалую арендную плату.

— Я не взял никакой платы, — с улыбкой ответил м-р Карлайл. — Он был здесь почетным гостем.

— Ну и глупо с Вашей стороны, — заметил судья. — Не обижайтесь, Карлайл: Вы еще молодой человек, а я уже старый, по крайней мере, скоро буду таковым. И граф был не умнее, если так запутался в конце концов.

— Самым прискорбным образом, — вступила Барбара. — Вчера я слышала, что леди Изабель ничего не осталось, даже на то, чтобы заплатить за свое траурное одеяние. Смиты сообщили об этом Гербертам, а Герберты — мне. Как Вы думаете: это правда, Арчибальд?

Казалось, это немало позабавило м-ра Карлайла.

— Им оставалось только заявить, что у леди Изабель вообще не было траурного одеяния. Ума не приложу, как бы Вест-Линн жил без сплетен!

— В самом деле! — воскликнул судья Хэйр. — Я встретил ее экипаж, запряженный четверкой лошадей; снаружи сидели форейтор и ее горничная. Молодая леди, путешествующая с таким шиком, вряд ли испытывает нужду настолько, чтобы ей не хватало денег на траур, мисс Барбара!

— Ну, Вы же знаете, сэр, что люди не могут не сплетничать, — сказал м-р Карлайл. — К концу дня будут и обо мне говорить, будто я купил не Ист-Линн, а Вест-Линн. Доброе утро, Барбара!

Когда лорд Маунт-Северн прибыл в Лондон, первым, кого он увидел в отеле, где обычно останавливались Вейны, была его жена собственной персоной, которую он считал благополучно пребывающей в Кастл-Марлинге. Граф осведомился о причине ее появления.

Леди Маунт-Северн не составило труда все объяснить. Она, оказывается, уже пробыла в Лондоне пару дней, чтобы самой заказать себе траурную одежду, кроме того, Уильям неважно себя чувствовал, и она захватила его с собой, чтобы он сменил обстановку.

— Жаль, что ты приехала в город, Эмма, — заметил граф, выслушав ее. — Изабель сегодня уехала в Кастл-Марлинг.

Леди Маунт-Северн вскинула голову.

— Это еще зачем?

— Это самое постыдное дело, — сказал граф, не отвечая на прямой вопрос. — Маунт-Северн умер хуже нищего, не оставив Изабель ни шиллинга.

— Никто и не ожидал для нее богатого наследства.

— Но не осталось вообще ничего, ни пенса, даже на ее личные расходы. Я дал ей сегодня пару фунтов, поскольку у нее вообще не было денег.

Графиня широко раскрыла глаза.

— Где же она будет жить? Что станется с нею теперь?

— Ей придется жить с нами. Она…

— С нами?! — перебила леди Маунт-Северн, почти взвизгнув. — Этому не бывать!

— Ей придется, Эмма. Бедняжке больше негде жить. Я должен был принять именно такое решение, и сегодня, как я уже говорил, она уехала в Кастл-Марлинг.

Леди Маунт-Северн побледнела от гнева. Она встала и подошла к столу, по другую сторону которого находился ее супруг.

— Послушай, Рэймонд: я не потерплю Изабель Вейн под крышей моего дома… ненавижу. Как ты мог позволить уговорить себя на это?

— Никто меня не уговаривал, — холодно ответил он. — Я предложил это сам. Где же еще ей быть, как не у нас?

— Мне все равно, — упрямо ответила она. — Только не с нами.

— Обдумай все это спокойно, — ответил его светлость. — У нее нет других родственников, ей просто не к кому больше обратиться за помощью. Я, получив титул лорда, который мне, может быть, не видеть еще лет двадцать, если бы Маунт-Северн вел разумную жизнь, просто обязан, из вежливости, по доброй воле, предложить ей жить с нами. Неужели ты не понимаешь этого?

— Нет, не понимаю, — ответила графиня. — И не потерплю ее присутствия.

— Как бы то ни было, она сейчас в Кастл-Марлинге, в который приехала как в свой дом, — снова заговорил граф. — И даже ты вряд ли решишься по возвращении выгнать ее на улицу, отослать в работный дом или ходатайствовать перед министрами ее Величества о выделении ей содержания из пенсионного фонда, заслужив тем самым всеобщее порицание. Думаю, ты могла бы выказать более доброе отношение к ней.

Леди Маунт-Северн не стала открыто возражать. Ей нельзя было отказать в здравом смысле, и последний аргумент графа было трудно опровергнуть. Куда же еще идти Изабель, как не к ним? Однако она продолжала что-то сердито бормотать, а лицо ее, казалось, вот-вот вспыхнет в самом прямом смысле слова.

— Тебе недолго придется терпеть ее присутствие, — небрежно заметил граф. — Такая милая девушка, как Изабель, наверняка скоро выйдет замуж; к тому же, я еще не видел такой доброй и кроткой души, так что даже ума не приложу, за что ты так ее невзлюбила. Многие мужчины ради ее лица позабудут об отсутствии приданого.

— Она выйдет за первого человека, который сделает ей предложение, — сердито огрызнулась леди Маунт-Северн. — Уж об этом-то я позабочусь.

Глава 12 В КАСТЛ-МАРЛИНГЕ

Изабель прожила в своем новом доме уже около десяти дней, когда в Кастл-Марлинг вернулись лорд и леди Маунт-Северн. Кастл-Марлинг, да будет известно читателю, был вовсе не замком[10], а всего-навсего городком, по соседству с которым находилось небольшое поместье, где и проживали единственные родственники нашей героини.

Лорд Маунт-Северн сердечно поприветствовал Изабель; леди Маунт-Северн — тоже, на свой манер, но сделала это так вызывающе, таким высокомерно-покровительственным тоном, что Изабель покраснела от возмущения. И если первая встреча была такой, то как же иначе могли развиваться их отношения? На бедняжку обрушились все возможные средства унижения, раздражающее высокомерие, мелкие колкости, сухость в обращении. У Изабель едва доставало терпения все это выносить; оставаясь одна, она ломала руки и всей душой мечтала найти другое пристанище.

Леди Маунт-Северн жить не могла без поклонников и окружала себя людьми, готовыми воскурить ей фимиам поклонения. В своем флирте она могла дойти до грани приличия, но отнюдь не переступить ее: не было женщины, менее способной забыться и подвергнуть угрозе свое доброе имя, и в то же время более презрительной и осуждающей с теми, кто позволил себе эту слабость, чем Эмма, графиня Маунт-Северн. Она была олицетворением зависти и эгоизма: не было случая, чтобы она пригласила в свой дом молодую и привлекательную женщину. Она скорее пригласила бы прокаженную. Теперь читателю станет понятен гнев, охвативший ее при известии о том, что Изабель, с ее многочисленными и неоспоримыми достоинствами, с ее юностью и необыкновенной красотой, поселится у них в доме.

К Рождеству съехались гости, в основном молодые мужчины, которые были недостаточно осторожны для того, чтобы скрывать очевидный факт; юная красавица была куда привлекательнее, нежели капризная хозяйка. И тогда последняя, не в силах сдерживать свою ненависть, оказавшись наедине с Изабель, заявила той, позабыв о всяческих приличиях, что она в этом доме — ненавистная приживалка, с обществом которой вынуждены мириться.

У графа и графини было двое сыновей, и в феврале младший из мальчиков, всегда отличавшийся хрупким здоровьем, умер. Поэтому решено было ехать в Лондон не после Пасхи, как они собирались ранее, а только в мае. Граф провел часть зимы в Маунт-Северне, присматривая за работами по ремонту и реконструкции поместья. В марте он отправился в Париж, скорбя о потере своего сына, и скорбь его, нелишне заметить, немного превосходила ту, которую испытывала леди Маунт-Северн.

Приближался апрель, а вместе с ним — и Пасха. В сильнейшее уныние леди Маунт-Северн повергло письмо ее бабушки, миссис Ливайсон, в котором почтенная особа сообщала, что нуждается в смене обстановки, а посему проведет Пасху вместе с нею, в Кастл-Марлинге. Леди Маунт-Северн пожертвовала бы даже своими бриллиантами, чтобы избежать ее общества, но увы: бриллианты когда-то принадлежали Изабель; по крайней мере, она носила их ранее.

Итак, в понедельник на страстной неделе прибыла старая леди, и Фрэнсис Ливайсон — вместе с ней. Больше гостей не было.

Все шло спокойно до страстной пятницы, но это было обманчивое спокойствие: миледи ревновала, внимание капитана Ливайсона к Изабель выводило ее из себя. Уже на Рождество он открыто восхищался Изабель, а теперь его чувства, казалось, еще более усилились. От кого угодно могла бы стерпеть это леди Маунт-Северн, но не от Фрэнсиса Ливайсона; она страдала оттого, что молодой гвардеец, хотя он и был ее кузеном, стал ей очень дорог, настолько дорог, что для женщины чуть менее осторожной это могло бы стать даже опасным чувством. Лучше бы уж весь мир восхищался Изабель, чем один этот человек. Читатель может спросить, зачем же в таком случае она позволила ему приехать и наслаждаться обществом Изабель, так же, как в Лондоне в прошлом году; но, увы, я не в состоянии ответить на этот вопрос. Да и в самом деле: отчего люди совершают глупости?

В страстную пятницу, после полудня, Изабель отправилась погулять с маленьким Уильямом Вейном; к ним присоединился капитан Ливайсон, и вся троица вернулась лишь к обеду. На леди Маунт-Северн, и без того уже ненавидевшую Изабель, злосчастная судьба наложила епитимью в виде общества миссис Ливайсон, которая не позволила ей пойти прогуляться.

У Изабель осталось совсем мало времени на то, чтобы переодеться к обеду, и она отправилась прямо в свою комнату. Она сидела в халате, Марвел причесывала ей волосы, а Уильям о чем-то весело болтал, усевшись рядом с нею, когда распахнулась дверь и пред ними предстала миледи.

— Где вы были? — спросила она, дрожа от ярости.

Изабель уже знала, что это означает.

— Прогуливались по аллеям и лужайкам, — ответила она.

— Как ты смеешь вести себя столь неприлично?

— Я не понимаю Вас, — сказала Изабель, сердце которой учащенно забилось. — Марвел, ты делаешь мне больно.

Когда женщины, подверженные приступам ярости, перестают владеть собой, они сами не ведают, что говорят. Леди Маунт-Северн разразилась потоком упреков и оскорблений, чрезвычайно унизительных и несправедливых.

— Мало того, что тебя приютили в моем доме, так тебе еще нужно опозорить его? Три часа ты пряталась где-то с Фрэнсисом Ливайсоном! Ты только и делаешь, что флиртуешь с ним с самого его приезда, и на Рождество ты занималась тем же самым.

Этот приступ был более продолжительным и яростным, чем ранее, но причина его была настолько явной, что Изабель воспротивилась, рассердившись почти столь же сильно, как и графиня. Сказать такое в присутствии ее служанки! В своей безумной ревности столь оскорбительно обвинять ее, дочь графа, которая по рождению гораздо выше, нежели Эмма Маунт-Северн! Изабель отстранила Марвел, поднялась и взглянула на графиню, пытаясь говорить спокойно, что стоило ей немалого труда.

— Я не флиртую — сказала она, — и никогда не флиртовала. Я предоставляю это право, — она не сумела скрыть презрения в голосе, — замужним женщинам, хотя мне и кажется, что для них это — менее простительный грех, чем для незамужних. Насколько я успела заметить с тех пор, как живу в этом доме, лишь один из его обитателей флиртует, и это вовсе не я, а Вы, леди Маунт-Северн.

И это была истинная правда о ее светлости. Она побелела от ярости, забыла о хороших манерах и, подняв правую руку, что было силы ударила Изабель по левой щеке. Изабель не могла пошевелиться от боли, смятения и ужаса, и, прежде чем она успела что-либо сказать или сделать, миледи ударила ее левой рукой по другой щеке. Леди Изабель задрожала, словно от внезапного холода, вскрикнула, закрыла лицо руками и упала в кресло. Марвел в ужасе вскинула руки, а Уильям Вейн разразился таким громким ревом, словно это побили его самого. Будучи натурой весьма чувствительной, он испугался. Леди Маунт-Северн закончила эту сцену тем, что влепила подзатыльник Уильяму за поднятый шум, вытолкала из комнаты и обозвала обезьяной.

Изабель Вейн ночь напролет пролежала без сна, плача от боли и возмущения. Она не могла более оставаться в Кастл-Марлинге да и кто бы смог после такого оскорбления? Однако, куда же ей было идти? Не единожды за эту ночь она пожалела, что не покоится рядом с отцом, ибо чувства порою брали верх над разумом; успокоившись, она содрогалась при мысли о смерти, как и должно молодому и здоровому человеку. В голове ее роились различные планы: убежать во Францию и рассказать все лорду Маунт-Северну, попросить убежища у миссис Ливайсон, найти Мейсон и жить с ней. Все они развеялись при свете дня. Она не флиртовала с капитаном Ливайсоном, однако принимала его знаки внимания и терпела его ухаживания: любящая женщина не флиртует, а в сердце Изабель уже поселилась любовь или нечто весьма близкое к ней.

Она встала в субботу утром, слабая и вялая после ночных страданий, и Марвел принесла ей завтрак. Вскоре к ней в комнату прокрался Уильям Вейн, чрезвычайно привязанный к Изабель.

— Мама уезжает, — воскликнул он, спустя некоторое время. — Посмотри, Изабель.

Изабель подошла к окну. Леди Маунт-Северн сидела в коляске, запряженной пони. Правил Фрэнсис Ливайсон.

— Теперь можно спуститься, Изабель. Там никого нет.

Она встала и спустилась вниз с Уильямом. Но едва они вошли в гостиную, как появился слуга с визитной карточкой на подносе.

— Некий джентльмен желает видеть Вас, миледи.

— Видеть меня? — удивленно спросила Изабель, — или леди Маунт-Северн?

— Он спрашивает Вас, миледи.

Она взяла карточку. «М-р Карлайл».

— Ах! — с радостным удивлением воскликнула она. — Проси.

Это очень любопытно, нет, скорее страшно — следить за нитью человеческой жизни, видеть, как самые незначительные происшествия ведут к значительным событиям, приносят счастье или горе, радость или печаль. Клиент м-ра Карлайла, будучи в поездке, слег из-за болезни в Кастл-Марлинге; недуг оказался серьезным, возможно, даже смертельным. Он, как принято говорить, не сделал ранее распоряжений на случай своей смерти, и м-ра Карлайла срочно вызвали телеграммой, чтобы составить завещание и прочие бумаги. Эта поездка представлялась м-ру Карлайлу самой рядовой, однако с нее суждено было начаться череде событий, конец которым наступит только с его смертью.

Итак, м-р Карлайл вошел в комнату, простой и естественный, как всегда. Та же самая благородная осанка, открытое привлекательное лицо с характерными тяжелыми веками.

Она с искренней радостью на лице двинулась ему навстречу, протягивая руку.

— Вот уж действительно приятная неожиданность! — воскликнула она. — Как я рада видеть Вас!

— Вчера я по делу приехал в Кастл-Марлинг, и, конечно же, не мог уехать, не навестив Вас. Я слышал, лорд Маунт-Северн находится в отъезде?

— Он во Франции, — ответила она. — Я же говорила, что мы непременно встретимся, помните, мистер Карлайл? Вы…

Изабель внезапно замолчала, так как, произнеся слово «помните», она тоже кое-что припомнила — банкноту в сто фунтов, и слова застряли у нее на языке. Она действительно смешалась, ибо, увы, разменяла ее и успела истратить часть денег. Ну как могла она попросить денег у леди Маунт-Северн? К тому же, граф почти постоянно был в отъезде. М-р Карлайл заметил ее растерянность, хотя и не догадывался о причине.

— Какой чудесный мальчуган! — воскликнул он, глядя на ребенка.

— Это лорд Вейн, — сказала Изабель.

— У него правдивая, искренняя натура, я уверен, — продолжал он, глядя на открытое лицо мальчика. — Сколько тебе лет, малыш?

— Шесть лет, сэр, а брату моему было четыре.

Изабель склонилась к мальчику, пытаясь скрыть свое смущение.

— Ты не знаком с этим джентльменом, Уильям. Это мистер Карлайл, и он сделал для меня много хорошего.

Маленький лорд обратил задумчивый взгляд на м-ра Карлайла, явно изучая его лицо.

— Я буду хорошо относиться к Вам, если Вы добры к Изабель. Вы же добры к ней?

— Очень, очень добр, — прошептала Изабель, отпустив Уильяма и поворачиваясь к м-ру Карлайлу, избегая, однако, его взгляда.

— Я, право же, не знаю, что сказать; я должна поблагодарить Вас: я не собиралась тратить… тратить их… но я…

— Тихо! — перебил он, рассмеявшись ее смущению. — Я не понимаю, о чем Вы говорите. Однако я должен сообщить Вам о большом горе, леди Изабель.

Она обратила к нему свои глаза и пылающие щеки, как бы очнувшись от, задумчивости.

— Две Ваши золотые рыбки умерли.

— Вот как!

— Думаю, всему виной мороз. Ума не приложу, отчего еще это могло бы случиться. Возможно, Вы помните холодные январские дни; именно тогда они и умерли.

— Это очень мило с Вашей стороны — заботиться о них все это время. Как сейчас выглядит Ист-Линн? Ах, мой милый Ист-Линн! Вы уже переехали в него?

— Еще нет. Я вложил некоторую сумму денег в покупку, и сейчас поместье окупает эти расходы.

Радостное возбуждение, вызванное его приездом, прошло, и она снова приобрела свой обычный бледный и грустный вид; он не удержался и заметил, что она изменилась.

— Я не могу в Кастл-Марлинге выглядеть так же хорошо, как в Ист-Линне, — ответила она.

— Надеюсь, Вы счастливы в этом доме? — порывисто спросил м-р Карлайл.

Она подняла на него глаза: этот взгляд ему не суждено забыть никогда, ибо в нем сквозило отчаяние.

— Нет, — сказала она, покачав головой. — Я несчастна, и не могу более оставаться в этом доме. Сегодня я не спала всю ночь, думая, куда же мне отправиться, но не пришла ни к какому решению. У меня нет ни единого друга на всем белом свете.

Никогда не рассказывайте свои секреты при детях, ибо они, будьте уверены, понимают гораздо более того, что им надлежит понимать: выражение «дети любят подслушивать взрослые разговоры» замечательно точно отражает истинное положение дел. Лорд Вейн поднял голову и сказал м-ру Карлайлу:

— Изабель сегодня утром заявила мне, что уедет от нас. Сказать Вам, почему? Вчера мама, разозлившись, ударила ее.

— Замолчи, Уильям! — перебила его леди Изабель, лицо которой вспыхнуло.

— Она два раза что было силы ударила ее по щекам, — продолжал молодой виконт. — Изабель вскрикнула, я заревел, и мне тоже досталось от мамы. Но мальчики для того и созданы, чтобы их били; так говорит няня. Когда мы пили чай, Марвел вошла в детскую и рассказала об этой истории няне. Она говорит, что Изабель слишком красивая, и поэтому мама…

Изабель закрыла ему рот, позвонила, подвела его к двери и отправила в детскую с появившимся слугой.

Во взгляде м-ра Карлайла явственно читались возмущение и сочувствие.

— Неужели это правда? — тихо спросил он, когда она вернулась. — И в самом деле, Вы нуждаетесь в друге.

— Я должна нести свой крест, — ответила она, подчиняясь тому же порыву, который заставил ее признаться во всем м-ру Карлайлу. — По крайней мере, до возвращения лорда Маунт-Северна.

— А потом?

— Право же, не знаю, — сказала она, не сумев сдержать слезы, хлынувшие из глаз. — Он не может предложить мне другого дома, но жить с леди Маунт-Северн я не хочу и не буду. Она разобьет мое сердце, как уже почти разбила мою душу. Я не заслужила этого, мистер Карлайл.

— Конечно же, нет, я в этом уверен, — ласково ответил он. — Как бы я хотел помочь Вам! Что мне сделать для Вас?

— Вы ничего не можете сделать, — сказала она. Да и что тут поделаешь?

— Как бы я хотел, как бы я хотел помочь Вам! — повторил он. — Ист-Линн в целом тоже не был для Вас таким уж приятным домом, но, покинув его, Вы, похоже, ничего не выиграли, скорее наоборот.

— Не таким уж приятным домом! — как эхо повторила она, с восторгом вспоминая дни, проведенные там, ибо недаром говорят, что все познается в сравнении. — Милый дом! Возможно, у меня никогда более не будет такого. Ах, мистер Карлайл, не говорите пренебрежительно об Ист-Линне. Ах, если бы я могла проснуться и узнать, что последние несколько месяцев были просто страшным сном! Что мой дорогой отец снова жив, и мы по-прежнему мирно живем в Ист-Линне! Сейчас это показалось бы мне раем!

Что мог ответить на это м-р Карлайл? Отчего вдруг изменилось его лицо, внезапно покраснев, а дыхание сделалось прерывистым? Его ангел-хранитель не наблюдал за ним в этот момент, иначе то, что он скажет через миг, никогда не сорвалось бы с его языка.

— Есть только один путь, — начал он, взяв ее руку и нервно пожимая ее, возможно, сам не ведая, что делает. — Есть только один способ, при помощи которого Вы можете, вернуться в Ист-Линн. И это… я, право же, не решаюсь сказать…

Она смотрела на него, ожидая объяснений.

— Если мои слова оскорбят Вас, леди Изабель, остановите меня, чего я, возможно, вполне заслуживаю за свою самонадеянность, и простите, бога ради. Могу ли я… смею ли предложить Вам вернуться в Ист-Линн его хозяйкой?

Она просто не поняла его; ход его мыслей для нее был совершенно непонятен.

— Вернуться в Ист-Линн его хозяйкой? — повторила она в замешательстве.

— И моей женой.

Теперь она поняла его и испытала сильнейшее потрясение и удивление. Она же стояла рядом с ним, рассказывая ему о своем сокровенном, глубоко уважая его, чувствуя, что у нее в целом свете нет друга вернее, чем он, всем сердцем ища у него успокоения, любя его почти как брата, позволяя ему держать ее руку в своей! Но быть его женой! — эта идея никогда не приходила ей в голову, и сначала все ее существо воспротивилось этому; она даже попыталась отодвинуться от него и освободить свою руку.

Но м-р Карлайл не позволил ей этого. Он не только не выпустил ее руку, но завладел и другой, и теперь, когда первый шаг был сделан, ничто не могло удержать слов любви. Это была вовсе не напыщенная и ничего не значащая речь о сердце, пронзенном стрелой, и о готовности умереть за нее, которую на его месте произнес бы кто-нибудь другой, но искренние слова, полные глубокой нежности, взывавшие в равной мере к сердцу и разуму, хотя и ласкающие слух, как и должно словам любви; возможно, если бы ее помыслами не владел кое-кто другой, она бы сразу ответила согласием.

Однако их объяснение было внезапно прервано. Вошла леди Маунт-Северн и поняла все с первого взгляда: м-р Карлайл, склонившийся, словно в молитве, над руками Изабель; ошеломленное и зардевшееся лицо девушки. Подняв голову, и вздернув свой маленький носик, выражавший живейшее любопытство, она остановилась как вкопанная, причем ее ледяной вид требовал объяснений куда красноречивее любых слов. М-р Карлайл повернулся к ней и, оставив Изабель, подошел представиться. У Изабель хватило присутствия духа только на то, чтобы произнести:

— Леди Маунт-Северн.

— Я искренне сожалею о том, что не застал лорда Маунт-Северна, с которым имею честь быть знакомым, — сказал наш герой. — Мистер Карлайл.

— Я слышала о Вас, — ответила ее светлость, пристально разглядывая столь видного мужчину и чувствуя некоторое раздражение из-за того, что объектом его нежных чувств была Изабель, — но я что-то не слыхивала, чтобы Вы были с леди Изабель Вейн в настолько близких отношениях.

— Мадам, — перебил он ее, предложив ей стул и садясь рядом, — мы действительно не были в настолько близких отношениях с леди Изабель, о которых я имел честь просить ее, предложив ей свою руку и сердце.

Это признание было настоящим бальзамом на душу графини, и она мгновенно сменила гнев на милость. Для нее это было наилучшим выходом из положения, способом, позволяющим избавиться от ее bete noire[11], ненавистной Изабель. Радостный румянец покрыл ее лицо, и она сделалась олицетворением любезности.

— Какую же благодарность должна испытывать к Вам Изабель, — промолвила она. — Буду говорить прямо, мистер Карлайл, ибо Вам известно, в каком стесненном положении она оказалась из-за расточительности графа, что сделало для нее брак, во всяком случае выгодный, практически невозможным. Я слышала, что Ист-Линн — замечательное место.

— Только не размером: это не очень большое поместье, — ответил м-р Карлайл, поднимаясь, ибо Изабель также встала и приближалась к ним.

— Но каков же, скажите на милость, ответ леди Изабель? — быстро спросила графиня, поворачиваясь к ней.

Однако Изабель не снизошла до ответа ей; вместо этого она приблизилась к м-ру Карлайлу и тихо сказала:

— Вы дадите мне подумать несколько часов?

— Я счастлив уже тем, что Вы считаете возможным подумать, прежде чем отвечать, тем самым давая мне надежду, — ответил он, открывая ей дверь. — Я приеду после полудня.

Пока м-р Карлайл отвечал на расспросы леди Маунт-Северн о его материальном положении, Изабель в своих покоях вела безмолвный спор с самою собой, не зная, на что же ей решиться. Она была еще почти ребенок и рассуждала как дитя, неспособное к глубокому анализу: ей представлялась только внешняя, осязаемая сторона вещей. Она едва ли сообразила, что м-р Карлайл был ей не ровня по происхождению: положение хозяйки Ист-Линна казалось ей довольно заманчивым, ибо это поместье превосходило размерами, красотой и значимостью то, в котором она находилась. Она как-то позабыла о том, что ее положение в Ист-Линне в качестве жены м-ра Карлайла будет отличаться от положения дочери лорда Маунт-Северна; она забыла, что ей придется ограничиться тихим семейным гнездом, находясь в изоляции от светской жизни, от великолепия и суеты, для которых она была рождена. Она очень хорошо относилась к м-ру Карлайлу, ей нравилось его общество, ей доставляло удовольствие беседовать с ним: одним словом, если бы не другая страсть, не сулившая ей ничего доброго, она вполне могла бы влюбиться в м-ра Карлайла. И еще одно: избавиться от мучительной зависимости от леди Маунт-Северн — да после этого Ист-Линн и впрямь мог показаться раем!

— Это выглядит очень заманчиво, — сказала себе Изабель, — но есть и другая сторона медали. Дело не только в том, что я не люблю мистера Карлайла; боюсь, что я люблю, или почти люблю, Фрэнсиса Ливайсона. Как бы мне хотелось, чтобы он предложил мне стать его женой! Лучше бы мне вообще не знать его!

Этот внутренний монолог был прерван появлением миссис Ливайсон и графини. Что сказала последняя старой леди, как сумела привлечь ее на свою сторону — об этом знает лишь она сама. Однако, судя по результату, ей нельзя было отказать в красноречии. Обе дамы использовали все возможные аргументы, чтобы убедить ее принять предложение мистера Карлайла, причем старая леди заявила, что он один стоит дюжины пустоголовых светских мужчин.

Изабель слушала, склоняясь то к одному, то к другому решению, и к полудню у нее от растерянности даже разболелась голова. Камнем преткновения, разумеется, был Фрэнсис Ливайсон. Она увидела из окна приехавшего м-ра Карлайла и спустилась в гостиную, совершенно не представляя, какой дать ответ; у нее появилась смутная идея попросить у него более длительного времени на размышление и ответить ему письмом. В гостиной находился Фрэнсис Ливайсон, и ее бешено забившееся сердце могло бы подсказать бедняжке, что ей не следует выходить за другого.

— Где Вы скрывались? — воскликнул он. — Вы уже слышали о происшествии с коляской и пони?

— Нет, — ответила она.

— Я вез Эмму в город, когда пони вдруг чего-то испугался, стал брыкаться, потом бросился вперед и споткнулся, после чего упал на колени; Эмма, в свою очередь, тоже испугалась, вышла из коляски и отправилась обратно пешком. Я слегка проучил скотину, прогнал его как следует и поставил в конюшню, успев вернуться как раз вовремя, чтобы познакомиться с мистером Карлайлом. Мне он показался чертовски приятным парнем, и я искренне поздравляю Вас.

Она удивленно подняла на него глаза.

— Не волнуйтесь. Мы все здесь — одна семья, и миледи все рассказала мне. Я не стану об этом распространяться. Она говорит, что Ист-Линн — весьма завидное поместье. Желаю Вам счастья, Изабель.

— Благодарю Вас, — саркастически ответила она, хотя у нее перехватило дыхание, и губы ее задрожали. — Однако Вы поторопились с поздравлениями, капитан Ливайсон.

— Вот как? Тогда сохраните мои наилучшие пожелания до того момента, когда появится тот, кто Вам нужен. Сам-то я, увы, и помышлять не смею о счастливом браке, — добавил он многозначительно. — Я, как и все, мечтаю об этом, но никаких серьезных планов не могу себе позволить: бедный человек с неясными перспективами может только порхать как бабочка, возможно, до конца своих дней.

Произнося эту сентенцию, бравый капитан удалился. У Изабель не осталось более никаких сомнений относительно его намерений; у нее, пожалуй, впервые, промелькнула мысль о том, что это — фальшивый и бессердечный человек. Вошел слуга, сообщивший о приходе м-ра Карлайла, в котором-то уж точно не было и тени фальши или бессердечия. Закрыв за собой дверь, он приблизился к ней. Она молчала, ее побелевшие губы била мелкая дрожь. М-р Карлайл молча ждал ответа.

— Итак? — нежно сказал он. — Решились ли Вы осчастливить меня?

— Да. Но…

Она была не в состоянии продолжать. Ей было трудно владеть собой из-за всех треволнений, выпавших на ее долю за последние часы.

— Но… Я хотела сказать Вам…

— Это подождет, — прошептал он, подводя ее к дивану. — Теперь мы оба можем подождать. Изабель, Вы сделали меня счастливейшим человеком!

— Я должна, я просто обязана сказать Вам, — снова начала она, перемежая рыданиями свою беспорядочную речь. — Хотя я и ответила согласием, я еще не… Это было так неожиданно для меня, — она запнулась. — Вы мне очень нравитесь, я высоко ценю и уважаю Вас, но я еще не полюбила Вас.

— Было бы странно, если бы Вы успели это сделать. Но Вы позволите мне заслужить Вашу любовь, Изабель?

— О да! — искренне ответила она. — Я надеюсь на это.

Он привлек ее к себе, склонился к ней и запечатлел на ее губах первый поцелуй. Изабель не противилась, полагая, что он имеет на это право.

— Любимая, это все, о чем я прошу.

М-р Карлайл остался в Кастл-Марлинге еще на один день, чтобы обсудить все приготовления до своего отъезда. Со свадьбой решено было не затягивать, поскольку все были заинтересованы в скорейшем заключении этого брака. М-ру Карлайлу хотелось поскорее назвать своим тот прелестный цветок, который судьба готова была вручить ему; Изабель опротивел и Кастл-Марлинг, и кое-кто из его обитателей; миледи же не терпелось избавиться от Изабель. Бракосочетание решено было провести менее чем через месяц, и Фрэнсис Ливайсон позволил себе поиронизировать над «неприличной спешкой». М-р Карлайл написал письмо графу. Леди Маунт-Северн объявила, что подарит Изабель приданое, и заказала его в Лондоне.

Когда м-р Карлайл готовился уезжать, Изабель прильнула к нему.

— Я хотел бы сразу забрать тебя, дорогая! — сказал он. — Для меня невыносимо оставлять тебя здесь.

— Я бы хотела того же самого! — вздохнула она. — Ибо ты видел леди Маунт-Северн только в добром расположении духа.

Глава 13 М-Р ДИЛЛ ТРЕПЕЩЕТ

Вернувшись в Вест-Линн, м-р Карлайл чувствовал себя почти как ученик Итона, который знает, что провинился, и страшится разоблачения. Будучи всегда честным и открытым в своих делах, ибо ему нечего было скрывать, в данном случае он почел за благо не распространяться о своей помолвке. Он чувствовал, что сестра не обрадуется перспективе его женитьбы: это ему подсказывал многолетний опыт общения с ней, и он понимал, что для мисс Карлайл леди Изабель будет самой нежеланной невесткой, ибо мисс Корни во всем руководствовалась соображениями пользы, не испытывая ни симпатии, ни восхищения перед красотой. Он не был уверен, что она не попытается расстроить этот брак, если известие о нем достигнет ее ушей, а ведь ей, с ее неукротимой волей, удавалось добиваться в своей жизни и не таких целей; одним словом, не станем осуждать м-ра Карлайла за его скрытность касательно своих планов на будущее.

Некое семейство Кэрью собиралось взять Ист-Линн в аренду на три года, вместе с мебелью. Они, правда, не сошлись с мистером Карлайлом в некоторых мелочах, но последний решил не уступать. Во время его поездки в Кастл-Марлинг от них пришло известие, что они соглашаются на все его условия и готовы вселиться в Ист-Линн в любое время. Это известие очень обрадовало мисс Корни, заявившую, что у них теперь гора с плеч свалилась; однако свое первое письмо из Кастл-Марлинга м-р Карлайл написал именно Кэрью: в нем содержался вежливый отказ сдать поместье. Наш герой не стал сообщать об этом мисс Карлайл. В доме завершались последние работы перед приемом жильцов, были наняты и отправлены в поместье три горничные и два лакея, которым было предварительно уплачено жалованье и столовые деньги.

Однажды вечером, через три недели после поездки м-ра Карлайла в Кастл-Марлинг, Барбара Хэйр пришла навестить Карлайлов и обнаружила, что они усаживаются пить чай намного ранее обычного.

— Мы сегодня рано пообедали, — сказала мисс Корни, — и я велела принести чай сразу после обеда. В противном случае Арчибальд вообще остался бы без чая.

— Я обошелся бы и без него, — ответил он. — У меня еще много дел сегодня.

— Нет, не обошелся бы, — воскликнула мисс Корпи. — И я не отпущу тебя без чая. Снимай свою шляпку, Барбара. Кто же, спрашивается, так поступает: ему завтра уезжать в Кастл-Марлинг, а он только сейчас сообщил мне об этом!

— А что, этот больной — Брюстер, или как там его — все еще лежит в Кастл-Марлинге? — спросила Барбара.

— Да, он по-прежнему там, — сказал м-р Карлайл.

Барбара в конце концов села за стол, хотя и отнекивалась поначалу, заявляя, что обещала матери вернуться домой и приготовить чай. Мисс Карлайл перебила ее, сказав брату, что должна идти собирать его вещи в дорогу.

— Нет, — ответил он с подозрительной поспешностью. — Спасибо, но я сложу вещи сам. Питер, отнеси большой чемодан в мою комнату.

— Большой чемодан! — эхом отозвалась мисс Корни, без вмешательства которой ничего не делалось в этом доме. — Он же здоровенный, как дом; зачем тебе, спрашивается, тащить его с собой?

— Помимо одежды, мне нужно захватить с собой бумаги и прочие вещи.

— А я уверена, что смогла бы уложить все в твой маленький чемодан, — продолжала настаивать мисс Корни. — Давай я попробую. Ты только скажешь мне, что хочешь сложить. Питер, отнесите маленький чемодан в комнату вашего хозяина.

М-р Карлайл переглянулся с Питером, и тот ответил едва заметным кивком.

— Я предпочитаю сам укладывать свои вещи, Корнелия. Ну вот, что ты наделала?

— Так глупо с моей стороны, — ответила она, поскольку, играясь с ножом, мисс Корни порезала палец. — У тебя не найдется пластыря, Арчибальд?

Он открыл бумажник и положил его на стол, чтобы достать пластырь. Зоркие глаза мисс Карлайл заметили письмо, лежавшее в бумажнике; она бесцеремонно протянула руку, выхватила и раскрыла его.

— От кого бы это? Почерк женский.

М-р Карлайл закрыл письмо ладонью.

— Извини, Корнелия; это личное письмо.

— Личная чепуха! — парировала мисс Корни. — Ты не можешь получать писем, которые я не имела бы права прочесть. На нем вчерашний штемпель.

— Будь любезна, верни мне письмо, — ответил он, и мисс Карлайл уступила, будучи пораженной тем, с какой спокойной властностью он произнес эти слова.

— Да в чем дело, Арчибальд?

— Ни в чем, — ответил он, застегнув бумажник с письмом и положив его в карман после того, как выложил пластырь для мисс Корни. — Нечестно читать личные письма мужчины, не так ли, Барбара?

Взглянув на Барбару, он добродушно рассмеялся. Но она с удивлением отметила на щеках этого человека, обычно столь спокойного, густой румянец, свидетельствовавший о глубоком волнении. Однако мисс Карлайл решила не сдаваться и снова вернулась к этой теме.

— Арчибальд, могу поспорить, что на печати этого письма стоит герб Вейнов.

— Стоит ли на письме герб Вейнов или нет, содержание его предназначается только для меня, — ответил он, и мисс Карлайл почему-то не понравился его твердый тон.

Молчание первой нарушила Барбара.

— Вы навестите Маунт-Севернов в этот раз?

— Да.

— Они ничего не говорили о замужестве леди Изабель? — продолжала расспрашивать Барбара. — Вы ничего об этом не слышали?

— Я не могу обременять свою память всем, что я слышал или не слышал, Барбара. Кстати, не положить ли тебе еще сахара в чай?

— Немножко, — ответила она, после чего м-р Карлайл придвинул сахарницу к ее чашке и, прежде чем кто-либо успел остановить его, бросил в чай четыре или пять больших кусков сахара.

— Это еще зачем? — осведомилась мисс Корни.

Он расхохотался.

— Я сам не знал, что делал. Прости меня. Барбара, бога ради. Корнелия нальет тебе другую чашку.

— Однако же, пропала целая чашка чая и уйма хорошего сахара, — едко ответила миссис Корни.

Барбара засобиралась уходить, как только закончилось чаепитие.

— Что теперь скажет мама? К тому же, скоро стемнеет. Она будет беспокоиться, что я одна хожу в столь поздний час.

— С тобой может прогуляться Арчибальд, — сказала мисс Карлайл.

— Не уверен, — воскликнул он с присущим ему прямодушием. — Дилл ждет меня в конторе, и у меня еще есть работа на несколько часов. Однако, я думаю, что Питер в качестве провожатого не устроит тебя, так что поторопитесь со своей шляпкой, Барбара.

Барбару не было нужды подгонять, если от скорости ее приготовлений зависело, кто пойдет ее провожать: Питер или м-р Карлайл. Она пожелала доброй ночи мисс Карлайл и вышла с мистером Карлайлом, который взял зонтик у нее из рук. Вечер был тихим и чудесным; они пошли через поля, поскольку было еще довольно светло. Барбара не могла выбросить из головы Изабель Вейн. Она ни на минуту не забывала ни ее, ни той ревности, которую испытывала во время постоянных визитов м-ра Карлайла в Ист-Линн, когда там жила Изабель, Теперь она снова вернулась к этой теме.

— Я спросила Вас, Арчибальд, не приходилось ли Вам слышать что-либо о замужестве леди Изабель.

— И я ответил тебе, Барбара, что не могу упомнить все, что услышу.

— Но Вы слышали что-то? — продолжала настаивать она.

— Ты продолжаешь упорствовать, — он улыбнулся. — По-моему, леди Изабель может скоро выйти замуж.

У Барбары вырвался вздох облегчения.

— За кого?

Он ответил все с той же насмешливой улыбкой:

— Разве мог я задавать подобные преждевременные вопросы? Возможно, после моей следующей поездки в Кастл-Марлинг я смогу рассказать тебе побольше.

— Постарайтесь разузнать что-нибудь, — сказала она. — Может быть, за лорда Вейна. Говорят, что множество браков заключается в результате повседневного общения…

Она остановилась, ибо м-р Карлайл повернулся к ней и рассмеялся.

— До чего же ты проницательна, Барбара! Лорд Вейн — совсем еще мальчишка, пяти или шести лет.

— Вот как, — удрученно ответила Барбара.

— И, кстати, это прекрасный ребенок, — с теплотой в голосе продолжал он. — Открытый, великодушный, искренний. Если бы у меня были собственные дети, — добавил он, постукивая зонтиком по изгороди и говоря рассеянно, как бы позабыв о своей собеседнице, — я хотел бы, чтобы все они походили на Уильяма Вейна.

— Очень важное признание, — весело ответила Барбара. — Особенно после того, как Вы сделали все, чтобы убедить Вест-Линн в том, что собираетесь остаться старым холостяком.

— Что-то я не припомню за собой подобных заявлений, — воскликнул м-р Карлайл.

Теперь наступила очередь Барбары смеяться.

— Я думаю, Вест-Линн судит по внешним признакам. Когда мужчине под тридцать…

— Что ко мне не относится, — перебил ее м-р Карлайл, нанеся при этом немалый урон как изгороди, так и зонтику. — Прежде, чем мне стукнет тридцать, я, возможно, уже не первый год буду женат.

— Тогда Вы, наверное, уже выбрали себе жену, — воскликнула она.

— Возможно, Барбара. Однако еще не время говорить об этом публично.

Притворившись, будто хочет заколоть шаль булавкой, Барбара высвободила свою руку. Сердце ее бешено стучало, она дрожала всем телом и боялась, что он заметит ее волнение. Ей и в голову не могло прийти, что он может говорить о ком-либо, кроме нее самой.

Бедная Барбара!

— Ты так раскраснелась, Барбара! — воскликнул он. — Я, наверное, иду слишком быстро?

Казалось, она не слышит его, будучи занята своей шалью. Затем она снова подала ему руку, и они продолжили свой путь, причем он еще усерднее сражался с изгородью и травой, чем ранее. Еще минута — и ручка переломилась пополам.

— Я так и знала, что этим все закончится, — сказала Барбара, в то время как он рассматривал зонтик с уморительным ужасом на лице. — Не расстраивайтесь: это старый зонтик.

— Я принесу тебе новый взамен. Какого он цвета? Коричневый. Я запомню. Подержи-ка останки этого некогда славного зонтика, Барбара.

Он вложил обломки ей в руку и, достав блокнот, записал что-то карандашом.

— Для чего это? — спросила она.

Он поднес написанное к ее глазам, чтобы она могла прочесть то, что он написал: «Коричневый зонтик. Б. X.»

— Это на тот случай, если я забуду, Барбара.

Барбара заметила еще две записи, сделанные в блокноте:

— Пианино. Посуда.

— Я кратко записываю, что должен купить в Лондоне, — объяснил он. — Иначе я забуду половину того, что необходимо приобрести.

— В Лондоне? А, я думала, что Вы едете в прямо противоположном направлении: в Кастл-Марлинг.

М-р Карлайл понял, что проговорился, однако быстро исправил положение:

— Возможно, мне придется заехать и в Лондон. Посмотри, какая яркая луна встает, Барбара!

— Настолько яркая луна или же настолько светлое небо, что я смогла проникнуть в Ваши секреты, — ответила она. — Пианино! Посуда! Зачем Вам все это, Арчибальд?

— Это все для Ист-Линна, — спокойно ответил он.

— Ах, да, для Кэрью.

И Барбара утратила интерес к этой теме. Они свернули на дорогу, шедшую чуть пониже той рощи, которая находилась рядом с домом Хэйров, и скоро достигли цели своей прогулки. М-р Карлайл придержал калитку, чтобы Барбара могла пройти.

— Может быть, вы зайдете и поздороваетесь с мамой? Она как раз говорила, что вы совсем перестали бывать у нас в последнее время.

— Я был очень занят. И сегодня у меня действительно нет времени. Придется тебе передать ей привет от меня.

Он закрыл калитку, но Барбара, не желая отпускать его, прислонилась к ней и спросила:

— Вы уезжаете на неделю?

— Не исключено. Вот, забери обломки зонтика, Барбара: я чуть было не унес их с собой. Я вполне могу купить тебе новый зонт, не похитив старого.

— Арчибальд, я давно хотела спросить вас кое о чем, — сказала она, пытаясь скрыть свое возбуждение, Для чего взяла обломки и забросила их на тропинку, под толстые деревья. — Вы не сочтете меня дурочкой?

— В чем дело?

— Когда вы подарили мне золотую цепочку и медальон… год назад… вы помните?

— Да. И что же?

— Я вложила в него немного волос Ричарда, Эни и мамы, по крошечной пряди. И там, знаете ли, осталось еще немного места.

Она протянула ему медальон, который всегда носила на шее.

— Барбара, при таком освещении не слишком-то много увидишь. Осталось еще немного места, ты говоришь? И что из этого?

— Мне нравится мысль о том, что у меня есть нечто, напоминающее мне о моих лучших друзьях или о тех людях, которые мне дороги Не могли бы и вы дать мне прядь ваших волос, поскольку именно вы подарили этот медальон?

— Мои волосы?! — ответил м-р Карлайл с таким изумлением, будто она попросила его голову. — Какую пользу может это принести тебе, Барбара, или же медальону?

Она покрылась пунцовым румянцем, сердце ее бешено колотилось.

— Мне хотелось бы иметь сувенир от людей, которые мне дороги, — запинаясь, произнесла она. — И ничего более, Арчибальд.

Он не почувствовал ни ее волнения, ни глубины чувства, которое заставило ее обратиться с этой просьбой, и поэтому ответил добродушной насмешкой.

— Какая жалость, что ты не сказала мне об этом вчера. Я как раз постригся, и вполне мог бы послать тебе обрезки волос. Не будь дурочкой, дитя, и не возноси меня до положения Веллингтона, волосы и автографы которого почитались, как реликвии. К сожалению, я не могу оставаться ни минуты более. Спокойной ночи.

Он заторопился прочь, широко шагая, а Барбара закрыла лицо руками.

— Что я наделала? Что я наделала?! — громко повторяла она. — Неужели он от природы такой равнодушный и сухой! Неужели у него нет никаких чувств ко мне? Но они появятся. Ах, какое блаженство принес этот вечер! Когда он говорил о том, что выбрал жену, под усмешкой пряталось истинное чувство. Нетрудно догадаться, кого он имел в виду — ведь он никому больше не рассказывал об этом; к тому же, он ни на кого более не обращает внимания. Ах, Арчибальд: когда я стану твоей женой, ты узнаешь, как преданно я люблю тебя. Но не ранее того!

Она подняла свое милое юное лицо, светившееся так, что оно стало прекрасным, и залюбовалась светом луны, которая бросила первый взгляд на вечернюю землю; затем она повернулась и пошла вверх по дорожке, даже не подозревая о том, что чья-то голова в шляпке выглянула из-за деревьев и проводила ее взглядом. Барбара не сказала бы так много, будь ей известно, что этот разговор слышал некто третий.

Через три дня после отъезда м-ра Карлайла, утром, м-р Дилл предстал перед мисс Карлайл, держа в руке письмо. Мисс Корни была чрезвычайно занята, любуясь тем, как выглядят только что повешенные новые шторы из муслина, а посему не обратила на него никакого внимания.

— Письмо для вас, мисс Корнелия. Почтальон оставил его в конторе вместе с нашей корреспонденцией. Письмо — от мистера Арчибальда.

— О чем бы это ему писать? — ответствовала мисс Корни. — Он не пишет, когда вернется?

— Прочтите сами, мисс Корнелия. В письме для меня он ничего не говорит о возвращении.

Она вскрыла письмо, прочла его и опустилась в кресло, изумленная и растерянная, как никогда в жизни.

«Кастл-Марлинг, 1 мая.

Моя дорогая Корнелия!

Сегодня утром я вступил в брак с леди Изабель Вейн, о чем спешу коротко известить тебя. Более подробно отпишу завтра или послезавтра, когда все и объясню.

Твой неизменно любящий брат

Арчибальд Карлайл».

— Это розыгрыш, — гортанным голосом произнесла мисс Карлайл, когда к ней наконец вернулась речь.

М-р Дилл стоял словно окаменевший.

— Это розыгрыш, говорю я вам, — возопила мисс Карлайл. — Что вы стоите, как гусак, на одной ноге? — повторила она, обратив свой гнев на безобидного собеседника. — Розыгрыш это или нет?

— Я и сам потрясен, мисс Корни. Это не розыгрыш: мне тоже пришло письмо.

— Это не может, не может быть правдой. Три дня назад, уезжая отсюда, он вовсе не собирался вступать в брак, так же, как и я.

— Откуда нам знать, мисс Корни, что он не собирался жениться. Я думаю, у него были такие планы.

— Собирался жениться! — взвизгнула, не выдержав, мисс Корни. — Не такой он дурак. И на ком! На этой изнеженной девочке-леди? Нет, нет!

— Он прислал объявление для газет графства, — сказал м-р Дилл, протягивая листок бумаги. — То, что они поженились, не вызывает никаких сомнений.

Мисс Карлайл взяла и прочла его; рука ее была холодна, как лед, и дрожала, словно ее разбил паралич.

— Бракосочетания. Первого числа сего месяца, в Кастл-Марлинге, капеллан графа Маунт-Северна сочетал браком Арчибальда Карлайла, эсквайра из Ист-Линна, и леди Изабель Мэри Вейн, единственную дочь покойного Уильяма, графа Маунт-Северна.

Мисс Карлайл разорвала листок на мелкие клочки и разбросала их. Впоследствии м-р Дилл сделал копии по памяти и разослал их в редакции газет. Но сейчас речь не об этом.

— Я никогда не прощу его, — медленно сказала она, — и я никогда не прощу ее и не смирюсь с ее присутствием. Идиот безмозглый! Взять и жениться на избалованной дочке Маунт-Северна, на этой штучке, которая появляется при дворе в перьях и платье со шлейфом, который тянется на три ярда за нею!

— Он не идиот, мисс Корнелия.

— Он еще хуже: он — опасный безумец, — ответила она, причем гнев ее готов был смениться слезами. — Надо быть совершенно сумасшедшим, чтобы так поступить, и у меня даже появились наметки обвинения в невменяемости, которое я могла бы выдвинуть против него. Да-да, что вы уставились на меня, старина Дилл: я сделаю это, и я так же уверена в этом, как в том, что надеюсь на отпущение моих грехов. Где они будут жить?

— Я полагаю, в Ист-Линне.

— Что? — закричала мисс Корни. — Жить в Ист-Линне вместе с Кэрью! Я думаю, вы тоже сходите с ума.

— Переговоры с Кэрью прерваны, мисс Корнелия. Когда мистер Арчибальд вернулся из Кастл-Марлинга на Пасху, он написал им письмо, в котором отказался сдать поместье. Я видел копию этого письма. Я полагаю, он тогда обо всем договорился с леди Изабель и решил оставить Ист-Линн для себя.

Мисс Карлайл открыла рот от ужаса. Частично оправившись от этого потрясения, она встала во весь свой величественный рост, подошла к оцепеневшему от ужаса собеседнику, обеими руками схватила за воротник и принялась трясти его. Экзекуция продолжалась несколько минут. Бедный старина Дилл, маленький и легкий, мотался в ее руках, как кукла, потеряв надежду когда-либо сделать вдох.

— Мне надо бы и против тебя, хитрая ты бестия, выдвинуть обвинение в невменяемости. Ты в сговоре с ним; ты помогал ему и поддерживал его: тебе все было известно.

— Торжественно клянусь, именем Творца, создавшего меня, — задыхаясь, выговорил пострадавший, как только к нему вернулась способность говорить, — что я невиновен, как дитя, мисс Корни. Когда я только что получил письмо в конторе, я чудом удержался на ногах.

— Для чего же он сделал это? Избалованная девчонка без единого шиллинга! И как вы смели держать в секрете тот факт, что Кэрью было отказано в аренде Ист-Линна? Вы все-таки поддерживали его. Но не может же он быть таким дураком, чтобы всерьез собираться жить там!

— Я не был посвящен в это, мисс Корни, пока это не свершилось. А если бы даже и был — я всего лишь слуга мистера Арчибальда. Если бы он не собирался поселиться в Ист-Линне, он не назвал бы себя в газетном объявлении Арчибальдом Карлайлом из Ист-Линна. Тем более, что он вполне может это позволить себе, мисс Корни, и вам это прекрасно известно; поступая таким образом, он обретает то положение, которого заслуживает, — добавил верный клерк, пытаясь успокоить ее, — а та, о которой вы говорите — милое, прелестное, доброе создание, хотя по происхождению и является благородной леди.

— Я надеюсь, он заплатит за свое безумство! — гневно ответила она.

— Не дай Бог! — воскликнул старый Дилл.

— Идиот, идиот! Что на него нашло? — закричала мисс Корни, доведенная до белого каления.

— Послушайте, мисс Корни: я должен поспешить обратно в контору, — заключил м-р Дилл, заканчивая этот неприятный разговор. — И я просто в отчаянии, мэм, оттого, что вы вообразили, будто вам есть за что нападать на меня.

— Если вы сегодня попадетесь мне на глаза еще раз, это нападение повторится, — в сердцах ответила мисс Корни.

Когда он удалился, она села, причем лицо ее приняло суровое, каменное выражение. Она уронила руки на колени, и письмо м-ра Карлайла упало на пол. Спустя некоторое время черты ее лица ожили, она кивнула головой и стала поднимать то одну руку, то другую, как бы споря сама с собой. Вскоре она встала, надела шляпку и шаль, после чего направилась к судье Хэйру. Она чувствовала, что новость, которую к вечеру узнает Вест-Линн, была нелестной для нее, еще бы: ее горячо любимый брат отказался от нее ради другого человека, более близкого и родного, причем сделал это тайком от нее; следовательно, она первая возвестит об этом всем и каждому.

Когда мисс Корни вошла в рощу возле дома Хэйров, Барбара сидела у окошка гостиной. Мрачная улыбка, несмотря на угнетенное состояние, тронула губы нашей леди, когда она подумала, каким ударом это известие станет для Барбары. Любовь этой юной особы к Арчибальду, ее надежда стать его женой не могли укрыться от бдительного ока мисс Карлайл.

«Что привело сюда Корнелию?» — подумала Барбара, которой очень шло летнее платье, надетое по случаю необычайно теплой погоды. — Как поживаете? — сказала она, высунувшись из окна. — Вы не поверите, но этот теплый денек даже маму выманил из дома: папа повез ее в Линборо. Заходите — дверь холла открыта.

Мисс Карлайл вошла, ничего не ответив, после чего уселась в кресло и, в качестве вступления, издала несколько душераздирающих стонов.

Барбара быстро повернулась к ней.

— Вам нездоровится? Вы чем-то расстроены?

— Расстроена? Да уж! — яростно выпалила мисс Корни. — Это буквально вывернуло мне душу наизнанку. Что ты сказала? Стаканчик вина? Чепуха! Слышать ничего не хочу о вине. Страшное несчастье постигло нас, Барбара. Арчибальд…

— Арчибальд! — встревоженно перебила Барбара. — Ах, с ним случилось несчастье… поезд! Может быть, у него даже… сломаны ноги!

— Ах, если бы это было так! — ласково ответила мисс Корни. — С ним и его ногами все в порядке. Все гораздо хуже, Барбара!

Барбара перебрала в уме множество всевозможных несчастий и, хорошо зная натуру мисс Карлайл, стала склоняться к мысли о некоторых финансовых потерях.

— Что-то с Ист-Линном? — решилась предположить она. — Кэрью не приедут?

— Не приедут, — последовал язвительный ответ. — Зато приедет кое-кто другой: мой мудрый братец Арчибальд совершил большую глупость, Барбара, а сейчас он возвращается домой, чтобы поселиться в Ист-Линне.

Хотя в этом известии было много непонятного для Барбары, она не могла ничего поделать с радостным румянцем, покрывшим ее щеки.

«Сейчас твое настроение слегка испортится, моя леди», — подумала наблюдательная мисс Карлайл. — Эта новость поразила меня, как гром среди ясного неба, — сказала она. — Ее мне сообщил старый Дилл, за что я чуть душу из него не вытрясла.

— Из старого Дилла! — повторила Барбара, ничего не понимая.

— Я трясла его до тех пор, пока у меня не заболели руки: не скоро он это забудет. Он потворствовал Арчибальду, скрывая от меня то, о чем должен был прийти и рассказать; я подумываю, нельзя ли их обоих обвинить в тайном сговоре.

Барбара сидела в совершенном изумлении, не имея ни малейшего представления, к чему клонит мисс Корни.

— Ты помнишь эту девчонку, дочь Маунт-Северна? Я и сейчас еще вижу, как она входит в концертный зал в своем белом платье, бриллиантах, с волосами, струящимися по плечам, как юная принцесса из сказки — все это прекрасно для нее, но не для нас.

— А что с ней? — с трудом выговорила Барбара.

— Арчибальд женился на ней.

Хотя Барбара и поняла, что за ней пристально наблюдает мисс Корни, хотя она и попыталась сохранить спокойствие, лицо ее сделалось мертвенно-бледным. Правда, она, так же, как и мисс Карлайл, не сразу смогла в это поверить.

— Это неправда, Корнелия.

— Чистейшая правда. Их вчера обвенчал в Кастл-Марлинге капеллан лорда Маунт-Северна. Если бы мне стало об этом известно, и если бы я смогла вчера оказаться там, я бы, возможно, попыталась развести их, пусть даже и после церковной церемонии; я должна была бы постараться сделать это. Однако, — добавила прямодушная мисс Корни, — вчерашний день — это одно дело, а сегодняшний — совершенно другое, и теперь-то уж ничего не поделаешь.

— Извините, я отлучусь на минутку, — задыхаясь, произнесла Барбара. — Я забыла отдать распоряжения слугам, о которых просила мама.

Распоряжения слугам! Она буквально взлетела вверх по лестнице в свою комнату, где и рухнула на пол от нестерпимой муки. Теперь прошлое стало абсолютно ясным для нее: пелена спала с ее глаз. Теперь-то она поняла, что питала ложные надежды в своей любви к Арчибальду Карлайлу, похожей на идолопоклонство: ему самому она всегда была безразлична. Еще прошлой ночью она несколько часов лежала без сна, предаваясь сладостным мечтаниям, а это была ночь после его бракосочетания! С пронзительным воплем отчаяния она воздела руки к небу и закрыла глаза: она понимала, что с этой минуты солнечный свет уходит из ее, жизни. Крик оказался громче, чем она рассчитывала, и одна из служанок, проходившая мимо дверей, тихонько открыла ее и заглянула вовнутрь. Она увидела Барбару, лежавшую на полу в ужасной муке, причем не физической, а душевной. Служанка сочла момент неподходящим для вторжения и быстро затворила дверь.

Щелчок защелки вернул Барбару к действительности, к необходимости соблюдения внешних приличий в настоящий момент. Она встала, выпила стакан воды, механически разгладила волосы и лоб, сморщенный от боли, и приняла спокойный вид.

— Женился на другой, женился на другой! — стонала она, спускаясь по лестнице, — и эта другая — ОНА! Ах, где вы, твердость духа и лицемерие! Помогите мне хотя бы не выдать своих чувств перед его сестрой!

Когда она вошла в комнату, на ее лице даже появилась улыбка. Мисс Карлайл снова разразилась причитаниями, словно стараясь получить компенсацию за несколько минут вынужденного молчания.

— Если бы я знала об этом, я попыталась бы выдвинуть против него обвинение в невменяемости; это так же верно, как то, что мы живем в этом городе, о чем я и сказала Диллу. Лучше бы уже запереть его, как безобидного помешанного, чем позволить остаться на свободе и совершить такое безумство. Я и подумать не могла, что он женится: я предостерегала его от этого шага еще тогда, когда он пешком под стол ходил.

— Это неравный брак, — сказала Барбара.

— Это как Красавица и Чудовище из детской сказки. Она — знатная красавица, воспитанная для роскоши, драгоценных камней, празднеств и светской жизни, и он… скучный увалень-юрист, как чудовище из сказки.

Не будь Барбара столь несчастной в этот момент, она бы просто расхохоталась. Мисс Карлайл продолжала:

— Я приняла решение. Завтра я отправлюсь в Ист-Линн и выдворю этих пятерых расфуфыренных слуг. Я была там в субботу и обнаружила трех дамочек, наряженных в красивые муслиновые платья, с бантами персикового цвета на чепцах, и мужчин в полосатых жакетах, корчащих из себя ливрейных лакеев. Если бы я только знала, что это были слуги Арчибальда, а не семейства Кэрью!

Барбара ничего не ответила.

— Я поеду туда и всех их рассчитаю, после чего перееду вместе со слугами в Ист-Линн, а собственный дом сдам в аренду. При ее аристократических замашках расходы на содержание двух домов будут непомерно велики. Я представляю, что за дом будет у Арчибальда в Ист-Линне, если им будет распоряжаться эта невежественная девчонка, с ее ужимками, драгоценностями и завитыми локонами.

— А ей это понравится?

— Если и не понравится, ей придется смириться с этим, — ответила мисс Карлайл. — А теперь, когда я рассказала тебе новости, Барбара, я возвращаюсь домой. Для меня это почти равносильно рассказу о том, что он умер.

— Вы уверены, что вами не движет ревность? — спросила Барбара под влиянием какого-то неясного порыва.

— Возможно, — резко ответила мисс Карлайл. — Если бы ты воспитала мальчишку так же, как я Арчибальда, и не любила бы больше никого на целом свете, ты бы тоже почувствовала ревность, увидев, как он с презрительным равнодушием отказывается от тебя, чтобы прижать к груди молодую жену, которая значит для него больше, чем ты.

Глава 14 ГРАФ ПОТРЯСЕН

Лорд Маунт-Северн узнал об этом браке из газет. Его потрясение было почти столь же сильным, как у мисс Корни, и он в тот же день понесся в Англию, так и не получив письмо своей жены, в котором она давала свою версию того, что произошло. Он встретил м-ра Карлайла и леди Изабель в Лондоне, в одном из отелей Уэст-Энда, где они остановились на день-другой, прежде чем двинуться дальше. Изабель была одна, когда сообщили о приходе графа.

— Что это значит, Изабель? — начал он, не теряя времени на приветствие. — Ты вышла замуж?

— Да, — ответила она, покраснев. — Несколько дней назад.

— И за кого! За юриста Карлайла. Как это могло случиться?

Изабель ответила не сразу, поскольку ей самой надо было подумать о том, как это случилось, чтобы дать графу четкий и ясный ответ.

— Он сделал мне предложение, — сказала она, — и я ответила согласием. Он приехал в Кастл-Марлинг на Пасху и предложил мне выйти за него замуж. Я страшно удивилась.

Граф пристально посмотрел на нее.

— Почему мне об этом не сообщили, Изабель?

— Я не знала, что вам об этом неизвестно. Мистер Карлайл написал вам, так же как и леди Маунт-Северн.

Лорд Маунт-Северн чувствовал себя человеком, который ничегошеньки не понимает, и выглядел точно так же.

— Я думаю, это произошло, — подумал он вслух, — вследствие того, что твой отец позволил этому джентльмену ежедневно бывать с визитами в Ист-Линне. Вот ты и влюбилась в него.

— А вот и нет, — ответила она весело. — Я и не думала влюбляться в мистера Карлайла.

— Так ты не любишь его? — отрывисто спросил граф.

— Нет, — робко прошептала она. — Но он мне нравится, очень нравится. И он так добр ко мне!

Граф погладил подбородок и задумался. Изабель опровергала единственное заключение относительно мотивов этого поспешного брака, которое пришло ему на ум.

— Если ты не любишь мистера Карлайла, как ты можешь столь четко различать понятия «нравиться» и «любить»? Не можешь же ты любить другого?

Этот вопрос попал точно в цель, и Изабель густо покраснела.

— Со временем я полюблю своего мужа, — только и смогла ответить она, низко опустив голову и нервно поигрывая цепочкой от часов.

— Бедное дитя! — невольно воскликнул граф.

Но он был из тех людей, которые любят во всем докапываться до самой сути.

— Кто еще гостил в Кастл-Марлинге с тех пор, как я уехал? — внезапно спросил он.

— Приехала миссис Ливайсон.

— Я имел в виду джентльменов — молодых мужчин.

— Только Фрэнсис Ливайсон, — ответила она.

— Фрэнсис Ливайсон. Ты же не можешь быть настолько глупой, чтобы влюбиться в него?

Вопрос был настолько точен, внезапен, и, кроме того, застенчивость Изабель была столь велика, что она выдала себя своим замешательством, и у графа отпали все вопросы. В его строгих глазах, прикованных к ее опущенному, пылающему лицу, появилась жалость.

— Изабель, — серьезно начал он. — Капитан Ливайсон — нехороший человек; если ты думала иначе, перестань обольщаться и держи его на расстоянии. Прерви свое знакомство с ним и не поощряй ни малейшей близости с этим субъектом.

— Я уже прервала его, — сказала Изабель, — и более не возобновлю. Но леди Маунт-Северн, должно быть, высокого мнения о нем: иначе она не приглашала бы его.

— Она также невысокого мнения об этом человеке, как и всякий, кто знаком с Фрэнсисом Ливайсоном, — выразительно сказал граф. — Он ее кузен, один из тех праздных, пустоголовых льстецов, которых ей доставляет удовольствие собирать вокруг себя. Ради бога, хоть ты будь умнее, Изабель! Впрочем, это отнюдь не объясняет твоего загадочного брака с Карлайлом, скорее наоборот: делает его еще более необъяснимым. Как же это он сумел уговорить тебя?

Прежде, чем Изабель успела ответить, вошел м-р Карлайл. Он протянул графу руку, но тот, казалось, не заметил ее.

— Изабель, — сказал он. — Я очень сожалею, что мне приходится просить тебя покинуть комнату, ибо я полагаю, что здесь это единственная гостиная, но я хотел бы сказать несколько слов мистеру Карлайлу.

Она оставила их, после чего граф повернулся к м-ру Карлайлу и заговорил суровым и надменным тоном.

— Как мог свершиться этот брак, сэр? Или у вас настолько мало чести, что вы способны, воспользовавшись моим отсутствием, влезть в нашу семью и тайно жениться на леди Изабель Вейн?

М-р Карлайл был удивлен, но не смущен. Он выпрямился в полный рост, своим бесстрашием ни на йоту не уступая графу, а благородством осанки даже превосходя его.

— Милорд, я не понял вас.

— Однако я говорю достаточно прямо. Как же еще называть то, что вы, пользуясь отсутствием опекуна, склонили молоденькую девушку к неравному браку?

— Ничего тайного в моих отношениях с леди Изабель Вейн не было, равно как не будет ничего бесчестного в моем отношении к леди Изабель Карлайл. Вашу светлость неправильно проинформировали.

— Меня вообще не проинформировали, — ответил граф. — Мне было дозволено узнать об этом из газет, мне — единственному родственнику леди Изабель!

— Когда я сделал предложение леди Изабель…

— Месяц назад, — саркастически перебил граф.

— Месяц назад, — спокойно повторил м-р Карлайл, — после того, как Изабель ответила согласием, я сразу же написал вам. Если бы я не узнал, что вы не получили этого письма, поскольку говорите, что вам стало известно обо всем из газет, то продолжал бы считать, что это вы не проявили достаточной вежливости, поскольку не удостоили меня ответом.

— Каково было содержание этого письма?

— Я сообщил о том, что случилось, указав средства обеспечить семью и присовокупив, что мы оба, Изабель и я, хотели бы, чтобы свадебная церемония состоялась как можно раньше.

— И куда же, скажите на милость, вы адресовали письмо?

— Леди Маунт-Северн не могла дать мне адрес. Она сказала, что, если я доверю письмо ей, она перешлет его вам, поскольку со дня на день ожидает известий от вас. Я отдал ей письмо и больше ничего об этом не слышал, если не считать записки, переданной в письме Изабель ко мне, в которой ее светлость сообщила, что, поскольку вы не ответили, возражений с вашей стороны не имеется.

— Это правда? — воскликнул граф.

— Милорд, — холодно ответил м-р Карлайл. — Какие бы недостатки вы ни обнаружили во мне, я, по крайней мере, честный человек. До настоящего момента я даже не подозревал, что вам ничего не было известно о намечающемся бракосочетании.

— Если так, я прошу прощения, мистер Карлайл. Но как вообще все это случилось? Почему такая неприличная спешка? Вы сделали предложение на Пасху, как сообщила мне Изабель, и обвенчались через три недели.

— Да я бы женился на ней и увез ее в тот же день, если бы это было возможно, — ответил м-р Карлайл. — Я заботился единственно о ее счастье и благополучии.

— Да уж! — неприветливо заметил граф. — Не соизволите ли представить мне факты и ознакомить с вашими мотивами?

— Должен предупредить, что факты могут вам не понравиться, лорд Маунт-Северн.

— Позвольте мне судить об этом самому, — слазал граф.

— Я приехал в Кастл-Марлинг по делу в страстную пятницу. На следующий день я прибыл к вам с визитом: это было естественно, поскольку я получил приглашение от вас и леди Изабель; более того — если бы я не приехал, это было бы просто невежливо. Я нашел Изабель несчастной и обиженной, вовсе не нашедшей у вас счастливого дома.

— Что вы такое говорите, сэр? — перебил граф. — Несчастной и обиженной?

— Да, обиженной, вплоть до избиения, милорд.

Граф стоял, словно окаменевший, и молча смотрел на м-ра Карлайла.

— Должен оговориться, что я узнал об этом из болтовни вашего маленького сына; сама Изабель, разумеется, не рассказала бы мне об этом, но не стала отрицать того, что рассказал ребенок. Короче говоря, сердце ее было разбито, дух сломлен, и она не могла что-либо отрицать. Я был возмущен до глубины души, мною овладело непреодолимое желание освободить ее от такой злосчастной жизни и увезти туда, где она может найти любовь и, я надеюсь, счастье. Достичь этого можно было только одним способом, и я рискнул. Я предложил ей стать моей женой и вернуться в ее дом в Ист-Линне.

Граф начал постепенно выходить из оцепенения.

— В таком случае… следует ли мне понимать, что в тот день, приехав с визитом в мой дом, вы не собирались делать предложение Изабель?

— Ни в коей мере. Это было внезапное решение, возникшее именно при тех обстоятельствах, о которых шла речь.

Граф продолжал мерить шагами комнату, по-прежнему озадаченный и явно встревоженный.

— Могу ли я узнать, любите вы ее или нет? — внезапно спросил он.

М-р Карлайл задумался, прежде чем ответить, и покраснел.

— Речь идет о таких чувствах, которые мужчина редко признает перед другим мужчиной, лорд Маунт-Северн, но я отвечу вам. Да, я люблю ее, страстно и искренно. Я полюбил ее еще в Ист-Линне, но я так и носил бы эту любовь в себе до конца своих дней, если бы не этот неожиданный визит в Кастл-Марлинг. Раньше идея о том, чтобы сделать ее своей женой, казалась невыполнимой, поскольку я считал, что она гораздо выше меня по происхождению.

— Как это и было на самом деле, — сказал граф.

— Браки между сельскими стряпчими и дочерями лордов случались и ранее, — заметил м-р Карлайл. — Я лишь продолжил этот список.

— Но вы, я полагаю, не можете обеспечить ей жизнь, достойную дочери лорда?

— Ее домом будет Ист-Линн. Наше жилище будет тихим и менее многолюдным, нежели дом ее отца. Я сразу объяснил это Изабель, и она могла бы отказаться, если бы захотела; леди Маунт-Северн я также все рассказал. Ист-Линн достанется нашему старшему сыну, если у нас будут дети. У меня прибыльная профессия, хороший доход: если бы я завтра умер, Изабель достался бы Ист-Линн и около трех тысяч годового дохода. Я все это написал в письме, которое, видимо, не дошло до адресата.

Граф ответил не сразу, поглощенный собственными мыслями.

— Я надеюсь, ваша светлость понимает, что в моих отношениях с леди Изабель не было ничего «тайного».

Лорд Маунт-Северн протянул свою руку.

— Вы, вероятно, заметили, мистер Карлайл, что я не подал вам руки, когда вошел; возможно, сейчас вы не подадите мне своей, хотя я почел бы за честь пожать ее. Когда я не прав, я способен это признать, и сейчас должен заявить, что вы вели себя исключительно благородно и великодушно.

М-р Карлайл улыбнулся и пожал руку графа. Последний задержал ее в своей и сказал шепотом:

— Я, разумеется, прекрасно понимаю, что, говоря о жестоком обращении с Изабель, вы имели в виду мою жену. Об этом известно кому-либо кроме вас?

— Будьте уверены, что мы с Изабель не обмолвимся ни словом: мы выбросим это из своей памяти. Давайте считать, что вы ничего не слышали: это было и прошло.

— Изабель, — сказал граф, прощаясь с ними вечером, поскольку провел остаток дня с молодоженами. — Когда я пришел сюда сегодня утром, я почти готов был ударить твоего мужа, а ухожу, искренне уважая его. Будь ему хорошей, верной женой, поскольку он заслуживает этого.

— Разумеется, — удивленно ответила она.

Лорд Маунт-Северн отправился в Кастл-Марлинг, где у него состоялся бурный разговор с женой, настолько бурный, что достиг ушей домочадцев. Он снова уехал в тот же день, в гневе, и отправился в Маунт-Северн.

— У него будет время остыть до того времени, когда мы встретимся в Лондоне, — прокомментировала его отъезд миледи.

Глава 15 ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Мисс Карлайл сдержала свое слово. Она оставила свой дом и переехала в Ист-Линн вместе с Питером и двумя своими служанками. Несмотря на горестные возражения м-ра Дилла, она отослала слуг, нанятых мистером Карлайлом, всех, за исключением одного; она могла бы оставить и одну из служанок, если бы не эпизод с муслиновыми платьями и чепцами с бантиками персикового цвета, поскольку у нее хватало здравого смысла, чтобы понять: в Ист-Линне потребуется больше слуг, чем в ее доме.

В пятницу вечером, примерно через месяц после свадьбы, м-р Карлайл и его жена приехали домой. Их уже ждали; мисс Карлайл прошла через холл, чтобы встретить их, и остановилась на верхних ступеньках, между колоннами крыльца. Появилась элегантная коляска, запряженная четверкой почтовых лошадей, завидев которую, мисс Карлайл поджала губы. Сама она была одета в нарядное платье из черного шелка и новый чепец. За прошедший месяц гнев ее поостыл, и весьма развитое у нее чувство здравого смысла подсказало, что мудрее всего будет попытаться извлечь максимальные выгоды из сложившейся ситуации. М-р Карлайл поднялся по ступенькам вместе с Изабель.

— Ты здесь, Корнелия! Это очень мило с твоей стороны. Как поживаешь? Изабель, познакомься с моей сестрой.

Леди Изабель протянула руку, и мисс Карлайл снизошла до пожатия кончиков ее пальцев.

— Рада видеть вас, мэм, — отрывисто сказала она.

М-р Карлайл оставил дам и вернулся забрать кое-какие мелкие вещи из экипажа. Мисс Карлайл прошествовала в гостиную, где уже стоял поднос с ужином.

— Не хотите ли подняться наверх и переодеться перед ужином, мэм? — так же отрывисто обратилась она к леди Изабель.

— Спасибо. Я пройду в свою комнату. Но ужинать я не хочу, поскольку мы пообедали.

— Чего же вы хотите? — спросила мисс Корни.

— Немного чая, пожалуйста. Я очень хочу пить.

— Чая! — резко ответила мисс Корни. — И так поздно. Я даже не знаю, есть ли у них кипяток. Да вы ночью глаз не сомкнете, мэм, если будете пить чай в одиннадцать часов.

— В таком случае, не беспокойтесь, — ответила леди Изабель. — Это не имеет значения. Не хочу причинять вам неудобства.

Мисс Карлайл удалилась по одному ей известному делу и в холле встретилась с Марвел. Они не обронили ни слова, но недружелюбно оглядели друг друга. Марвел выглядела очень элегантной в платье с пятью оборками, в вуали и с зонтиком.

Пока проходила эта дуэль взглядов, леди Изабель села и разрыдалась. Ее бил озноб: это так не походило на возвращение в ее родной Ист-Линн. Вошел м-р Карлайл и обнаружил плачущую жену.

— Изабель! — изумленно воскликнул он, бросаясь к ней. — Дорогая моя, что тебя огорчило?

— Думаю, я просто устала, — тихо ответила она, — и возвращение в этот дом заставило меня вспомнить о папе. Я хотела бы пройти в мои покои, Арчибальд, но я не знаю, где они.

М-р Карлайл также не знал этого, но в комнату снова влетела мисс Карлайл и сказала:

— Самые лучшие комнаты — по соседству с библиотекой. Мне подняться с миледи?

М-р Карлайл предпочел подняться сам и подал руку Изабель. Она опустила вуаль, проходя мимо мисс Карлайл.

Камин не был зажжен, и комната казалась холодной и неуютной.

— Похоже, дом весьма запущен, — заметил м-р Карлайл. — Думаю, слуги неправильно поняли мое письмо и ждали нас не ранее завтрашнего вечера.

— Арчибальд, — сказала она, снимая шляпку. — Я чувствую себя такой усталой и подавленной! Можно, я сразу переоденусь и больше не буду спускаться сегодня?

Он посмотрел на нее и улыбнулся.

— Можно ли тебе не спускаться. Разве ты забыла, что наконец-то находишься в своем доме? Я верю, что он станет счастливым домом для тебя; я все сделаю для этого.

Она прильнула к нему и снова разрыдалась. Он принялся ласково успокаивать ее, время от времени нежно целуя ее лицо. Да, у этого человека было сердце; он всей душой собирался лелеять доставшийся ему цветок, но увы: это у него могло и не получиться без освобождения от тирании сестры. Изабель не любила его, она прекрасно понимала это, но не переставала надеяться, что полюбит, ибо он, несомненно, того заслуживал.

Раздался голос Марвел; Изабель отвернулась, налила немного воды и стала брызгать себе на лицо и глаза. Она не боялась, что Марвел, которая отдавала распоряжения относительно какого-то чемодана, заметит ее огорчение.

— Чего ты хочешь, Изабель? — спросил м-р Карлайл. — Может быть, чаю?

— Нет, спасибо, — ответила она, вспомнив замечание мисс Карлайл.

— Но ты ведь должна чем-то подкрепиться. В экипаже ты говорила, что хочешь пить.

— Воды вполне достаточно… я имею в виду, что вода будет лучше всего. Марвел может принести ее.

М-р Карлайл вышел из комнаты, и служанка раздела свою хозяйку во внезапно наступившей тишине, причем слова о том, как она обижена, готовы были сорваться с ее языка. Марвел считала, что ни с одной горничной так дурно не обращались, как с ней. Ее злость накапливалась с самого бракосочетания, поскольку во время свадебного путешествия у нее не было компании в лице камердинера, какового, по ее мнению, полагалось иметь джентльмену. Это было уже плохо, а теперь она приезжает и обнаруживает, что в доме вообще нет старшей прислуги: ни экономки, ни управляющего, вообще никого, по ее выражению. Кроме того, она только что не поладила с мисс Карлайл. Марвел принялась надменно вопрошать в холле, кто отнесет наверх небольшой сверток, в котором, кстати, ничего не было, кроме несессера ее госпожи, и мисс Карлайл сказала, чтобы она отнесла его сама. Если бы Марвел не знала, кем была эта дама, она от возмущения запустила бы ей в голову этим злосчастным несессером.

— Что-нибудь еще, миледи?

— Нет, — ответила леди Изабель. — Можешь идти.

Изабель, закутавшись в халат и надев теплые тапочки, села читать книгу, а Марвел удалилась, пожелав ей спокойной ночи. М-р Карлайл тем временем разыскал свою сестру, которая, обнаружив, что никто, кроме нее, ужинать не будет, как раз угощалась крылышком. Она предпочла пораньше пообедать.

— Корнелия, — начал он. — Я не понимаю, что происходит. Я не вижу никого из моих слуг, зато вижу твоих. Где мои слуги?

— Отправились восвояси, — решительно и бесцеремонно заявила мисс Карлайл.

— Отправились восвояси? — переспросил м-р Карлайл. — Но почему? Насколько мне известно, это были прекрасные слуги.

— Да уж, прекрасные! Нарядились субботним утром в желтые муслиновые платья и нарядные чепчики с отделкой персикового цвета. Не лезь ты больше в домашние дела, Арчибальд, ибо тебя снова обманут. Отрежь-ка мне кусочек языка.

— Но чем же они провинились? — спросил он снова, выполнив ее просьбу.

— Арчибальд Карлайл, как ты мог сделать такую глупость? Если уж тебе хотелось жениться, разве вокруг недостаточно молодых леди твоего круга?

— Хватит, — перебил он ее. — Я в письме написал тебе все о моих мотивах и действиях, Корнелия; я не скрыл ничего из того, что ты должна знать. Я не расположен продолжать дискуссию по этому вопросу, за что и прошу меня извинить. Вернемся к слугам? Где они?

— Я отослала их. Потому что они были совершенно излишними, — торопливо добавила она, прежде чем он успел ее перебить. — У нас уже четверо слуг в доме, и миледи привезла весьма утонченную горничную, как я вижу. Значит, у нас уже пять слуг. Я говорю «у нас», поскольку переехала сюда жить.

М-р Карлайл почувствовал, что потерпел полное поражение. Он всегда подчинялся воле мисс Корни, но ему казалось, что им с женой будет лучше без нее.

— А как же твой дом? — воскликнул он.

— Я сдала его в аренду: жильцы въехали сегодня. Ты не можешь выгнать меня из Ист-Линна на улицу или в меблированные комнаты, Арчибальд. Расходов будет достаточно и без затрат на содержание двух домов, и большинство людей на твоем месте сразу ухватились бы за такую возможность. Хозяйкой будет твоя жена: я не собираюсь отнимать ее привилегии, однако могу избавить ее от забот по ведению хозяйства, а также выполнять функции экономки. Она будет рада этому при ее неопытности: рискну предположить, что она за всю свою жизнь не сделала ни одного распоряжения по хозяйству.

В этом был определенный смысл; к тому же, все было так правдоподобно изложено, что мистеру Карлайлу даже подумалось: «Может быть, это и к лучшему?» Он привык доверять суждениям своей сестры: все мы рабы своих привычек, не так ли? Однако он все еще колебался.

— Разумеется, в Ист-Линне достаточно места и для тебя, Корнелия, однако…

— Более чем достаточно, — вставила мисс Корни. — Думаю, что даже дом вдвое меньше этого позволил бы нам всем разместиться в нем и все равно остался бы достаточно просторным, даже для леди Изабель.

— Ист-Линн принадлежит мне, — сказал м-р Карлайл.

— Тем хуже для тебя, — парировала мисс Корнелия.

— Что же касается слуг, — продолжал м-р Карлайл. — То их будет столько, сколько я сочту необходимым. Я не могу обеспечить своей жене блестящей жизни, но дать ей достаточный комфорт я в состоянии. Один человек потребуется для лошадей и колясок…

Мисс Корни чуть не лишилась чувств.

— О чем ты говоришь, ради всего святого!

— Я купил в городе красивую коляску и пару пони для нее. Тот экипаж, в котором мы приехали, подарил лорд Маунт-Северн. Пока для него достаточно почтовых лошадей, однако…

— Ах, Арчибальд, ты грешник!

— Грешник? — эхом отозвался м-р Карлайл.

— Мотовство до добра не доведет. Я учила тебя этому, когда ты был еще ребенком. Бережливость — добродетель, расточительство — грех.

— Возможно, это и грех, если ты не можешь себе позволить этого. Разумные затраты — это не расточительство и не грех. Я никогда не стану жить не по средствам, этого можешь не опасаться, Корнелия.

— Ты бы еще сказал, что пустой карман лучше полного, — сердито ответила мисс Карлайл. — Это ты купил роскошное фортепиано, которое недавно привезли?

— Это был мой подарок Изабель.

Мисс Корни простонала:

— Сколько же оно стоило?

— Цена не имеет значения. Старое пианино никуда не годилось, и я купил хороший инструмент.

— Сколько оно стоило? — повторила мисс Карлайл.

— Сто двадцать гиней, — ответил он, поскольку привычка подчиняться ее воле глубоко укоренилась в нем.

Мисс Карлайл воздела руки к небу и закатила глаза. В этот момент появился Питер с горячей водой, которую велел принести его хозяин. М-р Карлайл встал и посмотрел на буфет.

— Где у нас вино, Питер?

Слуга поставил на стол портвейн и шерри. М-р Карлайл выпил стакан, а затем принялся разбавлять вино водой.

— Приготовить немного для тебя, Корнелия? — спросил он.

— Я сама управлюсь, если мне захочется. А это для кого?

— Для Изабель.

Он вышел из комнаты и отнес разбавленное вино жене. Она, казалось, утонула в кресле, закутавшись с головой. Когда она встала, он заметил, что лицо ее покраснело и выглядит взволнованным, глаза блестят, и она дрожит всем телом.

— Что случилось? — спросил он.

— Я разнервничалась после ухода Марвел, — прошептала она, прильнув к нему, словно ища защиты. — Я не смогла найти звонок, и мне стало еще хуже. Я снова села в кресло и накрылась с головой, надеясь, что кто-нибудь придет.

— Я разговаривал с Корнелией. Но отчего ты разнервничалась?

— Ах, это такая глупость. Мне на ум пришли страшные вещи: это иногда бывает со мной. Не сердись на меня, Арчибальд. В этой комнате умер папа.

— Сердиться на тебя, дорогая?! — с глубокой нежностью произнес он.

— Я вспомнила жуткие рассказы слуг о летучих мышах. Ты, наверное, ничего не слышал об этом. Вот я и подумала: «А что, если они и сейчас здесь, за шторами?» Я боялась даже посмотреть на кровать: мне казалось, я увижу… Ты смеешься!

Да, он улыбался, поскольку знал, что подобные страхи лучше всего излечиваются шуткой. Он заставил ее выпить разбавленного вина, а затем показал, где находится звонок, даже позвонив для убедительности. Звонок был перенесен во время ремонта дома.

— Завтра ты переберешься в другие комнаты, Изабель.

— Нет, позволь мне остаться в этих. Мне будет приятно сознавать, что здесь когда-то жил папа. Я больше не стану нервничать.

Но ее действия противоречили словам. Когда м-р Карлайл подошел к двери и открыл ее, она прижалась к нему и съежилась от страха.

— Ты скоро придешь, Арчибальд? — прошептала она.

— Не позднее чем через час, — ответил он, крепко обняв ее, словно пытаясь защитить от чего-то. В конце коридора появилась Марвел, вызванная ранее упомянутым звонком.

— Будьте любезны передать мисс Карлайл, что сегодня я более не спущусь к ней, — сказал он.

— Слушаюсь, сэр.

М-р Карлайл закрыл дверь, посмотрел на свою жену и рассмеялся.

«Как он добр ко мне!» — подумала она.

Утро принесло новые неприятности леди Изабель Карлайл. Прежде всего, вообразите компанию, в которой она завтракала. Мисс Карлайл спустилась в неописуемом наряде, о котором мы уже рассказывали нашему читателю, и уселась за стол, прямая, словно аршин проглотила. Следующим спустился м-р Карлайл, а затем появилась леди Изабель в элегантном полутраурном платье с ниспадающими черными лентами.

— Доброе утро, мэм. Надеюсь, вы хорошо спали? — приветствовала ее мисс Карлайл.

— Вполне, благодарю вас, — ответила Изабель, садясь напротив м-ра Карлайла.

Мисс Карлайл указала на место во главе стола.

— Вот ваше место, мэм. Но, если хотите, я разолью кофе сама, чтобы вы не беспокоились.

— Я буду вам очень признательна, — ответила леди Изабель.

Мисс Карлайл с мрачным и строгим видом приступила к выполнению своих обязанностей.

Завтрак был почти закончен, когда появился Питер, и сказал, что пришел мясник и спрашивает, какие будут заказы. Мисс Карлайл посмотрела на леди Изабель, ожидая, разумеется, что та отдаст соответствующие распоряжения. Изабель молчала, будучи в полной растерянности: ей никогда в жизни не приходилось этого делать. Она не имела ни малейшего представления о ведении домашнего хозяйства и не знала, заказывать ли несколько фунтов мяса, или же целую корову. Ее раздражало присутствие мисс Корни, мрачной, как туча: наедине с мужем Изабель просто спросила бы: «Что мне заказать, Арчибальд? Скажи мне, пожалуйста». Тем временем Питер ждал распоряжений.

— Ну… что-нибудь, что можно жарить и варить, пожалуйста, — запинаясь, выговорила леди Изабель.

Она говорила очень тихо: растерянность даже храбрецов делает трусами. М-р Карлайл повторил те же самые слова, ибо не лучше нее разбирался в домашнем хозяйстве.

— Что-нибудь, что можно жарить и варить, Питер, так и скажи мяснику.

Этого мисс Корни не могла вынести, и она заговорила.

— Отдаете ли вы себе отчет, леди Изабель, что подобный заказ только собьет мясника с толка? Может быть, мне отдать распоряжения на сегодня? Вскоре придет и торговец рыбой.

— Ах, если бы вы оказали мне эту любезность! — с облегчением воскликнула леди Изабель. — Мне это непривычно, но я научусь. Думаю, что я полная невежда во всем, что касается ведения домашнего хозяйства.

Вместо ответа, мисс Корни величавой походкой вышла из комнаты. Изабель поднялась со стула, как птичка, выпущенная из клетки, и подошла к мужу.

— Ты закончил, Арчибальд?

— Думаю, что закончил, дорогая. Ах, вот же еще кофе. Ну вот, теперь все!

— Пойдем погуляем в парке.

Он поднялся, весело обхватил ее тонкую талию и посмотрел на нее.

— Ты с таким же успехом могла бы попросить меня о путешествии на Луну. Уже десятый час, и я целый месяц не показывался в конторе.

Слезы навернулись ей на глаза.

— Ах, как бы я хотела, чтобы ты остался со мной, чтобы ты был со мной всегда! Без тебя Ист-Линн не будет Ист-Линном.

— Я постараюсь бывать с тобой как можно больше, моя единственная, — прошептал он. — Проводи меня через парк.

Она сбегала за шляпкой, перчатками и зонтиком. М-р Карлайл подождал ее в холле, и они вышли вместе. Ему показалось, что это — хороший случай поговорить о его сестре.

— Она хочет остаться с нами, — сказал он. — Я даже не знаю, какое решение принять. С одной стороны, сна освободила бы тебя от бремени домашних забот, с другой — мне кажется, мы были бы счастливее вдвоем.

Сердце Изабель упало при мысли о том, что суровая мисс Корни останется ее постоянным стражем, но, будучи натурой утонченной и тактичной, даже чрезмерно уважительной к чувствам других людей, она не произнесла ни слова возражения. Пусть это решает он и мисс Карлайл — таков был ее ответ.

— Изабель, — сказал он серьезно и искренно, — я хотел бы, чтобы все было так, как ты этого захочешь, я хотел бы организовать все наилучшим образом для тебя, и я это сделаю. Теперь главная цель моей жизни — твое счастье.

Он говорил от всей души, Изабель знала это, и ей подумалось, что, если у нее будет такой надежный и любящий защитник, мисс Карлайл не сможет нарушить ее покой.

— Пусть остается, Арчибальд: она не стеснит нас.

— Во всяком случае, можно попробовать пожить так месяц-другой и посмотреть, что из этого выйдет, — проговорил он в задумчивости.

Они подошли к воротам парка.

— Как бы я хотела пойти с тобой, быть твоим клерком! — воскликнула она, не желая выпускать его руку. — Как мне теперь идти одной назад: это так далеко!

Он рассмеялся и покачал головой, сказав, что она хочет подкупить его, дабы он проводил ее назад, но это, увы, невозможно. После этого он попрощался и ушел.

Изабель вернулась назад и принялась бродить по комнатам: они казались пустынными, совсем не такими, как при жизни ее отца. В ее туалетной комнате Марвел распаковывала какой-то сверток. Она поднялась при появлении леди Изабель.

— Не уделите ли вы мне минутку, миледи?

— В чем дело?

И тут Марвел выложила ей все. Ее не устраивал столь малочисленный штат слуг, и она, с позволения миледи, хотела бы уехать в этот же день. Она даже не распаковывала свои вещи.

— Со слугами вышла какая-то ошибка, Марвел, но она будет в ближайшее время исправлена. К тому же, я говорила тебе еще до свадьбы, что у м-ра Карлайла слуг будет не слишком много.

— Миледи, с этим я, возможно, и смирилась бы, но я не могу оставаться под одной крышей с… — «этим чучелом», хотелось ей сказать, но она вовремя вспомнила, о ком говорит, — мисс Карлайл. Я боюсь, миледи, что мы не сойдемся с ней характерами и начнем ссориться; я не могу остаться, миледи, ни за какие коврижки. И если вы сочтете необходимым удержать мое жалованье за последний квартал, мне придется смириться с этим. Итак, надеюсь, после того, как я приведу в порядок вещи вашей светлости, вы позволите мне уехать.

Леди Изабель не снизошла до уговоров, однако задумалась, как она будет управляться без горничной. Она придвинула к себе конторку и осведомилась, отпирая ее:

— Сколько тебе причитается?

— До конца квартала? — быстро спросила Марвел.

— Нет, — холодно ответила леди Изабель. — По сегодняшний день включительно.

— У меня не было времени подсчитать, миледи.

Леди Изабель взяла карандаш и бумагу, составила расчет и выложила золотые и серебряные монеты на столик.

— Здесь больше, чем ты заслуживаешь, Марвел, — заметила она. — И больше, чем тебе заплатили бы в большинстве мест. Тебе следовало бы сообщить мне об этом заранее.

Марвел расплакалась и принялась извиняться. Она бы ни за что не оставила такую добрую хозяйку, если бы не значительные неудобства. Она также выразила надежду, что миледи не откажется дать ей рекомендацию. Леди Изабель вышла, не дослушав ее, и в тот же день Марвел укатила, причем перед отъездом Джойс ей заявила, что она должна стыдиться за свое поведение.

— Я ничего не могла поделать, — ответила Марвел. — И мне очень жаль оставлять ее, потому что служить у такой приятной молодой леди — одно удовольствие.

— А я бы нашла, что мне сделать, — последовало замечание Джойс, — и не оставила бы хорошую хозяйку столь бессовестным образом.

— Может быть, ты бы это и сумела, — надменно ответила Марвел, — но у меня тонкие чувства, и я не люблю, когда об меня вытирают ноги. Я не могу оставаться в одном доме с этой громадной особой, которая вполне могла бы заменить собой одно из тех здоровенных чучел, которые таскают на карнавалах в заморских странах.

Итак, Марвел уехала. И когда леди Изабель отправилась в свою комнату, чтобы переодеться к обеду, и ней вошла Джойс.

— Мне непривычны обязанности горничной, — сказала она, — но мисс Карлайл послала меня, миледи, помочь вам, чем сумею, если вы позволите.

Изабель подумала, что это очень мило со стороны мисс Карлайл.

— Если вы доверите мне ключи, я могла бы присматривать за вашими вещами до того времени, когда вы обзаведетесь горничной, — снова заговорила Джойс.

— Я и не знаю, где ключи, — ответила Изабель. — У меня их никогда не бывает.

Джойс сделала, что могла, и леди Изабель спустилась вниз. Было уже почти шесть часов — время обеда, и она прогулялась до ворот парка в надежде встретить м-ра Карлайла. Выйдя за ворота, она посмотрела, не поднимается ли он по дороге, но, поскольку его не было видно, вернулась в парк и присела под раскидистым деревом, в стороне от дороги. Погода была замечательно теплая для конца мая. Через полчаса м-р Карлайл, торопившийся домой, прошел сквозь ворота и ступил на траву. Под деревом мирно спала его жена, прислонившись головой к стволу. Шляпка и зонтик лежали у ног, шарф упал, и вся она, с полураскрытыми губами, раскрасневшимся личиком и чудесными волосами, разметавшимися по плечам, походила на прекрасного ребенка. Это было прелестное зрелище, и сердце его учащенно забилось при мысли о том, что она принадлежит ему. Его губы тронула улыбка. Глаза ее открылись, и она не сразу вспомнила, где находится. Затем она вскочила на ноги.

— Ах, Арчибальд! Я заснула?

— Да, и тебя могли бы украсть. Я бы этого не вынес, Изабель.

— Я даже не заметила, как заснула. Я слушала, не идешь ли ты.

— Что ты делала сегодня? — спросил он, взяв ее под руку и отправляясь к дому.

— Право же, не знаю, — вздохнула она. — Попробовала, как звучит новое пианино, смотрела на часы, торопя время до твоего прихода. Прибыли коляски и пони, Арчибальд.

— Я знаю, дорогая. Ты много гуляла?

— Нет, я ждала тебя.

И она рассказала ему про Марвел. Он забеспокоился и заявил, что ей нужно как можно быстрее найти замену. Изабель припомнила молодую женщину, которая ушла от леди Маунт-Северн еще в то время, когда она сама жила в Кастл-Марлинге; у этой горничной было хрупкое здоровье, а работу у леди Маунт-Северн никак нельзя было назвать легкой.

— Напиши ей, — сказал м-р Карлайл.

— Ты опоздал к обеду более, чем на полчаса, — громко пожаловалась мисс Корни брату, встретив их в холле. — Я уж думала, вы потерялись, мэм, — добавила она, обращаясь к Изабель.

И зачем, скажите на милость, она вставляла это неприятное обращение «мэм» в каждое предложение? Оно никак не подходило к Изабель, особенно принимая во внимание ее юность и возраст самой мисс Корни. М-р Карлайл хмурился всякий раз, как слышал это, а Джойс не сомневалась, что мисс Корни делала это, когда была «не в духе». М-р Карлайл ответил, что не мор уйти раньше, и поднялся в свою комнату. Изабель заторопилась вслед за ним, возможно, опасаясь дальнейших проявлений неудовольствия со стороны мисс Карлайл, но дверь была закрыта, и она, не освоившись еще с ролью жены, не решилась открыть ее. Когда он вышел, она стояла, прислонившись к дверному косяку.

— Изабель! Ты здесь?

— Я жду тебя. Ты готов?

— Почти.

Он пригласил ее в комнату, привлек к себе и прижал к сердцу.

На следующий день произошла ссора. М-р Карлайл распорядился подать коляску с пони, чтобы ехать в церковь, но сестра перебила его.

— Арчибальд, как ты можешь? Я не позволю этого.

— Что ты не позволишь? — осведомился м-р Карлайл.

— Выводить домашнюю скотину в воскресенье. Я религиозная женщина, мэм, — добавила она, резко повернувшись к Изабель, — и не одобряю поездки в воскресенье. Уж я-то учила катехизис, леди Изабель.

Изабель чувствовала себя неловко. Она знала, что прогулка до церкви Св. Джеда и обратно в такую жару выбьет ее из колеи на целый день, но она не хотела бросать вызов предрассудкам мисс Карлайл. В этот момент Изабель стояла у окна с мужем, а мисс Карлайл сидела с библией за столиком в глубине комнаты.

— Арчибальд, может быть, если мы пойдем медленно, я выдержу, — тихо прошептала она.

Он улыбнулся, кивнул и прошептал в ответ:

— Будь готова к половине одиннадцатого.

— Так что, она пойдет пешком? — с вызовом спросила мисс Корни, когда Изабель вышла из комнаты.

— Нет, она не выдержит пешеходную прогулку в такую жару, и я, разумеется, не позволю ей даже попытаться идти пешком. Мы выедем пораньше. Джон запряжет лошадей и будет в церкви до начала службы.

— Она что, сделана из стекла и может расплавиться? — едко спросила мисс Корни.

— Она — хрупкий, нежный цветок, который я пригрел на груди и поклялся любить и лелеять перед Создателем; с его помощью я выполню эту клятву.

Он произнес эти слова твердо, почти так же, как мисс Корни, и, вышел из комнаты. Мисс Карлайл подняла руку и прижала ее к виску, словно ее мучила головная боль.

Вскоре подъехал экипаж, маленький и прелестный; Изабель также была готова, и они медленно поехали по пыльной дороге и вскоре догнали мисс Корни, шагавшую на солнцепеке с огромным зонтом над головой. Она даже не обернулась, чтобы посмотреть на них.

Снова, как и год назад, прихожане церкви Св. Джеда были взбудоражены ожиданием великолепного убранства новобрачной, и снова они были разочарованы, поскольку Изабель все еще носила траур по отцу. Она была в легком газовом платье черного цвета, а ее белая шляпка была усеяна черными цветами. Впервые в своей жизни м-р Карлайл сел на постоянное место для владельца Ист-Линна, которое раньше занимал бедный граф. Мисс Корни села на свое место, не присоединившись к ним.

В церкви была также и Барбара с родителями. Лицо ее было серого, мертвенного оттенка; она прекрасно знала это, но ничего не могла с собой поделать. Она не отрывала глаз от другого, неповторимо прелестного лица с милыми, чистыми глазами, находившегося под защитой и покровительством того, о ком она сама так долго мечтала. Нельзя сказать, что в этот день служба пошла Барбаре на пользу.

После службы Карлайлы прошли в западный угол церковного двора, где стояло надгробие лорда Маунт-Северна. Изабель из-под опущенной вуали взглянула на надпись.

— Не здесь и не сейчас, дорогая, — прошептал он, прижав к себе ее руку, так как почувствовал беззвучные рыдания. — Постарайся успокоиться.

— Казалось, вчера еще он был в церкви со мной, а теперь…

М-р Карлайл внезапно повернулся так, что они оказались спиной к изгороди и возможным зрителям в лице задержавшихся прихожан, которые могли оказаться на дороге.

— Хорошо бы установить ограду вокруг могилы, — заговорила она вскоре, справившись с рыданиями.

— Я тоже подумал об этом и предложил лорду Маунт-Северну, но он не согласился со мной. Я распоряжусь сделать ограду.

— У тебя со мной сплошные расходы, — сказала она.

М-р Карлайл быстро взглянул на нее со смутным страхом, что его сестра могла что-то сказать о расходах в ее присутствии.

— Расходы, от которых я не отказался бы ни за что на свете. И ты знаешь это, Изабель.

— А мне даже нечем тебе отплатить, — вздохнула она.

Это его немало позабавило; он посмотрел ей в лицо, и выражение его глаз заставило ее улыбнуться.

— А вот и Джон с коляской, — воскликнула она. — Поедем, Арчибальд.

У ворот несколько дам разговаривали со священником; Барбара Хэйр находилась среди них. Она видела, как м-р Карлайл посадил жену в коляску и уехал. Губы Барбары побелели, когда она ответила на его приветствие.

— Сегодня так жарко, — выдавила из себя Барбара, когда присутствующие обратили внимание на ее бледность.

— Ах, тебе следовало ехать домой в фаэтоне с мистером и миссис Хэйр, как они и предлагали тебе.

— Я хотела прогуляться, — ответила бедняжка.

— Какая красивая девушка! — сказала мужу леди Изабель. — Как ее зовут?

— Барбара Хэйр.

Глава 16 ПРИЗНАНИЕ БАРБАРЫ ХЭЙР

В Ист-Линн потянулись экипажи соседей, приезжавших поздравить м-ра Карлайла и леди Изабель Карлайл.

Некоторые прибыли с помпой: с гербами на экипажах и расшитыми чехлами на козлах для кучеров, с лакеями в нарядных ливреях, чулках и париках, несущими жезлы с золотыми набалдашниками. Некоторые прибыли на четверках лошадей, а иные — даже в сопровождении верховых. В некоторых местностях и по сей день принято выезжать на торжественные визиты с целой кавалькадой, скачущей впереди экипажа; некоторым нравится подобный шик. М-р Карлайл предпочел бы поселиться в Ист-Линне без почестей такого рода, но женитьба на леди Изабель сделала его весьма значительной персоной в графстве. В числе прочих нанесли визит и Хэйры. Для такого случая выкатили большой старомодный экипаж желтого цвета, запрягли толстых, лоснящихся длиннохвостых лошадей; покой этой колесницы нарушался только в особо торжественных случаях.

В момент их приезда Изабель говорила в своей туалетной комнате с Джойс. Она привязалась к девушке и хотела, чтобы та продолжала выполнять обязанности ее служанки, поскольку та горничная, которой Изабель написала, была нездорова и не могла приехать.

Лицо Джойс осветилось искренней радостью.

— О, миледи, вы так добры! Я с радостью приму ваше предложение. Я буду стараться изо всех сил, и смогу красиво уложить ваши волосы, если вы мне это позволите: я практиковалась день и ночь на своих собственных!

Изабель рассмеялась:

— А вдруг мисс Карлайл не захочет отпустить тебя?

— Думаю, она не будет против, миледи. День или два назад она как раз говорила, что я, кажется, вас устраиваю, и она не будет возражать, если вы захотите взять меня в горничные, при условии, что я по-прежнему буду шить ее платья. С этим я легко справлюсь, поскольку у вас служить нетрудно. Видите ли, миледи, я делаю такие наряды, которые ей нравятся.

— Ты и чепцы для нее шьешь? — с плохо скрываемой иронией спросила леди Изабель.

Джойс улыбнулась:

— Да, миледи: но мне разрешается шить их только по ее собственным фасонам.

— Джойс, если ты станешь моей горничной, тебе самой нужно будет носить чепцы покрасивее.

— Я знаю это, миледи. По крайней мере, они должны отличаться от теперешних. Но мисс Карлайл очень строга на этот счет: она позволяет слугам носить только муслиновые чепцы. Если вы не возражаете, миледи, я буду носить простые однотонные чепцы белого цвета, аккуратные и скромные, с белой гофрированной ленточкой.

— Лучше и не придумать. Я не хочу, чтобы ты была расфуфыренной, как Марвел.

— О, миледи! Я никогда не буду такой, — Джойс вздрогнула.

Она считала, что у нее есть веские причины опасаться излишней утонченности. Она хотела сказать еще что-то, когда в дверь комнаты постучали. Джойс открыла и увидела одну из служанок, девушку из Вест-Линна, недавно принятую на службу.

Изабель услышала следующий разговор:

— Миледи здесь?

— Да.

— Приехали посетители. Питер велел мне пойти и сказать тебе. Послушай, Джойс: это Хэйры. И она тоже приехала! У нее на шляпке внутри голубые вьюнки, а снаружи — белое перо, длинное, как метелка для камина у Марты. Я видела, как она выходила из коляски.

— О ком ты говоришь? — резко спросила Джойс.

— О мисс Барбаре, о ком же еще? Нет, ты только представь: явилась сюда с поздравлениями по случаю бракосочетания! Миледи надо остерегаться, как бы ей не подали чашу с ядом. Жаль, нет хозяина: я шиллинга не пожалела бы, чтобы увидеть, как эта троица будет разговаривать между собой.

Джойс отослала девушку, закрыла дверь и повернулась к своей хозяйке, не подозревая, что та слышала этот разговор, который служанки вели почти шепотом.

— В гостиной ждут посетители, миледи. Сьюзен говорит, это судья Хэйр, миссис Хэйр и мисс Барбара.

Изабель спустилась вниз, думая о таинственных словах Сьюзен. Судья, в новом парике соломенного цвета, показался ей очень упрямым и важным на вид, миссис Хэйр — бледной, хрупкой и изысканной, а Барбара — очень красивой. Визит был довольно долгим. Изабель почувствовала искреннее расположение к доброй и сострадательной миссис Хэйр, которая засобиралась уезжать, когда появилась мисс Карлайл. Мисс Корни попросила их остаться, так как, по ее словам, хотела что-то показать Барбаре. Судья вежливо отказался: в пять часов он ждал одного из своих коллег к обеду, а на часах была уже половина пятого. Впрочем, Барбара могла остаться, сказал он.

Барбара залилась румянцем, но все же приняла предложение мисс Карлайл провести остаток дня в Ист-Линне. Приближалось время обеда, и Изабель отправилась наверх переодеться. Джойс, которая уже ожидала ее, снова заговорила о своей службе.

— Миледи, я переговорила с мисс Карлайл, и она не возражает против моего перехода к вам, но говорит, что я сначала должна ознакомить вас с некоторыми неприятными фактами моей биографии; мне и самой эта мысль уже приходила в голову. Мисс Карлайл, возможно, не самая приятная особа в общении, но очень прямая и справедливая.

— Что это за факты? — спросила леди Изабель, присаживаясь, чтобы дать Джойс причесать свои волосы.

— Миледи, я постараюсь изложить все как можно короче. Мой отец служил клерком в конторе мистера Карлайла — разумеется, покойного мистера Карлайла. Моя мать умерла, когда мне было восемь лет, и отец впоследствии женился вторично на сестре жены мистера Кейна…

— Учителя музыки?

— Да, миледи. Она была гувернанткой, как, впрочем, и миссис Кейн; они обе были очень аристократичными во всем, что касалось образованности и хороших манер. Все в Вест-Линне считали, что, снизойдя до брака с моим отцом, она уронила собственное достоинство. Но он был весьма привлекательным и умным мужчиной, хотя и самоучкой. Как бы то ни было, они поженились, и к концу года родилась Эфи…

— Кто? — перебила леди Изабель.

— Моя единокровная сестра, Эфи. Еще через год умерла и ее мать, после чего ее захотела взять на воспитание тетка матери. Я осталась с отцом, ходила в дневную школу, а когда подросла, стала учиться шить шляпки и платья. Мы жили в чудесном коттедже, миледи, который стоял в лесу. Он был собственностью моего отца. Став взрослой, я стала шить для местных дам и продолжала заботиться об отце, поскольку женщина, выполнявшая домашнюю работу, приходила всего на несколько часов в день. Так прошло несколько лет, а затем Эфи вернулась домой. Тетка умерла, ничего не оставив ей. Эфи просто испугала нас. У нее были изысканные манеры, нарядные платья, она была веселой, легкомысленной и занималась только чтением книг, которые брала в библиотеке. Отцу это не нравилось: мы были простыми работящими людьми, а она хотела быть леди — вот вам результат воспитания, не соответствующего положению. Мы часто ссорились главным образом из-за ее платьев. Потом она познакомилась с молодым Ричардом Хэйром.

Леди Изабель подняла голову и посмотрела на нее.

— Единственным сыном судьи Хэйра, родным братом Барбары, — продолжала Джойс, понизив голос, словно Барбара, находившаяся в гостиной, могла ее услышать.

— О, она была очень ветреной, поощряла его ухаживания, и вскоре он влюбился в нее по уши. Он был таким простаком, что она посмеивалась над ним за глаза. Она заигрывала и с другими кавалерами, которые приходили по вечерам, когда в доме никого не было. Мой отец два вечера в неделю, отработав днем в конторе мистера Карлайла, подрабатывал секретарем в литературном обществе. Он также любил охоту и, придя домой в обычные дни, когда не подрабатывал, любил побродить по лесу с ружьем. Я редко приходила раньше девяти, Эфи часто оставалась одна и пользовалась случаем, чтобы пригласить кого-либо из своих воздыхателей.

— А что, у нее их было много? — шутливо спросила леди Изабель, которую, казалось, эта история немало позабавила.

— Главным поклонником, миледи, был Ричард Хэйр. Но она также умудрилась познакомиться еще с одним человеком, нездешним, который приезжал к ней издалека. На мой взгляд, в этом не было ничего серьезного; мистер Ричард был ее главным поклонником. И так продолжалось до тех пор, пока… он не убил нашего отца.

— Кто? — воскликнула пораженная леди Изабель.

— Ричард Хэйр, миледи. Отец заявил Эфи, что она не должна более принимать мистера Ричарда, поскольку известно: если джентльмен втайне ухаживает за бедной девушкой, у него вовсе не женитьба на уме. Отец вмешался бы более решительно, если бы не был хорошего мнения о мистере Ричарде и не считал, что тот не способен причинить вреда Эфи. Увы, он не знал, какая она ветреная. Но однажды он услышал в Вест-Линне разговор, в котором неприличным образом связывались имена Эфи и мистера Ричарда. Вечером того же дня, в моем присутствии, он сказал Эфи, что так больше не может продолжаться и она не должна поощрять его ухаживаний. И на следующий вечер, миледи, Ричард Хэйр застрелил моего отца.

— Какой ужас!

— Я не знаю, было ли это сделано с умыслом или же ружье выстрелило в завязавшейся потасовке: все думают, что это было предумышленное убийство. Мне, миледи, никогда не забыть той сцены, которую я увидела, вернувшись домой от судьи Хэйра, в доме которого работала в тот день. Отец лежал на полу мертвый, а в доме было полно людей. Эфи ничего не могла сказать о том, что произошло: она вышла прогуляться по лесной тропинке, за домом, и ничего не слышала, а вернувшись, обнаружила тело отца, над которым склонился мистер Локсли. Он сказал, что услышал выстрел и, подойдя к дому, видел, как Ричард Хэйр отшвырнул в сторону ружье и бросился бежать прочь от коттеджа, причем его ботинки были забрызганы кровью.

— Ах, Джойс, я не люблю слушать про такие ужасы. Что же сделали с Ричардом Хэйром?

— Он скрылся, миледи. Убежал в ту же ночь, и с тех пор о нем ничего неслышно. Ему вынесли обвинение в убийстве, и собственный отец первым передаст его в руки правосудия. Какое ужасное несчастье свалилось на семью Хэйров, таких прекрасных, уважаемых людей: оно понемногу убивает миссис Хэйр. Эфи…

— Что это за имя, Джойс?

— Миледи, при крещении она получила прекрасное имя: Афродита. Поэтому мы с отцом называли ее не иначе, как Эфи. Но я еще не все рассказала вам, миледи. Как только закончилось следствие, она последовала за Ричардом Хэйром.

Леди Изабель невольно воскликнула.

— Да, миледи, — сказала Джойс, отвернувшись от своей хозяйки, чтобы та не видела ее увлажнившихся глаз и щек, покрасневших от стыда. — С тех пор о них ничего не слышно: скорее всего, они оба уехали из Англии — в Австралию или в Америку, кто знает! От пережитого мною стыда и горя в связи со смертью отца я заболела. Это была нервная лихорадка, и она продолжалась довольно долго. Мисс Карлайл взяла меня в свой дом и выходила меня вместе со своими слугами. Она ведь добрая в глубине души, просто у нее не самые лучшие манеры, и она считает себя умнее других людей. После этой болезни я осталась у мисс Карлайл в качестве старшей служанки и на других людей больше не работала.

— Как давно это случилось?

— В сентябре будет четыре года, миледи. Коттедж с тех пор стоит пустой, поскольку в нем никто не хочет жить: говорят, в нем пахнет убийством. И продать его я не могу, потому что у Эфи на него такие же права, как и у меня. Я иногда прихожу туда, открываю окна и проветриваю дом. Именно это я должна была рассказать вам, миледи, прежде чем вы примете решение взять меня на службу: не всякая дама захочет взять девушку, сестра которой так опозорила себя.

Леди Изабель сказала то, что думала: она по-прежнему хотела взять Джойс в горничные. После этого она откинулась в кресле и задумалась.

— Какое платье, миледи?

— Джойс, о чем это вы сплетничали возле двери, ты и Сьюзен? — внезапно спросила леди Изабель. — Что-то насчет чаши с ядом, которую мне может дать мисс Хэйр. Ты должна сказать Сьюзен, что шептаться нужно потише.

Джойс улыбнулась, хотя и смутилась.

— Конечно, это чепуха, миледи. Люди считают, что мисс Барбара была очень привязана к мистеру Карлайлу, можно сказать, любила его, и многим казалось, что это была бы неплохая пара. Но, мне кажется, она, даже при всей ее любви, не смогла бы сделать его счастливым.

Внезапно кровь прилила к лицу леди Изабель, и она почувствовала нечто похожее на ревность. Нет такой женщины, которой было бы приятно услышать, что другая женщина привязана к ее мужу, даже если это было в прошлом: где гарантия, что это чувство осталось неразделенным?

Леди Изабель спустилась к обеду в платье из дорогих черных кружев, расшитом черным янтарем; низкий лиф и рукава платья были отделаны белыми кружевами, такими же дорогими, как и черные. Она выглядела неописуемо прекрасной, и Барбара отвела от нее глаза, почувствовав невыносимую зависть: к ее красоте, ее наряду, даже к мягкому и изящному платочку с графской короной, напоминающей, чьей дочерью она была. Барбара и сама выглядела недурно в своем светло-голубом платье и с раскрасневшимися от волнения щеками. На шее у нее была надета золотая цепочка, подаренная ей мистером Карлайлом — она не смогла отказаться от нее.

Так они и стояли у окна вдвоем, когда м-р Карлайл, поднимавшийся по аллее, увидел их и поклонился. Леди Изабель заметила, как алые щеки соседки сделались малиновыми.

— Как поживаешь, Барбара? — воскликнул он, пожимая руку гостье. — Наконец-то ты нанесла нам визит, хотя и подзадержалась с ним! А как твои дела, моя дорогая? — прошептал он, наклонившись к жене, но не поцеловав ее.

Вы спросите, понравилось бы ей, если бы он сделал это при посторонних? Нет. Но Изабель находилась в таком состоянии духа, что заметила отсутствие поцелуя.

После обеда мисс Карлайл вызвала Барбару прогуляться. Возможно, чтобы показать красоты парка, редкие растения в оранжерее, подумает наш читатель. Вовсе нет! Она спешила показать запас овощей, грядки со спаржей и огурцами, которые, по мнению мисс Карлайл, стоили сотен акров цветов. Барбара пошла с большой неохотой: она предпочла бы остаться в обществе м-ра Карлайла, и ничего не могла с собой поделать, хотя он и был женат на другой. Изабель осталась в доме: Барбара была гостьей мисс Карлайл.

— Ну и как она Вам? — внезапно спросила Барбара, имея в виду леди Изабель.

— Лучше, чем я думала, — признала мисс Карлайл. — Я ожидала, что она будет манерной и претенциозной, и должна сказать, что этого за ней не водится. Она, кажется, целиком поглощена Арчибальдом и ждет его домой, словно кошка, караулящая мышь. Она скучает без него.

Барбара сорвала розу с куста, мимо которого они проходили, и разорвала ее, лепесток за лепестком.

— Скучает. Чем же она занимается?

— А ничем, — резко ответила мисс Карлайл. — Немножко поет, немножко играет, немножко читает, принимает посетителей: так и убивает время. После завтрака уговаривает Арчибальда прогуляться по парку, хотя ему не следовало бы поддаваться на уговоры и опаздывать в контору. Затем она, видите ли, провожает его до ворот парка, задерживая еще больше, ибо один он прошел бы это расстояние вдвое быстрее. Как-то утром шел дождь, так она все равно пошла. Я сказала, что она испортит платье. «Ах, это не страшно», — ответила она; Арчибальд набросил на нее шаль, и они ушли. Для нее, видите ли, не страшно испортить платье! А вечером она снова отправилась встречать его. Она бы и сегодня это сделала, если бы ты не приехала. Для него сейчас она стоит на первом месте, а бизнес — только на втором.

Барбара из последних сил пыталась казаться спокойной.

— Ну, я думаю, это естественно.

— А я думаю, это абсурд, — последовал ответ мисс Карлайл. — Я почти не бываю с ними, особенно вечером. Они вместе идут гулять, или же она поет ему. Он трясется над ней, словно она сделана из золота. Впрочем, она, кажется, для него дороже, чем все золотые монеты на свете. Послушай-ка, что я увидела вчера вечером. Они приказали запрячь почтовых лошадей в закрытую коляску и отправились с ответными визитами, причем вернулись не раньше семи, опоздав к обеду. У Арчибальда сильно разболелась голова, что с ним бывает очень редко; он отправился в соседнюю комнату и прилег на диване. Она отнесла ему чашку чая и не вернулась, причем ее собственный чай остался на столе и совершенно остыл. Я открыла дверь, чтобы сказать ей об этом, и что же я увидела? Ее батистовый платочек, смоченный одеколоном, лежит у него на лбу, а сама миледи стоит на коленях, склонившись над ним, а он обнимает ее одной рукой. Ну скажи на милость, Барбара: имеет ли смысл так носиться с мужчиной? До его женитьбы я, бывало, смешаю для него александрийский лист с солью и уложу спать пораньше, чтобы боль прошла во сне.

Барбара не ответила, однако отвернулась от мисс Карлайл, чтобы та не видела ее лица. Они наткнулись на садовника, и мисс Карлайл затеяла с ним спор, довольно оживленный: она хотела, чтобы он сделал что-то с клумбой, а он утверждал, что м-р Карлайл отдал другие распоряжения на этот счет. В конце концов, Барбара устала от их препирательств и вернулась в дом.

Изабель с мужем были в соседней комнате, возле пианино, и у Барбары появилась возможность услышать, наконец, этот дивный голос. Она поступила так же, как мисс Карлайл: толкнула дверь и заглянула в соседнюю комнату. Уже смеркалось, но она разглядела Изабель, сидевшую за пианино, и м-ра Карлайла, стоявшего за ее спиной. Она пела балладу из оперы «Девушка богемы»: «Когда другие губы…»

— Почему ты так любишь эту песню, Арчибальд? — спросила она, закончив.

— Не знаю. Пока я не услышал ее от тебя, она мне так не нравилась.

— Может быть, они уже вернулись? Не пройти ли нам в соседнюю комнату?

— Спой мне сначала этот перевод с немецкого, «Напрасно все тебе я рассказал». Это — настоящая музыка.

— Да, несомненно. Знаешь, Арчибальд, твой вкус очень схож с папиным. Он, так же, как и ты, любил такие спокойные, поэтичные песни. Впрочем, и я тоже, — рассмеявшись, добавила она, — если говорить честно. Миссис Вейн кривилась и затыкала уши, когда папа просил меня спеть одну из них. Папа платил ей той же монетой, ибо выходил из комнаты, когда она начинала петь эти громкие итальянские песни. Это было в то время, когда она гостила у нас в Лондоне.

Она замолчала, а потом начала песню; она спела ее изумительно, негромким, мелодичным и искренним голосом. Последние аккорды растаяли в наступившей тишине.

— Ну вот, Арчибальд! Я спела тебе не меньше десяти песен, — сказала она, запрокинув голову и глядя на него. — Ты должен заплатить мне.

Он заплатил ей несколькими страстными поцелуями. Барбара отвернулась, прижалась головой к оконному стеклу, и у нее вырвался низкий стон. Вскоре под руку с мужем вошла Изабель.

— Вы здесь одни, мисс Хэйр? Простите, бога ради! Я думала, Вы гуляете с мисс Карлайл.

— Барбара, а где Корнелия?

— Я только что пришла, — ответила Барбара. — Думаю, она идет следом.

Так и было на самом деле. Она вошла и сердито спросила м-ра Карлайла:

— Арчибальд, что ты там говорил Блэйру о клумбе с геранью? Он говорит, ты распорядился сделать ее овальной. Мы же решили, что она будет прямоугольной.

— Изабель хочет, чтобы она была овальной, — ответил он.

— Но прямоугольная будет смотреться лучше, — повторила мисс Карлайл.

— Да полно тебе, Корнелия. Блэйр делает то, что ему сказано. Я хочу, чтобы она была овальной.

— Он полнейший неумеха, этот Блэйр, к тому же, упрямый, как мул, — воскликнула мисс Карлайл.

— Что ты такое говоришь, Корнелия? Я считаю его очень воспитанным и исполнительным работником.

— Ну конечно! — сказала, как отрезала, мисс Карлайл. — Ты не видишь ничьих недостатков. В некоторых вопросах ты всегда был простофилей. Арчибальд.

М-р Карлайл добродушно рассмеялся: у него был ровный, спокойный характер, и он всю жизнь выслушивал сомнительные комплименты своей сестры. Изабель же подобные речи не нравились: она день ото дня все сильнее привязывалась к мужу.

— Хорошо, что не все так считают, — воскликнул он, посмотрев на свою жену и Барбару, когда все собрались пить чай.

Когда часы пробили десять, изумленная Барбара вскочила с места.

— Я и не знала, что уже так поздно. Не приехал ли кто-нибудь за мной?

— Сейчас мы это выясним — ответила леди Изабель.

М-р Карлайл позвонил, но, как выяснилось, никто не приезжал за мисс Хэйр.

— Боюсь, что мне придется потревожить Питера, — воскликнула Барбара. — Мама, должно быть, устала и отдыхает, а папа, скорее всего, позабыл обо мне. Так, глядишь, и в дом не попадешь, когда запрут двери! — весело добавила она.

— Как уже случилось однажды, — многозначительно сказал мистер Карлайл.

Он намекал на тот вечер, когда Барбара встречалась в роще со своим несчастным братом, а м-р Хэйр, ничего не ведая об этой встрече, чуть не запер дверь у нее перед носом. Она позднее рассказала об этом м-ру Карлайлу, но сейчас упоминание об этом эпизоде вызвало у нее резкую душевную боль; тень пробежала по ее лицу.

— Ах, Арчибальд! — невольно воскликнула она. — Не вспоминай об этом, пожалуйста.

Это волнение не ускользнуло от внимания Изабель.

— Питер может проводить меня? — продолжала Барбара.

— Лучше я это сделаю, — сказал м-р Карлайл. — Уже поздно.

При этих словах сердце Барбары учащенно забилось; оно не успокоилось ни тогда, когда она одевалась, ни когда она прощалась с леди Изабель и мисс Карлайл; когда же она вышла с ним на воздух и взяла его под руку, оно просто затрепетало. Все было как раньше, только он, увы, теперь был женат на другой!

Стоял чудесный, теплый июньский вечер, луны не было, но летние сумерки были достаточно светлыми и без нее. Они вышли на дорогу, миновав парк, перешли через нее и остановились у ступенек перелаза, за которым началась тропинка через поля; по ней можно было выйти к дому Хэйров.

— Ты хочешь сегодня пойти через поля, Барбара? Трава довольно влажная, и, к тому же, это — самый длинный путь.

— Да, но дорога такая пыльная!

— Ну что же, как хочешь. Идти через поля всего минуты на три дольше, чем по дороге.

«Он торопится домой, к ней! — с горечью подумала Барбара. — Или я выскажу ему все, или сердце мое разорвется».

М-р Карлайл перебрался через перелаз, помог сделать то же самое Барбаре, и она снова взяла его под руку. Он купил ей новый зонтик взамен пострадавшего ранее его предшественника — маленький и элегантный, из синего шелка и белых кружев; теперь он больше не фехтовал с изгородью. Барбара снова вспомнила ту ночь, со словами, сказанными тогда, с ее обманчивыми надеждами. Она вспомнила и постигшее ее горькое разочарование. Бывают моменты в жизни женщины, когда она забывает об элементарных правилах приличия и закатывает сцену. Это бывает не часто; с холодными, скрытными натурами, контролирующими свои чувства, порывы и настроение, такое может вообще не произойти. Барбару Хэйр нельзя было отнести к особам, хорошо владеющим собой. Ее любовь, ревность, боль, не отпускавшая ее со дня женитьбы Арчибальда, острое чувство унижения, заставляли ее буквально кипеть. Вечер, который она провела в их обществе, их счастье, нежности, которыми он осыпал свою жену, довели ее до нервного возбуждения, когда все смешалось в ее бедной головке. Ей казалось, что ее подвергли пожизненному тюремному заключению, лишили всех радостей жизни; жизнь, настоящая жизнь, была у них, а для нее там не было места: она была ему безразлична. Чуть больше самообладания — и она бы не произнесла тех слов, которые станут ее кошмаром, заставляя краснеть каждый раз, когда она вспоминала их. Не следует забывать (если это может служить хоть каким-то оправданием) и того, что она была очень близка с мистером Карлайлом. Помимо того, что она любила его, они еще и выросли в тесном общении друг с другом, почти как брат и сестра. М-р Карлайл шагал, ничего не подозревая о буре в ее душе; более того: он не знал, что сам вызвал эту бурю, и говорил на самые общие, нейтральные темы, чем весьма раздражал ее.

— Когда твой отец планирует начать сенокос, Барбара?

Ответа не последовало; Барбара изо всех сил старалась успокоиться. М-р Карлайл спросил ее еще раз:

— Барбара, я спросил, когда твой отец начнет сенокос?

И снова он не получил ответа. Барбара просто не могла отвечать. Она судорожно сглотнула, лицо ее задергалось, и у нее вырвались конвульсивные рыдания или, по крайней мере, нечто похожее на них. М-р Карлайл повернулся к ней.

— Барбара, ты больна? Что с тобой?

Она продолжала рыдать: страсть и обида не давали ей успокоиться. У нее началась сильная истерика. М-р Карлайл наполовину донес, наполовину дотащил ее до второго перелаза, где и усадил, осторожно поддерживая. Старая корова и два теленка, заинтересовавшись, что означает этот шум в столь позднее время, подошли и уставились на них. Барбара мужественно боролась со своими эмоциями, пока истерические рыдания не прекратились, хотя внутри у нее все кипело по-прежнему. Она оттолкнула его руку и встала, прислонившись спиной к ступеням перелаза. М-р Карлайл хотел сбегать к пруду за водой, да вот беда: ему было нечем зачерпнуть ее, кроме собственной шляпы.

— Тебе лучше, Барбара? Отчего же это случилось?

— Отчего это случилось! — она не выдержала. — И это ты спрашиваешь меня?

М-р Карлайл не мог выговорить ни слова от удивления, но, по некоторым необъяснимым законам сострадания, смутное и не слишком приятное подозрение об истинных причинах возникло у него в голове.

— Я не понимаю тебя, Барбара. Мне очень жаль, если я каким-то образом обидел тебя.

— «Очень жаль», ну конечно! Какое тебе дело до меня? Если даже я умру, — она топнула ножкой. — У тебя ведь есть жена: а что такое я в твоей жизни?

— Тише! — перебил он ее, оглядываясь по сторонам, заботясь о ней более, чем она сама.

— Ну, конечно, тише! Какое тебе дело до моего несчастья? Лучше бы мне лежать в могиле, Арчибальд Карлайл, чем жить так, как я живу. Моя боль просто невыносима.

— Я не могу притворяться, будто не понимаю тебя, — сказал он, чувствуя досаду и раздражение. — Однако, Барбара, дорогая моя, я никогда не давал тебе оснований полагать, будто я… относился к тебе лучше, чем…

— Не давал мне оснований! — она чуть не задохнулась. — Да ведь ты постоянно бывал у нас в доме, как будто моя тень; ты подарил мне вот это, — воскликнула она, распахнув накидку и показывая ему медальон. — Ты был мне ближе брата!

— Погоди, Барбара. Вот именно — я был тебе как брат, и только! Мне и в голову не приходило стать для тебя кем-то еще, — прямо ответил он.

— Да, брат, и не более того! — снова возвысила она голос; казалось, еще немного — и она снова сорвется на крик. — Какое тебе дело до моих чувств, до того, что я полюбила тебя?

— Тише, Барбара! — умоляюще произнес он. — Постарайся рассуждать спокойно и разумно. Если я дал тебе повод думать, будто испытываю к тебе более нежные чувства, мне остается только выразить глубочайшее сожаление по этому поводу и заверить тебя, что я сделал это невольно.

Она стала понемногу приходить в себя. Эмоции схлынули, и лицо ее осталось бледным и безжизненным. Она посмотрела на него.

— Если бы она не встала между нами, ты полюбил бы меня?

— Я не знаю. Откуда мне знать? Разве я не сказал тебе, Барбара, что я думал о тебе только как о друге, о сестре. Я не могу сказать, что случилось бы потом.

— Мне было бы легче вынести это, если бы о моей любви никто не знал. Весь Вест-Линн сплетничал о нас, а сейчас этим людям остается только жалеть меня. Лучше бы ты убил меня, Арчибальд.

— Я могу только выразить тебе мое искреннее сочувствие, — повторил он, — и надеяться, что ты скоро забудешь об этом. Давай не будем вспоминать об этом разговоре. Пусть память о нем исчезнет, как эта ночь, а мы останемся друзьями — словно брат и сестра. Поверь мне, — добавил он, — это признание нисколько не уронило тебя в моих глазах.

Он сделал движение, собираясь перебраться через перелаз, но она не пошевелилась: она молча плакала, и слезы стекали по ее мертвенно-бледному лицу, В этот момент в разговор вмешалось третье лицо.

— Это Вы, мисс Барбара?

Барбара вздрогнула так, словно в нее выстрелили. На другой стороне перелаза стояла Уилсон, их старшая горничная. Как долго могла она пробыть там? Служанка стала объяснять, что м-р Хэйр отослал куда-то Джаспера, и миссис Хэйр, решив, что не стоит больше ждать его возвращения, послала ее за мисс Барбарой. М-р Карлайл перебрался через перелаз и помог сделать то же самое Барбаре.

— Вам не нужно идти дальше, — сказала она ему тихим голосом.

— Я провожу тебя домой, — ответил он и предложил ей руку.

Барбара оперлась на нее. Они продолжили свой путь молча. Подойдя к задней калитке, выходившей на огород, Уилсон прошла вперед. М-р Карлайл взял Барбару за руки.

— Спокойной ночи, Барбара, Да благословит тебя господь.

У нее было время подумать, и сейчас, немного успокоившись, она понимала, сколь глупой и бессмысленной была эта вспышка. М-р Карлайл заметил, какой бледной и подавленной она выглядела.

— Мне кажется, я сошла с ума. Нужно быть сумасшедшей, чтобы такого наговорить. Забудьте обо всем.

— Я сказал тебе, что именно так и сделаю.

— Вы не расскажете об этом… Вашей жене? — спросила она задыхаясь.

— Барбара!

— Спасибо Вам. Спокойной ночи.

Но он не выпустил ее руки.

— Я верю, Барбара, что скоро ты найдешь кого-то, более достойного твоей любви, чем я.

— Никогда, — порывисто воскликнула она. — Я не могу так просто полюбить и разлюбить. Пройдут годы, я состарюсь, но по-прежнему буду Барбарой Хэйр.

М-р Карлайл удалился в задумчивости. Это признание было для него огорчительным, хотя, возможно, и лестным одновременно, поскольку он любил эту красивую девушку. Любил по-своему, не так, как она его, и не так, как он — свою жену.

Сейчас он спрашивал свою совесть, не было ли его отношение к ней чуть теплее тех чувств, которые мы дарим своим сестрам, и решил, что в этом могла быть доля истины. Однако он не мог и представить себе, к чему это может привести.

— Всем сердцем надеюсь, что она скоро найдет кого-нибудь и забудет обо мне, — подумал он наконец. — Что же касается того, чтобы жить и умереть Барбарой Хэйр, так это все вздор, сентиментальная чепуха, которой девушки…

— Арчибальд!

В этот момент он проходил мимо последнего дерева, того, что стояло ближе всех к дому, и именно оттуда его окликнул кто-то, чье лицо нельзя было разглядеть в темноте.

— Это ты, моя единственная?

— Я вышла встретить тебя. Ты задержался.

— Действительно, — он привлек ее к себе и зашагал рядом с ней. — У второго перелаза мы встретили одну из служанок Хэйров, но я проводил их до самого дома.

— Ты был очень дружен с Хэйрами?

— Да. Они состоят в родстве с Корнелией.

— Как ты считаешь: Барбара — красивая девушка?

— Очень.

— В таком случае, если вы были так близки, не любил ли ты ее?

М-р Карлайл рассмеялся; это был очень многозначительный смех, если вспомнить о недавнем разговоре с Барбарой.

— Так как же, Арчибальд?

Эти слова были произнесены тихо, но, как ему показалось, с волнением, и он изумленно посмотрел на нее.

— О чем ты, Изабель?

— Ты не любил ее?

— Любить ее?! С чего ты взяла, Изабель? Я никого не любил, кроме одной женщины, и на ней, одной-единственной, я и женился.

Глава 17 СМЕРТЬ ИЛИ ЖИЗНЬ

Наступил следующий год. Изабель была бы совершенно счастлива, если бы не мисс Карлайл; достопочтенная дама по-прежнему оставалась в Ист-Линне и отравляла жизнь его обитателей. Внешне она признавала леди Изабель хозяйкой, но на самом деле она хозяйничала в поместье, а Изабель была немногим более марионетки. Все ее порывы сдерживались, все ее пожелания встречали отпор, а все ее действия молчаливо осуждались властной мисс Карлайл. Бедняжка Изабель, с ее изысканными манерами, робким и чувствительным характером, не имела ни малейших шансов против энергичной дамы, в раздражающей зависимости от которой она находилась в своем собственном доме. М-р Карлайл ни о чем не подозревал. Бывая дома лишь утром и вечером, чаще всего наедине с женой, и будучи все более поглощен делами, навалившимися на него в конторе, он ничего не замечал. Однажды обе дамы сделали распоряжения по дому, противоречащие одно другому, чем вызвали полнейшее смятение среди слуг; мисс Карлайл немедленно отменила свое, но сделала это чрезвычайно невежливо, Изабель намекнула мужу, что они были бы счастливее вдвоем: она сделала это краснея, с бьющимся сердцем, словно совершая несправедливость по отношению к мисс Карлайл. Он предложил сестре вернуться в ее дом. Она обвинила его в том, что он действует по наущению Изабель, и он подтвердил это с присущей ему прямотой. Мисс Карлайл бросилась к Изабель и потребовала объяснить, в чем состоит ее провинность и почему это дом вдруг стал настолько мал, что в нем не было места для нее. Изабель, у которой не хватало духа обидеть кого бы то ни было, даже врага, разумеется, принесла свои извинения и попросила мужа забыть о том, что она говорила. Он выполнил эту просьбу, будучи по натуре человеком легким и не особенно мнительным, но если бы у него было хотя бы малейшее представление об истинном положении дел, он, не теряя ни секунды, освободил бы свою жену от рабства, в которое ввергла ее мисс Корни. Не проходило и дня, чтобы мисс Карлайл, посредством намеков и инсинуаций, не попыталась внушить леди Изабель мысль о том, как неудачно женился м-р Карлайл, какие разорительные для него расходы повлекла за собой эта женитьба.

У Изабель сердце сжималось от таких речей, и она постепенно проникалась убеждением, что для м-ра Карлайла брак с нею был настоящим кошмаром, во всяком случае, с материальной точки зрения. На рождество их приехал навестить лорд Маунт-Северн со своим маленьким сыном, и Изабель, стараясь казаться беззаботной, спросила его, не считает ли он, что брак с нею был для м-ра Карлайла разорительным, толкнув его на расходы и на поддержание такого стиля жизни, который в противном случае он счел бы для себя непозволительной роскошью. Увы, ответ лорда Маунт-Северна ее не успокоил: он ответил положительно и добавил, что Изабель должна быть благодарна мужу за его щедрость. Она вздыхала, слушая его, и с тех пор решила смириться с присутствием мисс Карлайл. Эта дама вносила большой вклад в ведение домашнего хозяйства и будет делать это впредь с таким же усердием, как в своем собственном доме. Она жила в Ист-Линне вовсе не для того, чтобы сократить собственные расходы, и поэтому избавиться от нее становилось еще труднее. Тратила ли она свои деньги в Ист-Линне или же нет — это не имело большого значения, поскольку все, что у нее было, должно было со временем достаться Арчибальду.

Робкая и чувствительная от природы настолько, что это почти невозможно себе представить, получившая в своем уединении более простое и спокойное воспитание, чем то, которое выпадает на долю большинства дочерей лордов, к тому же совершенно неопытная, Изабель не могла защитить себя в этом мире, не говоря уже о том, чтобы противостоять мисс Карлайл. Нищенское положение, в котором она осталась после смерти отца, отсутствие жилища, за исключением того, которое ей из милости выделили в Кастл-Марлинге, даже банкнота в сто фунтов, которую ей оставил м-р Карлайл — все это было для нее глубоко унизительным; по этой причине она вовсе не презирала ту относительно скромную жизнь, которую смог обеспечить для нее м-р Карлайл, а, наоборот, была ему искренне благодарна. Но она с горечью в сердце выслушивала постоянные речи о том, что он несет бремя непосильных расходов, что брак с нею разрушил его карьеру. Ах, если бы у нее хватило мужества на откровенный разговор с мужем! Он мог бы одним ласковым словом разрушить эти страхи, камнем лежавшие на ее сердце, и наполнить его радостным сознанием того, что эти проблемы существовали только в воображении его недалекой сестры. Но Изабель не могла решиться на это: когда мисс Корни принималась ворчать, она или молча слушала ее, или прятала пылающее лицо в ладонях, но никогда не возражала.

Однажды в феврале, после довольно долгой вспышки гнева мисс Корни, не направленной против Изабель, а вызванной какой-то провинностью слуг, наступила гнетущая тишина. Ее внезапно нарушила Изабель, апатичная и грустная, обращаясь не столько к мисс Карлайл, сколько к самой себе.

— Скорее бы вечер!

— Почему Вы так ждете вечера?

— Потому что вернется Арчибальд.

Мисс Карлайл недовольно проворчала:

— Вы что-то выглядите уставшей, леди Изабель.

— Я и в самом деле устала.

— И неудивительно. Я бы тоже смертельно уставала, если бы целыми днями бездельничала. Думаю, я бы тогда просто умерла.

— Да ведь делать нечего, — ответила леди Изабель.

— Дела всегда найдутся, если поискать. Чем бездельничать, лучше помогли бы мне с этими новыми салфетками для стола.

— Мне делать салфетки для стола! — воскликнула леди Изабель.

— Почему бы и нет, мэм? — огрызнулась мисс Корни.

— Я не умею делать этого, — кротко ответила Изабель.

— И никто не умеет, пока не попробует. По мне уж лучше шить или чинить башмаки, чем сидеть сложа руки. Такое безделье — просто грех.

— Я неважно себя чувствую, — словно извиняясь, проговорила бедняжка Изабель. — Мне это просто не по силам.

— Тогда поехали бы покататься и подышали бы свежим воздухом. Сидеть в доме и хандрить — это не пойдет на пользу, если Вам нездоровится.

— Но после того, как на прошлой неделе пони перепугали меня, когда понесли, Арчибальд разрешает мне выезжать только тогда, когда он сам правит лошадьми.

— Джон мог бы править, — заявила мисс Корни из духа противоречия. — Что касается опыта по этой части, он у него не меньше, чем у Вашего мужа, мэм.

— Но именно Джон правил в тот раз, когда лошади испугались.

— Если пони испугались один раз, это не означает, что то же самое произойдет снова. Вот что я Вам посоветую: позвоните и прикажите Джону подать коляску.

Изабель покачала головой и решительно отказалась.

— Нет. Арчибальд велел не выезжать без него в открытой коляске. Он так заботится обо мне, и он знает, что, если пони понесут, мне будет гораздо спокойнее с ним, чем со слугой.

— Мне кажется, Вы сделались немного мнительны в последнее время, леди Изабель.

— Пожалуй, — робко ответила Изабель. — Мне станет лучше, когда родится ребенок. К тому же, тогда мне не придется скучать, поскольку у меня будет множество дел.

— Как, впрочем, у всех нас, я полагаю, — с тяжелым вздохом ответила мисс Корни. — Ну скажите на милость, Арчибальд появился! С чего бы это ему быть дома в такое время?

— Арчибальд!

Изабель в радостном изумлении бросилась из комнаты и, встретив Арчибальда в холле, в восторге бросилась ему на шею.

— Ах, Арчибальд, дорогой, мне кажется, снова светит солнце. Зачем ты вернулся домой?

— Чтобы покатать тебя, дорогая, — прошептал он, после чего вернулся с ней в комнату и позвонил.

— Почему ты не сказал мне об этом утром?

— Я не был уверен, что смогу вырваться. Питер, пусть немедленно подадут коляску с пони.

— Ну и куда же вы поедете? — воскликнула мисс Карлайл, когда Изабель вышла из комнаты, чтобы переодеться.

— Просто покататься.

— Покататься?! — повторила мисс Корни, словно не веря своим ушам.

— Покатать Изабель. Я не могу доверить это Джону, во всяком случае, в ближайшее время.

— Так-то ты занимаешься делами, — едко заметила мисс Корни, когда к ней вернулся дар речи. — Бросаешь контору в середине дня!

— В данный момент здоровье Изабель для меня важнее, чем бизнес, — добродушно ответил он. — Тебя послушать, Корнелия, так в конторе нет ни Дилла, чтобы заменить меня, ни многочисленных клерков.

— Джон правит лошадьми лучше тебя.

— Не хуже. Но дело не в этом.

Спустилась сияющая Изабель; вся ее апатия мгновенно улетучилась. М-р Карлайл посадил ее в коляску и уехал, причем мисс Корни посмотрела им вслед таким взглядом, от которого бы скис удой целой молочной фермы.

Таких мелких эпизодов было множество. Поэтому нетрудно догадаться, что жизнь Изабель нельзя было назвать счастливой. Но мисс Корни никогда не обрушивалась на нее с упреками при м-ре Карлайле; ему самому крепко доставалось, когда он оставался наедине с сестрой, но он настолько привык к этому за свою жизнь, что не придавал ни малейшего значения ее воркотне. Ему и в голову не приходило, что та же участь может постигнуть Изабель.

Однажды утром, в начале апреля, серый рассвет застал Джойс сидящей у камина в просторной комнате леди Изабель Карлайл; она до боли стиснула пальцы и по щекам ее катились слезы. Джойс была напугана: она знала на собственном опыте, как несладко болеть, но такой болезни она еще не видела и надеялась, что ей не придется еще раз увидеть нечто подобное. В соседней комнате лежала леди Изабель, которая находилась на волосок от смерти. Дверь из коридора тихо приотворилась, и вошла мисс Карлайл. Возможно, ей никогда за всю ее жизнь не приходилось ходить так тихо. На ней была утепленная накидка, закрывавшая голову. Она робко села в кресло, и Джойс заметила, что лицо ее было таким же серым, как это хмурое утро.

— Джойс, — прошептала она. — Это опасно?

— Ах, мэм, надеюсь, что нет. Но видеть эти страдания — уже мучительно; каково же тогда переносить их?

— Это наше общее проклятие, Джойс, и нам с тобой остается только радоваться, что мы предпочли избежать его. Джойс, — добавила она после паузы, — я так надеюсь, что это не опасно: я не хочу, чтобы она умерла.

Мисс Карлайл говорила тихо и как бы испуганно. Боялась ли она, что, если ее бедная юная невестка умрет, этот груз останется на ее совести и на всю жизнь? Тяжелый груз, от которого не освободиться, горестный шепот совести, напоминающий, что она, если бы захотела, могла сделать недолгое замужество Изабель более счастливым, однако, наоборот, сознательно ожесточилась против бедняжки всем сердцем. Очень даже может быть, ибо она в этом сумеречном свете выглядела встревоженной и напуганной.

— Если это опасно, Джойс…

— Почему Вы думаете, что есть опасность, мэм? — перебила ее Джойс. — Другие люди разве не болеют так же?

— Остается только надеяться, что нет, — ответила мисс Карлайл. — И потом, почему отправили курьера в Линборо за доктором Мартином?

Джойс вскочила, охваченная ужасом.

— Курьера за доктором Мартином? Ах, мэм, кто послал его? Когда он уехал?

— Я знаю только, что он поехал. Мистер Уэйнрайт переговорил с твоим хозяином, после чего тот вышел из своей комнаты и велел Джону галопом мчаться на телеграф в Вест-Линн. Где же были твои уши, если ты не слышала стук копыт? Я-то слышала это и не на шутку перепугалась. Я пошла в комнату мистера Карлайла спросить, что случилось, а он сказал, что и сам не знает, но надеется, что ничего страшного. А затем он снова закрыл дверь, прямо у меня перед носом, вместо того, чтобы поговорить со мной, как полагается доброму христианину.

Джойс не ответила, поскольку была сама не своя от страха, и наступила тишина, нарушаемая лишь звуками, доносившимися из соседней комнаты. Мисс Карлайл встала; человеку мнительному в этот момент показалось бы, будто она дрожит.

— Я больше не могу, Джойс; я выйду. Если нужно будет кофе или еще что-нибудь, скажи: все принесут прямо сюда.

— Я скажу, что нужно, через несколько минут, — ответила Джойс, которая и в самом деле дрожала. — Вы не собираетесь входить, мэм? — испуганно воскликнула она, когда мисс Карлайл на цыпочках двинулась к двери в глубине комнаты, поскольку понимала, что общество мисс Корни будет не слишком приятным для леди Изабель. — Они хотят, чтобы в комнате не было посторонних: меня отослали оттуда.

— Нет, — ответила мисс Корни. — Я ничем не могу помочь, и мне лучше не путаться под ногами.

— То же самое мистер Уэйнрайт сказал и мне, — пробормотала Джойс.

Мисс Карлайл вышла в коридор и удалилась. Джойс осталась сидеть. Время, казалось, тянется бесконечно. А затем она услышала, как приехал доктор Мартин и прошел в соседнюю комнату. Спустя некоторое время оттуда вышел м-р Уэйнрайт и прошел через комнату, в которой сидела Джойс. Ее язык, казалось, прилип к небу, и он ушел прежде, чем она смогла выдавить из себя зловещие слова: «Есть ли опасность?».

М-р Уэйнрайт проследовал в комнату, где его должен был ожидать м-р Карлайл. Последний ходил взад-вперед по комнате: он начал делать это еще ночью. Его лицо, обычно бледное, горело.

— Я совсем извелся, Уэйнрайт. Доктор Мартин уже двадцать минут как приехал. Что он говорит?

— Ну, он может сказать то же самое, что я уже говорил. Симптомы критические, но он надеется, что она выдержит. Остается только ждать.

М-р Карлайл возобновил свой утомительный поход.

— Я предлагаю послать за Литтлом. При таких затяжных…

Его речь была прервана криком м-ра Карлайла, исполненным ужаса и отчаяния одновременно, поскольку преподобный Литтл был священником в церкви Св. Джеда, и, казалось, начали оправдываться худшие из его опасений.

— Не для Вашей жены! — торопливо добавил хирург. — Я говорю о ребенке. Если он не выживет, возможно, Вам и леди Изабель будет легче от того, что ребенок успеет принять крещение.

— Благодарю, благодарю Вас! — сказал м-р Карлайл с невыразимым облегчением, схватив его за руку. — Я пошлю за Литтлом.

— Вы поспешили с выводами, полагая, что отлетает душа Вашей жены. — Даст Бог, она будет жить и сможет подарить Вам других детей, если этот ребенок умрет.

— Дай Бог! — подумал про себя м-р Карлайл.

— Карлайл, — добавил хирург задумчиво, положив руку на плечо м-ра Карлайла, плечо, которого еле достигала его голова. — Мне приходится иногда бывать возле умирающих, когда к ним, готовым испустить дух, призывают священника, и мне всегда хочется спросить, какую пользу может принести в смертный час другой человек, даже священник, если счета несчастного не были приведены в порядок.

К полудню состояние Изабель не улучшилось. Преподобный м-р Литтл, м-р Карлайл и мисс Карлайл собрались в туалетной комнате, вокруг стола, на котором стояла роскошная фарфоровая чаша с водой, приготовленная для крещения. Джойс, бледное лицо которой подергивалось от волнения, вошла в комнату, неся в руках нечто, похожее на сверток из фланели. Увы, судьба жены беспокоила м-ра Карлайла немного больше, нежели участь этого комочка.

— Джойс, — прошептал он, — все в порядке?

— Думаю, да, сэр.

Началась служба. Священник взял ребенка.

— Как Вы его назовете? — спросил он.

М-р Карлайл никогда не задумывался над этим, однако ответил достаточно быстро.

— Уильям.

Он знал, как любила и чтила это имя леди Изабель. Священник окунул пальцы в воду. Но тут вмешалась Джойс, смущенно глядя на хозяина.

— Это девочка, сэр. Прошу прощения: мне казалось, что я сказала Вам об этом, но я страшно волнуюсь.

Наступила пауза, а потом снова заговорил священник.

— Дайте имя ребенку.

— Изабель Люси, — сказал м-р Карлайл.

При этом мисс Корни как-то странно, презрительно фыркнула. Возможно, она ожидала, что он произнесет ее имя, но он предпочел назвать ребенка в честь своей жены и матери.

М-ра Карлайла пустили к жене только вечером. Его ресницы увлажнились, когда он посмотрел на нее; она почувствовала его волнение, и легкая улыбка тронула ее губы.

— Боюсь, я плохо справилась с этим, Арчибальд, но возблагодарим Всевышнего за то, что все закончилось. Тот, кто не испытал этого, не поймет, как велика эта благодарность.

— Я думаю, поймет, — прошептал он. — Думаю, до сегодняшнего дня я не знал, что такое быть по-настоящему благодарным.

— За что? За то, что ребенок в безопасности?

— За то, что ты в безопасности и со мной, дорогая, — прошептал он, прижавшись к ее щеке. — До сегодняшнего дня я не знал, что такое молитва — молитва, идущая из самой глубины страдающего сердца.

— Ты уже написал обо всем лорду Маунт-Северну? — спросила она, спустя некоторое время.

— Сегодня, после обеда, — ответил он.

— Почему ты дал ребенку мое имя — Изабель?

— Ты считаешь, я мог бы придумать имя покрасивее? Лично я так не думаю.

— Почему ты не хочешь взять стул и сесть рядом со мной?

Он улыбнулся и покачал головой.

— Как бы я хотел сделать это! Но мне разрешили пробыть с тобой только четыре минуты, и Уэйнрайт стоит на посту за дверью, с часами в руках.

Хирург и в самом деле был неумолим: разговор закончился, едва начавшись.

Глава 18 БОЛТУШКА УИЛСОН

Ребенок выжил. Поскольку жизнь его, казалось, была вне опасности, для него нужно было подыскать няню. Изабель еще не окрепла: температура не спадала, и она все еще была очень слабой. Однажды, когда она сидела в кресле в своей комнате, вошла мисс Карлайл.

— И кто бы, Вы думали, просится на место няни? — спросила она леди Изабель.

— Право же, не знаю.

— Не кто иная, как Уилсон, служанка миссис Хэйр. Она проработала у них три года и пять месяцев, а теперь уходит, поскольку поссорилась с Барбарой. Вы поговорите с ней?

— Вы думаете, она подойдет? Она хорошая служанка?

— Да, вроде бы, неплохая, — ответила мисс Карлайл. — Спокойная и респектабельная. Но язык у нее такой длинный, что дотянется отсюда до Линборо.

— Ребенку это не повредит, — сказала леди Изабель. — Однако, проработав столько времени горничной, она, возможно, не умеет ухаживать за младенцами.

— Умеет. Прежде, чем наняться к миссис Хэйр, она была старшей горничной у эсквайра Пиннера в течение пяти лет.

— Я поговорю с ней, — сказала леди Изабель.

Мисс Карлайл вышла за служанкой, но, вернувшись, сначала вошла одна.

— Пожалуйста, леди Изабель, не нанимайте ее сразу. Если она Вам понравится, пусть придет за ответом попозже, а я тем временем побываю у миссис Хэйр и разузнаю все о причине ее ухода. Она, вероятно, будет все валить на Барбару, но, прежде, чем взять ее на работу, не мешает выслушать и другую сторону.

С этим трудно было не согласиться.

Вошла Уилсон, высокая, приятной наружности женщина с черными глазами. Леди Изабель поинтересовалась, почему она уходит от мисс Хэйр.

— Миледи, всему виной — характер Барбары. В последнее время, примерно в течение года, ей ничем не угодить: она сделалась почти такой же властной, как и сам господин судья. Я неоднократно предупреждала ее, что уйду, а вчера вечером мы снова разругались; вот я и ушла сегодня утром.

— Вы ушли окончательно?

— Да, миледи. Вчера вечером мисс Барбара так обидела меня, что я заявила: ухожу сразу после завтрака. Так я и сделала. Я бы с удовольствием поступила на службу к Вам, миледи, если бы Вы дали мне шанс.

— Вы были старшей горничной у миссис Хэйр.

— Да, миледи.

— Тогда, возможно, это место не так уж подходит Вам. Здесь старшая горничная — Джойс, и Вы, в некотором смысле, будете ей подчиняться. Я очень доверяю Джойс, поэтому, в случае моей болезни или отсутствия, она будет распоряжаться в детской.

— Я ничего не имею против этого, — ответила Уилсон. — Мы все любим Джойс.

Еще несколько вопросов — и леди Изабель попросила ее прийти за ответом вечером. Мисс Карлайл отправилась к Хэйрам, чтобы разузнать все об этой истории, и миссис Хэйр заявила, что не имеет ничего против Уилсон, если не считать ее скоропалительного ухода, в котором главным образом была повинна Барбара. Поэтому решено было принять Уилсон на работу: на следующее утро она должна была приступить к исполнению своих обязанностей.

На следующий день, после полудня, Изабель прилегла на диване в своей комнате. Казалось, она спит, однако на самом деле наша героиня была в том состоянии то ли полусна, то ли полубреда, прекрасно известном людям, у которых бывает слабость и жар. Вдруг она окончательно проснулась, потому что в соседней комнате произнесли ее имя. Там сидели Джойс и Уилсон, одна с шитьем, другая — со спящим младенцем на коленях; дверь между комнатами была приоткрыта.

— Она выглядит такой больной, — заметила Уилсон.

— Кто? — спросила Джойс.

— Ее светлость. Создается впечатление, будто она никогда не поправится.

— Ну, сейчас-то она уже выздоравливает. Если бы ты видела ее неделю назад, сейчас бы она вообще не показалась тебе больной.

— Боже мой! Кое-кто снова приободрился бы, если бы что-нибудь случилось!

— Глупости! — раздраженно ответила Джойс.

— Можешь сколько угодно говорить, что это глупости, Джойс, но это истинная правда, — продолжала Уилсон. — Тогда бы она точно его сцапала; второй раз она его не упустит. Она влюблена в него по уши.

— Это все разговоры и фантазии, — сказала Джойс, — Вест-Линн просто не может без сплетен. Мистеру Карлайлу она никогда не нравилась.

— Ты не все знаешь. Я-то кое-что видела, Джойс. Он целовал ее.

— Чушь какая! — заметила Джойс. — Это ничего не значит.

— Я этого и не говорю. Но он подарил ей цепочку и медальон, который она носит.

— Кто? — резко ответила Джойс, которая хотела сменить тему разговора. — Ничего не хочу об этом слышать.

— Ну кто же еще? Конечно, мисс Барбара. Она почти не снимает его с тех пор; думаю, она даже спит в нем.

— Ну и глупо! — эхом отозвалась Джойс.

— Перед тем, как уехать на свадьбу с леди Изабель — новость о ней была как гром среди ясного неба — он вечером предыдущего дня провожал мисс Барбару, которая была в гостях у мисс Карлайл. Стояла прекрасная ночь, вставала луна, и было светло, почти как днем. Он по пути умудрился сломать ее зонтик, а когда они подошли к нашей калитке, между ними произошла любовная сцена.

— А ты что, присутствовала при ней? — саркастически поинтересовалась Джойс.

— Да… невольно. Этот сквалыга судья не разрешает приводить кавалеров в дом; на этом открытом огороде, где не растет ничего выше цветной капусты, ни с кем тайком не увидишься, поэтому, если к кому-то приходит поклонник, мы можем разве что поболтать с полчасика в роще перед домом. Я ожидала кое-кого в этот вечер — ну и мерзавцем же он оказался, женившись через три месяца на буфетчице из «Оленьей головы» — в этой самой рощице. Тут появились м-р Карлайл и Барбара. Она пригласила его в дом, но он отказался, и они остались снаружи. Она что-то говорила о медальоне и просила у него прядь волос; мне было не очень хорошо слышно, а подкрасться поближе я побоялась: они могли заметить меня. Это была настоящая любовная сцена: я слышала достаточно, чтобы не сомневаться в этом. Барбара Хэйр в этот вечер была уверена, что станет миссис Карлайл в один прекрасный день.

— Ну что ты мелишь? Ты же сама только что говорила, что на следующий день он уехал на свадьбу!

— И тем не менее! Когда он ушел, она в экстазе подняла лицо к небу, воздела руки и сказала, что, когда она станет его женой, он поймет, как она его любит. Можешь не сомневаться, Джойс; у них это было не первое свидание. Я думаю, когда он встретился с миледи, он не мог устоять перед ее титулом и красотой, и старая любовь была забыта. Мужчины вообще непостоянны, особенно те, которые хороши собой, как мистер Карлайл.

— Мистера Карлайла нельзя упрекнуть в непостоянстве.

— Тогда я тебе еще кое-что расскажу. Через два или три дня явилась мисс Корни с известием о его женитьбе. Я была в комнате хозяйки, а она — этажом ниже. Окна были открыты, я высунулась наружу и слышала все. Мисс Барбара извинилась, поднялась наверх и бросилась в свою комнату, а я вышла в коридор. Вскоре я услышала шум, что-то вроде вопля или стона, и тихонько приоткрыла дверь, так как боялась, что она упадет в обморок. Мне было жаль ее до боли сердечной. Она лежала на полу, заломив руки, бледная, словно в предсмертной агонии. Я, наверное, отдала бы трехмесячную зарплату, чтобы подойти и утешить ее, но не решилась побеспокоить человека в таком горе. Я снова вышла и прикрыла за собой дверь. Она меня не заметила.

— Она вела себя как дурочка, — сказала Джойс. — Страдать из-за того, кто тебя не любит!

— Откуда тебе знать, Джойс, что он ее не любит. Ты такая же упрямая, как господин судья! Не перебивай меня, ради Бога. Они явились сюда поздравить молодоженов всей семьей; хозяин, хозяйка и она. Прикатили с шиком, на экипаже для парадных выездов. Ну, да ты это помнишь, если у тебя осталась хоть какая-то память. Мисс Барбара осталась в Ист-Линне на весь день.

— Это я помню.

— Вечером меня послали проводить ее домой, поскольку Джаспера не было. Я пошла через поля, потому что на дороге можно было задохнуться от пыли, и, как ты думаешь, на кого я наткнулась у предпоследнего перелаза?

Джойс подняла глаза.

— Наверное, на змею.

— На мисс Барбару и мистера Карлайла. Что там случилось, никто, кроме них, не знает. Она прислонилась спиной к ступеням перелаза и плакала, точнее сказать, рыдала так, словно у нее разрывалось сердце. Казалось, она упрекает его; видимо, между ними произошло объяснение, и я слышала, как он сказал ей, что впредь они могут быть не более чем братом и сестрой. Вскоре я заговорила, поскольку боялась, что они заметят меня сами, и мистер Карлайл перебрался через перелаз. Мисс Барбара сказала ему, что дальше он может не идти, но он подал ей руку и проводил до нашей задней калитки. Я пошла открывать дверь, но успела заметить, как он склонился к ней, держа ее руки в своих. Говорю тебе: мы не знаем, что было между ними.

— Как бы то ни было, она полнейшая дура, если по-прежнему любит его! — возмущенно воскликнула Джойс.

— Конечно, однако она его любит. Она частенько подкрадывается к калитке в то время, когда он должен пройти мимо, и тайком наблюдает за ним. Она сделалась такой раздражительной только из-за своего горя и ревности к леди Изабель. Уверяю тебя, Джойс; за последний год она изменилась до неузнаваемости. Если мистеру Карлайлу надоест миледи, и…

— Уилсон, — резко перебила ее Джойс. — Не забывайся, Бога ради!

— А что я такого сказала? Ничего, кроме правды. Все мужчины ужасно неверные, а мужья — еще похлеще, чем просто воздыхатели, и я, мне кажется, ничего дурного не сказала. Однако, возвращаясь к нашему спору, хочу, заметить: если бы что-то случилось с миледи, мисс Барбара наверняка заняла бы ее место.

— С ней ничего не случится, — спокойно ответила Джойс.

— Я тоже надеюсь на это, хотя бы ради этой милой невинной малышки, что лежит у меня на коленях, — продолжала гнуть свое Уилсон. — Доброй мачехи из нее не получилось бы, это ясно: если ты ненавидишь первую жену своего мужа, нельзя полюбить ее детей. Она бы настраивала мистера Карлайла против них…

— Послушай-ка, Уилсон, — перебила ее Джойс решительным тоном, не предвещавшим ничего доброго собеседнице, — если ты собираешься и дальше обсуждать эту тему в Ист-Линне, я вынуждена буду сказать хозяйке, что ты не подходишь для этого места.

— Ну, конечно!

— И ты знаешь, что, если я решила что-то сделать, я это сделаю, — продолжала Джойс. — Мисс Карлайл говорит, что у тебя самый длинный язык в Вест-Линне, но ты должна бы понимать, что болтать об этом не годится, независимо от того, чей хлеб ты ешь: мистера Хэйра или мистера Карлайла. И еще, Уилсон: сдается мне, ты привыкла шпионить в доме миссис Хэйр, и не дай тебе Бог делать то же самое здесь!

— Ну, ты всегда была такой пуританкой, Джойс, — воскликнула Уилсон, добродушно рассмеявшись. — Но теперь, когда я выговорилась, я умолкаю, и не считай меня дурочкой, способной разболтать это остальным слугам.

Нетрудно представить себе, какое впечатление этот разговор произвел на леди Изабель. Она слышала все, до последнего слова. Конечно, легко сказать: «Не стоит придавать значения сплетням слуг». Тут все зависит от того, на какую тему сплетничают. Это бы не произвело на нее такого впечатления, если бы она пребывала в добром здравии, но у нее была слабость, жар, полубредовое состояние; неудивительно, что Изабель тут же вообразила, будто Арчибальд Карлайл никогда не любил ее, а женился на ней только из честолюбия, причем сердце его на самом деле принадлежало Барбаре Хэйр. Она чрезвычайно разволновалась: ревность, жар, да и любовь тоже сыграли с ней злую шутку. Время шло к обеду, и когда м-р Карлайл пришел проведать ее, он просто поразился: ее бледные щеки покрыл нездоровый румянец, а глаза лихорадочно блестели.

— Изабель! Тебе стало хуже! — воскликнул он, бросившись к ней.

Она привстала и нервно сжала его в своих объятиях.

— Ах, Арчибальд, Арчибальд! — пролепетала она. — Не женись на ней! Мне тогда и на том свете не будет покоя!

М-р Карлайл так поразился, что подумал, будто у нее в результате слабости и болезни начались галлюцинации. Он попытался успокоить ее, но она не могла успокоиться. Она разрыдалась и снова начала бессвязно говорить:

— Она будет плохо относиться к моему ребенку, она заставит тебя разлюбить наше дитя и забыть обо мне, Арчибальд, ты не должен жениться на ней.

— Тебе, наверное, что-то приснилось, Изабель, — попытался он успокоить ее. — Ты спала, и все еще не можешь окончательно проснуться. Не шевелись, успокойся, и память вернется к тебе. Подожди, моя милая, обопрись на меня.

— От одной мысли о том, что она может стать твоей женой, мне делается так больно, что жить не хочется, — продолжала повторять она. — Обещай мне, что не женишься на ней, Арчибальд, обещай мне!

— Я пообещаю тебе все, что возможно выполнить, — ответил он, ошеломленный ее словами, — но я не знаю, что ты имеешь в виду. Я ни на ком не могу жениться, Изабель: моя жена — ты.

— А если я умру? Я ведь могу умереть, ты знаешь, и многие считают, что я умру. Не позволяй ей захватить мое место.

— Ну, конечно, я не позволю ей, о ком бы ты ни говорила. Что тебе приснилось? Кто так беспокоит тебя?

— Ты еще спрашиваешь, Арчибальд? Разве ты никого не любил до того, как женился на мне? Может быть, ты продолжал любить ее и все еще любишь и теперь?

М-ра Карлайла не на шутку обеспокоили ее слова. Он сменил свой шутливый тон на серьезный и искренний:

— О ком ты говоришь, Изабель?

— О Барбаре Хэйр.

Он нахмурил брови, не на шутку рассердившись. Кто мог вбить ей в голову эту глупость? Он встал с дивана и выпрямился во весь рост, спокойный, величавый, почти мрачный в своей серьезности.

— Изабель, я не знаю, что ты вообразила обо мне и Барбаре Хэйр. Я никогда не любил Барбару Хэйр. Я никогда не питал ни малейших чувств к ней: ни до, ни после нашей свадьбы. Скажи мне, с чего ты это взяла?

— Однако она любила тебя.

Он ответил не сразу, ибо прекрасно знал об этом; однако, принимая во внимание все обстоятельства, особенно то, как он узнал об этом, м-р Карлайл не мог, не уронив своего достоинства, признать это даже перед женой.

— Если это так, Изабель, то она была гораздо глупее, чем я полагал. Женщина может любить безответно, так же, как и быть любимой без взаимности с ее стороны. Если она любила меня, мне нечего сказать, кроме того, что я об этом и не подозревал. Поверь мне: ты с таким же успехом можешь ревновать к Корнелии.

Изабель вздохнула. Это был вздох облегчения, и дыхание бедняжки сделалось ровнее.

М-р Карлайл склонился к ней и проговорил нежно, хотя и обиженно:

— Мог ли я подумать, что ничего не достиг за этот год? Как еще может мужчина доказать женщине, что любит ее искренне и всем сердцем?

Она со слезами раскаяния подняла на него глаза и взяла его руку в свои.

— Не сердись на меня, Арчибальд: я не переживала бы так сильно, если бы ты был мне менее дорог.

Он снова улыбнулся, нежно, как умел он один, и наклонился ниже.

— А теперь скажи мне, с чего ты это взяла?

Она чуть было не рассказала ему все: о нескольких словах, которые обронили Сьюзен и Джойс год назад, о только что услышанном разговоре; однако теперь, когда она успокоилась, ей подумалось, что глупо было придавать этому такое значение, что слушать разговоры слуг было для нее унизительно, и она промолчала.

— Тебя кто-то пытался настроить против меня? — снова спросил он.

— Нет, Арчибальд! Да и кто бы осмелился так поступить?

— Тогда тебе что-то снилось и ты не смогла забыть это, проснувшись?

— Мне иногда снятся странные вещи, особенно, когда у меня жар. Порой я брежу, Арчибальд, и не могу отличить реальность от фантазии.

Ответ был уклончивым, хотя и верно отражал ее физическое состояние, однако, м-р Карлайл удовлетворился этим ответом, потому что он казался единственным объяснением той загадки, с которой он столкнулся.

— Постарайся больше не придавать значения подобным снам, — сказал он. — Относись к ним как к тому, что они есть на самом деле — игра воображения, неприятная для тебя и несправедливая по отношению ко мне. Меня связывают с тобой как узы брака, так и самая нежная любовь; Барбара Хэйр не может встать между нами.

Ответь, читатель: есть ли на свете, да и будет ли когда-нибудь страсть более причудливая, обманчивая и в то же время сильная, чем ревность? М-р Карлайл и думать забыл об этом происшествии, считая его следствием сна и не сомневаясь, что она забудет его, как сон. Увы! Полностью поверив мужу в тот момент и даже чувствуя стыд за свои подозрения, впоследствии леди Изабель почувствовала, что страх возвращается, что она больше верит рассказу Уилсон, чем словам мужа. Шекспир называл ревность желто-зеленым чувством, мне же кажется, что ее можно назвать черно-белой, ибо ревнивцу, несомненно, белое кажется черным, а черное — белым.

Самые немыслимые подозрения кажутся истиной, самые невероятные вещи кажутся вполне реальными. Изабель ни словом не обмолвилась об этом своему супругу, а поселившееся в ее душе чувство — вы поймете ее, если у вас когда-то хватило глупости вкусить этого сомнительного яства — заставило ее еще больше привязаться к нему, желать его любви еще сильнее.

Несомненно лишь одно: образ Барбары Хэйр стал для нее настоящим кошмаром.

Глава 19 КАПИТАН ТОРН В ВЕСТ-ЛИННЕ

— Барбара, какой ясный день!

— День чудесный, мама.

— Думаю, мне не повредит прогулка.

— Ну, конечно же, мама, — ответила Барбара. — Если бы ты больше бывала на воздухе, это пошло бы тебе на пользу; нельзя упускать ни один погожий денек.

— У меня не хватает духа на это, дорогая, — вздохнула миссис Хэйр. — Первые солнечные весенние дни, так же, как и первые теплые дни лета, поднимают мне настроение. Думаю, сегодня мне следует прогуляться. Папа сейчас в саду. Пойди спроси, не будет ли он против.

Барбара чуть не бросилась бежать, но задержалась на минутку.

— Мама, ты уже три недели говоришь о том, чтобы купить новые платья и прочие необходимые вещи. Почему бы не сделать это сегодня?

— Ну, я не знаю, — проговорила миссис Хэйр со свойственной ей нерешительностью.

— Да-да, мама: лучшего случая не представится.

И Барбара умчалась.

Судья Хэйр был в саду перед домом, где строго отчитывал слугу по имени Бенджамен за то, что бедняга неточно исполнил какое-то из его распоряжений. Бенджамен служил в поместье Гроув кучером и конюхом, а в свободное время занимался садом. Он был женат и ночевал дома, хотя и столовался в доме м-ра Хэйра; он являлся на работу рано утром и уходил поздно вечером. Судья, одетый в халат, с париком на голове, к моменту появления Барбары уже разошелся не на шутку. Барбара, единственная из трех детей почтенного судьи, не боялась отца: она тоже благоговела перед ним, но не так, как все остальные.

— Папа.

— Что тебе? — спросил судья, величественно повернувшись к дочери.

— Мама считает, что ей неплохо было бы прогуляться в такой чудесный денек. Можно ли нам взять экипаж?

Судья сделал паузу, прежде чем ответить, и посмотрел на небо.

— И куда она хочет отправиться?

— Мы хотели поехать за покупками. Ну, пожалуйста, папа. Не дальше Вест-Линна, — поспешно добавила Барбара, заметив, как помрачнел грозный родитель. — Мы не поедем в Линборо.

— И твоя мама, конечно же, полагает, что я отвезу ее! — воскликнул судья Хэйр. — Терпеть не могу эти магазины! В прошлый раз я прождал вас полтора часа.

— Нас может отвезти Бенджамен, папа.

М-р Хэйр важно прошествовал по траве к окну гостиной, распахнул его и обратился к своей жене. Барбара подошла поближе и скромненько встала рядом с ним.

— Ты хочешь сегодня съездить за покупками, Энн?

— Не обязательно сегодня, — робко ответила она. — Можно и в любой другой день. Тебе самому нужен экипаж?

— Не знаю, — ответил судья.

Дело в том, что он и не думал об этом; однако ему хотелось, чтобы каждый план, каждое дело предлагались им одним и полностью зависели от его воли.

— День настолько чудесный, что я подумала: грех упускать такую возможность, — сказала миссис Хэйр. — К тому же, Барбаре нужно купить летние платья.

— Она все время покупает платья, — проворчал судья.

— Ах, папа, я…

— Помолчите, юная леди. У тебя их и так вдвое больше, чем необходимо.

— Ричард, может быть, я смогу сходить туда и обратно пешком, если ты не можешь дать мне коляску, — кротко сказала миссис Хэйр.

— Ну да, после чего сляжешь на неделю. Что еще? Какое безрассудство: тебе идти в Вест-Линн и обратно пешком!

Судья закрыл окно и отправился обратно к Бенджамену, оставив миссис Хэйр и Барбару в неведении относительно того, что им делать: ехать или нет. Барбара пошла к матери, в дом.

— Барбара, дорогая, куда это папа собрался?

— Я думаю, никуда он не едет, — независимо ответила мисс Барбара.

— Ах, дитя мое!

— Ладно, не буду. Только он всегда всем противоречит. Мама, я думаю, ты можешь дойти до Вест-Линна пешком, а обратно мы вернемся одним из наемных экипажей Коука.

Миссис Хэйр покачала головой.

— Я не сомневаюсь, что смогу дойти пешком, но я не могу и думать об этом, если твой отец не позволит.

Барбара посмотрела в окно: Бенджамен собрал и унес свой садовый инвентарь. Затем он двинулся по узенькой дорожке, которая вела на задний двор, где находились конюшни. Барбара пробежала через холл и перехватила его.

— Папа ничего не говорил о коляске?

— Говорил, мисс. Я должен отвезти Вас и хозяйку в Вест-Линн. Он велел мне собираться немедленно.

Барбара провальсировала обратно.

— Мама, все в порядке: Бенджамен пошел готовить коляску. Ты хочешь поесть? Я прикажу принести поднос с завтраком.

— Как хочешь, милая, — ответила ее добрая, ласковая мать. — Не знаю почему, но я так рада сегодня выехать на прогулку: наверное потому, что прекрасная погода.

Бенджамен приготовил коляску, выехал с заднего двора и поставил экипаж у ворот.

М-р Хэйр все еще был в саду, когда миссис Хэйр и Барбара двинулись по дорожке к воротам.

— Спасибо, Ричард, — сказала миссис Хэйр, проходя мимо, и ее нежное лицо осветилось ласковой улыбкой.

— Не опаздывайте к обеду. Да, и еще: не позволяй Барбаре тратить слишком много денег, — ответствовал судья, не затрудняя себя проводами семейства до коляски.

Коляска, или фаэтон, как ее называли, была несколько старомодной конструкции, что в сельской местности случается сплошь и рядом, с небольшими козлами для кучера и широким сиденьем, на котором Барбара без труда помещалась между мистером и миссис Хэйр. Впрочем, обычно м-р Хэйр правил сам, предпочитая не брать слуг. В этот день откидной верх экипажа был опущен, поскольку дождя не было; кроме того, у фаэтона было две пары оглоблей, так что запрягать можно было и пару, и одну лошадь. Впрочем, пара запрягалась чрезвычайно редко, разве что при дальних поездках; обычно по очереди использовали одну из двух черных упряжных лошадей, поскольку у судьи была только эта пара, если не считать одной лошади для верховой езды.

Бенджамен тщательно укрыл пледом колени своей хозяйки — слуги не любили м-ра Хэйра, но готовы были отдать жизнь за нее — взобрался на козлы и повез их к торговцу тканями.

Это был отличный магазин, расположенный чуть дальше конторы м-ра Карлайла, и вскоре миссис Хэйр и Барбара с головой ушли в то занятие, к которому столь неравнодушны все женщины. Они пробыли там с час, когда миссис Хэйр обнаружила, что при ней нет ее сумочки.

— Я, должно быть, оставила ее в экипаже, Барбара. Не принесешь ли ты ее, милая? В ней образец шелка.

Барбара вышла из магазина. Повозка, Бенджамен и старая лоснящаяся лошадь в мирной дремоте ожидали их возвращения. Сумки не было видно, и Барбара обратилась к слуге.

— Найди сумочку мамы, Бенджамен. Она должна быть где-то в коляске.

Бенджамен спустился со своего сиденья на козлах и принялся за поиски, а Барбара ждала, без малейшего интереса разглядывая улицу. Лучи ярко светившего солнца упали на толстую, под стать якорной цепи, золотую цепочку джентльмена, бесцельно фланировавшего вдоль улицы, заставив засверкать ее звенья, пересекавшие жилет, равно как и висевшие на ней печатку и ключ. Солнечный свет коснулся и золотых запонок его сорочки, которые засверкали с такой же готовностью, как и цепочка, а когда он неожиданно поднял свою белую руку, на которой в этот момент не было перчатки, чтобы погладить усы — что характерно для людей тщеславных — на его пальце ослепительно сверкнул перстень с бриллиантом. Барбаре невольно вспомнилось, как ее брат Ричард описывал некоего джентльмена с его сверкающими драгоценными украшениями.

Барбара продолжала наблюдать за приближавшимся незнакомцем. Это был видный мужчина, лет двадцати семи — двадцати восьми, высокий, худощавый, хорошо сложенный, с черными волосами и глазами того же цвета. У него было чрезвычайно веселое и довольное выражение лица; сняв одну из лайковых перчаток светло-желтого цвета, он беспечно помахивал ею, в задумчивости что-то тихонько насвистывая себе под нос. Если бы солнечный свет не был столь ярким, Барбара не заметила бы этих драгоценностей или же не связала бы их в уме с другими украшениями из истории, рассказанной ее злосчастным братом.

— Привет, Торн. Ты ли это? Иди сюда?

Голос принадлежал Отуэю Бетелу, который обращался не к кому иному, как к джентльмену с внушительным арсеналом драгоценностей. Однако последний, впав в глубокую задумчивость, не услышал этих слов, и Бетел позвал снова, уже громче:

— Капитан Торн!

Теперь его услышали. Капитан Торн кивнул и, резко повернув, направился через улицу. Барбара стояла сама не своя; в голове у нее все смешалось в этот момент: сон и явь, реальность и вымысел.

— Вот сумочка, мисс Барбара. Она лежала между складками пледа.

Бенджамен протянул ее Барбаре, но она не заметила: для нее сейчас ничего не существовало, кроме одного. У нее не было ни малейшего сомнения в том, что перед ней — настоящий убийца Хэллиджона. Он полностью отвечал описанию Ричарда: высокий, темный, тщеславный, красивый, нежные руки, драгоценности, имя, наконец, — капитан Торн! Щеки Барбары побелели, и у нее защемило сердце.

— Ваша сумочка, мисс Барбара.

Но Барбара уже умчалась, оставив и Бенджамена, и сумочку. Она заметила неподалеку м-ра Уэйнрайта, хирурга, и устремилась к нему.

— Мистер Уэйнрайт, — начала она, от волнения позабыв о правилах хорошего тона. — Вы видите этого джентльмена, разговаривающего с Отуэем Бетелем? Кто он?

М-ру Уэйнрайту пришлось сначала водрузить на нос очки, дабы ответить на этот вопрос, так как он был близорук.

— Вот этот? Это некий капитан Торн. По-моему, он гостит у Гербертов.

— Откуда он приехал? Где он живет? — взволнованно повторила Барбара.

— Мне, признаться, ничего не известно о нем. Я видел его сегодня утром с молодым Смитом, и тот рассказал мне, что он приятель Гербертов. Вы неважно выглядите, мисс Барбара.

Она ничего не ответила. Капитан Торн и м-р Бетел прошли мимо них по противоположной стороне улицы, и последний поздоровался с ней, но она была в таком смятении, что не ответила на приветствие. М-р Уэйнрайт попрощался с ней, и Барбара побрела обратно. Миссис Хэйр как раз выходила из дверей магазина.

— Что ты так долго, милая? Сумка не нашлась?

— Я разговаривала с мистером Уэйнрайтом, — ответила Барбара, машинально взяв сумочку из рук Бенджамена и передавая ее матери: все ее внимание было поглощено медленно удалявшимся незнакомцем.

— Ты выглядишь, бледной, дитя мое. Тебе нездоровится?

— Да, мама. Давай на сегодня закончим с покупками, — сказала она, направляясь к прилавку, ей не терпелось «закончить с этим» и скорее оказаться дома, где у нее была бы возможность подумать. Миссис Хэйр не могла понять, что на нее нашло: живейший интерес к покупкам, который она проявляла ранее, исчез, и ее дочь сидела рассеянная и ушедшая в себя.

— Ну же, дорогая, выбирай. Какой из этих двух отрезов шелка тебе больше нравится?

— Оба… любой. Возьми, какой захочешь, мама.

— Барбара, да что с тобой случилось?

— Я так устала, — сказала Барбара, принужденно рассмеявшись и пытаясь проявить хоть какую-то заинтересованность. — Зеленый мне не нравится. Я возьму другой отрез.

Когда они приехали домой, Барбара перед обедом на пять минут уединилась в своей комнате. Она пришла к выводу, что самым лучшим решением будет рассказать обо всем Арчибальду Карлайлу. Но как ей увидеться с ним? Дело не терпело отлагательства. Пожалуй, ей следует отправиться в Ист-Линн в тот же вечер, но что сказать дома? Так и не придумав ничего, она спустилась обедать. Во время обеда миссис Хэйр заговорила о шелке, который она приобрела для накидки. Ей хотелось сшить ее так же, как сшили новую накидку мисс Карлайл: последняя, когда посещала Хэйров, чтобы разузнать об Уилсон, предложила ей этот фасон, и теперь миссис Хэйр собиралась послать за ним кого-нибудь из слуг.

— Ах, мама, давай схожу я! — вырвалось у Барбары с такой страстью, что судья прекратил резать мясо и строго спросил, какая муха ее укусила.

Барбара пролепетала что-то в свое оправдание.

— Это же вполне естественно, Ричард, — улыбнулась миссис Хэйр. — Я думаю, Барбара надеется увидеть малыша. Все молодые люди любят детей.

Барбара залилась пунцовым румянцем, но ничего не возразила. Она не могла проглотить свой обед: все ее мысли были заняты бедным Ричардом; она поковырялась в тарелке, а затем попросила слуг унести ее, почти не притронувшись к пище.

— А все из-за купленных нарядов, — заявил судья Хэйр. — Ни о чем другом она сейчас думать не в состоянии.

Никто не возражал против того, чтобы Барбара отправилась в Ист-Линн, где она появилась, когда у его обитателей закончился обед, и спросила мисс Карлайл.

— Мисс Карлайл нет дома, мисс. Она уехала, а миледи еще не принимает.

Положение было безвыходным, и Барбаре пришлось сказать, что она хочет видеть м-ра Карлайла. Питер проводил ее в гостиную, где вскоре появился м-р Карлайл.

— Простите, Бога ради, за беспокойство, — начала Барбара; лицо ее пылало, поскольку ей по-прежнему было стыдно за тот вечерний разговор, который состоялся между ними двенадцать месяцев назад. С этого злосчастного вечера Барбара ни разу не дала воли своим чувствам по отношению к м-ру Карлайлу: она обращалась с ним со спокойным и вежливым равнодушием, чаще называя его мистером Карлайлом, нежели Арчибальдом.

— Присаживайся, Барбара.

— Я спрашивала мисс Карлайл, — продолжала она, — поскольку маме нужен фасон накидки, который она ей обещала, но, сказать по правде, я хотела видеть Вас. Вы помните лейтенанта Торна, которого Ричард считал настоящим преступником?

— Да.

— Я полагаю, он сейчас в Вест-Линне.

Эта новость вызвала живейший интерес м-ра Карлайла.

— Вот как! Тот самый Торн?

— Думаю, тот самый. Сегодня мы с мамой делали покупки, и я вышла за ее сумкой, которую она оставила в коляске. Пока Бенджамен искал ее, я заметила шедшего по улице незнакомца: высокий, приятной наружности темноволосый мужчина с бросающимися в глаза золотой цепочкой и запонками. Его украшения буквально сверкали на солнце, особенно перстень с бриллиантом, поскольку он поднял руку к своему лицу. Меня словно осенило: «Он так подходит под описание, которое Ричард дал человеку по имени Торн». Я не знаю, почему эта странная идея пришла мне в голову, но, как бы то ни было, это случилось, хотя я не полагала, будто это и в самом деле именно тот человек. И вдруг его окликнули с противоположной стороны улицы; это был Отуэй Бетел, и он назвал его капитаном Торном!

— Это и в самом деле весьма любопытно, Барбара. Я и не знал, что в Вест-Линн кто-то приехал.

— Я увидела мистера Уэйнрайта и спросила его, кто это был. Он ответил, что это некий капитан Торн, приятель Гербертов. Тот, кто был лейтенантом Торном четыре-пять лет назад, сейчас вполне может быть капитаном Торном.

М-р Карлайл кивнул, и наступило молчание.

— Можно ли что-то сделать? — спросила Барбара.

М-р Карлайл провел рукой по лбу: он имел обыкновение делать так, находясь в глубокой задумчивости.

— Трудно сказать, что тут можно предпринять, Барбара. Твое описание этого человека совпадает с тем, которое дал ему Ричард. Он выглядел как джентльмен?

— Несомненно. Мне показалось, что он выглядит как настоящий аристократ.

М-р Карлайл снова согласно кивнул. Он вспомнил, как описывал этого человека Ричард: «Настоящий аристократ, с головы до пят».

— Разумеется, Барбара, прежде всего надо попытаться установить, тот ли это человек, — заметил он. — Если мы убедимся в том, что это он, будем думать, что предпринять дальше. Я разузнаю, что смогу, и сообщу об этом тебе.

Барбара встала. М-р Карлайл проводил ее через холл, а затем прошелся рядом с ней через парк, задумавшись над этим делом и не замечая того, что ревнивые глаза леди Изабель наблюдают за ними из окна ее комнаты.

— Ты говоришь, он хороший знакомый Отуэя Бетела?

— Я не знаю, приятели они или нет. Отуэй Бетел разговаривал с ним, как со своим знакомым.

— Это, должно быть, очень взволновало миссис Хэйр?

— Вы забываете, что мы ничего не говорили маме о Торне, — ответила Барбара. — Неизвестность, в конце концов, свела бы ее в могилу. Ричард лишь рассказал ей, что он не виновен, что преступление совершил приезжий, и она не расспрашивала меня о подробностях: она свято верит, что Ричард сказал правду.

— И в самом деле, я забыл об этом, — ответил м-р Карлайл. — Надо бы выяснить, кто знал того Торна: убедиться, что это один и тот же человек, уже было бы большим успехом.

Он прошел с Барбарой до самых ворот парка, обменялся рукопожатием и попрощался с ней. Не успела она уйти, как он увидел, что к нему с противоположной стороны приближаются два джентльмена, в одном из которых он узнал Тома Герберта, а во втором — интуиция подсказала ему — капитана Торна. Он подождал, пока они подойдут.

— Какая удача, что мы встретили тебя, — воскликнул м-р Том Герберт, довольно бесцеремонный джентльмен, второй сын одного из коллег м-ра Хэйра. — Угости нас, ради Бога, глотком твоего сидра, Карлайл. Мы пошли к Бьючемпу, но у них никого не оказалось дома, а меня мучает жажда. Познакомьтесь: капитан Торн, мистер Карлайл.

М-р Карлайл пригласил их в дом и приказал принести освежающие напитки. Молодой Герберт развалился в кресле и закурил сигару.

— Вот тебе и табак, Торн! — воскликнул он. — Угощайся.

Капитан Торн посмотрел на м-ра Карлайла. Он явно казался лучше воспитанным, чем Том Герберт.

— Закуривай и ты, Карлайл, — сказал Герберт, протягивая свой портсигар. — Ах да, я и забыл, что ты куришь раз в год. Ну да что с тебя взять. Как здоровье леди Изабель?

— Ей все еще нездоровится.

— Неужели? Клянусь Юпитером! Передай ей мои соболезнования, Карлайл. Послушай-ка: а она не почувствует дым? — спросил он, и на его лице отразилось живейшее беспокойство.

М-р Карлайл успокоил его на этот счет, после чего повернулся к капитану Торну.

— Вы уже осмотрели окрестности?

Капитан Торн улыбнулся.

— Я только вчера приехал в Вест-Линн.

— Так Вы здесь не бывали раньше? — продолжал м-р Карлайл, сочтя недостаточным этот уклончивый ответ.

— Нет.

— Ты знаешь, он и мой брат Джек служат в одном полку, — бесцеремонно вставил Том Герберт. — Джек пригласил его на рыбалку, вот Торн и приехал. Но нам никто не сообщил о его приезде. Джек о нем и думать забыл, укатил в какую-то экспедицию в Ирландию, Бог его знает, куда. Чертовски жаль, что так случилось. Торн говорит, что снова уедет.

Далее разговор коснулся рыбалки, и приезжий, увлекшись спором, упомянул один пруд, который называли Нижним, с его знаменитыми угрями. М-р Карлайл внимательно посмотрел на него и небрежно спросил:

— Который Вы имеете в виду? У нас здесь два пруда находятся недалеко друг от друга, и оба называются Нижними.

— Тот, который расположен примерно в трех милях отсюда, в поместье эсквайра Торна, если я не ошибаюсь.

М-р Карлайл улыбнулся.

— Мне кажется, что Вы все-таки бывали в наших краях, капитан Торн. Эсквайр Торн умер, поместье перешло к мужу его дочери, а этот самый Нижний Пруд наполнили три года назад.

— Мне о нем рассказывал приятель, — безразличным тоном ответил капитан Торн, явно не желая развивать эту тему.

М-р Карлайл постепенно перевел разговор на Свейнсон, местечко, из которого, как подозревал Ричард Хэйр, приезжал капитан Торн. Теперешний Торн сказал, что знает это место «немножко», поскольку когда-то «останавливался там ненадолго». Это почти убедило м-ра Карлайла в обоснованности подозрений Барбары. Описание совпадало, насколько он мог судить, до мельчайших деталей. У этого человека было два перстня: с алмазом — первоклассным, между прочим — на одной руке, и перстень-печатка — на другой; у него также были чрезвычайно изящные руки, а его носовой платок из тончайшего батиста источал не менее тонкий аромат духов: признак щегольства, который в том, прежнем капитане Торне, так раздражал Ричарда. М-р Карлайл на минутку вышел из комнаты и вызвал Джойс.

— Миледи спрашивала Вас, сэр, — сказала она.

— Скажите ей, что я поднимусь наверх, как только уйдут эти джентльмены. И еще, Джойс, — добавил он. — Под каким-нибудь предлогом войдите в комнату, можете что-нибудь принести. Я хочу, чтобы Вы взглянули на этого приезжего, который там сидит с молодым Гербертом. Присмотритесь к нему повнимательнее: возможно, Вы видели его раньше.

М-р Карлайл вернулся в комнату, немало удивив Джойс. Однако вскоре она принесла воды и задержалась ненадолго, якобы для того, чтобы получше расставить посуду на столе. Когда гости ушли, м-р Карлайл позвал Джойс, прежде чем подняться в комнату жены.

— Ну как? — спросил он. — Вы узнали его?

— Нет, сэр. Мне показалось, я никогда не видела его ранее.

— Постарайтесь вспомнить, Джойс. Вы никогда не видели его в прошлом?

Джойс, казалось, пришла в замешательство, однако по-прежнему ответила отрицательно.

— Подумайте: не тот ли это человек, который приезжал к Эфи из Свейнсона?

Лицо Джойс покрылось пунцовым румянцем.

— Ах, сэр! — только и смогла произнести она.

— Имя то же самое: Торн. Я подумал, что это, может быть, тот же самый человек, — заметил м-р Карлайл.

— Сэр, я, право же, не могу сказать. Я и видела-то капитана Торна всего один раз, и я не знаю… не знаю, — Джойс говорила медленно, выбирая слова, — смогла бы я вообще узнать его. Я не думала об этом, когда смотрела на того джентльмена; во всяком случае, наружность его не показалась мне знакомой.

Итак, Джойс ни подтвердила, ни опровергла его подозрений. На следующий день он нашел Отуэя Бетела.

— Ты хорошо знаком с этим капитаном Торном, который гостит у Гербертов? — поинтересовался он.

— Да уж! — насмешливо ответил Бетел. — Если пара часов, проведенных в его обществе, означают близкое знакомство. Больше я его не видел.

— Ты уверен? — настойчиво спросил м-р Карлайл.

— Уверен ли! — повторил Бетел. — Послушай, к чему ты клонишь? Я позавчера вечером заглянул к Гербертам, и Том оставил меня на весь вечер. К ним только что приехал Торн. Недурно мы провели вечерок за сигарами и холодным пуншем!

— Бетел, — сказал м-р Карлайл, переходя к делу, — не тот ли это Торн, который ухаживал за Эфи Хэллиджон. Ну же, скажи, не бойся.

Бетел на мгновение утратил дар речи, как казалось, от изумления.

— Какая чудовищная ложь! — выговорил он наконец. — Это такой же Торн, как… Какой Торн? — прервал он себя на полуслове.

— Ты увиливаешь, Бетел. Торн, который был замешан, или, по крайней мере, о ком говорили, что он замешан в деле Хэллиджона. Это он?

— Да ты дурак, Карлайл, чего ранее никогда за тобою не замечал, — свирепо ответил м-р Бетел. — Я уже говорил тебе, что знать не знаю ни о каком Торне, у которого что-то там было с Эфи, и я не понимаю, почему ты мне не веришь! Я в жизни своей не встречал ни одного Торна до позавчерашнего вечера, в чем могу присягнуть, если потребуется.

С этими словами Бетел удалился, а м-р Карлайл посмотрел ему вслед, обдумывая услышанное. Ему показалось, что упоминание имени Торна, о котором говорил Ричард Хэйр, вызвало у Бетела какие-то неприятные воспоминания, от которых он и пришел в такое раздражение. М-р Карлайл помнил, что и при первом их разговоре о Торне его реакция была такой же, как и в этот раз. А ведь Бетел был в целом человеком необидчивым, скорее покладистым, нежели принципиальным. М-р Карлайл был уверен, что за этим кроется какая-то тайна, связанная с этим делом, но он мог лишь догадываться, какая именно. Разговор с Бетелом нисколько не помог ему выяснить, был ли этот Торн тем самым человеком. Он отправился обратно в контору и по пути встретил Тома Герберта.

— Долго ли собирается пробыть у вас капитан Торн? — спросил он, остановившись.

— Он уехал. Я только что проводил его на поезд, — ответил Том Герберт. — Без Джека ему здесь показалось скучновато, поэтому он уехал раньше, пообещав навестить нас, когда вернется Джек.

Возвращаясь домой к обеду, м-р Карлайл зашел в поместье Хэйров якобы для того, чтобы навестить миссис Хэйр.

Барбара, сама не своя от нетерпения, вышла проводить его, когда он уходил.

— Что Вы узнали? — взволнованно спросила она.

— Ничего утешительного, — ответил м-р Карлайл. — Он уехал.

— Уехал?! — повторила Барбара.

М-р Карлайл рассказал ей все: о его встрече с ними после ухода Барбары, о разговоре с Томом Гербертом и Бетелом.

— Может быть, он уехал неспроста, опасаясь последствий? — поинтересовалась Барбара.

— Вряд ли. Иначе зачем он приезжал?

— Вы не выдали себя каким-нибудь неосторожным словом, дав ему почувствовать, что он под подозрением?

— Ни единым словом. Из тебя получился бы плохой адвокат, Барбара.

— Кто он?

— Офицер на службе Ее Величества, в полку Джона Герберта. Больше мне ничего не удалось выяснить. Том сказал, что он из хорошей семьи. Но мне все-таки кажется, что это — тот самый человек.

— Больше ничего нельзя сделать?

— При теперешнем положении дел — ничего, — подвел итог м-р Карлайл, выходя через калитку. — Нам остается только терпеливо ждать и надеяться, что время даст всему свое объяснение.

Барбара прижалась лбом к холодному металлу калитки, прислушиваясь к его удалявшимся шагам.

— Ну, конечно, ждать, — прошептала она, — жить с этой страшной мукой, может быть, годы, кто знает: может быть, всю жизнь, а бедный Ричард будет влачить свои дни в нищете, в изгнании!