Замок Ист-Линн

Глава 1 ШТАЛЬКЕНБЕРГ

С тех пор минуло больше года.

В ту осень немецкие курорты на минеральных водах были переполнены. Они вообще постоянно переполнены в это время года, когда англичане стаями улетают за границу, подобно ласточкам, покидающим нашу старую добрую отчизну, чтобы снова вернуться туда в один прекрасный день.

Нам уже прискучила Франция, и теперь мы обратили свои взоры на Германию. В Шталькенберге в этом году людей было великое множество, разумеется, для городка таких размеров, который, казалось, мог бы легко разместиться в ореховой скорлупе и получил все, чем мог гордиться, включая свое собственное название, от местного вельможи, барона фон Шталькенберга.

Барон был дюжим стариком с седеющей бородой, седеющей шевелюрой и манерами ничуть не лучше, чем у диких кабанов, на которых он охотился. У него было четыре сына, таких же дюжих, как их отец, шевелюры которых обещали со временем поседеть не хуже отцовской. Все они носили титул графа фон Шталькенберг, и различали их только по именам: всех, кроме старшего сына, которого обычно называли молодым бароном. Двое сыновей служили офицерами, а младший и старший сын жили вместе с отцом в полуразвалившемся замке Шталькенберг, который находился примерно в миле от деревушки, называвшейся так же, как и замок. Молодой барон волен был жениться по своему усмотрению, чего нельзя было сказать о его братьях — разве что для них сыскались бы невесты, способные обеспечить себя и мужа. Так они были воспитаны, и это было осознанным убеждением, кредо, взбунтоваться против которого им даже в голову не приходило. Шталькенберг ничем не отличался от прочих подобных курортов славного германского Фатерлянда[20], у него были свои собственные липовые деревья, красивые пейзажи, свой курзал, балы, концерты, табльдоты, столы для карточной игры, где все время повторяют одну и ту же фразу, на которую, сказать по правде, даже не стоило бы тратить блаженный дар слуха: «Делайте свою игру, господа, делайте свою игру!»; он также имел собственные променады и, разумеется, воды. Последние рекламировались — а некоторые из них даже соответствовали своей репутации — как средство против всех известных человеку хворей, от апоплексии до приступа любовной горячки, при условии, что принимались в достаточном количестве.

Молодой барон фон Шталькенберг (которого, впрочем, именовали молодым лишь для того, чтобы как-то отличить от отца, ибо ему шел уже сорок первый год) был известен как славный малый и страстный любитель охоты: он был заклятым врагом диких кабанов и волков. Граф Отто фон Шталькенберг (на одиннадцать лет моложе брата) был известен разве что лихо закрученными усами, обжорством и непомерным пристрастием к пиву. Ходили слухи, что в замке Шталькенберг кормили не слишком сытно: ни старый барон, ни его наследник не тяготели к роскоши: поэтому граф Отто с готовностью усаживался за общий стол, как только кто-нибудь приглашал его. А это, надо сказать, случалось ежедневно, ибо «граф фон Шталькенберг» звучало звонко и само по себе, а то, что его отец восседал как владетельный господин в баронском замке неподалеку, лишь добавляло значимости владельцу титула, перед которым многие склонялись, словно идолопоклонники.

В то время в отеле «Людвиг Бад», самом престижном в Шталькенберге, проживало семейство Кросби, состоявшее из м-ра и миссис Кросби, а также их единственной дочери, в сопровождении гувернантки и двух или трех слуг. Мне трудно сказать, что рассорило м-ра Кросби с Англией, но он никогда не бывал на родине. Годами он с семьей жил за границей, причем не на одном месте, а в постоянных путешествиях, переезжая с места на место по собственной прихоти и нигде не задерживаясь более, чем на год или два. Глава семейства был респектабельным, дородным мужчиной со спокойными манерами джентльмена, абсолютно непохожим на того, у кого есть причины опасаться законов своей собственной страны. Хочу подчеркнуть: я не говорю и даже не подразумеваю, что он боялся их; хорошо знавший его джентльмен утверждал много лет назад, что Кросби мог ехать домой и поселиться в особняке на Пикадилли не хуже самых богатых людей его округа. Однако, разорившись на одной авантюре, на чем-то вроде аферы с Красным морем, он не мог позволить себе жить так, как раньше, а потому предпочитал оставаться за границей.

Миссис Кросби была приятной, разговорчивой женщиной, большой любительницей повеселиться, а Элен Кросби была девушкой семнадцати лет, с замечательными манерами. Впрочем, на вид ей можно было дать и больше, поскольку ни наружностью, ни манерами она отнюдь не походила на ребенка. Кроме всего прочего, Элен была богатой наследницей, так как дядюшка оставил ей двадцать тысяч фунтов, а после смерти матери к ним должны были прибавиться еще десять тысяч. Граф Отто, прознав о тридцати тысячах фунтов, нацелил на богатую невесту свои геройские усы.

— Тридцать тысич фунт и один красивая девочки! — размышлял он вслух на английском, поскольку был высокого мнения о своем владении этим языком. — Именно этого я и хотел.

Он навел справки, узнал, что слухи о ее богатстве соответствуют действительности, и с тех пор стал почти неразлучен с семейством Кросби. Им его общество было так же приятно, как ему — их, ибо разве он не был «граф фон Шталькенберг»? Прочие отдыхающие, с завистью поглядывая на эту идиллию, готовы были пожертвовать чем угодно ради подобного близкого знакомства со столь знатной особой. Трудно сказать, радовало ли это отличие м-ра Кросби так же, как «мадам» и «мадемуазель»: он был с графом вежлив и приветлив, миссис же Кросби держала супруга буквально под каблуком во всем, что касалось светской жизни. Однажды, в грохочущем экипаже, прикатил старый барон фон Шталькенберг. Подобной колесницы, такой формы и с такими серебряными украшениями, не видывали, пожалуй, со времен Адама. Она была гордостью предков барона, но в последнее время ее покой редко нарушался. Экипаж сопровождали несколько егерей в зеленых с серебром костюмах. Он остановился у дверей «Людвиг Бад», словно магнитом притянув к окнам всех обитателей отеля, желавших насладиться подобным зрелищем.

Старый вождь явился с официальным визитом к Кросби, и хозяин отеля, явившийся, чтобы лично показать своему «предводителю» его покои, низко кланялся на каждом шагу, приговаривая: «Вот комнаты для славного барона фон Шталькенберга».

Славный барон явился для того, чтобы пригласить семейство Кросби на пир в своем замке, который еще не видывал подобного торжества, и Отто получил «карт бланш» на приглашение в Шталькенберг прочих почтенных гостей Шталькенберга: англичан, французов, и местных жителей, которые были достаточно любезны с ним.

У м-ра Кросби голова пошла кругом. Да и как, скажите, о почтенный читатель, знающий наш национальный характер, было ей не закружиться? И Вы, конечно же, не удивитесь, узнав, что когда несколько дней спустя граф Отто фон Шталькенберг посватался к Элен, он не был отвергнут.

— Но ведь она так молода, — попытался было возразить жене м-р Кросби. — Если бы они подождали пару лет, я бы ничего не имел против.

— А граф тем временем достался бы кому-то еще? Нет-нет, мистер Кросби. Графы фон Шталькенберг на дороге не валяются!

— У него есть титул и родословная, зато у Элен имеются деньги.

Ну, значит, они будут квиты, — ответила миссис Кросби. — Я не могла даже мечтать о такой партии для нее. Ты только послушай: графиня фон Шталькенберг!

И почему он не сбреет эти ужасные усы? — проворчал м-р Кросби.

Не тревожься о мелочах. Элен — так просто без ума от них. Труднее всего будет с гувернанткой.

Что такое?

— Ну, я же, разумеется, наняла ее до Рождества и теперь должна заплатить, если не подыщу ей другого места, что и постараюсь сделать.

— Ах, с ней Элен было бы гораздо лучше, нежели в браке. Мне не нравится, когда девушки так рано выходят замуж, — продолжал горевать м-р Кросби. — Что, спрашивается, скажут об этом здешние англичане!

— Если ты не проговоришься о ее возрасте, никому и нужды не будет знать его, — воскликнула миссис Кросби. — Элен выглядит, как женщина, а не как ребенок. Что же касается англичан, так они теперь локти кусают, что не выпало такое счастье.

Все возражения м-ра Кросби получили достойный отпор, поэтому он замолчал, зная, что спорить дальше просто не имеет смысла.

Элен примерно в то же самое время вбежала в комнату своей гувернантки.

— Мадам, мадам! Вы только представьте себе: я выхожу замуж.

Мадам подняла свое бледное и грустное, ох какое бледное и грустное лицо!

— Да уж! — тихо ответила она.

— И мама говорит, что с сегодняшнего дня мои занятия прекращаются.

— Вы слишком молоды для замужества, Элен.

— Ах, не напоминайте мне об этом, мадам. То же самое твердит и папа.

— Ваш избранник — граф Отто? — спросила гувернантка.

Надобно заметить, что у нее было идеальное английское произношение, хотя барышня и называла ее «мадам».

— Конечно. Как будто я могла выйти за кого-то другого!

А теперь, уважаемый читатель, вглядитесь в гувернантку и скажите, знаете ли Вы ее. Вы скажете «Нет» и будете неправы, ибо это не кто иная, как леди Изабель Вейн. Однако же, как сильно она изменилась! Да, крушение поезда положило начало этим переменам, а горе и раскаяние довершили начатое. Теперь наша героиня слегка прихрамывает при ходьбе и сутулится, отчего выглядит меньше ростом. Шрам протянулся от подбородка, совершенно изменив нижнюю часть ее лица, у нее не хватает нескольких зубов, отчего она шепелявит, а седые пряди волос, почти белые, укрыты высоким чепцом. Она и сама постаралась изменить свою наружность, чтобы никто и никогда не смог узнать ее, для чего носит уродливые зеленые очки и широкую бархатную повязку на лбу. Да и платья у нее теперь такие же уродливые. Она никогда не надевает одежду, которая шла бы ей, а носит эти ужасные «свободные жакеты», которые, должно быть, изобрел кто-то, ненавидевший красивые женские формы. Ее шляпка своей несуразностью превосходит маскарадные головные уборы, которые носят чуть ли не на затылке, ибо она полностью закрывает лицо, и без того скрытое вуалью в тех случаях, когда она выходит на улицу. Впрочем, теперь она почти не беспокоилась, ибо миссис Дьюси и ее дочери, также находившиеся в Шталькенберге, не смогли узнать ее. Да и кто, скажите на милость, смог бы это сделать? Разве можно было обнаружить хоть какое-то сходство между этой серенькой, сломленной жизнью женщиной, с ужасными шрамами, и некогда прекрасной Леди Изабель, с ее румянцем, с ее красотой, черными локонами и гибкой фигурой? Даже м-р Карлайл не узнал бы ее. Однако, несмотря ни на что, она все еще была недурна собой, и люди удивлялись ее седым, несмотря на молодость, волосам.

У Кросби она служила почти два года. Оправившись после железнодорожной катастрофы, она поселилась в тихом городке неподалеку, где в то время жило семейство Кросби, и стала давать дневные уроки Элен.

Она представилась англичанкой, покойный муж которой был французом, ибо ей нужно было как-то объяснить свое пребывание во Франции. Рекомендаций у нее не было, однако она так понравилась им в качестве приходящей гувернантки, что они вскоре взяли ее в свой дом; впрочем, если бы леди Изабель знала, что они поедут в такое людное место, как немецкий курорт, в котором полно англичан, она, возможно, не торопилась бы принять это предложение. Впрочем, эта поездка тоже пошла ей на пользу, ибо после встречи с миссис Дьюси она могла отправляться куда угодно, не опасаясь быть узнанной.

Ах что же, спросите вы, творилось у нее в душе? Я не знаю, как описать этот внутренний жар, это тщетное стремление к недостижимому — к ее детям. Спросите любую мать, независимо от того, герцогиня она или торговка, о том, как она станет тосковать по своим детям, будучи разлученной с ними. Конечно, она может уехать на отдых на несколько недель: желание снова увидеть милые лица, услышать их болтовню и почувствовать их поцелуи на своих щеках, как-то сдерживается, тем более, что могут часто приходить письма с припиской «Мамочке с любовью»; однако, если неделя тянется за неделей, желание снова увидеть их делается просто нестерпимым.

Каково же тогда пришлось леди Изабель, которая годами испытывала это чувство? Приступы ностальгии, которые, говорят, случаются у швейцарцев, изгнанных из своей страны — ничто в сравнении с той сердечной болью, которая не отпускала леди Изабель. Своих детей она любила страстно, заботилась о них, и теперь, когда судьба разлучила ее с ними, она мучилась мыслью о том, что их воспитывают чужие люди. Воспитывают ли их порядочными, нравственными, глубоко верующими людьми? Не будет ли маленькая Изабель расти без ласки и внимания, как она в свое время, и не поступит ли в будущем так же, как ее несчастная мать? При мысли об этом невольный стон вырывался из ее груди.

В последнее время ее тоска еще более усилилась. Это была настоящая лихорадка, причем наихудшая ее разновидность, поразившая и душу, и тело. Ее бледные губы были вечно пересохшими, а горло бедняжки терзала та боль, которая хорошо известна всем людям, на душе у которых лежит такой ужасный груз. У нее не было никаких известий из Ист-Линна вот уже в течение трех лет, с того самого времени, когда лорд Маунт-Северн навестил ее в Гренобле. Ни одна английская газета не попала ей в руки. М-р Кросби иногда получал их, но гувернанткам газет не дают, да и что, спрашивала сама себя леди Изабель, могут написать в газетах об Ист-Линне? Она могла бы узнать новости от миссис Дьюсси, но не осмелилась сделать это: под каким предлогом могла бы она, мадам Вейн, поинтересоваться, что происходит в Ист-Линне? М-р Карлайл вместе с детьми мог бы уже давно покоиться в могиле, а она по-прежнему ничего не знала бы об этом. Ах, если бы она могла встретиться с детьми! Хоть на день, хоть на час: только бы взглянуть на них, только бы поцеловать их милые лица! Как ей жить без этого?! Впрочем, вскоре она получит известия о своих близких.

В это самое время в Шталькенберг приехала миссис Латимер, дама, жившая в Вест-Линне, в сопровождении одной особы, на три четверти горничной, и на четверть — компаньонкой, по имени Эфи Хэллиджон. Нет, Эфи отнюдь не позволялось находиться в обществе миссис Латимер или же обедать с ней вместе, однако же, у нее было больше привилегий, чем у обычных горничных, и Эфи, никогда не отличавшаяся излишней скромностью, именовала себя не иначе как «компаньонкой». Миссис Латимер была доброй женщиной, искренне привязанной к Эфи, а последняя в столь выгодном для себя свете изложила хозяйке те давние события, касавшиеся убийства ее отца, что миссис Латимер преисполнилась к ней живейшего сочувствия.

Миссис Латимер и миссис Кросби, жившие в соседних комнатах, воспылали друг к другу необыкновенной дружеской привязанностью. Миссис Латимер не прожила в отеле и одной недели, когда обе дамы уже поклялись на всю жизнь стать друг для друга чем-то вроде настоящих сестер — возможно, каждая из них уже раз по пятьдесят давала подобные клятвы с другими подругами.

В этот вечер, когда Элен Кросби сообщила леди Изабель о своих матриональных планах, последняя отправилась на прогулку и в сгущающихся сумерках присела на скамейку в тихом месте парка, где она любила посидеть в одиночестве. По иронии судьбы, через несколько минут в том же самом месте оказалась Эфи, которой, признаться, было чрезвычайно скучно.

— Кто это? — спросила себя Эфи, когда ее взгляд упал на леди Изабель. — Ах, да: гувернантка семейства Кросби. Ее можно узнать за милю по этой старушечьей шляпке. Пойду-ка поболтаю с ней.

Итак, Эфи, никогда не страдавшая излишней застенчивостью, подошла и уселась рядом с леди Изабель.

— Добрый вечер, мадам Вайн, — воскликнула она.

— Добрый вечер, — вежливо ответила леди Изабель, не имевшая ни малейшего представления о том, с кем она разговаривает.

— Я полагаю, Вы не знаете меня, — продолжала Эфи. — Я компаньонка миссис Латимер, которая по вечерам бывает у миссис Кросби. Ну и скукотища в этом Шталькенберге!

— Вы так полагаете?

— Ну, для меня, во всяком случае. Я не говорю на немецком или французском, а большинство старших слуг в этом городе не говорит по-английски. Мне остается лишь ходить да таращиться по сторонам, словно сове. Мне так хотелось приехать сюда, а теперь я уж лучше бы вернулась в Вест-Линн, хоть это и тихий городишко.

Леди Изабель ни словами, ни жестами не поощряла незваную собеседницу, однако при словах Эфи ее сердце буквально подпрыгнуло в груди. Как она ни старалась, ей не удалось скрыть свой интерес.

— Так Вы из Вест-Линна?

— Да. Ужасное место! Миссис Латимер купила там дом вскоре после того, как нанялась к ней. По мне — так уж лучше бы она поселилась в Ботаническом заливе[21].

— Отчего же Вам не нравится этот город?

— Потому что не нравится! — исчерпывающе ответила Эфи.

— А знаете ли Вы такое место, как Ист-Линн? — снова заговорила леди Изабель, у которой бешено стучало сердце и кружилась голова при мысли о том, как трудно будет задать те вопросы, которые буквально вертелись у нее на языке.

— Еще бы не знать, — ответила Эфи. — Моя родная сестра, миссис Хэллиджон, служит там старшей горничной. А Вы что, бывали там, мадам Вайн?

Леди Изабель задумалась, прежде чем ответить.

— Несколько лет назад я ненадолго останавливалась неподалеку от Ист-Линна, — сказала она. — Интересно, как поживают Карлайлы. Это была чудесная семья.

Эфи склонила голову набок.

— Вот оно что! Но с тех пор кое-что изменилось. Вы, я думаю, встречались с ними, когда там еще жила леди Изабель?

Еще одна пауза.

— Леди Изабель? Да, она была женой мистера Карлайла.

Да уж: просто замечательной женой! — иронически ответила Эфи. — Да Вы должны знать эту историю: не в лесу же Вы жили все это время. Она сбежала, бросила и его, и детей.

— Дети живы?

— Живы, бедняжки. Но один ребенок вот-вот получит туберкулез. Джойс — это моя сестра — приходит в ярость, когда я говорю это. Она думает, что бедняжка снова окрепнет.

Леди Изабель вытерла платком свой вспотевший лоб.

— Кто же это? — тихо спросила она. — Изабель?

— Изабель? — переспросила Эфи. — Кто это?

— Старшая девочка: мисс Изабель Карлайл.

— Нет там никакой Изабель. Единственную дочь зовут Люси.

— Когда… когда я знала их, там была одна девочка и двое мальчиков. Я хорошо помню, что ее звали Изабель.

— Постойте! — сказала Эфи. — Что же это такое я слышала об этом? Мне, помнится, рассказывала Уилсон — она служит у них няней. Ну как же: в ту самую ночь, когда убежала его жена, мистер Карлайл велел впредь называть ребенка Люси, по второй части ее имени, полученного при крещении. Да и неудивительно, — с возмущением добавила она, — что он не мог более выносить звука этого имени или же позволить ребенку носить его.

— Неудивительно, — прошептала леди Изабель. — Так который же из детей болен?

— Уильям, старший из сыновей. Не то чтобы болен, однако он худой, как скелет, у него чересчур яркий румянец и какой-то неестественный блеск в глазах. Джойс говорит, что щеки у него не более румяные, чем у его матери, но мне-то лучше знать! У здоровых людей румянец никогда не бывает таким сильным.

— А Вы когда-нибудь видели леди Изабель? — тихо спросила наша героиня.

— Нет, — ответила Эфи. — Я сочла бы ниже своего достоинства познакомиться с ней. Мало чести, знаете ли, иметь дело с такими непорядочными особами, мадам Вайн.

— А там был еще малыш Арчибальд — так, кажется, его звали. Он здоров?

— Ах, этот сорванец? Здоровее не бывает. Вот уж кому чахотка явно не грозит. Вылитый мистер Карлайл. Однако же, мадам, — продолжала Эфи, бесцеремонно сменив тему разговора, — если Вы останавливались в Вест-Линне, возможно, Вам приходилось слышать не совсем лестные отзывы обо мне?

— Мне кажется, я слышала Ваше имя, хотя теперь моя память не удерживает подробностей.

— Мой отец был убит — возможно, Вы слышали об этом?

Да, что-то припоминаю.

— Его убил человек по имени Ричард Хэйр, который удрал сразу же, как только это случилось. Возможно, Вы знавали и Хэйров? Так вот: сразу после похорон я уехала из Вест-Линна, поскольку для меня было невыносимо оставаться там. И что же, Вы думаете, стали говорить обо мне? Будто я сбежала с Ричардом Хэйром. Я и не знала, что распространился такой слух, иначе вернулась бы и сказала все, что думаю о них. Скажите, мадам Вайи: возможно ли придумать более бесстыдное обвинение?

— А Вы не последовали за ним?

— Нет, клянусь, — с горячностью ответила Эфи. — Подумать только: жить с убийцей твоего отца! Если бы палач, мистер Кэлкрафт, прикончил несколько сплетников, это послужило бы хорошим уроком для всех остальных. Так я и сказала мистеру Карлайлу.

— Мистеру Карлайлу, — повторила леди Изабель, сама не ведая, что делает.

— Он, мне помнится, рассмеялся и сказал, что этим не заткнуть рты всем любителям посудачить. Лишь он один не думал обо мне дурно, не полагал, будто я убежала с Ричардом Хэйром. Впрочем, он всегда был благородным человеком.

— Вы, должно быть, поступили на службу?

— Да, и не раз. Я была компаньонкой одной пожилой леди, которая так высоко ценила меня, что даже отписала мне приличную сумму в своем завещании. Пару лет я служила у графини Маунт-Северен.

— Графиня Маунт-Северен! — эхом отозвалась удивленная леди Изабель. — Да ведь она же… состояла в родстве с женой м-ра Карлайла. По крайне мере, лорд Маунт-Северен был ее родственником.

— Ну конечно: это всем известно. Я как раз жила у них, когда случилась эта история. Как только ни называла графиня леди Изабель! Они целыми днями сидели и судачили об этом с мисс Ливайсон. Да уж, не сомневайтесь: мне все известно об этом. Что с Вами? У Вас болит голова?

«И голова, и сердце», — могла бы ответить ее собеседница.

Мисс Эфи продолжала.

— Итак, после подобных «лестных» для меня разговоров, я, как Вы сами понимаете, не спешила вернуться в Вест-Линн. И если бы я чуть меньше дорожила своим местом у миссис Латимер, то, пожалуй, скорее уволилась бы, нежели поехала туда. Однако я справилась со сплетниками. Хотела бы я посмотреть, как кто-то стал бы что-нибудь выдумывать обо мне теперь! Вы знаете эту чертову мисс Корни?

— Я встречалась с ней.

— Она по-прежнему качает головой и укоризненно смотрит на меня, когда мы встречаемся. Впрочем, она и с ангелом вела бы себя точно так же, старая упрямая какаду!

Она по-прежнему живет в Ист-Линне?

— Ну уж нет! Если бы она осталась там, между ней и миссис Карлайл разыгрывались бы настоящие сражения.

Казалось, кровь застыла в жилах леди Изабель.

— Миссис Карлайл? — спросила она, запинаясь. — Кто такая миссис Карлайл?

— Жена м-ра Карлайла. Кто же еще?

Кровь снова принялась бешено пульсировать в изувеченном теле Изабель.

— Я не знала, что он снова женился.

Да, уже месяцев пятнадцать, как он женат: свадьба была в прошлом году, двенадцатого июля. Я ходила в церковь, чтобы посмотреть на бракосочетание. Ну и давка же там была! Она в тот день прекрасно выглядела!

Леди Изабель положила руку на отчаянно бившееся в груди сердце. Если бы не свободный покрой ее платья, Эфи могла бы заметить, как вздымается ее грудь. Когда она снова заговорила, голос ее был почти спокоен.

— Он женился на Барбаре Хэйр?

— На ком же еще! — сказала Эфи. — Если люди не врут, между ними что-то было задолго до того, как он познакомился с леди Изабель. Я узнала это от Уилсон, а ей лучше знать, потому что она жила у Хэйров. И еще говорят — впрочем, в Вест-Линне можно верить одному слову из десяти — что, если бы леди Изабель не умерла, м-р Карлайл, с его принципами, никогда не женился бы снова. Кого из барышень не пророчили ему в жены: и Луизу Доубид, и Мэри Пиннер! Чушь какая! Можно было не сомневаться, что он выберет Барбару Хэйр. У них уже родился ребенок.

— Вот как!

— Чудесный мальчик трех или четырех месяцев. М-р Карлайл горд им чрезвычайно. Она же просто обожает своего мужа.

— Она добра с детьми от первого брака?

— Да, насколько мне известно. Впрочем, она с ними мало общается: Арчибальд еще не покинул детскую, а остальные двое большую часть времени проводят с гувернанткой.

— Так у них есть гувернантка?

— Чуть ли не первым делом после ночного бегства жены мистер Карлайл подыскал детям гувернантку, и с тех пор она живет в доме. Впрочем, вскоре она уходит: Джойс говорит, она собирается замуж.

— Вы много времени проводите в Ист-Линне?

Эфи покачала головой.

Нет, я нечасто бываю там, где на меня смотрят сверху вниз. Миссис Карлайл не слишком жалует меня. Она знает, что ее братец Ричард в свое время все отдал бы, чтобы жениться на мне, и ее это обижает. Да не такой уж лакомый кусок этот Ричард Хэйр, даже если бы он и не совершил преступления, — продолжала Эфи, причем речь ее слегка походила на слова лисы, глядевшей на виноград, до которого она не могла добраться. — У него, считай, никаких мозгов не было в голове, а те, что имелись, были зеленые, словно хвост у павлина. Подумайте, чего только не случается на свете: если бы не безумный поступок леди Изабель, которая сама отказалась от него, у мисс Барбары не было бы ни малейших шансов стать миссис Карлайл.

Леди Изабель мысленно застонала.

— Впрочем, есть один человек, который слова дурного не позволяет сказать о ней, и этот один человек — Джойс, — продолжала Эфи. — Она любила миледи Изабель почти так же сильно, как мистер Карлайл.

— А он любил ее?

— Да он обожал землю, по которой она ходила, до самой ее смерти. И вот как она отплатила ему за любовь. Впрочем, так бывает всегда: стоит только мужчине или женщине сделать идола из своего возлюбленного, как тот сразу же платит черной неблагодарностью.

В тот вечер, когда мистер Карлайл привел в дом новую жену, Джойс, которая прислуживала ей, вышла в туалетную комнату, оставив миссис Карлайл в спальне. «Джойс», — позвала она. «Да, миледи?» — ответила Джойс, невольно выдав, о ком она думает. Не знаю, понравилось ли это миссис Карлайл. Джойс говорит, что она чудом сдержалась.

— Интересно, — тихо спросила леди Изабель, — как в Ист-Линне восприняли известие о ее смерти?

— Об этом я ничего не знаю. Должно быть, они устроили празднество, звонили во все колокола, имеющиеся в городе, и угощали народ бараниной с луковым соусом. Я, во всяком случае, поступила бы именно так. Даже дикий зверь не бросает свих детенышей, она же оставила своих детей. Вы идете домой, мадам Вайн?

— Да, мне пора. Спокойной ночи.

Она не могла сидеть более: сердце ее готово было разорваться. И ведь она не смела ни слова сказать в свою защиту. Разве она не заслужила в тысячу раз больше того, что услышала минуту назад? Да эта девушка не сказала и половины того, что о ней, должно быть, говорят в свете.

Она легла спать, как обычно, но не могла уснуть. То, что она услышала, лишь усилило ее страстное желание увидеть своих детей. Подумать только: у детей появилась мачеха, к тому же, один из них находится в смертельной опасности! Только бы оказаться рядом с ними, только бы снова увидеть их! Она бы охотно пожертвовала за такую возможность всей оставшейся жизнью.

Тело ее буквально горело. Ей стало жарко в постели; она поднялась и принялась ходить по комнате. Изабель боялась, что подобное состояние духа может сказаться и на ее бренном теле, вплоть до помрачения рассудка. Одному Господу известно, что она может наговорить в бреду! Бешеный стук сердца отдавался у нее в висках; она снова упала на кровать и укрыла голову подушкой.

Вне всякого сомнения, именно известие о женитьбе м-ра Карлайла так разволновало ее. Она не молила небо о смерти, но хотела, чтобы смерть сама пришла к ней в этот миг. Невозможно сказать, чем бы все закончилось, но Дела странным образом переменились благодаря одному из тех чудесных совпадений, которые, пусть изредка, дарит нам судьба.

После завтрака в комнате мадам Вайн появилась миссис Кросби и сообщила ей о предстоящем бракосочетании Элен. Затем она извинилась за то, что вынуждена отказаться от услуг мадам (что, собственно, и составляло цель ее визита), и сказала, что надеется устроить мадам на новое место. Не будет ли мадам возражать против работы в Англии? «Мадам» уже собиралась ответить, что она предпочитает отказаться, когда миссис Кросби сказала, что позовет миссис Латимер, которая сумеет лучше изложить суть дела. Вошла взволнованная миссис Латимер и обрушила на Изабель настоящую лавину слов.

— Ах, мадам, дорогая моя, — воскликнула она, — это будет для Вас большой удачей, если Вы попадете в эту семью. Они чудесные люди: он — всеми любим и уважаем, она — такая красивая и обаятельная! Лучше места и не найти. С Вами будут обращаться, как с леди, и обеспечат всем необходимым. Ученица всего одна — девочка; один из мальчиков приходит на час-другой, но это не слишком обременительно. Жалованье — семьдесят гиней. Карлайлы — мои друзья; живут они в чудесном месте, Ист-Линне.

Карлайлы! Ист-Линн! Поехать туда гувернанткой?! У леди Изабель перехватило дыхание.

— Они расстаются со своей гувернанткой, — продолжала миссис Латимер, — и, когда я была у них, за день или два до отъезда в Германию, миссис Карлайл сказала мне: «Может быть, Вы сумеете подыскать подходящую гувернантку для Люси, хорошо владеющую французским и немецким». Она говорила полушутя, однако, мне кажется, ее обрадует известие о том, что я действительно нашла такого человека. Миссис Кросби говорит, что Вы изъясняетесь на французском, словно это Ваш родной язык, хорошо говорите и пишете на немецком, а музицируете просто превосходно. Думаю, Вы им подходите, и я не сомневаюсь, что смогу получить для Вас это место. Что Вы скажете на это?

Ну что она могла ответить? Бедняжка была в полном смятении.

— Мне хотелось бы подыскать Вам хорошее место, — вставила словечко миссис Кросби. — Мы были очень довольны Вами, и я хочу, чтобы Вы хорошо устроились в будущем. Если миссис Латимер настолько любезна, что предлагает свою помощь, мне лично это кажется возможностью, которую не стоит упускать.

— Итак, могу ли я написать миссис Карлайл? — спросила миссис Латимер.

Леди Изабель наконец овладела собой настолько, чтобы быть в состоянии понимать вопросы и отвечать на них.

— Не позволите ли Вы мне подумать до утра? Я не задумывалась о том, чтобы устроиться на работу в Англии.

Невозможно описать, что творилось в ее душе в тот день: то она решалась рискнуть и ехать, то с ужасом отказывалась даже думать об этом. То ей казалось, что само Провидение послало ей эту возможность увидеть своих детей, то внутренний голос шептал ей, что это — искушение, подброшенное врагом рода человеческого, и ее долг состоит в том, чтобы устоять против него. Потом она взглянула на эту ситуацию с другой стороны: каково ей будет видеть м-ра Карлайла мужем другой женщины, жить с ними в одном доме и видеть его знаки внимания, а может быть, и нежности по отношению к жене?

Это будет нелегко, однако у нее хватит сил смирить свое сердце, ибо разве она не собиралась, в горьком раскаянии, ежедневно поднимать и нести свой крест? Нет, ее личные чувства не могут служить препятствием в этом деле.

Наступил вечер, а она все еще не пришла к какому-либо решению. Она провела еще одну мучительную бессонную ночь в тоске по своим детям, подчинившей себе все ее душевные и физические силы. В конце концов, искушение оказалось слишком сильным: она не смогла отказаться от такой перспективы, представшей ее жадному взору, и наконец решилась.

Что может удержать меня? — спросила она себя.

— Страх перед разоблачением? Ну что же, если это случится, так тому и быть: не повесят же они меня! Когда они с позором выгонят меня из Ист-Линна, как солдата, который под барабанный бой уходит из своего полка, это будет таким унижением, которого я еще не испытала; однако я смогу выдержать это, как и все остальное, что мне положено выдержать, а затем просто забиться под какую-нибудь изгородь и умереть. Унижение! Нет, разве можно поставить его на одну чашу весов с возможностью видеть моих детей и быть с ними рядом.

Итак, миссис Латимер написала миссис Карлайл о том, что встретила гувернантку, подходящую по всем статьям. Это — некто мадам Вайн, англичанка по происхождению, но вдова француза: она протестантка, настоящая дама по умению вести себя, весьма сведущая в языках и музыке и компетентная во всех отношениях. Миссис Кросби, у которой она проработала два года, отзывается о ней как о настоящем сокровище, с которым ни за что не рассталась бы, если бы не предстоящий брак ее дочери с немецким дворянином весьма знатного рода. «Не обращайте внимания на ее наружность, — продолжала миссис Кросби. — Выглядит она престранно: носит очки, чепцы и огромные шляпы; кроме того, у нее длинный шрам на подбородке и абсолютно седые волосы, хотя она никак не может быть старше тридцати. Еще она немного прихрамывает, но поймите: это настоящая дама, несмотря ни на что». Барбара смеялась, вслух читая это описание м-ру Карлайлу в Ист-Линне. Он тоже рассмеялся.

— Слава богу, что гувернанток выбирают не по наружности, — заметил он. — В противном случае шансы мадам Вайн были бы весьма невелики.

Они решили взять ее в свой дом, о чем и написали в Германию.

При этом известии настоящая буря чувств разыгралась в душе у леди Изабель. Первым делом она переворошила весь свой багаж, свою конторку, все, что принадлежало ей, дабы убедиться в том, что ни единый клочок бумаги, ни единая метка на белье не могли выдать ее прошлого. Большая часть ее багажа осталась в Париже, куда она отправила его на хранение, прежде чем покинуть Гренобль. Затем она занялась своим гардеробом, чтобы сделать его еще более непохожим на то, что носила раньше: ее чепцы, если не считать того, что они были достаточно простыми и плотно облегали лицо, могли бы, пожалуй, бросить вызов даже непревзойденным головным уборам мисс Карлайл. Два года она старалась изменить свой почерк и преуспела настолько, что никому бы и в голову не пришло вообразить, будто он видит нечто, написанное рукой леди Изабель. Однако, рука ее дрожала, когда она писала ответ миссис Карлайл. Подумать только: она — она! — пишет жене м-ра Карлайла в качестве подчиненной. Каково ей будет жить так — почти служанкой — там, где она когда-то была всеми боготворимой хозяйкой? Что же, ей придется вынести и это, и все остальное. Из глаз Изабель хлынули горючие слезы, когда она увидела подпись: «Барбара Карлайл».

Когда все было готово, она принялась ждать вызова, но его все не было. Наконец, пришло известие, что она поедет в Вест-Линн с миссис Латимер, которая собиралась вернуться домой не ранее октября. Леди Изабель оставалось лишь набраться терпения и сидеть сложа руки все оставшееся время. Но долгожданный день все-таки наступил: миссис Латимер, леди Изабель и Эфи покинули Шталькенберг. Миссис Латимер привыкла путешествовать неспешно, и бедной леди Изабель, сгоравшей от нетерпения, казалось, что этой поездке не будет конца.

— Вы, я полагаю, знаете о положении этих бедных детей, к которым едете, — сказала однажды миссис Латимер. — Вы не должны говорить с ними об их матери. Она бросила бедняжек.

— Да.

— Никогда не следует говорить с детьми о женщине, навлекшей на них такое бесчестье. Это не понравится мистеру Карлайлу. К тому же, им велено забыть ее и считать миссис Карлайл своей единственной матерью.

И с этим пришлось смириться нашей несчастной героине.

В Вест-Линн они приехали туманным вечером, почти в сумерках. Миссис Латимер, полагавшая, что гувернантка впервые приехала в Англию, любезно посадила ее в пролетку и объяснила кучеру, куда ехать.

— Оревуар, мадам, — сказала она. — Удачи Вам.

И вот она снова едет по петляющей дороге в Ист-Линн. Вот дом судьи Хэйра, другие давно знакомые места… И вот показался старый родной Ист-Линн, поскольку пролетка свернула в аллею парка. В окнах горели веселые огоньки, и сам дом казался светлым и радостным, в отличие от нашей героини. У нее защемило сердце от нетерпения, пересохло в горле, и когда пролетка прогрохотала по двору и остановилась у дверей, ей на мгновение показалось, что она ослепла. Подойдет ли м-р Карлайл к коляске, чтобы помочь ей спуститься? Теперь, от страха и волнения, она горько жалела, что решилась на такую авантюру.

Наконец, распахнулась дверь холла, и яркий сноп света вырвался наружу.

Глава 2 ПЕРЕМЕНЫ, ПЕРЕМЕНЫ…

Итак, распахнулись двери холла, и ступеньки осветились. На пороге стояли двое слуг. Один остался в холле, другой подошел к коляске. Он помог леди Изабель спуститься, после чего занялся ее багажом. Поднимаясь в холл, она узнала старого Питера; право же, странным казалось ей то, что нельзя сказать ему: «Как поживаете, Питер?», а вести себя с ним как с незнакомцем. Она не сразу нашла слова: что ей сказать или спросить, когда она входит в свой собственный дом?

— Миссис Карлайл дома? — тихо произнесла она.

— Да, мэм.

В этот момент появилась Джойс, которая вышла встретить ее.

— Вы мадам Вайн, я полагаю? — почтительно спросила она. — Пожалуйте сюда.

Однако, леди Изабель задержалась в холле, якобы для того, чтобы проследить за своими коробками, которые носил Стивен, на самом же деле — для того, чтобы сделать небольшую передышку, поскольку Джойс, возможно, собиралась провести ее к м-ру и миссис Карлайл.

Джойс, однако, всего-навсего проводила ее в серую гостиную; в камине весело пылал огонь.

— Это Ваша комната для занятий, мадам. Не желаете ли чего-нибудь из еды? Я распоряжусь, чтобы Вам принесли поесть, пока я буду показывать Вашу спальню.

— Чашку чая, — ответила леди Изабель.

— Чай и немного холодного мяса, — предложила Джойс, но леди Изабель перебила ее.

— Нет, только чай и маленький холодный гренок.

Джойс позвонила, отдала соответствующие распоряжения и повела леди Изабель наверх. Последняя шла с трепещущим сердцем мимо своих бывших покоев, вдоль коридора, к следующей лестнице. Двери ее старой спальни и туалетной комнаты были открыты, и она окинула их жадным взором. Никогда более эти комнаты не будут принадлежать ей: она сама, по доброй воле, без принуждения отказалась от них. Они выглядели такими же уютными, как и раньше, но теперь у них была другая хозяйка. Отблески огня играли на мебели. На туалетном столике сохранились те же инкрустации, которыми любовалась и она, а грани хрустальных флакончиков для духов поблескивали в свете камина. На софе лежали шаль и книга, а на кровати — шелковое платье, словно только что снятое. Нет: теперь это уже не ее комнаты; она последовала за Джойс, уже поднимавшейся по другой лестнице.

Ее спальня оказалась просторной и хорошо обставленной: именно ее занимала мисс Карлайл в то время, когда ее, Изабель, невестой привезли в Ист-Линн. Впрочем, позднее эта почтенная дама перебралась в другую комнату на нижнем этаже. Джойс поставила свечу и огляделась.

— Разжечь для Вас огонь на ночь, мадам? Возможно, это будет кстати после Вашей поездки.

— Нет, благодарю Вас.

Стивен, вместе с еще одним слугой, уже нес багаж. Джойс показала, куда поставить его и велела снять с коробок веревки. После этого он удалился, а Джойс повернулась к леди Изабель, все это время стоявшей словно статуя, даже не сняв шляпки.

— Могу ли я быть чем-нибудь полезной для Вас, мадам? — спросила она.

Леди Изабель сказала, что не нуждается в помощи. В эти первые минуты она — и это неудивительно — опасалась разоблачения, причем острый глаз Джойс был для нее страшнее всех прочих. Она хотела сейчас лишь одного — чтобы Джойс ушла.

— Если Вам что-то будет нужно, позвоните, пожалуйста, и к Вам поднимется Ханна, — сказала Джойс, прежде чем уйти. — Это служанка, которая отвечает за серую гостиную, и она все сделает для Вас. Итак, Джойс вышла из комнаты, после чего леди Изабель сняла шляпу. Вдруг дверь снова отворилась, и она поспешно водворила головной убор на прежнее место — почти так же, как Ричард Хэйр спешно напяливал свою шляпу и накладные бакенбарды. Это снова была Джойс.

— Вы найдете дорогу на первый этаж?

— Да, конечно, — ответила она. Еще бы ей не найти дорогу в этом доме!

Леди Изабель медленно разделась. Впрочем, что проку медлить? Рано или поздно, ей придется предстать перед ними. Хотя, по правде сказать, опасность разоблачения была невелика — так искусно загримировала ее рука судьбы и своя собственная. Она с трудом сохраняла спокойствие, ибо знала, что, если даст волю слезам, дело закончится истерикой. Снова в Ист-Линне! Неудивительно, что она испытывала ужасное, мучительное волнение. Сказать ли Вам, читатель, что сделала наша героиня? Она преклонила колени прямо у кровати и вознесла молитву Всевышнему, умоляя дать ей мужества и самообладания — ей, грешнице, покинувшей этот дом при столь скандальных обстоятельствах! Впрочем, я не могу поручиться за то, что подобное возвращение в эти стены было именно тем шагом, который может благословить Господь. Итак, медлить более было бы неприлично, и она отправилась вниз, держа свечу в руке. В серой гостиной все было готово: поднос с чаем стоял на столе, маленький чайник сердито посвистывал на чайницу, стоявшую рядом, серебряная подставка с гренком, маслом и горячей сдобной булочкой, накрытой серебряной крышкой. Эти предметы были для нее словно лица старых знакомых, она помнила все эти вещи: и подставку, и крышечку, и блюдце для масла, и чайный набор. Впрочем, она не могла припомнить медный чайничек. Возможно, его купили для гувернантки, когда таковая появилась в Ист-Линне. Она уже могла бы заметить по некоторым признакам, а зная прошлое — так знать наверняка, что в Ист-Линне к гувернанткам относились, как к настоящим дамам, по-доброму и без ненужной строгости. Да и как могло быть иначе, когда Ист-Линном владел м-р Карлайл?

Она заварила чай и принялась за угощение, хотя и без особого аппетита. Все смешалось у нее в голове. Она думала обо всем сразу: обедают ли сейчас м-р и миссис Карлайл, где сейчас находятся дети… Иногда она слышала, как звонит колокольчик, и слуги снуют туда и обратно по холлу. Закончив есть, она тоже позвонила.

Появилась опрятная, добродушная служанка, Ханна. Она, как уже говорила Джойс, отвечала за серую гостиную и была в распоряжении гувернантки. Она унесла посуду, и леди Изабель осталась одна. Она уже потеряла счет времени, когда раздался звук, от которого, казалось, готово было разорваться ее сердце, и она вскочила со стула, словно ее ударило током.

Собственно, это были всего-навсего детские голоса, от звука которых не вздрагивают обычные люди. Ее дети! Может быть, их ведут к ней? Она прижала руки к вздымающейся груди…

Нет, они просто прошли через холл, и голоса затихли. Возможно, они съели десерт, как делали это прежде, и теперь отправляются спать. Она взглянула на часы: половина восьмого. Кстати, у нее были новые часы. Все ее личные безделушки она продала или заменила новыми, чтобы эти вещи не узнали в Ист-Линне. У нее не осталось ничего, кроме миниатюрного портрета матери и маленького золотого крестика с семью изумрудами. Вы не забыли этот крестик, читатель? Фрэнсис Ливайсон случайно сломал его при их первой встрече. Еще тогда она сочла дурным знаком поломку крестика, который ей завещала беречь ее покойная мать, и с какой ужасной точностью последующие события подтвердили ее страхи! Она не смогла заставить себя расстаться с этими двумя вещами, упаковала их и спрятала на самом дне своего несессера, чтобы на них не мог упасть чей-то случайный взгляд. Вошел Питер.

— Моя хозяйка велела передать, мэм, что она очень хочет видеть Вас, если Вы не слишком устали. Не угодно ли вам будет пройти в гостиную?

В глазах у нее помутилось. Неужели наступил тот момент, когда она должна будет встретиться с мистером Карлайлом? Леди Изабель направилась к двери, которую услужливо открыл Питер. Проходя мимо него, она отвернулась, чтобы он не видел, как побледнели ее лицо и губы.

— Миссис Карлайл одна? — тихо спросила она, пытаясь выяснить, находится ли в гостиной и м-р Карлайл.

— Совершенно одна, мэм. Хозяин сегодня обедает в гостях. Мадам Вайн, не так ли? — добавил он, когда они пересекли холл и он взялся за ручку двери гостиной, чтобы доложить о ее приходе.

— Мадам Вин, — исправила она его, ибо Питер произнес это имя на английский манер, широко, а она сделала это так, как говорят французы.

— Мадам Вин, мэм, — объявил Питер, вводя ее в комнату.

Старая гостиная, просторная, с прекрасной мебелью и яркой люстрой! От внезапно нахлынувших воспоминаний у нее защемило сердце. Это уже не ее гостиная, которой она может гордиться, ибо она отринула ее так же, как и все остальное.

Барбара, сидевшая в кресле, казалось, ничуть не изменилась с того самого дня, когда леди Изабель впервые увидела ее в воротах церкви и спросила м-ра Карлайла об этой хорошенькой девушке. «Это Барбара Хэйр», — ответил он тогда.

Увы: тогда она была Барбарой Хэйр, а теперь сделалась Барбарой Карлайл, а она снова стала Изабель Вейн. О горе!

Барбара выглядела прекрасно, как никогда — или же наша героиня увидела ее такой. На ней было вечернее платье светло-голубого, небесного цвета — он шел ей как никакой другой, и она предпочитала его всем прочим: ее нежную шею украшала золотая цепочка, а руки — пара золотых браслетов. У нее были по-прежнему красивые черты лица, на щеках играл румянец, а роскошные золотые волосы рассыпались по плечам, разительно контрастируя с волосами женщины, стоявшей напротив. Барбара подошла к ней, радушно протянув руку для приветствия.

— Надеюсь, Вы не слишком устали после поездки?

Леди Изабель пролепетала что-то в ответ — она сама не знала, что именно — и отодвинула предложенный ей стул как можно дальше от безжалостной люстры.

— Вы не больны? — участливо спросила Барбара, заметив ее мертвенную бледность, несмотря на чепец и зеленые очки.

— Нет, — тихо ответила Изабель, — просто немного устала.

Может быть, Вы предпочитаете поговорить со мной завтра утром, а сейчас сразу же лечь в постель?

Нет: для леди Изабель разговор при свечах казался менее страшным, нежели при свете дня.

— Вы показались мне такой бледной. Я боялась, что Вы заболели.

— Я бледная от природы, но здоровье у меня крепкое.

— Миссис Латимер написала, что Вы нам непременно подойдете, — прямо сказала Барбара. — Надеюсь, именно так и будет, и Вам здесь понравится. Вы долго жили в Англии?

— В юности.

— Вы потеряли мужа и детей? Погодите-ка: прошу прощения, если я ошибаюсь, но миссис Латимер, мне кажется, упоминала и детей.

— Я лишилась их, — еле слышно ответила Изабель.

— Ах, это, наверное, такое горе, когда умирают дети! — воскликнула Барбара, стиснув от волнения руки. — Я бы ни за что на свете не рассталась со своим малышом. Я не вынесу разлуки с ним!

— Ужасное горе, которое трудно перенести, — внешне согласилась леди Изабель, но подумала, что смерть — не худшая из разлук: есть другая, куда более ужасная.

Миссис Карлайл заговорила о детях, попечение над которыми должна была принять Изабель.

— Вы, без сомнения, знаете что это не мои дети! Миссис Латимер рассказывала Вам о них. Это дети первой жены мистера Карлайла.

— И самого мистера Карлайла, — перебила ее леди Изабель.

Что, спрашивается, заставило ее сказать это? Она сама себе задала этот вопрос, как только слова слетели с языка. Щеки ее побагровели, и она вспомнила, что в Ист-Линне говорить необдуманно просто нельзя.

— Разумеется, — ответила Барбара, полагавшая, что мадам Вин задала вопрос. — Им, бедняжкам, несладко, поскольку мать бросила их. О, это просто ужасно!

— Она умерла, я слышала, — сказала леди Изабель в надежде избежать разговора на эту тему, но миссис Карлайл продолжала, словно не расслышав.

— Мистер Карлайл женился на леди Изабель Вейн, дочери покойного лорда Маунт-Северна, женщине очень изысканной и с прекрасной наружностью, но, как мне кажется, не слишком любившей своего мужа. Как бы то ни было, она от него сбежала.

— Грустная история, — сказала леди Изабель, понимая, что от нее ждут какой-то реакции. К тому же, она должна была играть свою роль.

— Грустная? Неблаговидная, если не сказать постыдная, — ответила миссис Карлайл, не в силах сдержать волнения. — Из всех мужчин, из всех мужей мистер Карлайл менее всего заслужил подобное вознаграждение. Вы скажете то же самое, когда поближе познакомитесь с ним. И вообще все это очень странно, поскольку никто никогда не замечал, чтобы ей нравился кто-то другой. Она убежала с Фрэнсисом Ливайсоном — теперь он зовется сэр Фрэнсис. Он в то время гостил в Ист-Линне, но никто, даже сам мистер Карлайл, не замечал, чтобы их отношения были слишком близкими. Для него, как и для всех остальных, ее поведение остается загадкой.

Казалось, мадам Вин целиком поглощена тем, как бы поровнее закрепить очки на носу.

Барбара продолжала.

— Конечно, это бесчестье сказалось и на детях. Это позор, когда мать в разводе…

— Так она не умерла? — перебила ее леди Изабель.

— Она умерла, но от этого на них не перестанут показывать пальцами, особенно на девочку. Они в разговорах между собой иногда вспоминают мать, как рассказывает Уилсон, но я рекомендую Вам, мадам Вин, не позволять им делать этого. Лучше будет, если они смогут забыть ее.

— Разумеется, мистеру Карлайлу этого очень хотелось бы.

— Без всякого сомнения. Мистер Карлайл стер бы ее из памяти, если бы это было возможно. Но, к сожалению, она была матерью этих детей, и тут уж ничего не поделаешь. Надеюсь, Вы сможете привить девочке те принципы, которые удержат ее от подобных ошибок в будущем.

— Я постараюсь, — ответила леди Изабель куда более эмоционально, чем ранее. — Могу ли я спросить: Вы много времени проводите с детьми?

— Нет. Меня никогда не привлекали хлопоты, связанные с детьми. Когда подрастут мои собственные, детская и классная комнаты, я полагаю, будут для них самым подходящим местом. Я, мадам Вин, считаю, что многие матери придерживаются в своей семейной жизни неправильной системы. Есть среди них такие, которые погрязли в удовольствиях, совершенно позабыв о своих детях. О них я не говорю: может ли быть что-то более глупое и предосудительное! Но есть и другие, которые впадают в противоположную крайность. Они бывают счастливы лишь в обществе своих детей, и поэтому или пропадают в детской, или же берут детей в гостиную. Они их купают, одевают, кормят, превращая себя в рабов, а место няни — в синекуру. Дети — существа шумные, непослушные, своевольные: таковы они все; в результате у матери портится настроение, и она вместо поцелуев, которыми одаривала детей, пока они были совсем крошечными, начинает раздавать оплеухи. У такой матери нет ни времени, ни сил на самообразование, и с годами она теряет уважение своих детей. Усталая, задерганная мамаша, которая раздражается из-за малейшего шума, производимого детьми, ибо он действует на ее расшатанные нервы, вечно твердящая: «Ты не должен так делать: не шуми», дождется того, что ее просто перестанут слушаться. Вы не замечали этого?

— Случалось.

— В таких семьях обычно царит полнейший беспорядок. Дети носятся, сломя голову, муж, которому все это надоело, ищет покоя и уединения в других местах. Я могла бы назвать некоторых из соседей, людей нашего круга, у которых дела обстоят именно так. Мне подобная система кажется вредной, более того — просто пагубной.

— Несомненно, — ответила бедная леди Изабель, чувствуя некоторое удовлетворение оттого, что у нее все было иначе — когда у несчастной еще была семья и дети.

— Вот чего я никогда не доверю другому человеку — так это воспитание моих детей, — продолжала Барбара. — Пусть няня выполняет то, что ей положено делать — при условии, что на нее можно положиться. Пусть все беспокойство, шум и беготня, связанные с детьми, будут ее уделом; короче говоря, ей и детям — место в детской. Но, надеюсь, я всегда смогу ежедневно собирать вокруг себя своих детей, в строго определенное удобное время, для высших целей — дать им понятие о христианском чувстве долга и морали, объяснить, как им должно поступать в жизни. Это — обязанности матери, по моему понятию; пусть она должным образом выполнит их, а няня может сделать все остальное. С материнских губ не должно слетать ничего, кроме слов ласкового убеждения, а это просто невозможно, когда она слишком много времени проводит со своими детьми.

Леди Изабель молча кивнула. Она вполне разделяла взгляды миссис Карлайл.

— Поселившись в Ист-Линне, я обнаружила, что мисс Мэннинг, гувернантка, делает все необходимое для воспитания детей, — снова заговорила Барбара. — Она собирала их ненадолго каждое утро, всех, включая младшую девочку. Я видела, что она все делает правильно, потому не вмешивалась ни во что. С тех пор, как она ушла — прошел почти месяц — я занимаюсь этим сама. Нам было очень жаль расставаться с миссис Мэннинг: она полностью нас устраивала. Но она давно была помолвлена с морским офицером, и теперь они собираются пожениться. Вы будете полностью отвечать за девочку. Отдаете ли Вы себе отчет в том, что будете проводить с ней почти все свободное время, не считая занятий?

— Я с радостью возьмусь за это, — сказала леди Изабель, сердце которой затрепетало. — Дети хорошо себя чувствуют? У них крепкое здоровье?

— Да. Весной они переболели корью, и Уильям, старший из мальчиков, до сих пор еще покашливает. Мистер Уэйнрайт говорит, что это пройдет.

— Так он еще кашляет?

— Ночью и по утрам. На прошлой неделе они провели весь день на прогулке с мистером Карлайлом и немножко припозднились. День был туманный, и мальчик буквально зашелся от кашля. Мистер Карлайл так встревожился, что поднялся в детскую; он строжайше велел Джойс не выпускать его на улицу вечером, пока он не перестанет кашлять. С тех пор этого с ним практически не случается.

— А Вы не боитесь чахотки? — тихо спросила леди Изабель.

— Нет, я думаю, неизлечимых заболеваний у них нет, — ответила Барбара. — Я, так же, как и мистер Уэйнрайт, считаю, что кашель со временем пройдет. По отцовской линии они должны унаследовать крепкое здоровье, да и по материнской тоже, я думаю. Вы скажете, что их мать умерла молодой. Да, но не от болезни, а в результате несчастного случая. А сколько детей было у Вас? — несколько неожиданно спросила миссис Карлайл.

Во всяком случае, этот вопрос застал врасплох леди Изабель. Что ответить? Запинаясь от растерянности, она сказала правду.

— Трое. И… младенец. Он умер… еще грудным ребенком.

— Потерять четырех детей! — сочувственно воскликнула Барбара. От чего же они умерли?

И снова пауза.

— Кто от чего, — наконец последовал еле слышный ответ.

— Они умерли раньше Вашего мужа? В противном случае горе перенести было бы еще труднее.

— Младенец… умер после него, — запинаясь, сказала леди Изабель и вытерла капли пота, выступившие на лбу.

Барбара, заметившая волнение собеседницы, пожалела о своих расспросах: она полагала, гувернантке было больно вспоминать своих детей.

— Миссис Латимер писала нам, что Вы происходите из хорошей семьи и получили соответствующее воспитание, — наконец, снова заговорила Барбара. — Надеюсь Вы простите мне то, что я задаю подобные вопросы, — извиняющимся тоном добавила она. — Но это — наша первая беседа, в какой-то мере предварительная, поскольку в письме многого не расскажешь.

— Я — дворянка по происхождению и воспитанию.

— Несомненно. Ваша речь выдает благородное происхождение, — сказала Барбара. — Денежные затруднения! Вы, наверное, и представить себе не могли, что станете гувернанткой.

По губам леди Изабель скользнуло подобие улыбки. Она, единственное дитя лорда Маунт-Северна — и вдруг гувернантка!

— Увы, не могла, — ответила она.

— Боюсь, Ваш муж не оставил Вам достаточных средств. Миссис Латимер что-то писала мне об этом.

— Вместе с ним я потеряла буквально все, — ответила Изабель, и миссис Карлайл почувствовала, как ее голос предательски дрогнул от боли.

В этот момент в комнату вошла горничная.

— Няня говорит, что малыша уже раздели и ждут Вас, мэм, — сказала она своей хозяйке.

— Сегодня я побуду с ребенком, — ответила ей миссис Карлайл, которая уже встала с места, но вдруг заколебалась. — Скажите няне, чтобы она завернула его в шаль и принесла сюда. Ему пора ужинать, — добавила она с улыбкой, повернувшись к леди Изабель. — Почему бы не принести его сюда, раз уж мистера Карлайла нет дома! Иногда я уезжаю в гости, и тогда малыша приходится кормить без меня.

— Так Вы сегодня остались дома не ради ребенка?

— Конечно, нет. Если нам с мистером Карлайлом нужно бывает ехать в гости, ребенок отходит на второй план. Я никогда не променяю мужа на ребенка, как бы сильно ни любила последнего.

Вошла няня, Уилсон. Она развернула шаль и положила ребенка на колени к миссис Карлайл. Прекрасный светловолосый младенец поднял головку, широко открыл большущие голубые глазки и засучил ручками и ножками в свете люстры, как не делал еще ни один младенец почти шести месяцев от роду — во всяком случае, так полагала Барбара. Малыш, в своем чистеньком белом халатике и ночном чепце с гофрированными оборочками, и в самом деле являл собой приятную для глаз картину. Увы: когда-то она сама сидела в этом кресле, с таким же прекрасным младенцем на коленях, но это было в далеком прошлом. Она уронила на руки свою пылающую голову, и у нее невольно вырвался вздох зависти.

Тем временем любопытная Уилсон буквально пожирала ее взглядом: она подумала, что ей никогда еще не приходилось видеть такого страшилища, как эта новая гувернантка. «Одни зеленые очки чего стоят, — сказала себе. — И чего ради, скажите на милость, она так подвязала горло? Лучше уж сразу нацепить мужской воротник и галстук! Если у нее квалификация под стать наружности, мисс Люси с таким же успехом могла бы отправляться в приходскую бесплатную школу для бедных».

— Мне остаться, мэм? — с притворной скромностью спросила Уилсон, завершив осмотр гувернантки.

— Нет, — ответила миссис Карлайл. — Я позвоню.

Малыш тем временем принялся за свой ужин, после которого, казалось бы, должен был заснуть крепким здоровым сном. Однако же, ужин вскоре закончился, а у молодого джентльмена сна не было ни в одном глазу. Он сел, радостно загугукал на люстру и потянулся к ней ручками, не обращая ни малейшего внимания на свою мать, пытавшуюся утихомирить его.

— Ты что, неслух, собираешься не спать всю ночь? — воскликнула Барбара, ласково глядя на него.

Юный повеса издал радостный крик, возможно, подтверждавший подобные намерения. Она внезапно прижала его к себе и покрыла маленькое личико поцелуями. Затем она встала и, держа ребенка на руках, подошла к мадам Вин.

— Приходилось ли Вам видеть более чудесного ребенка?

— Ребенок и в самом деле замечательный, — выдавила из себя Изабель, которая представила на его месте маленького Арчибальда в том же возрасте. — Но он не очень похож на Вас…

— Он — точная копия моего мужа. Когда Вы увидите мистера Карлайла… — Барбара замолчала, словно прислушиваясь к чему-то.

— Мистер Карлайл, должно быть, интересный мужчина? — сказала бедная Изабель, полагавшая, что в наступившей паузе от нее ждут каких-то замечаний.

— Он хорош собой, но это не главное. Это — благороднейший человек, глубоко уважаемый, почитаемый, я бы даже сказала — любимый буквально всеми. Лишь его жена не сумела оценить мистера Карлайла по достоинству. Как она могла оставить его, как она могла вообще взглянуть на другого, став женой мистера Карлайла — это остается загадкой для всех, кто знает его.

Горький стон готов был сорваться с уст леди Изабель.

— Ну, конечно же: это едет коляска с пони, — снова прислушавшись, воскликнула Барбара. — Как рано он сегодня возвращается! Да, я слышу звук колес.

Леди Изабель впоследствии сама не могла понять, как ей удалось скрыть свое волнение и не упасть в обморок. Вот кто-то вошел в холл, вот Барбара с ребенком на руках подошла к двери гостиной, и в дверях появилась рослая фигура того, кто когда-то был ее мужем. Он не сразу заметил ее присутствие, и поэтому сначала наклонился к жене и нежно поцеловал ее. Изабель, ревниво наблюдавшая за ними, увидела долгий и страстный ответный поцелуй Барбары, услышала ее жаркий шепот: «Любимый!» Такими же нежными поцелуями он покрыл щеки сына. Изабель закрыла лицо руками. Была ли она готова к этому? Она должна все выдержать, ибо и это было частью тяжелого креста, который ей придется нести всю жизнь. Мистер Карлайл наконец заметил ее.

— Мадам Вин, — представила гувернантку Барбара.

Он протянул ей руку и поздоровался столь же вежливо и сердечно, как раньше это сделала его жена. Ей не оставалось ничего иного, как вложить свою ладонь в его; мог ли подумать м-р Карлайл, что он тысячи раз нежно сжимал ее в своей руке с тех пор, как взял у алтаря в Кастл-Марлинге!

Она снова присела, не в силах стоять, чувствуя себя так, будто лишилась последней капли крови, которая, во всяком случае, отхлынула от ее лица. Мистер Карлайл принялся вежливо расспрашивать ее о том, как она доехала; она же, еле слышно отвечая, не смела поднять на него глаза.

— Ты сегодня рано вернулся, Арчибальд, — воскликнула Барбара. — Я не ждала тебя, полагая, что тебе не удастся вырваться. Я-то знаю, что такое ежегодный праздничный ужин для судей в «Оленьей Голове»: они всегда засиживаются допоздна.

— Они и сегодня не изменят традиции, — рассмеялся м-р Карлайл. — Я долго ждал возможности улизнуть, и мне это удалось, когда принесли трубки. Я давно намеревался сделать это. Когда они хватятся меня, Дилл, который собирается уйти не иначе как самым последним из этой компании, расскажет им о «внезапном вызове» и «важном деле», которое «никак нельзя было отложить».

Барбара также рассмеялась.

— И папа там?

— Ну, конечно же. Восседает во главе стола. Что за ужин без председателя, Барбара?

— Ничто, с точки зрения папы, — весело сказала Барбара. — Ты спросил его, как себя чувствует мама?

— Да, — ответил м-р Карлайл и вдруг замолчал.

— Ну же, — воскликнула Барбара. — Что он сказал?

— «Сидит как на иголках», — вот что он ответил мне, — ответил м-р Карлайл, лукаво взглянув на жену. — Больше мне ничего не удалось вытащить из него.

— Это так похоже на папу! Арчибальд, ты знаешь, о чем я думала сегодня?

— О многих глупых вещах, я полагаю, — ответил он, но голос его выдавал нежность, слишком очевидную для ревнивого уха леди Изабель.

— Нет, ты послушай. Ты же знаешь, что папа едет в Лондон со сквайром Пиннером, чтобы посмотреть на новые сельскохозяйственные приспособления — или как они там называются. Они там пробудут не менее трех дней, как ты думаешь?

— Да плюс еще три, — с лукавой усмешкой сказал м-р Карлайл. — Когда двое почтенных джентльменов с головой окунутся в лондонские удовольствия, никто не поручится за то, что они будут спешить домой. Особенно это касается сельских судей. Итак, Барбара?

— Я подумала, не сможем ли мы убедить маму погостить у нас, пока он не вернется. Это будет счастливой переменой в ее монотонной жизни.

— Хотел бы я, чтобы это тебе удалось, — с теплотой в голосе сказал м-р Карлайл. — Жизнь ее, с тех пор, как ты уехала, действительно сделалась однообразной, хотя она, при ее доброте и терпении, никогда сама не скажет об этом. Это счастливая мысль, Барбара, и мне остается лишь надеяться, что нам удастся осуществить эту идею. Мать миссис Карлайл больна и очень одинока, поскольку теперь ее дети не с ней, — добавил он из вежливости, обращаясь к мадам Вин.

Она лишь кивнула, не решаясь говорить. Мистер Карлайл внимательно вгляделся в лицо этой женщины, сидевшей с низко опущенной головой. Она казалась не слишком общительной, и он повернулся к сыну, который все так же резвился на руках у матери.

— А Вы, сэр, что здесь делаете, хотел бы я знать, в столь поздний час?

— И не спрашивай! — сказала Барбара. — Я велела принести его сюда, поскольку тебя не было, пологая, что он сразу же уснет. Ты только посмотри: у него глаза ничуть не более сонные, чем мои.

Она пыталась укачать его, говоря это, но юный джентльмен решительно воспротивился подобным действиям. Он издал протестующий крик и снова высвободил голову и ручку, после чего торжествующе и дерзновенно возопил во всю мощь полугодовалых легких.

— Бесполезно, Барбара: сегодня тебе его не убаюкать.

Он подбросил малыша своими сильными руками, поднял его к люстре, дал ему стукнуться лбом с его двойником в зеркале трюмо, чем привел маленького бунтаря в полный восторг. И, наконец, исцеловал милое личико, как это раньше делала Барбара, которая в этот момент позвонила.

Вы представляете, читатель, что творилось в душе у леди Изабель? Он так же подбрасывал, так же целовал ее детей, а она стояла рядом — любящая, гордая, счастливая мать — такая же, как Барбара. М-р Карлайл подошел к ней.

— А Вам, мадам, нравятся такие маленькие непоседы? Этот парень весьма неплох, не так ли?

— Даже очень хорош. Как его зовут? — ответила она просто для того, чтобы хоть что-то сказать.

— Артур.

— Артур Арчибальд — вставила Барбара. — Мне так хотелось, чтобы его звали просто Арчибальдом, но это имя уже занято. Это Вы, Уилсон? Не знаю, что Вы станете делать с ним, но он, похоже, и к полуночи не угомонится.

Уилсон позволила своему любопытству небольшую добавку в виде еще одного долгого взгляда на мадам Вин, приняла ребенка из рук м-ра Карлайла и удалилась. Мадам Вин тоже встала. Она тихим голосом извинилась и попросила разрешения удалиться, сославшись на усталость. Разумеется, радушные хозяева отпустили ее, напомнив, что она может позвонить, если ей захочется подкрепиться. Барбара тепло пожала ей руку на прощание, а м-р Карлайл прошел через всю комнату, чтобы открыть ей дверь, и проводил ее поклоном и вежливой улыбкой. Она сразу же отправилась в свою комнату. До отдыха ли ей было теперь? Изабель пыталась убедить свою истерзанную раскаянием душу, что этот крест, оказавшийся куда тяжелее, чем она могла представить, был ею самой возложен на свои плечи, и теперь она не может сбросить эту ношу. Что же, это верно, однако же, кому из нас захотелось бы влачить ее?

— Ну не чудно ли она выглядит? — спросила Барбара, оставшись с мистером Карлайлом. — Никак не могу понять, зачем она носит эти зеленые очки. Дело явно не в слабом зрении, и кроме того, они такие уродливые!

— Она мне напоминает… — задумчиво начал м-р Карлайл.

— Кого?

— Я имею в виду ее лицо, — продолжал он, думая о чем-то своем.

— Его не очень-то разглядишь, — ответила миссис Карлайл. — Так кого она тебе напоминает?

— Право же, не знаю. Не могу припомнить, — сказал он, поднимаясь. — Давай пить чай, Барбара.

Глава 3 СЕРДЕЧНАЯ ТОСКА

На следующее утро леди Изабель, прежде чем выйти из комнаты и проследовать в серую гостиную, долго стояла у двери и прислушивалась: одна мысль о встрече с мистером Карлайлом приводила ее в ужас. Прошлым вечером, когда он пристально вглядывался в ее лицо, ей показалось, что он ее узнал. Кроме того, он был мужем другой женщины, и для нее было бы неблагоразумно слишком часто видеться с ним, ибо теперь он ей стал дороже, чем когда-либо ранее.

Вдруг из дальней комнаты, детской, выбежал стройный розовощекий мальчик, благородной осанкой напоминающий отца, и припустился по коридору верхом на каминной щетке. Это был ее сын, Арчибальд: сходство с мистером Карлайлом было столь велико, что она узнала бы его и в том случае, если бы в ней не заговорил материнский голос. Сердце ее защемило от нежности; она схватила мальчугана вместе с его «лошадкой» и внесла в свою комнату.

— Мы должны познакомиться с тобой, — сказала она ему. — Я люблю таких маленьких мальчиков.

Она села в низкое кресло, держа малыша на коленях, и покрыла его лицо поцелуями; слезы хлынули у нее из глаз, слезы, которых она не смогла бы сдержать, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Подняв глаза, она вдруг увидела Уилсон, бесцеремонно вошедшую в комнату. Леди Изабель едва не сделалось дурно; она чувствовала, что выдала себя. Что ей теперь оставалось? Придумать хоть какой-нибудь предлог. Как она могла настолько забыться?

— Он напомнил мне моих собственных детей, — сказала она Уилсон, стараясь овладеть собой и не показать слез.

Арчибальд, которого она уже выпустила из рук, стоял рядом, положив палец в рот, изумленно разглядывая ее очки.

— Когда потеряешь своих детей, начинаешь любить всех малышей!

Уилсон, почти столь же изумленная, как и Арчибальд, ибо ей подумалось, что новая гувернантка внезапно сошла с ума, проговорила что-то в ответ и переключила свое внимание на Арчи.

— Ах ты, непослушная маленькая обезьянка! Ты зачем убежал со щеткой Сарры? Вот что я Вам скажу, сэр: Вы сделались слишком дерзким и шумным для детской. Я расскажу об этом Вашей маме.

Она схватила ребенка и хорошенько встряхнула его. Леди Изабель бросилась к ней, воздев руки, с мольбой в голосе.

— Ах, не бейте, не бейте его! Я не могу видеть, как его бьют.

— Бьют! — эхом отозвалась Уилсон. — Хорошая трепка пошла бы ему на пользу, но он ее никогда не получает! Я могу лишь встряхнуть или шлепнуть его, а этого явно недостаточно. Вы не поверите, мадам, что за упрямец этот мальчишка — он переходит все границы! Двое других детей не натворили и четверти того, что сумел сделать он один. Подумайте только! Мне придется поставить засов на двери детской, на самом верху — и тогда он станет карабкаться по дверному косяку, чтобы отворить ее.

Последнюю фразу Уилсон адресовала гувернантке перед тем, как потащить Арчи в детскую. Леди Изабель рухнула в кресло в самом подавленном настроении. Подумать только: это ее дитя, и она даже не может сказать служанке: «Не смейте бить его!» Она спустилась в серую гостиную, где ее ожидали накрытый завтрак и двое других детей. Когда она вошла, Джойс вышла из комнаты. Грациозная девочка восьми лет и хрупкий мальчик, годом моложе, с красивыми чертами лица, как у нее когда-то, с ее ярким и нежным румянцем, с большими, кроткими карими глазами. Как же она истосковалась по ним! Однако сцена, происшедшая только что наверху, не должна была повториться. Она все-таки наклонилась и поцеловала их обоих по одному разу, совершенно бесстрастно на вид. Люси была от природы молчаливой, а Уильям любил поболтать.

— Вы наша новая гувернантка, — сказал он.

— Да. Мы должны стать хорошими друзьями.

— Почему бы и нет? — ответил мальчик. — Мы были хорошими друзьями с мисс Мэннинг. Я скоро начну учить латынь — как только пройдет мой кашель. Вы знаете латинский язык?

— Нет. Не настолько, чтобы преподавать его, — сказала она, тщательно избегая всяких ласковых обращений, готовых сорваться с губ.

— Папа сказал, что Вы почти наверняка не знаете латинского, поскольку это — редкость среди женщин. Он сказал, что ему придется попросить мистера Кейна позаниматься со мной.

— Мистера Кейна? — повторила леди Изабель, внезапно вспомнив это имя. — Учителя музыки?

— Откуда Вы знаете, что он был учителем музыки? — воскликнул проницательный Уильям, и у леди Изабель кровь прилила к лицу от ее очередной оплошности. Еще больше заставили нашу героиню покраснеть ее собственные уклончивые слова о том, что она когда-то слышала про него от миссис Латимер.

— Он действительно учит музыке, но, поскольку на этом много не заработаешь, он еще преподает классические языки. Он учит нас музыке с тех пор, как уехала мисс Мэннинг: мама сказала, что мы не должны терять времени даром.

Мама! Это слово резало ей слух, ибо он применил его по отношению к Барбаре.

— Так кого же он учит? — поинтересовалась она.

— Нас обоих, — ответил Уильям, показывая на себя и на сестру.

— Вы всегда на завтрак пьете молоко с хлебом? — спросила она, заметив, что стоит на столе.

— Иногда оно нам надоедает, и тогда нам дают разбавленное молоко и хлеб с маслом или же мед; а потом мы снова завтракаем хлебом и молоком. Тетя Корнелия считает, что мы должны есть именно их: она говорит, что папа только этим и завтракал, когда был маленьким мальчиком.

Люси подняла голову.

— Папа дал мне яйцо, когда я завтракала с ним, — воскликнула она, — а тетя Корнелия сказала, что это не пойдет мне на пользу, а папа все равно дал мне его. Я раньше все время завтракала с ним.

— А почему ты сейчас не делаешь этого? — спросила леди Изабель.

— Не знаю. Мы перестали завтракать вместе, когда здесь появилась мама.

В глубине души, почти помимо собственной воли, она едва не назвала Барбару мачехой. Пыталась ли миссис Карлайл отдалить детей от их отца?

Когда завтрак был закончен, она задала им несколько вопросов об их занятиях, отдыхе, распорядке дня.

— Но это же не классная комната, — воскликнул Уильям, когда она спросила их об учебниках.

— Разве нет?

— Классная комната — наверху. А эта гостиная предназначена для приема пищи нами в течение дня, а также для Вашего вечернего отдыха.

В этот момент в холле послышался голос м-ра Карлайла, и Люси чуть не бросилась туда. Леди Изабель, опасаясь, что он тоже может войти, если покажется ребенок, поспешно удержала ее.

— Останься, Изабель.

— Ее зовут Люси, — сказал Уильям, вскинув на нее глаза. — Почему Вы называете ее Изабель?

— Я думала… мне показалось, я слышала, как ее называли Изабель, — запинаясь, ответила бедняжка, пришедшая в полное смятение от своих постоянных промахов.

— Меня зовут Изабель Люси, — вмешалась девочка. — Но я не знаю, кто бы мог сказать Вам об этом, так как меня никогда не называют Изабель, с тех пор, как… Сказать ли Вам? С тех пор, как ушла мама, — закончила она, понизив голос. — Та мама, которая была раньше.

— Она ушла? — воскликнула леди Изабель, взволнованная и сама не ведавшая, что говорит.

— Ее похитили, — прошептала Люси.

— Похитили? — удивленно переспросила Изабель.

— Да. Иначе бы она не ушла. У папы гостил один нехороший человек, и он украл ее. Уилсон говорит, она знала, что он похититель людей, еще до того, как он забрал маму. Ее звали Изабель. Папа сказал, чтобы меня впредь называли только Люси, а не Изабель.

— Откуда ты знаешь, что это сказал твой папа? — задумчиво спросила леди Изабель.

— Я сама слышала. Он сказал это Джойс, а Джойс передала слугам. Я и тетрадки подписываю только именем Люси. Я писала «Изабель Люси», но однажды папа заметил это, перечеркнул имя «Изабель» карандашом и велел показать тетрадь мисс Мэннинг. С тех пор она разрешала мне подписываться только как Люси. Я спросила ее, почему, и она ответила, что папа предпочитает это имя, и велела не задавать вопросов.

Она не могла остановить ребенка, но каждое слово буквально разрывало ее сердце.

— Леди Изабель была нашей самой-самой настоящей мамой, — продолжала Люси. — Эта мама не такая.

— Ты любишь эту маму так же, как ту? — чуть слышно спросила леди Изабель.

— Ах, я так любила маму! Я любила маму! — воскликнула Люси, ломая руки. — Но теперь все закончено. Уилсон говорит, что мы не должны больше любить ее. Так сказала тетя Корнелия. Уилсон говорит, что она не бросила бы нас, если бы любила.

— Уилсон так и сказала? — возмущенно спросила леди Изабель.

— Она сказала, что нечего было позволять похитить себя. Я боюсь, что он избил ее, потому что она потом умерла. Я лежу иногда ночью и думаю, бил ли он ее, и отчего она умерла. Наша новая мама появилась после ее смерти. Папа сказал, что она будет нашей мамой вместо леди Изабель, и мы должны полюбить ее.

— А ты любишь ее? — с горячностью спросила леди Изабель.

Люси покачала головой.

— Не так, как я любила мамочку.

В этот момент вошла Джойс, чтобы проводить их в классную комнату, и они последовали за ней. Подойдя к окну, леди Изабель увидела, что м-р Карлайл отправился в контору пешком, под руку с нежно прильнувшей к нему Барбарой, явно собиравшейся проводить его до ворот парка. Она так же прижималась к нему, так же провожала его в те давно минувшие дни…

В то же утро Барбара зашла в классную комнату, чтобы обсудить будущие занятия, равномерно распределить часы отдыха и учебы. Она говорила вежливо, но твердо, ясно давая понять, что она была и останется единственной хозяйкой в этом доме. Никогда еще леди Изабель не чувствовала так остро унизительность своего теперешнего положения, никогда еще не бывало так уязвлено ее самолюбие; однако, ей оставалось ЛИШЬ подчиниться.

Сколько раз в этот день порывалась она прижать к сердцу своих детей, и сколько раз ей пришлось подавить в себе это желание!

Перед чаепитием она вышла прогуляться с ними. Солнце, давно миновав зенит, все еще согревало землю ласковыми пологими лучами. Они выбрали тропинку в поле, тянувшуюся параллельно большаку и отделенную от него лишь невысокой изгородью. Это была именно та тропинка, которой пользовался капитан Ливайсон, отправляясь шпионить за мистером Карлайлом. И на кого бы, вы думали, они набрели, к вящему испугу леди Изабель? На мистера и миссис Карлайл, которые, возвращаясь пешком из Вест-Линна, выбрали ту же самую дорогу.

После неловкого приветствия все повернули домой: впереди шли м-р и миссис Карлайл, сзади — леди Изабель с детьми. Она замедлила шаги. Ее хотелось как можно более увеличить расстояние от них. Увы, все напрасно: подойдя к перелазу, м-р Карлайл помог перебраться жене и подождал остальных. Дети мгновенно перемахнули на другую сторону, не нуждаясь в чьей-либо помощи, и м-р Карлайл остался, чтобы помочь гувернантке.

— Спасибо, — задыхаясь, проговорила она. — Я справлюсь сама.

Он стоял и ждал ее, словно не расслышав этих слов, и ей оставалось только перебраться через этот весьма неудобный перелаз: она все еще помнила его. Да и сама она действовала весьма неловко. Перед ней находилась протянутая рука м-ра Карлайла, и ей пришлось вложить в нее кончики своих пальцев; однако же она так волновалась, что запуталась в своих юбках и, попытавшись спрыгнуть, обязательно упала бы, если бы м-р Карлайл не подхватил ее на руки.

— Надеюсь, Вы не ушиблись? — заботливо спросил он.

— Прошу прощения, сэр. У меня запуталась нога. Благодарю Вас: я не ушиблась.

Он прошел вперед и взял под руку жену, которая ожидала его. Леди Изабель немного отстала, пытаясь унять сердцебиение.

Они пили чай в серой гостиной, когда у Уильяма начался приступ кашля, очень сильный и продолжительный. Леди Изабель встала с места, привлекла его к себе с нескрываемой нежностью и… встретилась глазами с мистером Карлайлом, который, спускаясь по лестнице, услышал кашель и вошел в гостиную. Леди Изабель столь стремительно отпрянула от мальчика, словно ранее собиралась убить его.

— Вы, я вижу, от природы наделены любовью к детям, — сказал он, глядя на нее с доброй улыбкой.

Она сама не понимала, что пробормотала в ответ — вряд ли м-р Карлайл разобрал эти слова — и отступила в наименее освещенную часть комнаты.

— В чем дело? — спросила миссис Карлайл, заглянув в дверь. Она тоже спустилась по лестнице, переодевшись к обеду. М-р Карлайл к этому времени уже посадил сына к себе на колени.

— Меня беспокоит кашель Уильяма. Я снова вызову Уэйнрайта.

— Ничего страшного, — ответила Барбара. — Он пил чай и, должно быть, крошка попала ему в горло. Обед накрыт, Арчибальд.

М-р Карлайл опустил мальчика на пол, однако задержался на минутку, рассматривая его. Кашель прекратился, мальчик выглядел бледным и изможденным, румянец — в самом деле слишком яркий, как и говорила Эфи — сошел с его щек. Миссис Карлайл взяла мужа под руку и, когда они уже уходили, обернулась и сказала:

— Не могли бы Вы немного попозже подойти в гостиную с мисс Люси, мадам Вин? Мы хотели бы послушать, как Вы играете.

Мисс Люси! И такой приказной тон. Что же: Барбара была теперь миссис Карлайл — ничего не поделаешь! Она снова прижала к себе своего первого сына и прижалась к нему своим пылающим лицом.

— Ты кашляешь по ночам, дитя мое?

— Немножко, — ответил он. — Джойс оставляет возле кровати немного джема из черной смородины, и я ем его, когда начинается кашель.

— Он имеет в виду желе, — вмешалась Люси с набитым ртом. — Это желе из черной смородины.

— Да, желе, — сказал Уильям. — Ну, да это одно и то же.

— Кто-нибудь спит с тобой в комнате? — спросила она.

— Нет. У меня отдельная спальня.

Она задумалась: не позволят ли ей поставить в своей комнате маленькую кроватку для него, если она осмелится об этом попросить? Кто еще мог бы так заботиться о нем, как она? Пообщавшись с Уильямом, она поняла, что он умен не по годам — увы, это часто бывает при телесной слабости человека. У него был разум четырнадцатилетнего подростка, а не семилетнего мальчишки, о чем свидетельствовала его манера говорить.

«Все знает», «понимает больше, чем положено ребенку», — говорят о таких пожилые, опытные женщины, посмотрев на них, и добавляют: «Этот — не жилец».

— Ты не хотел бы спать в моей комнате? — спросила леди Изабель.

— Не знаю. А зачем мне спать у Вас?

— Я могла бы ухаживать за тобой, подавать тебе желе и вообще все, что потребуется, если ты начнешь кашлять. Я буду любить тебя, как любила бы твоя мама.

— Мама не любила нас, — воскликнул он. — Иначе бы она не бросила нас.

— Нет, любила, — закричала Люси почти сердито. — Об этом рассказывает Джойс, да и я сама помню. Она не виновата, что ее украли.

— Успокойся, Люси. Девчонки ничего не понимают. Мама…

— Дитя, — вмешалась леди Изабель, глаза которой наполнились слезами, — ваша мама любила вас всем сердцем, любила так, как ей уже никого не полюбить.

— Откуда Вам знать это, мадам Вин? — продолжал упорствовать Уильям. — Вас ведь не было здесь, и маму Вы не знали.

— Я уверена, что она должна была любить Вас, — только и осмелилась сказать мадам Вин. — Я не пробыла здесь и дня, а уже полюбила вас. Я уже очень-очень люблю вас.

Говоря это, она прижалась горячими губами к его щеке и оросила ее слезами, помимо воли бедняжки обильно хлынувшими из глаз.

— Почему Вы плачете? — спросил Уильям.

— Однажды, — тихо ответила она, — я потеряла родного маленького мальчика, такого же, как ты, и я так рада, что ты можешь заменить его. С тех самых пор мне некого любить.

— Как его звали? — воскликнул любопытный Уильям.

— Уильям.

Едва это имя сорвалось с ее губ, как она горько пожалела о сказанном.

— Уильям Вин, — задумчиво проговорил мальчик. — Он говорил по-французски или по-английски? Его папа был французом, не так ли?

— Он говорил по-английски. Однако же, ты не допил свой чай, — добавила она, чувствуя, что вопросы становятся опасными.

Надобно заметить, что у Барбары вошло в привычку, когда они были дома с мистером Карлайлом, оставлять его во время десерта и подниматься на несколько минут к своему малышу, прежде чем спуститься в гостиную. Спускаясь по лестнице в этот вечер, она увидела Люси, которая выглянула из серой гостиной.

— Нам можно войти, мама?

— Да. Попросим мадам Вин помузицировать.

Мадам Вин, когда уже не смела более медлить, подошла наконец к двери гостиной — в самый неподходящий момент, так как едва не столкнулась с мистером Карлайлом, шедшим из столовой. Увидев его, она задержалась; сначала она хотела даже незаметно удалиться, однако он оглянулся, как будто поджидал ее. Люси к этому времени уже вошла в гостиную.

— Мадам Вин, — начал он, понизив голос и придерживая дверь за ручку, — у Вас большой опыт по части детских болезней?

Она хотела ответить «Нет», ибо ее дети, пока она была с ними, отличались завидным здоровьем, однако же припомнила, что якобы потеряла четверых детей, и должна отвечать соответственно.

— Не то чтобы очень большой, сэр, но некоторый имеется.

— Не кажется ли Вам, что у Уильяма какой-то нехороший кашель?

— Думаю, он нуждается в уходе и постоянном наблюдении, особенно в ночное время. Мне хотелось бы, чтобы он спал в моей комнате, — добавила она, повинуясь внезапному порыву, дрожа всем телом. — Его кроватка легко поместится в моей комнате, и я буду ухаживать за ним, сэр, как… как… лучше, чем это сделал бы кто-либо из слуг.

— Ни за что, — с теплотой ответил м-р Карлайл. — Мы ни за что не причиним Вам таких хлопот. Он не болен и не нуждается в ночной сиделке, а если бы нуждался, мы могли бы положиться на наших слуг.

— Я так люблю детей! — осмелилась настаивать она. — Он мне уже очень полюбился, и я бы хотела денно и нощно заботиться о его здоровье. Для меня это будет удовольствием.

— Вы очень добры. Однако я уверен, что миссис Карлайл и слышать об этом не захочет. Это будет слишком обременительно для Вас.

Он сказал это достаточно решительно, после чего открыл дверь, пропуская ее в гостиную.

Более всего она боялась петь. Во время пения она не шепелявила, а потому опасалась, что ее голос или интонации могут узнать. Она решила не петь ни единой из песен, исполнявшихся в этом доме, более того — и другие исполнять лишь в половину диапазона своего голоса. Она помнила, в какое восхищение когда-то приводило мужа ее пение. Теперь для него пела Барбара.

Впрочем, в этот вечер она получила передышку. Прошло лишь несколько минут с ее появления в гостиной, когда вошел кто-то из слуг и сообщил о приезде судьи Хэйра, который вступил в комнату важной походкой, гордо неся на голове безупречно уложенный парик. При нем петь не имело смысла, ибо даже самая чудесная мелодия ничего не значила для него. М-р Карлайл и Барбара встали, чтобы поздороваться с ним.

— Ах, папа, как я рада видеть тебя! Ты нечасто бываешь у нас вечером. Садись в кресло. Познакомься: мадам Вин, — добавила она, когда судья проходил мимо гувернантки.

— Как поживаете, мадемуазель? Я нон парле Фронгсе, — сказал судья с таким видом, словно его так и подмывало добавить: «И слава Богу!».

Мадам Вин не смогла сдержать улыбки.

— В этом нет необходимости, сэр. Я англичанка, а не француженка.

— Прошу прощенья, — сказал судья. — Мне сказали, сюда приезжает некая французская мадам. К тому же, Вы и выглядите по-французски, — добавил он, разглядывая ее зеленые очки и бесформенное платье.

— Я не принял бы Вас за англичанку, если бы Вы сами не сказали этого мне. Однако же, я рад этому известию. От французских гувернанток добра ждать не приходится. Я всегда говорил: держитесь от них подальше.

— Вы так полагаете? — спросила леди Изабель.

— Уж я-то знаю, — безапелляционно заметил г-н судья. — Когда наши девочки, Анна и Барбара, были маленькими, моей жене приспичило завести французскую гувернантку. Я с подозрением отнесся к этой идее. «Она превратит нас всех в католиков, — так прямо и заявил я, — и станет требовать лягушек на обед. «Однако миссис Хэйр вообразила, как и все прочие, что девочки должны выучить французский, и я дал согласие. Она пробыла у нас два года и несколько месяцев, а затем…

— Затем что, сэр?

— Ну, это разговор не для гостиной. В то время у нас почти постоянно жил мой брат, бывший капитан первого ранга, вот уже три года как списанный на берег по болезни. И мы… застали их вдвоем. Почти с того самого дня, как французская мадемуазель переступила порог нашего дома, и до того момента, когда я вышвырнул ее, они затеяли интрижку. Миссис Хэйр с тех пор терпеть не может этих двуличных французских гувернанток, а я так и сказал, что поделом ей было! Когда я услышал, что миссис Карлайл наняла французскую мадемуазель для детей, я сказал, что она нуждается в хорошем подзатыльнике.

— Но, папа, я же говорила тебе, что мадам Вин была англичанкой, а не француженкой.

Судья буркнул что-то в ответ и продолжал, обращаясь к мадам Вин.

— Я выложил брату все, что думал о нем. Можно сказать, мы рассорились на всю жизнь, ибо он так и не простил меня. Он вернулся на службу и даже сделал отличную карьеру, рано став адмиралом, однако вскоре умер и оставил все свои деньги Барбаре. Он был упрям, как осел.

— Видишь, папа, к чему ведут ссоры, — шутливо сказала Барбара, однако строгому отцу это показалось дерзостью.

— Ну, теперь Вы в руках Карлайла, а не моих, иначе я сказал бы Вам, мэм, что думаю о подобных речах, — сурово ответил он Барбаре и снова повернулся к мадам Вин.

— Вы, должно быть, тоже видели этих непутевых французских гувернанточек?

— Не слишком часто. Мне с ними не приходилось иметь дела, так как я англичанка.

— Тем лучше для Вас, мадам, — с грубоватой прямотой заявил г-н судья. — Однако же, вполне естественно, что я ошибся. Как было не принять Вас за француженку, если Вас называли на французский манер, да и жили Вы во Франции или же в каком-то заморском курорте на водах. Если бы я поселился во Франции и стал именовать себя «месье», то даже для самого Диккенса было бы простительно принять меня за какую-нибудь французскую лягушку.

Люси захлопала в ладошки и весело рассмеялась.

— Можете, смеяться, мисс Люси, а я скажу Вам, что Вы бы точно превратились в лягушку, а то и во что-нибудь похуже, если бы им удалось сделать из Вас мадемуазель. Если бы у Вашей матери не было в детстве французской гувернантки, она бы никогда… никогда.

— Никогда что? — спросила Люси, во все глаза глядя на судью Хэйра.

— Так не поступила бы. Все. Хватит об этом! Барбара, что за чушь ты втемяшила в голову своей матери?

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, папа. Мы с Арчибальдом хотим, чтобы она погостила у нас, пока ты будешь в Лондоне, если ты говоришь об этом.

— И мы настроены весьма решительно, господин судья, — вставил м-р Карлайл, — даже если для этого нам придется совершить ночное нападение на Гроув и унести ее силой.

— Гроув! — проворчал судья Хэйр. — Вам и дела нет до того, что будут творить слуги в отсутствие хозяина и хозяйки. У Вас, молодых, соображение не лучше, чем у телят.

— Ах, папа, ну с чего ты это взял? — воскликнула Барбара. — Ничего в Гроуве не случится и без вас с мамой. Все наши слуги — добропорядочные люди, прослужившие у нас по многу лет.

— Если вы хотите, чтобы мама погостила у вас, почему бы вам не пригласить ее, когда я дома?

— Потому что она не оставит тебя, и ты сам это знаешь, папа. Если ты будешь дома, она никуда оттуда не двинется. Думаю, свет еще не видывал такой образцовой жены, как мама: если когда-то в будущем Арчибальд скажет, что я хотя бы наполовину могу сравниться с ней, он может считать себя счастливчиком.

Вышеуказанное замечание сопровождалось лукавым и независимым взглядом в сторону м-ра Карлайла, в котором, однако, сквозило ее истинное и глубокое чувство к нему. М-р Карлайл широко раскрыл глаза и улыбнулся, весело кивнув ей.

— Папа, ты всегда поступаешь по-своему, но ты должен уступить нам в этот раз. Мама очень хочет приехать к нам: она даже вздрогнула от внезапной радости, когда я предложила ей это сегодня, и у тебя должно хватить великодушия не возражать. С домом и со слугами все будет в порядке: это я возьму на себя.

— Да уж, все будет просто превосходно! — воскликнул судья Хэйр.

— Ей и в самом деле надо развеяться, — сказал м-р Карлайл. — Подумайте о том, что творится в душе у Вашей супруги.

— Конечно: она нервничает из-за этого мерзавца. Кто ее заставляет так тревожиться о нем?

— Она всегда была Вам хорошей, любящей женой, сэр.

— Да разве я говорил, что она была плохой женой?

— Тогда позвольте ей маленький праздник. Эта перемена пойдет ей на пользу. Вспомните, как миссис Хэйр любит Барбару!

— Намного сильнее, чем она того заслуживает, — едко ответствовал судья. — Уж больно дерзкой она сделалась теперь, когда полагает, что я уже больше не могу ее наказать.

— Ну, я-то вполне могу это сделать, — мрачным голосом сказал м-р Карлайл. — Обещаю Вам, господин судья, что приструню ее.

— Знаю я вас! — воскликнул сердито г-н судья. — Ты скорее забалуешь ее до смерти, чем призовешь к порядку. Такой уж ты человек, Карлайл.

Тут господин судья решил подкрепиться стаканчиком эля, каковой и был ему незамедлительно подан. Леди Изабель, воспользовавшись паузой, подошла незаметно к миссис Карлайл и спросила, может ли она уйти, на что получила любезное согласие последней.

Вечер она провела в одиночестве, в серой гостиной. Это был ужасный вечер, в котором смешалось все: горе, ярость и горькое раскаяние: раскаяние из-за своего прошлого и ярость, вызванная неприятием теперешнего положения дел. В десятом часу она заставила себя подняться в свою комнату, намереваясь лечь спать.

Она уже входила к себе, когда увидела Сарру, помощницу Уилсон по детской, и ей в голову пришла внезапная мысль.

— В какой комнате спит мастер Карлайл, — спросила Изабель. — Она находится на этом этаже?

Девушка указала на соседнюю дверь.

— Это здесь, мэм.

Леди Изабель дождалась, пока Сарра спустится вниз по лестнице, после чего тихонько вошла в комнату. Маленькая белая кроватка, прекрасное лицо Уильяма на подушке… Щеки его горели, руки разметались, словно от жара, однако же сон его был спокоен. Возле кровати стояло блюдце с желе из смородины. Рядом лежала чайная ложка и стоял стакан воды. Она опустилась на колени и положила голову на валик, подпиравший подушку, так что лицо ее оказалось рядом с лицом сына, и она почувствовала его дыхание. Глаза ее увлажнились; если бы не страх разбудить мальчика, она бы прижала его к груди. Он не может умереть!

— Боже праведный! Я увидела свет и подумала, что комната загорелась. До чего же я перепугалась!

Это была Уилсон, которая заметила свет, проходя мимо. Леди Изабель подскочила при звуках ее голоса, словно в нее выстрелили. Она опасалась Джойс и Уилсон еще более, нежели м-ра Карлайла.

— Я пришла посмотреть на мастера Уильяма, — сказала она, стараясь говорить как можно спокойнее. — Мистера Карлайла, кажется, беспокоит его кашель. Мальчик выглядит хрупким, и румянец у него какой-то слишком яркий.

— Ничего страшного, — ответила Уилсон. — Так же выглядела и его мать. Когда я увидела ее впервые, то готова была побиться об заклад, что на ней был толстенный слой румян.

— Спокойной ночи, — только и ответила леди Изабель, направляясь в свою комнату.

— Спокойной ночи, мадам, — ответила Уилсон, которая шла в детскую. — Не знаю, черт возьми, что и подумать об этой французской гувернантке! — продолжала она про себя. — Надеюсь, она не сумасшедшая.

Глава 4 …И ВСПОМНИШЬ ТЫ МЕНЯ

Миссис Хэйр сидела в серой гостиной, в платье из серой камки[22], гармонировавшей цветом со стенами этой комнаты, и кружевном чепце, оттенявшем ее нежные черты лица. Когда судья уехал в Лондон вместе со сквайром Пиннером, Барбара отправилась в Гроув, и, торжествующая, вернулась в Ист-Линн в обществе матери. Этим вечером миссис Хэйр спустилась в серую гостиную. Мисс Карлайл обедала у них в этот день, и леди Изабель, сославшись на сильную головную боль, отклонила ее приглашение выпить чаю в большой гостиной, так как опасалась зорких глаз мисс Карлайл, вдвойне опасных при ярком свете люстры.

Барбара после десерта, как обычно, поднялась к своему малышу, а миссис Хэйр тем временем присоединилась к гувернантке в серой гостиной, так как полагала, что той, бедняжке, очень одиноко. Мисс Карлайл, презиравшая все и всяческие церемонии, осталась в столовой с мистером Карлайлом, возможно, собираясь прочесть ему лекцию о его очередной провинности.

Леди Изабель была одна: Люси отправилась на день рожденья к кому-то из соседских детей, а Уильям был в детской. Миссис Хэйр, войдя в комнату, увидела, что Изабель сидит, грустно обхватив голову руками. Они еще не были знакомы как следует, если не считать того, что их представили друг другу.

— Мне так жаль, что Вам нездоровится сегодня, — ласково сказала миссис Хэйр.

— Благодарю Вас. У меня буквально раскалывается голова, — ответила Изабель, причем совершенно не покривила душой.

— Не одиноко Вам здесь, совершенно одной?

— Я привыкла к одиночеству.

Миссис Хэйр присела, сочувственно глядя на молодую, хотя и несколько странного вида женщину, сидевшую перед ней, на лице которой явственно читались признаки душевной муки.

— Вы знаете, что такое скорбь, — наклонившись к Изабель, мягко сказала миссис Хэйр.

— Ах, великая, невыносимая скорбь! — не выдержала леди Изабель, которую в этот вечер сверх обычного тяготило ее положение; сочувственный тон собеседницы сделал его почти нестерпимым.

— Дочь рассказала мне, что Вы потеряли Ваших детей, равно как и состояние, и положение в обществе. Я так сочувствую Вам! Мне хотелось бы как-нибудь утешить Вас.

Эти слова не уменьшили ее боль — скорее, наоборот: она не могла больше сдерживать себя, и слезы хлынули у нее из глаз.

— Не жалейте меня, не жалейте, дорогая миссис Хэйр. От этого мне еще тяжелее. Некоторые из нас, — добавила она, — рождены для того, чтобы страдать.

— Все мы рождены для этого! — воскликнула миссис Хэйр. — И у меня, сказать по правде, есть основания сказать то же самое. Ах, Вы не знаете, каков мой удел — какой ужасный груз лежит у меня на душе! Вот уже много лет, как я, по правде говоря, не знаю ни минуты безоблачного счастья.

— Далеко не всем выпадает такая воистину убийственная скорбь, — возразила леди Изабель.

— Можете не сомневаться: рано или поздно какая-то скорбь приходит к каждому. Даже к самой счастливой судьбе подмешиваются темные дни. Вне всякого сомнения, они распределяются не поровну между всеми людьми. Некоторые, как Вы заметили, словно рождены для нее, поскольку она преследует их всю жизнь; другим живется легче. Хотя трудно сказать, больше ли им повезло: вдруг все эти горести мы должны претерпеть для того, чтобы попасть в рай? Недаром же говорят: «Несчастья или ожесточают душу, или открывают ее для Всевышнего». Возможно, сердца наши так черствы, что лишь пожизненное горе может смягчить их. Дорогая моя, тихо добавила миссис Хэйр — по ее бледным щекам тоже катились слезы. — Блаженный отдых будет дарован уставшему, когда завершится полная трудностей жизнь; найдем же утешение в этой мысли!

— Да! — прошептала леди Изабель. — Это все, что мне остается.

— Вы еще слишком молоды, чтобы успеть так много пережить.

— Страдания измеряются не годами. Иногда за один час можно прожить целую жизнь. Однако же, мы сами навлекаем на себя горести, — продолжала она с отчаянием и смирением. — Наше счастье или горе целиком и полностью зависят от нашего поведения.

— Не всегда, — вздохнула миссис Хэйр. — Признаю, что часто горе приходит как наказание за проступки; хуже всего, однако, то, что последствия этого бывают одинаково тяжелыми и для виноватых, и для невинных. Из-за ошибок мужа страдает ни в чем не повинная жена, грехи родителей портят жизнь детям, дети разбивают сердца родителей. Я могу сказать, положа руку на сердце, что, хотя и осознаю свое несовершенство, не знаю, чем заслужила то горе, которое обрушилось на меня, чем я провинилась; однако же, несмотря на то, что я чуть не умерла, я не сомневаюсь, что в этом проявилась и милость Божья: нужно лишь Заставить свое слабое, мятежное сердце понять это. Вы, я уверена, также не заслужили того, что Вам пришлось пережить.

Миссис Хэйр не заметила, как покраснела от стыда и опустила ресницы ее собеседница.

— Вы потеряли своих малышей, — продолжала миссис Хэйр. — Это горе, огромное горе, признаю, но, поверьте мне, это ничто по сравнению с ужасной судьбой матери, дети которой выросли и стали такими людьми, что, право же, им лучше было бы умереть в младенчестве. Иногда я жалею, что все мои сокровища не в лучшем из миров, что они не ушли туда раньше меня. Страдание — удел каждого, уверяю Вас.

— Нет, не всех, — не согласилась леди Изабель. — Есть на свете и счастливые судьбы.

— Нет судьбы, на долю которой не выпадут страдания, — ответила миссис Хэйр. — Да, жизнь может казаться безоблачной, так может продолжаться года-годами, но, будьте уверены, рано или поздно что-то омрачит ее.

— Взять мистера и миссис Карлайл — чем может омрачиться их жизнь? — спросила леди Изабель, причем голос ее как-то странно зазвенел; миссис Хэйр заметила это, хотя и не поняла, почему это случилось.

— Миссис Карлайл повезло в жизни, — сказала она, и лицо ее озарилось нежной улыбкой. — Она страстно любит своего мужа, и он того заслуживает. Она и в самом деле счастлива, однако и ей не приходится надеяться на совершенно безоблачную жизнь. А мистер Карлайл уже достаточно страдал.

— Вот как!

— Вам, без сомнения, уже рассказали его историю. Его бросила первая жена, оставив свой дом и своих детей. Он держался мужественно, однако я знаю, что он принял это очень близко к сердцу. Он обожал ее всем сердцем. Это была его первая настоящая любовь.

— Ее. Разве не Барбару?

Леди Изабель спохватилась, как только имя «Барбара» сорвалось у нее с губ. Она была всего лишь мадам. Вин, гувернанткой. Не сочтет ли это излишней фамильярностью ее собеседница?

Миссис Хэйр, целиком поглощенная разговором, казалось, не заметила этого.

— Барбару? — переспросила она. — Конечно же, нет. Если бы его первой любовью была Барбара, он выбрал бы ее. Тогда его сердце принадлежало леди Изабель.

— Но сейчас оно принадлежит его жене.

Миссис Хэйр чуть не рассмеялась.

— Ну конечно. Не хотите же Вы, чтобы оно было похоронено вместе с покойной женой, которая, к тому же, изменила ему? И вместе с тем, дорогая моя, эта бедная леди Изабель была милейшей женщиной. Я любила ее тогда, да и сейчас люблю — ничего не могу поделать с собой. Другие люди обвиняли ее, а я только жалела. Они так подходили друг другу: он, добрый и благородный, и она — такая красивая и обаятельная!

— И она оставила его, отказалась от него, при всем благородстве и любви к ней! — воскликнула бедная гувернантка и заломила руки, словно в отчаянии.

— Да. Не стоит говорить об этом более — это больная тема. Многие не понимали, как она могла оставить такого мужа, таких детей, и мы с дочерью — более всех. Один ее неверный шаг — хотя мне почти страшно произнести это, чтобы не вообразили, будто я торжествую от того, что разрушило ее жизнь — сделал счастливой мою дочь, поскольку мне совершенно ясно, что Барбара никого не полюбила бы так, как мистера Карлайла.

— Вы думаете, это принесло ей несчастье? — воскликнула леди Изабель с горькой насмешкой в голосе.

Этот вопрос поразил миссис Хэйр.

— Не было еще ни одной женщины, совершившей подобный шаг и не навлекшей на себя тем самым жесточайшего несчастья, — ответила она. — Иначе и быть не может. Леди Изабель была натурой, способной на раскаяние, на горькие терзания. Утонченная, скромная, английская дворянка до мозга костей, она была такой женщиной, от которой никто не мог бы ожидать подобного поступка. Она убежала, как во сне, сама не ведая, что творит: вот о чем я думала множество раз. Я знаю, что она испытала глубочайшее горе и раскаяние.

— Откуда Вы узнали? Вы слышали об этом? — воскликнула леди Изабель голосом, который мог бы показаться подозрительно взволнованным для более внимательного человека, нежели миссис Хэйр. — Он что, говорил об этом — Фрэнсис Ливайсон? Вы слышали это от него?

Миссис Хэйр, кроткая миссис Хэйр, гордо выпрямилась, поскольку эти слова задели ее за живое. Еще мгновение — и к ней вернулись прежние доброта и кротость, ибо ей подумалось, что бедная гувернантка, сломленная горем, произнесла эти слова, не подумав.

— Я не знаю, что соблаговолил заявить сэр Фрэнсис Ливайсон, — сказала она, — однако можете не сомневаться, что ему ничего не будет дозволено заявлять мне или же кому-то еще из друзей мистера Карлайла — более того, любому честному и порядочному человеку. Я слышала это от лорда Маунт-Северна.

— От лорда Маунт-Северна! — повторила леди Изабель.

Она собиралась сказать еще что-то и даже раскрыла рот, но передумала.

— Он был здесь летом. Прогостил две недели. Леди Изабель была дочерью покойного графа — возможно, Вы не знали этого. Он — лорд Маунт-Северн — сказал мне по секрету, что он разыскал леди Изабель, когда этот человек, Ливайсон, оставил ее; он нашел леди Изабель, больную, бедную, с разбитым сердцем, в каком-то захолустном французском городишке, окончательно сломленную горем и раскаянием.

— Ну как же могло быть иначе? — резко спросила леди Изабель.

— Моя дорогая, ведь я же говорила Вам, что не могло. Одна лишь мысль о покинутых детях измучила бы ее. Там, за границей, у нее родился ребенок, в те поры еще младенец, как рассказывал лорд Маунт-Северн, однако мы знаем, что этот ребенок не мог принести ничего, кроме страданий и позора.

— Да, — сорвалось с трепещущих губ леди Изабель.

— Потом она погибла, и я считаю, что небо сжалилось над ней. Думаю, она была готова к смерти, и Бог простил ее. Лишившись всего, мы обращаемся к нему; надеюсь, и она нашла спасение.

— Как мистер Карлайл воспринял известие о ее смерти? — прошептала леди Изабель. Она часто задавала себе этот вопрос.

— Не могу сказать. Он внешне остался спокоен, не выказал ни горя, ни радости. Это слишком деликатная тема, чтобы кто-то мог спросить его об этом, а сам он, разумеется, ничего не говорил. После помолвки с Барбарой он сказал мне, что никогда не женился бы при жизни леди Изабель.

— Из-за… из-за… прежних чувств?

— Думаю, что нет. Из-за собственных принципов. Всю свою любовь он подарил его теперешней жене. Он, без сомнения, любит ее истинной, горячей, вечной любовью, хотя, возможно, в его раннем чувстве к леди Изабель было больше романтизма. Бедняжка! Она добровольно пожертвовала любящим мужем и счастливым домом.

Бедная Изабель едва не закричала от отчаяния.

— Я думаю, не собрались ли все остальные в гостиной? — улыбнувшись прервала затянувшуюся паузу миссис Хэйр. — Если так, меня уже ждут.

— Я схожу узнаю, — порывисто сказала леди Изабель, ибо ей хотелось хотя бы мгновение пробыть одной, пусть даже на пути через холл.

Она вышла из комнаты и направилась к гостиной. Оттуда не доносилось ни звука, и она осторожно заглянула вовнутрь, приоткрыв дверь. Ни души. В камине пылал огонь, горела люстра, но никто не наслаждался теплом и светом. Из смежной комнаты доносились звуки рояля. Она услышала голос м-ра Карлайла. Она узнала начальные аккорды аккомпанемента той песни, которую он так любил в ее исполнении. Кто же собирался петь для него? Леди Изабель подкралась к приоткрытой двери. Барбара сидела за роялем, а м-р Карлайл стоял возле нее, облокотившись на спинку и склонившись к ней, возможно, для того, чтобы посмотреть в ноты. Точно так же когда-то кралась и подсматривала бедная Барбара, чтобы услышать ту же самую песню. Тогда она была его женой, она принимала его поцелуи по окончании песни. Теперь они поменялись местами. Барбара запела. Голос ее не обладал той же удивительной силой, что у леди Изабель, но все же был достаточно нежным и приятным.

Свет другого дня! Увы… Вспомнил ли он ее? Мелькнула ли у него при этих словах мысль о ней, его первой и самой большой любви? Вспомнил ли он, хоть на мгновение, то время, когда она сидела на том же месте и пела эту ему песню?

И в самом деле, каким ужасным образом все переменилось. Но по чьей же воле это свершилось? Барбара стала любимой женой, хозяйкой Ист-Линна. А кем сделалась она? Даже не желанной гостьей, как когда-то Барбара, а преступницей, проникшей в дом. Тому, что она сделала, не было оправдания, и положение Изабель было весьма двусмысленным. Правильно ли было, даже оставаясь неузнаваемой, жить под одной крышей с Барбарой и мистером Карлайлом? Нет, это недостойно, однако, один проступок влечет за собой и другие.

Такие мысли проносились у нее в голове, когда она стояла и слушала эту песню, прижавшись виском к дверному косяку и словно окаменев.

Закончив песню, Барбара повернулась к мужу. Глава ее сияли любовью. Он прикоснулся рукой к ее щеке, и леди Изабель не стала ждать поцелуя, который вероятнее всего, последовал за этим. Она повернулась и пошла обратно через гостиную, сцепив руки на груди и чудом сдерживая истерические рыдания. В этот момент в гостиную из холла вошла мисс Карлайл. Они еще не были представлены друг другу, и леди Изабель прошмыгнула мимо нее, сделав торопливый книксен. Мисс Карлайл что-то сказал ей, но Изабель ничего не ответила: она могла выдать себя, задержавшись хоть на мгновение.

Пришло воскресенье и принесло новые страдания. Снова, как в старые времена, она сидела на скамье для обитателей Ист-Линна, на виду у всего прихода, не посмев под каким-нибудь предлогом отказаться от посещения церкви. Она в первый раз оказалась в английской протестантской церкви с тех самых пор, как сидела на том же самом месте с мистером Карлайлом. Уже одного этого было достаточно, чтобы нарушить ее душевное равновесие. Она сидела с Люси, а Барбара заняла место рядом с мистером Карлайлом, которое раньше принадлежало ей. Барбара находилась там по праву его жены, а ее судьба навеки разлучила с ним!

Она почти не поднимала головы, скрыв глаза своими неизменными очками, а лицо — густой вуалью. Люси подумала, что гувернантка плачет: ей никогда еще не случалось видеть, чтобы кто-нибудь так тихо и неподвижно сидел в церкви. Увы, девочка ошиблась: слезы не приходят, чтобы смягчить муку слишком позднего раскаяния. Изабель сама не знала, как выдержала службу. Она не могла бы сказать, как сумеет высидеть на других службах, предстоящих каждое воскресенье. Прихожане, разумеется, вовсю глазели на нее: ну и странную же гувернантку завели себе Карлайлы!

Когда служба закончилась, все вышли наружу. М-р и миссис Карлайл шли впереди, она смиренно следовала за ними вместе с Люси. Леди Изабель увидела надгробье, под которым покоились останки ее отца, и тоскливый вопль раздался в ее измученной душе: «Ах, если бы я лежала там же, рядом с ним! Ну зачем я вернулась в Ист-Линн?» Действительно, зачем? Могла ли она подумать, что ее крест, ее ноша окажется столь тяжелой?

Глава 5 ЧЛЕН ПАРЛАМЕНТА ОТ ВЕСТ-ЛИННА

Поскольку наша книга, читатель, не является монографией о Британской конституции, нам нет нужды рассказывать в ней, как и почему у Вест-Линна возникли трения с Палатой Общин. Парламент пригрозил лишить Вест-Линн прав избирательного округа, и весь город предался скорби по поводу прегрешений, навлекших на него такую кару. Впрочем, угроза выполнена не была, однако один из членов палаты был лишен депутатского мандата и с позором изгнан, в результате чего были объявлены новые выборы. Вест-Линн избрал почтенного м-ра Этли, сына одного из самых знатных людей в графстве, однако тот умер в середине своей первой парламентской сессии, поставив городок перед необходимостью новых выборов.

Предстояло решить, кто же будет следующим кандидатом. Обсуждению подверглись все мало-мальски заметные личности в радиусе десяти миль, не исключая членов суда графства. Г-н судья Хэйр? Нет, он был слишком упрям и стал бы проводить свою линию, а не воплощать волю избирателей Вест-Линна. Сквайр Пиннер? Он не произнес за всю жизнь ни единой речи, к тому же, если и разбирался в чем-то, так это в сортах репы и породах домашнего скота. Полковник Бетел? У него не было средств на избирательную кампанию. Сэр Джон Доубид? Он был староват.

— Лет эдак на двадцать, — смеясь, сказал он о себе. — Но мы просто олухи: талдычим о тех, кто не подходит, и не видим нужного человека, — продолжал сэр Джон. — Среди нас есть лишь один человек, способный стать членом парламента.

— Кто же это? — закричали присутствующие.

— Арчибальд Карлайл.

Наступила короткая пауза, вызванная стыдом за свою коллективную забывчивость, а затем раздался одобрительный шепот, перерастающий в радостные крики. Ну конечно: кто же еще, если не Арчибальд Карлайл!

— Ну, это если он согласится, — повысил голос сэр Джон. — Вы же знаете, что он может и отказаться.

Решено было действовать немедленно.

Делегация длиной примерно с пол-улицы — а если считать увязавшихся за ней ротозеев, так и во всю улицу — сразу же отправилась в контору м-ра Карлайла: он как раз собирался уходить, так как время было вечернее, и дома его ждал обед. Надобно заметить, что почтенное собрание засиделось допоздна, обсуждая сей животрепещущий вопрос, и те джентльмены, которые привыкли обедать пораньше, раз в жизни заставили свои желудки подождать с обедом, что судьям, — да воздастся им за их терпение — приходится делать сплошь и рядом.

М-ра Карлайла поразило это внезапное предложение.

— Избрать меня в члены парламента? — весело воскликнул он. — А вы уверены, что я не продам вас всех с потрохами?

— Мы доверимся Вам с радостью, Карлайл.

— Не уверен, что у меня хватит на это времени, — задумчиво проговорил м-р Карлайл.

— Послушайте, Карлайл, Вы же не далее как в прошлое Рождество признались мне, что хотели бы когда-нибудь стать членом парламента, — вмешался судья Герберт. — Вы же не станете этого отрицать.

— Когда-нибудь — да! — ответил м-р Карлайл. — Но я же не сказал, когда именно. Пока я об этом не думал.

— Вы должны позволить нам выдвинуть Вашу кандидатуру, Карлайл. Больше никто не годится для этого. Лучше уж свинью посадить в парламент, чем кого-нибудь из нас.

— Чрезвычайно лестное основание для того, чтобы предоставить эту честь мне, — рассмеялся м-р Карлайл.

— Вы же понимаете, что мы имеем в виду, Карлайл. Как ни старайся — во всем графстве не сыщешь более подходящего человека, Вы же сами знаете.

— Отнюдь, — ответил м-р Карлайл.

— Как бы то ни было, мы выбрали именно Вас. Завтра, как только Вы вступите в Вест-Линн, увидите, что все стены увешаны плакатами «Даешь Карлайла!»

— Надеюсь, Вы позволите мне подумать до завтра и повремените один день с развешиванием плакатов, — сказал м-р Карлайл, в шутливом голосе которого промелькнули серьезные нотки.

— Вас не смущают расходы?

Он лишь удивленно поднял брови. Как только этот вопрос сорвался с губ старого дуралея Пиннера, все почувствовали, насколько глупо это звучит. В самом деле, расходы бы ничего не значили, если бы он согласился.

— Ну, решайтесь же, Карлайл. Дайте слово баллотироваться.

— Если я на что-то решусь сейчас, это будет отказ, — ответил м-р Карлайл. — Нужно все серьезно обдумать. Подождите до завтра, и тогда я, может быть, соглашусь.

Больше им ничего не удалось добиться. Члены делегации вышли из конторы и, поскольку больше ничего нельзя было сделать, отправились по домам обедать. М-р Дилл, также присутствовавший при этой сцене, остался, удовлетворенно потирая руки и бросая восхищенные взгляды на м-ра Карлайла.

— В чем дело, Дилл? — спросил последний. — У Вас такой вид, будто Вам нравится это предложение, и Вы полагаете, что я его должен принять.

— Именно так Вы и поступите, мистер Арчибальд. Что же касается довольного вида Вашего покорного слуги, так все в Вест-Линне — мужчины, женщины, и дети — будут так радоваться, как и я.

— Откуда такая уверенность, Дилл?

— В чем, сэр? В том, что Вы станете нашим представителем в парламенте, или в том, что люди будут довольны?

— И в том, и в другом, — смеясь, ответил м-р Карлайл.

М-р Карлайл отправился домой пешком, чтобы по дороге хорошенько обдумать это предложение. Он действительно подумывал о том, чтобы когда-нибудь стать членом парламента, хотя и не представлял, когда конкретно это случится. Он не видел причин до конца дней своих ограничиваться нелегким адвокатским трудом. Материальной нужды в этом не было, так как его имущества, приносившего доход, в совокупности с состоянием Барбары, вполне хватило бы на поддержание их теперешнего образа жизни. Он отнюдь не собирался совершенно отойти от дел: его бизнес был как весьма почетным (при том, как он его вел), так и весьма доходным; к тому же, он любил его, и ничто на свете не заставило бы нашего героя стать бездельником. Однако у него не было нужды заниматься им ежеминутно. М-р Дилл мог руководить конторой не хуже его — а может быть, и лучше, если учесть его опыт. Дело вполне можно было оставить его попечению на то время, которое м-ру Карлайлу потребовалось бы проводить в Лондоне. Он хотел бы представлять Вест-Линн в парламенте, именно Вест-Линн, а не какой-либо иной город, пусть даже гораздо больше и значительнее; возможно, его время пришло, раз Вест-Линн нуждается в своем члене парламента. Он был уверен, что из него получился бы неплохой общественный деятель: он обладал прекрасными познаниями, говорил весьма убедительно, и, к тому же, был человеком искренним и честным. Несомненно, он близко к сердцу принимал нужды Вест-Линна и был уверен, что станет всей душой служить интересам своих избирателей, которые тоже знали это. Когда м-р Карлайл подходил к дому, он уже окончательно решился.

Это был чудесный весенний вечер, ибо со времени событий, описанных в предыдущей главе, прошло несколько месяцев. Уже зацвела сирень, изгороди и деревья покрылись молодой листвой, и все вокруг дышало надеждой. Даже сердце м-ра Карлайла ликовало при мысли об открывающейся перспективе: он был уверен, что жизнь общественного деятеля придется ему по вкусу. Однако же, даже в самые светлые мгновения, в моменты достижения цели или появления надежды, что-то обязательно омрачит радость.

Барбара наблюдала за ним из окна гостиной. Разумеется, это не она была той мрачной тенью, о которой мы только что говорили. Платье на ней было чудо как хорошо, а на свои светлые кудри она водрузила изящную кружевную шляпку, как будто ее роскошные волосы нуждались в подобном украшении! Когда вошел м-р Карлайл, она, вальсируя, приблизилась к нему и лукаво запрокинула голову, с любовью глядя на него своими ярко-синими глазами.

— Чего ты хочешь? — шутливо спросил он, спрятав руки за спину.

— Ну, если ты не хочешь поприветствовать меня, то я, пожалуй, целую неделю не позволю тебе поцеловать меня, Арчибальд.

Он рассмеялся.

— Ну, и кого ты больше накажешь?

Барбара надула губки, и слезы навернулись ей на глаза.

— Ты хочешь сказать, что для тебя это не будет наказанием, Арчибальд! Я тебе безразлична?

Он обхватил ее руками и прижал к себе, осыпая поцелуями.

— Ты и сама знаешь, безразлична ты мне или нет, ласково прошептал он.

Поверите ли Вы, читатель, что все это видела несчастная леди Изабель, вошедшая в комнату. Что тут особенного? Когда-то он так же приветствовал ее. Бледные щеки Изабель покрылись пунцовым румянцем, и она выскользнула из комнаты так же тихо, как и вошла в нее, незамеченная Барбарой и мистером Карлайлом. М-р Арчибальд подошел к окну, держа жену за талию.

— Барбара, как бы ты отнеслась к тому, чтобы несколько месяцев в году жить в Лондоне?

— В Лондоне? Мне и здесь хорошо. Но почему ты спрашиваешь? Ты же не собираешься жить в Лондоне?

— Ну, не знаю. Не весь год, конечно. Сегодня я получил одно предложение, Барбара.

Она взглянула на него, пытаясь понять, что он имеет в виду. Не шутит ли он? Что за предложение? Она выглядела такой озабоченной, что он улыбнулся.

— Как бы ты отнеслась к приставке «М. П.»[23] перед моим именем? Похоже, Вест-Линн хочет сделать меня своим представителем в Палате Общин.

Небольшая пауза, прежде чем она переварила эту новость; затем на ее щеках вспыхнул румянец, глаза буквально засветились от радости, и она сжала его руку.

— Ах, Арчибальд, как я рада! Я всегда знала, что тебя ценят, а теперь будут ценить еще больше. Все правильно: негоже было тебе остаться на всю жизнь просто частным лицом, сельским адвокатом.

— Я абсолютно доволен своей жизнью, Барбара, — серьезно ответил он. — Ибо слишком занят для того, чтобы испытывать недовольства.

— Я знаю, что даже если бы ты был простым тружеником, в поте лица зарабатывающим свой хлеб, и тогда ты был бы счастлив тем, что наилучшим образом исполняешь свой долг. Но скажи, Арчибальд: разве ты не можешь трудиться по-прежнему и в то же время представлять интересы Вест-Линна?

— Если бы не мог, я не принял бы эту честь. В общей сложности несколько месяцев в году я должен буду проводить в Лондоне, но Дилл — вполне надежная замена для меня, да и сам я могу время от времени приезжать на недельку-другую. Я могу, если пожелаю, приезжать каждую субботу и уезжать в понедельник. Конечно, такое положение дел будет иметь свои недостатки, равно как и преимущества.

— Какие же ты видишь недостатки? — перебила она его.

— Ну, — улыбнулся м-р Карлайл. — Прежде всего, я полагаю, ты не всегда сможешь быть со мной.

Руки ее безвольно упали; она даже слегка побледнела.

— Ах, Арчибальд!

— Если меня изберут, я должен буду сразу же отправиться в Лондон, а моей женушке сейчас не следовало бы пускаться в путешествия.

Барбара выглядела обескураженной, ибо ей нечего было возразить.

— И ты должен будешь оставаться в Лондоне до конца парламентской сессии, а я буду здесь. В разлуке с тобой! Арчибальд, — взволнованно добавила она, и глаза ее уже заблестели от слез, — я не смогу жить без тебя.

— Что же делать. Отказаться?

— Отказаться! Нет, конечно же. Я знаю, что мы видим все только в мрачном свете. Я вполне могу поехать с тобой на месяц или даже на два.

— Ты думаешь?

— Я уверена. И учти: не позволяй маме отговорить меня. Арчибальд, — продолжала она, склонив голову ему на грудь и с мольбой подняв к нему свое милое личико, — ведь ты бы тоже хотел, чтобы я была с тобой, разве не так?

Он склонился к ней.

— А ты как думаешь, милая?

И снова, в самый неподходящий момент, вошла леди Изабель. В этот раз Барбара услышала ее шаги и отпрянула от мужа. М-р Карлайл повернулся и увидел мадам Вин, которая робко подошла к ним.

Леди Изабель уже шесть месяцев жила в Ист-Линне, по-прежнему оставаясь неузнанной. Со временем мы привыкаем ко всему, в том числе к опасности, и наша героиня почти перестала опасаться разоблачения. С детьми она ладила прекрасно; они так же привязались к ней, как и она к ним; возможно, в них говорил скрытый голос крови.

А что же Уильям? Зимой ему стало легче, но с первыми весенними лучами он снова стал чахнуть. Он быстро утомлялся, у него часто кололо в боку и пропадал аппетит. Теперь м-р Уэйнрайт навещал его ежедневно. При свете дня мальчик выглядел неплохо, поскольку румянец изумительно яркого и красивого оттенка заставлял забыть все опасения, однако же, с наступлением сумерек болезнь его делалась заметной. Лицо становилось мертвенно-бледным, он делался настолько слаб, что даже говорил с трудом. Любимым его местом в эти часы был коврик возле камина в серой гостиной. Он вытягивался на нем во весь рост, подложив под голову подушку, и закрывал глаза.

— Дитя мое, — говорила ему леди Изабель. — Тебе будет лучше на диване.

— Нет, мне нравится здесь.

— А что если я придвину его вплотную к огню? Давай попробуем, Уильям.

Он уступил ей один или два раза, а затем вернулся на старое место и более не покидал его по вечерам. И в этот вечер он лежал там же, когда вошла Ханна с чайными принадлежностями. Она посмотрела минуту-другую на мальчика, полагая, что он спит — таким спокойным и расслабленным он выглядел, — а затем повернулась к мадам Вин.

— Бедное дитя! Этак он скоро сойдет в могилу.

Эти слова потрясли Изабель. Когда мы видим больного изо дня в день, мы частично перестаем замечать, насколько страшна болезнь; то же самое случилось и с леди Изабель. Когда она приехала в Ист-Линн, вид Уильяма если не встревожил, то, по крайней мере, насторожил ее. Зимнее улучшение состояния сына и вовсе развеяло все опасения, а весной оно ухудшалось постепенно, так что она даже не успела встревожиться, по-прежнему считая Уильяма всего лишь хрупким мальчиком, нуждавшимся в уходе.

— Ханна! — укоризненно воскликнула она.

— Мэм, разве Вы не видите этого сами? — ответила Ханна. — Тут все яснее ясного: если бы у бедного мальчугана была мать, она бы давно подняла тревогу. Мистер Карлайл, разумеется, не может заботиться о нем так же, как мать, а что касается старого Уэйнрайта, то он слеп, как летучая мышь.

Леди Изабель приняла этот упрек на свой счет: так что же, и она, его мать, тоже была слепа?

— Ничего страшного, Ханна. Он просто слабенький.

Однако же, она бодрилась на словах, а думала совсем другое. Можно сказать, что она саму себя хотела обмануть. Даже сейчас, когда она говорила это, сердце ее трепетало от страха, граничившего с уверенностью, что сын ее очень плох.

— Ты спишь, Уильям? — тихонько спросила она, склонившись над ним.

Ответа не последовало. Он даже не пошевелился.

— Он мог не спать, Ханна. Вам следует думать о том, что Вы говорите.

— Так ведь любому ясно, что он спит, мэм, раз лежит так неподвижно. Конечно же, я ничего не сказала бы при нем.

— Почему Вы вообразили, что у него критическое состояние?

— Ничего я не вообразила, — ответила Ханна. — Мне приходилось иметь дело с умирающими детьми.

В этот момент в комнату вошла Люси, и они прервали свой разговор. Когда Ханна вышла из комнаты, леди Изабель склонилась над Уильямом, тоскливым и жадным взором глядя на него. Лицо его, с проступающими на нем голубыми жилками, было мертвенно-бледным, а ноздри шевелились при каждом вдохе, как у больного. Теперь, после прежней самоуспокоенности, она впала в другую крайность, ибо слова Ханны испугали ее не на шутку.

— Мадам Вин, почему Вы так смотрите на Уильяма? — спросила Люси, наблюдавшая за ней.

— Ханна считает, что он болен, — машинально ответила леди Изабель, которая пребывала в глубокой задумчивости, размышляя, не стоит ли поделиться своими опасениями с мистером Карлайлом. «Мистером Карлайлом», как, должно быть, уже заметил внимательный читатель, ибо ее ревнивое сердце не желало признавать прав миссис Карлайл на ее детей, хотя ей и приходилось мириться с существующим положением дел.

Леди Изабель вышла из комнаты. Она знала, что м-р Карлайл уже вернулся, и теперь она пересекла холл, тихонько постучала в дверь гостиной и так же тихонько вошла, как раз в тот момент, когда м-р Карлайл и Барбара прильнули друг к другу, никого не замечая вокруг. Выскользнув из комнаты, она принялась расхаживать взад и вперед по холлу, прижав руки к труди, в которой бешено стучало ее бедное сердце. Да как оно смело, это сердце, так возмущаться при виде знаков их любви? Кто она такая, чтобы ревновать? Разве сама она не подписала и не скрепила печатью свой отказ от этой любви, расчистив тем самым дорогу для Барбары? Она вернулась в серую гостиную, подошла к каминной доске, облокотилась на нее и закрыла глаза рукой. Она пробыла в таком положении несколько минут, и Люси отметила про себя, что гувернантка выглядит очень грустной. Девочка уже успела проголодаться и теперь бросала тоскливые взгляды на столик с чайными принадлежностями, не зная, долго ли заставит ее ждать мадам Вин.

— Мадам Вин, — наконец воскликнула она. — Вы разве не знаете, что чай уже готов?

Мадам Вин подняла на нее глаза. Потом взгляд ее упал на бледного мальчика, лежавшего у ее ног. Она положила руку на плечо Люси и сказала, немного помедлив:

— Ах, Люси, дорогая, на меня… на меня свалилось столько несчастий!

— Чай согреет Вас. К тому же, тут есть очень вкусное варенье, — попыталась утешить ее мисс Люси.

«Их нежности, сколь бы долгими они ни были при встрече, уже закончились, наверное, — подумала леди Изабель, слегка скривив губы, словно в насмешке. — Рискну зайти еще раз».

И она рискнула, лишь для того, чтобы увидеть, как он собирается поцеловать жену, голова которой лежала у него на груди. Однако в этот раз они услышали, как она вошла, и ей пришлось приблизиться, несмотря на свою бледность и угнетенное состояние духа.

— Не будете ли Вы добры, сэр, пойти взглянуть на Уильяма? — тихо сказала она м-ру Карлайлу.

— Конечно.

— Для чего? — вмешалась Барбара.

— Он выглядит очень больным. Боюсь, дела его обстоят гораздо хуже, чем мы полагали.

Они прошли в серую гостиную. М-р Карлайл дошел быстрее всех и уже стоял, молча глядя на Уильяма, когда вошли Барбара и леди Изабель.

— Что он делает на полу? — изумленно воскликнула Барбара. — Он не должен лежать на полу, мадам Вин.

— Он укладывается туда в сумерках, и я не могу поднять его. Я пытаюсь убедить его перейти на диван, но, увы, все бесполезно.

— Ничего с ним не сделается и на полу, — сказал м-р Карлайл.

Той мрачной тенью, о которой мы говорили выше, читатель, оказалось слабеющее здоровье сына.

Уильям открыл глаза.

— Кто здесь? Папа?

— Ты плохо себя чувствуешь, Уильям?

— Нет, хорошо. Просто я устал.

— Зачем же ты лежишь здесь?

— Мне здесь нравится. Папа, у меня умер мой чудесный белый кролик.

— Вот как? Может быть, ты встанешь и расскажешь мне об этом поподробнее?

— Я и сам еще ничего не знаю, — сказал Уильям, медленно поднимаясь. Блейр сказал об этом Люси только что, когда она выходила. Я не пошел, поскольку устал. Он сказал…

— Отчего ты устал? — перебил м-р Карлайл, взяв сына за руку.

— Просто так. Я всегда устаю!

— Ты рассказывал об этом мистеру Уэйнрайту?

— Нет. Зачем я буду говорить ему? И зачем он прописал мне это противное лекарство, этот рыбий жир?

— Оно укрепит твои силы, мой мальчик.

— Мне от него дурно. Мне всегда плохо после него, папа. Мадам Вин говорит, что мне нужно давать сливки. Вот это было бы здорово.

— Сливки? — повторил м-р Карлайл, взглянув на мадам Вин.

— Я знаю, что сливки чрезвычайно полезны в подобных случаях, — заметила она. — Я убеждена, что они просто незаменимы, и лучшего лекарства просто не придумать.

— Ну что же, можно попробовать, — сказал м-р Карлайл.

— Ради бога: Вы можете заказать все, что сочтете полезным для него, мадам Вин, — добавила миссис Карлайл. — У Вас больший опыт обращения с детьми, чем у меня. Джойс…

— Что говорит Уэйнрайт? — перебил ее м-р Карлайл, понизив голос.

— Я не всегда встречаюсь с ним, Арчибальд. Это делает мадам Вин, насколько мне известно.

— О боже! — воскликнула Люси. — Можем мы выпить чаю? Мне хочется хлеба с джемом.

М-р Карлайл повернулся к ней, улыбнулся и кивнул.

— Маленькие девочки должны уметь терпеть, мисс Люси. А ты хочешь хлеба с джемом, мой мальчик.

Уильям покачал головой.

— Я не хочу джема. Мне хочется пить.

М-р Карлайл долго и внимательно посмотрел на него, после чего вышел из комнаты. Леди Изабель последовала за ним. Больной сын занимал сейчас все ее мысли.

— Вы полагаете, он серьезно болен, сэр? — прошептала она.

— Во всяком случае, он так выглядит. Что сказал мистер Уэйнрайт?

— Мне он ничего не говорит. Я не спрашивала, что он думает на самом деле. До сегодняшнего вечера мне и в голову не приходило, что существует опасность.

— Он намного хуже выглядит сегодня?

— Не хуже, чем обычно. В последнее время он именно таким бывает по вечерам. Меня встревожило замечание Ханны: она полагает, что мальчик умирает. Что мы можем сделать, чтобы спасти его?

Говоря это, она от волнения стиснула руки: в этот момент, когда они говорили о благополучии ребенка, их ребенка, она почти забыла, что м-р Карлайл больше не был ее мужем; но только почти, ибо ей не дано было окончательно забыть свое ужасное настоящее. Никогда более в этом мире они не будут принадлежать ей: ни он, ни ребенок!

В горле у нее перехватило от отчаяния, она сделала робкий реверанс, прощаясь с мистером Карлайлом, и его последние слова еще долго звенели у нее в ушах:

— Я вызову к нему других врачей, мадам Вин.

Войдя в серую гостиную, она увидела, как Уильям прильнул к миссис Карлайл, упрашивая ее:

— Мама, я знаю, чего бы я съел, если бы ты разрешила.

— Что же?

— Немного сыра.

— Сыра! Сыр с чаем! — рассмеялась миссис Карлайл.

— Последние пару недель у него бывают странные капризы, — объяснила мадам Вин. — Это все от плохого аппетита; но если я разрешаю принести то, что он просит, Уильям едва притрагивается к пище.

— Я уверен, мама, что сейчас съел бы немного сыра, — сказал Уильям.

— Ну что же, сделай милость, — ответила миссис Карлайл.

Она уже повернулась, собираясь выйти из комнаты, когда у входной двери раздался звонок и нетерпеливый стук. Барбара спросила себя, кто бы это мог пожаловать к ним в обеденное время.

В холл величественно вплыла мисс Карлайл, с крепко сжатыми губами и грозным выражением лица.

Выяснилось, что мисс Корни в тот день случилось стоять у окна, зорко наблюдая за многочисленными прегрешениями, творившимися на улице — от флирта хорошенькой горничной из дома напротив с молодым булочником, до возни оборванных мальчишек в канаве — когда взгляд ее случайно упал на длинную цепочку людей, господ судей и прочих джентльменов, выходивших из конторы м-ра Карлайла. Их было так много, что мисс Карлайл невольно вспомнила о фокусниках, извлекающих цветы из шляпы: чем быстрее они выходили, тем больше, казалось, последует за ними.

— Что случилось, скажите на милость? — невольно воскликнула мисс Корни, расплющив нос о стекло в своем желании получше все разглядеть. Наконец, участники этой странной процессии разошлись в разные стороны. Любопытство мисс Карлайл оказалось сильнее аппетита, ибо она осталась у окна, несмотря на то, что обед был подан, как сообщили ей слуги. Вскоре появился м-р Карлайл, и она постучала в стекло костяшками пальцев. Он не услышал ее и скорой походкой пустился домой. Мисс Корни понемногу начинала сердиться.

Следом за мистером Карлайлом вышли клерки. Они тянулись один за другим; последним вышел Дилл. Он не торопился, как мистер Карлайл, и поэтому услышал сигнал мисс Карлайл, снова испытавшей прочность оконного стекла.

— Что, скажите Бога ради, всем этим людям нужно в конторе? — начала она, когда м-р Дилл послушно явился на ее зов.

— Это была делегация, мисс Карлайл.

— Какая делегация?

— Делегация к мистеру Арчибальду, Они хотят, чтобы он стал новым членом.

— Членом чего? — воскликнула она, не поняв, о чем он говорит.

— Парламента, мисс Корни, вместо мистера Этли. Джентльмены уговаривали его баллотироваться.

— Уговаривать осла! — гневно воскликнула мисс Корни, поскольку эта новость не вызвала у нее особого удовольствия. — Арчибальд отправил их восвояси?

— Он не дал окончательного ответа, мэм. Он хочет все обдумать до завтра.

— Обдумать?! — взвизгнула она. — Не может же он быть таким дурнем, чтобы согласиться. Отправиться в парламент. Что же дальше, спрашивается?

— Почему бы и нет, мисс Корни? Я был бы горд за него.

Мисс Корни фыркнула.

— Вы вообще гордитесь скорее странными вещами, чем нормальными, Джон Дилл. Вспомните хотя бы Вашу чудесную сорочку. Как она поживает? Вы переложили ее лавандой для запаха?

— Ну, не то чтобы лавандой, мисс Корни. Она лежит в ящике, поскольку после того, что Вы сказали о ней, мне как-то не очень нравится надевать ее.

— Почему бы Вам не продать ее за полцены и не купить за эти деньги пару нормальных сорочек? — язвительно ответила она. — Это гораздо лучше, нежели хранить никчемную вещь как свидетельство собственной глупости. Может быть, и он теперь начнет получать сорочки с вышивкой, если станет членом Палаты Общин, погрязшей в праздности и безделии. По мне — так уж лучше полгода принудительных работ.

— Ах, мисс Корни! Я думаю, Вы не все поняли. Это великая честь, которую он заслужил, к тому же: он будет выше любого из нас, и он того стоит.

— Посадите его на флюгер! — не выдержала мисс Корни. — Ну вот что: можете идти. С меня достаточно.

Проскочив, как вихрь, мимо почтенного джентльмена, который мог оставаться или же уходить — как ему будет угодно — мисс Карлайл поднялась наверх, надела шаль и шляпку и снова спустилась вниз. Когда она шла через холл, ее слуга, немало удивленный, осмелился спросить:

— А как же Ваш обед, мэм?

— Что Вам за дело до моего обеда? — гневно ответила мисс Карлайл. — Сами-то Вы пообедали.

После этого она отправилась в путь и пришла в Ист-Линн вскоре после м-ра Карлайла.

— Где Арчибальд? — бесцеремонно спросила она, как только увидела Барбару.

— Он дома. А что случилось?

В этот момент появился м-р Карлайл, услышавший ее голос, и она обрушила на него всю мощь своего острого язычка.

— Что это болтают о твоем избрании в парламент от Вест-Линна?

— Этого хочет Вест-Линн, сказал м-р Карлайл. — Садись же, Корнелия.

— Это ты присядь, — едко ответила она, не шелохнувшись. — Я хотела бы, чтобы ты ответил на мои вопросы. Итак: ты отказался, конечно же?

— Наоборот. Я решил принять это предложение.

Мисс Корни распустила завязки своей шляпки и забросила их за спину.

— А ты подсчитал, во что это обойдется? — спросила она, почти замогильным голосом.

— Я подумал обо всем, Корнелия: и о времени, и о деньгах. Расходы будут весьма незначительными, если, конечно, не объявится еще один кандидат.

— Да, — сказала она. — А если объявится?

— Ну и что с того? Разве я не могу потратить несколько сотен на игрушку? — сказал он с добродушной улыбкой.

Мисс Карлайл разразилась душещипательными стонами.

— Думала ли я, что доживу до этого? Что услышу, как о деньгах говорят так, словно это грязь? А как же твой бизнес? — резко добавила она. — Что же, пусть все пойдет прахом, пока ты будешь все вечера торчать в этом чертовом Лондоне, под предлогом занятости в парламенте?

— Корнелия, — серьезно сказал он. — Даже если бы я умер, Дилл продолжал бы вести дело ничуть не хуже, чем оно ведется сейчас. Я могу уехать за границу лет на семь и, вернувшись, обнаружить, что дела идут все так же прекрасно, поскольку Дилл вполне в состоянии справиться с ними. И даже если бы мне пришлось оставить свое дело — а этого не случится, как я уже говорил тебе, — мое благосостояние от него не зависит.

Мисс Карлайл обернулась и едко спросила Барбару:

— Это ты его так настроила?

— Я думаю, он все решил еще до того, как переговорил со мной. Однако, — искренне добавила она, — я просила его принять это предложение.

— Вот как! А какой ты будешь жалкой и несчастной, когда он уедет в Лондон на несколько месяцев — об этом ты не подумала?

— А он не оставит меня здесь, — сказала Барбара, глаза которой увлажнились при одной мысли об этом, так что она невольно прижалась к мужу. — Он возьмет меня с собой.

Мисс Карлайл замолчала, переводя взгляд с Барбары на м-ра Карлайла и обратно.

— Вы это твердо решили?

— Ну конечно же, — рассмеялся м-р Карлайл, надеясь перевести разговор в шутливое русло и хоть немного улучшить настроение своей сестры. — Ты же не хочешь разлучить мужа и жену, Корнелия?

Корнелия не ответила; она принялась зловеще дрожащими пальцами завязывать тесемки шляпки.

— Ну, ты же не можешь уйти, Корнелия? Ты должна остаться обедать, раз уж пришла. Обед уже готов, А после него мы все обсудим.

— Нет уж, я сыта по горло, — сказала она, надевая перчатки. — Я дожила до того дня, когда сын моего отца бросает его дело и превращается в ленивого и самодовольного парламентского хлыща!

— Ну же, Корнелия: останься и пообедай с нами! Думаю, мне удастся рассеять твое предубеждение, если ты позволишь мне поговорить с тобой.

— Если ты хотел поговорить со мной, почему же ты не зашел ко мне, выйдя из конторы? — воскликнула мисс Корни, распаляясь все более — несомненно, не в последнюю очередь в силу вышеуказанной причини.

— Я не подумал об этом, — сказал м-р Карлайл. — Я собирался зайти и все рассказать тебе завтра утром.

— Да уж! — иронически заметила она. — До свидания!

И, несмотря на все их просьбы, она вышла из дома и величавой поступью двинулась вниз по аллее.

Прошло два или три дня, и в местных газетах появилось обращение м-ра Карлайла к обитателям Вест-Линна, а все подходящие стены и столбы украсились цветными плакатами: «Голосуйте за Карлайла!», «Даешь Карлайла!»

Глава 6 СЭР ФРЭНСИС ЛИВАЙСОН В ДОМАШНЕЙ ОБСТАНОВКЕ

Чудеса, как известно, никогда не кончаются, и удел человека — вечно удивляться. Но, возможно, еще никто так не удивлялся, как люди, хорошо знавшие сэра Фрэнсиса Ливайсона, когда разнеслась весть, что он превратился — из того, кем он был — в заядлого политика. Получил ли он предложение занять пост премьер-министра, или же его замучили угрызения совести, как некоего бравого капитана из песни? Увы: ни то, ни другое. Дело в том, что у сэра Фрэнсиса Ливайсона просто-напросто возникли финансовые затруднения, и ему нужно было какое-нибудь теплое местечко, синекура, позволяющая вкушать щедрые плоды жизни, ничего при этом не делая.

— Финансовые затруднения! — воскликнет читатель. — Как же так?

Право же, любезный читатель: в этом нет ничего удивительного, если человек с головой погружается в удовольствия, которые так любил сэр Фрэнсис. Когда он, наконец, получил желанное наследство, сумма, которую пришлось заплатить в счет его долгов, оказалась гораздо больше, нежели ему представлялось ранее. Сэр Питер не оставил Фрэнсису ни фартинга сверх того, что ему причиталось как наследнику титула, да и эти средства истощились, как только он начал проматывать их. Правда, вскоре он женился, но это не остановило его: напротив, расходы только увеличились, так как, не довольствуясь тем образом жизни, который подобал человеку его ранга, он вместе с женой тратил огромные деньги на содержание непомерно роскошного дома. Кроме того, со времени своей женитьбы он всем сердцем привязался к скачкам, тотализатору и азартным играм, если не считать петушиных боев, к которым он давно имел слабость.

Шло время; дела его ухудшились настолько, что так более не могло продолжаться, и сэр Фрэнсис спохватился. Все деньги ушли, до последнего шиллинга, вся собственность была продана, за исключением наследственной недвижимости, появились новые долги и кредиторы, так что сэр Фрэнсис Ливайсон, законный баронет, оказался в гораздо более затруднительном положении, чем когда-то малоизвестный наследник титула с весьма смутными перспективами — в положении, сходном с ранее описанным в главах, посвященных лорду Маунт-Северну. Однако, если граф был в состоянии растянуть свое падение на несколько лет, то Фрэнсис Ливайсон не продержался бы и нескольких месяцев, и он сам прекрасно понимал это.

Он должен был поправить свои дела. Но как это сделать? Он попытал счастья за карточным столом, но удача отвернулась от него; делал отчаянные ставки на скачках, в надежде встать на ноги хоть на какое-то время, но снова проиграл.

Тогда он начал подумывать о том, что ему остается лишь найти какое-нибудь теплое местечко в правительстве, на котором, как мы уже говорили, можно многое получить, ничего не делая. Любое место, где нужно трудиться, не подходило для него, как, впрочем, и он для него: сэр Фрэнсис был слишком пустоголовым для работы, требующей каких-то талантов.

Он подыскал неплохое место — или же, по крайней мере, место, которое могло оказаться неплохим: он стал ни более и ни менее как секретарем лорда Хэдтелота, бывшего одним из министров правительства. Если бы не родство с лордом Хэдтелотом, он ни за что не получил бы такое место: министр не без сомнений согласился попробовать Фрэнсиса на этой должности. Разумеется, непременным условием при этом было получение сэром Фрэнсисом места в парламенте и предоставление своего голоса в распоряжение министерства — кстати, весьма шаткого и, по мнению многих, доживающего последние дни.

Итак, перейдем от недавнего прошлого к настоящему.

В изысканной гостиной дома на Итон-сквер восседала молодая и красивая леди. Дело было пополудни, и яркий солнечный свет позволил бы Вам, читатель, вдоволь налюбоваться глазами, синими, как фиалки, каштановыми кудрями и нежным цветом лица. Однако же, ее красиво вылепленное природой лицо было сердитым, если не сказать угрюмым, а маленькая изящная ножка в крайнем нетерпении постукивала по ковру. Разумеется, перед нами предстала леди Ливайсон.

В последнее время ей приходилось расплачиваться за свое прошлое: все наши прошлые деяния, добрые и злые, рано или поздно вернутся к нам своими плодами. Если вы посеете пшеницу, она взойдет пшеницей, радуя глаз, если же посеять сорняки, они взойдут своими зловредными побегами, с которыми вам нужно будет бороться что есть сил. Таков непреложный закон мироздания, ни для кого не делающий исключений. Когда-то в прошлом — тому уже немало лет — Фрэнсис Ливайсон отдал свое сердце (или то, что заменяло его) Бланш Челлонер. Однажды он оставил ее ради леди Изабель, но сделал это из своих собственных соображений, поскольку она никогда не нравилась ему так, как Бланш. Они были тайно помолвлены. Сестра Бланш, Лидия Челлонер, которая была на два года старше ее, заподозрила неладное и попыталась заставить младшую сестру признаться во всем. Бланш, верная своему обещанию держать их союз в тайне, все отрицала, заявив даже, что ей «никогда не нравился капитан Ливайсон», более того — она его «недолюбливала».

— Тем лучше, — ответила тогда старшая мисс Челлонер, поскольку сама она ни во что не ставила капитана Ливайсона и считала его неподходящей партией.

Шли годы, и бедная Бланш Челлонер оставалась верна своей любви. Несмотря на то, что он был — и она не могла не видеть этого — совсем не таким, как ей хотелось бы, она любила только его. Она знала о его мотовстве, мирилась с тем, что он часто забывал о ней, и продолжала любить. Даже его бегство с леди Изабель Карлайл не уничтожило этой привязанности, хотя и поколебало ее на некоторое время. Когда он вернулся в Лондон, унаследовав титул, их дружба возобновилась. Правда, с его стороны это была холодная, неискренняя, какая-то «водянистая» дружба, но Бланш не сомневалась, что теперь, когда устранено последнее препятствие, он женится на ней.

Он же вел с ней двойную игру: наедине говорил с ней о любви и продолжал наносить визиты ее семье; возможно, он боялся вспышки с ее стороны, боялся, что она расскажет обо всем, если он разорвет отношения с ней, что отнюдь не пошло бы ему на пользу. Бланш призвала на помощь все свое мужество и переговорила с ним, настаивая на женитьбе. Ей еще и в голову не приходило, что он более не намеревается жениться на ней — если он вообще когда-либо собирался это сделать. Подлые люди всегда трусливы. Сэр Фрэнсис испугался этого объяснения и, совершенно забыв о чести, пробормотал какое-то неясное обещание жениться на ней в ближайшее же время.

Лидия Челлонер к этому времени успела побывать замужем и остаться хорошо обеспеченной вдовой. Теперь она была миссис Уэринг. Бланш жила у нее, ибо сестры были сиротами. Возраст Бланш — ей было уже под тридцать — начал понемногу сказываться на ее наружности; точнее, виной всему был не столько возраст, сколько обманутые надежды и сердечная мука. Ее волосы поредели, кожа высохла, а фигура утратила прежнюю округлость.

— Жениться на ней? Как же! — насмешливо говорил себе сэр Фрэнсис Ливайсон.

Как-то на Рождество к миссис Уэринг приехала младшая сестра, Алиса Челлонер, прелестная девушка двадцати лет от роду, обычно жившая за городом со своей теткой. Она была гораздо красивее Бланш, даже в лучшие годы последней, и Фрэнсис Ливайсон, не видевший ее с тех самых пор, когда она была еще ребенком, влюбился в нее — по крайней мере, сам он назвал бы это любовью. Любовь! Он стал ее тенью. Он нашептывал ей ласковые слова, он вскружил ей голову и сделал предложение, которое она приняла. Приготовления к свадьбе начались немедленно, ибо сэр Фрэнсис хотел обвенчаться как можно скорее — впрочем, как и сама Алиса.

А что же Бланш? Она была просто ошеломлена. Она впала в оцепенение, на смену которому пришло отчаяние. Бланш сумела настоять на встрече с сэром Фрэнсисом, как ни пытался он уклониться от этого разговора. Поверите ли, читатель: он насмешливо-обходительно выслушал ее возмущенное напоминание о том, что было между ними в прошлом. Любовь? Брак? Какая чепуха! Право же: у нее просто разыгралось воображение. В конце концов он заявил, что она не сможет никому доказать, будто их отношения были чем-то большим, нежели просто дружбой, или же что он когда-то намекал на возможность брака.

Увы, она не могла этого доказать. У нее не было ни единого, хотя бы коротенького, письма от него, ни единого друга или хотя бы врага, который мог бы подтвердить, что слышал, как он говорил ей о любви. Фрэнсис Ливайсон был слишком осторожен, чтобы оставить хоть какие-то свидетельства их связи. Более того: разве сама она не поклялась своей сестре Лидии, что между ней и Фрэнсисом Ливайсоном ничего не было? Кто теперь поверил бы ей, если бы она заявила прямо противоположное и призналась, что лгала ранее? Нет: она чувствовала себя так, будто находится на тонущем корабле, и у нее нет никаких шансов на спасение.

Впрочем, один шанс еще оставался, и она решилась поговорить с Алисой. Жизнь внезапно и безжалостно раскрыла ей глаза на истинную сущность этого человека, и теперь ей было совершенно ясно, что он не годится в мужья для ее сестры. Она поняла, что такой союз не будет счастливым, и, если возможно, Алису нужно предостеречь от этого брака.

Спрашивая себя, вышла бы она сама за него, Бланш отвечала на этот вопрос положительно. Да, она бы вышла за него, она, но не юная, свежая, прелестная Алиса, которая не потратила лучшие годы своей жизни, ожидая этого негодяя.

Когда домочадцы легли спать и в доме все затихло, Бланш направилась в спальню к сестре. Алиса еще не раздевалась; она сидела в мягком кресле возле огня, положив ноги на каминную решетку, и читала любовное письмо от сэра Фрэнсиса.

— Алиса, я пришла, чтобы рассказать тебе одну историю, — спокойно сказала Бланш. — Ты выслушаешь меня?

— Погоди минутку, — ответила Алиса.

Она закончила чтение, отложила письмо в сторону.

— Что ты сказала, Бланш? Историю?

Бланш кивнула.

— Это случилось несколько лет назад. Девушка была молодой и хорошенькой, не слишком богатой — она принадлежала к нашему кругу. Ее полюбил некий джентльмен, также не слишком состоятельный, и добился взаимности. Жениться он не мог, ибо, как я уже сказала, был небогат. Они тайно любили друг друга в надежде на то, что наступят лучшие времена. Она отдала ему свои лучшие годы. Ах, Алиса, я не могу описать, как она любила его все эти годы, вплоть до настоящего времени. Несмотря на то, что люди говорили о нем дурно, она продолжала нежно и верно любить его; она льнула к нему, как лоза.

— Кто была эта юная леди? — перебила ее Алиса. — Это сказка о любви, или же все, о чем ты говоришь, произошло в действительности?

— Это случилось в действительности. Я знала ее. Все эти годы он поддерживал ее чувство, уверяя девушку, что он также любит ее. Спустя некоторое время он унаследовал состояние, и ничто больше не мешало им пожениться. Он в то время был за границей, но сразу же вернулся, получив известие о наследстве; их связь возобновилась, и ее бедное сердце снова воспрянуло к жизни. Однако до женитьбы дело так и не дошло. Он ничего не говорил о свадьбе, и она решилась сама спросить его. Теперь уже очень скоро, — ответил он, и она продолжала жить своей надеждой.

— Рассказывай, Бланш, — воскликнула Алиса, которую заинтересовала эта история, хотя она и не подозревала, что все это имеет отношение и к ней лично.

— Хорошо, я продолжаю. Поверишь ли, Алиса: вскоре после этого он встретил другую девушку, которая, как ему показалось, больше подходит для него. Он сделал ей предложение, забыв о чести, отрекшись от всего, что было между ними, даже от собственных слов и обещаний.

— Какой позор. Они поженились?

— Они собираются сделать это. Ты бы вышла за такого человека?

— Я? — ответила Алиса, которую возмутил этот вопрос. — Едва ли!

— Алиса, этот человек — сэр Фрэнсис Ливайсон.

Алиса Челлонер вздрогнула, и лицо ее побагровело.

— Как ты смеешь говорить это, Бланш? Это неправда. А кто же эта девушка, скажи на милость? Она, должно быть, клевещет на него.

— Нет, — спокойно ответила Бланш. — Эта девушка — я.

— Я знаю! — после неловкой паузы воскликнула Алиса, презрительно вскинув голову. — Он предупреждал меня, что может случиться нечто подобное: ты вообразила, будто он любил тебя, и злилась на него за то, что он выбрал меня.

— Алиса, сестра моя! Я позабыла о гордости и скрытности, присущей женщинам во всем, что касается их ошибок и самых сокровенных чувств. Я переступила через все это ради тебя. Клянусь небом: все, что я рассказала тебе сегодня — чистейшая правда. Я была помолвлена с Фрэнсисом Ливайсоном до тех пор, пока не появилась ты.

Далее произошла безобразная сцена. Бланш, которую неверие Алисы вывело из себя, рассказала все, что она знала или слышала об этом человеке: она упомянула и его подлое поведение по отношению к бедной леди Изабель Карлайл. Алиса разозлилась не на шутку. Она заявила, что не верит ни единому слову из рассказа Бланш о собственных несчастьях, а что касается прочих историй — что ей за дело до его прошлого?

На самом деле, Алиса Челлонер поверила сестре, ибо в словах ее звучало искреннее горе. Алиса не любила сэра Фрэнсиса всем сердцем, как Бланш, но ее, без сомнения, привлекала столь блестящая партия, и она не собиралась его уступать. Что же: если сердце Бланш разбито — значит, так суждено было случиться. Однако же, ей не стоило смешивать насмешки и колкости со своим нежеланием поверить Бланш, ей нельзя было открыто глумиться над горем сестры. Хорошо ли она поступила? Что посеешь, то и пожнешь, говорю я вам.

Она вышла за сэра Фрэнсиса Ливайсона, оставив Бланш с разбитым сердцем предаваться своему горю от этой несправедливости. И вот теперь, через три года после свадьбы, ее любовь к сэру Фрэнсису превратилась в презрение и ненависть.

Маленький мальчик, двух лет от роду, играл в той же комнате. Мать не обращала на него ни малейшего внимания, поглощенная своими собственными мыслями, видимо, не слишком приятными, ибо она хмурилась, и губы ее были сердито поджаты.

В комнату ленивой походкой, с выражением полнейшего безразличия на лице, вошел сэр Фрэнсис. Леди Ливайсон встала и обратилась к супругу, причем тон ее отнюдь не сулил приятного разговора.

— Мне нужны деньги, — сказала она.

— Мне тоже, — ответил он.

Она сердито топнула ножкой и высокомерно вскинула голову.

— И я получу их. Я сказала тебе об этом еще вчера. Ты что же, полагаешь, что я так и буду обходиться без карманных денег?

— Ты полагаешь, тебе стоит так злиться из-за этого? — язвительно ответил сэр Фрэнсис. — Ты вечно пристаешь ко мне с просьбами дать денег, и я отвечаю тебе, что у меня их нет, даже для себя самого. Ты с таким же успехом могла бы требовать их у нашего малыша.

— Лучше бы ему не родиться вообще! — яростно воскликнула она, — чем иметь такого отца!

Кровь, прихлынувшая к щекам сэра Фрэнсиса, яснее ясного свидетельствовала о том, что последнее замечание и, главное — презрительный тон, которым оно произнесено, заставят его дать немедленный отпор своей супруге, но в этот момент в комнату вошел слуга.

— Прошу прощения, сэр. Но этот Браун вломился в переднюю и…

— Я не могу принять его, — перебил его сэр Фрэнсис, пятясь в дальний конец комнаты с таким видом, словно он впал в ужас и потерял всякое присутствие духа. Леди Ливайсон презрительно скривила губы.

— Мы все-таки выпроводили его, сэр, с огромным трудом, но, пока мы препирались, в открытую дверь проник мистер Мередит. Он проследовал в библиотеку, сэр, и клянется, что не тронется с места, пока не увидит Вас, независимо от того, больны Вы или здоровы.

Сэр Фрэнсис замешкался на мгновение, вполголоса выругался и вышел из комнаты. Слуга последовал за ним, а леди Ливайсон схватила ребенка на руки и запричитала, уткнувшись лицом в теплую шейку малыша:

— Ах, Фрэнни, милый! Я бы бросила его, если бы посмела, но боюсь, что он не отдаст тебя.

Дело в том, что вот уже три дня как сэр Фрэнсис Ливайсон был «серьезно болен», ему был «прописан постельный режим», и его «нельзя было беспокоить». Во всяком случае, так, или почти так, сообщили лорду Хэдтелоту (точнее, в министерство, поскольку сей государственный муж тоже был в отъезде). На самом же деле сэр Фрэнсис Ливайсон был так же здоров, как Вы или я, однако не смел показываться из-за последствий одного из своих многочисленных долгов. В этот день все удалось уладить, во всяком случае, на некоторое время.

— Черт возьми, Ливайсон! — начал м-р Мередит, парламентский организатор в министерстве. — Что за шум поднялся из-за Вас! На вид Вы совершенно здоровы!

— Сегодня мне намного лучше, — кашлянув, ответил сэр Фрэнсис.

— Ну и времечко Вы сумели выбрать, чтобы уклоняться от работы! День за днем я бьюсь к Вам, словно в лихорадке, отчего впору и в самом деле заболеть, и не могу добиться, чтобы меня приняли или хотя бы передали Вам записку. Сегодня мне оставалось бы только взорвать дом и войти до того, как обломки опустятся на землю. Кстати, Вы с супругой живете вместе?

— Что значит «вместе?» — проворчал сэр Фрэнсис.

— Вчера, когда меня в очередной раз не пустили в дом, она как раз садилась в экипаж, и я осведомился о Вас у нее. И миледи ответила, что она ничего не знает ни о сэре Фрэнсисе, ни о его болезни.

— У миледи частенько бывает дурное настроение, — раздраженно ответил сэр Фрэнсис. — Что за нужда у Вас во мне именно сейчас? Хэдтелота сейчас нет, и делать просто нечего.

— У нас в министерстве — возможно. Однако кое-где еще происходят интересные события. Место Этли освободилось.

— И что с того?

— Уже три или четыре дня, как Вы должны были быть там. Разумеется, Вы должны занять его место.

— С какой стати? — ответил сэр Фрэнсис. — Меня не устраивает место в парламенте от Вест-Линна.

— Не устраивает Вест-Линн! Это же самый подходящий городок! Он находится недалеко от Ваших владений.

— Ну да, если Вы считаете десять миль небольшим расстоянием. Я не буду баллотироваться в Вест-Линне. Вы слышите, Мередит?

— Сегодня утром приехал Хэдтелот, — сказал Мередит.

Это сообщение явно огорчило сэра Фрэнсиса.

— Хэдтелот! С чего это вдруг?

— Из-за Вас. Я же говорю, Ливайсон, что из-за Вас разгорелся настоящий сыр-бор. Хэдтелот полагал, что Вы уже давно там, и он вернулся в страшной ярости. Для нас любой голос в парламенте — на вес золота, а Вы, по его словам, упускаете Вест-Линн! Вы должны немедленно начать свою кампанию, Ливайсон.

— Нет.

— Тогда Вы лишитесь Вашей должности. Тортон поедет в Вест-Линн и займет Ваше место.

— Хэдтелот послал Вас, чтобы сообщить мне это? — спросил сэр Фрэнсис.

— Именно так. И, что самое главное, он настроен весьма решительно. Можете не сомневаться: этот человек говорит именно то, что думает.

Сэр Фрэнсис задумался. Будь на то его воля, он бы скорее предпочел стать представителем одного весьма жаркого местечка под землей, нежели Вест-Линна. Однако же, уход от Хэдтелота и отказ от теплого места, на которое он рассчитывал, означали бы для него полнейший крах: ни более, ни менее как объявление вне закона или даже тюремное заключение. Для него место в парламенте имело жизненную важность, и он начал размышлять, сможет ли предложить Вест-Линну более близкое знакомство со своей малопочтенной персоной.

— Теперь уж, наверное, все и забыли об этом, — непроизвольно произнес он вслух то, к чему пришел в результате своих размышлений.

— Мне понятны Ваши сомнения, — воскликнул м-р Мередит, — относительно Вест-Линна как места Вашего небезызвестного приключения. Однако общественные интересы должно ставить выше личных чувств, и лучшее, что Вы сейчас можете сделать — это начать свою кампанию. Хэдтелот и так уже зол до крайности. Он говорит, что, если бы Вы сразу появились там, удалось бы проскользнуть вообще без соперника, а теперь таковой появился.

Сэр Фрэнсис насторожился.

— Соперник? А где мне взять средства на кампанию?

— Фи! Можно подумать, что это послужит препятствием! Вы слышали, с кем Вам предстоит сразиться?

— Нет, — безразлично ответил сэр Фрэнсис.

— С Карлайлом.

— Карлайл! — воскликнул он. — Боже праведный. Куда мне против него!

— Ну что же, есть альтернатива. Если не Вы — так Торнтон.

— У меня нет ни малейших шансов. Вест-Линн не выберет меня, если он также баллотируется. Да и вообще, я не уверен, что Вест-Линн стал бы голосовать за меня даже и без него.

— Чепуха! Вы же знаете, как мы заинтересованы в этом месте. Правительство протолкнуло на него Этли и может сделать то же самое с Вами. Итак: да или нет, Ливайсон?

— Да, — ответил сэр Фрэнсис.

Уже через час он отправился в путь.

В Вест-Линн? — спросите Вы. Нет. Сначала он направил свои стопы в Скотланд-Ярд. Менее чем через час после его появления там, начальник полиции в Вест-Линне получил, под грифом «Секретно», телеграмму следующего содержания из Центрального управления: «Находится ли Отуэй Бетел в Вест-Линне? Если нет, где он и когда вернется?»

Ответ последовал незамедлительно:

«Отуэй Бетел предположительно находится в Норвегии. Точное место — пребывание неизвестно».

Леди Ливайсон знала, что затевается. Когда сэр Фрэнсис из чистой вежливости сообщил ей, что на несколько дней уезжает из города, она яростно набросилась на него.

— Если бы у Вас оставалась хоть капля стыда, Вы бы скорее застрелились, чем отправиться туда и сделать то, что Вы собираетесь.

Можете не сомневаться в том, что их отношения обострились до предела, и что у нее уже давно были все основания презирать его. В противном случае она бы не разговаривала с мужем подобным образом.

Он грозно взглянул на нее.

— Я знаю, что Вы замышляете. Вы хотите выставить свою кандидатуру против мистера Карлайла. Каким же нужно обладать бесстыдством, каким сердцем, не ведающим стыда, чтобы сделать это! Любой человек, кроме Вас, сквозь землю провалился бы, увидев того, кому причинил столько зла!

— Придержите язык, — сказал сэр Фрэнсис.

— Я слишком долго придерживала его, потому что Вы были моим мужем. Я делала это, хотя едва не сходила с ума. Больше я этого делать не стану. Денно и нощно буду молиться лишь об одном — найти способ развестись с Вами — и я найду, уж будьте уверены!

— Лучше бы Вы отказались от меня ради Бланш, — насмешливо сказал сэр Фрэнсис. — То, что Вы за меня вышли, просто убило ее, и Вы это знали.

Она села, постукивая ножкой по ковру и пытаясь успокоиться.

— Осмелюсь дать Вам совет: не лучше ли Вам сначала сесть и поразмыслить, нужно ли наносить подобное оскорбление мистеру Карлайлу, — снова заговорила она.

— Да кто такой Карлайл для Вас? Вы с ним даже не знакомы!

— Я знаю, какой он пользуется репутацией. Это честный, благородный человек, которого любят его друзья и уважают все без исключения. Вы с ним являете разительный контраст. Спросите вдову Вашего дядюшки, что в свете говорят о мистере Карлайле.

— Если бы моим противником был кто-нибудь другой, я не стал бы состязаться, — злобно ответил сэр Фрэнсис. — Меня подстегивает мысль о том, что именно он — мой оппонент. Я сражусь с ним и сокрушу его.

— Смотрите, как бы Вас самих не сокрушили, — едко заметила Алиса Ливайсон. — Подлецам не всегда везет.

— Я рискну, — насмешливо ответил сэр Фрэнсис.

Глава 7 ПРОИСШЕСТВИЕ С ЗЕЛЕНЫМИ ОЧКАМИ

М-р Карлайл и Барбара завтракали, когда, к их немалому удивлению, к ним пожаловал м-р Дилл. Буквально следом за ним вошел судья Хэйр, за ним — сквайр Пиннер, а в арьергарде следовал полковник Бетел. Все четверо явились самостоятельно, не договариваясь друг с другом, и все четверо тяжело дышали, словно бежали наперегонки.

Сначала мистер Карлайл просто не мог понять, что привело их в его дом. Все четверо говорили одновременно в крайнем возбуждении, и одной ярости судьи Хэйра хватило бы для того, чтобы оглушить его слушателей. Однако же вскоре м-р Карлайл уловил суть дела.

— Другой кандидат? Оппонент? Ну что же, пусть, — добродушно воскликнул он. — Посмотрим, кто победит, в конце концов.

— Но Вы не знаете, кто это, мистер Арчибальд, — воскликнул старый Дилл. — Это…

— Состязаться с ним! — вскричал судья Хэйр. — Да он…

— Этого парня надо вздернуть, — вмешался полковник Бетел.

— Или же утопить, — предложил сквайр Пиннер.

Все это они выпалили одновременно и вынуждены были замолчать хотя бы на мгновение, чтобы затих шум, вызванный этим тройным словесным залпом. Барбаре оставалось лишь изумленно переводить взгляд с одного джентльмена на другого.

— Так кто же этот ужасный противник? — спросил м-р Карлайл.

Ответом ему было молчание. Все гости, люди достаточно деликатные, не горели желанием произнести имя этого человека при м-ре Карлайле. Первым заговорил, понизив голос, м-р Дилл.

— Мистер Арчибальд, этот кандидат — не кто иной, как… Ливайсон.

Лоб м-ра Карлайла побагровел; Барбара опустила голову, но глаза ее сердито сверкали.

— Сегодня рано утром Бенджамен проехал через город, чтобы немного прогнать лошадей, — запинаясь, сказал судья Хэйр. — По возвращении он рассказал мне, что на стенах появились плакаты «Даешь Ливайсона!», «Голосуйте за сэра Фрэнсиса Ливайсона!». Я чуть было не стукнул его. «Это так же верно, хозяин, как то, что я грешник, — сказал он. — Я кое с кем переговорил, и мне рассказали, что он прикатил вчера вечером». Вот такие новости приходится выслушивать перед завтраком респектабельному джентльмену!

— Он приехал последним поездом, — сказал м-р Дилл, — и остановился в «Оленьей Голове». Должно быть, наборщики трудились всю ночь, чтобы подготовить плакаты. С ним приехал агент или что-то в этом роде, а также еще один парень — говорят, от правительства.

— Они хвастаются, что поле боя всегда за ними после первой атаки, и подсчет голосов будет пустой формальностью! — добавил полковник Бетел, яростно пристукнув тростью. — Да он сумасшедший, если выставляет свою кандидатуру здесь!

— Это сделано специально для того, чтобы оскорбить мистера Карлайла, — робко вставил сквайр Пиннер.

— Вы имеете в виду, чтобы оскорбить нас всех, — резко ответил полковник Бетел. — Посмотрим, как он запоет, когда ему придется убираться отсюда.

— Ну, Карлайл, теперь-то Вам отступать некуда, — воскликнул судья Хэйр.

М-р Карлайл безмолвствовал.

— Вы же не позволите этой скотине запугать Вас? — громко спросил полковник Бетел.

— В десять часов в «Оленьей Голове» состоится собрание, — сказал м-р Карлайл, оставив без ответа последний вопрос. — Я буду там с Вами.

— Вы сказали, что он тоже в «Оленьей Голове»? — спросил сквайр Пиннер. — Я ничего об этом не слышал.

— Он находился там, — поправил его м-р Дилл. — Я полагаю, его уже выселили к этому времени. Я спросил у хозяина, о чем он думал, когда брал такого постояльца, и что, по его мнению, скажут на это господа судьи. Он поклялся мне, что через час этого парня и след простынет, а также добавил, что не пустил бы этого человека на порог, если бы знал, кто он такой.

Поговорив еще немного, гости удалились. М-р Карлайл спокойно сел и занялся своим завтраком. Барбара приблизилась к нему.

— Арчибальд, ты же не позволишь этому наглецу нарушить твои планы? Ты не откажешься от борьбы? — прошептала она.

— Думаю, что нет. Он в этом деле ведет себя дерзко и вызывающе, а для меня, я полагаю, лучше всего будет обращать на него не больше внимания, чем на грязь под ногами.

— Правильно, — ответила она, зардевшись от гордости за мужа.

Вскоре м-р Карлайл уже входил в Вест-Линн. Действительно, рядом с его плакатами висели и плакаты Ливайсона, этого труса, причинившего ему наибольшую боль, которую один мужчина может причинить другому. Этот человек, должно быть, и в самом деле не ведал стыда: м-р Карлайл подумал то же самое, что сказала сэру Фрэнсису его жена.

— Арчибальд, ты уже слышал? Это возмутительно! — воскликнула мисс Карлайл, которая налетела на брата, словно корабль под всеми парусами. Щеки ее пылали, глаза сверкали с той немалой высоты, которой достигала ее величественная фигура.

— Я знаю, Корнелия. А если бы не знал, меня просветили бы стены Вест-Линна.

— Он что, сошел с ума?

— Я полагаю, он просто не все продумал, — ответил м-р Карлайл.

— Теперь ты должен сражаться, — с пылающим лицом продолжала она. — Раньше я противилась этому, но теперь я снимаю все возражения. Ты мне будешь не брат, если спасуешь перед ним.

— Я и не собираюсь этого делать.

— Хорошо. Иди своим путем, а он пусть ползет своим. Обращай на него не больше внимания, чем на гадюку. Арчибальд, ты должен сейчас же начать сбор голосов.

— Нет, — сказал м-р Карлайл. — Вот увидишь, Корнелия: меня изберут и без этого.

— Ну что же, мой равнодушный братец: если ты сам не снизойдешь до сбора голосов, это сделают за тебя. Я лично не пожалею тысячи фунтов на эль для избирателей.

— Не спеши, — рассмеялся м-р Карлайл. — Оставь тысячу фунтов при себе, Корнелия. Я не хочу, чтобы меня сняли под предлогом «подкупа и коррупции». А вот и сэр Джон Доубид несется к нам галопом, и лицо у него красное, как солнце в тумане.

— Пожалуй. Он тоже знает Говорю тебе, Арчибальд: Вест-Линн буквально взбудоражен, а такого с ним давненько не случалось.

И мисс Карлайл была совершенно права. Обитатели городка преисполнились возбуждения и негодования. Люди буквально сплотились вокруг м-ра Карлайла: и горожане, и сельские жители.

Однако же в Вест-Линне было много сторонников правительства, и, что бы ни чувствовали его жители все вместе или поодиночке, множество голосов могли быть отданы сэру Фрэнсису Ливайсону.

В то утро Барбара проводила мужа до ворот парка. Возвращаясь в дом, она встретила мадам Вин с детьми. Уильям выглядел совершенно здоровым, как обычно по утрам.

— Мама, — воскликнула Люси, — Вы выглядите такой разгоряченной! Щеки так и пылают.

— Я сержусь, — ответила Барбара, улыбаясь при этом.

— Почему Вы сердитесь?

— Потому что у папы появился соперник, второй кандидат.

— Разве он не имеет права на это? — спросил Уильям. — Папа говорил, что это может сделать всякий.

— Всякий, кроме того, кто осмелился сделать это, — ответила Барбара, которую возмущение заставило забыть об осторожности. — Это подлый, презренный человек, которого сторонятся все порядочные люди. И у него хватило наглости выступить против твоего папы.

— Как его зовут, мама?

И тут Барбара спохватилась. Впрочем, если она не скажет имени, они скоро узнают его от других людей.

— Это сэр Фрэнсис Ливайсон.

И тут гувернантка вскрикнула: от боли? от ужаса? от удивления? Пожалуй, от всех этих чувств одновременно. Барбара повернулась к ней, но она уже наклонила голову, кашляя, и поднесла платок к мертвенно-бледному лицу.

— Вам плохо? — участливо спросила Барбара.

— О нет, благодарю Вас. Просто… пыль попала мне в рот, вот я и закашлялась.

Миссис Карлайл не сказала более ни слова, однако же призадумалась, ибо гувернантка еле выговорила эти слова дрожащим голосом, под стать ее трясущимся пепельно-бледным губам.

«Не может ли она знать Фрэнсиса Ливайсона? — подумала Барбара. — Не упоминание ли этого имени так взволновало ее?»

В этот день мадам Вин была страшно рассеянной во время занятий. Одним из первых узнал обо всем лорд Маунт-Северн. Однажды вечером он сидел в клубе и просматривал вечернюю газету, когда взгляд его упал на слова «Карлайл» и «Вест-Линн». Будучи наслышан о вероятном избрании м-ра Карлайла и всем сердцем желая ему успеха, граф, разумеется, прочитал эту заметку.

Потом он перечитал ее еще раз, и еще. Он протер глаза, затем протер очки и даже ущипнул себя, дабы убедиться, что не спит, так как он просто не мог поверить в то, что сэр Фрэнсис Ливайсон выставил свою кандидатуру против м-ра Карлайла и теперь активно вербует сторонников в Вест-Линне.

— Вы знаете что-нибудь об этом позорном известии — позорном, независимо от того, правдиво оно или ложно? — спросил он одного из своих близких друзей.

— Увы, это правда. Я узнал об этом час назад. Этот Ливайсон, должно быть, изрядный наглец.

— Наглец! — повторил возмущенный граф, все существо которого восстало против этого известия. — Как Вы просто об этом говорите! Да его надо вздернуть, как собаку!

Он отшвырнул газету, вышел из клуба, заехал домой за саквояжем, после чего со свистками и гудками — которые, разумеется, издавал локомотив, а не почтенный лорд — помчался в Вест-Линн, захватив с собой сына. Граф Маунт-Северн не собирался оставаться в стороне от этого дела.

В эти теплые весенние дни леди Изабель взяла за правило по утрам, после завтрака, отправляться с детьми на прогулку в парк. Они были на лужайке перед домом и в то утро, когда к дому по аллее поднялись два джентльмена — точнее, один джентльмен и красивый юноша, обещающий вырасти в джентльмена под стать первому. Леди Изабель чудом не упала в обморок, ибо оказалась лицом к лицу с лордом Маунт-Северном. Граф, остановившийся, чтобы поздороваться с детьми, приподнял шляпу, увидев незнакомую даму.

— Познакомьтесь: моя гувернантка, мадам Вин, — сказала Люси.

Мадам Вин молча присела в реверансе, отвернув голову и ловя воздух ртом.

— Твой папа дома, Люси? — взволнованно спросил граф.

— Да. Я думаю, он завтракает. Я так рада, что Вы приехали!

Лорд Маунт-Северн направился в дом, держа за руку Уильяма, который с готовностью предложил «отвести» его к своему папе. Лорд Вейн склонился к Люси и поцеловал ее. Пройдет совсем немного времени, какие-то несколько лет, и наша юная леди отнюдь не станет с такой готовностью подставлять ему свои розовые губки.

— Ты выросла и стала совсем большой девочкой, Люси. Ты не забыла наш уговор?

— Нет, — рассмеялась она.

— И не забудешь?

— Никогда, — ответила девочка, покачав головой. — Вот увидите.

— Люси будет моей женой, — воскликнул он, поворачиваясь к мадам Вин. — Мы договорились об этом и торжественно пообещали не нарушать нашего уговора. Я намереваюсь подождать, пока она подрастет. Она мне нравится больше всех на свете.

— Он мне тоже нравится, — сказала мисс Люси. — Так что все это — чистейшая правда.

Люси была ребенком, почти младенцем, а юный виконт был в том возрасте, когда подобным шутливым клятвам не придают особого значения, и, тем не менее, мадам Вин охватила дрожь. Она заговорила не как мадам Вин, а как бедная мать, злосчастная леди Изабель.

— Вы никогда не должны говорить подобных вещей, Люси. Это невозможно.

Лорд Вейн рассмеялся.

— Почему же? — спросил он.

— Ваши отец и мать не позволят этого.

— Отец позволит, я знаю. Он любит Люси. Что касается моей матери — не думает же она, что я всегда и во всем буду ее слушаться. Погуляй немножко, Люси: я хочу кое-что сказать мадам Вин. Карлайл пристрелил этого парня? — продолжил он, когда Люси убежала. — Отец мой настолько непреклонный человек, особенно когда рассердится, что он, не желая осквернять свои губы этим именем, не только сам не справился ни о чем, когда мы приехали, но и мне не позволил, так что у меня буквально язык чесался по дороге сюда.

Она хотела ответить «Какого парня?», но слова замерли у нее на губах, ибо она прекрасно понимала, о ком идет речь.

— Я говорю об этом мерзавце Ливайсоне. Если бы Карлайл изрешетил его за это пулями, а затем бил бы до тех пор, пока он не скончается, тот получил бы по заслугам, и все стали бы рукоплескать Карлайлу. Ливайсон против Карлайла! Если бы я был мужчиной несколько лет назад, он получил бы пулю в сердце. Послушайте, — сказал он, понизив голос. — Вы знали леди Изабель?

— Да… то есть нет… знала.

Она не знала, как ответить, и едва ли слышала свои собственные слова.

— Вы знаете: она была матерью Люси, и я любил ее. Думаю, и Люси я люблю за то, что она — вылитая мать. А где Вы встречались с ней? Здесь?

— Я знала ее… понаслышке, — прошептала леди Изабель, в душе которой все всколыхнулось от воспоминаний.

— А, понаслышке! Так что же, Карлайл пристрелил этого мерзавца, или он еще жив? Клянусь Иовом! Подумать только, он снова прокрался в Вест-Линн!

— Боюсь, Вам лучше спросить кого-нибудь еще, — наконец выговорила она. — Я ничего не знаю об этом.

Она отвернулась, с бешено бьющимся сердцем, взяла за руку подбежавшую к ней Люси и удалилась. Лорд Вейн бегом бросился к дому.

Теперь началась нешуточная борьба — сбор голосов. Сэр Фрэнсис Ливайсон, его агент и еще один человек из Лондона, который оказался вовсе не большой шишкой из правительства, а закадычным другом нашего баронета, неким Дрейком, рыскали по городу, словно собаки, которым подпалили хвосты, ибо знали, какой репутацией пользуются в Вест-Линне. За ними шлялась лишь кучка оборванных молодых людей, весьма достойно замыкавшая это жалкое шествие. За оппонента сэра Фрэнсиса агитировала внушительная толпа: мелкопоместное дворянство, мировые судьи, лорд Маунт-Северн, наконец. Иногда, шагая под руку с графом, с ними обходил город и м-р Карлайл. Когда группы соперников оказывались поблизости друг от друга и вот-вот могли встретиться, бравый сэр Фрэнсис ретировался ближайшим переулком, а то и прятался за изгороди — одним словом, скрывался, где только мог, ибо даже при всей своей наглости не смел встретиться лицом к лицу с мистером Карлайлом и людьми, от которых ему нечего было ждать, кроме осуждения.

Как-то утром миссис Карлайл взяла с собой в Вест-Линн мисс Люси и ее гувернантку. Они отправились за покупками. Леди Изабель приходила в ужас от мысли о встрече с сэром Фрэнсисом, но что ей оставалось делать: она не могла сказаться больной, ибо была совершенно здорова, равно как и заявить, что не пойдет, будучи всего-навсего гувернанткой. Итак, дамы пустились в путь. У ворот Гроува, поместья судьи Хэйра, они столкнулись с мисс Карлайл.

— Твоей матери нездоровится, Барбара.

— Вот как? — встревоженно воскликнула Барбара. — Я должна повидаться с ней.

— Она опять видела какой-то странный сон, — продолжала мисс Карлайл, не обращая внимания на гувернантку и мисс Люси. — Я поняла это, как только вошла, по одному ее виду: она дрожала и озиралась, словно по меньшей мере дюжина призраков готова была вот-вот появиться прямо из стен. Я отчитала ее за это, и ей нечего было возразить. Она лишь заявила, что Ричарду грозит какая-то опасность, или же будет грозить вскоре. Идите, полюбуйтесь на нее: по-прежнему дрожит, хотя я и сказала ей, что людям, которые верят в сны, место в сумасшедшем доме.

Барбара выглядела весьма огорченной. Она верила в сны не более самой мисс Карлайл, однако же не могла забыть, что некоторые из этих снов, как ни странно, и в самом деле верно предсказали опасность, грозившую Ричарду.

— Я зайду к маме, — сказала она. — Если Вы идете домой, Корнелия, мадам Вин может прогуляться с Вами и подождать меня в Вест-Линне.

— Можно, я пойду с Вами, мама? — попросила Люси.

Барбара машинально взяла ребенка за руку. Калитка закрылась за ними, а мисс Карлайл и леди Изабель направились в Вест-Линн. Однако, как только они завернули за угол, сильный порыв ветра подхватил вуаль леди Изабель, и она, подняв руки, чтобы не дать ей улететь, сбила свои зеленые очки, которые упали на землю и разбились.

— Как Вы умудрились это сделать? — вырвалось у мисс Карлайл.

И в самом деле, как? Она склонилась, чтобы взглянуть на них. Что же теперь делать? Вуаль оказалась на изгороди, очки разбились. Как ей теперь показать свое лицо, ничем более не закрытое? Оно в этот день было румяным, как в былые дни, глаза ее блестели, и мисс Карлайл изумленно уставилась на нее.

— Боже милостивый! — прошептала она. — Какое необыкновенное сходство!

Сердце леди Изабель оборвалось при этих словах. И было отчего. К тому же, словно всего случившегося было недостаточно, в нескольких шагах от них показался сэр Фрэнсис Ливайсон, шагавший прямо к нашим дамам.

Узнает ли он нашу героиню?

Глава 8 ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЗЕЛЕНЫЙ ПРУД!

Мисс Карлайл и леди Изабель Вейн стояли на сильном ветру, в том месте, где дорога поворачивала к Вест-Линну. Леди Изабель, смущенная и растерянная, подбирала то, что осталось от ее разбитых очков, а мисс Карлайл, почти столь же обескураженная, изумленно смотрела на лицо, показавшееся ей столь знакомым. Впрочем, ее отвлекло внезапное появление сэра Фрэнсиса Ливайсона. Он уже подходил к ним, как обычно, в сопровождении м-ра Дрейка и местного сброда, следовавшего за ним. В первый раз после своего приезда в Вест-Линн он лицом к лицу столкнулся с мисс Карлайл, которая грозно и одновременно презрительно нахмурилась. Сэр Фрэнсис, оказавшись прямо перед ней, приподнял шляпу. Сделал ли он это из вежливости, от растерянности или же в насмешку — кто знает: мисс Карлайл восприняла это как издевку, и ее губы сделались почти такими же бледными, как у несчастной женщины, которая съежилась от страха за ее спиной.

— Следует ли мне воспринимать это как попытку оскорбить меня, Фрэнсис Ливайсон?

— Как Вам будет угодно, — ответил он, призвав на помощь всю свою наглость.

— Как Вы смеете здороваться со мной? Вы забыли, что я — мисс Карлайл.

— Ну, Вас трудно забыть, увидев хотя бы один раз.

Теперь уже не приходилось сомневаться, что он издевается над ней: его тон и выражение лица были просто оскорбительными. Оба спутника наблюдали эту сцену с явной неловкостью, не понимая, что все это означает. Леди Изабель закрыла свое лицо, как сумела, до смерти перепуганная одной мыслью, что он посмотрит на нее. Собравшиеся вокруг зеваки, среди которых было несколько батраков сквайра Пиннера, с интересом слушали разгоравшуюся перепалку.

— Ты, презренный червяк, полагаешь, что можешь безнаказанно оскорблять меня, как прочих жителей Вест-Линна? Это тебе с рук не сойдет, наглец ты этакий!

Конечно же, мисс Корни, говоря это, не имела в виду немедленное наказание незадачливого джентльмена, но собравшаяся к этому времени толпа, кажется, собиралась предпринять решительные меры, причем инициатива исходила именно от дюжих работников сквайра Пиннера. То ли их побудили к решительным действиям слова мисс Карлайл — которую, несмотря на некоторые изъяны характера, уважали в округе и почитали лишь немногим менее, чем ее брата, то ли сквайр Пиннер в их присутствии обронил словечко о том, что предлагал сделать с Ливайсоном, будучи в Ист-Линне, то ли они сами решились на это, могли бы сказать лишь они сами. Как бы то ни было, зловещий призыв «Окунуть его!» прозвучал из чьих-то уст, тут же подхваченный толпой.

— Окунуть! Окунуть его! Пруд как раз под рукой. Пусть получит то, что заслужил! За каким делом он, мерзавец, заявился в Вест-Линн тягаться с мистером Карлайлом? Помните, как он поступил с леди Изабель? А теперь он будет выставлять свою кандидатуру в Вест-Линне! Не нужен он нам такой: в Вест-Линне найдется человек получше. Нам такие мерзавцы не нужны. А ну-ка, ребята!

Лицо его побелело, и он затрясся всем телом: трусость часто бывает присуща подобным никчемным людям. Леди Изабель тоже затрепетала, услышав подобные разговоры. Итак, в него вцепилось по меньшей мере пар двадцать сильных, огрубевших от работы рук, если не считать пришедшего с ним же сброда, внесшего свой вклад в правое дело пинками, подзатыльниками, тычками, улюлюканьем и бешеной пляской вокруг жертвы. Его протащили сквозь дыру в изгороди, в которую и ребенок не протиснулся бы в спокойном расположении духа, но кто из нас не знает, что спокойствие и возбуждение — суть вещи весьма несхожие между собой! Изгородь изрядно пострадала, что, думается, не вызвало бы в данном случае никаких возражений у судьи Хэйра, которому она принадлежала.

М-р Дрейк и г-н адвокат — ибо второй спутник Фрэнсиса Ливайсона занимался именно этим почтенным бизнесом — были не в силах предотвратить надвигавшуюся катастрофу. Им было обещано, что, если «они будут соваться», с ними «сделают то же самое», как только они начали протестовать против расправы. Адвокат, будучи маленьким и толстым человечком, не способным сбить кого-либо с ног даже ради спасения собственной жизни, попятился прочь от «свалки» и ограничился неясными обещаниями страшных кар, которые неумолимый закон не преминет выделить на долю каждого из нападавших. Мисс Карлайл сохраняла величественную неподвижность, с мрачной невозмутимостью наблюдая за приготовлениями к экзекуции. Даже если бы она возвысила свой собственный голос в его защиту, он все равно не был бы услышан — впрочем, мы отнюдь не уверены, что у нее было хоть малейшее желание во что-либо вмешиваться.

Наконец, процессия приблизилась к берегу пруда — темного, зеленого, илистого, заросшего ряской и весьма дурно пахнущего. К этому времени полы его сюртука уже были оторваны, немалый урон в виде дыр и прочих повреждений был нанесен… другому полезному предмету туалета. Кто тянул беднягу, кто толкал, кто тряс, схватив за воротник; человек шесть охаживало его кулаками, и все поголовно поносили незадачливого кандидата на чем свет стоит.

— Швыряйте его, ребята!

— Пощадите, пощадите! — взвизгнула жертва, колени у которой подломились, а зубы принялись выбивать мелкую дробь. — Сжальтесь, ради Всевышнего!

— Что он знает о Всевышнем!

Тело описало дугу в воздухе, раздался всплеск, дикий крик, бульканье, и сэр Фрэнсис Ливайсон забарахтался в ядовито-зеленой воде, которая, казалось, ведрами вливается ему в горло вместе с населяющими ее змеями, жабами, и лягушками. Раздался хриплый презрительный смех, а затем дружное «Гип-гип, ура!» исполнителей этого действа, в то время как несовершеннолетний сброд, взявшись за руки, устроил хоровод вокруг пруда, напоминающий пляски диких индейцев. Никогда еще перед ними не разыгрывалось ничего подобного этому бесплатному спектаклю!

Скорее на берег из зловонной жижи, напоминающей гороховый суп, пока он совсем не захлебнулся! Он выглядел хуже утопленной крысы, с его белым жалким лицом, трясущимися конечностями и пришедшей в полную негодность одеждой, когда вылез на берег и принялся отряхиваться.

Работники сквайра Пиннера, успешно выполнив задуманное, спокойно удалились; шпана подросткового возраста отошла на безопасное расстояние, ожидая дальнейшего развития событий. Мисс Карлайл также удалилась. Леди Изабель, шедшую с нею рядом, била такая же дрожь, как и незадачливого купальщика: ее прежний кавалер являл собой весьма жалкое зрелище. Казался ли он ей красивым теперь? Мы не знаем, что она думала об этом, но нам известны ее мысли о своих собственных прегрешениях.

Мисс Карлайл не произнесла ни слова. Она продолжала важно шествовать с высоко поднятой головой, лишь изредка поворачивая ее, чтобы пристально взглянуть на мадам Вин, которая уже покрылась пунцовым румянцем от этих взглядов.

«Странно, — думала мисс Корни. — Сходство поразительное, особенно глаза…» Куда Вы направляетесь, мадам?

В этот момент они проходили мимо магазина, в котором продавались очки, и мадам Вин остановилась у его двери, уже поставив ногу на ступеньку.

— Если Вы не возражаете, я хотела бы оставить мои очки для починки.

Мисс Карлайл вошла следом за ней. Мадам Вин рассказала, что нужно делать со старыми очками, и решила заказать новые, чтобы носить их, пока не починят прежние. У торговца не нашлось зеленых очков: были только синие и множество бесцветных. Впрочем, у него была одна пара зеленых, весьма уродливая, в черепаховой оправе, которую когда-то давно оставил для починки какой-то приезжий джентльмен, да так и не забрал. Именно ее и выбрала леди Изабель. Она сразу же надела очки под неотрывным испытующим взглядом мисс Карлайл.

— Зачем Вы носите очки? — внезапно спросила мисс Корни, когда они вошли в ее дом.

Ее собеседница снова покраснела и ответила не сразу.

— У меня слабые глаза.

— Они выглядят вполне нормальными. К тому же, зачем носить цветные стекла? Я полагаю, бесцветные вполне подойдут для любой цели.

— Я привыкла к цветным.

Мисс Корни помедлила, прежде чем спросить:

— Как Вас зовут, мадам?

— Джейн, — ответила мадам, не моргнув глазом.

— Ну-ка, ну-ка! Что такое?

На улице собралась толпа, причем довольно шумная. Мисс Корни устремилась к окну, и леди Изабель последовала за ней. Можно сказать, это были две толпы, поскольку с другой стороны улицы появилась «партия красно-фиолетовых», как называли сторонников м-ра Карлайла по его цветам — представительная группа джентльменов во главе с самим мистером Карлайлом и лордом Маунт-Северном.

Но кто это приближается к ним? Партия желтых, без сомнения, но в каком плачевном состоянии! Кто это, или что это, похожее на мокрую крысу, влачится между Дрейком и адвокатом, с обвисшими волосами, заплетающимися ногами и в лохмотьях вместо одежды? Толпа, следовавшая за ним, растянулась до конца улицы, издавая непрерывные насмешливые выкрики и свист. Красно-фиолетовые даже остановились от удивления, и лорд Маунт-Северн, зрение которого уже сделалось не столь острым, как двадцать лет назад, водрузил на нос пенсне. Сэр Фрэнсис Ливайсон?! Да он ли это? Ну конечно же, он! Но что с ним случилось, скажите на милость? М-р Карлайл презрительно скривил губы и продолжил свой путь вместе с графом.

— Что случилось, черт возьми? — выкрикивали сторонники м-ра Карлайла. — Да это же Ливайсон. Он что, попал в железнодорожную катастрофу и угодил в котел локомотива?

— Да его окунули, — ухмылялись желтые, — в заросший пруд мистера Хэйра. Шагай-шагай, предводитель, да потверже!

Последняя фраза относилась к бедной жертве.

— Кто же это сделал? — интересовались фиолетовые, с трудом удерживаясь от смеха.

— Люди сквайра Пиннера, вот так-то. Ур-р-р-ра!

— Ура! — эхом отозвался сам сквайр Пиннер, который услышал эти слова, протискиваясь вперед, с огромной красно-фиолетовой звездой на лацкане, и позабыв от радости обо всяких приличиях. — Прекрасная новость! Мои работники, говорите? Будь я проклят, если нынче же не дам каждому по кроне на выпивку!

Промокший и несчастный оппонент м-ра Карлайла ускорил шаги, насколько это позволяли его замерзшие, дрожащие ноги; он понесся бы далее вообще без ног, если бы это было возможно — только бы выйти из-под обстрела торжествующих вражеских глаз. Впрочем, противники гордо прошествовали мимо, высоко подняв головы и не желая замечать повергнутого Фрэнсиса Ливайсона — все, кроме юного лорда Вейна. Он носился среди немытой части публики и, казалось, был весьма расположен сейчас же исполнить индейскую фингу.

— Какой же я был осел, когда согласился баллотироваться в Вест-Линне! — в ярости прокомментировал пострадавший свои способности к политическому предвидению.

Мисс Карлайл положила свою ладонь на дрожащую руку ее спутницы.

— Вы видите его, видите моего брата Арчибальда?

— Вижу, — запинаясь, ответила леди Изабель.

— А теперь посмотрите на это жалкое отребье, слишком ничтожное, чтобы иметь право на жизнь. Посмотрите же на них и сравните. Смотрите хорошенько!

— Я смотрю.

— Женщина, которая называла этого благородного человека мужем, променяла его на это ничтожество. Как Вы думаете: раскаялась ли она?

Возможно, читателей удивит то, что подвергшийся погружению джентльмен шел пешком через весь город в гостиницу «Черный Ворон», в которой остановился после изгнания из «Оленьей Головы», однако что же ему оставалось делать? Когда он, насквозь промокший и сыплющий проклятиями на берегу пруда, думал, как ему добраться до гостиницы, м-р Дрейк остановил проезжавшего мимо извозчика, но тот, увидев, что пассажиром будет Фрэнк Ливайсон, отказался его везти. Хлестнув лошадь, он выкрикнул, что совсем недавно обил пролетку изнутри красным бархатом и не желает испортить обивку. С этими словами он и укатил, оставив всю троицу предаваться гневу и отчаянию.

Сэр Фрэнсис требовал раздобыть другое средство передвижения, однако друзья убедили его, что он может умереть от простуды, если немедленно не поторопится в гостиницу пешком. Он заупрямился, но челюсти его уже вовсю стучали друг о дружку, ноги подкашивались, и они пустились в путь, подхватив его с обеих сторон. Впрочем, на встречу с мистером Карлайлом и его сторонниками они явно не рассчитывали: Фрэнсис Ливайсон скорее добровольно нырнул бы в пруд головой вниз, нежели встретился с ними.

В этот день миссис Карлайл возвращалась на обед в Ист-Линн вместе с мисс Карлайл, мадам Вин и мисс Люси. К ним присоединился заметивший их лорд Вейн, который, разумеется, остановился у Карлайлов вместе с отцом. Он был просто на седьмом небе с того самого момента, когда встретился с «желтыми».

— Вы бы зашлись от смеха мисс Люси, если бы взглянули на этого промокшего пса. Я бы отдал все свои карманные деньги за полгода вперед, если бы мог получить его фотографию в этот момент.

Люси радостно засмеялась: бедное дитя не знало, какое горе причинил ей этот «промокший пес».

Когда мисс Карлайл оказалась в своей туалетной комнате, той самой, где ночевал когда-то Ричард Хэйр, она позвонила и вызвала к себе Джойс. Эти комнаты по-прежнему были в ее распоряжении, ибо порой она жила у брата по несколько дней; они так и назывались: «комнаты мисс Карлайл».

— Сегодня мы неплохо позабавились в городе, Джойс!

— Я уже слышала об этом, мэм. Билл Уайт, пахарь у сквайра Пиннера, зашел сюда и рассказал нам об этом. Он бы просто лопнул, если бы не сделал этого: никогда еще не видела его таким возбужденным. Питер — так тот даже расплакался.

— Расплакался? — переспросила мисс Карлайл.

— Ну, Вы же знаете, мэм, как он любил леди Изабель, наш Питер, вот он и не выдержал. Сказал, что давненько не слышал столь приятных известий, расплакался, вынул из кармана полкроны и вручил Биллу Уайту. Билл сказал, что держал негодяя за ногу, когда его швыряли в пруд. Эфи видела все это — прошу извинить, что упоминаю ее при вас, так как Вы о ней дурного мнения; когда она пришла сюда, с ней сделалась истерика.

— Как она могла это видеть? — резко спросила мисс Карлайл, выведенная из себя звуком этого имени. — Я была там, но ее что-то не заметила.

— Она шла к нам с запиской для гувернантки от миссис Латимер — какие-то новости из Германии от молодой жены некоего немецкого графа. Эфи сказала, что пошла через поле и уже подходила к перелазу возле пруда, когда услышала шум.

— Отчего же с ней приключилась истерика? — так же резко спросила мисс Карлайл.

— Она сказала, что это ее расстроило.

— Ей не повредило бы, если бы и ее тоже окунули, — последовал сердитый ответ.

Джойс ничего на это не ответила. Никто еще не смог в чем-то разубедить мисс Карлайл. К тому же, в глубине души она и сама считала, что Эфи не повредила бы небольшая взбучка, впрочем, не настолько суровая, как купание в пруду.

— Джойс, — снова заговорила мисс Карлайл, резко сменив тему разговора, — гувернантка Вам никого не напоминает?

— Мэм? — повторила Джойс, казалось, удивленная этим вопросом. — Гувернантка? Мадам Вин? Вы ее имеете в виду?

— Ну не Вас же? И не меня! Разве мы гувернантки, — гневно воскликнула мисс Корни. — Кого же еще мне иметь в виду, как не ее?

Она отвернулась от зеркала, в которое смотрела до этого, и впилась взглядом в лицо Джойс, ожидая ответа. Джойс понизила голос.

— Иногда она напоминает мне лицом и манерами мою покойную хозяйку. Но я никогда и ни с кем не говорила об этом, мэм, ибо, как Вы знаете, имя леди Изабель не велено произносить в этом доме.

— Вам случалось видеть ее без очков?

— Нет, никогда, — ответила Джойс.

— А я вот видела, — заметила мисс Карлайл. — Сегодня. И, должна признаться, я просто поражена этим сходством. Это просто необыкновенно. Можно подумать, что призрак леди Изабель явился в этот мир.

— Ах, мэм, не шутите, пожалуйста, на эту тему, — взмолилась Джойс.

— Какие могут быть шутки? Вы слышали, чтобы я шутила когда-нибудь? — ответила мисс Карлайл, но более говорить на эту тему не стала.

— Я слышала, Уильяму стало хуже? — заговорила она после некоторой паузы.

— Думаю, не намного, мэм. Да, надо признать, что он выглядит слабеньким и болезненным, особенно ближе к вечеру, но я ни за что не поверю, что его жизнь в опасности, как считают некоторые.

— Если верить тому, что я слышала, дело обстоит именно так, — сказала мисс Корни.

— Мэм, кто это Вам сказал?

— Гувернантка, сегодня днем. Она говорила так, словно положение просто отчаянное — и в ее голосе сквозило самое настоящее отчаяние.

— Я знаю: она считает, что он серьезно болен. За последние несколько дней она неоднократно говорила о нем со мной.

— Я не удивлюсь, если он преставится, — невозмутимо подвела итог мисс Карлайл. — Сложением он пошел в мать, а я всегда считала, что здоровье у нее никудышнее.

Вечером, после обеда, мисс Карлайл и лорд Маунт-Северн сидели на диване, попивая кофе. В гостиной также находился сэр Джон Доубид и еще пара джентльменов. Юный лорд Вейн, Люси и м-р Карлайл весело дурачились, и комната была наполнена шумом голосов. Улучив минутку, мисс Карлайл, повернулась к лорду Маунт-Северну и негромко спросила:

— Скажите: известие о смерти леди Изабель было абсолютно достоверным?

Граф смотрел на нее, буквально онемев. Это был самый странный вопрос, который ему когда-нибудь задавали.

— Я не уверен, что правильно понял Вас, мисс Карлайл. Разумеется, она умерла.

— Когда Вам сообщили о катастрофе. Вы, я полагаю, послали запрос, чтобы удостовериться в точности этой информации и узнать подробности?

— Это был мой долг. Больше это сделать было некому.

— Так Вы абсолютно уверены в том, что она умерла?

— Ну разумеется. В ту же самую ночь. У нее были чудовищные раны.

Мисс Карлайл задумалась. Однако же, вскоре она снова заговорила об этом, словно ее не окончательно убедили слова графа.

— Вы уверены, что тут нет никакой ошибки? Вы уверены, что она мертва?

— Так же, как в том, что мы с Вами живы, — решительно и со всей искренностью ответил граф. — А почему Вы спрашиваете об этом?

— Мне внезапно пришло в голову… сегодня… узнать, в самом ли деле она умерла?

— Если бы даже тогда произошла ошибка, я скоро узнал бы об этом по состоянию счета, на который я положил определенную сумму для нее. С него больше никогда не снимали денег. Кроме того, она бы мне написала, как мы условились. Увы, она мертва, бедняжка, вне всяких сомнений, и все ее грехи исчезли вместе с ней.

Это звучало убедительно, и мисс Карлайл поверила веским доводам графа.

На следующее утро лорд Вейн, Люси и Уильям бегали наперегонки по лужайке, причем виконт до этого присоединился к мадам Вин за завтраком, даже не спросив ее разрешения.

Уильям скорее притворялся, что бегает, нежели в самом деле носился по траве; вскоре у него совершенно сбилось дыхание. Лорд Вейн дал Люси «фору» и обогнал ее на финише. Перед забегом он сказал, что она поцелует его пять раз, если проиграет. Она возразила, что и одного раза будет вполне достаточно, но он сумел настоять на пяти. Леди Изабель завладела маленьким Арчибальдом и сидела в серой гостиной, держа его на коленях и прижимая к себе с такой нежностью, на которую способна не всякая мать, когда вошел м-р Карлайл.

— Можно войти незваному гостю, мадам Вин? — воскликнул он с обаятельной и добродушной улыбкой.

Она опустила мальчика на пол и встала; лицо ее горело, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Арчи немедленно умчался к старшему брату и сестре, резвившимся на травке.

— Садитесь же, Бога ради, — сказал м-р Карлайл, присаживаясь напротив нее и, без сомнения, любуясь ее очками в черепаховой оправе. — Как Вам Уильям? Я, собственно, пришел для того, чтобы поинтересоваться Вашим мнением о его здоровье.

Она прижала руку к груди, пытаясь унять бешеный стук сердца и хоть немного успокоиться, прежде чем заговорить. Еще бы: она впервые оказалась с ним наедине.

— Все по-прежнему, — прошептала она, но потом, набравшись смелости, заговорила более открыто:

— Насколько я поняла, Вы как-то говорили, сэр, что покажете его другим врачам?

— Именно так. Я собирался свозить его в Линборо, к д-ру Мартину — кстати, он и развеялся бы немного — но на меня свалилось такое множество дел, что об этом просто некогда было подумать. Теперь я и сам не знаю, когда освобожусь.

— Позвольте мне свозить его, сэр, — просяще воскликнула мадам Вин. — Право же: мне кажется, нам нельзя терять время. Какие у Вас могут быть возражения? — быстро добавила она. — Вы можете смело доверить его мне.

М-р Карлайл улыбнулся.

— Я доверяю и ему, и Вам, — воскликнул он, — и полагаю, что это хорошая идея, при условии, что для Вас это не будет слишком хлопотно.

Слишком хлопотно! Когда на карту поставлена жизнь ее сына!

— Разрешите нам съездить сегодня, — попросила она, дрожа от нетерпения.

— Я спрошу, не нужна ли миссис Карлайл коляска с пони, — ответил он. — В ней будет гораздо удобнее, чем в переполненном железнодорожном вагоне.

Сердце ее зашлось от боли, когда он выходил из комнаты. Что же: капризы миссис Карлайл дороже, чем жизнь ее ребенка? После непродолжительной, но яростной внутренней борьбы она покорно сложила руки на коленях: разве так она собиралась нести свой крест? В последнее время она частенько задавала себе этот вопрос.

М-р Карлайл вскоре вернулся.

— Коляска с пони в Вашем распоряжении, мадам Вин. Джон отвезет вас в «Ройал», отель, в котором я всегда останавливаюсь во время поездок в Линборо; доктор Мартин живет неподалеку от него. В отеле можете заказать, что пожелаете: все это запишут на мой счет. Может быть, стоит там же и пообедать, чтобы Уильяму не пришлось слишком долго ждать обеда в пути.

— Хорошо, сэр. Благодарю Вас. Во сколько мы можем выехать?

— Как только пожелаете. Скажем, в десять часов? Вас устроит это время?

— Вполне, сэр. Большое Вам спасибо.

— За что? — рассмеялся м-р Карлайл. — За то, что Вы отправляетесь в весьма хлопотную для Вас поездку? Кстати, врачу причитается одна гинея, — сказал он, доставая кошелек.

— Право же, не стоит, — торопливо перебила она его. — Я хотела бы заплатить сама.

М-р Карлайл немало подивился такому предложению. Он молча положил на стол монеты достоинством в соверен и шиллинг. Мадам Вин густо покраснела: как она, гувернантка, могла забыться подобным образом?

Бедная, несчастная леди Изабель! Она вспомнила в это утро, как когда-то, много лет назад, ей были выделены три золотых соверена лордом Маунт-Северном, а другой человек щедро оставил бедняжке банкноту в сто фунтов. Тогда он любил только ее, любил, хотя об этом еще не было сказано ни слова. А теперь… и сердце ее пронзила острая боль.

— Вы можете напомнить доктору Мартину, что мальчик сложением пошел в мать, — продолжал м-р Карлайл, и лицо его осветилось на мгновение. — Возможно, это поможет ему при лечении. Он, кстати, сам говорил об этом, когда приезжал лечить его, год или два назад.

— Да, сэр.

Он ушел завтракать, а она бросилась в свою комнату и залилась слезами горя и отчаяния. Как она любила его теперь, как она жаждала его любви! Но теперь им уже никогда не воссоединиться: она для него — хуже, чем пустое место!

Тише, тише, миледи! Разве так несут свой крест смиренные страдальцы?

Глава 9 РУССКИЙ МЕДВЕДЬ В ВЕСТ-ЛИННЕ

М-р Карлайл говорил речь перед избирателями с балкона «Оленьей Головы», старинного, внушительного вида здания, в котором не было отбоя от постояльцев в славные, хотя и давно минувшие, времена почтовых лошадей. На старинном просторном балконе, выкрашенном зеленой краской, было вдоволь места для всех его друзей. М-р Карлайл был прекрасным оратором, слова которого ласкали слух и проникали в самое сердце слушателей. Впрочем, даже если бы он говорил с набитым ртом, заикался и запинался на каждом слове, приветственные крики и овации раздавались бы с такой же силой. М-р Карлайл был чрезвычайно популярен в Вест-Линне, даже без речей и возможного членства в парламенте. С таким же редким единодушием сплотился Вест-Линн против сэра Фрэнсиса Ливайсона.

Последний агитировал толпу в гостинице «Черный Ворон», но с куда меньшим блеском, ибо в этом здании балконов не было, и ему пришлось вылезать из окна второго этажа на эркер[24] гостиничного холла. «Черный Ворон», хотя и был старой, респектабельной и весьма уютной гостиницей, мог похвастаться лишь оконными переплетами с боковыми навесками, увы, непригодными для произнесения речей перед публикой. Посему он довольствовался описанной выше «трибуной», не вполне удобной из-за своей узости, так что он не смел шевельнуть рукой или ногой без риска свалиться на поднятые головы своих слушателей. М-р Дрейк также спустился с ним на эркер, чтобы поддержать его с одной стороны. В первый день г-н адвокат поддерживал его с другой стороны, но только в первый день, ибо сей почтенный джентльмен, ростом не доходивший даже до плеча м-ру Ливайсону или м-ру Дрейку, обладал такой толщиной, которой его товарищи могли бы достичь, разве что слившись воедино, а затем приумножив объединенную телесную мощь раз в пять. Неудивительно, что у него возникли некоторые сложности с возвращением в гостиницу. В конце концов, друзьям удалось доставить его обратно: м-р Ливайсон тащил его за руку из окна, а м-р Дрейк толкал сзади, в то время как внизу добровольные спасатели готовили лестницу, под хохот многочисленных зевак. После благополучной посадки толстяк вытер пот и поклялся себе никогда более не вылезать из окон, после чего в это рискованное предприятие пускались только сэр Фрэнсис и м-р Дрейк. Кстати, незадачливый адвокат носил фамилию Рубини — искаженную Ройбен, если верить злым языкам.

Итак, Фрэнсис Ливайсон вовсю ораторствовал (оратор из него, кстати сказать, был никудышний) перед смеющейся, свистящей, стонущей и аплодирующей толпой, которая запрудила всю улицу. На что не приходилось жаловаться сэру Фрэнсису — так это на недостаток публики, ибо Вест-Линн поставлял ее в изобилии: считанные единицы встречали его приветственными криками, а подавляющее большинство — насмешками и свистом. В описываемый нами день толпа была необыкновенно густой, ибо м-р Карлайл как раз закончил свою речь в «Оленьей Голове», и его слушатели спешно влились в ряды тех, кто слушал его противника.

Но вдруг толпу местных жителей, вовсю толкавшихся локтями и наступавших друг другу на ноги, рассеяло внезапно подкатившее ландо. Лошади были украшены красными и фиолетовыми розетками. В ландо сидела весьма красивая дама. Стоит ли объяснять проницательному читателю, что это была миссис Карлайл. Впрочем, не так-то легко было пробиться через это многолюдье: ландо двигалось со скоростью улитки, а иногда и совсем останавливалось. Сэр Фрэнсис Ливайсон также прервал свою речь, чтобы дать толпе успокоиться. Он не поклонился Барбаре, ибо помнил, чем закончилась для него встреча с мисс Карлайл, а купание в пруду начисто вымыло из него всю наглость. Он стоял неподвижно, не глядя ни на Барбару, ни на кого-либо вообще; он просто ждал, пока стихнет шум.

Барбара взглянула на него из-под своего изящного кружевного зонтика. В этот самый момент он поднял правую руку, слегка откинул голову назад и убрал волосы со лба. Его рука, не скрытая перчаткой, была белой и изящной, словно у дамы; роскошный перстень с бриллиантом сверкнул на солнце. Щеки Барбары из нежно-розовых сделались темно-малиновыми, и лоб ее наморщился, словно она вспомнила нечто, причинившее ей жестокую боль.

— Именно это движение описывал Ричард! И он всегда делал так, когда гостил в Ист-Линне! Я сердцем чувствую, что этот человек и есть тот самый Торн: Ричард, вероятно, заблуждался, полагая, что знает сэра Фрэнсиса Ливайсона.

Говоря это, Барбара уронила руки на колени; она не замечала ни толпу, ни кандидата в парламентарии, целиком поглощенная своими мыслями. По меньшей мере человек сто почтительно поздоровались с ней; она отвечала почти машинально. Стали раздаваться крики: «Да здравствует Карлайл!», «Даешь Карлайла!» Барбара в знак признательности слегка склонила свою хорошенькую головку, и коляска снова двинулась сквозь расступающуюся толпу.

Так уж случилось, что в этой давке оказались прижатыми друг к другу м-р Дилл, решивший разок послушать речь противника м-ра Карлайла, и м-р Эйбнезер Джеймс, который за последние двенадцать лет сменил множество занятий, не преуспев ни в одном; как говорится: «Кому на месте не сидится, тот добра не наживет». Сначала он служил клерком у м-ра Карлайла, затем соблазнился местом в «Королевском театре» в Линборо, потом сделался коммивояжером, продававшим краски, затем священником, пастырем какой-то секты, после чего успел побывать кучером омнибуса, сборщиком платы за воду, а теперь снова сделался клерком, на этот раз — не у м-ра Карлайла, а у «Болла и Тредмэна». М-р Эйбнезер был веселым, добродушным бездельником; более его ни в чем нельзя было упрекнуть, если не считать того, что он часто хаживал с продранными локтями и без гроша в кармане. Отец его был уважаемым человеком, состоятельным торговцем, но он женился вторично, у него была другая семья, и старшему сыну не удалось получить отцовских денег, хотя родительского гнева на него было излито предостаточно.

— Как обстоят Ваши дела, Эйбнезер? — воскликнул м-р Дилл вместо приветствия.

— Ни шатко, ни валко.

— Я видел, как Вы вчера завернули в дом Вашего отца.

— Откуда вскоре вымелся на улицу. В этом доме если что и обламывается мне — так только пинки. Однако, тише, старина: мы мешаем изливаться красноречию господина оратора.

Разумеется, это было сказано о сэре Фрэнсисе Ливайсоне, после чего оба превратились в слушателей: м-р Дилл — серьезного и внимательного, а м-р Эйбнезер — весело ухмылявшегося. Однако вскоре их оттеснили к самому краю толпы, откуда выступавшего еще можно было услышать, но уж никак не увидеть. Зато теперь они могли хорошо разглядеть улицу, по которой двигалось нечто, весьма походившее на русского бурого медведя, идущего на задних лапах.

— Черт меня возьми, — наконец вымолвил м-р Эйбнезер Джеймс, когда прошел первый испуг, — если это не Бетел!

— Бетел? — повторил м-р Дилл, в изумлении глядя на приближающуюся фигуру. — Что он сделал с собой, скажите на милость?

Это и в самом деле был м-р Отуэй Бетел, в своем дорожном костюме, только что приехавший из-за границы. Костюм его заслуживает особого описания: это было нечто косматое и сплошь увешанное хвостами. Голову пришельца венчала такая же лохматая шапка, а роскошная растительность на лице, казалось, обеспечила бы судью Хэйра материалом для его париков на всю жизнь. Выглядел он престранно, и м-р Дилл даже немного попятился назад, когда тот приблизился, словно опасаясь, что это и в самом деле был дикий зверь, который мог укусить его.

— Как Вас зовут? — воскликнул он.

— Раньше меня звали Бетел, — ответил дикарь, протягивая руку м-ру Диллу. — Привет, Джеймс. Ты еще коптишь небо!

— И надеюсь покоптить еще некоторое время, — ответил м-р Джеймс. — Откуда ты в последний раз подавал о себе известия? С Северного полюса?

— Нет, это было немного поближе. Что тут у вас творится?

— Когда Вы приехали, м-р Отуэй? — осведомился м-р Дилл.

— Только что, четырехчасовым поездом. Так что здесь происходит?

— Ничего особенного: всего-навсего выборы, — ответствовал м-р Эйбнезер. — Этли сыграл в ящик, знаете ли.

— Я спрашиваю не о выборах, я уже слышал о них на станции, — нетерпеливо ответил Отуэй Бетел. — Что это такое, я вас спрашиваю? — и он показал на толпу.

— Это один из кандидатов впустую тратит слова и насилует свои легкие.

— Я имею в виду, — повторил Отуэй Бетел, — как могло случиться так, что именно он противостоит Карлайлу?

— Позор! — взволнованно ответил старый джентльмен. — Но он получит по заслугам, м-р Отуэй, можно сказать — уже начал получать. Вчера его искупали в заросшем пруду судьи Хэйра.

— И он представлял из себя весьма жалкое зрелище, когда тащился по улицам, — добавил м-р Эйбнезер, хотя м-р Бетел и без того уже вовсю хохотал. — В «Черном Вороне» его завернули в нагретые одеяла и влили в него целую пинту горячего брэнди. Сегодня он выглядит недурно.

— Есть ли у него шансы выиграть?

— Ну как же! Выиграть у Карлайла! У него нет ни малейшего шанса, а в правительстве — если это они выставили его — сидят самые настоящие дураки, не знающие, какое влияние здесь имеет Карлайл. А что, Бетел, там, откуда Вы вернулись, в моде подобные костюмы?

— При сильных холодах и скудных средствах. Теперь я продам его Вам, Джеймс, за полцены. Давайте-ка посмотрим на этого Ливайсона. Я еще никогда не видел этого парня.

В это время толпа снова расступилась, пропуская железнодорожный фургон с багажом, и нашим героям удалось пробиться вперед, воспользовавшись замешательством прочих слушателей, и расположиться неподалеку от сэра Фрэнсиса. Отуэй Бетел стал с явным изумлением всматриваться в его лицо.

— Послушайте, а этот что здесь делает? Как он тут оказался?

— Кто?

Он показал пальцем:

— Вот этот, с белым платком в руке.

— Нет! — вырвалось у Бетел, причем сказал он это таким тоном, будто только что узнал самую невероятную новость в своей жизни. — Клянусь Иовом! Он — сэр Фрэнсис Ливайсон?!

В этот момент глаза их встретились. Отуэй Бетел приветственно приподнял свой лохматый головной убор; на лице сэра Фрэнсиса отразился явный испуг. Однако он лишь на мгновение утратил присутствие духа. Еще миг — и он вставил в глаз монокль, после чего смерил м-ра Бетела тяжелым, высокомерным взглядом, словно говорящим: «Да кто ты такой, парень, чтобы позволять себе такие вольности?» Правда, губы и щеки его при этом побелели, словно мрамор.

— Вы встречались с Ливайсоном, мистер Отуэй? — поинтересовался старый Дилл.

— Однажды, и очень ненадолго.

— Когда он представился не Ливайсоном, а кем-то еще, — рассмеялся м-р Эйбнезер Джеймс. — Не так ли, Бетел?

Бетел с упреком взглянул на м-ра Эйбнезера, в тот самый момент, когда баронет воззрился на него.

— Что Вы имеете в виду, скажите на милость?

— Это не Ваше дело.

Он кивнул на прощание старому Диллу, повернулся и исчез в толпе, не обращая более ни малейшего внимания на Джеймса.

— Что означает сия сцена? — осведомился старый джентльмен у м-ра Джеймса.

— Ничего… ничего особенного, — рассмеялся тот. — Просто он, — последовал кивок в сторону сэра Фрэнсиса, — не всегда был такой важной персоной, как сейчас.

— Вот как!

— Я держал язык за зубами, поскольку это не мое дело, но Вас-то я могу посвятить в него. Поверите ли Вы, что этот важный баронет много лет назад частенько тайком крался по Аббатскому лесу, поскольку ухлестывал за Эфи Хэллиджон? Он тогда называл себя другим именем.

М-р Дилл чувствовал себя так, словно в мозг ему вонзилась по меньшей мере сотня острых иголок, поскольку ему мгновенно вспомнились все волнения и хлопоты, связанные с делом Ричарда Хэйра и некоего Торна. Он возбужденно схватил собеседника за руку.

— Эйбнезер Джеймс, как он называл себя?

— Торн. Он в те поры был таким же щеголем, как и сейчас. Бывало, несется галопом по свейнсонской дороге на закате, а, приехав, привяжет коня в лесу и уединится с мисс Эфи.

— Откуда Вы это знаете?

— Потому что я видел это по меньшей мере дюжину раз. Я тогда сам вздыхал по Эфи и частенько хаживал к ним по вечерам. Если бы не он, да еще не этот убийца Дик Хэйр, Эфи куда благосклоннее внимала бы моим речам. Не то чтобы ей нравился Дик, но, они видите ли, джентльмены. Теперь-то я благодарен судьбе, что она не досталась мне. С такой женой вся моя жизнь была бы сплошным бедствием, а сейчас мне хоть иногда выпадают передышки.

— Вы знали тогда, что это был Фрэнсис Ливайсон?

— Увы, не знал. Говорю Вам: он называл себя Торном. Когда он явился сюда, чтобы предложить свою кандидатуру, я так же остолбенел, как Бетел минуту назад. «Хо-хо, — сказал я себе, — так значит, Торна больше нет, и на свет появился Ливайсон».

— А что у него общего с Отуэем Бетелом?

— Ничего, насколько мне известно. Если не считать, того, что Бетел тоже любил гулять по лесу — впрочем, в поисках совсем иной дичи — и частенько видел Торна. Вы же видели, что он его узнал.

— Торн-Ливайсон, я имею в виду — не особенно обрадовался тому, что его узнали, — сказал м-р Дилл.

— А кто был бы этому рад на его месте? — рассмеялся Эйбнезер Джеймс. — Даже я, будучи небогатым человеком, не люблю напоминаний о некоторых своих прошлых безумствах, а каково будет Ливайсону, если всплывет наружу тот факт, что он когда-то называл себя Торном и волочился за мисс Эфи Хэллиджон?

— Но зачем он назывался Торном? К чему скрывать свое собственное имя.

— Не знаю, право же. Так он все-таки Ливайсон или же Торн?

— Это полнейшая бессмыслица, мистер Эйбнезер!

М-р Дилл, которого буквально распирало это странное известие, попытался протиснуться сквозь толпу, чтобы сообщить об этом м-ру Карлайлу. Однако толпа оказалась слишком плотной для его скромных сил, и ему пришлось, набравшись терпения, ждать возможности выбраться из нее. Когда таковая представилась, он незамедлительно отправился в контору и вошел в личную комнату м-ра Карлайла, который в этот момент сидел за столом и подписывал письма.

— Что с Вами, Дилл? Вы буквально задыхаетесь!

— Очень даже может быть! М-р Арчибальд, я только что услышал нечто необыкновенное. Я выяснил кое-что о Торне. Как Вы думаете, кто он такой?

М-р Карлайл положил ручку и пристально взглянул в лицо почтенного джентльмена, которого он еще никогда не видел столь взволнованным.

— Это не кто иной, как Ливайсон.

— Я не понимаю Вас, — сказал м-р Карлайл так, словно м-р Дилл сообщил ему это известие на древнееврейском языке.

— Именно так: Ливайсон, Ваш сегодняшний оппонент и есть тот самый Торн который ухаживал за Эфи Хэллиджон. Это истинная правда, м-р Арчибальд.

— Этого не может быть! — медленно проговорил м-р Карлайл, в голове которого одна мысль сменяла другую с калейдоскопической скоростью. — Где Вы это услышали?

И м-р Дилл рассказал ему обо всем: о том, как Бетел узнал Фрэнсиса Ливайсона, смертельно побелевшего от страха, ибо он тоже заметил Бетела, о том, наконец, что поведал ему м-р Эйбнезер.

— Бетел неоднократно в разговорах со мной отрицал тот факт, что он знал Торна или же хотя бы подозревал о существовании такого человека, — заметил м-р Карлайл.

— Должно быть, у него имелись на это причины, — ответил м-р Дилл. — Сегодня они узнали друг друга. Ливайсон точно узнал его, хотя он не подал и вида, притворившись, будто не знаком с ним.

— И Бетел узнал его именно как Торна, а не Ливайсона?

— Несомненно. Он не упоминал имя Торна, но просто остолбенел от изумления, когда узнал, что это Ливайсон. Не будь я человеком, который доверяет глазам своим, если у них нет какой-то обшей тайны.

— Миссис Хэйр считает, что Бетел имел какое-то отношение к убийству, — понизив голос, сказал м-р Карлайл.

— Если дело в этом, можете не сомневаться, что все так и было. М-р Арчибальд, по-моему, пришло время восстановить доброе имя Ричарда Хэйра. Сейчас или никогда.

— Да. Но как к этому подступиться? — ответил м-р Карлайл.

Тем временем Барбара ехала домой в коляске, так же, если не более лихорадочно размышляя, как и м-р Карлайл. По тому, как она легко и поспешно соскочила на землю, лишь только ландо остановилось, не заметив услужливо протянутой руки лакея, по ее плотно сжатым губам и отсутствующему выражению лица было видно, что в голове ее созрел план действий. В холле ее встретили Уильям и мадам Вин.

— Мы были у доктора Мартина, миссис Карлайл.

— И он говорит, мама…

— У меня сейчас нет времени, Уильям. Я переговорю с Вами позже, мадам.

Она взбежала по ступенькам и направилась в свою туалетную комнату, провожаемая укоризненным взглядом мадам Вин.

«Что ей за дело? — подумала последняя. — Это же не ее ребенок!»

Бросив зонтик в одно кресло, а перчатки — в другое, Барбара села за письменный стол.

— Я напишу ему, вызову его сюда, хотя бы на один час! — взволнованно воскликнула она. — Тогда все разъяснится, наконец. Я уверена, что это он. То же самое движение, что описал Ричард! И бриллиантовый перстень! К добру ли, к худу ли, но я пошлю за ним, и, если Бог с нами, ничего дурного не случится.

Она быстрым почерком набросала письмо, закончив его почти моментально, и встала, чтобы потребовать коляску: Барбара, никому не доверяя, кроме самой себя, хотела лично отвезти письмо на почту.

«Дорогой м-р Смит,

приезжайте как можно скорее. Возникли некоторые обстоятельства, требующие Вашего присутствия. Будьте здесь к субботе. Ждите на том же месте, возле аллеи, когда наступят сумерки.

Искренне Ваша,

«Б».

На конверте она также написала имя «м-ра Смита» и название улицы, которое сообщил ей Ричард. Она, как вы, должно быть, заметили, была настолько осторожной, что обратилась к нему как к «м-ру Смиту» даже в самом письме.

— Минутку, — сказала она самой себе, уже складывая письмо, — надо вложить пятифунтовую банкноту на тот случай, если у него не хватит денег для поездки. А у меня, должно быть, сейчас нет таких денег.

Она поискала в своем секретере и не обнаружила ни единой банкноты такого достоинства. Барбара выбежала из комнаты и спросила Джойс, которую встретила в коридоре.

— У Вас не найдется банкноты в пять фунтов, Джойс?

— Нет, мэм.

— Пожалуй, можно спросить у мадам Вин. На прошлой неделе я заплатила ей жалование, и там были две пятифунтовых банкноты.

С этими словами она удалилась в серую гостиную.

— Не одолжите ли Вы мне пять фунтов одной банкнотой, мадам Вин? Мне надо передать деньги в письме, а у меня, как выяснилось, сейчас нет таких купюр.

Мадам Вин пошла за деньгами, а Барбара осталась ждать ее. Вот тут она и спросила Уильяма о результатах осмотра у доктора Мартина.

— Он послушал мне грудь… забыл, как это называется, и сказал, что я должен быть мужественным мальчиком и регулярно пить рыбий жир. А также портвейн и все, что идет мне на пользу. А еще он сказал, что в следующую среду, после обеда, будет в Вест-Линне и посмотрит меня еще раз, если я приеду в город.

— Где Вы должны встретиться?

— Он сказал, или в конторе у папы, или у тетушки Корнелии — как нам будет удобнее. Мадам Вин условилась встретиться в конторе у папы, так как думала, что папа захочет увидеться с доктором Мартином. Мама!

— Что? — спросила Барбара.

— Мадам Вин все время плачет после встречи с доктором. С чего бы это?

— Не знаю, право. Плачет?

— Да, но она вытирает глаза под очками и думает, что я ничего не вижу Я знаю, что очень болен, но к чему ей плакать из-за этого?

— Чепуха, Уильям! Кто сказал тебе, что ты серьезно болен?

— Никто. Я сам так думаю, — задумчиво добавил он. — Если бы плакали Джойс или Люси, это было бы понятнее, потому что они знают меня всю жизнь.

— Ты вечно что-то выдумываешь! Вряд ли мадам станет плакать из-за того, что ты болен.

В этот момент в комнату вошла мадам Вин с деньгами; Барбара поблагодарила ее, забежала к себе наверх и еще через минуту-другую уже была в экипаже.

Когда джентльмены пришли обедать, она уже вернулась домой. М-р Карлайл поднялся к ней. Барбара, как все люди, сделавшие что-либо без размышлений и после этого имевшие достаточно времени, чтобы остыть и успокоиться, уже начала подумывать, не слишком ли опрометчиво поступила, отослав за Ричардом. Она обратилась со своими сомнениями к мужу, неизменному источнику утешения и поддержки.

— Арчибальд, боюсь, что я сделала глупость.

Он рассмеялся.

— Боюсь, все мы порой делаем глупости, Барбара. Какую именно ты имеешь в виду?

Он уселся в одно из любимых кресел Барбары; она стояла перед ним, склонив голову ему на плечо так, чтобы он не мог видеть ее лицо. Так ей было легче произнести то, что она собиралась сообщить ему.

— Эта мысль преследует меня долгие годы, и мне не хотелось говорить тебе об этом.

— Долгие годы?

— Помнишь ту ночь, когда Ричард переодетым приходил в Гроув. Он тогда…

— Какую ночь, Барбара? Он приходил несколько раз.

— Ту ночь… когда леди Изабель покинула Ист-Линн, — ответила она, не зная, как еще помочь ему вспомнить. Она ласково вложила свою ладонь в его и продолжала. — Ричард тогда вернулся еще раз, уже после того, как простился с нами, и сказал, что видел Торна, шедшего по Бин-Лейн. Он описал характерное движение, которым тот откидывал волосы со лба; у Торна была белая рука и перстень с бриллиантом, блестевшем в лунном свете. Ты помнишь?

— Да.

— Это движение тогда показалось мне знакомым, так как я часто видела его у одного человека, жившего в то время в Ист-Линне. Меня еще удивило то, что тебе этот жест ничего не говорит. С той самой ночи лично у меня не было никаких сомнений относительно личности Торна. Я всегда считала, что он и капитан Ливайсон — одно и то же лицо.

— Почему ты не сказала мне об этом, Барбара.

— Ну как же я могла говорить с тобой об этом человеке… в то время? Впоследствии, когда Ричард побывал здесь — в снегопад, помнишь? — он заявил, что знаком с сэром Фрэнсисом Ливайсоном и видел его вместе с Торном. Это и сбило меня со следа. Однако сегодня, когда я проезжала мимо «Черного Ворона» в экипаже чрезвычайно медленно, поскольку перед гостиницей собралась толпа, я увидела, как он сверху что-то вещает людям, и я увидела тот же самый жест, так хорошо мне знакомый.

Она замолчала на мгновение; м-р Карлайл не перебивал ее.

— Я убеждена, что это именно он, а Ричард заблуждается, говоря, что знает Фрэнсиса Ливайсона; причины этого заблуждения для меня непонятны. Кроме того, кому же еще было идти в вечернем костюме по Бин-Лейн в ту ночь? Она не выходит к чьим-то домам, но всякий, кто не желает идти по большаку, мог попасть на нее и пройти к Вест-Линну. Известно, что он встретил экипаж, ехавший от миссис Джефферсон, и вернул его в Ист-Линн. Вероятно, он пешком вернулся в Вест-Линн, чтобы заказать почтовый дилижанс, что впоследствии подтвердилось, и, естественно, он пошел по Бин-Лейн. Прости, Арчибальд, что я напоминаю тебе о тех событиях, но я твердо уверена, что Ливайсон и Торн — одно и то же лицо.

— А я это знаю, — спокойно ответил он.

Барбара так удивилась, что даже немного отстранилась от него, чтобы получше видеть его лицо, в этот момент исполненное сурового достоинства.

— О, Арчибальд! Ты и тогда знал?

— Нет, мне стало известно об этом только сегодня пополудни. Раньше я ничего не подозревал.

— Я не была в этом уверена.

— Теперь я и сам не уверен. Дилл, Эйбнезер Джеймс и Отуэй Бетел, сегодня вернувшийся домой, слушали его речь, когда Бетел вдруг узнал его. Но не как Ливайсона: он был бесконечно изумлен, когда услышал эту фамилию. Говорят, Ливайсон был настолько испуган, что даже побледнел. Бетел удалился, ничего не объяснив, но Джеймс рассказал Диллу, что Ливайсон-то и был тем самым Торном, который волочился за Эфи Хэллиджон.

— А ему это откуда известно? — чуть дыша спросила Барбара.

— Он и сам ухаживал за Эфи, а посему часто видел Торна в лесу. Барбара, теперь я уверен, что это Ливайсон убил Хэллиджона, но мне хочется выяснить, какое отношение имеет к этому Бетел.

Барбара всплеснула руками.

— Как все это странно, — взволнованно воскликнула она. — Вчера мама сказала мне, что скоро наступит разгадка этого убийства. Она видела кошмарный сон, в котором были и Ричард, и Бетел, и кто-то еще, кого она узнала во сне, но, проснувшись, не смогла вспомнить. Она очень плохо себя чувствует, так как слишком сильно верит в эти сны, будь они неладны.

— Судя по твоей горячности, и ты поверила в них.

— Нет-нет, ты же знаешь. Однако, сознайся: это странно, что всегда подобный сон предшествует каким-то реальным событиям, касающимся убийства. В другое время мама не видит таких снов. Кстати, Бетел говорил тебе, что не знает Торна.

— Да, это так.

— А теперь выясняется, что они знакомы; и он неизменно присутствует в маминых снах, более того — является, пожалуй, главным действующим лицом. Однако я же еще не сказала тебе о том, что послала за Ричардом.

— Вот как?

— Я была уверена, что Ливайсон — и есть тот самый Торн, но, не зная, что его узнал кто-то еще, и поддавшись первому порыву, я написала ему письмо, в котором прошу его появиться здесь в субботу. Письмо, кстати, уже отправлено.

— Ну что же, нам придется его хорошенько спрятать.

— Арчибальд, милый, что же можно сделать, чтобы оправдать его? — спросила она, и слезы навернулись ей на глаза.

— Я ничего не могу предпринять против Ливайсона.

— Даже ради Ричарда?

Она встретила его открытый, честный взгляд.

— Как ты это себе представляешь, любимая?

Слезы обиды покатились по ее щекам.

— Подумай сама, Барбара. Это будет выглядеть как личная месть.

— Прости меня, — тихо прошептала она. — Ты, прав, как всегда. Я об этом не подумала. Но что же тогда делать?

— В этом деле есть весьма значительные трудности, — задумчиво сказал м-р Карлайл. — Давай подождем появления Ричарда.

— Кстати, не найдется ли у тебя пятифунтовой банкноты в кармане, Арчибальд. У меня не было такой купюры, и я одолжила ее у мадам Вин.

Он достал бумажник и дал ей деньги.

Глава 10 ДИТЯ И СМЕРТЬ

Мы продолжим наше повествование в серой гостиной, где апрельским вечером, уже почти перешедшим в ночь, сидели Уильям Карлайл и леди Изабель. День выдался теплым, но по вечерам все еще было прохладно, и поэтому в камине горел огонь. Впрочем, пламени уже не было, поленья едва тлели, но мадам Вин не замечала этого. Уильям лежал на диване, а она сидела рядом и неотрывно глядела на него. Изабель сняла очки, и без того уже мокрые от слез, так как не опасалась разоблачения со стороны детей. Он лежал, закрыв глаза, утомленный поездкой в Линборо и обратно. Она полагала, что он спит, но вскоре мальчик открыл глаза и спросил:

— Когда я умру?

Эти слова захватили ее врасплох, и она пришла в полное смятение.

— О чем ты говоришь, Уильям? Кто говорил о том, что ты умираешь?

— Ну, я-то знаю. Вон сколько шума поднялось из-за меня. Вы слышали, что тогда сказала Ханна?

— Что? Когда?

— Когда она внесла чай, а я лежал на коврике. Я не спал, хотя Вы этого и не знали. Вы еще сказали, что ей следует быть осторожнее: а вдруг я не сплю.

— Я что-то плохо помню это, — сказала леди Изабель, сама не зная, что ответить, как сгладить то впечатление, которое произвели на него эти слова, если он их в самом деле слышал.

— Ханна иногда говорит такие глупости!

— Она говорила, что я одной ногой стою в могиле.

— Вот как? Ну кто же станет слушать Ханну? Она просто глупая девушка. Скоро, когда наступят теплые дни, мы поставим тебя на ноги.

— Мадам Вин…

— Что, мой милый?

— Право, не стоит обманывать меня. Думаете, я не вижу этого? Я не ребенок. Этот номер прошел бы с Арчибальдом, но не со мной. Так чем я болен?

— Ничем. Просто ты слабенький. Вот окрепнешь — и будешь здоров, как прежде.

Уильям недоверчиво покачал головой. Он явно относился к тем детям, от которых почти невозможно скрыть факты: смышленым, внимательным и развитым не по годам. Даже если бы никто не проговорился о его болезни, он все равно догадался бы обо всем по той заботе, которой его окружили; впрочем, и слов тоже было произнесено немало: намеков, которые заставили его что-то заподозрить, прямых утверждений вроде того, что позволила себе Ханна, которые еще более укрепили эти подозрения. Одним словом, в сердце своем он так же хорошо знал о скором приходе смерти, как и сама незваная гостья, собиравшаяся навестить его.

— Но если у меня нет ничего серьезного, почему же доктор Мартин сегодня не стал говорить с Вами при мне? Зачем он отослал меня в другую комнату? Ах, мадам Вин: я не глупее Вас!

— Ты маленький мудрый мальчик, который все-таки иногда ошибается, — вырвалось из самой глубины ее исстрадавшегося сердца.

— Смерть вовсе не страшна, когда Господь любит нас. Так говорит лорд Вейн. У него умер младший братишка.

— Очень слабенький ребенок, который был явно не жилец; бледный и все время болевший с самого рождения, — сказала леди Изабель.

— Как? Вы знали его?

— Я… я слышала об этом, — исправилась она, заметив, что снова невольно проговорилась.

— Но Вы не знаете наверное, что я умру?

— Нет.

— Тогда почему же Вы так печальны с того самого времени, как мы уехали от доктора Мартина? И к чему вообще Вам печалиться обо мне? Я не Ваш ребенок.

Эти слова сломили ее. Она встала на колени возле дивана и разрыдалась.

— Ну вот, видите? — воскликнул Уильям.

— Ах, Уильям, у меня… когда-то был свой собственный сын, и поэтому, глядя на тебя, я вспоминаю его и плачу.

— Я знаю. Вы уже рассказывали нам: его тоже звали Уильямом.

Она склонилась над ним так, что ее дыхание смешалось с его, и взяла маленькую руку Уильяма в свою ладонь.

— Знаешь ли ты, Уильям, что Господь первыми забирает тех, кого любит? Если бы тебе суждено было умереть, ты бы отправился прямо в рай, оставив далеко позади все печали и заботы этой жизни. Для многих из нас было бы лучше умереть младенцами.

— И для Вас тоже?

— Да, — тихо сказала она. — Иногда я думаю, что не в силах выдержать все это.

— Так дело не только в Вашем прошлом? Что-то и сейчас печалит Вас?

— Эта печаль всегда со мной. Она не покинет меня до самой смерти. Если бы я умерла ребенком, мне удалось бы избегнуть этой участи. Ах, весь мир полон печали!

— О какой печали Вы говорите?

— Боль, болезни, заботы, неприятности, грехи, раскаяние, усталость, — запричитала она. — Не перечислить и половины тех бедствий, которые ждут нас в этом мире. Скажи, Уильям, когда очень-очень устанешь, разве не кажется роскошью, самым настоящим счастьем — лечь вечером в свою кроватку, ожидая, когда к тебе придет сон?

— Да. А я часто чувствую себя очень усталым.

— Вот: так же и те, кто устал от жизни с ее трудностями жаждут могилы, в которой наконец смогут отдохнуть. Мы жаждем ее, Уильям, мы стремимся к ней, почти молимся о ней, но тебе этого не понять.

— Но мы-то не лежим после смерти в могиле, мадам Вин.

— Нет-нет, дитя мое. Там лежат наши тела, чтобы снова подняться, когда наступит конец света. Мы отправляемся в благословенное место отдыха, куда нет доступа боли и скорби. Я бы хотела… я бы хотела, — добавила она с бешено бьющимся сердцем, — чтобы мы там были вместе!

— Кто сказал, что этот мир — такое печальное место, мадам Вин? По мне — так он просто чудесен, особенно когда в теплый день ярко светит солнце и появляются бабочки. Видели бы вы Вест-Линн в летнее утро, когда носишься вверх и вниз по парку, а деревья качаются над головой на фоне голубого неба, а розы уже распускаются вовсю, как и прочие цветы! Тогда бы Вы не называли этот мир грустным местом!

— Приятный мир, который, возможно, грустно покидать, если ты не устал от боли и тревог. Но что такое этот мир, даже в самые прекрасные мгновения, по сравнению с иным миром, с раем? Некоторые люди, я слышала, боятся смерти, боятся, что не попадут на небо; но если Господь забирает маленького ребенка, он это делает потому, что любит его. А там, как говорит миссис Барболд, «даже розы шипов не имеют, места терниям нет средь цветов».

— Я видел эти цветы, — перебил ее, взволнованно привстав, Уильям. — Они раз в десять ярче наших цветов!

— Ты видел райские цветы? — переспросила она.

— На картинке. Мы ездили в Линборо и смотрели картины Мартина о Страшном суде. Я имею в виду не доктора Мартина, — добавил Уильям.

— Я знаю.

— Там были три большие картины. Одна называлась «Райские долины» — она мне больше всего понравилась, как и всем остальным. О, если бы Вы были там! Вам приходилось видеть их, мадам Вин?

— Нет. Я слышала о них.

— Знаете: там была река, и лодки, похожие на красивые гондолы, перевозившие души тех, кому даровано спасение, на райские берега. Это были туманные фигуры в белых одеяниях, мириады и мириады, летящие от Господа в священный город — целые облака. Цветы росли на берегах реки — розовые, синие, фиолетовые — всякие, и такие яркие и красивые, куда красивее наших цветов!

— Кто возил вас туда?

— Папа. Он взял меня и Люси. Еще с нами поехала миссис Хэйр и Барбара — тогда она еще не была нашей мамой. И знаете, мадам, — сказал он, понизив голос, — что Люси спросила у папы?

— Что же?

— Она спросила, есть ли мама в этом сонме белых фигур, попала ли она в рай. Она говорила о нашей маме, леди Изабель. Мы как раз стояли прямо перед картиной, и множество людей слышало ее слова.

Леди Изабель уронила голову на руки.

— И что же ответил ваш папа? — чуть слышно спросила она.

— Не знаю. Кажется, ничего: он разговаривал с Барбарой. Но Люси сказала такую глупость! Ведь Уилсон постоянно твердила ей, что она не должна говорить о леди Изабель при папе. И мисс Мэннинг ей говорила. Когда мы приехали домой и Уилсон обо всем узнала, она сказала, что Люси заслуживает хорошей трепки за это.

— А почему при нем нельзя говорить о леди Изабель?

Как только этот вопрос сорвался с ее губ, она тут же пожалела, что задала его.

— Я скажу Вам, — шепотом ответил Уильям. — Она убежала от папы. Люси несет какую-то чушь о том, что маму похитили, но она ничего не понимает. А я вот понимаю, хотя все они, должно быть, и меня считают дурачком.

— Возможно, когда-то она и будет среди тех, кто спасся, и ты вместе с ней, Уильям.

Он откинулся на диван с усталым вздохом и замолчал. Леди Изабель также задумалась, прикрыв лицо ладонью. Впрочем, скоро ее вывели из задумчивости громкие рыдания Уильяма.

— О, я не хочу умирать! Не хочу! Почему я должен умереть и оставить папу и Люси?

Она склонилась над ним, обняла его, и слезы леди Изабель смешались с его слезами. Она принялась шептать ему ласковые слова утешения, в то время как он рыдал у нее на груди, и скоро мальчик успокоился.

— Чу! Кто это? — воскликнул Уильям.

В холле раздались веселые голоса и смех. М-р Карлайл, лорд Маунт-Северн и его сын выходили из столовой. В этот вечер они должны были присутствовать на заседании комитета в Вест-Линне, куда и собирались отправиться. Когда дверь закрылась за ними, Барбара направилась в серую гостиную. Мадам Вин вскочила на ноги, поспешно надела очки и чинно уселась в кресло.

— Вы сидите в темноте? И огонь скоро совсем погаснет! — воскликнула Барбара, Она поворошила поленья, и огонь снова заплясал в камине. — А кто это здесь лежит на диване? Уильям, ты уже должен быть в постели.

— Ну еще чуть-чуть, мама. Я не хочу ложиться.

— Но тебе уже давно пора спать, — ответила она и позвонила. — Ты не окрепнешь, если будешь просиживать ночи напролет.

Когда Уильям удалился, она повернулась к мадам Вин и спросила о результатах осмотра у доктора Мартина.

— Он заявил, что легкие, несомненно, поражены болезнью, однако, подобно всем врачам, не сказал, насколько это опасно, хотя мне показалось, что у него составилось вполне определенное мнение.

Миссис Карлайл взглянула на нее. Отблески огня играли на ее лице, особенно на очках, которые поблескивали из темноты — ибо она, как всегда, села в самом темном месте.

— Доктор Мартин еще раз осмотрит его на следующей неделе, когда будет в Вест-Линне. Однако по его голосу, по тому, как уклончиво он отвечает на вопросы, чувствуется, что он готов к самому худшему, хотя и не произносит этого вслух.

— Я сама отвезу Уильяма в Вест-Линн, — сказала Барбара. — Мне-то он, конечно, скажет. Кстати: я пришла, чтобы вернуть долг, — добавила она, протягивая пятифунтовую банкноту леди Изабель и прекращая тем самым разговор о больном ребенке. И, раз уж мы заговорили о деньгах, — продолжала Барбара, уже гораздо веселее, — позвольте заметить, что мы оба — я и мистер Карлайл — решительно против того, чтобы Вы делали подарки детям. Я прикинула, во что Вам обошлись игрушки и вещи, которые Вы купили для них, и полагаю, что это составило значительную часть полученного Вами жалованья. Бога ради, не делайте этого более, мадам Вин.

— Мне больше не на кого тратить деньги; к тому же, я люблю их, — ответила мадам, немного резко, словно ей не понравилось, что кто-то вмешивается в ее отношения с детьми.

— Но ведь Вы можете их тратить на себя. Даже если у Вас весьма незначительные расходы, все равно, я полагаю, у Вас есть некий резервный фонд, в который Вы кладете деньги. Будьте любезны правильно понять мой намек, мадам; в противном случае мне придется прибегнуть к более строгому запрету. Вы очень добры, но мы должны позаботиться о Вас, если Вы сами не хотите этого сделать.

— Я буду меньше тратиться на них, — прошептала в ответ мадам Вин. Я должна время от времени дарить им маленькие знаки моей любви к ним.

— Бога ради: «маленькие знаки» время от времени, но не дорогие игрушки, которые Вы приобретали. Вы были знакомы с сэром Фрэнсисом Ливайсоном? — резко сменила тему миссис Карлайл.

Леди Изабель внутренне содрогнулась, ее пронзила боль раскаяния; щеки несчастной запылали.

— Нет.

— А я по Вашей вчерашней реакции во время разговора о нем вообразила, будто вы знакомы, или же были знакомы ранее. Впрочем, нелестно признаваться в знакомстве с таким человеком. Так Вы его не знаете?

— Нет, — так же тихо ответила Изабель.

— Вы верите в рок, мадам Вин?

— Да, верю, — на этот раз твердо ответила ее собеседница.

— А я — нет.

Однако уже то, что Барбара задала этот вопрос, свидетельствовало о ее сомнениях.

— Нет, не верю, — упрямо продолжала Барбара, садясь на диван, который недавно покинул Уильям, и оказавшись, таким образом, довольно близко от мадам Вин. — Вам известно, что именно Фрэнсис Ливайсон навлек несчастье на этот дом?

— Несчастье… — начала, запинаясь, мадам Вин.

— Да, это был он, — продолжала Барбара, решив, что гувернантка, судя по ее нерешительному ответу, не знает ничего или почти ничего, о тех событиях. — Это он увез леди Изабель из ее дома, хотя кто знает: может быть, она столь же сильно жаждала уехать, как он — забрать ее.

— О нет, нет! — вырвалось у мадам Вин, — по крайней мере, …я имею в виду… я полагаю, что это было не так.

— Теперь мы этого никогда не узнаем. Да и какое это имеет значение? Одно мы знаем точно: она уехала; и второе, в чем мы почти так же уверены — ее увезли отнюдь не против ее воли. Вы когда-либо слышали подробности этого дела?

— Н-нет.

Она бы ответила «Да», если бы не боялась, что ее спросят, от кого.

— Он гостил в Ист-Линне. Ранее он жил за границей, скрываясь от закона, не смел и носа показать в Англии, а м-р Карлайл благородно предложил ему свой дом как место, где он мог бы укрыться от своих кредиторов, пока что-нибудь не придумает. Он был родственником леди Изабель. И вот как они отплатили м-ру Карлайлу: сбежали вместе!

— И зачем только м-р Карлайл пригласил его!

Эти слова, вопль горести и раскаяния, миссис Карлайл приняла за вопрос и высокомерно ответила:

— Почему пригласил! Не ослышалась ли я, мадам Вин? Откуда было знать м-ру Карлайлу, что этот человек — такой негодяй. А если бы он и знал — разве леди Изабель не была его женой? Мог ли он подумать, что ей грозит опасность? Если м-р Карлайл завтра пожелает заселить весь Ист-Линн одними негодяями — как это может отразиться на мне — на моей безопасности, благополучии, любви к мужу и верности ему? О чем Вы подумали, мадам?

О чем она думала! Леди Изабель уронила голову на руки. Миссис Карлайл продолжала.

— Я только что сидела одна в гостиной, думала об этом, и мне показалось: все это весьма похоже на то, что люди называют роком. Я имею в виду, что этот человек навлек беду на семью м-ра Карлайла, а теперь у меня есть все основания полагать, что именно он был источником такого же позора и несчастья для моей семьи. Знаете ли Вы, — миссис Карлайл понизила голос, — что у меня есть брат-изгнанник, обесчещенный на всю жизнь?

Леди Изабель не осмелилась ответить утвердительно. Кто, спрашивается, мог бы рассказать ей, гувернантке, к тому же не из этих мест родом, историю Ричарда Хэйра?

— Люди называют это бесчестьем, позором, — продолжала Барбара, волнуясь все более. — Это и есть позор, но не тот, который они имеют в виду. Бесчестен тот, кто навлек страдания и позор на Ричарда, и этот человек — Фрэнсис Ливайсон! Я расскажу Вам эту историю, ибо она этого заслуживает.

Что ей оставалось делать? Сидеть и слушать, хотя она и не понимала, какое отношение Фрэнсис Ливайсон имеет к Ричарду.

— Когда-то давно — я в те поры еще была подростком — Ричард ухаживал за Эфи Хэллиджон. Вы, должно быть, видели коттедж в лесу. Она жила там со своим отцом и Джойс. Это было глупо со стороны Ричарда, но молодые люди часто делают глупости. За ней ухаживали многие — или не прочь были поухаживать. Среди этих воздыхателей некий Торн, по происхождению джентльмен, пользовался у нее даже большим расположением, нежели Ричард. Он был нездешний и всегда приезжал к ней тайком. И вот однажды ночью произошло ужасное убийство: Хэллиджона застрелили. Ричард скрылся, против него имелись очень веские улики, и в результате был вынесен вердикт: «Ричард Хэйр-младший виновен в преднамеренном убийстве». Мы и сами не сомневались в том, что он виновен — в самом деянии, но неумышленном; даже мама, которая так любит его, поверила, что он убил Хэллиджона, но только не преднамеренно, а в результате несчастного случая. О, какое горе выпало на долю мамы! — воскликнула Барбара, в отчаянии ломая руки. — И ее некому было поддержать: я, как уже говорила, была еще почти ребенком, а папа ожесточился против Ричарда. Три или четыре года она была совершенно безутешна, а затем Ричард тайно явился в Вест-Линн, и мы впервые узнали о том, что он невиновен. Это сделал Торн, а Ричарда в тот момент даже не было на месте преступления. Тогда возник вопрос: как найти Торна? Никто ничего не знал о нем: кто он такой, откуда приехал и куда исчез. Шли годы. В Вест-Линн приехал однофамилец Торна, офицер на службе ее Величества, и его наружность совпала с тем описанием, которое дал Ричард. Я полагала, что это он и есть. Так же думал и м-р Карлайл, но, прежде чем мы успели что-нибудь предпринять, он снова уехал.

Барбара сделала паузу, чтобы набрать в легкие побольше воздуха. Мадам Вин слушала с нарастающим нетерпением. Какое дело ей до этой истории?

— Прошло еще несколько лет, и в Ист-Линн заявился Фрэнсис Ливайсон. В то время, когда он гостил здесь, к Гербертам снова приехал капитан Торн. Мы попытались разузнать кое-что из его прошлого и почти уверились в том, что он и был тем самым человеком. Мне приходилось часто бывать здесь, чтобы увидеться с м-ром Карлайлом, поскольку мама не смела принимать участие в этом деле; уж слишком решительно был настроен против Ричарда наш папа. Таким образом, я часто видела Фрэнсиса Ливайсона, но более никому из гостей Ист-Линна он не показывался, заявив, что боится встречи с кредиторами. Теперь я начинаю подумывать, что это был просто предлог. И м-р Карлайл, помнится, говорил, что у него нет кредиторов ни в Вест-Линне, ни в его окрестностях.

— Так вот почему он всех избегал и нигде не бывал? — перебила ее леди Изабель. О, как хорошо она помнила! Он говорил ей, что им движет страх перед кредиторами, хотя и проговорился однажды, что никто из них не живет поблизости.

— У него были куда более серьезные мотивы для страха, — ответила миссис Карлайл. — Кстати, когда Торн еще гостил у Гербертов, мы получили известие о том, что Ричард собирается еще раз посетить Вест-Линн. Я сообщила об этом м-ру Карлайлу; мне приходилось видеться с ним чаще, чем когда-либо ранее, чтобы посоветоваться: мама была страшно встревожена, а м-р Карлайл также горел желанием восстановить доброе имя Ричарда, так как мисс Карлайл и папа — родственники, следовательно, можно сказать, что вся эта история отчасти бросала тень и на Карлайлов.

Воспоминания нахлынули на леди Изабель, а с ними — горькое раскаяние. Ей припомнилось, что она в своей ревности нашла совсем иное объяснение этим встречам. Как она могла допустить эту роковую ошибку?!

— Когда появился Ричард, мы устроили так, что он пробрался в контору м-ра Карлайла, когда все клерки ушли, и, спрятавшись, имел возможность наблюдать за встречей м-ра Карлайла и Торна. Это было нетрудно устроить: м-р Карлайл вел какое-то дело для капитана и условился встретиться с ним в восемь часов. Это — незабываемая ночь для м-ра Карлайла, ночь исчезновения его жены.

Леди Изабель вздрогнула.

— Да-да. Ее и м-ра Карлайла пригласили на ужин, а м-р Карлайл вынужден был отказаться, так как в противном случае не смог бы помочь Ричарду. Он всегда настолько внимателен и добр: всегда думает о других людях, а не о своем собственном благе! Тревожная выдалась ночь! Папы не было дома. Мы ждали Ричарда дома с мамой; я старалась, как могла, поддержать ее в этом бесконечном и тревожном ожидании, ибо для Ричарда передвижение по Вест-Линну уже было связано с немалым риском, а после встречи, о которой я говорила ранее, он должен был заглянуть домой, чтобы свидеться с мамой, которая вот уже несколько лет не встречалась с сыном.

Барбара замолчала, о чем-то задумавшись. Мадам Вин не проронила ни слова. Она по-прежнему не понимала, какое отношение Фрэнсис Ливайсон имеет к этой истории о Ричарде Хэйре и капитане Торне.

— Я смотрела в окно и увидела, как они подходят к садовой калитке: было что-то между девятью и десятью часами. Первым делом они сообщили мне, что это был не тот капитан Торн, о котором говорил Ричард. Я была страшно разочарована, так как уже окончательно поверила, что это был именно он, а теперь нам нужно было все начинать сначала. М-р Карлайл, напротив, был рад этому, так как успел привязаться к капитану Торну. Одним словом, Ричард пошел к маме, а м-р Карлайл любезно согласился побыть со мной в саду на тот случай, если папа внезапно вернется домой: он был ожесточен против Ричарда и, конечно же, сразу же сдал бы его в полицию. М-р Карлайл в случае появления папы должен был задержать его в саду, пока я предупредила бы Ричарда и спрятала его в холле. Ричард задерживался, папа не приходил, и я потеряла счет времени этой чудесной лунной ночью.

Ее несчастная слушательница до боли стиснула руки. Обыденный тон миссис Карлайл, непроизвольное упоминание о ничего не значащих мелочах доказывали, что их прогулка была предпринята вовсе не для собственного удовольствия и не свидетельствовала о его неверности. Почему же она не поверила своему благородному мужу? Почему послушала подлеца, который показал ей, как они разгуливают в лунном свете? Зачем она дала волю слезам и гневным упрекам в экипаже, зачем так спешила быть отмщенной? Если бы леди Изабель не видела их вместе, она, возможно, не сделала бы этого опрометчивого шага.

— Наконец, появился Ричард, чтобы проститься с нами и исчезнуть, снова стать изгнанником. М-р Карлайл также ушел, а я осталась у калитки поджидать папу. Спустя некоторое время м-р Карлайл вернулся назад: он вспомнил, что забыл в доме какую-то рукопись. Вскоре после того, как он вторично простился с нами, вернулся возбужденный Ричард и заявил, что видел Торна — настоящего Торна, убийцу — идущим по Бин-Лейн. Я поверила ему, хотя не сразу, и мы пустились за м-ром Карлайлом. Ричард описал внешность Торна, его вечерний костюм, белые руки и бриллиантовый перстень: однако он наиболее подробно остановился на характерном движении, которым тот отбрасывал волосы назад. В этот момент у меня мелькнула мысль, что, должно быть, Торн — это капитан Ливайсон: описание очень точно подходило к нему. Много раз с тех пор я задавала себе вопрос: «Почему эта мысль не пришла в голову м-ру Карлайлу?»

Леди Изабель сидела с раскрытым ртом, словно не в состоянии понять, о чем идет речь, а когда до нее дошел страшный смысл этих слов, она воспротивилась этой мысли всем сердцем.

— Фрэнсис Ливайсон — убийца? О нет! Он, конечно, дурной человек, но не настолько.

— Погодите, — сказала миссис Карлайл. — Я не поделилась с ним своими сомнениями, а точнее — уверенностью: как могла я упомянуть при м-ре Карлайле имя человека, причинившего ему такое зло? Ричард по-прежнему оставался в изгнании, обвинение так и не было снято с него. Сегодня, когда я проезжала в коляске по Вест-Линну, Фрэнсис Ливайсон разглагольствовал перед людьми. И я снова увидела это движение: он своей белой рукой откинул волосы со лба. Я увидела тот же самый перстень, и моя уверенность только окрепла.

— Это невозможно, — прошептала леди Изабель.

— Погодите, говорю я Вам. Когда сегодня м-р Карлайл вернулся к обеду, я впервые рассказала ему все. Оказалось, это уже не новость. Сегодня, во время того же самого выступления, двое свидетелей опознали Фрэнсиса Ливайсона как того самого человека, который ухаживал за Эфи Хэллиджон — как Торна! Это ужасно!

Леди Изабель молча смотрела на миссис Карлайл, все еще не веря ей.

— Да, мне это кажется просто ужасным, — продолжала миссис Карлайл. — Он, этот негодяй, убил Хэллиджона, а пострадал от этого мой брат Ричард. В ту ночь он встретил этого негодяя, когда тот пробирался в Вест-Линн за почтовым дилижансом, который позже увез его вместе с беглянкой. Папа видел, как они уехали. Он в ту ночь засиделся с приятелями, поздно возвращался домой, и когда он подходил к калитке, мимо него пронесся дилижанс, запряженный четверкой лошадей. Если бы эта несчастная леди Изабель знала, с кем она мчится в дилижансе! Помимо всего прочего, он еще и убийца. Право же, смерть для нее была благом. Что бы она почувствовала, если бы все узнала?

Итак, что же она чувствовала, слыша все это? Убийца! А она… Как ни пыталась леди Изабель сохранить самообладание, она сделалась мертвенно-бледной, и низкий вопль ужаса и отчаяния сорвался с ее губ. Миссис Карлайл была потрясена. Почему ее рассказ произвел такое впечатление на мадам Вин? В ее душу снова закралось подозрение, что гувернантка знает о Фрэнсисе Ливайсоне больше, чем говорит.

— Мадам Вин, кто он Вам? — спросила Барбара, наклонившись к ней.

Мадам Вин ценой невероятных усилий вновь обрела внешнее спокойствие.

— Простите, Бога ради, — она вздрогнула. — По я слишком живо представила себе этот ужас.

— Так он Вам никто? Вы знаете его?

— Никто, даже меньше, чем никто. Что же до знакомства с ним — так я видела сэра Фрэнсиса вчера, когда его искупали в пруду. Что за человек! Меня бросает в дрожь от одной мысли о знакомстве с ним.

— Да уж, действительно, — сказала Барбара, успокоенная этими словами. — Надеюсь, Вы понимаете, мадам Вин, что это должно остаться между нами. Я считаю Вас членом нашей семьи.

Ответа не последовало. Мадам Вин была по-прежнему бледной, как смерть.

— Все это похоже на роман — продолжала миссис Карлайл. — Ему повезет, если в конце романа его не ждет виселица. Представляете, каково было бы ему, сэру Фрэнсису Ливайсону, быть повешенным за убийство?

— Барбара, милая!

Голос принадлежал м-ру Карлайлу, и она понеслась к нему на крыльях любви. Оказалось, что он еще не ушел, и теперь намеревался выпить кофе, прежде чем отправиться в Вест-Линн.

Она унеслась к своему горячо обожаемому супругу, оставив Изабель, когда-то так горячо любимую, наедине с ее одиночеством. Изабель опустилась в кресло и в отчаянии воздела руки; она думала, что потеряет сознание, она молила небо о смерти. Это и в самом деле было ужасно, как сказала Барбара. Для этого человека, с окровавленными руками и душой, она оставила Арчибальда Карлайла!

Право же: если вообще когда-либо возмездие настигало женщину, этой женщиной была леди Изабель.

Глава 11 М-РУ КАРЛАЙЛУ ПРЕДЛАГАЮТ ПАШТЕТ ИЗ ГУСИНОЙ ПЕЧЕНКИ

Ветер стонал и метался над Ист-Линном, тоскливый, порывистый ветер, гнувший тополя, раскачивавший дубы и вязы, шелестевший листвой древних каштанов в парке. Погода изменилась: сгущающиеся тучи грозили пролиться дождем — по крайней мере, так казалось одинокому путнику, который в этот субботний вечер шел по пустынной дороге.

У нашего пешехода, путешествовавшего в одежде матроса, были длинные, курчавые черные волосы и такие же бакенбарды: право же, роскошные огромные бакенбарды, полностью закрывавшие шею над поднятым голубым воротником и даже часть лица. Костюм нашего героя составляли шляпа, надвинутая на глаза и тоже скрывавшая лицо, широкий грубый бушлат и такие же широченные брюки на ремне. С уверенностью, выдававшей хорошее знание окрестностей, он перешел на Бин-Лейн, уже упоминавшуюся в нашем повествовании, а с нее, через узкую калитку, которой редко кто пользовался, проследовал прямо в парк Ист-Линна.

— Посмотрим, — сказал он в задумчивости, закрывая калитку на засов. — Крытая аллея… Это, должно быть, поблизости от акаций. Значит, нужно свернуть направо. Ждет ли меня кто-нибудь?

Его ждали. Миссис Карлайл, в шляпке и шали, якобы совершавшая вечернюю прогулку — впрочем, ей вряд ли потребовалась бы эта отговорка, так как вероятность встретить кого-либо в этом уединенном месте была очень невелика, — поджидала уставшего путника.

— Ах, Ричард, бедненький ты мой!

Они обнялись. Чувства переполняли обоих. Спустя некоторое время он отстранил от себя Барбару, рыдавшую как ребенок, чтобы получше разглядеть ее.

— Итак, Барбара, теперь ты замужняя женщина!

— О, я счастливейшая из жен! Иногда я спрашиваю себя, Ричард, за что Господь осыпал меня такими благодеяниями. Если бы не грусть, которая охватывает меня при мысли о тебе, моя жизнь была бы похожа на долгий солнечный день. У меня чудесный ребенок — ему уже почти год — и, Бог даст, будет еще один сын. А что касается Арчибальда… Боже, как я счастлива!

Она остановилась, произнеся имя мужа, так как даже брату не хотела рассказывать о том, как страстно любит его.

— Как дела в Гроуве? — спросил он.

— Как обычно: все в порядке. Здоровье мамы в последнее время улучшилось. Она не знает о твоем появлении здесь, но…

— Я должен увидеться с ней, — перебил ее Ричард. — Ты же помнишь: во время моего последнего визита я не встречался с мамой.

— Об этом мы еще поговорим. Как тебе живется в Ливерпуле? Чем ты там занимаешься?

— Ах, не спрашивай, Барбара. Постоянной работы у меня нет, но я время от времени подрабатываю в доках и кое-как свожу концы с концами. Ваши деньги меня очень выручают. Я должен благодарить за них тебя или же Карлайла?

Она рассмеялась.

— Ну как тебе сказать! Теперь у нас общие деньги, Ричард: у нас нет отдельных кошельков.

— Иногда я думал, что их посылает мама.

Барбара покачала головой.

— Мы не говорили маме ни о том, что ты уехал из Лондона, ни о том, что у нас есть адрес, по которому тебе можно писать.

— Зачем ты вызвала меня сюда, Барбара? Что случилось?

— Я думаю, что здесь находится Торн. Ты узнаешь его, Ричард?

— Ты еще спрашиваешь!

— Тебе известно, что у нас тут в самом разгаре предвыборная борьба за место в парламенте?

— Я читал об этом в газетах. Послушай, Барбара; как только ему в голову пришло явиться сюда, чтобы побороться с Карлайлом?

— Не знаю, — ответила Барбара. — Меня его появление здесь удивляет и по другой причине. Однако, прежде всего, расскажи мне, как ты познакомился с сэром Фрэнсисом Ливайсоном. Ты говорил, что знаешь этого человека и видел его в обществе Торна.

— Да, я знаю его, — ответил Ричард. — И я дважды видел его с Торном.

— Я полагаю, ты знаешь его только в лицо. Расскажи мне, как ты узнал, кто это.

— Мне его показали. Я увидел Торна, шедшего под руку с другим джентльменом. Я показал на них одному знакомому на стоянке кэбов и спросил: «Ты знаешь этого парня?» Я имел в виду Торна, так как хотел знать, кто он на самом деле. «Этого я не знаю, — ответил мой приятель, — а тот, что с ним — Ливайсон, баронет. Этих двух мерзавцев часто можно увидеть вместе!» И действительно, оба они похожи на отъявленных негодяев.

— Так вот каким образом ты узнал, кто такой Ливайсон!

— Именно так, — ответил Ричард Хэйр.

— В таком случае, Ричард, вы не поняли друг друга. Или он указал на другого человека, или же смотрел не на того. Торн — это сэр Фрэнсис Ливайсон.

Ричард изумленно уставился на нее.

— Чепуха, Барбара!

— Да-да! Я подозревала это с той самой ночи, когда ты увидел его на Бин-Лейн. Тот жест, который ты описал, его белые руки, его перстень с бриллиантом — это может быть только Фрэнсис Ливайсон. В четверг я проезжала мимо «Черного Ворона», когда он выступал перед избирателями, и снова увидела этот жест. Я тут же написала тебе, с тем, чтобы ты приехал сюда и разрешил, наконец, все сомнения. Впрочем, как оказалось, я могла бы и не делать этого: когда Арчибальд вернулся домой и я все ему рассказала, он сообщил мне, что Торн и Фрэнсис Ливайсон — один и тот же человек. В тот же самый день его опознали Отуэй Бетел и Эйбнезер Джеймс.

— Они оба должны знать его, — взволнованно воскликнул Ричард. — Джеймс-то уж наверняка, поскольку он частенько норовил прошмыгнуть к Хэллиджонам и видел Торна по меньшей мере дюжину раз. Да и Отуэй, должно быть, видел его, хотя впоследствии отрицал это. Барбара! — вдруг испуганно вскрикнул он и скрылся между деревьями, поскольку в конце аллеи показалась чья-то высокая фигура.

Барбара улыбнулась: это был всего-навсего м-р Карлайл. Ричард снова вышел из-под спасительной тени деревьев.

— Кругом опасности, Ричард! — воскликнул м-р Карлайл, сердечно пожимая руку Ричарда. — Ты, как я вижу, сменил фасон своего дорожного костюма!

— Я не мог идти в прежнем: ведь его видели, как Вы мне сказали, — ответил Ричард. — Я купил этот наряд вчера, в магазине поношенных вещей. Два фунта за весь комплект: думаю, меня надули.

— Включая кудри? — рассмеялся м-р Карлайл.

— Нет, парик прежний, только смазанный и завитый, — воскликнул Ричард. — Парикмахер взял один шиллинг, да еще постриг меня впридачу. Я велел ему не жалеть бриолина, чтобы кудри просто сверкали: моряки всегда так делают. М-р Карлайл, Барбара говорит, что Ливайсон и этот мерзавец Торн — одно и то же лицо, как выяснилось.

— Именно так, Ричард, насколько мы можем судить. Однако и тебе не мешало бы взглянуть на Ливайсона, прежде, чем что-то будет предпринято — также, как когда-то ты смотрел на другого Торна. Не годится поднять шум, а впоследствии узнать, что это не он.

— Когда я смогу увидеть его? — нетерпеливо спросил Ричард.

— Это надо как-то устроить. Если бы ты сегодня покрутился у дверей «Черного Ворона», у тебя обязательно была бы такая возможность, так как он все время входит и выходит из гостиницы. Никто не узнает тебя и даже не вспомнит о тебе: все только и думают, что о выборах.

— Но я буду выглядеть довольны странно. Не часто встретишь моряка в Вест-Линне.

— Вовсе нет. Сейчас у нас тут есть русский медведь — что ты по сравнению с ним!

— Русский медведь? — переспросил Ричард.

Барбара весело рассмеялась.

— М-р Отуэй Бетел вернулся в чем-то таком, что все считают медвежьей шкурой, вот это прозвище и приклеилось к нему. Не может ли он иметь какое-то отношение к этому убийству?

Ричард покачал головой.

— Это невозможно, как я уже говорил. Однако что же Ливайсон? Если я увижу, что это и есть тот самый Торн, что мы сможем предпринять?

— В этом и состоит вся трудность нашей задачи, — сказал м-р Карлайл.

— Кто выдвинет обвинение?

— Это должен сделать ты, Ричард.

— Я? — в ужасе воскликнул Ричард Хэйр.

— Да, ты сам. Кто же еще? Я все хорошенько обдумал.

— А не могли бы это сделать Вы, м-р Карлайл?

— Нет, поскольку это — Ливайсон, — спокойно ответил он.

— Будь он проклят! — взорвался Ричард. — Почему Вы колеблетесь, м-р Карлайл? Большинство людей на Вашем месте с радостью ухватились бы за такую возможность.

— За убийство Хэллиджона я бы добивался для него виселицы; за зло, причиненное мне, — никогда. Впрочем, мне порой непросто сдерживать себя: со времени его появления в Вест-Линне меня порой одолевает страстное желание засечь его хлыстом до полусмерти.

— Даже если бы Вы забили его до смерти, в этом случае он лишь получил бы то, что заслуживает.

— Я оставлю его для Высшего суда, для того, кто сказал: «Возмездие — за мной». Я верю, что он виновен в убийстве, но, если бы мне достаточно было пошевелить пальцем, чтобы предать его позорной смерти, я скорее привязал бы всю руку, чем сделал это. Поскольку, в глубине души, я не могу отдельно рассматривать этого человека и то зло, которое он причинил мне. Хотя я и мог бы преследовать его за убийство Хэллиджона, он для меня всегда останется тем, кто погубил другого человека, и весь свет с присущим ему «милосердием» поздравит м-ра Карлайла с тем, что он свел личные счеты. Нет, Ричард: я в этом — не участник.

— Может быть, Барбара? — взмолился Ричард.

Она в этот момент стояла, прильнув к мужу и держа его под руку. М-р Карлайл взглянул на нее сверху и ответил:

— Барбара — моя жена, — и этим все было сказано.

— Ну что же, — мрачно сказал Ричард, — тогда мы снова зашли в тупик, и мне придется забыть всякую надежду быть оправданным.

— Никоим образом, — сказал м-р Карлайл. — Вообще-то, этим должен был бы заняться твой отец, Ричард, но мы знаем, что он и пальцем не пошевелит. Твоя мать также не в состоянии взяться за это: у нее не хватит ни здоровья, ни сил, а если бы даже и были, она бы не осмелилась воспротивиться воле твоего отца. У меня, как видишь, связаны руки, и у Барбары — тоже, поскольку мы с ней — единое целое. Остаешься только ты.

— Ну что же я могу сделать? — возопил бедный Ричард. — Если у Вас руки связаны, то у меня, похоже, опутано все тело: и руки, и ноги, и особенно — шея. Она, как Вы понимаете, ежечасно подвергается смертельному риску.

— Твое участие в этом деле вовсе не означает, что ты будешь подвергать ее какому-то дополнительному риску. Ты должен побыть здесь несколько дней…

— Я боюсь, — испуганно перебил его Ричард. — Нет, этого я не могу сделать ни за что!

— Послушай, Ричард: ты должен или отбросить эти страхи, или же смириться с тем, что на всю жизнь останешься вне закона. И не забудь, что счастье матери зависит от твоей решимости не менее, чем твое собственное, а может быть, на карту поставлена даже ее жизнь. Ты, помнится, говорил, что в миле-двух отсюда есть место, в котором ты мог бы схорониться?

— Действительно. Однако я чувствую себя в большей безопасности, когда покидаю его и ухожу подальше из этих мест.

— Там ты и остановишься, во всяком случае, дня на два или на три. Я обдумал это дело и теперь скажу тебе, что, на мой взгляд, следует предпринять в качестве предварительный меры.

— Только предварительной! А сколько еще всего должно последовать за этим, если мы хотим чего-нибудь добиться! Ну да ладно: что я должен сделать?

— Обратиться к Боллу и Тредмэну и убедить их взяться за это дело.

В последние минуты они беседовали, неспешно прогуливаясь по крытой аллее: Барбара — под руку с м-ром Карлайлом, а Ричард — по другую сторону от него. Услышав последние слова, Ричард резко остановился.

— Я не понимаю Вас, м-р Карлайл. Вы бы уж лучше порекомендовали мне предстать перед судом графства, причем в полном составе! Болл и Тредмэн не замедлят препроводить меня туда, как только я покажусь у них.

— Ничего подобного, Ричард. Я же не говорю, чтобы ты откровенно явился к ним в контору, как обычный клиент. Вот что я тебе посоветую: доверься м-ру Боллу, он может быть честным и надежным человеком, если захочет. Расскажи ему все наедине, и спроси, не возьмется ли он за это дело. Если он проникнется такой же убежденностью в том, что виновен не ты, а тот, другой, о чем свидетельствуют факты, он это сделает. Тредмэна можно сначала не посвящать ни во что, а когда Болл сделает так, что дела пойдут полным ходом, ему совсем не обязательно будет знать твое местонахождение.

— Болл — неплохой человек, — задумчиво сказал Ричард, — и если он даст слово, то не подведет. Единственная трудность — добиться от него этого слова. Кто это сделает?

— Я, — сказал м-р Карлайл, — подготовлю почву для тебя. Но после этого я больше ни во что не стану вмешиваться.

— И как он возьмется за это — если, конечно, согласится?

— Это его дело. Я знаю, что сам сделал бы в подобном случае.

— Что, сэр?

— Не жди, что я скажу тебе это, Ричард. Тогда уж я должен был бы взяться за это самолично.

— Я знаю. Вы бы все это провернули стремительно и арестовали бы Ливайсона тотчас же по обвинению в преступлении.

Улыбка тронула губы м-ра Карлайла, ибо Дик попал прямо с точку. Однако у Ричарда в голове промелькнула мысль, от которой у него волосы встали дыбом даже в парике.

— М-р Карлайл! — в ужасе воскликнул он. — Но ведь если Болл подобным образом поведет дело против Ливайсона, ему нужно будет обратиться к судьям за ордером!

— И что же? — спокойно ответил м-р Карлайл.

— А они пошлют за мной и упекут в тюрьму. Вы же знаете, что существует ордер на мой собственный арест.

— Нет, ты явно пороха не изобретешь, Ричард! Я не претендую на то, чтобы предсказывать действия Болла. Однако же, если ему при этом придется обращаться к судьям за ордером на арест Ливайсона — зачем ему упоминать тебя и заявлять: «Джентльмены, мы можем сцапать Ричарда Хэйра!» Страх лишает тебя здравого смысла, Ричард.

— Ну да: если бы Вы столько лет жили с петлей на шее, гадая, не затянут ли ее через час, и Вам бы время от времени изменял здравый смысл, — вздохнул Ричард. — Итак, каким будет мой первый шаг?

— Первым делом, Ричард, ты отправишься в известное тебе потайное место и затаишься в нем до понедельника. В понедельник, на рассвете, снова будь здесь. Тем временем я увижусь с Боллом. И, между прочим, я должен услышать от тебя, что Торн и Ливайсон — один и тот же человек, прежде чем стану говорить с Боллом.

— Я иду в «Черный Ворон» тотчас же, — взволнованно воскликнул Ричард. — Я вернусь сюда, как только мне удастся увидеть его.

Сказав это, он повернулся, готовый сорваться с места, но Барбара остановила брата.

— Ты же так устал, Ричард!

— Устал! — эхом откликнулся он. — Меня и сотня миль пешком не утомила бы, если бы в конце пути меня ждала возможность опознать Торна. Меня не будет два или три часа, но я вернусь, и тогда — ждите меня здесь.

— Тебя, должно быть, мучают голод и жажда! — ответила Барбара со слезами на глазах. — Как бы мне хотелось приютить тебя у нас! Но я могу и сюда вынести что-нибудь из еды.

— Не нужно, Барбара. Я вышел из поезда, не доезжая одной остановки до Вест-Линна, и хорошенько поужинал в придорожной таверне. Пойду, милая: я весь дрожу от нетерпения.

Ричарду в этот день сопутствовала удача: едва он добрался до гостиницы и занял наблюдательный пост возле нее, как из дверей вышли два джентльмена. Поскольку «Черный Ворон» был штаб-квартирой одного из кандидатов, все городские бездельники облюбовали ее в качестве своего места сбора, и посему на дороге и тротуаре было полно слоняющихся зевак и сплетников. Ричард Хэйр, надвинув шляпу на глаза и завесив лицо черными кудрями, незаметно смешался с этой малопочтенной публикой.

Итак, двое джентльменов, держа друг друга под руку, приближались к группе зевак, недружным хором вскрикнувшей: «Даешь Ливайсона!» Ричард не присоединил свой голос к этому еле слышному кличу, но сердце так и затрепетало у него в груди. Одним из джентльменов был Торн, другим — тот, кого, как он думал, в Лондоне назвали сэром Фрэнсисом Ливайсоном.

— Кто же из этих двух — Ливайсон? — спросил он своего соседа.

— Ты что, не знаешь? Тот, который снял шляпу и поклоном поблагодарил нас за приветствие, и есть Ливайсон.

Ричард не нуждался в дальнейших расспросах. Это был тот, кого он запомнил как Торна. Его рука, державшая шляпу, была такой же белой, а перстень в свете газового фонаря сверкал, как никогда ранее. По одной этой руке с перстнем Ричард в случае необходимости мог бы опознать Торна.

— А кто второй?

— Какой-то джентльмен, приехавший с ним из Лондона, по имени Дрейк. А ты, морячок, желтый или красно-фиолетовый?

— Ни тот, ни другой. Я нездешний, проездом в ваших местах.

— Бродяжничаешь?

— Бродяжничаю?! Нет.

С этими словами Ричард удалился, чтобы как можно быстрее добраться до Ист-Линна и рассказать обо всем м-ру Карлайлу.

Так случилось, что в эту ветреную ночь леди Изабель, мысли которой смешались, а лицо буквально пылало, отправив детей спать, прокралась в парк, радостно встречая грудью буйные порывы ветра, даже радуясь им, словно они могли хотя бы на мгновение остудить огонь, пылавший у нее в душе. Она отправилась в ту самую крытую аллею и, бесцельно походив по ней некоторое время, вдруг обнаружила, что к ней приближается какой-то мужчина в одежде моряка. Не желая быть замеченной, она спряталась за деревьями, чтобы снова выйти, когда это место минует явившийся непонятно откуда незнакомец.

Однако, он не удалился, а принялся расхаживать по аллее, сделав ее невольной пленницей, не смевшей покинуть свое убежище. Еще через минуту к нему присоединилась миссис Карлайл, и они заключили друг друга в объятья.

Обниматься с незнакомцем! Кровь бросилась в голову леди Изабель. Так что же: и вторая жена была ему неверна? Неверна еще более бесстыдным образом, чем когда-то она сама — ведь у нее хватило благородства покинуть Ист-Линн и мужа до того, как она, выражаясь языком служанок, «сменила ухажера». Леди Изабель почему-то вообразила, будто дело обстоит именно подобным образом: мысли ее смешались, и в душе воцарился полнейший хаос. Торжествовала ли она в глубине души? Впрочем, ей-то что за дело? Это не могло ни на йоту изменить ее собственное положение и вернуть утраченную любовь м-ра Карлайла. Нежно прильнув друг к другу, двое «возлюбленных» принялись расхаживать по аллее, причем моряк держал миссис Карлайл за талию.

— Ах, бессовестная! — подумала леди Изабель; она могла быть весьма строгой к бесстыдствам других людей.

Но каково же было ее изумление, когда она увидела, что приближается м-р Карлайл, а бессовестный моряк и не думает убирать руку с талии миссис Карлайл. Они поговорили между собой две или три минуты, после чего простились с моряком, и м-р Карлайл, нежно обхватив талию супруги, как это только что делал другой мужчина, увел Барбару домой. В этот самый момент леди Изабель осенило: это был не кто иной, как брат Барбары.

— Может быть, я сошла с ума? — воскликнула бедняжка, глухо рассмеявшись. — Чтобы она ему изменила! Нет и нет: мне одной была уготовлена эта участь.

Она пошла к дому следом за ними и, подойдя к окну, заглянула в гостиную. В комнате горел свет и пылал огонь в камине, но шторы не были задернуты, а окна не закрыты на ночь, так как именно через них м-р Карлайл с женой уходил в парк и возвращался обратно в этот вечер. Они наслаждались своим счастьем вдвоем, и леди Изабель задержалась, чтобы взглянуть на них. Лорд Маунт-Северн уехал в Лондон, дабы снова вернуться в начале недели. На столе стоял чайник, но Барбара еще не заварила чай. Она сидела на диване возле камина, устремив на мужа полные любви глаза. Он стоял возле нее и что-то говорил ей с серьезным видом, но еще мгновение — и его губы тронула улыбка, та самая чудесная улыбка, которую он когда-то дарил ей. Да: они вдвоем наслаждались безоблачным счастьем, а она — она отправилась в свою одинокую гостиную, и в этот момент кошки скребли у нее на душе.

Болл и Тредмэн — так гласила медная табличка на их двери — были юристами по делам о передаче имущества, а также адвокатами. М-р Тредмэн, в основном занимавшийся имущественными вопросами, жил вместе с семьей в том же доме, где находилась контора. М-р Болл, холостяк, жил отдельно. В Вест-Линне его прозвали Боллом-юристом. На вид ему можно было дать лет сорок пять. Это был плотный человечек невысокого роста, с проницательным взглядом зеленых глаз. Он брался за любые дела, вплоть до юридических отбросов, которых м-р Карлайл и ногой не коснулся бы, однако, как справедливо заметил последний, иногда он мог быть честным и надежным, во всяком случае — по отношению к Ричарду Хэйру. К его-то дому и направился м-р Карлайл рано утром в понедельник, чтобы застать коллегу до того, как он отправится на работу. Болл-юрист весьма почитал м-ра Карлайла, как и его отца в прежние годы: Карлайлы оказали ему множество услуг, отправляя к нему тех клиентов, за дела которых им не позволяла взяться собственная щепетильность. Впрочем, будучи коллегами по профессии, они в то же время имели разный общественный статус, что, впрочем, не огорчало Болла: Карлайл был истинным джентльменом, что признавалась всеми, а он — лишь сельским адвокатом. Болл-юрист завтракал, когда вошел м-р Карлайл.

— Привет, Карлайл. Ты пришел как раз вовремя.

— Не беспокойтесь, Бога ради, и не звоните: я уже позавтракал.

— Это же восхитительный pâte de foie[25], — принялся уговаривать его Болл, слывший заядлым гурманом. — Я получаю его прямо из Страсбурга.

М-р Карлайл с улыбкой отказался от предложенного деликатеса:

— Я пришел не пировать, а поговорить о деле, — сказал он. — Но прежде, чем я начну, Вы дадите мне слово, что сохраните все в строжайшей тайне, если не возьметесь за это дело.

— Ну, разумеется. Что за дело? Нечто такое, что кажется неприемлемым для конторы Карлайла? — добавил он со смешком. — Потенциальный клиент, которого Вы, будучи слишком утонченным, передаете мне?

— Это клиент, дело которого я сам не могу вести, но вовсе не по той причине, которую Вы изложили. Это касается дела Хэллиджона, — добавил м-р Карлайл, склонившись к собеседнику и понизив голос, — того самого убийства.

Болл-юрист, который только что взял bonke bouchee[26] своего foie gras, проглотил лакомство целиком, не разжевывая, настолько был удивлен.

— Ну, с этим делом покончено уже Бог знает когда, — воскликнул он.

— Не совсем, — ответил м-р Карлайл. — Появились некоторые обстоятельства, которые, похоже, свидетельствуют о невиновности Ричарда Хэйра и причастности к этому делу другого человека.

— В сговоре с ним? — перебил его коллега.

— Нет: он убил его в одиночку. Ричард Хэйр не имеет к этому делу ни малейшего отношения. Его даже не было на месте преступления в тот момент, когда оно произошло.

— И Вы этому верите? — спросил Болл-юрист.

— Уже не первый год.

— Тогда кто же совершил это убийство?

— Ричард обвиняет в этом некоего Торна. Несколько лет назад я встречался с Ричардом Хэйром, и он сообщил мне такие факты, которые, если подтвердятся, полностью оправдают его. С того самого времени я понемногу все более убеждался в том, что сложившееся тогда впечатление оказалось правильным; сейчас я собственной жизнью готов поручиться в его невиновности. Я бы уже давно занялся этим делом, — была не была, как говорится, — если бы мне удалось обнаружить Торна, но его и след простыл. И теперь, наконец, нам стало известно, что Торн — это псевдоним.

— Так он нашелся?

— Да. Он в Вест-Линне. Заметьте: я не обвиняю его, не навязываю свое мнение касательно его виновности: я лишь заявляю, что уверен в невиновности Ричарда. Возможно, это сделал кто-то третий: не Ричард и не Торн. Я твердо намеревался лично заняться делом Ричарда Хэйра, как только мне стало ясно, что нужно делать, и вот теперь, когда самое время это сделать, появились обстоятельства, которые воспрепятствовали моим планам.

— Какие именно? — спросил Болл-юрист.

— Потому-то я и пришел к Вам, — продолжал м-р Карлайл, не отвечая на вопрос. — Я обращаюсь к Вам от имени Ричарда Хэйра. Я недавно видел его и разговаривал с ним. Я объяснил ему причины, по которым сам не могу вести это дело, порекомендовал обратиться к Вам и обещал предварительно переговорить с Вами. Готовы ли Вы, положа руку на сердце, встретиться с Ричардом и выслушать его историю? Разумеется, он должен уйти целым и невредимым, тайно, как и придет сюда, если Вы не возьметесь за его дело.

— Бога ради! С превеликим удовольствием! — живо откликнулся адвокат. — Вот уж кому я не хочу навредить, так это Дику Хэйру, и если он сумеет убедить меня в своей невиновности, я сделаю все, чтобы оправдать его.

— Судите сами о том, что он Вам расскажет: я не хочу каким-либо образом повлиять на Вас. Я уже говорил, что убежден в его невиновности, однако же, повторяю: я не высказываю собственного мнения о том, кто виновен. Выслушайте его сами и решите, браться за это дело или же нет. Он не явится к Вам, если Вы не гарантируете, что не причините ему вреда — короче говоря, не станете его другом, хотя бы на время. Когда я передам ему Ваше обещание, моя роль на этом будет закончена.

— От всей души даю Вам это обещание, Карлайл. Скажите Дику, что меня ему нечего опасаться, скорее наоборот, ибо, если я как-то могу удружить ему, то сделаю это с удовольствием, невзирая ни на какие трудности. Но что же, скажите на милость, не позволяет Вам самому вести это дело?

— Тому причиной не сам Ричард. Я бы с удовольствием сделал это для него, но не стану предпринимать ничего против того, кого он обвиняет. Если нужно обвинить его и передать в руки правосудия, я не стану в этом участвовать.

Эти слова пробудили любопытство Болла-юриста, и он принялся перебирать в уме все кандидатуры, вплоть до самых невероятных, так и не заподозрив, однако, того, кого имел в виду м-р Карлайл.

— Что-то не пойму я Вас, Карлайл.

— Возможно, Вам будет легче это сделать, когда Ричард сделает свое разоблачение.

— Тот… тот, кого он обвиняет, надеюсь, не его отец, судья Хэйр?

— Да Вы, должно быть, витаете в облаках, Болл.

— Пожалуй, если произношу вслух подобные абсурдные предположения, — признался адвокат, отодвигая стул и швыряя салфетку на ковер, — но я не знаю ни единого человека, кроме судьи, против которого Вы не решились бы выступить. Что для Вас все другие по сравнению с возможностью вернуть доброе имя Дику; Хэйру? Все, больше не стану гадать.

— Вот и хорошо, — сказал м-р Карлайл, поднимаясь. — А теперь перейдем к деталям Вашей встречи с этим беднягой. Где Вы сможете увидеться с ним?

— Он в Вест-Линне?

— Нет, но я могу передать ему записку, и он придет.

— Когда?

— Сегодня вечером, если Вы не против.

— Тогда пусть приходит сюда, в этот дом. Здесь он будет в полной безопасности.

— Пусть будет так. На этом моя роль закончена, — подвел итог м-р Карлайл и, уточнив кое-что, удалился.

М-р Болл проводил его долгим взглядом.

— Странное дело! Можно подумать, Дик обвиняет какую-нибудь мадемуазель или мадам, старую любовь м-ра Карлайла, против которой он не смеет выступить.

Глава 12 ОБРАЩЕНИЕ К СУДУ

В понедельник вечером состоялась встреча Болла-юриста и Ричарда Хэйра. Адвокат не без труда поверил этой истории: не столько общим деталям ее, сколько обвинению в адрес сэра Фрэнсиса Ливайсона. Ричард стоял на своем, называя мельчайшие подробности, которые только мог припомнить: встречу с ним на Бин-Лейн в ночь побега, последующие встречи в Лондоне и явный испуг сэра Фрэнсиса, наконец — столкновение у дверей «Черного Ворона» в субботу. Не забыл он и про анонимное письмо, полученное судьей Хэйром в то утро, когда Ричард прятался у м-ра Карлайла. Вне всякого сомнения, оно было отправлено, чтобы спугнуть его из Вест-Линна, если он прятался в доме отца. Уж кому не хотелось, чтобы Ричард попал в руки правосудия — так это Фрэнсису Ливайсону.

— Я верю всему, что Вы говорите, м-р Ричард, касательно этого Торна, — упорствовал адвокат, — но для меня почти невозможно поверить в такое сногсшибательное известие, что это был сэр Фрэнсис Ливайсон.

— Вы можете удостовериться в этом из других уст, — ответил Ричард. — Это мог бы подтвердить Отуэй Бетел, если бы захотел, в чем я, впрочем, не уверен. Но ведь есть еще Эйбнезер Джеймс.

— Что ему известно об этом деле? — удивленно спросил адвокат. — Он сейчас служит у нас в конторе.

— Он в те дни частенько видел Торна и, как я слышал, опознал Ливайсона. Да Вы спросите у него. Или Вы не желаете возбуждать дело против сэра Фрэнсиса?

— Вовсе нет. Дайте мне убедиться в том, что он опознан, и я незамедлительно это сделаю. Ливайсон — отъявленный негодяй и вполне заслуживает виселицы. Тотчас же пошлю за Джеймсом и выслушаю его, — добавил он, задумавшись на мгновение.

Ричард вскочил как ужаленный.

— Нет, не при мне: он не должен меня видеть! Бога ради, подумайте, какой опасности я подвергаюсь, м-р Болл!

— Тише, тише! — рассмеялся адвокат. — Вы что же, полагаете, у меня нет других помещений? Мы не пускаем кошек в клетки к канарейкам!

Вскоре появился Эйбнезер Джеймс в сопровождении посыльного.

— Вот увидите: он всенепременно торчит в салоне для пения, — сказал м-р Болл, посылая на розыски, и оказался прав.

— Что-то нужно срочно переписать, сэр? — воскликнул Джеймс, входя в комнату.

— Нет, — ответил адвокат. — Я хочу, чтобы Вы ответил на парочку вопросов, вот и все. Известны ли Вам случаи, когда сэр Фрэнсис Ливайсон скрывался под каким-либо другим именем, кроме своего собственного?

— Да, сэр, он когда-то назывался Торном.

— Когда же это было? — после некоторой паузы спросил Болл.

— В ту осень, когда убили Хэллиджона. Торн тогда пробирался сюда по вечерам — в коттедж в лесу, я имею в виду.

— С какой целью?

Эйбнезер Джеймс рассмеялся.

— С той же самой, что и еще некоторые: Ваш покорный слуга, например. Он ухаживал за Эфи Хэллиджон.

— Где он жил? Что-то не припоминаю, чтобы он останавливался в Вест-Линне.

— А его здесь и не было, сэр. Напротив: он предпринимал все меры для того, чтобы о нем не узнали в Вест-Линне, У него была прекрасная чистокровная лошадь; он, бывало, галопом примчится ближе к вечеру, полюбезничает с мисс Эфи и снова ускачет.

— Куда? Откуда он приезжал?

— Откуда-то из-под Свейнсона: миль десять отсюда, как говорила Эфи. Теперь-то, когда он появился здесь под собственным славным именем, я сообразил, что к чему, и могу назвать точное место, почти не рискуя ошибиться.

— Что же это за место?

— Ливайсон-Парк, — сказал м-р Эйбнезер. — Наверняка, он останавливался у дядюшки, жившего поблизости от Свейнсона, как Вы знаете.

Болл в этот момент сказал себе, что кое-что проясняется — или же, наоборот, становится еще менее понятным, в зависимости от того, как взглянуть на вещи. Он сделал паузу и важно спросил:

— Джеймс, есть ли у Вас хотя бы тень сомнения в том, что сэр Фрэнсис Ливайсон — тот самый человек, которого Вы знали как Торна?

— Сэр, есть ли у меня сомнения в том, что Вы — м-р Болл, а я — Эйбнезер Джеймс? — ответствовал м-р Эйбнезер. — Я так же уверен в личности этого человека, как и в наших собственных.

— Вы готовы подтвердить это в суде под присягой?

— Охотно: перед каким угодно судом. Завтра, если потребуется!

— Очень хорошо. Можете возвращаться в Ваш клуб любителей пения, и держите язык за зубами.

— Никому ни слова, сэр, — ответил м-р Эйбнезер Джеймс.

Ричард Хэйр и Болл-юрист засиделись глубоко за полночь, причем последний главным образом записывал показания Ричарда.

— Не правда ли, нежелание Карлайла выступить против Ливайсона — просто причуда? — прервал Ричард неожиданным вопросом завязавшийся было ничего не значащий разговор. — Как Вы полагаете, м-р Болл?

Адвокат поджал губы.

— Гм! Это — весьма деликатный вопрос. Карлайл всегда был честен до привередливости. Я бы на его месте обрушился на этого человека что есть сил, но мы с Карлайлом — разные люди.

Весь следующий день, вторник, м-р Болл был занят тем, что, как выразился бы, вероятно, Эйбнезер Джеймс, «пытался смекнуть, что к чему». После обеда он предпринял поездку в Ливайсон-Парк, выудил какую-то информацию и вернулся домой. Вечером того же дня Ричард уехал в Ливерпуль: в его присутствии пока не было необходимости. По-прежнему никто, кроме м-ра и миссис Карлайл, не знал его адреса.

В среду утром вернулся, наконец, граф Маунт-Северн. Лорд Вейн также приехал вместе с ним. Последнему пора было возвращаться в Итон, но он буквально вымолил разрешение приехать «посмотреть, чем закончится эта потеха».

— А также увидеть, как завертится этот бес, когда его побьют, — тихонько добавлял он так, чтобы не слышал отец, неизменно требовавший, чтобы мальчик всегда вел себя «как истый джентльмен».

В конце концов, граф уступил его просьбам. Они приехали, как и в первый раз, к завтраку, пробыв в пути всю ночь. Вскоре отец и сын уже входили в Вест-Линн вместе с м-ром Карлайлом, встречавшим их на станции.

Вест-Линн просто бурлил. Выборы должны были состояться на той же неделе, и каждый считал своим долгом привнести в это дело как можно больше суеты, как своими личными усилиями, так и сообща с прочими согражданами. Комитет в поддержку м-ра Карлайла заседал в «Оленьей Голове», и движение в этом месте было столь сильным, что, казалось, камни мостовой сотрутся до дыр. Все господа судьи принимали живейшее участие в предвыборной борьбе и, забросив свои прямые обязанности, красовались в окнах гостиницы с красно-фиолетовыми вымпелами.

— Я присоединюсь к Вам через Десять минут, — сказал м-р Карлайл, отпуская руку лорда Маунт-Северна, когда они подошли к его конторе. — Мне нужно просмотреть письма.

Итак, лорд Маунт-Северн направился к «Оленьей Голове», а лорд Вейн припустил к «Черному Ворону», намереваясь осмотреть штаб противника. Ему доставляло неизмеримое наслаждение оказаться там, где на него мог упасть взгляд сэра Фрэнсиса Ливайсона, который сразу же опускал глаза под вызывающим взглядом юного джентльмена. Будучи лордом Вейном — а точнее сказать, сыном лорда Маунт-Северна, который должен сдерживать себя — он не мог вприпрыжку бежать за «желтым» кандидатом, осыпая его насмешками, как это делали немытые мелкопоместные дворяне одного с ним возраста; но, право же, его так и подмывало последовать их примеру.

М-р Карлайл сел за стол в своем личном кабинете, вскрыл письма, рассортировал их, пометил на обратной стороне некоторых из них, как следует ответить, а затем позвал м-ра Дилла. Когда старый джентльмен явился, он отдал ему письма, сделал некоторые распоряжения и встал из-за стола.

— Вы спешите, м-р Арчибальд?

— Меня ждут в «Оленьей Голове».

— Вчера вечером, сэр, со мной произошел прелюбопытный случай: я невольно подслушал, как Ливайсон препирался с Отуэем Бетелом.

— Вот как! — небрежно заметил м-р Карлайл, который в этот момент разыскивал что-то в глубоком ящике своего стола.

— И того, что я слышал, достаточно, чтобы обеспечить место на виселице по крайней мере Ливайсону, а то и Бетелу. М-р Арчибальд, им известна тайна убийства Хэллиджона. Похоже, Ливайсон…

— Остановитесь, — прервал его м-р Карлайл. — Я бы предпочел не слышать этого. Возможно, Ливайсон и убил его, но это не мое дело, и сам я не стану в него вмешиваться.

Старый Дилл выглядел весьма озадаченным.

— А тем временем, м-р Арчибальд, страдает Ричард Хэйр, — попытался возразить он.

— Мне это известно.

— Но разве это справедливо, когда невинный человек страдает вместо преступника?

— Нет, совершенно несправедливо. Но это дело затрагивает и меня.

— Если бы кто-нибудь взялся за дело Ричарда Хэйра прямо сейчас, его можно было бы оправдать, — добавил почтенный джентльмен, печально глядя на м-ра Карлайла.

— Им уже занимаются, Дилл.

Ответом ему был радостный взгляд Дилла.

— Давненько я не слышал таких хороших новостей, сэр. Но ведь потребуются мои свидетельские показания. Ливайсон…

— Я не взялся за это дело, а потому сообщите Ваши известия в другом месте.

— Тогда кто же взялся за него? — изумленным эхом отозвался м-р Дилл.

— Болл. Он встречался с Ричардом, и теперь представляет его интересы.

Глаза м-ра Дилла загорелись живейшим интересом.

— Он собирается возбудить дело, м-р Арчибальд?

— Говорю же Вам, что ничего не знаю и не хочу знать.

— Ну конечно, я могу Вас понять. Однако же, сам немедленно отправлюсь к ним в контору, чтобы сообщить то, что мне стало известно, — заявил Дилл, преисполнившись решимости.

— Это ведь тоже не мое дело, — рассмеялся м-р Карлайл, — а Ваше. Однако, запомните: идти нужно не к Тредмэну, а к Боллу.

Отдав несколько срочных распоряжений старшему клерку, м-р Дилл отправился к Боллу и Тредмэну, где и провел по меньшей мере час наедине с м-ром Боллом.

В этот день г-да судьи уселись на рабочие места не ранее трех часов пополудни: они, как нерадивые школьники, прогуляли полдня, спрягая глагол «развлекаться» вместо глагола «работать», а теперь с опозданием приступили к выполнению своих обязанностей. Впрочем, вряд ли это можно было назвать появлением на работе, поскольку явилось лишь двое из них, прокравшись в комнату заседаний с виноватым выражением на лице. Это были судья Герберт и сквайр Пиннер. Они рассмотрели два неотложных дела, явившись прямым следствием беспокойного состояния умов в Вест-Линне. Две дамы, одна — сторонница «красно-фиолетовых», другая — «желтых», разошлись во взглядах на достоинства и недостатки кандидатов и, поскольку дело было в трактире, дошли, в пылу спора, до аргументации посредством оловянных кружек.

Второе дело касалось кучки сорванцов, которые пронесли по городу соломенное чучело сэра Фрэнсиса Ливайсона и спалили его на подходящей лужайке, к вящему ужасу ее владельцев; к слову сказать, весьма пострадало и их белье, разложенное для просушки на месте «экзекуции». Обе дамы были приговорены к недельной отсидке, а мальчишек решено было просто высечь.

Как только было покончено с последним делом и ревущие мальчишки удалились, в судейскую комнату ворвался Болл-юрист и потребовал организовать секретное слушание по исключительной важности делу. Дабы планы правосудия не были расстроены из-за преждевременной огласки, он нижайше попросил их светлостей держать все в тайне.

Господа судьи приняли умный вид, посовещались и — возможно, в глубине души сгорая от любопытства — любезно согласились. Они проследовали в специальное помещение, откуда вышли только в половине пятого. У их светлостей были мрачные, вытянувшиеся, испуганные лица, поскольку сообщение Болла-юриста буквально ошеломило их.

Глава 13 МИР СТАНОВИТСЯ С НОГ НА ГОЛОВУ

— Сегодня мы встречаемся с доктором Мартином в конторе у папы, — воскликнул Уильям во время обеда. — Мы пойдем пешком, мадам Вин?

— Не знаю, Уильям. Тебя отведет миссис Карлайл.

— Нет, Вы должны отвести меня.

Леди Изабель покраснела от одной мысли о том, что она придет в контору м-ра Карлайла, хотя и не поверила Уильяму.

— Миссис Карлайл сама сказала мне, что сделает это, — ответила она.

— А сегодня утром мама сказала, что Вы возьмете меня в Вест-Линн, — продолжал упорствовать Уильям.

Их спор был прерван появлением миссис Карлайл.

— Мадам Вин, — сказала она. — Будьте готовы в три часа отправиться в город с Уильямом.

Сердце леди Изабель учащенно забилось.

— Насколько я поняла, Вы, мадам, говорили, что сами отведете его.

— Да, именно так я и собиралась поступить. Но сегодня утром я узнала, что ко мне после обеда приезжают друзья, которые живут довольно далеко от нас. Поэтому я не могу сама отвести Уильяма к доктору Мартину.

Ах, как хотелось бы леди Изабель набраться смелости и сказать: «Я тоже не могу пойти с ним». Но увы… Что же: ей придется пройти и через это.

Уильям въехал в Вест-Линн на пони, которого должен был отвести обратно сопровождавший его конюх, поскольку предстояло вернуться домой пешком вместе с мадам Вин. Она же, в свою очередь, и в Вест-Линн тоже пришла пешком.

М-ра Карлайла не было в конторе, когда они пришли. Мальчик смело прошествовал в кабинет, а мадам Вин последовала за ним. Вскоре появился м-р Дилл.

— Итак, мистер Уильям! Вы явились, чтобы дать указания по судебному иску, или же велеть, чтобы мы передали его в суд лорда канцлера? — весело спросил он. — Садитесь же, мадам.

— Я подожду здесь доктора Мартина. Он должен приехать, чтобы осмотреть меня. Послушайте, м-р Дилл: куда ушел папа?

— Не знаю, право же! — любезно ответил м-р Дилл. — Но к чему Вам доктор Мартин, скажите на милость? Я уверен, что Вы пошли на поправку: вон какие у Вас розовые щеки!

— Ах, если бы так! — ответил мальчик. — Это ужасно — все время пить этот противный рыбий жир! Мама собиралась приехать со мной, но теперь она не может сделать этого.

— Как поживает Ваша мама, мистер Уильям?

— У нее все хорошо. Послушайте: какой шум стоит у полицейского участка! Мой пони испугался, и ему пришлось попробовать хлыста. Там гоняли по земле желтую розетку!

— Да, не видать нам покоя, пока не закончатся эти выборы, — откликнулся старый Дилл. — Как бы мне хотелось, чтобы они поскорее закончились, и этот парень вымелся из нашего города.

— Вы имеете в виду этого Ливайсона? — спросил Уильям, который, разумеется, уже поднабрался политических знаний у обитателей Ист-Линна.

— Именно его. Одного я никак не пойму, — продолжал он, обращаясь скорее к самому себе, нежели к собеседникам. — С какой стати этот дурень решил баллотироваться здесь?

Лицо леди Изабель окрасил горячий румянец стыда. С чего это вдруг сей «дурень» столько всего натворил в своей жизни? И в самом деле, он был настоящим дураком, в самом прямом смысле слова!

— Разве он мог надеяться, что выстоит против моего папы? — с пафосом вопросил Уильям.

— Ему не устоять против любого порядочного человека, — горячо ответил старый Дилл. — Господь этого не потерпит.

— Вы имеете в виду выборы? — поинтересовался Уильям.

— Нет, мой хороший. Я вовсе не их имел в виду.

В этот момент клерк, возможно, полагавший, что м-р Карлайл у себя, ввел клиента. Старый Дилл тут же увел последнего в свое собственное маленькое святилище, впрочем, не раньше, чем одарил гувернантку долгим любопытным взглядом.

Она, как обычно, была в платье из черного шелка. Иногда на ней можно было видеть красивые платья, иногда — попроще и поскромнее, но материал не менялся: черный шелк. Фасон верхней части ее нарядов в целом также оставался постоянным: это был свободный жакет. В этот день на ней было красивое платье с оборками. Наряд дополняла большая соломенная шляпка с вуалью и, конечно же, неизменные зеленые очки. О, как хотелось бы ей оказаться в каком-нибудь другом месте, где на нее не смотрели бы чьи-то чужие глаза!

Вскоре, беседуя с м-ром Диллом, вошел м-р Карлайл.

— Ах, Вы здесь, мадам Вин! Я же передавал, чтобы Вас направили к мисс Карлайл. Разве я ничего не говорил, м-р Дилл?

— Во всяком случае, не мне, сэр.

— Значит, я просто забыл. Который час?

Он взглянул на часы. Было без десяти четыре.

— Доктор не сказал, в котором часу появится? — спросил он мадам Вин.

— Он не говорил ничего конкретного. Как я поняла, он должен был приехать вскоре после полудня.

Итак, леди Изабель и Уильям отправились к мисс Карлайл. Сей достопочтенной дамы не оказалось дома: ее ждали обратно только к обеду. Уильям прикорнул на диване и вскоре уснул.

Боже, как медленно шло время! Как тихо было в этом доме! Возможно, и Вы, читатель, чувствовали нечто подобное, долго ожидая кого-нибудь. Леди Изабель сидела у окна в полной тишине, разглядывая прохожих сквозь жалюзи, изредка поглядывая на побелевшее лицо ребенка и мечтая о том, чтобы поскорее пришел врач. Часы пробили половину шестого.

«Это он!» — подумалось ей, когда она услышала стук двери холла и приближающиеся шаги. Но это был не врач, нет: ее сердце встрепенулось от совсем иной поступи.

— Д-р Мартин опаздывает, — заметил м-р Карлайл, входя в комнату. — Боюсь, у Вас иссякнет терпение, мадам Вин.

— Это не имеет значения, сэр, — ответила она ему своим обычным полушепотом, ибо почти никогда не возвышала свой голос.

— Какой он бледный! — невольно воскликнул м-р Карлайл, переведя взгляд на мальчика. — И эта постоянная сонливость! К добру ли это?

— Я полагала, миссис Карлайл отведет его, — наконец выдавила из себя мадам, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Миссис Карлайл ждет гостей. Да и без этого она вряд ли отправилась бы в Вест-Линн. В последние пару дней она неважно себя чувствует, а я не могу позволить ей переутомляться при ее теперешнем состоянии здоровья.

Ее пронзила острая душевная боль. Было время, когда ей — ей он не позволял переутомиться. Ах, если бы она снова могла принадлежать ему, перечеркнув проклятое прошлое!

— А вот и он! — с живостью воскликнул м-р Карлайл, вышедший в холл.

Она подумала, что он, должно быть, увидел врача в тот момент, когда он проходил мимо окна. Так и оказалось. Когда джентльмены вместе вошли в комнату, Уильям, наконец, проснулся.

— Так-с, — произнес доктор, маленький лысый человечек. — Как обстоят дела у моего юного пациента? Bon jour, мадам.

— Bon jour, месье, — ответила она. Право же, леди Изабель так хотелось, чтобы к ней все обращались на французском, принимая за француженку: так, казалось, было меньше шансов на то, что ее узнают. Однако ей придется говорить на добром старом английском, если она хочет поддержать разговор с доктором, который, за исключением пары дежурных фраз, был столь же силен во французском, как и судья Хэйр. «Я нонг паркеу фронгсей».

— А как наш рыбий жир? — осведомился доктор, подведя Уильяма поближе к окну. — Теперь он кажется чуточку вкуснее, правда?

— Нет, — сказал Уильям. — Еще противнее.

Д-р Мартин взглянул на мальчика, измерил пульс, пощупал его кожу и прослушал грудную клетку.

— Ну что же, — сказал он, наконец, — можешь садиться и еще немного подремать.

— Я бы так хотел что-нибудь выпить: меня мучает жажда. Могу ли я позвонить, чтобы принесли воды, папа?

— Ступай, найди кого-нибудь из служанок твоей тети и попроси воды.

— Лучше попроси молока, — добавил доктор Мартин, — вместо воды.

Итак, Уильям ушел. М-р Карлайл стоял, прислонившись к оконной раме, доктор Мартин встал возле окна, скрестив руки на груди, а леди Изабель подошла к нему. Яркий свет падал на них, но густая вуаль скрывала лицо леди Изабель. Ее очень редко можно было видеть без вуали, равно как и без самой шляпки, которую мадам Вин носила во всякое время, порой даже в самое неподходящее.

— Итак, что скажете, доктор? — спросил м-р Карлайл.

— Ну, — начал тот каким-то уж очень профессиональным тоном, — мальчик, конечно, хрупкий, однако…

— Подождите, доктор Мартин, — перебил его м-р Карлайл, говоривший тихо, но очень внушительно, — отвечайте откровенно. Я должен знать ничем не приукрашенную истину. Говорите, не стесняйтесь.

Д-р Мартин помедлил.

— Правда не всегда приятна, м-р Карлайл.

— Да, но тем более необходима. Я готов к худшему. А матери, которую могло бы убить подобное известие, нет в живых, что, впрочем, Вам известно.

— Боюсь, что именно к худшему Вам и нужно готовиться.

— Это смертельно?

— Увы. Боюсь, что чахотка, все признаки которой налицо, передалась ему по наследству.

Невозможно сказать, что чувствовал в этот момент м-р Карлайл, так как он прекрасно владел собой. Не приходилось сомневаться в том, что он искренно и нежно любил своих детей. Сейчас он хранил молчание; глаза его были скрыты полуопущенными тяжелыми веками. Прошло несколько минут, прежде чем он нарушил молчание.

— Но откуда же взяться этой чахотке? Никто из родственников, ни с моей, ни с материнской стороны…

— Прошу прощения, — сказал доктор, — но бабушка ребенка, графиня Маунт-Северн, умерла от чахотки.

— Говорили, что это была не чахотка, — возразил м-р Карлайл.

— Мне все равно, как это называли. Это была чахотка, пусть слабая и вялотекущая, что я готов признать.

— Так что же: нет никакой надежды?

Д-р Мартин поднял на него глаза.

— Вы просили меня говорить правду…

— Ничего, кроме правды, — ответил м-р Карлайл голосом, в котором смешались горечь и властность.

— Тогда слушайте: нет ни малейшей надежды. Налицо обширное поражение легких.

— И сколько…

— Этого я не могу сказать, — перебил его доктор, догадавшийся, о чем спросит его собеседник. — Это может или растянуться на несколько месяцев, даже на год, или же закончиться в ближайшее время. Более не загружайте его уроками и всей той премудростью, которая ему уже не понадобится.

Говоря последние слова, доктор взглянул на гувернантку, которой это касалось не менее, чем м-ра Карлайла, и вдруг он вздрогнул, так как она, казалось, вот-вот упадет в обморок: бедняжка так страшно побледнела, что это было заметно даже через вуаль.

— Вы больны, мадам, Вы больны!

Она попыталась ответить ему, но дрожащие губы не слушались ее. Д-р Мартин, чрезвычайно обеспокоенный, снял с нее зеленые очки. Она вырвала их у него одной рукой и, сев на первый попавшийся стул, закрыла лицо другой.

М-р Карлайл, не понимавший, что происходит, приблизился к ней.

— Вам плохо, мадам Вин?

Она в этот момент надевала очки под вуалью; лицо ее было белым, как смерть.

— Бога ради, не обращайте на меня внимания! Спасибо Вам обоим! У меня… случаются легкие спазмы, и в эти моменты я выгляжу так, словно я больна. Ну вот, все и прошло.

Доктор, наконец, перевел свой взгляд на м-ра Карлайла, который уже отошел к окну.

— Что можно предпринять в качестве лечения? — спросил он.

— Все, что угодно — что понравится самому мальчику. Пусть играет или отдыхает, катается верхом или совершает пешеходные прогулки, ест и пьет — если захочет: все это уже не имеет большого значения.

— Доктор! Ну дайте хоть какую-то, хоть крохотную надежду!

Д-р Мартин покачал головой.

— Я говорю только то, что знаю наверняка. Вы настаивали на том, чтобы я сказал правду.

— Может быть, ему поможет более теплый климат? — взволнованно спросил м-р Карлайл, которому только что пришла в голову эта мысль.

— Это может немного отсрочить конец, не более, чем на несколько недель, но не предотвратить его. Да и кто повезет мальчика? Вы не можете ехать, а матери у него нет. Право же, не советую.

— Я хотел бы, чтобы Вы обсудили это с доктором Уэйнрайтом.

— Я уже видел его. Мы случайно встретились сегодня, и я уже изложил коллеге свою точку зрения. Как поживает миссис Карлайл?

— Неплохо. Правда, нельзя сказать, чтобы она была абсолютно здорова, как Вам известно.

Д-р Мартин улыбнулся.

— Ну что же, бывает. У миссис Карлайл очень крепкий организм, не то что у…

— Кого? — спросил м-р Карлайл, не догадавшийся о причине этой паузы.

— Простите меня, Бога ради. Я, право же, начал говорить, не подумавши, но теперь мне придется закончить: она крепче, нежели леди Изабель. А теперь прошу извинить меня, но я вынужден откланяться, поскольку хочу успеть на шестичасовой поезд.

— Вы будете хоть изредка наведываться в Ист-Линн?

— Если Вам это будет угодно. Bon jour, madame.

Леди Изабель в ответ склонила голову, и д-р Мартин вышел из комнаты вместе с м-ром Карлайлом.

— Как, однако, привязана к мальчику эта Ваша французская гувернантка! — сказал он шепотом, когда они шли через холл. — Я это заметил еще тогда, когда она привозила его в Линборо. А только что Вы сами видели, в какое смятение привели ее мои слова о том, что он, увы, не жилец. Честь имею.

М-р Карлайл схватил его за руку.

— Доктор, спасите его! — взволнованно воскликнул он.

— Ах, Карлайл! Если бы мы, ничтожные смертные врачи, могли задержать на земле тех, кого угодно призвать к себе величайшему из докторов, как бы нас преследовали! Помните: нет худа без добра. Прощайте, друг мой.

М-р Карлайл вернулся в комнату. Он приблизился к леди Изабель и взглянул на нее; впрочем, он едва ли мог как следует разглядеть ее лицо.

— Это горестное известие, но Вы, я полагаю, были готовы к нему более, чем я.

Она внезапно вскочила, подошла к окну и выглянула на улицу, словно увидела кого-то и захотела получше рассмотреть. В душе ее разыгралась настоящая буря: у нее сжималось горло, стучало в висках, а дыхание сделалось судорожным и прерывистым. В силах ли она выдержать, с ним наедине, разговор о состоянии, в котором находился их ребенок? Она сняла перчатки, чтобы хоть немного охладить пылающие ладони, вытерла свой лоб и попыталась, наконец, взять себя в руки. Как ей объяснить причину своего волнения м-ру Карлайлу?

— Я так люблю этого мальчика, сэр, — сказала она, полуотвернувшись. — И приговор, который так обыденно произнес доктор, вызвал у меня нестерпимую душевную боль.

М-р Карлайл подошел к ней поближе.

— Спасибо Вам за то, что Вы столь близко к сердцу принимаете все, что связано с моим сыном.

Она промолчала в ответ.

— Не говорите ничего миссис Карлайл, — продолжал он. — Я предпочитаю сам рассказать ей об этом. Ее сейчас нельзя подвергать внезапным душевным потрясениям.

— А с чего бы вдруг эта новость потрясла и опечалила ее? Ведь она ему не мать!

Она сказала это яростно и презрительно, словно осуждая Барбару, однако опомнилась до того, как закончила фразу, и последние слова произнесла вполголоса.

М-р Карлайл приподнял веки, и голос его, когда он ответил, показался ей надменным и жестким.

— Вы говорите, не подумав, мадам.

Этот упрек поразил ее в самое сердце, еще раз напомнив, кем она была теперь. Она же гувернантка! М-р Карлайл сочтет ее сумасшедшей, хуже, чем сумасшедшей за такие слова о своей жене. Он уже собирался отойти от нее, когда из ее уст вырвалась страстная мольба:

— Если я правильно поняла… мне показалось… Вы говорили о том, что сейчас некому отвезти Уильяма в какое-нибудь место с более теплым климатом. Сэр, позвольте мне сделать это! Доверьте его моим заботам.

— Он не может ехать. Вы же слышали: д-р Мартин сказал, что это не может надолго продлить его жизнь.

— Хоть на несколько недель, — сказала она. — Но разве они ничего не стоят?

— Возможно… Но что пользы в этом, если он будет оторван от семьи. Нет, мадам Вин. Если мне суждено утратить моего мальчика, я не хочу расставаться с ним до самого последнего мгновения.

В приоткрытую дверь заглянул Уильям.

— Он ушел, не так ли? Я не хотел возвращаться, пока он был здесь, из страха, что придется выпить еще рыбьего жира, прямо сейчас.

М-р Карлайл сел, посадил Уильяма на колени и нежно прижался лбом к шелковистым волосам ребенка.

— Милый мой, ты же знаешь, что рыбий жир пойдет тебе на пользу, даст тебе дополнительные силы!

— Но я не считаю, что он в самом деле идет мне на пользу, папа. Доктор Мартин говорит, что я умру?

— Кто тебе говорил о смерти?

— Ну, кое-кто поговаривает об этом.

— Надо подумать, что мы можем сделать для твоего излечения, вместо того, чтобы позволить тебе умереть, — ответил м-р Карлайл почти растерянно, пытаясь не выдать сердечной боли, которую сам испытывал в этот момент. — Но ты же знаешь, Уильям: живые или мертвые — все мы находимся в руках Господа, а все, что он пожелает — всегда благо для нас.

— Да, я знаю это, папа.

М-р Карлайл встал и подвел мальчика к мадам Вин.

— Передаю его на Ваше попечение, мадам, — сказал он и вышел в холл.

— Папа, папа, послушай! Я хочу пойти с тобой! — закричал Уильям вырвавшись из рук мадам Вин и выбежав следом за ним. — Можно, я пойду домой с тобой? Ты идешь пешком?

Ну как он мог хоть в чем-то отказать ребенку в такой момент?

— Хорошо, — ответил м-р Карлайл. — Подожди меня здесь.

Мадам Вин восприняла это известие без особого восторга, но что она могла сделать? Вскоре м-р Карлайл вернулся, и они пустились в путь все вместе: он вел сына за руку, а мадам Вин шла рядом с ребенком с другой стороны.

— Папа, а где сейчас Уильям Вейн? — спросил мальчик.

— Он ушел куда-то с лордом Маунт-Северном.

Едва м-р Карлайл сказал это, как кто-то стремглав выскочил из здания почты чуть не сбив их с ног. Смущенный, он попятился к канаве: это был не кто иной, как сэр Фрэнсис Ливайсон. Впрочем, это известие, должно быть, не удивило проницательного читателя!

Уильям, будучи всего-навсего ребенком, повернул голову, чтобы получше разглядеть его.

— Я ни за что не хотел бы стать таким гадким человеком, как он, — заявил Уильям, снова повернувшись к отцу. — А ты, папа?

М-р Карлайл промолчал, и леди Изабель невольно посмотрела на него. Лицо его было совершенно бесстрастным; лишь губы нашего джентльмена презрительно скривились. Подойдя к калитке Хэйров, они увидели главу семьи, который, казалось, вышел прогуляться. Уильям заметил миссис Хэйр, сидевшую на садовой скамейке возле дома, под окнами, и подбежал к ней, чтобы поцеловать эту добрую женщину, которую он искренно любил, впрочем, как все дети.

Господин судья выглядел… не то чтобы бледным — это слово было слишком слабым, чтобы описать его состояние, — а просто желтым. Локоны его лучшего парика безвольно свисали, вместо того, чтобы бодро завиваться, как прежде, и вся его напыщенность, казалось, куда-то улетучилась.

— Послушай, Карлайл, что же это такое, скажи на милость? — воскликнул он таким тоном, который для него мог считаться удивительно сдержанным и даже кротким. — Я сегодня не был в суде, но Пиннер рассказал мне о… заявлении, которое им было сделано во время секретного слушания. Это неправда, ты же знаешь, что это не может быть правдой: все в этой истории притянуто за волосы. Что тебе известно об этом?

— Ничего, — сказал м-р Карлайл. — Меня ни во что не посвящали.

— Они, похоже, собираются заявить, что Дик вовсе не убивал Хэллиджона, — полушепотом продолжал судья, оглядываясь, словно кто-то мог подслушать их, спрятавшись за деревьями.

— Вот как! — сказал м-р Карлайл.

— Да! А сделал это Ливайсон. Ливайсон!

М-р Карлайл лишь кивнул, ничего не ответив. Лицо его сделалось еще более бесстрастным, нежели ранее, чего нельзя было сказать о лице его собеседника.

— Но этого же не может быть. Быть этого не может, говорю я Вам!

— Что касается невиновности Ричарда, так я давно убежден в ней, — заговорил, наконец, м-р Карлайл.

— А что ты скажешь касательно виновности Ливайсона? — спросил судья, широко раскрыв глаза от изумления.

— По этому поводу я ничего говорить не стану, — ледяным голосом ответствовал Карлайл.

— Говорю же тебе: это невозможно. Дик не может быть невиновным. Утверждать это — все равно, что сказать, будто мир встал с ног на голову.

— Ну что же, и такое случается иногда. А то, что Ричард невиновен, еще будет публично доказано.

— Если… если это сделал тот, другой, ты, я полагаю, получишь ордер вместо полиции, чтобы лично задержать его.

— Я не прикоснусь к нему даже пинцетом, — ответил Карлайл, и губы его снова презрительно скривились. — Если ему суждено быть наказанным, пусть его постигнет кара, но я отнюдь не собираюсь этому содействовать.

— Но может ли быть невиновным Дик? — задумчиво повторил судья, снова возвращаясь к мысли, которая не давала ему покоя. — Зачем же тогда он скрывался? Почему не пришел и не заявил об этом?

— Чтобы Вы сцапали его, господин судья? Вы же поклялись сделать это.

Судья в этот момент выглядел удивительно смиренным.

— Но, Карлайл, — вдруг заговорил он, поскольку его осенила внезапная мысль, — какой ужасной местью это было для… Вы знаете, кого, если бы она была жива. Как бы горько она сожалела о своем поступке теперь!

— Большинство людей совершают ошибки, — ответил, м-р Карлайл, взяв за руку подбежавшего к нему Уильяма.

После чего он почтительно простился с миссис Хэйр, приподняв шляпу, и двинулся к Ист-Линну.

Леди Изабель все так же шла рядом с мальчиком, дрожа всем телом и искренне желая умереть. Судья посмотрел им вслед, но мыслями он был далеко от них. Почтенный джентльмен пребывал в полном замешательстве. Ричард невиновен! Ричард, которого он жаждал предать позорной смерти! А виновным оказался тот, другой. И в самом деле, мир так и норовил встать с ног на голову!

Глава 14 МИСС КАРЛАЙЛ И ЭФИ ХЭЛЛИДЖОН ПРЕДСТАЮТ В ПОЛНОМ БЛЕСКЕ

В четверг утром Вест-Линн радостно пробудился к жизни: весело позванивали колокола, улицы были запружены людьми, в окнах виднелось множество любопытных лиц; казалось, весь город живет предвкушением чего-то необычного. Это был день выдвижения кандидатов, что явилось для горожан отличным поводом устроить себе праздник.

Вышеуказанное мероприятие было назначено на десять часов, но уже задолго до этого времени на улицах Вест-Линна было буквально не протолкнуться от людей. Съехались гости со всего графства, в великом множестве: богатые и бедные, знатные и безродные, с правом избирательного голоса и без оного. Всем хотелось стать участниками столь увлекательных событий. Видите ли, читатель: тот знаменательный факт, что сэр Фрэнсис Ливайсон выставил свою кандидатуру против м-ра Карлайла, вызвал к этим выборам огромный интерес, необычный для таких небольших городов, как Вест-Линн, не избалованных событиями подобного масштаба.

Барбара приехала в Вест-Линн в своем экипаже вместе с двумя детьми и гувернанткой. Мадам Вин хотела остаться дома, но Барбара ничего и слушать не желала, восприняв это чуть ли не как оскорбление. Кроме того, заявила она, если мадам Вин не интересует м-р Карлайл, ей нужно позаботиться о Люси, так как она сама будет слишком занята, чтобы присматривать за детьми.

Итак, мадам Вин пришлось волей-неволей усесться в ландо напротив миссис Карлайл. Густая вуаль скрывала ее лицо, своей бледностью резко контрастировавшее с неизменными зелеными очками.

Когда они приехали к мисс Карлайл, у нее в доме уже собралась внушительная компания: леди и мисс Доубид, семейство Гербертов, миссис Хэйр и многие другие; дом мисс Корни находился в чрезвычайно удобном месте для наблюдения за ареной будущих событий, и, кроме того, все хотели засвидетельствовать свое почтение м-ру Карлайлу. Мисс Карлайл была при полном параде: в платье из парчи с красно-фиолетовым бантом спереди, величиной с тыкву. Похоже, это был единственный случай в ее жизни, когда она сочла необходимым надеть столь пышный наряд. У Барбары не было банта, но его с успехом заменил великолепный букет из красных и фиолетовых цветов, который вручил ей утром сам м-р Карлайл. Последний, направляясь в ратушу, увидел это представительное общество в окнах верхней гостиной и решил зайти на минутку. Быстрый обмен рукопожатиями, улыбки, сердечные пожелания успеха — и вот уже он выходит из комнаты. Барбара выскользнула вслед за ним.

— Да благословит тебя Господь, любимый!

Кандидатуру м-ра Карлайла в этот день представлял сэр Джон Доубид, а поддерживал — м-р Герберт. Лорд Маунт-Северн, развивший в эти дни весьма бурную деятельность, с удовольствием взял бы на себя обязанности вышеуказанных джентльменов. Однако, не будучи местным жителем, он не имел такого влияния в Вест-Линне, как они. Сэра Фрэнсиса Ливайсона также представили двое уважаемых джентльменов. Когда голосующие подняли руки, соотношение голосов оказалось примерно двадцать к одному в пользу м-ра Карлайла, в ответ на что «команда» баронета потребовала поименного голосования.

И тут все пришло в смятение: публика бросилась к трибунам для представления кандидатов, которые были установлены в другом месте вследствие того, что ратуша оказалась слишком тесной для этой цели. Итак, тесня и толкая друг друга, все пустились туда: кандидаты, их сторонники, джентльмены, чиновники, просто зеваки — одним словом, буквально все. М-р Карлайл шагал под руку с сэром Джоном Доубидом, которого в свою очередь, так же поддерживал лорд Маунт-Северн. Что же касается прочих участников этого шествия, то они шли в полном беспорядке, что, впрочем, вполне естественно при таком столпотворении. Чтобы прийти к месту заключительных событий, им пришлось снова пройти мимо дома мисс Карлайл. Юный лорд Вейн, который, конечно же, был в самой гуще толпы, поднял глаза на окна, снял шляпу и воскликнул:

— Карлайл и честь — навсегда!

Дамы рассмеялись, дружно закивали и принялись размахивать своими красно-фиолетовыми вымпелами. Толпа подхватила клич, и вскоре воздух задрожал от этого могучего крика:

— Карлайл и честь — навсегда!

У Барбары слезы полились из глаз, но даже сквозь слезы она улыбнулась любимым глазам в толпе, которые нашли ее в этот момент.

— Созвездие красавиц! — прошептал м-р Дрейк на ухо Ливайсону. — Сколько женщин вокруг него! Послушай, Ливайсон: дурак и ты, и эти шишки из правительства, что продолжаете борьбу: я ведь уже давно говорил вам об этом. У тебя такие же шансы против Карлайла, как у соломинки — против ветра. Надо было тебе вовремя удалиться.

— Как трусу! — сердито ответил сэр Фрэнсис. — Нет уж: я пойду до конца!

— Какая миленькая у него жена, — продолжал м-р Дрейк, устремив восхищенный взгляд на Барбару. — Послушай, Ливайсон: и первая была так же хороша?

Это напоминание, судя по всему, привело сэра Фрэнсиса в ярость. Однако не успел он произнести и слова, как некто в полицейской форме протиснулся сквозь толпу и положил руку ему на плечо:

— Сэр Фрэнсис Ливайсон, я вынужден задержать Вас.

«За долги», — промелькнуло в голове у сэра Фрэнсиса, и, хотя даже мысль о чем-то худшем не пришла ему на ум, он, тем не менее, побагровел от ярости.

— Руки прочь, мерзавец! Как ты смеешь?

Быстрое движение, легкий щелчок, небольшое смятение в толпе поблизости — и наш баронет оказался в наручниках. М-р Дрейк настолько опешил, что даже не попытался защитить своего товарища. По меньшей мере с дюжину зрителей принялись выкрикивать насмешки в его адрес.

— Извините, что мне пришлось сделать это прилюдно, — сказал полицейский то ли сэру Фрэнсису, то ли джентльменам, стоявшим поблизости, — но вчера вечером я так и не нашел его, как ни старался, а ордер находится у меня на руках со вчерашнего дня, с пяти часов. Сэр Фрэнсис Ливайсон, Вы арестованы по обвинению в предумышленном убийстве Джорджа Хэллиджона.

Толпа отпрянула от них, оцепенев от ужаса. Новость мгновенно разнеслась из конца в конец этого праздничного многолюдья, никого не оставив равнодушным. Дамы, наблюдавшие за этой сценой из окон дома мисс Карлайл, видели, что произошло, хотя и не догадывались о причине. Некоторые из них побледнели при виде наручников, а Мэри Пиннер, девушка весьма впечатлительная, даже вскрикнула.

Но, как бы ни разволновались дамы, цвету их лиц было куда как далеко до той ужасной мертвенной бледности, которая исказила черты Фрэнсиса Ливайсона. На его лицо было страшно смотреть; он сделался жалок в своем страхе. Сэр Фрэнсис пару раз судорожно глотнул воздух ртом, и тут его взгляд упал на Отуэя Бетела, стоявшего неподалеку. Если опустить некоторые словесные красоты, не подлежащие передаче, из его уст вырвалось примерно следующее:

— Ах ты, пес! Это твоя работа?

— Нет! Клянусь…

Собирался ли м-р Отуэй Бетел поклясться Юпитером или же Юноной, нам уже никогда не узнать, поскольку он так и не успел договорить: другой полицейский без промедления защелкнул наручники на его руках.

— М-р Отуэй Бетел, Вы арестованы за соучастие в убийстве Джорджа Хэллиджона.

Можете не сомневаться, читатель, что все, кто видел это, также оказались буквально прикованными к месту — образно выражаясь, разумеется — и во все глаза наблюдали за развитием событий. Полковник Бетел, покинув строй «красно-фиолетовых», врезался в ряды «желтых». Он, разумеется, знал, что его племянник отнюдь не служил олицетворением порядочности, но увидеть его в наручниках…

— Что все это значит? — громогласно спросил он полицейских.

— Мы не виноваты, полковник; мы всего-навсего выполнили полученное предписание, — ответил один из стражей порядка. — Члены городского магистрата вчера выписали ордер на этих двух джентльменов, подозреваемых в причастности к убийству Хэллиджона.

— Вместе с Ричардом Хэйром? — воскликнул потрясенный полковник, переводя взгляд с полицейских на арестованных и обратно.

— Выяснилось, что Ричард Хэйр не имеет ни малейшего отношения, — ответил полицейский. — Говорят, он невиновен. Впрочем, я и сам не знаю, что думать.

— Клянусь, что я невиновен, — с горячностью вмешался Отуэй Бетел.

— Ну что же, сэр: Вам остается только доказать это, — вежливо ответил второй слуга закона.

Мисс Карлайл и леди Доубид свесились из окна, поскольку не в силах были молчать, снедаемые любопытством. Миссис Хэйр подошла к ним.

— Что случилось? — в один голос спросили обе дамы у тех, кто стоял под окнами.

— Эту парочку, неудавшегося члена парламента и молодою Бетела, арестовали за убийство, — громко и отчетливо ответил мужской голос из толпы. — Говорят, они убили Хэллиджона, а потом свалили все на молодого Дика Хэйра, который, как выяснилось, невиновен.

Кто-то пронзительно вскрикнул, и Барбара бросилась к миссис Хэйр.

— Ах, мамочка, милая, успокойся. Тебе вредно волноваться! Ричард и в самом деле невиновен, и это будет доказано. Арчибальд, — добавила она, делая знаки мужу, — подойди же и успокой маму!

М-р Карлайл, конечно же, не расслышал этих слов, но он увидел, что жена взволнована и зовет его.

— Я скоро вернусь, — сказал он своим друзьям и стал проталкиваться сквозь толпу, которая, впрочем, и сама расступалась перед ним.

Миссис Хэйр увели в другую комнату, прочь от беспокойных гостей; м-р Карлайл даже запер дверь на ключ, который машинально вынул из замочной скважины. С ней остались только м-р и миссис Карлайл, да мадам Вин, которую кто-то прислал с флакончиком нюхательной соли. Барбара на коленях примостилась у ног матери, а м-р Карлайл склонился над ней, держа ее руки в своих, чтобы успокоить бедняжку. Мадам Вин хотела выскользнуть из комнаты, но в двери не оказалось ключа.

О, Арчибальд, скажи мне правду! Я знаю: ты не обманешь меня, — взмолилась миссис Хэйр, на лбу которой от волнения выступил пот. — Неужели пришло время оправдать моего мальчика?

— Да.

— Но возможно ли, чтобы именно этот человек был виновен?

— Я всей душой верю, что это сделал именно он, — ответил м-р Карлайл, оглянувшись, дабы убедиться, что никто, кроме них, не слышит этих слов. — Однако, я не скажу прилюдно того, что говорю Вам и Барбаре. В чем бы он ни провинился, роль мстителя мне не подходит. Дорогая миссис Хэйр, наберитесь мужества и спокойствия: скоро наступят лучшие дни.

Барбара поднялась и ласково прижала к себе голову матери, которая беззвучно плакала от переполнявших ее чувств.

— Позаботься о ней, дорогая, — шепнул м-р Карлайл жене. — Ни на минуту не оставляй ее одну и, Бога ради, не впускай сюда этих болтушек из соседней комнаты. Прошу прощения, мадам.

Когда он поворачивался, рука его коснулась шеи мадам Вин, точнее сказать — того одеяния, которое скрывало ее. Он открыл дверь и снова отправился на улицу, оставив мадам Вин сидеть с бешено бьющимся сердцем.

Под крики и насмешки толпы сэра Фрэнсиса и Отуэя Бетела препроводили в полицейский участок, где они должны были ожидать того момента, когда их вызовут к себе господа мировые судьи. По мнению партии сэра Фрэнсиса, это было неслыханным позором для кандидата в члены парламента, поэтому его сторонники, посовещавшись, сочли за благо снять эту кандидатуру. Впрочем, большинство из них с самого начала не сомневались в том, что у него нет ни малейших шансов победить.

Справедливости ради, надо отметить, что в день выборов произошло еще одно событие, заслуживающее внимания. Читатель помнит, конечно же, мисс Карлайл во всем великолепии: в парчовом платье, с красно-фиолетовым бантом-великаном, исполненную законной гордости за брата! Но, если бы эта достойная особа знала, кто находился этажом выше нее, последствия могли быть самыми ужасными, ибо это была не кто иная, как «бесстыдная потаскушка», говоря словами самой мисс Корни, небезызвестная нам Эфи Хэллиджон. Тайком проведенная в дом служанками мисс Карлайл, она тоже предстала во всей красе. Юбка из бело-зеленого клетчатого шелка, с оборками и необъятным кринолином, нарядная шляпка с вуалью, украшенная цветами, тончайшие белые перчатки и кружевной платочек, благоухающий мускусом. Право же: для душевного равновесия мисс Карлайл было бы лучше остаться в полном неведении касательно этой вылазки противника на ее территорию! Эфи стояла, пестрая как подсолнечник, под восхищенными взглядами джентльменов и простолюдинов, смешавшихся в толпе под ее ногами.

— А все-таки он красавчик! — заявила она служанке мисс Карлайл, когда сэр Фрэнсис Ливайсон появился перед окнами.

— Однако же, каков негодяй! — ответила собеседница. — Подумать только: он явился сюда, чтобы бороться с м-ром Арчибальдом!

— Что такое? — воскликнула Эфи. — Почему они остановились? Полицейские… Ах! — взвизгнула Эфи. — Они надели на него наручники! Но что он сделал? Что он мог натворить?

— Где? Кто? Что? — все разом загалдели слуги, не разглядев, что творится в толпе. — На кого наручники-то?

— На сэра Фрэнсиса Ливайсона. Тише! Что они говорят?

Не понимая, в чем дело, Эфи так и замерла, краснея и бледнея попеременно. Однако ей по-прежнему не удавалось понять, что случилось. Она не расслышала того, что ответили из толпы на вопрос мисс Карлайл и леди Доубид.

— Что он сказал? — закричала она.

— Боже праведный! — взвизгнула одна из служанок, чей слух оказался острее, чем у Эфи. — Он говорит, они арестованы за предумышленное убийство Хэл… твоего отца, Эфи: сэр Фрэнсис Ливайсон и Отуэй Бетел.

— Что? — вскрикнула Эфи.

— Он говорит, что это сделал Ливайсон, — продолжала служанка, прислушавшись. — А молодой Ричард Хэйр оказался невиновен.

Эфи не сразу поняла смысл этих слов, а затем дважды глотнула воздух ртом, словно задыхаясь, вздрогнула, пошатнулась и тяжело рухнула на пол, потеряв сознание.

Глава 15 МИСТЕР ДЖИФФИН

Когда Эфи наконец очнулась, ей пришлось выбираться из дома мисс Карлайл таким же контрабандным образом, каким она в него проникла. Натура весьма жизнестойкая, она легко оправилась от этого обморока, вызванного то ли испугом, то ли удивлением, то ли жарой — кто знает, чем именно он был вызван! Будучи прирожденной кокеткой, Эфи жеманно, мелкими шажками засеменила к дому миссис Латимер; при этом она помахивала своим кружевным платочком, который держала в одной руке, в то время как другой изящно приподняла оборки платья, продемонстрировав вышитую нижнюю юбку и лайковые сапожки на невероятно высоких каблуках. Впрочем, давайте не будем упрекать Эфи за то, что она следовала моде, пусть даже столь несуразной.

Неподалеку от дома мисс Карлайл находился магазин, в котором торговали сыром, ветчиной и маслом; право же, весьма респектабельный магазин с таким же респектабельным владельцем! Это был молодой человек с кротким выражением лица, который переехал в Вест-Линн, купив магазинчик у прежнего владельца, скопившего достаточно денег, чтобы удалиться от дел. Все считали, что и м-р Джиффин со временем поступит точно так же. Что же касается качества товаров, достаточно будет сказать, что мисс Карлайл постоянно делала покупки у м-ра Джиффина. Последний стоял в дверях, когда Эфи проходила мимо, в то время как его продавец был занят содержимым бочонка с маслом, находясь за прилавком.

Эфи задержалась возле магазина: м-р Джиффин искренне восхищался ее прелестями, и наша героиня, большая специалистка по этой части, никогда не упускала случая пофлиртовать с ним.

— Добрый день, мисс Хэллиджон, — приветливо заговорил м-р Джиффин.

Прежде чем подать ей руку, он старательно подоткнул и убрал за спину свой белый фартук, о котором когда-то пренебрежительно отозвалась наша прелестница.

— Ах, это Вы, Джиффин! Как поживаете? — величественно ответила Эфи, притворившись, будто не заметила его ранее, после чего удостоила его руку прикосновением своих белых перчаток, все это время кокетливо поигрывая платочком, вуалью и своими завитыми локонами. — А я полагала, что Вы сегодня закроете магазин и устроите себе выходной.

— Кто-то же должен заниматься делом, — ответил м-р Джиффин, целиком поглощенный созерцанием многочисленных прелестей Эфи. — Если бы я знал, что Вы сегодня отдыхаете, то, возможно, и сам взял бы выходной в надежде где-нибудь встретить Вас.

В этих словах звучало нескрываемое восхищение, которое сразу же уловило опытное ухо Эфи.

«Какой же он простак!» — подумала она.

— Для меня величайшее счастье в жизни — увидеть Вас из окна магазина. В такие моменты мне кажется, будто солнце заглядывает к нам.

— Бог ты мой! — ответила Эфи, жеманно улыбаясь. — Вам-то какая радость от этого? Если у Вас есть глаза, Вы могли видеть меня час или два назад, когда я шла к мисс Карлайл, — продолжала на с таким видом, будто речь шла об утреннем визите к герцогине.

— И в самом деле, где же были мои глаза! — с горьким раскаянием воскликнул м-р Джиффин. — Не иначе как я изучал очередной бочонок с маслом! Нам, знаете ли, прислали целую партию испорченного масла, мисс Хэллиджон, и я собираюсь отправить его обратно.

— Ах! — презрительно заметила Эфи. — В таких низких материях, как бочонки с маслом, я совершенно не разбираюсь.

— Разумеется, разумеется, мисс Хэллиджон, — подобострастно ответил бедный Джиффин. — Правда, это очень выгодное дело для того, кто знает в нем толк.

— Что там за крик? — воскликнула Эфи, имея в виду страшный гвалт, уже некоторое время доносившийся до них.

— Избиратели приветствуют м-ра Карлайла. Полагаю, Вам известно, что его избрали?

— Вовсе нет.

— Поскольку кандидатуру того, другого, сняли его же собственные друзья, все закончилось быстро, и теперь м-р Карлайл будет нашим представителем в парламенте. Дай ему Бог всего наилучшего! Немного найдется таких людей, как он!

— Смотрите, сколько покупателей! Вашему продавцу в одиночку не управиться, так что я не стану больше отвлекать Вас своей болтовней.

Изящно качнув оборками платья и взмахнув платочком, Эфи величественно удалилась, а м-р Джиффин, с трудом оторвав от нее свой восхищенный взгляд, вернулся в магазин, чтобы помочь обслужить четверых или пятерых служанок, явившихся за покупками.

«А что: не такой уж плохой вариант! — принялась рассуждать Эфи под мерное покачивание своего кринолина. — Разумеется, ноги моей не будет в этом магазине — разве что захочется заказать что-нибудь, как это делают другие покупатели. Слава Богу, что есть отдельный вход! Говорят, на втором этаже он обставил шикарную гостиную, с зеркальным шифоньером, брюссельским ковром, стульями и диваном из сандалового дерева, и вообще всем необходимым. За магазином тоже есть неплохая комната, и я-то уж позабочусь о том, чтобы хорошо ее обставить, если он еще не сделал этого. Заставлю его купить рояль для гостиной: он очень изысканно выглядит, даже если на нем никто не играет. У нас будет двое слуг: кухарка и горничная; стоит ли выходить замуж для того, чтобы тебе прислуживала какая-то замарашка, выполняющая всю работу по дому! Джиффин такой мягкотелый: он на все согласится. Не сомневаюсь, что он позволит мне превратить дом в театр, если я пожелаю, только бы не трогали его магазин! Ну что же: Бога ради! Магазин будет его территорией, а остальная часть дома — моей. Для чего вообще существуют мужья, если не для того, чтобы работать на нас? Во всем остальном от них сплошные беспокойства. Интересно, сколько у него спален? Если в доме нет просторной спальни, придется сделать из двух комнат одну. Терпеть не могу спать в клетушках! У меня будет роскошная кровать с драпировками, что-нибудь эдакое в новоарабском стиле, гардероб с ширмой, роскошный туалетный столик с зеркалом, и высокое зеркало в раме, не считая прочей мебели. Может быть, в углу поставим небольшую железную кровать для него: это сейчас очень модно среди аристократов — иметь отдельные кровати. Посмотрим… Да: в целом — это неплохой вариант. Вот только имя! Джиффин. Джо Джиффин! Подумать только: называться миссис Джо Джиффин! Нет, но… Боже праведный, что Вам нужно?

Воздушные замки Эфи разрушил м-р Эйбнезер Джеймс, который, догнав ее скорым шагом, дернул сзади за оборки платья, чтобы тем самым возвестить о своем появлении.

— Как поживаете, Эфи? Я шел к миссис Латимер, чтобы увидеться с Вами, так как не знал, что Вы еще не вернулись домой. Видел Вас сегодня в окне у мисс Корни!

— Приберегите свои песни для других, Эйбнезер Джеймс. Что это Вам вздумалось фамильярничать? Эфи! Я ведь уже говорила Вам, чтобы Вы держались от меня подальше со своими глупостями. Вы заявили Джиффину, что я была Вашей возлюбленной.

— А разве нет? — рассмеялся м-р Эйбнезер.

— Никогда! — рассерженно ответила она. — В те дни я водилась кое с кем получше. Кроме того, даже если бы никого лучше не нашлось, я бы все равно презирала Вас. Вы же были бродячим лицедеем!

— А кем были Вы? — осведомился м-р Эйбнезер многозначительным тоном, который вдруг сменил добродушный смех.

Щеки Эфи побагровели, и она даже занесла руку, словно собираясь ударить его. Возможно, если бы дело происходило не на улице, а в каком-либо другом месте, м-р Эйбнезер подвергся бы оскорблению действием. Теперь же Эфи опустила руку, овладев собой.

— Если Вы полагаете, будто меня могут задевать Ваши злобные измышления, Эйбнезер Джеймс, то Вы ошибаетесь. Меня здесь слишком уважают, так что можете не стараться.

— Что такое, Эфи? Что Вас рассердило? Я не хочу каким-либо образом задеть Вас. Говорите, это у меня и не вышло бы? — добавил он, еще раз беззлобно хихикнув. — Я сам бывал в слишком многих переделках, чтобы своей болтовней причинять неприятности кому-либо еще.

— Ну хватит. Ступайте. Позволить Вам находиться рядом с собой может лишь человек, не дорожащий своей репутацией.

— Ну что же: я избавлю Вас от своего общества, как только выполню то, что мне поручено. Хотя, что касается «репутации»… впрочем, не стану более злить Вас. Сегодня в три часа пополудни Вам надлежит всенепременно явиться в суд.

— В суд? — воскликнула Эфи. — Я? Но зачем?

— Всенепременно, слышите? — повторил м-р Эйбнезер. — Вы же видели, как арестовали Вашего дружка Ливайсона…

Эфи негодующе топнула ножкой.

— Думайте, что говорите, Эйбнезер Джеймс! Дружка! Да я на Вас в суд подам за клевету!

— Не будьте такой гусыней, Эфи. Что толку важничать со мной? Вы-то знаете, где я видел вас вместе. Люди полагали, что Вы встречаетесь с Диком Хэйром… Я мог бы их разубедить, но не стал делать этого. Это не мое дело: ни тогда, ни сейчас. Ливайсон, или, точнее, Торн, задержан за убийство Вашего отца, и от Вас ждут свидетельских показаний.

Эфи словно подменили. Взгляд ее из высокомерного сделался робким, если не сказать испуганным.

— Я ничего не знаю об убийстве! — запинаясь, выговорила она, все еще пытаясь храбриться. — И я никуда не пойду.

— Вам придется сделать это, Эфи, — ответил он, вложив ей в руку какую-то бумагу. — Вот Ваша повестка. Болл так и сказал, что без нее Вы не придете.

— Я ни за что не стану давать свидетельских показаний против Ливайсона, — воскликнула она, разорвав повестку на мелкие куски и разбросав их вокруг себя. — Слышите, Вы? Вот так! Чтобы я помогла отправить на виселицу невиновного человека, когда на самом деле виновен Ричард Хэйр?! Нет! Я уж лучше уберусь в какое-нибудь укромное местечко, милях в ста отсюда, и пережду, пока все это закончится. Что же касается Вас, я никогда не забуду, какую гадость Вы мне подстроили, Эйбнезер Джеймс!

— Я?! Вы что же, полагаете, будто я имею к этому какое-либо отношение? Это не так, уверяю Вас, Эфи. М-р Болл вручил мне эту повестку и велел доставить ее. Он с таким же успехом мог отдать ее другому клерку: это вышло совершенно случайно. Я скорее оказал бы Вам дружескую услугу, чем постарался бы как-то навредить.

Эфи пустилась прочь со скоростью курьерского поезда, просто отмахнувшись и от него самого, и от его объяснений.

— Смотрите же: упаси Вас Бог не явиться, Эфи, — крикнул он ей вслед.

— Упаси меня Бог дать показания, — с горящими глазами отвечала она. — Ну как же! Ни силой, ни хитростью они не заставят меня предстать перед ними!

Эйбнезер Джеймс проводил ее восхищенным взглядом.

«Какой, однако, темперамент у этой Эфи, если вывести ее из себя! — констатировал сей умудренный нелегкой жизнью наблюдатель. — Она, конечно же, скроется, если ее не задержать. Ну и дурочка! Боится, что всплывет нечто о ее отношениях с Торном. Да ничего подобного, если она сама себя не выдаст, разозлившись. А вот Болл, кстати. Придется все рассказать ему».

Тем временем Эфи приближалась к дому миссис Латимер, которая не выходила на улицу из-за легкого недомогания; вскоре, сбросив мелкие атрибуты своего пышного убранства, она проследовала к своей хозяйке.

— Ах, мэм, — начала Эфи, — какое ужасное известие: у меня умирает родственница и срочно хочет видеть меня! Я должна ехать ближайшим поездом.

— Боже мой! — воскликнула миссис Латимер, на мгновение утратившая дар речи от страха. — Но как же я без Вас, Эфи?

— Это ведь воля умирающей, мэм, — взмолилась Эфи, промокнув несуществующие слезы платочком — заметьте, не кружевным. — Разумеется, при других обстоятельствах я ни за что не попросила бы Вас об этом, особенно при Вашем теперешнем состоянии.

— А где живет эта Ваша родственница? — поинтересовалась миссис Латимер. — Вы надолго уезжаете?

Эфи назвала первый город, который пришел ей на ум, и выразила лицемерную «надежду», что вернется на следующий день.

— А что это за родственница? — продолжала миссис Латимер. — Я полагала, у Вас нет родственников, кроме Джойс и Вашей тетушки, миссис Кейн.

— Это другая тетушка, — Эфи тихо всхлипнула. — Я раньше не рассказывала о ней, потому что мы не особенно дружны. Как Вы понимаете, из-за наших прежних разногласий, теперь я просто обязана явиться на ее зов.

Эфи разыграла эту импровизацию как по нотам, и миссис Латимер в конце концов уступила. Эфи птицей взлетела наверх, в свою комнату, спешно оделась, бросила кое-что из одежды в небольшую кожаную сумку, положила немного денег в кошелек и вышла из дома.

По солнечной стороне улицы лениво прогуливался полисмен. Увидев Эфи, с которой был немного знаком, он пересек улицу и подошел к ней.

— Добрый день, мисс Хэллиджон. Прекрасная погода сегодня, не правда ли?

— Неплохая, — ответила Эфи, вынужденная остановиться. — Простите, но я спешу.

Однако, как она ни ускоряла шаг, он продолжал идти рядом с ней. Наконец, она побежала, и он тут же, перешел на бег.

— Куда Вы так торопитесь? — спросил он.

— Какое Вам дело до этого? Кроме того, сейчас мне просто не до Вас. Всему свое время. Поболтаем как-нибудь в другой раз.

— Похоже, Вы торопитесь на поезд?

— Именно так, раз уж Вам непременно хочется удовлетворить свое любопытство. Я отправляюсь в увеселительную поездку, м-р любознательный!

— Надолго?

— Ну… завтра вернусь, может быть. А что, м-ра Карлайла и вправду избрали в парламент?

— Да, конечно. Пожалуйста, не ходите туда.

— Не ходить? — повторила Эфи. — Да ведь это кратчайший путь к станции. Так можно срезать угол.

В этот момент полисмен осторожно взял ее за руку. Эфи вообразила, что он дурачится, как бы показывая, что не в силах расстаться со столь очаровательной особой.

— Это еще что такое? Я же сказала, что сейчас у меня нет времени. Уберите руки! — сердито добавила на, ибо его хватка ничуть не ослабла — скорее наоборот.

— Мне очень жаль, что приходится огорчать даму, особенно такую, как Вы, но я не могу отпустить Вашу руку, поскольку мне приказано немедленно доставить Вас, мисс, в комнату для свидетелей: сегодня Вам предстоит дать показания.

Если Вам, читатель, приходилось когда-либо видеть привидение, своей бледностью превосходящее прочих обитателей потустороннего мира, Вы, возможно, сумеете представить себе, как выглядела в этот момент Эфи Хэллиджон. Она даже не грохнулась в обморок, как это уже случалось в тот день; нет: у нее был такой вид, будто она сейчас умрет. Один пронзительный вопль, впрочем, тут же прервавшийся, ибо она сохранила достаточное присутствие духа, чтобы не забыть, где находится, последняя отчаянная попытка освободиться — и ей пришлось смириться со своей незавидной участью.

— Мне нечего сообщить им, — сказала она, уже спокойнее. — Я ничего не знаю об этом деле.

— Так же, как и я, — ответил ее собеседник. — Я даже не знаю, зачем Вы им потребовались. Когда нам дают указания, мисс, мы даже не можем спросить, что все это значит. Мне было велено проследить за тем, чтобы Вы не уехали из города, и доставить Вас в комнату для свидетелей, что я и попытался исполнить со всей возможной вежливостью.

— Надеюсь, Вы не думаете, что я позволю вести себя за руку через весь город?

— Я уберу ее, мисс, если Вы пообещаете, что не сбежите. Это, видите ли, все равно ничего не даст Вам, ибо я догоню Вас через пару ярдов — Вы лишь привлечете к себе внимание. Вам не имеет смысла бегать наперегонки или бороться со мной.

— Обещаю не сопротивляться, — сказала Эфи. — Отпустите же меня.

Она сдержала свое слово, ибо знала, что он прав. Она угодила в руки беспощадных врагов, и ей придется смириться с этим. Так они и прошли по городу, словно прогуливаясь; при этом он галантно нес ее сумку. Именно в таком виде они и предстали перед изумленным взором мисс Карлайл, когда проходили мимо ее окон.

«Куда смотрит его начальство!» — подумалось мисс Корни.

Эфи поместили в комнату для свидетелей — небольшое помещение, свет в которое проникал сквозь застекленную крышу. Она очень недурно провела время, то обдумывая, что сказать миссис Латимер, то пытаясь решить, в чем можно признаться судьям, не скомпрометировав себя. Употребляя глагол «скомпрометировать», мы вовсе не имеем в виду причастность к убийству. Эфи была так же невиновна, как мы с вами. Более того: она твердо верила в невиновность Фрэнсиса Ливайсона, равно как и в то, что ее отца убил Ричард Хэйр. И, тем не менее, она понимала, что ее поведение в то время отнюдь не представит Эфи Хэллиджон в выгодном свете, скорее наоборот — даст пищу для сплетен всем ее досужим землякам.

Глава 16 В ПРИСУТСТВЕННОМ МЕСТЕ

Мировые судьи заняли свои места на скамье, которая с трудом вместила всех, кто носил это почетное звание и в любой другой день, конечно, оказался бы за пределами Вест-Линна. Что же касается самого зала, то в него набилось такое количество людей, что, казалось, теперь это помещение никогда не опустеет снова. Сторонники и друзья Фрэнсиса Ливайсона, явившиеся дружной группой, кричали, что не верят ни единому слову этого обвинения, возможно, состряпанного партией красно-фиолетовых.

Лорд Маунт-Северн, почтивший заседание суда своим присутствием, сидел на скамье вместе с судьями, а лорд Вейн устроился, как мог, прямо в толпе. Г-н судья Хэйр восседал на председательском месте, суровый, мрачный и непреклонный сверх обычного. Он не собирался принимать чью-либо сторону, и даже ради спасения собственного сына от виселицы не признал бы сэра Фрэнсиса виновным, если бы голос совести сказал ему, что он неправ. Полковник Бетел, не менее суровый на вид, также сидел на скамье для судей.

В этом непритязательном месте — что в равной степени касается и помещения, и господ судей, не все и не всегда решалось в строгом соответствии с буквой закона. Серьезные дела обычно рассматривались в Линборо; здесь же не приговаривали ни к чему серьезнее недельной отсидки, месяца принудительных работ, или же хорошей порки для малолетних правонарушителей. В данном слушании, впрочем, как и во многих других, рассматривались показания, неприемлемые для традиционной судебной процедуры: доказательства, основанные на слухах, и прочие мелкие нарушения подобного рода.

М-р Рубини представлял в суде сэра Фрэнсиса Ливайсона.

М-р Болл открыл слушание, сообщив присутствующим то, что поведал ему Ричард Хэйр, но не указывая, что получил эту информацию лично от него. На вопрос об источнике подобных сведений он ответил, что пока не может этого сообщить.

Камнем преткновения для мировых судей оказалось опознание Ливайсона как Торна. Суд вызвал для дачи показаний Эйбнезера Джеймса.

— Что Вы знаете об этом человеке, находящемся под стражей? — спросил судья Герберт.

— Немногое. Мне он был известен под именем капитана Торна.

— Капитана Торна?!

— Эфи Хэллиджон называла его капитаном, хотя, насколько я понял, он в те поры был лейтенантом.

— Как Вы узнали об этом?

— От Эфи. Она была единственным человеком, о которой мы говорили о нем.

— И Вы утверждаете, что часто видели его в Аббатском лесу?

— Я постоянно встречал его там, равно как и возле коттеджа Хэллиджонов.

— Вы разговаривали с ним, называя его Торном?

— Два или три раза. Я обратился к нему, и он отозвался на это имя. У меня и в мыслях не было, что его зовут как-то иначе. Отуэй Бетел, — он быстро взглянул на м-ра Отуэя, все еще одетого в свой косматый дорожный костюм, — также знал его как Торна; я не сомневаюсь, что и Локсли, который вечно торчал в лесу, тоже был знаком с ним.

— Кто еще?

— Сам Хэллиджон, бедняга, тоже знал его под этим именем. Он как-то сказал Эфи в моем присутствии, что не позволит этому расфуфыренному щеголю Торну приезжать к ним.

— Он именно так и выразился?

— Да, «этому расфуфыренному щеголю Торну». Эфи, помнится, дерзко ответила, что он может приходить к ним, как и всякий другой, и она не позволит отцу придираться к ней, словно она сама не может о себе позаботиться.

— Это не имеет отношения к делу. Кто-нибудь еще знал этого Торна?

— Полагаю, его знала Джойс, а уж лучше всех — молодой Ричард Хэйр.

«Старый» Ричард Хэйр грозно нахмурил брови, представив своего сына.

— Зачем он так часто бывал в лесу?

— Он ухаживал за Эфи.

— С намерением жениться на ней?

— Ну… нет, — воскликнул м-р Эйбнезер, скривив рот. — Полагаю, у него не было подобных намерений Он приезжал сюда откуда-то из-под Свейнсона, на прекрасной лошади.

— Каким Вам представлялся род его занятий?

— Я считал, что он вращается в высших кругах общества. В этом и сомневаться не приходилось. Одежда манеры, голос — все выдавало в нем аристократа. Он явно не хотел, чтобы кто-то видел его, и поэтому редко приезжал до наступления сумерек.

— Вы видели его в тот вечер, когда был убит Хэллиджон?

— Нет, меня самого не было там в это время.

— Не возникало ли у Вас подозрений, что он может быть виновником убийства?

— Никогда. В этом ведь обвинили Ричарда Хэйра. Мне и в голову не приходило, что он может быть невиновен.

— Скажите, Бога ради, когда все это случилось? — вмешался м-р Рубини, который счел, что свидетельские показания на этом закончились.

— Так… — ответил м-р Эйбнезер. — Не скажу с точностью до года, но, думаю, лет двенадцать назад, если не больше.

— И Вы готовы поклясться, что сэр Фрэнсис Ливайсон — тот самый человек, когда прошло уже столько лет?

— Я клянусь, что это он. Я так же уверен в этом, как в том, что я — это я.

— При том, что Вы никогда не встречались с ним с тех пор! — насмешливо заметил юрист. — Чушь, господин свидетель!

— Этого я не говорил, — парировал м-р Эйбнезер.

При этих словах господа судьи навострили уши.

— Так Вы его видели? — спросил один из них.

— Однажды.

— Где и когда?

— Это было в Лондоне года через полтора после убийства.

— Какое у Вас было дело к нему?

— Никакого. Я увидел его совершенно случайно.

— И за кого же Вы его приняли: за Торна или же Ливайсона?

— За Торна, разумеется. Я ни сном ни духом не ведал, что он Ливайсон, пока этот человек не приехал сюда противником м-ра Карлайла на выборах.

При этих словах сэр Фрэнсис яростно выругался — в душе, разумеется Что за черт дернул его сунуть свою голову в пасть льву! Какая-то непонятная сила — даже не боязнь встретиться с Карлайлом — удерживала его от этого. Почему же он, безумец, не послушался ее!

— Возможно, Вы обознались в Лондоне, свидетель. Может быть, это был вовсе не тот, кого Вы знали здесь как Торна.

М-р Эйбнезер загадочно улыбнулся.

— Нет, я не обознался, — многозначительно ответил он. — Клянусь.

— Вызовите Афродиту Хэллиджон.

Все тот же полисмен ввел в зал Эфи. М-р Болл попросил м-ра Эйбнезера Джеймса выйти из зала на то время, когда она будет давать показания. Несомненно, у него были свои, веские причины для такой просьбы.

— Назовите Ваше имя.

— Эфи, — ответила она, волком глядя на всех и стараясь держаться спиной к Фрэнсису Ливайсону и Отуэю Бетелу.

— Будьте добры назвать полное имя. При крещении Вас назвали не «Эфи».

— Афродита Хэллиджон. Вы все знаете мое имя не хуже меня самой. Зачем же задавать ненужные вопросы?

— Приведите свидетельницу к присяге, — сказал судья Хэйр, и это были первые слова, которые он произнес с начала заседания.

— Я не желаю делать этого, — сказала Эфи.

— Но Вы должны поклясться на Библии, — сказал судья Герберт.

— Говорю же Вам; не буду! — повторила Эфи.

— Тогда нам придется отправить Вас в тюрьму за неуважение к суду.

Эфи побледнела, поняв по его голосу, что пощады ждать не приходится, и в этот момент раздался голос сэра Джона Доубида:

— А Вы, молодая особа, не причастны ли случаем к убийству Вашего отца.

— Я?! — ответила Эфи, задрожав от волнения и злости. — Как Вы смеете задавать мне такие противоестественные вопросы, сэр? Он был добрейшим из отцов! — добавила она, с трудом удерживая слезы. Я любила его так горячо, что отдала бы за него жизнь.

— И, тем не менее, Вы не желаете давать показаний, которые помогли бы осуществить правосудие по отношению к его убийце.

— Нет, я отказываюсь вовсе не из-за этого. Я хочу, чтобы его убийцу повесили, причем в моем присутствии. Но, кто знает, какие вопросы вы станете задавать, не будете ли спрашивать о том, что никого, кроме меня самой, не касается. Именно этим вызваны мои возражения.

— Нас интересует только убийство, и все вопросы будут касаться только его.

Эфи задумалась.

— Ну что же, тогда приведите меня к присяге, — сказала она и не подозревая, какое множество щекотливых вопросов ей будет задано.

Итак, она поклялась говорить правду, только правду и ничего кроме правды, хотя и весьма неохотно. Дело в том, что Эфи, которая при прочих обстоятельствах лгала налево и направо, очень серьезно относилась к присяге и считала себя обязанной говорить только правду, если уж приняла ее.

— Как Вы познакомились с этим джентльменом — капитаном Торном, с которым часто виделись в то время?

— Ну вот! — возмущенно сказала Эфи. — Началось! Он не имеет к этому ни малейшего отношения. Он не убивал.

— Вы поклялись отвечать на поставленные вопросы, — неумолимо ответствовал судья. — Как Вы познакомились с капитаном Торном?

— Я встретилась с ним в Свейнсоне, — сердито ответила Эфи. — Поехала туда немного прошвырнуться, ну, и встретила его в кондитерской.

— И ему понравилось Ваше милое личико? — осведомился м-р Болл.

От подобного фимиама ее тщеславию Эфи чуть не забыла о своей «скромности».

— Да, именно так, — ответила она обворожительно улыбнувшись всем присутствующим.

— И выспросил, где Вы живете, и начал ухаживать, приезжая чуть ли не каждый вечер?

— Да, — призналась Эфи. — И что же в этом дурного?

— Ничего, разумеется, — согласился юрист; он говорил вежливо и добродушно, стараясь помочь свидетельнице успокоиться и говорить совершенно свободно. — Я, признаться, даже немного завидую этому счастливчику. Вы в то время знали его как м-ра Ливайсона?

— Нет, он представился капитаном Торном.

— Вы знали, где он живет?

— Нет. Об этом он никогда не говорил. Я полагала, что он остановился в Свейнсоне.

— А… Боже праведный: какая на Вас милая шляпка!

Эфи, главным пороком которой было непомерное тщеславие — запасов его у этой особы хватило бы на десяток хорошеньких женщин — краешком глаза взглянула на предмет восхищения м-ра Болла и совершенно расположилась душой к этому любезному джентльмену.

— И когда же — через какое время после вашей первой встречи — Вы узнали его настоящее имя?

— Довольно скоро: через несколько месяцев.

— После убийства, я полагаю?

— О, да.

В глазах у м-ра Болла появился озорной огонек, и ничего не подозревавшая Эфи быстренько пригладила одним пальчиком свою прическу.

— Кто еще, кроме капитана Торна, был в лесу в тот вечер, когда произошло убийство?

— Ричард Хэйр, а также Отуэй Бетел и Локсли. Вот и все, кого я видела, пока не нагрянула целая толпа после убийства.

— Скажите: Локсли и м-р Отуэй Бетел так же были неравнодушны к Вашим чарам, как и те двое?

— Вот еще! — она возмущенно вскинула голову. — Браконьеры несчастные! Пусть бы только попробовали сунуться!

— Кто из тех двоих, Торн или Ричард Хэйр, был с Вами в коттедже в тот вечер?

Эфи задумалась, понемногу начиная превозмогать свое тщеславие и гадая, к чему он клонит.

— Помните, что отвечаете под присягой! — грозно возвестил со своего места судья Хэйр. — Если это был мой… если это был Ричард Хэйр, так и говорите. И не увиливайте!

Эфи вздрогнула.

— Это был Торн, — ответила она м-ру Боллу.

— А где был Ричард Хэйр?

— Не знаю. Он приходил, но я отослала его. Думаю, он слонялся по лесу.

— Он не оставлял у Вас свое ружье?

— Да, оставил, так как обещал одолжить его отцу. Я поставила его прямо возле двери; он сказал, что оно заряжено.

— И скоро ли Вас застал с Торном Ваш отец?

— Он вовсе не заставал нас, — ответила Эфи. — Я увидела отца лишь после его смерти.

— Так вы не все время находились в доме?

— Нет. Мы вышли прогуляться за коттеджем. Капитан Торн простился со мной, а я осталась погулять еще немного.

— Вы слышали выстрел?

— Да, я как раз сидела на пне, о чем-то задумавшись. Но я не придала этому никакого значения: я и подумать не могла, что стреляют в доме.

— А что хотел забрать в коттедже капитан Торн после того, как простился с Вами? Он что-то оставил там?

Это был, что называется, «выстрел вслепую». М-р Болл, человек весьма проницательный, обдумал все, что поведал ему Ричард Хэйр, сопоставил это с другими фактами и сделал свои выводы, исходя из которых, он и построил допрос Эфи. Похоже, он «раскусил» ее.

— Он забыл свою шляпу, вот и все. Вечер был теплый, и он вышел на прогулку без нее.

— Я полагаю, он рассказал Вам достаточно, чтобы убедить в виновности Ричарда Хэйра, — последовал еще один «выстрел вслепую».

— Меня не нужно было убеждать. Я и без этого знала, кто виноват, как и все остальные.

— Кстати, для полной ясности, — спокойно продолжал Болл-юрист. — Капитан Торн сам видел, как это случилось? Он ничего не говорил Вам?

— Он взял шляпу и уже успел немного отойти от дома, когда услышал, что в коттедже спорят. Один из голосов принадлежал моему отцу. Вскоре последовал выстрел, и он подумал, что произошло что-то неладное, хотя и не подозревал, какое несчастье постигло нас.

— Именно это рассказал Вам Торн? Когда?

— В тот же вечер, но гораздо позже.

— Как же Вы увиделись с ним?

Эфи заколебалась, но ей сурово велели отвечать.

— Меня вызвал из дома один мальчишка и сказал, что какой-то незнакомый джентльмен ждет меня в лесу, а его послал сообщить мне об этом, вручив за труды шесть пенсов. Я вошла в лес и увидела капитана Торна. Он спросил меня, из-за чего поднялся такой шум, ну, и я ответила, что Ричард Хэйр убил моего отца. Вот тут он и сказал, что вспомнил, кому принадлежал второй голос: это был Ричард Хэйр.

— А что это был за мальчик — ну, тот, который приходил за Вами?

— Сынишка матушки Уайтмэн.

— Значит, капитан Торн изложил именно такую версию этой трагедии?

— Это была истинная версия, — обиженно ответила Эфи.

— Откуда Вы знаете?

— Да я уверена, что все было именно так. Кто же еще мог убить его, кроме Ричарда Хэйра? Это просто позор, что вы пытаетесь все свалить на Торна!

— Взгляните на человека, находящегося под стражей, на сэра Фрэнсиса Ливайсона. Это его Вы знали как Торна?

— Да. Но это вовсе не доказывает его виновности!

— Ну разумеется, — покладисто ответил м-р Болл. — Как долго Вы пробыли в Лондоне с капитаном Торном? Ну да Вы помните эту поездку.

Ответом ему был полубезумный взгляд Эфи.

— После того, как произошла эта трагедия, Вы уехали к капитану Торну, в Лондон. Я спрашиваю Вас: как долго Вы пробыли с ним?

Теперь уже он откровенно блефовал, действуя просто по наитию.

— Кто Вам сказал, что я была с ним? Кто сказал, что я поехала к нему? — взорвалась Эфи, щеки которой сделались пунцовыми от злости.

— Это говорю я, — ответил Болл-юрист, от которого не укрылось ее замешательство. — Да полно Вам: все уже быльем поросло. Какой же смысл отрицать это? Все мы время от времени навещаем своих друзей.

— Какая наглость! — воскликнула Эфи. — Куда еще я ездила, по-вашему?

— Вы отвечаете под присягой! — снова вмешался судья Хэйр, и голос его едва заметно дрожал от волнения, несмотря на поистине металлическую суровость. — Вы были вместе с подследственным, Ливайсоном, или же с Ричардом Хэйром?

— Я?! С Ричардом Хэйром? — воскликнула Эфи, также весьма взволнованная; она дрожала как осиновый лист, как от растерянности, так и от какого-то смутного страха. — Как Вы смеете так гнусно клеветать на меня! Я ни разу не видела Ричарда Хэйра с того самого вечера, когда произошло убийство, клянусь! Клянусь, что никогда не встречала его с тех пор. Ездить к нему. Я бы уж лучше съездила к Кэлкрэфту, палачу.

Она говорила правду: это чувствовалось по ее голосу. Председатель уронил руку, которой только что поправил очки, и в душе у него зародился страх, смешанный с самоуничижением. Его сын оказался невиновным в одном из приписываемых ему злодеяний; он может оказаться невиновным и в убийстве, и тогда — что скажут люди о его собственном поведении, столь суровом по отношению к сыну? Жители Вест-Линна, да и сам, в свою очередь, ненавидели Ричарда за связь с этой девушкой после убийства ее отца даже более, чем за само убийство.

— Послушайте, — мягко сказал м-р Болл, — давайте не будем помнить прежних обид. Разумеется, Вы не были с Ричардом Хэйром. Вы же знаете: в Вест-Линне любят позлословить. Вы всего-навсего съездили к капитану Торну, как это могла сделать и всякая другая молодая леди, не так ли?

Эфи низко опустила голову, внезапно сделавшись жалкой и покорной.

— Отвечайте на вопрос, — снова раздался голос председателя. — Вы были с Торном?

— Да, — еле слышно ответила она.

М-р Болл вкрадчиво кашлянул.

— Итак, Вы пробыли с ним… ну, скажем, два или три года?

— Нет, трех лет не прошло.

— Возможно, чуть больше двух?

— Что в этом дурного? — взвизгнула Эфи, зло разрыдавшись. — Если я решила поселиться в Лондоне, а он иногда наносил мне утренние визиты, как старый друг, кому какое дело до этого? Что в этом дурного, спрашиваю я вас?

— Ну конечно же! Я и не говорю, что это дурно, — ответил Болл-юрист, подмигнув публике так, чтобы этого не увидели господа судьи, а также свидетельница. И в то время, когда… когда он наносил Вам эти утренние визиты, Вы уже знали, что это — Ливайсон?

— Да. Тогда я уже знала, что имею дело с капитаном Ливайсоном.

— А он никогда не говорил Вам, почему решил назваться Торном?

— Это была просто причуда. В тот день, когда он разговаривал со мной в кондитерской, в Свейнсоне, он внезапно, ни с того ни с сего, решил не называть своего настоящего имени. Вот он и сказал первое, которое пришло ему в голову. Он вовсе не собирался впредь именоваться Торном или представляться так кому-то еще.

— А вот в этом я не уверен, — сухо ответил м-р Болл. — Ну что же, мисс Эфи, я полагаю, этого пока достаточно. Введите Эйбнезера Джеймса, — шепнул он судебному приставу, когда свидетельница выходила.

Вскоре м-р Джеймс занял место Эфи.

— Вы только что сообщили их светлостям, что встретили Торна в Лондоне года через полтора после убийства, — начал Болл-юрист, делая еще один из своих «слепых» выстрелов. — Вероятно, это было в то время, когда она жила с ним. Ее Вы тоже видели?

Глаза м-ра Эйбнезера округлились от удивления. Он не знал о тех показаниях, которые только что дала Эфи, и поэтому никак не мог взять в толк, откуда вообще стал известно суду о ее пребывании с Торном. Сам он не обмолвился об этом ни единым словом.

— Эфи? — запинаясь, выдавил из себя м-р Эйбнезер.

— Да, Эфи, — резко ответил юрист. — Их светлостям известно, что она уехала из Вест-Линна к Торну, а вовсе не к Ричарду Хэйру, которого обвиняли в связи с ней. Я спрашиваю Вас: Вы видели ее? В то время их связь еще продолжалась.

— Ну… да, видел, — ответил м-р Эйбнезер, совесть которого теперь была чиста, хотя он по-прежнему не понимал, как об этом узнали — разве что сама Эфи не проговорилась, как он и предсказывал, не совладав с нервами. — Вообще-то, сначала я увидел Эфи.

— Расскажите, при каких обстоятельствах это произошло.

— Как-то днем я оказался на Пэддингтон-уэй и увидел даму, которая входила в дом. Это была Эфи Хэллиджон. Как выяснилось, она жила там — снимала квартиру с гостиной. Эфи пригласила меня выпить чаю — и я принял это приглашение.

— Там Вы и увидели капитана Ливайсона?

— Я увидел Торна, поскольку полагал, что его зовут именно так. Эфи сказала, что я должен уйти не позднее восьми, так как она ждет старого друга, который иногда приходит поболтать с ней. Однако же, вспоминая старые добрые времена — правда, я мог не слишком многое рассказать о Вест-Линне, из которого уехал вскоре после нее, — мы заболтались и не заметили, что уже пошел девятый час. Когда Эфи спохватилась наконец, она спешно выпроводила меня, и, едва я вышел за ворота, как подъехал кэб, из которого вышел Торн и проник в дом, открыв дверь своим ключом. Вот и все, что я знаю.

— Почему же Вы, зная, что вину за отсутствие Эфи приписывают Ричарду Хэйру, не сказали б этом, вернувшись в Вест-Линн, и не сняли с него это обвинение?

— Я не мог сделать достоянием гласности чужую тайну. Эфи просила никому не рассказывать, что я видел ее. Я дал ей слово. Что же касается Ричарда Хэйра — какое значение это имело, когда с него не было снято гораздо более тяжкое обвинение в убийстве?

— Задержитесь, пожалуйста, — вмешался м-р Рубини, когда свидетель уже собирался удалиться. — Вы говорите, что вышли в девятом часу пополудни. На улице было темно?

— Да.

— Тогда как Вы можете быть уверены, что видели именно Торна?

— У меня нет ни малейших сомнений. Там был газовый фонарь, и я видел его не хуже, чем при дневном свете. Я также узнал его голос — готов поклясться в этом где угодно — да и его великолепного перстня с бриллиантом было бы достаточно. Он сверкнул при свете фонаря.

— Его голос? Он что, говорил с Вами?

— Нет, но они немного поспорили с кэбменом. Тот заявил, что ему заплатили недостаточно, так как он целых двадцать минут ожидал Торна. Последний выругался и швырнул ему еще один шиллинг.

Следующим свидетелем был человек, служивший конюхом у покойного сэра Питера Ливайсона. Он подтвердил, что подследственный и в самом деле гостил у его хозяина в конце лета и начале осени, в тот самый год, когда был убит Хэллиджон. Гость частенько уезжал верхом в направлении Вест-Линна и возвращался часа через три-четыре на взмыленной лошади. Выяснилось также, что ему случалось дважды подбирать и возвращать м-ру Ливайсону выпавшие из его кармана письма, и оба они были адресованы «капитану Торну». Впрочем, они пришли не по почте, поскольку на обоих отсутствовал адрес; почерк, похоже, был женским. Свидетель также добавил, что очень хорошо помнит слушание дела об убийстве Хэллиджона, наделавшее немало шума в графстве. Именно в это время м-р Ливайсон вернулся в Лондон, прервав свой визит к дядюшке.

— Какая изумительная память! — саркастически заметил м-р Рубини.

Свидетель, спокойный и респектабельный мужчина, невозмутимо ответил, что у него и в самом деле хорошая память, но особенно хорошо ему запомнилось именно то, что отъезд м-ра Ливайсона последовал вскоре после убийства Хэллиджона, поскольку этому сопутствовали особые обстоятельства.

— Какие обстоятельства?

— Однажды, джентльмены, когда сэр Питер был на конюшне, он в разговоре с племянником просил того погостить еще и спрашивал, с чего это он внезапно засобирался в Лондон. М-р Ливайсон ответил, что едет по внезапно возникшему неотложному делу. В это время примчался кучер, весьма возбужденный, и сообщил, что Хэллиджон из Вест-Линна убит молодым Ричардом Хэйром. Помнится, сэр Питер сказал, что не верит в это и полагает, что произошел несчастный случай, а не убийство.

— Это все?

— Нет. М-р Ливайсон, чрезвычайно смущенный, попросил у дядюшки пять или десять фунтов. Сэр Питер, казалось, рассердился и спросил, куда девались пятьдесят фунтов, которые он подарил племяннику за день до этого. М-р Ливайсон ответил, что отослал их в письме, вернув долг офицеру из своего полка. Сэр Питер не поверил этому и заявил, что, скорее всего, он просто промотал эти деньги. М-р Ливайсон пытался убедить его в противном, однако выглядел каким-то смущенным: он вообще весь день был какой-то сам не свой.

— Так он получил пять или десять фунтов?

— Не знаю, джентльмены. Полагаю, что получил, ибо моего хозяина было так же легко уговорить, как женщину, хотя он мог сначала и поартачиться. В тот же вечер м-р Ливайсон укатил в Лондон.

Последним свидетелем был м-р Дилл. Он сообщил суду, что в прошлый вторник, вечером, возвращаясь от м-ра Бьючемпа, услышал какой-то шум в поле неподалеку от усадьбы г-на судьи Хэйра. Оказывается, сэр Фрэнсис Ливайсон, в одиночестве наслаждаясь прогулкой под луной, внезапно столкнулся с Отуэем Бетелом. М-р Бетел обвинил сэра Фрэнсиса, что тот «увиливает» от встречи с ним, а последний сердито заявил, что не знает его и знать не хочет.

— Вы были гораздо менее заносчивы в ночь убийства Хэллиджона, — язвительно заметил Бетел. — Вы помните, что я мог отправить Вас на виселицу? Одно словечко — и Вы оказались бы на месте Дика Хэйра.

— Дурак! — не выдержал сэр Фрэнсис. — Ты бы и сам угодил в петлю! Или тебе не заплатили за молчание? Может быть, ты хочешь вытянуть из меня еще что-то?

— Какая-то жалкая банкнота в пятьдесят фунтов! — разозлился Отуэй Бетел. — Лучше бы мне оторвало пальцы, прежде чем они прикоснулись к ней — вот о чем я не раз думал с тех пор! Ни за что не взял бы ее, если бы не минутное замешательство. С тех самых пор я не могу смотреть в глаза миссис Хэйр, зная, что мне известна тайна, раскрыв которую, я мог бы спасти ее сына от виселицы.

— И отправиться туда вместо него, — язвительно заметил сэр Фрэнсис.

— Нет. Отправить туда Вас.

— Возможно. Однако я попал бы в лапы к палачу только вместе с тобой. Ты бы тоже не спасся, и тебе это известно.

Их перебранка продолжалась и после этого, но суть ее состояла именно в том, что услышал и рассказал мировым судьям м-р Дилл. М-р Рубини пытался протестовать, заявляя, что это «совершенно недопустимо» и «противоречит закону», будучи «показаниями, основанными на слухах», но ему недвусмысленно заявили, что не нуждаются в поучениях от каких-то приезжих господ.

Когда м-р Дилл закончил, полковник Бетел склонился вперед и взволнованно спросил:

— Вы уверены, что не ошиблись, что собеседником м-ра Ливайсона был именно Отуэй Бетел?

М-р Дилл грустно покачал головой.

— Могу ли я под присягой оболгать невиновного, г-н полковник? Я и сам не рад, что услышал этот разговор — разве что он поможет оправдать Ричарда Хэйра.

Все это время сэр Фрэнсис Ливайсон сидел с беспечным и надменным видом; его холеные руки и перстень с бриллиантом привлекали всеобщее внимание. Был ли этот настоящий камень или же подделка? Согласитесь, читатель, что подобное подозрение вполне могло возникнуть, если принять во внимание стесненные финансовые обстоятельства этого джентльмена. Временами на лице его появлялась презрительная усмешка, словно говорившая: можете признать меня виновным в связи с мадемуазель Эфи, но навесить мне еще и убийство?! Не удастся!

Однако после показаний м-ра Дилла в нем произошла разительная перемена, и на лице его отразился самый настоящий страх.

— Ваши светлости, разумеется, выпустят сэра Фрэнсиса под залог? — спросил м-р Рубини, когда слушание было завершено.

Отпустить! Судьи переглянулись.

— Надеюсь, ваши светлости не откажут такому знатному джентльмену, как сэр Фрэнсис Ливайсон?

Никогда еще мировые судьи не слышали столь наглых заявлений. Отпустить под залог при столь серьезном обвинении?! Нет, даже если бы лорд-канцлер лично приехал, чтобы попросить об этом! М-р Отуэй Бетел, возможно, понимая, что никто — даже полковник — не внесет залог за него, даже не обратился к судьям с подобной просьбой. Итак, оба должны были предстать перед судом по обвинению в предумышленном убийстве Джорджа Хэллиджона.

А что же наша бедная, тщеславная Эфи? — спросите Вы. Что сталось с ней?

Она удалилась в комнату для свидетелей, где и пребывала до окончания слушания в глубоких размышлениях. Что им даст ее признание о пребывании в Лондоне и утренних визитах некого джентльмена? И что подумают о ней в Вест-Линне, будь он неладен! Впрочем, это ее не слишком беспокоило: она может отбить любую атаку и сама перейти в наступление, если кто-либо осмелится бросить в нее камень. Именно к такому решению Эфи и пришла к тому времени, когда закончилось заседание. Она не спешила покинуть комнату, пока шум в зале не утихнет.

— Чем это все закончилось? — спросила она м-ра Болла, с которым всегда обращалась довольно любезно, ибо он был холостяк, и она имела на него некоторые виды, хотя и держала в резерве Джо Джиффина.

— Оба обвиняются в предумышленном убийстве. Через час их повезут в Линборо.

— Какой позор! Предъявить подобное обвинение двум невинным людям! — раздраженно заметила Эфи.

— Вот что я Вам скажу, мисс Эфи: чем скорее Вы избавитесь от этого заблуждения, тем лучше. Вина Ливайсона сегодня была практически доказана. К тому же, они с Бетелом сами тащат друг друга на дно, словно груза уже имеющихся свидетельств для этого недостаточно. «Когда у жуликов разлад, честные люди торжествуют», как говорится. Мера вины Бетела мне ясна не до конца, хотя о многом можно догадаться. И, наконец, подтвердив свою собственную вину, они тем самым доказали невиновность Ричарда Хэйра.

Румянец Эфи сменился бледностью, уверенность — страхом, а спесь — униженностью.

— Этого… не может быть, — задыхаясь, сказала она.

— Еще как может! То, что Вы приписывали Торну, сделал Ричард Хэйр. Он услышал выстрел, находясь в лесу, и увидел, как Торн, мертвенно-бледный и дрожащий, в ужасе бежит с места совершенного им злодеяния. Поверьте мне: Вашего отца убил Торн.

Эфи похолодела. Одного ужасного мгновения, когда она поняла, что он прав, хватило для того, чтобы отрезвить ее на всю жизнь. Торн! В глазах у нее помутилось, голова у бедняжки закружилась, и она, издав пронзительный вопль, второй раз за этот день упала в обморок.

Когда подследственных вывели из здания, чтобы отправить в Линборо, толпа встретила их криками, свистом и проклятиями. Целый взвод констеблей потребовался для того, чтобы защитить их от расправы, причем гнев толпы прежде всего был направлен против сэра Фрэнсиса Ливайсона. Он дрожал, съежившись от страха, гадая, швырнут ли его опять в пруд судьи Хэйра или же разорвут на части. Он готов был проклясть землю, по которой ступал, за то, что она не желала расступиться и поглотить его.

Глава 17 ПОЖАР

Мисс Люси подверглась наказанию. За какую-то детскую шалость, которую она себе позволила, будучи в гостях у тетушки Корнелии, миссис Карлайл, узнавшая об этом по возвращении детей домой, велела до конца дня продержать ее в детской на хлебе и воде. Сама Барбара сидела в своем уютном будуаре. Она только что переоделась к званому обеду, который Карлайлы давали в этот вечер, и чудесно выглядела в вечернем платье; волосы ее были украшены алыми и фиолетовыми цветами, недавно сорванными в оранжерее, и такие же цветы красовались на ее платье. Барбара уже беспокойно поглядывала на часы, так как мужчины еще не вернулись домой. Половина седьмого! А гости приедут в семь.

В дверь постучалась мадам Вин. Она явилась просить о «помиловании» для Люси, которую обещали пустить на полчасика в гостиную, когда в ней, покончив с десертом, появятся дамы. Теперь Люси страшно горюет. Не простит ли ее миссис Карлайл и не позволит ли начать переодеваться?

— Вы слишком снисходительны к этому ребенку, мадам, — сказала Барбара. — Я полагаю, Вы ее вообще никогда не наказываете, хотя порой она этого заслуживает.

— Она очень сожалеет о своей провинности и обещает больше не шалить. Она так безутешно плачет!

— Да, но не от раскаяния, а поскольку боится, что ее не пустят в гостиную сегодня вечером, — воскликнула Барбара.

— Бога ради, смените гнев на милость! — взмолилась мадам.

— Посмотрим… Взгляните, мадам Вин: я сломала это пару минут назад. Какая жалость, не правда ли?

На ладони у Барбары лежало чудесное золотое украшение, у которого отломался один лепесток.

Мадам Вин внимательно изучила его.

— У меня в комнате есть клей, при помощи которого это можно починить буквально за две минуты, — сказала она.

— Ах, я была бы Вам так признательна! — радостно воскликнула Барбара. — Принесите клей сюда. Давайте так: услуга за услугу, — добавила она, весело рассмеявшись. — Вы почините это и заслужите прощение для Люси, о чем и сообщите ей. Я вижу, Вы всем сердцем желаете этого.

Итак, мадам Вин ушла и вскоре вернулась с клеем. Она взяла кусочки украшения, чтобы посмотреть, как приставить один к другому. Барбара тем временем наблюдала за ней.

— Джойс говорит, оно уже ломалось однажды, — заговорила Барбара, — но его, вероятно, склеили весьма искусно, поскольку я не нашла и следов поломки, как ни старалась. М-р Карлайл купил это своей первой жене, когда они после свадьбы поехали в Лондон. Она его сломала. Но Вы никогда не почините его, мадам Вин, если у Вас будут так дрожать руки. В чем дело?

Неосмотрительные слова — «Оно было сломано вот здесь, где стебель соединяется с лепестком» — чуть не сорвались с языка мадам Вин, но она вовремя спохватилась. А затем на нее нахлынули воспоминания; Изабель живо представила, где и когда это случилось. Она тогда нечаянно смахнула его рукавом со стола. М-р Карлайл был вместе с ней в этой же самой комнате, и он нежными поцелуями утешал ее, горевавшую, словно ребенок. «Ах, я несчастная»! — подумалось ей. Чьи руки, читатель, не задрожали бы при этом? Теперь и украшение, и поцелуи м-ра Карлайла принадлежали Барбаре.

— У меня просто сбилось дыхание, когда я бегала за клеем, — объяснила она дрожь в руках.

В это время послышались голоса м-ра Карлайла и его гостей, вернувшихся домой. Они направлялись к той самой комнате, в которой находились наши дамы. Радостный голос лорда Вейна разносился по всему дому. М-р Карлайл вошел к жене, и мадам Вин собралась незаметно удалиться.

— Нет-нет, — сказала Барбара. — Продолжайте, пожалуйста. М-р Карлайл пройдет в свою комнату. Посмотри, что я наделала, Арчибальд. Я сломала его.

М-р Карлайл рассеянно взглянул на сломанную безделушку и побелевшие пальцы мадам Вин. Он подошел к двери своей комнаты, приоткрыл ее, а затем жестом пригласил Барбару последовать за ним. Мадам Вин продолжала свою работу.

Барбара вскоре вернулась и подошла к столу, возле которого стояла мадам Вин. Ресницы миссис Карлайл были мокрыми от слез.

— Я невольно всплакнула от радости, — сказала Барбара, видя, что мадам Вин заметила ее волнение. — М-р Карлайл рассказал мне, что невиновность моего брата теперь очевидна для всех. Лорд Маунт-Северн, присутствовавший на слушании, говорит, что они обвиняют друг друга. Папа председательствовал, что меня очень удивило!

Мадам Вин еще ниже склонилась над работой.

— Их вина доказана? — спросила она тихо, почти шепотом.

— Нет ни малейшего сомнения в виновности Ливайсона, а участие Отуэя Бетела в этом деле по-прежнему остается загадкой, — ответила миссис Карлайл. — Оба предстанут перед судом. Но он-то каков! Теперь ему предстоит расплата за его грехи! — взволнованно продолжала она.

Мадам Вин подняла глаза на свою собеседницу.

— Поверите ли, — продолжала Барбара, понизив голос, — в то время, как весь город полагал, как, впрочем, и мы сами, что эта несчастная Эфи сбежала с Ричардом, она жила с Ливайсоном. Болл-юрист вынудил ее признаться в этом. Я не знаю подробностей. М-р Карлайл не стал рассказывать о деталях, сказав, что вполне достаточно голых фактов.

И, конечно же, был прав, добавим мы.

— Похоже, все понемногу начинает выходить наружу! — продолжала Барбара. — Я не люблю говорить об этом при м-ре Карлайле. Конечно, ничего уже не исправить, но он, должно быть, страшно переживает, как и лорд Маунт-Северн. Она все-таки была его женой, видите ли, и его дети — это ее дети. Я имею в виду, что он должен переживать за нее, — продолжала Барбара после короткой паузы, и голос зазвучал слегка надменно и презрительно, чтобы собеседница правильно поняла ее. — М-р Карлайл — один из весьма немногих мужчин, настолько благородный, что их не может коснуться позор, который навлекла на себя леди Изабель.

В этот момент за окном раздался шум подъехавшего экипажа. Гости начали собираться. Барбара подбежала к двери м-ра Карлайла и постучала в нее.

— Арчибальд, ты слышишь?

— Я их не заставлю долго ждать. Но, право же: они могут на несколько минут извинить человека, который только что сделался членом парламента.

Барбара спустилась в гостиную, оставив бедную гувернантку возиться с клеем и сломанным украшением, а также пытаться утихомирить рвавшееся из груди сердце.

Когда же придет конец ее мукам?! Неужели это будет длиться бесконечно? Возможно, именно ее приезд в Ист-Линн и предрешил эти страдания!

Вскоре собрались все гости, кроме м-ра и миссис Хэйр. Барбара получила от матери записку, в которой сообщалось, что г-н судья слегка занемог и поэтому не в состоянии приехать к ним.

Да и неудивительно: его мучило раскаяние, почти столь же острое, как то, что терзало леди Изабель. Ричард, его сын, совершенно невиновный — если не считать увлечения Эфи — не заслужил такого жестокого обращения от собственного отца. Люди этого не забудут, а нашего достойного судью весьма занимало общественное мнение. Да и отцовская привязанность к Ричарду, которую он столько времени подавлял и пытался заменить в своем сердце ненавистью, давала о себе знать с новой силой, не особенно приятной, поскольку его измучили угрызения совести.

— Я… я мог затравить его до смерти, Анна, — сказал он, сидя в кресле, потирая брови и искренне раскаиваясь, похоже, первый раз в своей жизни.

— Но ведь теперь все позади, дорогой, — сказала любящая и нежная миссис Хэйр, по щекам которой текли слезы счастья.

— Но я ведь мог сделать это, если бы он появился здесь. И сделал бы, пожалуй.

— Не печалься, Ричард: прошлого не вернуть. Скоро мы сможем увидеть его здесь и воздать ему любовью за перенесенные страдания.

— Но как мы вызовем его? Вдруг он умер? Кому известно, где он? Ты слышишь, что я говорю: он мог умереть!

— Нет, он жив. И мы вызовем его, когда придет время. М-ру Карлайлу известно, где он, причем известно давно, как он сегодня признался мне. Он даже видится с ним иногда. Арчибальд Карлайл — вот кто верный друг, Ричард!

— Да. Этой негоднице Барбаре чертовски повезло. Я не удивлюсь, если ей также известно, где Ричард, если это знает ее муж. Хорошая у нас дочка, хотя иногда и пытается быть слишком уж независимой.

Миссис Хэйр едва узнавала своего мужа: настолько изменились его манеры и даже голос.

— Но я все еще не могу до конца поверить в это, Анна. Видит Бог: не могу. Если он невиновен, почему же его не оправдали раньше? Ведь столько лет прошло. Ты-то сама веришь в то, что он невиновен?

— Ричард, дорогой, я это знаю наверное, — со счастливой улыбкой ответила она. — Мне это уже давно известно, так же, как и м-ру Карлайлу.

— Ну, это уже что-то. Я имею в виду мнение Карлайла. Его комнату проветрили… ну, и все прочее?

— Чью комнату? — эхом отозвалась миссис Хэйр.

— Дика, бедняги.

— Дорогой, но ты забываешь, — удивленно заговорила она, — что он не может приехать раньше, чем состоится судебное разбирательство, на котором докажут вину этих двоих, равно как и его невиновность.

— Да, ты права, — ответил м-р Хэйр.

Гости Карлайлов провели приятный вечер и разъехались только после полуночи. Еще через час-другой, когда залитый лунным светом дом погрузился в тишину, ибо все его обитатели мирно уснули, тревожно и громко зазвенел колокольчик на входной двери.

Первой высунулась из окна Уилсон.

— Что, пожар? — взвизгнула она в неописуемом ужасе. У нее был врожденный страх перед пожарами, присущий некоторым людям, и она неоднократно поднимала на ноги весь дом, вообразив, будто откуда-то потянуло гарью.

— Да, — что было силы выкрикнул в ответ мужчина, вышедший из-под колонн крыльца.

Этого было достаточно. Схватив одной рукой малыша — уже превратившегося в чудного молодого джентльмена почти двенадцати месяцев от роду, обещающего стать не меньшим источником беспокойства в детской, чем его брат Арчибальд, на которого он, кстати, был очень похож — а в другую самого Арчибальда, она вылетела в коридор, вереща в ужасе: «Пожар! Пожар! Пожар!» Она ворвалась в комнату Уильяма, вытащила его из постели, затем проделала то же самое с Люси, распахнула дверь в комнату мадам Вин, все это время продолжая вопить: «Пожар! Пожар!» Наконец, она ворвалась прямо в спальню к м-ру и миссис Карлайл. К этому времени дети, насмерть перепуганные не столько криками Уилсон, сколько стремительным спуском по лестнице, тоже подняли крик. Следующей появилась, набросив на себя шаль, мадам Вин, полагавшая, что, по меньшей мере, половина дома объята пламенем, а следом за ней — Джойс.

— Пожар! Пожар! — продолжала кричать Уилсон. — Мы все вот-вот сгорим заживо!

Бедная миссис Карлайл, которую столь бесцеремонно разбудили, выскочила в коридор прямо в ночной рубашке. Впрочем, гардероб в эту минуту был примерно одинаковым у всех: спасая свою драгоценную жизнь, люди не разыскивают фрак или любимый чепец.

Наконец, появился м-р Карлайл, успевший натянуть брюки. Он мгновенно оценил обстановку, бросив быстрый взгляд в холл: на лестнице огня не было, так что ситуация не представлялась ему столь уж отчаянной. Все вокруг него кричали хором, производя невообразимый шум. В окна коридора струился яркий лунный свет — и только.

— Где же пожар, спрашивается? — воскликнул он. — И гари не чувствуется. Кто поднял весь этот переполох?

Ответом ему был звонок в холле, который заливался еще громче и протяжнее, чем раньше. Открыв одно из окон, м-р Карлайл выглянул наружу.

— Кто там? — спросил он.

Мадам Вин едва успела схватить Арчи, тоже метнувшегося к окну.

— Это я, сэр, — ответил ему голос, который он узнал сразу: это был один из слуг м-ра Хэйра. — Моего хозяина хватил удар, и хозяйка послала меня за Вами и миссис Карлайл. Поторопитесь, сэр, если хотите застать его живым. Мисс Барбара, — в минуту волнения Джасперу было легче назвать ее так, нежели теперешним именем.

— Это ты, Джаспер? Мы что, горим? Наш дом загорелся?

— Не знаю, сэр, но крик в нем поднялся изрядный.

М-р Карлайл закрыл окно. У него появилось подозрение, что опасность если и была, так только воображаемая.

— Кто сказал, что мы горим? С чего Вы это взяли? — спросил он Уилсон.

— Ну как же: ведь он позвонил. Хвала Всевышнему, что мне удалось спасти детей!

М-р Карлайл чувствовал некоторое раздражение из-за этой ложной тревоги. Жена его дрожала всем телом, а ведь она была в таком положении, когда противопоказано любое волнение. Она в страхе прильнула к нему, спрашивая, удастся ли им спастись.

— Успокойся, дорогая. Никакого пожара нет. Это просто ошибка. Отправляйтесь в свои постели и спите спокойно, — добавил он, обращаясь ко всем остальным. — Если же Вам, Уилсон, вздумается еще раз поднять ночную тревогу, не сочтите за труд сначала убедиться, что для нее имеются достаточные основания.

Барбара, все еще испуганная, ошеломленная и не знающая, во что верить, бросилась к окну и распахнула его. Однако м-р Карлайл успел одной рукой перехватить ее, а другой затворил окно. Хуже всего для нее было бы услышать без подготовки ту печальную новость, которую принес Джаспер. К этому времени другие слуги успели спуститься по другой лестнице, одетые или раздетые — в разной степени. Они поспешили открыть дверь холла, в которую, наконец, вошел Джаспер. Возможно, он хотел помочь в тушении пожара. Барбара увидела его прежде, чем м-р Карлайл успел что-нибудь предпринять, и онемела от страха, вообразив, будто что-то случилось с ее матерью. Он отвел ее в их комнату, где и сообщил о том, что произошло, причем сделал это очень мягко, стараясь не испугать ее. Она разрыдалась.

— Ты говоришь мне правду, Арчибальд? Папа не умер?

— Умер! — весело воскликнул м-р Карлайл таким тоном, будто Барбара предположила, что достопочтенный судья отправился подышать воздухом на воздушном шаре. — Уилсон и в самом деле перепугала тебя, милая. Одевайся же: мы отправляемся к нему.

В этот момент Барбара внезапно вспомнила об Уильяме. Право же, странно, что она спохватилась раньше м-ра Карлайла и даже раньше леди Изабель. Мальчик дрожал от холода в коридоре.

— Он мог простудиться и умереть! — воскликнула она, схватив его на руки. — Ах, Уилсон, ну что Вы наделали! Его ночная рубашка уже холодная и сырая.

Она отнесла его на руках в свою постель, хотя эта ноша и была слишком тяжелой для нее. Уилсон, готовая упрекнуть кого угодно и когда угодно, вела словесную перепалку с Джаспером, свесившись через перила для пущего удобства.

— Я вовсе не говорил ни о каком пожаре! — возмущенно отбивался Джаспер.

— Нет, говорил. Я открыла окно детской и крикнула: «Что там, пожар?», а ты ответил: «Да».

— Ты крикнула: «Кто там, Джаспер?» Что же еще мне было отвечать? Пожар? Да и где бы ему быть? В парке?

— Уилсон, отведите детей спать, — властно сказал м-р Карлайл, подошедший, чтобы взглянуть, что делается в холле. — Джон, Вы здесь? Закрытый экипаж, немедленно. Поторопитесь. Мадам Вин, опустите ребенка: он слишком тяжелый. Джойс, помогите, мадам.

Возвращаясь в свою комнату, м-р Карлайл прошел мимо гувернантки и заметил, что она дрожит, словно ей слишком тяжело держать Арчибальда. На самом же деле она еще не успела оправиться от испуга и понять, из-за чего поднялся весь этот шум. Джойс, которая, похоже, в этот момент соображала не лучше нее и стояла, обхватив руками Люси, подошла к гувернантке, чтобы взять Арчибальда, и м-р Карлайл удалился. Барбара надела на Уильяма свою ночную рубашку, зажгла свет и спешно одевалась.

— Нет, ты только попробуй его рубашку, Арчибальд!

В этот момент раздался вопль ужаса, и м-р Карлайл снова метнулся в коридор. Барбара бросилась за ним, вообразив, что Уилсон уронила малыша в холл.

Но дело было совсем в другом. Уилсон, вместе с малышом и мисс Люси, уже поднялась по лестнице и скрылась из вида, а мадам Вин уже поднялась на верхнюю ступеньку. Арчибальд лежал на мягком ковре, где только что стояла мадам, ибо Джойс уронила его от ужаса. Она держалась за перила, бледная, с приоткрытым ртом и остановившимся взглядом. Арчи тем временем встал на свои крепенькие ножки и с любопытством воззрился на Джойс.

— Итак, Джойс, с Вами-то что случилось? — воскликнул м-р Карлайл. — У Вас такой вид, будто Вам явилось привидение.

— Ах, хозяин, — заголосила она. — Именно это и случилось!

— Вы что, все обезумели сегодня? — резко спросил он, не понимая, что случилось со слугами. — Привидение! Ну право же, Джойс!

Она опустилась на колени, словно не в силах стоять, и скрестила дрожащие руки на груди. Казалось, увидь она хоть десяток привидений — и то не испугалась бы так, как сейчас. Джойс была разумной, надежной служанкой, вовсе не подверженной необузданным полетам фантазии, и м-р Карлайл посмотрел на нее с крайним удивлением.

— Джойс, в чем дело? — мягко спросил он, склонившись к ней.

— Ах, хозяин! Да сжалится над нами Всевышний!

— Я спрашиваю, в чем дело, Джойс?

Она не ответила. Бедняжка встала, трепеща, как осиновый лист, и, взяв Арчи за руку, медленно пошла к лестнице; из груди ее вырывались низкие стоны, а босые ножки малыша тем временем весело шлепали по ковру.

— Что это на нее нашло? — прошептала Барбара, провожая Джойс взглядом. — Что она имела в виду, говоря о привидении?

— Должно быть, она читала книжку о призраках, — сказал м-р Карлайл. — Уилсон весь дом поставила вверх дном. Поторопись, Барбара.

Глава 18 ЧЕРЕЗ ТРИ МЕСЯЦА

Прошла весна, да и лето успело достигнуть своего зенита — жарких июльских дней. Что же принесли героям нашего повествования эти месяцы? Можете не сомневаться, читатель, что и за это время произошло немало интересных событий.

М-ра Хэйра действительно разбил паралич. Если человек проявляет противоестественную жестокость по отношению к своему ребенку, а после узнает, что был неправ, это не проходит для него бесследно. Эта истина лишний раз подтвердилась на примере м-ра Хэйра. Он выздоравливал, но ему уже не суждено было стать прежним человеком.

Ложная тревога, поднявшаяся в доме Карлайлов в ту ночь, когда Джаспер пришел сообщить о болезни м-ра Хэйра, не причинила вреда никому, кроме Уильяма и Джойс. Уильям простудился, что еще более усугубило его болезнь, а в душе Джойс, похоже, поселился страх. Она ходила по дому, словно лунатик, временами впадала в задумчивость и вздрагивала, если с ней заговаривали.

М-р Карлайл с супругой уехал в Лондон сразу после того, как выяснилось, что жизни м-ра Хэйра ничего не угрожает, то есть примерно через неделю после приступа. Уильяма они взяли с собой, отчасти для консультаций с лондонскими врачами, отчасти потому, что м-р Карлайл не хотел разлучаться с сыном. Джойс и еще несколько слуг отправились вместе с ними.

В Лондоне только и разговоров было, что об аресте сэра Фрэнсиса Ливайсона. Столичная публика не могла разобраться в истинных причинах происшедшего, и поэтому в городе циркулировали самые невероятные слухи. Светский сезон был в самом разгаре, так же, как и шумиха вокруг этого дела, которое оказалось не из тех, о которых посудачат и вскоре забывают. Когда м-р и миссис Карлайл приехали в Лондон, к ним в тот же вечер явилась молодая и красивая леди. Она отказалась назвать свое имя, но, когда м-р Карлайл взглянул на нее, ему вспомнилась одна особа, которую он видел когда-то: подруга его первой жены, Бланш Челлонер. Однако, это была не Бланш. Незнакомка посмотрела на м-ра Карлайла, который стоял, держа шляпу в руках, поскольку собирался выходить из дома.

— Надеюсь, Вы простите меня за вторжение? — заговорила она. — Я пришла к Вам, как один человек, попавший в беду, приходит молить о помощи другого. Я — леди Ливайсон.

Барбара покраснела, а м-р Карлайл любезно предложил незнакомке кресло, хотя сам остался стоять. Она присела на мгновение, но тут же снова вскочила, явно будучи чем-то взволнованной.

— Да, я леди Ливайсон. Мне приходится называть этого человека своим мужем. То, что он был негодяем, мне давно известно, однако теперь выясняется, что он еще и преступник. Так говорят, но я ни от кого не могу добиться правды. Я была у лорда Маунт-Северна, но он отказался сообщить подробности. Узнав, что сегодня приезжает м-р Карлайл, я решилась прийти сюда и спросить об этом у Вас.

Она отрывисто выпалила эту фразу, что лишний раз выдавало ее волнение. М-р Карлайл молчал.

— Он причинил нам обоим много зла, м-р Карлайл. Однако я, в отличие от Вас, сама виновата в этом. Моя сестра Бланш, с которой он обошелся весьма жестоко — я сейчас говорю лишь о том, что хорошо известно в свете — предупреждала меня, как, впрочем, и миссис Ливайсон, его бабка, убеленная сединами леди, которой сейчас, должно быть, уже под девяносто. За день до нашей свадьбы она специально приехала ко мне сказать, что если я выйду за Фрэнсиса Ливайсона, мне придется жалеть об этом всю жизнь. «Еще есть время», — сказала она. Да: время было, но не было желания. Мне никого не хотелось слушать. Я была движима тщеславием, глупостью, хуже того — я торжествовала над собственной сестрой. Бедная Бланш! А теперь у меня ребенок, — продолжала она, понизив голос, — мальчик, унаследовавший имя своего отца. М-р Карлайл, — она склонила свое окаменевшее от горя лицо и спросила, заламывая руки. — Его осудят?

— В настоящее время его вина еще не доказана окончательно, — с состраданием в голосе ответил м-р Карлайл.

— Ах, если бы только я могла получить развод! — воскликнула она, утратив самообладание. — Сколько раз за годы своего замужества я могла сделать это, но все время боялась общественного мнения, скандала. Если бы я могла дать моему ребенку другое имя! Скажите мне — есть хоть какой-то шанс?

Увы, шансов не было. М-р Карлайл сказал несколько сочувственных слов и собирался выходить, но она встала у него на пути.

— Вы же не оставите меня, не рассказав подробностей этого дела? Умоляю Вас! Я пришла к Вам в надежде узнать о них.

— У меня назначена важная встреча, — ответил он. — И даже если бы ее не было, я ничего не сказал бы Вам, ради своего собственного спокойствия, равно как и Вашего. Бога ради, не вините меня, в недостатке любезности, леди Ливайсон, но, если мне придется говорить об этом человеке, даже с Вами, его имя будет жечь мне губы.

— Любые слова ненависти найдут отклик в моем сердце, и нет таких слов презрения, которые я не повторила бы вслед за Вами!

Барбара была просто потрясена этими словами.

— Он ведь муж Вам все-таки, — прошептала она.

— Муж! — не выдержала леди Ливайсон. — Как он мог так поступить со мной: зная, что он есть на самом деле и какой грех лежит на его душе, уговорить меня выйти за него? Вы не можете не испытывать жалости ко мне, миссис Карлайл, будучи женой и матерью. Да как вообще подобные мерзавцы смеют жениться! — яростно воскликнула она. — Словно его прежних грехов было недостаточно для того, чтобы держаться от меня подальше! Так он имел наглость, будучи преступником, морочить мне голову! Нет: он причинил мне страшное, непоправимое зло, и заставил своего ребенка унаследовать такое позорное пятно, которое не смыть вовеки.

Барбару почти испугала такая горячность; впрочем, ей следовало бы возблагодарить судьбу за то, что для нее непонятно подобное ожесточение. Вся природная мягкость леди Ливайсон, сдержанность, подобающая замужней женщине благородного происхождения — все куда-то улетучилось. Это произошло не сразу, постепенно, однако последнее известие переполнило чашу ее терпения, и она обрушилась на весь белый свет с такой же бессильной яростью, как простая поденщица. Есть такие ситуации, в которых все лучшее и худшее в человеке проявляется в равной мере.

— И все же, он Ваш муж, — с неодобрением выговорила Барбара.

— Он обманом заставил меня выйти за него, я же отвергну этого человека открыто, не скрываясь, — ответила леди Ливайсон. — У меня нет перед ним моральных обязательств. Он разорил и опозорил меня и моего ребенка; я не хочу, чтобы меня считали хоть чем-то причастной к нему. Однако скажите, как Вы сдержались и не расправились с ним, когда он снова появился в Вест-Линне Вашим оппонентом, м-р Карлайл?

— Не знаю. Иногда я сам поражаюсь этому.

Он вышел из комнаты, вежливо добавив, что оставляет ее с миссис Карлайл.

Когда женщины остались одни, Барбара, уступив мольбам леди Ливайсон, изложила ей суть дела — впрочем, в самых общих чертах, не упомянув ни словом о его связи с Эфи после той злосчастной ночи. Леди Ливайсон слушала не перебивая.

— Скажите: Вы и м-р Карлайл считаете его виноватым?

— Да.

— А что, его первая жена, Изабель Вейн, была сумасшедшей?

— Сумасшедшей? — удивленно переспросила Барбара.

— Разумеется: только сумасшедшая могла сделать это. Я могла бы еще понять женщину, которая бросила Фрэнсиса Ливайсона из любви к м-ру Карлайлу, но теперь, увидев Вашего мужа, не могу понять, как случилось нечто совершенно противоположное.

Не сказав более ни слова, Элис Ливайсон вышла из комнаты столь же внезапно, как и появилась в ней.

Барбара пробыла в Лондоне чуть более трех недель, ибо ей нужно было возвращаться домой. М-р Карлайл оставался в столице почти до конца парламентской сессии, хотя иногда ему удавалось ненадолго вырваться в Ист-Линн. Наконец, в июле он вернулся домой. К этому времени в Ист-Линне появился еще один младенец — маленькая леди, такая же хорошенькая, как и сама Барбара в месячном возрасте.

Однако Уильям угасал буквально на глазах. Врачи в Лондоне подтвердили диагноз доктора Мартина, и было совершенно очевидно, что конец его близок.

Так же таяла и леди Изабель, не в силах вынести той ноши, которую сама на себя взвалила. Впрочем, что тут удивительного? Возможно, все было бы иначе, если бы она склонилась под весом своего креста, несла его терпеливо и молча, как и собиралась это делать ранее. Но нет: она восстала всей душой против такой доли, и теперь расплачивалась за это самым драгоценным: жизнью. Ежедневное и ежечасное смятение, вызванное тем двусмысленным положением, в которое она себя поставила, вернувшись в Ист-Линн, почти прошло с отъездом м-ра и миссис Карлайл в Лондон. Но затем наступила обратная реакция. Ушло постоянное возбуждение, но на смену ему явилась не менее опасная апатия, бесцветный покой отчаяния. Именно возбуждение поддерживало ее ранее, а теперь она стала сдавать на удивление быстро. Эта болезнь не имела видимых признаков, но она бесцельно теряла день за днем, как когда-то ее мать. Никто на замечал ее состояния, и она по-прежнему исполняла обязанности гувернантки мисс Люси, хотя ей удавалось урывками видеться и с Уильямом.

Понимала ли она, что жизнь ее угасает? Да, отчасти, и если бы кто-нибудь спросил, что у нее за болезнь, она бы ответила: «Разбитое сердце».

Стоял жаркий июльский день. Эфи Хэллиджон «плыла» по улице в ярких солнечных лучах, разнаряженная и гордая, как никогда. Нельзя сказать, чтобы после описанного нами слушания репутация этой особы оставалась безупречной в глазах ее земляков. Помимо небольшого эпизода, связанного с ее пребыванием в Лондоне, Эфи сочли виновной если не в лжесвидетельстве, то в чем-то очень похожем на него. Правда при дознании по убийству ее отца Эфи не приводили к присяге, как ошибочно полагал Ричард Хэйр. Она утверждала тогда, что в тот вечер в коттедже не было никого, кроме Ричарда Хэйра, поскольку не пожелала назвать имя Торна. Не то чтобы она имела хоть малейшее подозрение о его причастности к этой трагедии. Будем справедливы к ней: она была абсолютно уверена в виновности Ричарда Хэйра и говорила то, во что искренне верила. Однако же, будучи приведенной к присяге перед мировыми судьями, она была вынуждена признать, что кое в чем все-таки покривила душой. Все это, как мы уже говорили, выставило ее в дурном свете перед обитателями Вест-Линна. Впрочем, она умела постоять за себя. Послушать Эфи — так она была героиней без страха и упрека! Что же, многие поверили и даже принялись защищать ее. Многие, но не все. Миссис Латимер рассчитала Эфи, правда, предупредив за месяц, чем отчасти смягчила позор увольнения.

М-р Джо Джиффин был среди самых ярых защитников мисс Хэллиджон. Сначала его одолевали сомнения, но он позволил Эфи полностью переубедить себя, исполнился таким горячим сочувствием к этой «невинной жертве», что тут же предложил ей свою руку, сердце и, разумеется, небезызвестный нам магазин. Если бы даже настоящий святой явился из иного мира свидетельствовать против Эфи, м-р Джиффин и его слова пропустил бы мимо ушей.

Эфи торжествовала, преисполнившись гордости и презрения к своим недоброжелателям. Она сняла приличную квартирку и начала готовиться к семейной жизни, накупив себе нарядных шляпок и платьев. Определенно приличная квартира — и как раз напротив окон мисс Карлайл! В ней Эфи была настоящей хозяйкой, а м-ру Джо Джиффину позволялось иногда навещать ее по вечерам, непременно в присутствии одной из подружек Эфи, чтобы соблюсти приличия. Эфи сделалась настолько щепетильной, будто только вышла из монастыря.

— Негодяи! — говаривал он о Вест-Линне и «злобных сплетниках», населявших его. — Да она чиста и невинна, как ангел!

Итак, Эфи гордо шествовала в лучах жаркого июльского солнца. Проходя мимо дома м-ра Джиффина, она удовлетворенно осмотрела здание, которое прихорашивалось снаружи и изнутри, чтобы принять ее. Помимо этого, каждым поездом прибывали контейнеры с новой мебелью. Стоило ей только намекнуть, как совершенно очарованный кандидат в женихи бросался исполнять ее волю. Увидев ее в окне, он буквально вылетал на улицу.

— Дела идут полным ходом, мисс Эфи! На этой неделе все закончат. Обои в гостиной уже наклеены и выглядят превосходно, а золоченый бордюр — такой изысканный! Не желаете ли подняться наверх и взглянуть?

— Бог ты мой! — оскорбилась Эфи. — Подняться с Вами наверх, м-р Джиффин! Можно подумать, нашим землякам не о чем посудачить. Неужели Вы этого не понимаете?

— Боюсь, что нет, — робко ответил бедный коротышка. — Простите меня, мисс Эфи, я вовсе не хотел обидеть Вас.

— Господи, как бы мне хотелось, — снова заговорила Эфи, — чтобы Вы отказались от этих мерзких белых фартуков!

М-р Джиффин смущенно кашлянул. Это был больной вопрос.

— Я сделаю все, о чем Вы меня попросите, мисс Эфи, Вы же знаете. Но Вы только подумайте, как засалятся… мои… то, что надето снизу.

Эфи взвизгнула и возмущенно отвернулась.

— Не говоря уже о моих жилетах, — продолжал м-р Джиффин в полнейшем смятении. — Приходится работать с бочонками масла, да резать бекон и ветчину, да счищать сыры. Да еще эти брызги от бочек с солониной! И яйца иногда разбиваются — тут уж ничего не поделаешь. Уверяю Вас, мисс Эфи: если я откажусь от фартуков, мне придется покупать новую пару… но, в общем… каждую неделю. К тому же, я буду неприлично выглядеть… спереди.

Эфи застонала, то ли от того, что обсуждаемая тема была столь деликатна, то ли от перспективы разорительных расходов на… то, на что намекнул м-р Джиффин.

— Вы завтра едете в Линборо утренним поездом, мисс Эфи? — спросил он наконец, желая сменить тему.

— Как будто Вы не знаете! — сказала Эфи. — Туда поедет множество людей. Суд начинается в девять, так что нужно быть там пораньше. Вы слышали, что говорят о Ричарде Хэйре?

— Нет, — ответил м-р Джиффин. — И что же?

— Прошел слух, что он также предстанет перед судом.

— Так его нашли? — удивленно воскликнул м-р Джиффин.

— Мне об этом ничего не известно. Вы же знаете: в последнее время поговаривали, что он умер. А кто виноват: он или же Ливайсон — думаю, это не имеет большого значения, — продолжала Эфи, надменно вскинув головку и приняв чрезвычайно суровый вид. — Я всегда считала их обоих негодяями, которых на пушечный выстрел нельзя подпускать к себе.

С этими словами Эфи гордо продолжила свой путь, подметая широкий тротуар своим необъятным кринолином. Если она собиралась на следующий день явиться в переполненное помещение суда в том же наряде, это могло бы закончиться для платья весьма плачевно. Не успела она сделать нескольких шагов, как столкнулась с м-ром Карлайлом.

— Итак, Эфи, наконец-то Вы выходите замуж!

— Во всяком случае, сэр, Джиффин в этом не сомневается. А я вот не уверена, что не передумаю. Он влюблен в меня по уши: если бы я захотела есть на серебре и на золоте, он не отказал бы мне и в этой просьбе. Вы же знаете, сэр, какой он мягкотелый.

— В отношении Вас — возможно, — рассмеялся м-р Карлайл. — Я считаю его весьма приятным и достойным человеком.

— И потом, я никогда не собиралась выходить за владельца магазина, — проворчала Эфи. — Мне хотелось чего-то более возвышенного. Только вообразите себе, сэр: иметь мужа, который носит белый фартук!

— Это ужасно! — ответил м-р Карлайл с абсолютно серьезным лицом.

— Это, конечно, неплохая партия, — слегка смягчилась Эфи. — Он уже отделывает свой дом; у меня будут две хорошие служанки, а сама я буду лишь наряжаться да читать книги. Он ведь недурно зарабатывает.

— Весьма недурная партия, скажу я Вам, — ответил м-р Карлайл и внимательно, хотя и весело, взглянул на ее лицо. — Смотрите, не разорите его, Эфи.

— Будьте спокойны, — важно отвечала Эфи. — Сэр, внезапно сказала она, — а что случилось с Джойс?

— Не знаю, — ответил м-р Карлайл, сразу посерьезнев. — Кажется, с ней что-то неладно, потому что она сильно изменилась.

— Да, я такого и не видывала, — воскликнула Эфи. Я так ей и сказала на днях, что она похожа на человека, знающего какую-то страшную тайну.

— Да, пожалуй, — заметил м-р Карлайл.

— Но ведь она такая скрытная, эта Джойс, — продолжала Эфи. — И словечком не обмолвится! Знаете, что она мне ответила? Сказала, чтобы я не лезла не в свое дело и не забивала себе голову глупыми фантазиями. Как Ваш малыш, сэр? Как здоровье миссис Карлайл?

— Все хорошо, Эфи. Честь имею.

Глава 19 СУД

Помещение для выездных сессий суда присяжных в Линборо было весьма просторным. Да это и к лучшему: иначе еще большее количество людей лишилось бы возможности присутствовать на весьма нашумевшем процессе над сэром Фрэнсисом Ливайсоном. Сопутствующие этому делу обстоятельства вызвали чрезвычайный интерес общественности. Еще бы: высокий титул обвиняемого, широко известная в этих краях история с леди Изабель Карлайл, вердикт — все еще не отмененный — против Ричарда Хэйра, немалое время, прошедшее с тех пор, как произошло убийство, та роль, которую сыграла во всем этом Эфи, чрезвычайное любопытство по поводу участия Отуэя Бетела, желание узнать все в подробностях и сомнения в правильности приговора — все это подогревало и без того немалый интерес обывателей. Люди съехались со всего графства: друзья м-ра Карлайла, друзья Хэйров, друзья семейства Челлонер, друзья обвиняемого — не считая простой публики, не имевшей непосредственного отношения к этому делу. На почетных местах восседали полковник Бетел и судья Хэйр.

В начале десятого судья занял свое место, но уже до этого по залу разнесся слух, зародившийся где-то в центре помещения и заставивший любопытную публику вытянуть шеи, прислушиваясь, что Отуэй Бетел выдал сообщника и стал свидетелем обвинения.

Фрэнсис Ливайсон, севший на скамью подсудимых, выглядел очень худым, осунувшимся и бледным. Заключение под стражу отнюдь не пошло ему на пользу, и лицо его постоянно имело какое-то испуганное выражение — надо заметить, не особенно приятное. Он был одет в черный костюм, а перстень с бриллиантом все так же сверкал на его руке, которая сделалась еще белее, чем обычно. И обвинение, и защита были представлены самыми первоклассными адвокатами. В повторении свидетельских показаний не было ни малейшей необходимости. То, что именно Фрэнсис Ливайсон был тем самым Торном, подтверждалось показаниями Эйбнезера Джеймса и Эфи, как, впрочем, и то, что он был в коттедже в тот вечер, когда произошло убийство. Конюх сэра Питера Ливайсона также подтвердил свои прежние показания. Однако суду требовались еще некоторые свидетельства. Эфи пришлось еще раз повторить, что Торн возвращался в коттедж за своей шляпой, когда простился с ней, но это ничего не доказывало. О том разговоре или, точнее сказать, ссоре, которую невольно подслушал м-р Дилл, более не упоминалось. Публика постепенно стала склоняться к мнению, что при отсутствии дополнительных улик обвинение просто рассыплется, как карточный домик.

— Вызовите Ричарда Хэйра, — сказал обвинитель.

Те из присутствующих, кто был знаком с судьей Хэйром, смотрели на него, удивляясь тому, что он даже не пошевелился, когда назвали его имя. Их также поразила мертвенная бледность, разлившаяся по его лицу.

Однако вместо него вышел молодой человек, голубоглазый, светловолосый, с приятным, располагающим к себе лицом. Это был Ричард Хэйр-младший. Он снова вернулся к своему исконному положению — во всяком случае, в том, что касалось одежды — и сейчас выглядел и изъяснялся как настоящий джентльмен, отбросив костюм и манеры простолюдина.

Зал суда наполнился невнятным шумом. Беглый Ричард Хэйр! Умерший, если верить слухам, да и сейчас подвергавший свою жизнь смертельной опасности. Все зрители встали как один, чтобы лучше рассмотреть его: люди поднимались на цыпочки, вытягивали шеи и смотрели, смотрели во все глаза.

Стон, сорвавшийся с губ судьи Хэйра, потонул в поднявшемся шуме. Пока судья призывал публику к порядку, угрожая очистить зал от зрителей, двое полисменов незаметно подошли и встали за спиной свидетеля. Ричард Хэйр тоже оказался под стражей, хотя, возможно, и не знал этого. Когда шум затих, его привели к присяге.

— Как Вас зовут?

— Ричард Хэйр.

— Я полагаю, Вы являетесь сыном г-на судьи Хэйра из Вест-Линна?

— Его единственным сыном.

— Тем самым, который обвиняется в предумышленном убийстве? — перебил его судья.

Тем самым, милорд, — ответил Ричард Хэйр, который, как ни странно это покажется, избавился, казалось, от своей прежней пугливости.

— Тогда, свидетель, должен предупредить, что Вы не обязаны отвечать на вопросы, если ответы могут быть использованы против Вас.

— Милорд, — взволнованно ответил Ричард Хэйр. — Я готов ответить на любой вопрос. Надеюсь только, что сегодня окончательно прояснится все, что имеет какое-либо отношение к этому злосчастному вечеру.

— Посмотрите на подследственного, — сказал адвокат. — Вы знаете его?

— Сейчас он известен мне под именем сэра Фрэнсиса Ливайсона, хотя еще до апреля я полагал, что его зовут Торном.

— Расскажите, что произошло в вечер убийства — точнее, то, что известно об этом Вам.

— В тот вечер я условился о встрече с Эфи Хэллиджон и отправился в коттедж…

— Одну минутку, — прервал его адвокат. — Ваш визит держался в тайне?

— Отчасти. Отец и мать не одобряли моих взаимоотношений с Эфи Хэллиджон, и я не особенно распространялся о своих визитах. Со стыдом должен признаться, что солгал отцу в тот вечер. Он увидел, что я, не закончив обед, выхожу из дома с ружьем, и спросил, куда я собрался. Я ответил, что иду в лес с молодым Бьючемпом.

— На самом деле у Вас были совсем иные планы?

— Да. Я захватил ружье, поскольку обещал одолжить его Хэллиджону на то время, пока чинили его собственное. Когда я пришел к коттеджу, Эфи отказалась впустить меня, сказав что она занята. Я был уверен, что Торн находится в доме вместе с ней. Она неоднократно отказывалась впустить меня, сама назначив свидание, и всегда выяснялось, что помехой было присутствие в доме Торна.

— Я полагаю, Вы с Торном ревновали ее друг к другу?

— Охотно признаю, что сам я ревновал. Что касается Торна — я не знаю, испытывал он ревность или нет.

— Могу ли я осведомиться, какой характер носила Ваша дружба с мисс Эфи Хэллиджон?

— Я любил ее столь же честно и искренно, как мог бы любить молодую девушку своего круга. Я бы не женился на ней против воли отца и матери, однако, я сказал Эфи, что, если она согласна подождать того времени, когда я буду сам себе хозяин, я сделаю ее своей женой.

— У Вас не было намерений иного рода?

— Нет. Я слишком любил ее для этого. К тому же, я очень уважал ее отца. Мать Эфи была настоящей леди, хотя и вышла за Хэллиджона, простого клерка у м-ра Карлайла. Нет: мои намерения были самыми честными.

— А теперь изложите нам события того вечера.

— Эфи не пускала меня. Мы немного поговорили с ней об этом, и вскоре я ушел, но сначала передал ей ружье, предупредив, что оно заряжено. Она прислонила его к стене, прямо возле двери, а я отошел в лес и решил подождать, чтобы узнать, был ли с нею Торн, ибо сама она это отрицала. Меня заметил Локсли и спросил, почему я прячусь. Я ничего не ответил ему и отошел подальше в лес, потеряв коттедж из вида. Некоторое время, менее чем полчаса спустя, до меня донесся выстрел, прозвучавший в той стороне, где находился коттедж. «Кто-то решил на вечерней зорьке пострелять куропаток», — подумал я. В это время из-за деревьев, неподалеку от меня, появился Отуэй Бетел и побежал к коттеджу. Милорд, — добавил Ричард, взглянув на судью, — этим выстрелом был убит Хэллиджон.

— Не мог ли Отуэй Бетел произвести этот выстрел? — спросил адвокат.

— Нет. Он прозвучал намного дальше от того места. Итак, Бетел исчез, а еще через минуту я увидел, что по тропинке, ведущей от коттеджа, несется человек. Это был Торн, чем-то смертельно испуганный: лицо его побелело, взгляд был какой-то остановившийся, он задыхался и дрожал, словно в приступе малярии. Он пронесся по тропинке мимо меня, и вскоре я услышал стук копыт его лошади, на которой он галопом уносился прочь. Она была привязана где-то в лесу.

— Вы последовали за ним?

— Нет. Я спросил себя, что бы это могло так испугать его, но поспешил не за ним, а к коттеджу, чтобы упрекнуть Эфи за ее двуличность. Я взлетел по лестнице, прыгая через две ступеньки, и споткнулся о распростертое тело Хэллиджона. Он лежал в дверях, уже мертвый. Мое ружье, только что разряженное в бок Хэллиджона, валялось на полу.

В зале воцарилась такая тишина, что слышно было, как муха пролетит.

— По-видимому, в коттедже никого не было, ни на первом этаже, ни наверху. Я позвал Эфи, но она не ответила. Схватив ружье, я бросился прочь, но в этот момент из леса вышел Локсли. Он заметил меня; я испугался, снова бросил ружье и убежал.

— Почему Вы поступили таким образом?

— Я запаниковал и, должно быть, утратил способность здраво рассуждать; в противном случае я ни за что бы так не поступил. Мысли мгновенно проносятся у нас в голове, особенно когда мы испуганы; вот и я испугался, что это преступление припишут мне. Это страх заставил меня схватить ружье, чтобы его не нашли возле трупа, и страх же заставил отшвырнуть его, когда появился Локсли — страх, исключающий всякий здравый смысл! Если бы я повел себя иначе, меня никогда не обвинили бы в этом убийстве.

— Продолжайте.

— Вскоре я наткнулся на Бетела. Я знал, что он, пустившись к коттеджу после выстрела, должен был встретить Торна, бежавшего прочь. Но он заявил, что прошел несколько шагов по тропинке, а потом снова углубился в лес. Я поверил ему. Итак, я пустился дальше.

— Вы ушли из Вест-Линна?

— В ту же ночь. Этот глупый, роковой шаг был результатом моей трусости. Я узнал, что во всем обвиняют меня, и решил исчезнуть на денек-другой — посмотреть, как будут развиваться события. Затем последовало дознание, был вынесен вердикт, и я уехал насовсем.

— Вы говорите правду?

— Клянусь, что это истинная правда о том, что известно лично мне, — взволнованно ответил Ричард. — Даже перед самим Господом я не смог бы поклясться более искренно.

Его подвергли строгому перекрестному допросу, который не выявил ни малейших противоречий в его показаниях. Пожалуй, никто из присутствующих не сомневался в том, что он говорит правду.

Эфи Хэллиджон была вызвана повторно и ответила на несколько вопросов о визите Ричарда. То, что она сообщила суду, полностью совпало с показаниями Хэйра-младшего, хотя и было вытянуто из нее чуть ли не клещами.

— Почему Вы отказались принять Ричарда Хэйра в коттедже после того, как сами назначили встречу?

— Мне так захотелось, — ответила Эфи.

— Расскажите суду, почему Вам этого захотелось.

— Ну… у меня был друг. Это был капитан Торн, — добавила она, понимая, что ее все равно спросят об этом. — Я не впустила Ричарда Хэйра, так как думала, что, оказавшись вместе, они могут затеять ссору.

— Вам известно, для чего Ричард Хэйр принес ружье?

— Он одолжил его моему отцу. У того что-то случилось с его ружьем, которое он отдал в починку. За день до этого я слышала, как он попросил м-ра Ричарда одолжить ему одно из своих, что тот и сделал.

— Вы надежно прислонили ружье к стене?

— Вполне.

— Вы или обвиняемый более не прикасались к этому ружью?

— Я не прикасалась, да и он тоже, насколько мне известно. Это было то самое ружье, которое позже нашли разряженным в моего отца.

Следующим свидетелем был Отуэй Бетел, вызвавший немалое любопытство публики, хотя и не сравнимое с интересом к Эфи Хэллиджон, не говоря уже о Ричарде Хэйре. Он показал следующее:

— В тот вечер, когда был убит Хэллиджон, я находился в Аббатском лесу и увидел Ричарда Хэйра, шедшего по тропинке с ружьем.

— Ричард Хэйр заметил Вас?

— Нет, он не мог видеть меня, ибо я находился в самой чаще. Он подошел к двери коттеджа и уже собирался войти, как вдруг из дома выскочила Эфи, прикрыв за собой дверь и придерживая ее рукой, словно боясь, что он все-таки войдет. Они о чем-то поговорили — я был слишком далеко, чтобы услышать их разговор, после чего она взяла ружье и вошла в дом. Вскоре я снова заметил Ричарда Хэйра, спрятавшегося за деревьями на некотором расстоянии от коттеджа, несколько дальше от него, чем находился я. Он явно наблюдал за тропинкой. Я еще подумал, к чему это он прячется, как вдруг услышал выстрел, раздавшийся, как мне показалось, где-то поблизости от коттеджа, и…

— Подождите минутку, свидетель. Мог ли Ричард Хэйр произвести этот выстрел?

— Нет. Он был почти в четверти мили от дома. Я находился ближе к коттеджу, нежели он.

— Продолжайте.

— Я не мог даже представить себе, что означал этот выстрел и кто произвел его. Нет, я не заподозрил ничего дурного, да и браконьеры, насколько мне известно, не охотились в такой близости от дома Хэллиджона. Я отправился выяснить, в чем дело, и, как только за поворотом тропинки показался дом, я увидел, как из него выскочил капитан Торн — так его называли, по крайней мере. Лицо его побелело от ужаса, он задыхался — короче говоря, я за всю свою жизнь не видел столь взволнованного человека. Когда он пробегал мимо меня, я схватил его за руку. «Что Вы натворили? — спросил я его. — Это Вы стреляли?» Он же…

— Погодите. Почему Вы заподозрили его?

— Потому, что он был так возбужден и смертельно испуган. Я был уверен, что случилось что-то неладное. Да и вы подумали бы то же самое, увидев его. Он, казалось, еще сильнее разволновался и попытался отшвырнуть меня, но я достаточно крепкий человек и, вероятно, он решил, что лучше будет выиграть время. «Помалкивайте об этом, Бетел, — сказал он. — Я Вам заплачу. Я сделал это непреднамеренно, сгоряча. Зачем, спрашивается, он оскорбил меня? Девушке я не причинил ни малейшего вреда». Говоря это, он свободной рукой — за другую я держал его — вытащил бумажник…

— Вы имеете в виду обвиняемого?

— Да. Он достал банкноту и чуть ли не силой вложил ее мне в руки. Это были пятьдесят фунтов. «Что сделано, того не воротишь назад, Бетел, — сказал он. — Никому не станет лучше от того, что Вы расскажете обо мне. Итак, Вы будете молчать?» Я взял банкноту и ответил, что согласен. Я даже не подозревал, что произошло убийство.

— Что же Вы предположили?

— Даже не знаю: все произошло так стремительно что ничего определенного не пришло мне в голову. Торн побежал по тропинке, а я стоял и смотрел ему вслед. Затем я услышал шаги и скользнул в лес. Это был Ричард Хэйр, торопившийся к коттеджу. Вскоре он вернулся, почти такой же взволнованный, как и Торн. К этому времени я снова вышел на открытое место, и он обратился ко мне, спросив, не видел ли я, как «этот пес» бежал от коттеджа. «Что еще за пес?» — спросил я. «Да этот щеголь Торн, который ухлестывает за Эфи», — ответил он. Однако я решительно заявил, что никого не видел. Ричард Хэйр удалился. Вскоре я узнал, что убили Хэллиджона.

— Итак, за подкуп Вы согласились помочь в сокрытии гнусного злодеяния, м-р Отуэй Бетел!

— Со стыдом должен признать, что взял деньги, но я сделал это неосознанно. Клянусь, что не прикоснулся бы к ним, если бы знал, какое преступление было совершено. У меня в то время было туго с деньгами, и я соблазнился предложенной мне суммой. Когда я узнал, что случилось на самом деле, когда мне стало известно, что во всем обвиняют Ричарда Хэйра, меня словно громом поразило; с тех пор я сотни раз проклял эти деньги, а горькая участь Ричарда тяжким грузом легла на мою совесть.

— Вы могли бы избавиться от этой тяжести, признавшись во всем.

— И что бы это дало? Было уже слишком поздно. Торн исчез. С тех пор я не видел его ни разу, пока весной он не объявился в Вест-Линне как сэр Фрэнсис Ливайсон, противник м-ра Карлайла на выборах. Ричард Хэйр также исчез. От него не было никаких известий, и многие считали, что он умер. Для чего же мне было признаваться? Чтобы самому сделаться подозреваемым? Кроме того, у нас был уговор, и я, взяв деньги, должен был, как честный человек, сдержать свое слово.

Если уж Ричард Хэйр подвергся строгому перекрестному допросу, то Отуэя Бетела допрашивали с куда большим пристрастием. Судья обратился к нему всего один раз, и голос его звенел от возмущения:

— Сдается мне, свидетель, что Вы все эти годы скрывали доказательства невиновности Ричарда Хэйра.

— С раскаянием вынужден признать это, милорд.

— Что Вам было известно о Торне в то время? — спросил адвокат.

— Ничего, если не считать того, что он частенько бывал в Аббатском лесу, так как ухаживал за Эфи Хэллиджон. До того самого вечера я не обменялся с ним ни единым словом, но я знал его имя, во всяком случае, то, которым он назывался — Торн. Похоже, он тоже знал меня, поскольку назвал Бетелом.

Все свидетельства обвинения были представлены. Защитник произнес искусно составленную и убедительную речь, главным образом подчеркивая отсутствие доказательств вины сэра Фрэнсиса Ливайсона, равно как и свидетельств того, что эта трагедия не была чистой случайностью. Заряженное ружье, прислоненное к стене в маленькой комнате, представляло большую опасность. На основании всего вышеизложенного он обратился к присяжным с просьбой не осуждать поспешно его подзащитного, а дать хоть какой-то шанс. Адвокат заметил, что не станет вызывать свидетелей даже для того, чтобы просто охарактеризовать сэра Фрэнсиса. Это заявление весьма позабавило всех присутствующих; лишь судья остался по-прежнему серьезным.

Наконец, судья подвел итог, разумеется, не в пользу обвиняемого, а «решительно против», как выразились некоторые из присутствующих. Его светлость с осуждением отозвался об Отуэе Бетеле и с сочувствием — о Ричарде Хэйре.

Присяжные удалились на совещание около четырех пополудни, и судья также покинул свое место.

Впрочем, не прошло и четверти часа, как все вернулись в зал. Его светлость занял свое место, а обвиняемый — свое, на скамье подсудимых. Он был белым, словно мрамор, и в нервном возбуждении все время отбрасывал назад волосы тем самым движением, которое столько раз упоминалось в нашем повествовании.

— Каким будет ваше решение, господа присяжные; «виновен» или «невиновен»?

— «Виновен».

В зале воцарилась мертвая тишина; обвиняемый судорожно глотнул воздух ртом.

— Однако, — добавил старший из присяжных, — мы рекомендуем помиловать его.

— На каком основании? — осведомился судья.

— Поскольку мы, милорд, полагаем, что это убийство не было спланировано заранее, а произошло в результате ссоры.

Судья помолчал; а затем извлек какой-то черный предмет из кармана, скрытого в глубинах его необъятной мантии.

— Подсудимый! Можете ли вы представить какие-либо аргументы в пользу помилования?

Обвиняемый судорожно вцепился в ограждение скамьи подсудимых. Он вскинул голову, словно стряхивая малодушный страх, и его мрачно-бледное лицо побагровело.

— Только один, милорд. Присяжные порекомендовали вашей светлости не выносить смертный приговор, поскольку правильно поняли, как все произошло на самом деле. Да, я убил этого человека, Хэллиджона. Отпираться бесполезно: слишком убедительные свидетельства моей вины были представлены сегодня. Но это было сделано не по злому умыслу. Когда я оставил эту девушку, Эфи, и отправился в коттедж за своей шляпой, у меня и в мыслях не было кого-то убивать. В доме я наткнулся на ее отца, и это несчастье случилось в результате ссоры, которая произошла между нами. Милорд, это было непредумышленное убийство.

Обвиняемый замолчал, и тогда судья, водрузив на голову черную шапочку, скрестил руки и провозгласил следующее:

— Обвиняемый! Четкие и неоспоримые доказательства уличают вас в предумышленном убийстве. Присяжные объявили вас виновным, и я полностью согласен с их вердиктом. Нет ни малейшего сомнения в том, что вы лишили жизни этого несчастного, безобидного человека: вы сами только что признались в этом. Это — жестокое и отвратительное злодеяние. Меня не интересуют конкретные обстоятельства данного дела: возможно, он обидел вас словесно, однако обида такого рода не служит ни малейшим оправданием того, что вы обратили против него оружие. Ваш адвокат заявил, что вы — джентльмен, принадлежащий к английской аристократии, и поэтому заслуживаете снисхождения. Признаюсь, что я был весьма удивлен подобными речами. На мой взгляд, ваше положение только усугубляет тяжесть содеянного: я всегда утверждал, что, когда грешит человек, имеющий все преимущества в жизни, он заслуживает меньшего снисхождения, чем тот, кто беден, незнатен и необразован. Некоторые показания — сейчас я не имею в виду само преступление — характеризуют вас отнюдь не с самой лучшей стороны. Ваши намерения по отношению к этой девушке были самыми бесчестными, что являет разительный контраст с поведением Ричарда Хэйра, такого же джентльмена, как и вы. Преследуя эту особу, вы убили ее отца, а затем, словно этого вам было недостаточно, продолжали свое черное дело, пока не добились ее падения. При этом вы подло исказили факты и свалили вину на другого человека. Я не ручаюсь за себя, если продолжу говорить на эту тему; впрочем, в том нет никакой нужды, ибо вам предстоит ответить за другое злодеяние. Вы отправили в вечность этого человека, не призванного к себе Господом, вы безжалостно препроводили его в мир иной, и теперь вам предстоит искупить это преступление ценой собственной жизни. Присяжные рекомендовали помиловать вас, и эта рекомендация будет должным образом отправлена в соответствующие инстанции; однако вы должны знать, сколь часто вердикт сопровождается подобной оговоркой и сколь редко к ней прислушиваются за неимением достаточных оснований. Мне остается лишь от всей души посоветовать вам провести то недолгое время, которое, возможно, вам осталось пробыть на этом свете, в поисках раскаяния и прощения. Вы лучше всех знаете, как прожили свою жизнь, кое-что об этом известно и людям, но есть еще прощение свыше, которое при искреннем раскаянии могут заслужить виновные из виновных. Мне остается лишь сообщить вам суровый приговор. Вас, Фрэнсис Ливайсон, препроводят туда, откуда вы прибыли, а оттуда, в свою очередь — к месту казни, где вас повесят. Да сжалится Всемогущий Господь над вашей бессмертной душой! Аминь!

Публика на время покинула зал. Самое волнующее дело было закончено, и судья объявил слушание следующего. Впрочем, еще не все волнения этого дня завершились, и потому люди снова хлынули в зал, ибо теперь рассматривалось обвинение Ричарда Хэйра-младшего, впрочем — лишь для проформы, поскольку все еще существовал вердикт, вынесенный в результате дознания сразу после убийства. Никаких свидетельств против него представлено не было, и судья объявил его невиновным. Бедный Ричард, оклеветанный и преследуемый, снова стал свободным человеком.

То, что произошло дальше, с трудом поддается описанию. По меньше мере половина присутствующих жила в Вест-Линне или его окрестностях. Они знали Ричарда Хэйра с младенчества, восхищались прелестным ребенком, любили спокойного и безобидного отрока, но пришло время, когда каждый из них с готовностью бросил в него камень с громогласным осуждением на устах. Теперь их раскаяние было прямо пропорциональным прежней жестокости: Ричард оказался невиновным, а они — виноватыми перед ним. Английская толпа, независимо от того, состоит ли она из черни или же из людей благородного происхождения, никогда не довольствуется половинчатыми чувствами: она всегда доходит до точки кипения как в осуждении, так и в восхвалении. В едином порыве все окружили Ричарда: его поздравляли, желали ему всего наилучшего, со стыдом каялись в том, что осуждали его. Все заявляли, что искупят свою вину. Ему и сотни рук не хватило бы, чтобы обменяться рукопожатиями со всеми желающими.

Когда Ричард освободился, наконец, и повернулся к своему отцу, без тени упрека, а лишь со всепрощающей любовью на лице, суровый старый судья, забыв о своей гордости и напыщенности, разрыдался как ребенок и пробормотал, что и он также нуждается в прощении.

— Дорогой отец, — воскликнул Ричард со слезами на глазах, — все уже забыто! Подумайте о том, как мы снова будем счастливы вместе: вы, я и матушка!

Руки, обнимавшие сына, разжались. Они странно подергивались; затем подергиваться начало лицо, потом — все тело, и, наконец, он упал на плечо полковника Бетела, сраженный вторым ударом паралича.

Глава 20 КОМНАТА СМЕРТИ

Возле кровати умирающего Уильяма Карлайла на коленях стояла леди Изабель. Роковой час был уже недалек, и мальчик совершенно смирился со своей участью. Господь воистину милосерден к умирающим детям! Просто потрясающе, с какой легкостью, если правильно подойти к этому, можно убедить их принимать путешествие в неизведанное не со страхом, а скорее, с удовольствием.

Чахоточный румянец уже сошел с его щек, лицо сделалось бледным и изможденным, и лишь огромные блестящие глаза оживляли безжизненные черты, обрамленные шелковистыми каштановыми волосами, зачесанными назад. Его маленькие горячие руки разметались по постели.

— Вы знаете, мадам Вин, что уже недолго осталось ждать?

— Чего ждать, мой милый?

— Ждать, когда все они придут. Папа, мама, Люси и все остальные.

Ее уставшее сердце пронзила ревность. Так что же: она для него ничего не значит?

— А тебе не хотелось бы, чтобы я встретилась с тобой, Уильям?

— Да, я надеюсь, что так и будет. Но как вы думаете: в раю мы будем знакомы со всеми или же только с родственниками?

— Ах, дитя! Я думаю, что там не будет родственников в том смысле слова, который мы вкладываем в него здесь. Впрочем, давай во всем доверимся Господу.

Уильям лежал, в задумчивости глядя в небо, ярко-синее, безоблачное небо июля, с которого светило жаркое солнце. Его кроватку придвинули к окну, поскольку он любил сидеть и любоваться открывавшимся пейзажем. Окно было открыто, и в летнем воздухе вились бабочки и пчелы.

— Интересно, как это все будет? — начал он размышлять вслух. — Там будет прекрасный город, с воротами из жемчуга, сверкающими драгоценными камнями и улицами из золота; а еще там будет чистая река, и деревья с плодами и целительной листвой, и чудесные цветы. А еще там будут арфы, и музыка, и пение, и пение и… что еще?

— Все, что желанно и прекрасно, Уильям.

Он немного помолчал.

— Как вы думаете, мадам Вин: Иисус сам придет ко мне или пришлет ангела?

— Иисус обещал прийти за всеми спасшимися, за каждым, кто любит и ждет его.

— Да-да! И потом я буду счастлив навсегда. Как приятно будет никогда не видать усталости и болезней!

— Приятно? О да, Уильям! Когда же придет это время!

Сейчас она подумала о себе, о своем освобождении, хотя мальчик и не подозревал этого. Она заговорила, прикрыв лицо руками, так что Уильяму пришлось напрячь слух, чтобы расслышать еле слышный шепот:

— И там не будет ни смерти, ни горя, ни слез, ни боли, ибо прошлое останется позади.

— Мадам Вин, как вы думаете: там будет мама? — спросил он, спустя некоторое время. — Я имею в виду… ту маму.

— Да. Уже скоро.

— Но как мне узнать ее? Я, видите ли, почти забыл, как она выглядит.

Она склонилась над ним и разрыдалась, прижавшись лбом к его изможденной руке.

— Ты узнаешь ее, Уильям. Не бойся: она не забыла тебя.

— Но откуда нам знать, что она будет там? — не согласился Уильям, немного подумав. — Вы знаете, — он понизил голос и нерешительно продолжал, — она была не совсем хорошей. Она нехорошо поступила по отношению к папе и к нам. Иногда я думаю: а вдруг она не стала хорошей и не попросила Господа простить ее?

— Ах, Уильям, — всхлипнула несчастная, — вся ее жизнь, с того самого времени, как она покинула тебя, была сплошным покаянием и поиском прощения! Ее раскаяние, ее горе было невыносимым, и…

— Что? — спросил Уильям, поскольку она замолчала.

— Ее сердце разбилось от тоски по своим детям и мужу.

— Почему вы так думаете?

— Дитя, я знаю это.

Уильям задумался. И вдруг… он вскочил бы на ноги, если бы у него оставались силы.

— Мадам Вин! Вы можете знать об этом только от самой мамы! Вы видели ее? Вы встречались с ней за границей?

Леди Изабель в этот момент, должно быть, витала в облаках. Иначе она не ответила бы, не подумав о последствиях:

— Да, я встречалась с ней за границей.

— Почему же вы никогда не рассказывали нам об этом? — спросил мальчик. — Что она говорила? Как выглядела?

— Она сказала, — голос ее прервался рыданиями, — что разлучена со своими детьми, но она встретит их в раю, чтобы уже никогда не расставаться с ними. Уильям, милый! Там исчезнет вся боль, вся грусть, никто не вспомнит о провинностях, совершенных в этом мире, и Господь вытрет наши слезы.

— Какое у нее было лицо? — тихо спросил он.

— Похожее на твое и особенно — Люси.

— Она красивая?

— Да, — ответила она после небольшой паузы.

— О Господи! Как мне плохо! Помогите! — воскликнул Уильям.

Голова его свесилась набок, а лицо, и без того влажное, покрылось каплями пота величиной с горошину. В последнее время с ним часто случались непродолжительные обмороки. Леди Изабель поспешно позвонила, и появилась Уилсон. Обычно это делала Джойс, но в этот день миссис Карлайл с малышом уехала в Гроув и взяла Джойс с собой, не подозревая, в каком критическом состоянии находится Уильям. Описываемые события происходили на следующий день после суда в Линборо. Г-на судью Хэйра привезли в Гроув после второго удара, и Барбара отправилась к родителям, чтобы повидать отца, утешить мать и поздравить Ричарда с возвращением домой. В тот день не менее пятидесяти экипажей побывало в Гроуве, не считая тех посетителей, которые пришли пешком.

— Все хотят оказать тебе внимание, Ричард, — сказала миссис Хэйр, сквозь слезы счастья улыбаясь вновь обретенному сыну.

Люси и Арчи в этот день обедали у мисс Карлайл, а Сара занялась малышом Артуром. Таким образом, свободной осталась только Уилсон, которая и появилась в комнате после звонка мадам Вин.

— Что, снова упал в обморок? — бесцеремонно спросила она.

— Да. Помогите мне поднять его.

Но Уильям не потерял сознание, нет: вместо того, чтобы, обессилев, упасть, он задрожал, словно в лихорадке, и конвульсивно вцепился в мадам Вин и Уилсон.

— Не дайте мне упасть! Не дайте мне упасть! — задыхаясь, произнес он.

— Мой дорогой, ты не можешь упасть, — ответила мадам Вин. — Ты же находишься на кровати.

Однако он не отпустил их, по-прежнему дрожа, словно от страха, и продолжая кричать: «Не дайте мне упасть!»

Этот крик буквально раздирал душу.

Наконец, приступ закончился. Ему вытерли пот со лба. Уилсон смотрела на ребенка, поджав губы, с каким-то странным выражением на лице. Она поднесла к его рту ложку с укрепляющим желе; он послушно проглотил его, однако отрицательно затряс головой, когда она хотела дать ему еще одну. Уильям лег лицом вниз и через несколько минут задремал.

— Что бы это могло быть? — воскликнула леди Изабель.

— Я-то знаю, — загадочно ответила Уилсон. — Мне и раньше приходилось видеть подобные припадки, мадам.

— Чем же он вызван?

— Я видела его не у ребенка, — продолжала Уилсон, — а у взрослого человека. Но это не имеет значения: это всегда означает одно и то же. Я думаю, теперь он умрет.

— Кто? — испуганно воскликнула леди Изабель.

Уилсон ничего не ответила, лишь показала на ребенка, лежавшего в постели.

— Ах, Уилсон! Он не настолько плох! М-р Уэйнрайт сказал сегодня, что он протянет еще неделю или две.

Уилсон преспокойно уселась в самое мягкое кресло. Она не собиралась церемониться с гувернанткой; к тому же, последняя слишком боялась ее в известном смысле слова, чтобы указать служанке ее место.

— Что до Уэйнрайта, — сказала Уилсон. — Так он — никто, пустое место. Даже если ребенок будет испускать дух прямо перед ним и он будет знать, что через мгновение наступит смерть, и тогда он будет клясться, что тот проживет еще часов двенадцать. Вы же не знаете Уэйнрайта так, как я, мадам. Он был нашим врачом, когда я жила еще у матери, и он практиковал всюду, где я служила. Пять лет я была старшей няней у сквайра Пиннера, следующие четыре года — горничной миссис Хэйр. Здесь я появилась, когда мисс Люси была младенцем. И всюду он, как тень, следовал за мной по пятам. Помнится, миледи Изабель была высокого мнения о нем, в отличие от меня.

«Миледи Изабель» ничего не ответила. Она лишь села и продолжала смотреть на Уильяма, дыхание которого сделалось затрудненным сверх обычного.

— Сегодня эта идиотка Сара говорит мне: «С кем из его дедушек они похоронят его: со старым м-ром Карлайлом или же с лордом Маунт-Северном?» «Не будь дурой, — отвечаю я ей. — Не станут же они хоронить его где-то в уголке, возле могилы милорда. Конечно же, он будет покоиться в склепе Карлайлов». Разумеется, все было бы иначе, если бы миледи умерла дома, чинно и достойно, супругой м-ра Карлайла. Тогда бы, несомненно, ее похоронили рядом с отцом, а мальчика — возле матери. Но в действительности все было иначе.

Мадам Вин ничего не ответила, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием мальчика.

— Интересно, как себя чувствует этот красавчик? — вдруг заговорила Уилсон презрительно-ироничным тоном.

Леди Изабель, все мысли которой были поглощены только Уильямом, вообразила, что Уилсон говорит о нем, и удивленно повернулась к ней.

— Да эта драгоценность в тюрьме Линборо, — пояснила Уилсон. — Надеюсь, он славно себя чувствует со вчерашнего дня. Интересно, сколько народу из Вест-Линна поедет на его повешение? Должно быть, потребовалось бы несколько поездов, чтобы вместить всех желающих.

Лицо леди Изабель сделалось пунцовым; сердце ее сжалось. До этого она не осмеливалась спросить, чем все закончилось. Сама по себе эта тема была слишком страшной, и так уж случилось, что никто в ее присутствии не говорил о суде.

— Его приговорили? — тихо спросила она.

— Приговорили, и поделом! М-ра Отуэя Бетела снова освободили, и хорошо. Ну и парочка! Из нашего дома никто не ездил на суд — вы же знаете, мадам: это может быть неприятно м-ру Карлайлу, но вчера вечером люди обо всем рассказали нам. Его главным обвинителем был молодой Ричард Хэйр. Он вернулся и стал очень хорош собой: говорят, намного лучше, чем в те поры, когда он был юношей. Говорят, надо было слышать, какими криками все приветствовали известие о том, что он оправдан: там чуть крыша не рухнула, и судья даже не потребовал тишины!

Уилсон замолчала, ожидая ответа, но его не последовало, и она заговорила снова:

— Когда м-р Карлайл вчера вечером принес это известие домой и рассказал жене, как дружно все приветствовали м-ра Ричарда, она чуть не упала в обморок, так как еще не совсем окрепла. М-р Карлайл крикнул, чтобы я принесла немного воды: я как раз была в соседней комнате с малышом. Вхожу, а она сидит вся в слезах, и он держит ее за руку. Я всегда говорила, что они обожают друг Друга, хотя он взял и женился на другой. М-р Карлайл велел поставить воду и снова отослал меня. Но я полагаю, он вовсе не об ударе старого Хэйра беседовал с ней до утра.

Леди Изабель подняла голову, уже изрядно разболевшуюся.

— О каком ударе?

— Так вы не знаете, мадам? Вы, скажу я вам, сидите взаперти и никогда ничего не слышите. Это все равно что жить на дне угольной шахты. У старого Хэйра на суде в Линборо приключился второй удар. Именно поэтому моя хозяйка и уехала в Гроув сегодня.

— Кто сказал, что Ричард Хэйр вернулся домой, Уилсон?

Этот слабый, тихий, еле слышный вопрос сорвался с губ умирающего мальчика. Уилсон всплеснула руками и бросилась к кровати.

— Ну надо же! — сказала она мадам Вин, полуобернувшись к ней. — Не знаешь, как и быть с этими больными. Мастер Уильям, вы лучше помолчите и постарайтесь снова заснуть. Скоро ваш папа вернется из Линборо, и, если вы наговоритесь и устанете, он скажет, что это я во всем виновата. Хотите еще желе?

Уильям снова уткнулся лицом в подушку, ничего не ответив. Однако он был по-прежнему беспокойным: слабеющая душа готовилась проститься с телом.

М-р Карлайл в это время был в Линборо, где у него всегда находилось множество дел в период выездных сессий для слушания гражданских дел. Впрочем, за день до этого он отправил вместо себя м-ра Дилла. В восьмом часу он вернулся домой и сразу прошел в комнату к Уильяму. Мальчик немного оживился.

— Папа!

М-р Карлайл присел на кровать и поцеловал его. Пологие лучи заходящего солнца освещали комнату, и м-р Карлайл мог хорошо разглядеть лицо умирающего, на которое уже легла серая печать смерти.

— Ему хуже? — взволнованно спросил он мадам Вин.

— Похоже, сегодня вечером ему хуже, сэр. Он слабеет.

— Папа, — задыхаясь, сказал Уильям, — суд закончен?

— Какой суд, мой мальчик?

— Над сэром Фрэнсисом Ливайсоном.

— Он закончился вчера. Не забивай себе голову этим, мой храбрый малыш. Он того не стоит.

— Но я хочу знать. Его повесят?

— Да, его приговорили к повешению.

— Это он убил Хэллиджона?

— Да. Кто говорил с ним об этом? — с неудовольствием в голосе обратился м-р Карлайл к мадам Вин.

— Уилсон, сэр, — тихо ответила она.

— Ах, папа, что же ему делать? Простит ли Иисус его?

— Будем надеяться.

— А ты веришь в это, папа?

— Да. Я хотел бы, чтобы спаслись все, независимо от своих прегрешений. Дитя мое, ты сегодня такой беспокойный.

— Я не могу сидеть на одном месте, и постель сбивается. Помогите мне сесть повыше, мадам Вин.

М-р Карлайл сам осторожно приподнял мальчика.

— Мадам Вин — твоя не ведающая усталости сиделка, Уильям, — заметил он, благодарно взглянув на гувернантку, которая отошла к окну и скрылась за шторой.

Уильям ничего не ответил. Казалось, он пытается что-то вспомнить.

— Забыл, забыл! — пробормотал он.

— Что ты забыл? — спросил м-р Карлайл.

— Я что-то хотел рассказать тебе или о чем-то спросить. Люси еще не вернулась?

— Нет, я полагаю.

— Папа, я хочу, чтобы здесь была Джойс.

— Я после обеда поеду за твоей мамой и пришлю к тебе Джойс.

— За мамой… Теперь я вспомнил. Папа, как я узнаю маму в раю? Не эту маму, а ту?

М-р Карлайл ответил не сразу. Возможно, этот вопрос озадачил его. Уильям, вероятно, неверно истолковал его молчание и поэтому торопливо добавил:

— Она ведь будет в раю!

— Да, конечно, дитя, — поспешно ответил м-р Карлайл.

— Мадам Вин точно знает. Она встречалась с ней за границей, и мама сказала ей, что… что она сказала, мадам?

Мадам Вин едва не сделалось Дурно от страха. М-р Карлайл посмотрел на нее или, точнее сказать, ту часть ее лица, которая не была скрыта шторой. Как бы ей хотелось выбежать из комнаты!

— Мама испытывала невыносимые страдания, — продолжал Уильям, не дождавшись помощи от мадам Вин. — Она тосковала по тебе, папа, и по нам тоже; ее сердце не выдержало, и она умерла.

М-р Карлайл, лоб которого мучительно покраснел, повернулся к мадам Вин и вопросительно взглянул на нее.

— Ах, простите меня, сэр, — в отчаянии пролепетала она. — Я не должна была говорить этого, не должна была вмешиваться в ваши семейные дела. Но я подумала, что должна… мальчик был обеспокоен из-за своей матери.

М-р Карлайл был в полном недоумении.

— Так я не понимаю. Вы встречались с его матерью за границей?

Она закрыла рукой свое пылающее лицо.

— Нет, сэр.

Наверное, ангел, ведущий счет ее прегрешений, вычеркнул эти слова! Она всем сердцем молила Всевышнего простить ее за эту ложь, произнесенную ради ребенка на смертном одре.

М-р Карлайл приблизился к ней.

— Вы заметили, как изменилось выражение его лица? — шепотом спросил он.

— Да, сэр, конечно. Он выглядит так с тех пор, как на него напала какая-то странная дрожь. Уилсон говорит, что он умирает. Боюсь, ему осталось жить не более суток.

М-р Карлайл оперся локтем на оконную раму и полуприкрыл глаза.

— Как тяжело потерять его!

— Ах, сэр, ему будет лучше, — сквозь слезы сказала она, не позволяя себе разрыдаться в голос. — Мы можем перенести смерть. Это — не самое тяжелое прощание. Он оставит этот жестокий мир и обретет покой в раю. Я хотела бы, чтобы мы все оказались там.

В этот момент вошел слуга и сказал, что обед для м-ра Карлайла подан. Тот отправился обедать, хотя и без особого аппетита. Когда он вернулся в комнату больного, солнце зашло, и комнату освещала одна-единственная свеча, поставленная так, чтобы ее свет не падал на лицо ребенка. М-р Карлайл взял ее в руки, чтобы еще раз вглядеться в лицо сына. Мальчик лежал на боку, и его прерывистое дыхание эхом разносилось по комнате. Наконец, он открыл глаза от яркого света.

— Не надо, папа, ну пожалуйста. Мне нравится, когда темно.

— Всего на минутку, мой хороший.

Лицо, которое он увидел лишь на мгновение, было по-прежнему изможденным и мертвенно — бледным. Смерть вот-вот должна была прийти за его мальчиком.

В этот момент вошли Люси и Арчибальд, вернувшиеся от мисс Карлайл. Умирающий встрепенулся.

— До свидания, Люси, — сказал он, протягивая сестре свою холодную влажную руку.

— Я никуда не собираюсь, — ответила она. — Мы только что вернулись.

— До свидания, Люси, — повторил он.

Тогда она взяла его маленькую руку и поцеловала Уильяма, склонившись к нему.

— До свидания, Уильям, но я, право же, никуда не ухожу.

— Это я ухожу, — проговорил он. — Я ухожу в рай. Где Арчи?

М-р Карлайл приподнял Арчибальда. Люси выглядела испуганной, в то время как Арчибальд — просто удивленным.

— До свидания, до свидания, Арчи, дорогой! Я ухожу в рай, на синее небо. Там я увижу маму и скажу ей, что вы с Люси тоже скоро придете.

Люси, будучи очень чувствительным ребенком, не выдержала и разрыдалась, достаточно громко для того, чтобы нарушить покой, царивший в комнате больного. На шум прибежала Уилсон, и м-р Карлайл отправил обоих детей, пообещав им для успокоения, что они увидят Уильяма утром, если ему не станет хуже.

Леди Изабель стояла на коленях, зарывшись лицом в стеганое одеяло, в угол которого она вцепилась зубами, чтобы сдержать рыдания. Это было выше ее сил! Ребенок, ее ребенок умирает, они одни у ложа смерти, и она не может попросить у него прощения!

Услышав ее заглушенные рыдания, м-р Карлайл с сочувствием посмотрел на нее — так же, как он мог бы посмотреть на любую преданную гувернантку. Разумеется, он видел, что она переживает, но не более того: она не была единым целым с ним и его умирающим сыном. Сам он все ниже и ниже склонялся над мальчиком, стараясь скрыть свои собственные слезы.

— Не плачь, папа, — прошептал Уильям, ласково коснувшись его щеки своей тоненькой ручкой. — Мне не страшно. За мной придет Иисус.

— Я рад, что ты не боишься, мой малыш! Ты идешь навстречу Богу, навстречу счастью. Еще несколько лет — мы не знаем, сколько именно — и мы все придем к тебе!

— Да, вы, конечно же, придете, я знаю. Я скажу об этом маме. Она, должно быть, уже вышла встречать меня на берег реки и теперь вглядывается в подплывающие лодки.

Он явно вспомнил картину Мартина «Райские долины». М-р Карлайл увидел на столе клубничный сок, недавно выжатый из свежих ягод, и смочил им горячие губы мальчика.

— Папа, как же Иисус может быть во всех лодках одновременно? Может быть, они подплывают не все сразу? Ведь он же должен быть там, если сам забирает нас?

— Он будет в твоей лодке, родной, — жарким шепотом ответил ему отец.

— О, да! Он проведет меня к Господу и скажет: «Вот пришел бедный маленький мальчик. Прости его, пожалуйста, и впусти его в рай, поскольку я умер и за него тоже!» Папа, ты знал, что у нашей мамы разбилось сердце?

М-р Карлайл лишь погладил его голову, ничего не ответив. Однако разум Уильяма сделался столь же беспокойным, как и его бедное тело. Он не сдавался:

— Папа! Ты знал, что сердце мамы разбилось?

— Уильям, я полагаю, что сердце твоей бедной мамы и в самом деле могло разбиться перед смертью. Но давай поговорим о тебе. У тебя что-нибудь болит?

— Я не могу дышать, и глотать — тоже. Ах, как бы я хотел, чтобы здесь была Джойс.

— Она скоро приедет.

Мальчик прильнул к нежно обнявшему его отцу и вскоре заснул, как показалось м-ру Карлайлу. Он осторожно опустил голову Уильяма на подушку, еще раз вгляделся в его лицо и хотел выйти из комнаты.

— Ах, папа, папа, — жалобно взмолился мальчик, открывая горящие тоской глаза, — попрощайся со мной!

М-р Карлайл снова прижал его к груди и уронил невольно слезу на поднятое к нему личико сына.

— Мой дорогой, папа скоро вернется. Он не собирается покидать тебя более, чем на час; он привезет к тебе маму.

— А малышку Анну тоже?

— Да, если ты захочешь. Я не оставлю надолго моего мальчика: пусть он не боится. А когда я вернусь, Уильям, я все время буду с тобой.

— Тогда поезжай, папа; только положи меня.

М-р Карлайл обнял мальчика, нежно прижал к своей груди и долго не отпускал его. Затем он положил голову на подушку, дал сыну еще ложку клубничного сока и вышел из комнаты.

— До свидания, папа, — еле слышно прозвучало вослед.

М-р Карлайл уже не слышал этих слов, и ему более не суждено было увидеть своего сына живым.

Леди Изабель поднялась и, рыдая, воздела руки.

— Ах, Уильям, дорогой, я хочу заменить тебе мать в эти предсмертные мгновения!

Он снова поднял усталые веки. Возможно, мальчик уже понимал не все, что ему говорили.

— Папа уехал за ней.

— Да не она! Я… — леди Изабель спохватилась и с горькими слезами уронила голову на кровать. Нет, даже в самые последние мгновения, когда он покидал этот мир, она не смела сказать ему: «Я твоя мать!»

В комнате снова появилась Уилсон.

— Похоже, он засыпает, — заметила она.

— Да, — ответила леди Изабель. — Можете идти, Уилсон. Я позвоню, если ему что-нибудь понадобится.

Уилсон не была совсем уж бессердечной женщиной, но и не относилась к тем, кто останется в комнате больного, будучи отпущен. Леди Изабель снова осталась одна и снова опустилась на колени, на этот раз — для молитвы; она молилась за отлетающую душу и просила Всевышнего милосердно даровать и ей успокоение на небе, рядом с тем, кто сейчас уходил из жизни. Прошлое промелькнуло перед ее глазами: с того момента, когда она впервые вошла в этот дом женой м-ра Карлайла, и до настоящего времени. Одна картина сменяла собой другую. Откуда взялась эта фантасмагория? Изабель и сама не смогла бы ответить.

Уильям мирно спал, а она продолжала думать о прошлом. Страшные слова — «Если бы я не… поступила подобным образом, сейчас все было бы по-другому» — столь часто звучали в ее сердце, что она уже почти перестала содрогаться всякий раз, когда думала об этом. Раньше же она так стискивала руки, что ее собственные ногти вонзались в ладони. Изабель уронила голову на стеганое одеяло, и ей почему-то вспомнилось, как она сама заболела в первый раз, как лежала и, ревнуя без причины, представляла Барбару хозяйкой дома, занявшей ее место после смерти и ставшей мачехой ее ребенку. Она вспомнила тот день, когда в полубреду услышала сплетни Уилсон и умоляла мужа не жениться на Барбаре. «Как я могу жениться на ней?» — ответил он тогда, утешая ее. Она, Изабель, была его женой, а Барбара была для них никем. Но, увы, все изменилось, и ей некого обвинить в этом, кроме самой себя. Ах, эта ужасная пытка воспоминаниями! Она не замечала времени, погруженная в раздумье, преисполненная боли и самоуничижения. Уильям не просыпался. Но вдруг кто-то вошел в комнату. Джойс!

Она торопливо вскочила на ноги, когда Джойс, тихонько подойдя к кровати, приподняла одеяло, чтобы взглянуть на Уильяма.

— Мастер сказал, что хочет видеть меня. Но… ах!

Она тут же подавила едва вырвавшийся крик. Мадам Вин снова метнулась к постели больного и остолбенела. Да: Иисус и в самом деле забрал отлетевшую душу ребенка. И тут самообладание окончательно покинуло леди Изабель. Она полагала, что смирилась с потерей своего ребенка и сумеет проститься с ним, не выдав своих чувств, но не ожидала, что это случится так скоро, полагая, что ему отпущено еще несколько часов. Она прильнула к нему, рыдая в голос, умоляя отозваться, она отшвырнула свои очки и прижалась щекой к родному лицу. Несчастная молила его вернуться хоть на мгновение, чтобы она могла проститься с ним, как мать.

Джойс ужаснулась, представив себе, что может случиться, если ее обнаружат в таком состоянии. Она попыталась оторвать Изабель от мальчика, умоляя взять себя в руки:

— Ради Бога, прошу вас, не надо! Миледи, миледи!

Это прежнее обращение мгновенно успокоило леди Изабель: она Даже перестала плакать и, взглянув на Джойс, попятилась назад, словно ее взору явилось нечто ужасное.

— Миледи, позвольте мне отвести вас в вашу комнату. М-р Карлайл уже вернулся: скоро он поднимется сюда со своей женой. Только представьте, что будет, если они узнают, кто вы на самом деле. Пойдемте, ради Бога.

— Как вы узнали меня? — глухим голосом спросила леди Изабель.

— Миледи, это было в ту ночь, когда поднялась ложная тревога из-за пожара. Я близко подошла к вам, чтобы взять мастера Арчибальда из ваших рук и, клянусь, чуть не потеряла сознание! Мне показалось, что я увидела призрак, призрак моей покойной миледи. Я забыла обо всем, кроме того, что вы, мадам Вин, стоите передо мной. Вы были не загримированы, лунный свет падал на ваше лицо, и я, после нескольких страшных мгновений, поняла ужасную правду: вы — живая леди Изабель. Миледи, пойдемте же, пока не пришел м-р Карлайл.

Бедная Изабель в ужасе опустилась на колени.

— Ах, Джойс, сжальтесь надо мной, не выдавайте меня! Я уеду, честное слово, уеду! Не выдавайте меня, пока я здесь.

— Миледи, меня вам нечего бояться. Я никому не выдала этой тайны. Я храню ее с самого апреля. Не знаю, как я вынесла это. Я не ведала покоя ни днем, ни ночью. Подумать только, что случится, если об этом узнают м-р и миссис Карлайл! Право же, миледи: вы не должны были приезжать сюда!

— Джойс, — глухо ответила Изабель, подняв изможденное лицо. — Я не могла без моих детей. Неужели вы думаете, что я недостаточно наказана за мое пребывание здесь? Видеть его — моего мужа — супругом другой женщины! Это убивает меня!

— Ах, миледи, пойдемте! Я слышу его шаги.

То уговорами, то силой Джойс удалось привести леди Изабель в ее комнату, где она и оставила свою бывшую хозяйку.

М-р Карлайл в это время уже входил в комнату сына. Джойс бросилась к двери. Лицо ее побледнело от страха и волнения; она дрожала так же, как бедный Уильям некоторое время назад.

— Джойс, — изумленно воскликнул м-р Карлайл. — Что с вами?

— Сэр, мастер… — задыхаясь, выговорила она. — Приготовьтесь: мастер Уильям… мастер Уильям…

— Только не это! Ведь он же не умер?!

— Увы, сэр.

М-р Карлайл вошел в комнату, но, не успев дойти до кровати сына, вернулся к двери и закрыл ее на задвижку. На подушке лежало белое, исхудавшее лицо его ребенка, наконец нашедшего успокоение.

— Мальчик, мальчик мой! О, Господи! — благоговейно воскликнул он. — Прими же это дитя так же, как раньше принял его несчастную мать. Да успокоится его душа во Христе!

Глава 21 ЛОРД ВЕЙН НАЗНАЧАЕТ СВИДАНИЕ

На похороны Уильяма Карлайла приехал лорд Маунт-Северн с сыном. Уилсон оказалась права в своих предположениях относительно места захоронения. Мальчика похоронили в фамильном склепе Карлайлов, а скульптор получил заказ: высечь на мраморной плите в церкви еще одну надпись; «Уильям Вейн Карлайл, старший сын Арчибальда Карлайла из Ист-Линна». Среди тех, кто пришел на похороны, один человек привлекал большее внимание, нежели все остальные. Это был Ричард Хэйр-младший.

Леди Изабель болела душой и телом. Она не выходила из комнаты; Джойс ухаживала за ней. Все домочадцы сочли причиной болезни обыкновенное переутомление, поскольку она долго ухаживала за мастером Уильямом. Она даже не захотела показаться врачу. Теперь Изабель думала лишь о том, как уехать из Ист-Линна, где ей совсем ни к чему было бы умереть — а ведь она знала, что смерть идет к ней, и ни один смертный не в силах отвратить ее приход. Теперь ее гораздо меньше страшила перспектива разоблачения: во всяком случае, последствия не казались такими страшными, как раньше. Когда человек стоит на краю могилы, любые страхи и надежды из этого мира отступают, и его волнует лишь то, что произойдет в другом, лучшем мире.

Вернувшись в Ист-Линн, леди Изабель решилась на отчаянный поступок, но вскоре обнаружила, что у нее не хватает для этого ни моральных, ни физических сил. Слишком полагаясь на разительные перемены в своей наружности, которые делали почти невозможным ее разоблачение, она вступила на опасный путь самообмана. Что бы ни говорилось, нельзя изгнать человеческие страсти из живого человеческого сердца. Их можно подавлять и сдерживать, но не искоренить полностью. Даже лучшие люди, достигшие истинной святости, вынуждены постоянно молиться, чтобы не допустить греховных помыслов и страстей. Вся жизнь такого человека проходит в самонаблюдении; он должен молиться утром, днем и вечером, что практически невозможно. Один из наших величайших богословов, немощный и убеленный сединами, сказал в памятной проповеди, которую произнес в Уорчестерском соборе, что даже у праведного человека вся жизнь — цепочка прегрешений и раскаяний. И он прав. Человеческие страсти приходят в этот мир вместе с нами, а исчезают лишь тогда, когда мы прощаемся с ним навеки.

Когда леди Изабель была женой м-ра Карлайла, она не любила всем сердцем: она уважала, ценила мужа, даже восхищалась им, но ей не была дарована таинственная страсть, именуемая любовью, которую, по моему глубочайшему убеждению, в ее чистейшей эфирной возвышенности дано испытать лишь немногим из нас. Теперь леди Изабель испытывала именно такое чувство. Помните, читатель: в одной из прошлых глав мы говорили, что мир подчиняется закону противоречия, как в детской игре? «Что имеем — не храним, потерявши — плачем».

С того самого дня, когда она вернулась в Ист-Линн, любовь к м-ру Карлайлу вспыхнула в ее сердце с невиданной силой. Строгий моралист сочтет это достойным порицания. Разумеется, он будет прав: «Кто же этого не знает?» — как сказала бы Эфи. Но в сердце Изабель еще были живы человеческие страсти, заставляющие нас совершать проступки, впадать в противоречия — одним словом, делать то, чего мы делать не должны. Боюсь, и я заслужу порицание, взявшись защищать ее. Но ведь это было не совсем то же самое, что любовь к чужому мужу. Тогда это заслуживало бы строжайшего осуждения: мы, хвала Господу, не мормоны с их многоженством, и мир пока не встал с ног на голову. Когда королева Элеонора поднесла чашу с отравой прекрасной Розамонде, она заслужила проклятия потомков, щедро изливаемые на нее и по сей день. Все порицают королеву и сочувствуют бедной леди. Однако, если забыть о яде, все можно трактовать прямо противоположным образом. Если бы леди Изабель влюбилась, ну, скажем, в м-ра Кросби, она вполне заслуживала бы строгого наказания от самого м-ра Кросби. Возможно, пара часов у позорного столба излечили бы ее. Мы же имеем дело с весьма необычным случаем. Она, бедняжка, почти считала м-ра Карлайла своим мужем и ничего не могла с собой поделать (ах, это грешное человеческое сердце!). Сколько раз она просыпалась в ужасе, пытаясь прогнать эти мысли, тщетно стыдя себя за них. Но через десять минут они возвращались. Любовь м-ра Карлайла, как и он сам, теперь принадлежала его жене. Дело, видите ли, не только в том, что он более не принадлежал ей: он принадлежал другой! Те из вас, кто оказывался в подобной ситуации, отчасти поймут, каково ей приходилось. Возможно, она смирилась бы, если бы не Барбара. Теперь же все это медленно убивало ее, смешиваясь, к тому же, с жестокими угрызениями совести.

Впрочем, дело было не только в этом. Повторное появление Фрэнсиса Ливайсона в Вест-Линне буквально ужаснуло ее, а страшное обвинение, выдвинутое против него, еще более усилило ее раскаяние. К тому же, постоянные напоминания окружающих о прошлом — ее прошлом! — причиняли ей жестокую душевную боль, хотя, конечно же, и не преследовали этой цели. И не забудьте о ежечасной опасности быть узнанной, равно как и о постоянной борьбе с собственной совестью. Неудивительно, что нити, связывающие леди Изабель с жизнью, ослабли.

— Она сама всему виной. Ей не следовало возвращаться в Ист-Линн! — вновь слышим мы стенания моралистов.

Да что вы говорите! Ну конечно же, ей не следовало этого делать, равно как и позволять своим мыслям вновь и вновь возвращаться к м-ру Карлайлу. Она не должна была, но она поступала именно так. Если бы мы все поступали, как «должно», этот мир сделался бы вполне подходящим для жизни местом, чего не скажешь о нем сейчас. Впрочем, можете побранить ее, коли это поможет вам успокоиться. Я согласна, что ей не следовало возвращаться, но скажите по совести: вы уверены, что не поступили бы на ее месте так же, раз уж возникло подобное искушение? Ну что же: теперь можете бранить и меня, если вам от этого станет хоть сколько-нибудь легче.

Наша героиня и сама не знала, как близка к ней смерть. Она, конечно же, не могла не почувствовать, что ее приход недалек, однако не знала, что зловещая гостья — уже почти на пороге. Силы оставляли ее. Подобным же образом умирала ее мать. Кое-кто поговаривал о чахотке (помните слова доктора Мартина?), кто-то говорил о том, что она «сгорела»; граф, ее муж, в первой главе нашего повествования, беседуя с м-ром Карлайлом, упомянул «разбитое сердце». Возможно, граф лучше всех знал истинную причину ее смерти. Впрочем, от какой бы хвори она ни скончалась, все говорили, что бедняжка «сгорела, как свеча». Теперь наступил черед леди Изабель. У нее не было какой-то определенной болезни, но смерть уже отметила ее. Она чувствовала это и теперь боялась не столько прихода смерти, как ранее, сколько последствий своего опознания, если таковое случится. И здесь мы вынуждены будем вернуться к тому, с чего начали это отступление, возможно, уже прискучившее кому-то из читателей. Впрочем, я ведь не слишком часто утомлял вас подобными разглагольствованиями!

Надобно заметить, что леди Изабель, вовсе не жаждавшая разоблачения, не собиралась оставаться в Ист-Линне до своей смерти. Где именно укрыться, для нее не имело первостепенного значения. Главное — найти правдоподобный предлог для отъезда, на котором настаивала и Джойс.

Разумеется, прежде всего следовало договориться обо всем с миссис Карлайл, поэтому на следующий день после похорон леди Изабель пришла в ее будуар и сказала, что ей необходимо переговорить с Барбарой. М-р Карлайл вышел из комнаты, когда она вошла; Барбара, утомленная недавней поездкой, лежала на диване.

— Нам будет очень жаль потерять вас, мадам Вин. О лучшей гувернантке для Люси и мечтать не приходится. К тому же, мистер Карлайл искренне признателен вам за вашу любовь и заботу по отношению к его бедному сыну.

— Мне также больно уезжать, — тихо ответила мадам Вин.

Вряд ли миссис Карлайл догадывалась о том, насколько сильна эта боль: в Ист-Линне Изабель оставляла все, что было для нее дорого на этом свете.

— Право же, вам не следует уезжать, — продолжала Барбара. — Было бы несправедливо отпустить вас. Вы заболели, когда ухаживали за бедным Уильямом, и теперь вам следует остаться здесь и отдохнуть, чтобы полностью выздороветь. Вы вскоре поправитесь, если только позволите обеспечить правильный уход за собой.

— Вы так добры! Не сочтите меня неблагодарной и бесчувственной, однако я вынуждена отказаться, Я полагаю, мне уже не оправиться; я никогда более не смогу давать уроки.

— Глупости! — быстро ответила Барбара. — Все мы начинаем думать о самом худшем, когда приболеем. Еще несколько минут назад я чувствовала страшную слабость и говорила нечто подобное Арчибальду. Он просто поговорил со мной и утешил меня. Ах, если бы ваш муж был жив и мог так же поддержать вас!

Бледное лицо леди Изабель слегка покраснело при этих словах, и она прижала руку к груди, в которой бешено стучало ее неподвластное разуму сердце.

— Но как же вы поедете? Нам в любом случае было бы приятно восстановить ваше здоровье, а теперь это просто наш долг по отношению к вам. Мне рассказывали, пока я болела, что уход за Уильямом отнимал все ваши силы.

— Дело вовсе не в этом, — быстро ответила мадам Вин. — Поверьте: я все хорошо обдумала. Я должна уехать.

— А не хотели бы вы поехать к морю? — с неожиданным энтузиазмом воскликнула Барбара. — Я еду в следующий понедельник, так как м-р Карлайл считает, что мне нужно переменить обстановку. Я собиралась взять с собой только ребенка, но мы можем захватить вас и Люси. Возможно, это пойдет вам на пользу, мадам Вин?

Изабель покачала головой.

— Нет, от этого мне будет только хуже. Я нуждаюсь в абсолютном покое. Поймите, умоляю вас: я просто должна уехать. Поэтому я была бы очень признательна вам за разрешение уехать в ближайшие дни, не отрабатывая принятого в подобных случаях срока.

— Тогда сделаем так, — сказала Барбара, немного подумав. — Вы останетесь в Ист-Линне до моего возвращения — это будет через две недели. М-р Карлайл не может остаться со мной на курорте, поэтому мне там надоест еще раньше. У него, после длительного пребывания в Лондоне, накопилось множество дел. Я не хотела ехать до августа или сентября, когда он немного освободится, но он ничего и слушать не хочет: говорит, потом мы поедем вместе еще раз. Я хочу, чтобы вы остались, мадам Вин, но не давали никаких уроков. Вам вообще ничего не придется делать. Пусть Люси тоже немного отдохнет, а музыкой с ней сможет позаниматься м-р Кейн. Только я не хотела бы оставлять ее без вашего присмотра: она вступает в тот возраст, когда ее нельзя перепоручить слугам, даже Джойс. Если после моего возвращения вы не передумаете, можете уезжать. Что вы скажете на это?

— Я согласна, — с готовностью ответила мадам Вин.

Еще две недели со своими детьми были для нее сродни отсрочке смертного приговора, и она с радостью воспользовалась этим предложением. Она знала, что зловещая смерть уже идет к ней, но не могла и подумать, что она так близка.

Леди Изабель сама перенеслась мыслями в то время, когда и ее отправили к морю после болезни, да это и не удивительно. Ей припомнилось, как муж убеждал ее сменить обстановку, как вез ее на курорт, всячески оберегая в пути, с какой нежной заботой обустраивал ее жилище; наконец, как он, приехав навестить ее, осыпал ласками и благодарил Господа за то, что ей совершенно очевидно стало намного лучше. Ей с болью вспомнился последний наказ, который она дала ему, когда он отправлялся на пароход: «Смотри же: не влюбись в Барбару Хэйр!» Теперь вся его нежность, забота и любовь по праву принадлежали Барбаре.

Надобно заметить, что Барбара не приняла близко к сердцу отказ мадам Вин остаться в Ист-Линне, хотя и уговаривала ее не уезжать. Она не могла не понимать, что эта особа — истинная аристократка, слишком утонченная для обычной гувернантки. Барбара видела, что мадам Вин искренне привязана к Люси и всячески заботится о ее благе. Поэтому, исключительно ради Люси, она не хотела отпускать гувернантку и даже прибавила бы ей жалованье — в пределах разумного, конечно, — если бы та согласилась остаться. Однако ради собственного душевного спокойствия Барбара вовсе не возражала бы против отъезда мадам Вин, поскольку в глубине души всегда недолюбливала ее. За что? Она и сама не смогла бы сказать. Интуиция? Очень даже может быть. У птиц, зверей и рыб есть чутье, и у человека — тоже. Возможно, дело было в непонятном сходстве с леди Изабель. Барбара частенько задумывалась об этом весьма странном факте, однако так и не смогла решить Для себя, чем именно гувернантка схожа с покойной женой м-ра Карлайла: лицом, голосом или манерами. Она даже не подозревала, как близка к истине, и ни с кем не говорила на эту тему, именно из-за сходства мадам Вин с леди Изабель, а не кем-либо еще. Возможно, в голосе мадам Вин иногда проскальзывали нотки, резавшие слух Барбары: некоторое нетерпение, недостаток почтительности, чуть ли не высокомерие. Все это было непонятно Барбаре и не слишком нравилось ей. Одним словом, она не собиралась проливать горьких слез из-за отъезда гувернантки: Барбаре не хотелось отпускать ее только ради Люси.

Столь разные воспоминания и мысли успели посетить головы обеих дам к тому времени, когда мадам Вин встала, наконец, чтобы откланяться.

— Не могли бы вы минутку подержать моего малыша? — воскликнула Барбара.

Мадам Вин чрезвычайно удивилась.

— Где же он? — спросила она.

Барбара рассмеялась.

— Да вот же он, тихонечко спит, укрытый шалью, рядом со мной.

Мадам Вин подошла к спящему ребенку и взяла его на руки. Да и как она могла отказаться? Она в первый раз держала малыша, да и видела-то его не слишком часто. Сразу после рождения маленькой леди она нанесла визит вежливости миссис Карлайл, и ей показали крошечное личико в колыбели, почти совершенно скрытое кружевами.

— Благодарю вас. Теперь я уже могу подняться. Иначе она могла бы задохнуться, — продолжала Барбара, улыбаясь. — Я чувствую себя достаточно отдохнувшей. Кстати, что касается задохнувшихся детей, так вы посмотрите, сколько сообщений о детях, «задохнувшихся во сне». Когда-то сообщалось о двадцати детях, погибших за одну неделю, а восемь или десять — совсем не редкость. М-р Карлайл говорит, что зачастую это делается специально.

— Ах, что вы такое говорите, миссис Карлайл!

— Когда он сказал это, я воскликнула то же самое и даже закрыла ему рот ладонью. Он рассмеялся и сказал, что я не знаю даже половины злодеяний, творящихся в этом мире. Благодарю вас, — снова повторила миссис Карлайл, принимая ребенка от леди Изабель. — Правда, она хорошенькая? Вам нравится ее имя: Анна?

— Это простое имя, — ответила леди Изабель, — а простые имена — самые лучшие.

— И Арчибальд придерживается того же мнения. Но он хотел назвать ее Барбарой. Я же ни за что на свете не хотела давать ей это имя. Помнится, как-то давным-давно он говорил, что не любит сложные имена, которые и не выговорить. Тогда он упомянул в качестве примера наши с ним имена, а также имя своей сестры. Когда я напомнила ему об этих словах, он ответил, что раньше, возможно, и не очень жаловал имя «Барбара», а теперь он любит его. Тогда мы пошли на компромисс и решили, что назовем малышку Анной Барбарой, причем в метрике будет значиться второе имя, а называть мы ее станем первым.

— Вы еще не крестили ее? — спросила леди Изабель.

— Нет, только дали имя. Мы бы уже окрестили ее, если бы не смерть Уильяма. В наши планы не входит давать званый обед, но я ждала окончания процесса в Линборо, чтобы мой дорогой брат Ричард мог стать крестным отцом.

— М-р Карлайл не любит превращать крестины в пышные празднества, — задумчиво сказала леди Изабель, все мысли которой были в прошлом.

— Откуда Вы знаете это, — спросила Барбара, широко открыв глаза, и бедной мадам Вин пришлось с горящим лицом сбивчиво лепетать, будто она «услышала это от кого-то».

— Это действительно так, — сказала Барбара. — Он ни разу не давал званого обеда после крестин своих детей. Он не представляет себе, как можно после торжественного религиозного обряда собираться за тем, чтобы есть, пить и веселиться, как принято в свете.

Когда леди Изабель вышла из комнаты, она увидела, что по коридору несется лорд Вейн, вертит головой налево и направо, выкрикивая:

— Люси! Где Люси?

— Зачем она Вам?

— Этого я не могу сказать Вам, мадам, — ответствовал юный лорд по-французски, поскольку он, будучи учеником Итона, весьма преуспевшим во французском, любил при случае блеснуть своими познаниями, хотя и был обязан ими не столько этому почтенному учебному заведению, сколько заботам леди Маунт-Северн, которой — ну не странно ли? — казалось явно недостаточно наличие одного-единственного преподавателя французского, да и то англичанина, на восемьсот учеников.

— Сейчас Люси не может выйти к Вам. Она занимается.

— Mai, il le faut. Sai le droit de demander apres elle. Elle m’appartient, vous comprenez, madame, cette demoiselle — la.

Мадам не удержалась от улыбки.

— Лучше бы Вы связно сказали что-нибудь по-английски, чем нести бессмыслицу по-французски.

— Извольте по-английски: мне нужна Люси; я должен поговорить с ней. Я собираюсь прокатить ее на коляске, запряженной пони, да будет Вам известно. Она обещала поехать со мной, и Джон уже готовит наш экипаж.

— Вот этого я, к сожалению, не могу позволить, — сказала мадам Вин. — Вы еще опрокинетесь!

— Вот еще! — с возмущением в голосе ответствовал он. — Как это я могу опрокинуть Люси! Она мне слишком дорога, чтобы я стал лихачить. Она, знаете ли, будет моей женой, ma bonne dame. К тому же, в Итоне я один из лучших в управлении лошадьми.

В этот самый момент из дверей библиотеки высунулись головы графа и м-ра Карлайла. Барбара, привлеченная их разговором, также показалась в дверях своей комнаты.

— Что это за разговоры о женитьбе? — поинтересовался милорд у сына.

Кровь прилила к щекам юного джентльмена, когда он повернулся и увидел, кто задал ему этот вопрос. Однако он обладал истинным бесстрашием ученика Итона, а также глубинным понятием о чести, которое не позволяло увиливать от прямого ответа.

— Я намереваюсь жениться на Люси Карлайл, папа. Нет, в самом деле, когда мы оба подрастем! Разумеется, если вы с м-ром Карлайлом не будете против.

Эта тирада, казалось, рассердила графа и позабавила м-ра Карлайла.

— Может быть, мы отложим этот разговор лет на десять? — сказал последний.

— Если бы Люси не была еще совершенным ребенком, Вы заслуживали бы самого серьезного порицания, сэр, — заметил граф. — Вы не имеете права связывать подобную чушь с именем Люси.

— Я не шучу, папа: вот увидите. И я не собираюсь позорить свое имя какими-либо бесчестными выходками, которые м-р Карлайл никогда не смог бы мне простить. Я собираюсь быть таким же человеком чести, как он. Право же, я рад, что теперь Вы знаете об этом, сэр. И я хочу как можно быстрее сообщить об этом маме.

Последнее чрезвычайно понравилось графу; он даже улыбнулся, хотя и невесело:

— Между вами начнется война не на жизнь, а на смерть, если ты сделаешь это.

— Я знаю, — рассмеялся виконт. — Но маме становится все труднее побеждать меня в наших баталиях.

Итак, эта тема оказалась исчерпанной. Барбара наложила вето на поездку, если Джон не будет сидеть позади лорда Вейна, на всякий случай, что, впрочем, столь искусный наездник, как наш юный виконт, счел просто оскорбительным для себя.

Когда все вернулись в свои комнаты, а мальчик собирался покинуть опустевший коридор, леди Изабель мягко остановила его и отвела к окну.

— Когда Вы говорите подобным образом о Люси, не забываете ли Вы о том позоре, который навлекла на нее своим поведением ее мать?

— Ее мать — это не сама Люси.

— У лорда и леди Маунт-Северн могут возникнуть возражения.

— Только не у его светлости. Что же касается моей матушки, так мне, как я уже говорил, придется выдержать настоящую битву с ней; разумеется, это будет мирное сражение, в котором нужно будет урезонить противника.

Мадам Вин, чрезвычайно возбужденная, поднесла платок ко рту, и мальчик заметил, как дрожат ее руки.

— Я полюбила Люси, — сказала она. — За те месяцы, что мы провели вместе, я, как мне кажется, стала для нее кем-то вроде матери. Уильям Вейн, — торжественно добавила она, не выпуская его руку, — скоро я окажусь там, где нет земных различий, где забываются грехи и страдания. Заклинаю Вас: если Люси на самом деле станет Вашей женой, никогда, ни единым словом, не упрекайте ее за грех леди Изабель.

Лорд Вейн гордо вскинул голову; его взгляд был полон искреннего возмущения:

— За кого Вы меня принимаете?

— Это было бы жестокой несправедливостью по отношению к Люси. Она этого не заслуживает. Эта несчастная леди сама во всем виновата; пусть же ее грех умрет с нею вместе. Никогда не говорите с Люси о ее матери.

В этот момент юный лорд смахнул навернувшиеся на глаза слезы.

— Нет, я часто буду говорить с ней о ее матери, когда она станет моей женой. Я расскажу ей, как любил леди Изабель — никого, кроме самой Люси, я не любил так, как ее. Чтобы я упрекал Люси за ее мать! — горячо добавил он. — Вы не понимаете, мадам, что именно за ее мать я и люблю ее!

— Берегите же ее, любите всегда, если она будет Вашей, — сказала леди Изабель, крепко сжав его руку. — Нельзя не выполнить просьбу умирающего!

— Я обещаю Вам. Однако послушайте, мадам, — он внезапно притих, — что Вы имеете в виду? Вам стало хуже?

Ничего не ответив, мадам Вин скользнула в свою комнату. Когда она в сумерках сидела и дрожала, завернувшись в шаль — несмотря на жаркую летнюю погоду — в серой гостиной, кто-то постучал в дверь.

— Войдите, — безразлично отозвалась она.

В комнату вошел м-р Карлайл. Она встала с бешено бьющимся сердцем и, совершенно смутившись, хотела придвинуть кресло для него, однако он удержал ее и попросил сесть.

— Миссис Карлайл рассказала мне, что Вы просили отпустить Вас, поскольку Ваше здоровье слишком расстроилось, чтобы Вы продолжали работать у нас.

— Да, сэр, — чуть слышно ответила она, сама толком не ведая, что ответила.

— Так что Вас беспокоит?

— Я полагаю… главным образом… слабость, — запинаясь, выговорила она.

Лицо ее сделалось серым, как стены гостиной. Своей мертвенной бледностью она напоминала Уильяма в день смерти, а голос ее звучал настолько глухо, что м-р Карлайл встревожился:

— Вы же не… Уж не заразились ли Вы от Уильяма, ухаживая за ним? — невольно воскликнул он. — Я слышал, такое случается.

— Заразилась от него! — отозвалась она. — Скорее уж…

Она вовремя спохватилась и не произнесла тех слов, которые готовы были сорваться с ее языка: «Скорее уж он унаследовал эту болезнь от меня». Вместо этого она принялась что-то лепетать о своей дурной наследственности.

— Как бы то ни было, Вы заболели в Ист-Линне, ухаживая за моими детьми, — решительно продолжал м-р Карлайл, когда ее голос затих, — и поэтому Вы должны позволить нам сделать все возможное для восстановления Вашего здоровья. Почему Вы не хотите показаться врачу?

— Доктор ничем не поможет мне, — тихо ответила она.

— Разумеется, если Вы не проконсультируетесь с ним.

— Право же, сэр, доктора меня не вылечат и… не продлят мою жизнь, я полагаю.

М-р Карлайл немного помолчал.

— Вы думаете, Ваша жизнь в опасности?

— Непосредственной опасности нет, сэр. Я лишь знаю, что долго не проживу.

— И, тем не менее, Вы не желаете показаться врачу! Мадам Вин, Вы должны знать, что я не могу позволить такому свершиться в моем доме. Подумать только: при опасной болезни обходиться без помощи врача!

Что ей было сказать? Сказать, что ее болезнь — в душе, что врачи не лечат разбитые сердца? Увы, этого она не могла сделать. Она молча сидела, полузакрыв лицо рукой, укутанная в шаль по самый подбородок. Даже обладая зрением Аргуса, даже при свете дня м-р Карлайл не смог бы как следует разглядеть ее черты. Впрочем, она отнюдь не разделяла нашей уверенности: в присутствии м-ра Карлайла ее никогда не покидал смутный страх перед разоблачением, и потому ей очень хотелось закончить этот разговор.

— Впрочем, если Вы желаете, сэр, я могу показаться м-ру Уэйнрайту.

— Мадам Вин, я столь бесцеремонно вторгся к Вам, чтобы сказать следующее: Вы просто обязаны показаться ему, а если потребуется — и доктору Мартину тоже.

— Ах, сэр, — ответила она с загадочной улыбкой. — М-ра Уэйнрайта будет вполне достаточно. Другого врача не потребуется. Завтра же пошлю ему записку.

— Не беспокойтесь. Я еду в Вест-Линн и пришлю его. Позвольте мне настоять на том, чтобы Вы не пожалели никаких усилий. Все слуги в Вашем распоряжении для того, чтобы обеспечить Вам должный уход. Миссис Карлайл сказала, что до ее возвращения вопрос о Вашем отъезде остается открытым…

— Прошу прощения, сэр. Мы условились, что я вольна уехать, как только вернется миссис Карлайл.

— Именно это она и сказала мне. Однако позвольте все же выразить надежду на то, что к этому времени Вы будете чувствовать себя лучше и измените свое решение. Ради моей дочери, мадам Вин, я всем сердцем буду на это надеяться.

Он поднялся и протянул ей руку. Ей оставалось лишь сделать то же самое, низко опустив голову. Он задержал ее руку в своей и участливо спросил:

— Как мне отплатить Вам, как отблагодарить Вас за Вашу любовь к моему бедному мальчику?

Сквозь очки она увидела его нежные глаза, увидела грустную и добрую улыбку на губах — которые когда-то принадлежали ей, — когда он склонился к ней. Она отчаянно вскрикнула, зарделась, и, схватив свободной рукой свой новый шелковый передник, обшитый черным траурным крепом, закрыла им свое лицо.

Он неправильно истолковал ее отчаяние.

— Не печальтесь о нем. Его душа успокоилась. Спасибо, огромное спасибо за Ваше сочувствие.

Еще раз пожав ее руку, м-р Карлайл вышел из комнаты. Она же, уронив голову на стол, в который уже раз взмолилась о приходе смерти, милосердной избавительницы от земных страданий.

Глава 22 НЕ ВЫЙДЕТ, ЭФИ!

М-р Джиффин буквально светился, как, впрочем, и его дом: оба были в полной готовности принять мисс Эфи Хэллиджон, которой предстояло стать миссис Джиффин в самом ближайшем будущем. М-р Джиффин уже несколько дней не видел Эфи, поскольку просто не имел возможности встретиться с ней с того самого дня, когда в Линборо завершился памятный всем нам судебный процесс. Каждый вечер преданный жених являлся к ней с визитом, но его не впускали в дом, неизменно отвечая, что мисс Эфи нет дома, хотя он прекрасно видел, что предмет его страсти преспокойно красуется в окне. М-р Джиффин, подавив по мере сил разочарование, тут же впадал чуть ли не в экстаз от восхищения, поскольку приписывал подобное поведение невероятной скромности своей невесты, предпочитавшей стыдливое уединение накануне бракосочетания.

— И ее пытались опорочить! — возмущенно говаривал он в подобные мгновения.

И вот, наконец, в один прекрасный день, когда сам м-р Джиффин, его продавец и его магазин, равно как и весь товар, выставленный в нем, являли собой радующее глаз зрелище — особенно это касалось изумительного бекона со специями — наш жених, бросив взгляд на противоположную сторону улицы, увидел, как мимо проплывает его любимая. Эфи в этот день оделась по последней моде. Вообразите, читатель: бледно-лиловое шелковое платье с восемнадцатью оборками, тысячи полторы-две металлических пуговиц, буквально слепивших глаза, «зуавский» жакет, расшитый золотом, черная соломенная шляпка без видимых признаков полей, красующаяся прямо на макушке и украшенная спереди тем, что утонченные модистки любят называть «plume de cog»[27], однако, своей высотой и размером оно вполне могло сойти за самого «cog»[28]; белое страусиное перо, обвивающее сей головной убор и венчающее его сзади и, наконец, украшенная блестками сетка для волос, спускающаяся до самого пояса. Да, в этот день Эфи выглядела просто потрясающе и, случись мне иметь под рукой фотографический аппарат — кажется, так его называют, — Вы, читатель, тоже смогли бы полюбоваться этим великолепием. Джойс стало бы плохо, если бы она, по несчастной случайности, наткнулась на Эфи в таком виде.

Итак, м-р Джиффин, зашвырнув куда-то свой фартук, бросился через улицу.

— Ах, это Вы? — ледяным голосом произнесла Эфи, когда ей пришлось «узнать» м-ра Джиффина, совершенно не замечая, впрочем, протянутой им руки. — Право же, м-р Джиффин, я была бы весьма признательна Вам, если бы Вы воздержались впредь выбегать ко мне прилюдно столь оскорбительным образом.

М-р Джиффин похолодел.

— Неприличным? Не выбегать? Мне представляется, я не имел несчастья чем-то оскорблять Вас, мисс Эфи!

— Ну… видите ли, — сказала Эфи, призвав на помощь всю свою наглость, дабы произнести то, что она решила сообщить ему. — Я все хорошенько обдумала, Джиффин, и нахожу, что брак не принесет мне… нам… счастья. Я намеревалась написать Вам об этом, но теперь, раз уж Вы все-таки выбежали, мне не придется затруднять себя написанием писем.

Холодный пот ужаса и сердечной боли выступил на челе м-ра Джиффина; впрочем, не только на челе: он мгновенно взмок так, что его буквально можно было выжимать.

— Вы же не… имеете в виду, что… отказываете мне, мисс Эфи? — запинаясь, выговорил бедняга.

— Да, это именно так, — ответила Эфи. — Лучше сказать прямо, чтобы избежать малейшего непонимания. Пожмем же друг другу руки в последний раз, м-р Джиффин; я очень сожалею, что мы оба допустили такую ошибку.

Бедный Джиффин бросил на нее взгляд, способный разжалобить даже человека с каменным сердцем.

— Мисс Эфи, этого не может быть! Вы не можете разбить сердце человека, который любит Вас всей душой, который верил Вам как никто! Ради Вас я готов на все. Вы же были… светочем всей моей жизни!

— Разумеется, — ответила Эфи с величественным и равнодушным видом, восприняв, как должное, слова о «светоче его жизни». — Но с этим покончено. Видите ли, Джиффин: такая партия меня не устраивает. Торговец маслом и беконом — это мне крайне… непривычно! И потом, эти фартуки! Мне к ним никогда не привыкнуть.

— Я откажусь от фартуков! — с жаром воскликнул он. — Я найму второго продавца, куплю небольшой кабриолет и не буду заниматься ничем — разве что стану вывозить Вас покататься. Я сделаю все, чтобы Вы все-таки были моей, мисс Эфи. Я и кольцо уже купил.

— Вы очень добры, — холодно ответила она. — Но это совершенно невозможно: я твердо решила. Прощайте же навсегда, Джиффин, и пусть в следующий раз Вам повезет больше.

Эфи засеменила прочь, приподняв подол своего просторного платья, поскольку улица недавно была полита, а м-р Джиффин, глядя ей вслед и вытирая мокрое лицо, страстно желал быть заколоченным в одну из бочек с солониной, дабы избавиться от гнетущей сердечной боли.

— Ну, вот и все, хвала Господу! — рассуждала Эфи сама с собой. Вот еще: выходить за него после того, что Ричард Хэйр сказал на суде! Да я теперь ни на кого, кроме Дика, и не посмотрю! Он будет мой. Так прямо и сказал судьям, что мечтал лишь о том, чтобы сделать меня своей законной женой! Я всегда знала, что Дик Хэйр любил меня больше всего на свете, да он и сейчас по-прежнему любит, иначе он никогда не сказал бы об этом при всех. Не родись богатой, а родись счастливой! Теперь все в Вест-Линне будут завидовать мне! «Миссис Ричард Хэйр из Гроува!» Старый Хэйр не сегодня — завтра преставится, и хозяином Гроува станет Дик. Миссис Хэйр купит себе домик на вдовью часть наследства, а мы с Ричардом заживем в Гроуве одни. Интересно, снизойдет ли мадам Барбара до общения со мной? А эта святоша Корни? Я сделаюсь ей кем-то вроде кузины. Интересно, какой годовой доход будет у Дика? Должно быть, тысячи три-четыре. Подумать только: я чуть не упустила все это ради какой-то обезьяны — Джиффина! Право же: с какими только проходимцами не встретишься на жизненном пути!

Мисс Эфи гордо прошествовала через весь городок и замедлила шаги, завидев заветную калитку Гроува. Она частенько прогуливалась здесь с того самого дня, когда состоялся суд, и сегодня ей наконец улыбнулась удача. Возле самой калитки ей встретился Ричард Хэйр, возвращавшийся из Ист-Линна. Эфи впервые заговорила с ним:

— Добрый день, м-р Ричард. Вы же не собирались пройти мимо старого друга?

— У меня такое множество друзей, — сказал Ричард, — что я едва ли смогу найти время для каждого в отдельности.

— Ну, для меня-то Вы можете это сделать. Или Вы все позабыли? — кокетливо спросила она.

— Нет, не забыл, — ответил Ричард. — И вряд ли когда-нибудь забуду, — многозначительно добавил он.

— Так я и думала. Сердце подсказывало мне это. Когда Вы исчезли в ту ужасную ночь, оставив мне в удел страх и неизвестность, я почти желала смерти. С тех пор я ни минуты не была счастлива, пока снова не встретила Вас.

— Не говорите глупостей, Эфи! — галантно ответствовал Ричард, позаимствовав любимое выражение м-ра Карлайла. — Когда-то я был молод и зелен, однако не можете же Вы полагать, что я совершенно не изменился? Давайте не будем ворошить прошлое. Как поживает м-р Джиффин?

— Ах, черт возьми! — взвизгнула Эфи. — Как Вы могли поверить этой сплетне, будто у меня с ним что-то было! Вы же знаете, что я никогда не опустилась бы до этого. В этом — весь наш городок! Недели не проходит без новых слухов. Человек, торгующий сыром и нарезающий бекон! Вы меня удивляете, м-р Ричард!

— Я-то думал, что Вам улыбнулась удача, — спокойно ответил Ричард. — Впрочем, это не мое дело.

— Неужели Вы смогли бы это вынести, если бы я опустилась до него, — ответила Эфи, понизив голос до многозначительного шепота.

— Послушайте, Эфи! Меня не интересует, что Вы там замыслили, однако чем скорее Вы все это выбросите из головы, тем лучше для Вас. Когда-то я был идиотом, не стану отрицать; однако Вы весьма быстро излечили меня от идиотизма. Прошу извинить меня, но вынужден заметить, что мы с Вами более не знакомы. Я вернул себе прежнее положение, которое поставил под угрозу, ухаживая за Вами.

Эфи сделалось дурно.

— Как Вы можете говорить такие жестокие слова? — задыхаясь, спросила она.

— Вы сами напросились. Вчера мне рассказали, что Эфи Хэллиджон, расфуфыренная до несуразности, снова ищет встречи со мной. Не выйдет, Эфи.

— О-о-о! — истерически разрыдалась она. — Вот и все вознаграждение за те годы, что я провела, тоскуя и храня себя единственно для Вас!

— Вознаграждение! Ну что же, если хотите, я скажу моей матери, чтобы она что-нибудь заказала у Джиффин а.

Звонко, хотя и беззлобно, рассмеявшись, Ричард вошел в калитку, по достоинству оценив упрек Эфи, то есть, не придав ему ни малейшего значения. Тщеславию последней был нанесен смертельный удар — возможно, самый тяжелый за всю ее жизнь — и ей потребовалось несколько минут на то, чтобы овладеть собой и привести в порядок свои растрепанные перышки. Затем она повернулась и столь же плавной походкой пустилась обратно к магазину м-ра Джиффина: ее шляпка, с гордо подрагивающим пером, попирала небеса, восхищая всех невольных свидетелей этого променада, особенно мисс Карлайл, которая сподобилась увидеть ее из окна. Прибыв к месту назначения, она почувствовала себя дурно и ввалилась в магазин в чрезвычайно жалком виде.

М-р Джиффин вылетел из-за прилавка, оставив на посту продавца, приросшего к месту от удивления. Что случилось? Чем он может помочь?

— Сделалось дурно… солнце так печет… слишком быстро шла… посидеть несколько минут! — отрывисто выговорила Эфи, ловя воздух, ртом.

М-р Джиффин бережно провел ее через магазин в свою комнату. Эфи краешком глаза мгновенно оценила удобство обстановки, и ей тут же подурнело. М-р Джиффин места себе не находил, ибо его дама принялась ловить воздух ртом и истерически рыдать.

— Вам здесь будет удобнее, чем в магазине. Простите, Бога ради, что привел Вас сюда, и согласитесь остаться хоть на несколько минут! Я не причиню Вам ни малейшего вреда, и никто в Вест-Линне ничего не узнает о Вашем визите. Я стану вот здесь, не приближаясь к Вам. Вот только открою обе двери и окно. А может быть, позвать служанку? Я сделаю все, что Вы пожелаете. Может быть, стаканчик вина?

Эфи отмахнулась от последнего предложения и принялась обмахивать себя веером, в то время как м-р Джиффин взирал на нее с почтительного расстояния. В конце концов, она успокоилась и пришла в себя. К ней постепенно возвращалось мужество, а вот м-р Джиффин утратил его окончательно и пролепетал несколько робких упреков.

Эфи рассмеялась.

— Ну что, здорово я это проделала? — воскликнула она. — Мне захотелось подшутить над Вами, и все получилось просто замечательно!

М-р Джиффин всплеснул руками.

— Так это была шутка? — переспросил он, дрожа от волнения и не ведая, находится ли он на грешной земле или уже переместился в рай. — Так Вы по-прежнему готовы позволить мне назвать Вас своей женой?

— Ну, конечно же, это была шутка, — ответила Эфи. — Какой же Вы простофиля, если сами не догадались! Когда молодые леди соглашаются выйти замуж, они не меняют своего решения чуть ли не накануне свадьбы!

— Ах, мисс Эфи! — несчастный просто разрыдался от восторга, схватил руку Эфи и покрыл ее поцелуями.

«Ну и осел же ты!» — подумала Эфи, впрочем, одарив жениха нежнейшей улыбкой.

Ричард Хэйр тем временем прошел к своей матери, сидевшей у окошка вместе с г-ном судьей, который нежился на ласковом солнце, сидя в инвалидной коляске. Последний приступ оказал большее влияние на разум м-ра Хэйра, нежели на его тело. В этот день его впервые вынесли в гостиную, однако надежд на восстановление умственных способностей оставалось немного. Он стал почти слабоумным, и, что самое удивительное, полностью утратил прежнее своеволие и упрямство, сделавшись послушным, словно дитя.

Ричард подошел к матери и поцеловал ее. Миссис Хэйр ласково взяла его руку и более не выпускала ее. С ней за эти дни произошла чудесная перемена: она снова выглядела молодой и счастливой.

— Мама, Барбара решила отправиться на побережье. Они выезжают в понедельник.

— Замечательно, мой дорогой. Это пойдет ей на пользу. Ричард, — она склонилась к мужу, по-прежнему не выпуская руки сына, — Барбара согласилась поехать к морю. Это поможет ей восстановить силы.

— Да-да, — кивнул судья. — Восстановить. К морю? Не можем ли и мы поехать?

— Конечно, дорогой, если ты хочешь. Вот только окрепнешь немного — и поедем.

— Да-да, — снова закивал бедняга. Теперь он все время отвечал подобным образом. — Окрепну. Где Барбара?

— Она уезжает в понедельник, сэр, — сказал Ричард, также наклонившись к отцу. — На пару недель, не больше. Но они говорят, что осенью снова поедут к морю.

— Не могу ли я тоже поехать? — повторил судья, умоляюще глядя в лицо Ричарду.

— Вы обязательно поедете, дорогой отец. Может быть, месяц — другой на свежем воздухе полностью излечит Вас? Мы можем поехать все вместе: мы и Карлайлы. На следующей неделе к нам приезжает погостить Анна, а после ее отъезда и мы можем отправиться в путь.

— Да, все вместе. Приезжает Анна?

— Разве ты забыл, дорогой? Она приезжает к нам на месяц, и м-р Клизерой, и дети. Я так рада, что тебе стало лучше к ее приезду! М-р Уэйнрайт говорит, что завтра тебе можно будет прокатиться в коляске, — сказала миссис Хэйр, добрые глаза которой снова наполнились слезами.

— А я буду кучером, — рассмеялся Ричард. — Вспомним старые добрые времена. Помните, отец, как я умудрился однажды лунной ночью сломать дышло: и Вы потом полгода не позволяли мне править лошадьми?

Бедный судья рассмеялся в ответ и продолжал смеяться до тех пор, пока слезы не потекли у него по лицу, возможно, и сам не имея ни малейшего представления о причине своего смеха.

— Ричард, — почти тревожно спросила миссис Хэйр, нервно сжав руку сына, — уж не с Эфи ли Хэллиджон ты только что беседовал у калитки?

— Вы видели ее? Во что она себя превратила! Как ей не стыдно ходить по улицам в таком виде? Впрочем, меня удивляет то, что она вообще показывается людям на глаза.

— Ричард, ты… ты… не увлечешься снова? — прошептала она.

— Мама!

Его нежные голубые глаза неожиданно строго взглянули на мать. Ах, эти чудесные глаза! Они были как две капли воды похожи на глаза Барбары и самой миссис Хэйр, и сейчас их взгляд оказался красноречивее любых слов.

— Матушка. Я не буду принадлежать никому, кроме Вас. Вест-Линн, как я понял, уже вовсю обсуждает мое будущее: кто гадает, не попаду ли я снова в сети к Эфи, кто считает, что я сразу приударю за Луизой Доубид. И все они ошибаются: мое место — рядом с моей дорогой мамой, по крайней мере — на несколько ближайших лет.

Она радостно прижала его руку к своей груди.

— Мы должны быть счастливы рядом, чтобы забыть о прошлом, поскольку нам с Вами пришлось тяжелее всех. И мы будем счастливы в нашем доме, живя друг для друга и стараясь поддержать моего бедного отца.

— Да-да, — умиротворенно вставил судья Хэйр.

Именно так все и будет. Ричард вернулся в свой дом, в сущности, его хозяином, поскольку судье уже не суждено снова стать настоящим главой семейства. Он вернул свое прежнее положение, он снова заслужил расположение Вест-Линна, который, будучи верен своей привычке во всем впадать в крайности, теперь готов был заласкать его до смерти. Отныне у них будет счастливый дом! Миссис Хэйр всем сердцем возблагодарила за это Господа. Возможно, и Ричард вознес в этот момент благодарственную молитву.

А что же несчастный осужденный в камере для приговоренных к смерти в Линборо? Как все и ожидали, смертный приговор не был приведен в исполнение. И мы — при всей нашей неприязни к сэру Фрэнсису — не сможем упрекнуть судью, который не слишком настаивал на этом. Разумеется, он сознательно убил Хэллиджона, но сделал это в приступе ярости, а не по холодному злому умыслу. Смертную казнь заменили пожизненными каторжными работами, то есть куда более позорным приговором, по мнению самого сэра Фрэнсиса, и весьма нежелательным в глазах его супруги. Что толку скрывать правду?

Леди Ливайсон оставалось последнее утешение: ожидать того времени, когда она останется одна со своим несчастным ребенком и сможет, укрывшись в каком-нибудь уединенном месте, забыть этого человека, его ужасное преступление и бесславный конец. Но ему не суждено было умереть; ее имя и имя ребенка по-прежнему будут связывать с ним! При одной мысли об этом сердце ее погружалось в пучину возмущения и ужаса.

Сам же сэр Фрэнсис, думая о своем будущем, завидовал мертвому Хэллиджону. Что и говорить: весьма утешительная перспектива! Беспутный сэр Фрэнсис Ливайсон, закованный в цепи, работает вместе со всяким сбродом! Где теперь его бриллианты, надушенные носовые платки и белые холеные руки? А со временем он, может быть, добьется досрочного освобождения. Он даже застонал, когда надзиратель сказал ему об этом. Досрочное освобождение! Почему они не повесили его?! Он застонал и закрыл глаза, стоя в тускло освещенной камере. Увы, свет будущего беспощадно бил ему в глаза, и ему некуда было деться от этого слепящего огня.

Глава 23 ВСТРЕТИМСЯ В ВЕЧНОСТИ

Барбара отдыхала на побережье, а леди Изабель слегла окончательно. Как гласит старинная французская пословица, «Человек предполагает, а Господь располагает». Леди Изабель намеревалась в отсутствие миссис Карлайл побыть в Ист-Линне со своими детьми, но ее планы были нарушены, поскольку детей отправили к мисс Карлайл. Так распорядился м-р Карлайл: он хотел полностью освободить гувернантку от каких бы то ни было дел, а она, бедняжка, не посмела попросить, чтобы детей оставили с ней. Впрочем, это не единственный план леди Изабель, которому не суждено было сбыться. Она рассчитывала, что будет уже далеко от Ист-Линна, когда придет время умирать, но смерть неслась к ней семимильными шагами, и время для отъезда было окончательно упущено. Теперь она стремительно сгорала, подобно своей матери, буквально как свеча.

Уилсон уехала с миссис Карлайл, а Джойс осталась дома и ухаживала за своей бывшей хозяйкой.

Надобно заметить, что Барбара выбрала для отдыха местечко на водах, всего в тридцати милях от Ист-Линна, и м-р Карлайл почти каждый вечер ездил к ней, возвращаясь по утрам прямо в контору. Таким образом, он за все это время приезжал в Ист-Линн всего лишь пару раз, причем очень ненадолго. В период с субботы по среду он вообще не приезжал домой, а состояние леди Изабель резко ухудшилось именно в эти дни. В среду он, наконец, должен был явиться к обеду и провести ночь в Ист-Линне.

Джойс была почти в панике; леди Изабель умирала, и что ей теперь было делать со своей тайной? Она была настолько испугана, что совершенно не сомневалась; после смерти все раскроется, и тогда — кто знает, не обвинят ли ее в том, что она с самого начала являлась соучастницей леди Изабель, если не раскрыла ее тайну своим хозяевам? Джойс неоднократно собиралась послать за мисс Карлайл и все рассказать ей.

День быстро клонился к закату, и, казалось, жизнь леди Изабель уходила вместе с солнечным светом. Джойс находилась в комнате леди Изабель, которая весь день пролежала без сознания, но почувствовала себя немного легче к вечеру. Джойс помогла ей сесть, положив подушки под спину, накинула на плечи белую кашемировую шаль и сняла с ее головы ночной чепец, чтобы она подышала свежим воздухом, лившимся в открытые окна.

В тишине теплого безветренного вечера послышались шаги: кто-то шел по гравиевой дорожке. Даже леди Изабель услышала эти любимые шаги, и щеки ее покрылись лихорадочным румянцем. Джойс взглянула в окно и увидела м-ра Карлайла.

— Джойс! — взволнованно вскрикнула леди Изабель.

Джойс повернулась к ней.

— Что, миледи?

— Мне было бы легче умереть, если бы я увидела его.

— Увидеть его! — не поверила своим ушам Джойс. — Миледи! Увидеть м-ра Карлайла?!

— Какое это имеет значение? Ведь я, можно сказать, уже мертва. Неужели Вы думаете, что я попросила бы об этом или даже просто пожелала этого, будучи здоровой? Это желание поддерживало мои силы и не давало мне умереть.

— Это невозможно, миледи, — решительно ответила Джойс. — Совершенно невозможно.

Леди Изабель разрыдалась.

— Я не могу спокойно умереть, — сквозь слезы сказал она. — Вы не пускаете ко мне моих детей, чтобы я не выдала себя, а теперь не даете увидеться с мужем. Джойс, позвольте мне встретиться с ним!

Ее мужем! Что она говорит, несчастная! Сердце Джойс разрывалось от жалости, хотя она и не изменила своего решения: она искренне верила, что поступит недостойно по отношению к своей теперешней хозяйке, устраивая встречу м-ра Карлайла с его бывшей женой. Ни к чему хорошему это бы не привело.

В этот момент в дверь постучали.

— Войдите — откликнулась Джойс.

Обычно к больной не входил никто, кроме двух горничных, Ханны и Сары, никогда не встречавшихся с мадам Вин в ее бытность леди Изабель. В дверь просунулась голова Сары.

— Хозяин спрашивает Вас, Джойс.

— Я сейчас приду.

— Он в столовой. Я только что принесла к нему мастера Артура.

Когда Джойс вошла в столовую, «мастер Артур» восседал на плече м-ра Карлайла. Он, надобно заметить, рос шумным и непоседливым джентльменом, «крепко стоящим на ногах», по выражению Уилсон.

— Как самочувствие мадам Вин, Джойс?

Джойс растерялась. Что ответить? Она не посмела скрыть от него истинное положение вещей. Да и к чему ей было делать это, если леди Изабель оставалось жить каких-то несколько часов?

— Ей очень плохо, сэр.

— Хуже?

— Сэр, я боюсь, что она умирает.

М-р Карлайл опустил на пол Артура и встревоженно повторил:

— Умирает?

— Думаю, она не протянет до утра, сэр.

— Но почему? Отчего она умирает?

Джойс, бледная и смущенная, ничего не ответила.

— Вы приглашали доктора Мартина?

— О, нет, сэр. Это не поможет.

— Не поможет! — с упреком повторил м-р Карлайл. — Разве так следует обращаться с умирающими людьми? Спокойно позволить им умирать, считая, что не имеет смысла обращаться к врачам! Если мадам Вин и в самом деле настолько плохо, нужно немедленно послать телеграмму. Я, пожалуй, сам взгляну на нее, — добавил он, двинувшись к двери.

Джойс так испугалась, что прижалась к двери, не выпуская м-ра Карлайла из комнаты.

— Ах, хозяин… простите меня, но… но не следует этого делать. Пожалуйста, сэр, не ходите в ее комнату!

М-р Карлайл подумал, что Джойс в данном случае проявляет излишнюю щепетильность.

— Почему это я не могу войти к ней? — поинтересовался он.

— Это не понравится миссис Карлайл, сэр, — запинаясь, выговорила Джойс, щеки которой густо покраснели.

М-р Карлайл удивленно воззрился на нее.

— Что за странные идеи? — воскликнул он. — В отсутствие миссис Карлайл кто-то должен проведать ее. Позволить даме умереть в моем доме и даже не взглянуть на нее! Вы не в себе, Джойс. Сообщите мадам Вин, что я зайду после обеда.

В этот момент как раз подавали обед. Джойс, которая была на грани нервного срыва, взяла на руки Артура и отнесла его в детскую, к Саре, раздумывая над тем, как ей поступить.

Едва м-р Карлайл приступил к обеду, как появилась его сестра: у мисс Корни возникли какие-то трения с жильцами некоторых ее домов, и она пришла посоветоваться с братом. Однако он попросил ее прежде подняться к мадам Вин, передав ей слова Джойс о состоянии здоровья гувернантки.

— Умирает! — насмешливо повторила она. — Эта Джойс в последнее время ведет себя, как дурочка. Что с ней сталось, честное слово! Она сняла шляпку и накидку, положила их на кресло, поправила свой чепец, глядя в трюмо, и пошла наверх.

Джойс, открывшая ей дверь, побелела как полотно, увидев, кто пришел навестить больную.

— Ах, мэм, Вы не должны входить, — выпалила она от смущения и страха, загораживая дорогу мисс Карлайл.

— И кто меня не пустит, спрашивается? — требовательно спросила мисс Карлайл, оправившись от удивления, и голос ее зазвучал со спокойной властностью. — Отойдите, голубушка Джойс, я думаю, у Вас что-то не в порядке с головой. От Вас не знаешь, чего и ожидать!

Джойс не могла удержать ее, и она сама это знала: ей не хватило бы ни власти, ни физических сил. Дрожа всем телом, она отошла в сторону и покинула комнату, как только в нее вошла мисс Карлайл. Ну что же, теперь уже невозможно было что-то скрывать! На подушке лежало бледное лицо, более не защищенное гримом. Серая бархатная лента, очки, платок, закрывавший шею и подбородок, огромный чепец — все исчезло. Это было лицо леди Изабель, хотя и весьма изменившееся. Судьба посеребрила ее волосы, когда-то ниспадавшие на плечи шелковистыми локонами, и лишь глаза ее, нежные и грустные, были глазами прежней леди Изабель.

— Господи, помилуй! — только и смогла выговорить мисс Карлайл.

Так они и смотрели друг на друга, дрожа от волнения. Да-да, читатель: это касается и мисс Карлайл. Хотя у нее когда-то и возникло подозрение, что мадам Вин может быть леди Изабель, оно вскоре улетучилось: ведь это было просто невозможно, да и лорд Маунт-Северн представил убедительные свидетельства гибели своей родственницы. Правда, она всякий раз, увидев мадам Вин, принималась искать черты сходства с леди Изабель.

— Как Вы посмели вернуться сюда? — спросила она, и это было скорее тихое причитание, чем упрек.

Леди Изабель кротко сложила на груди свои страшно исхудавшие руки.

— Мои дети, — прошептала она. — Как я могла быть вдали от них? Сжальтесь, мисс Карлайл, не упрекайте меня! Я скоро отправлюсь к Господу, чтобы ответить за все мои грехи.

— Я не упрекаю Вас, — ответила мисс Карлайл.

— Я так счастлива, что ухожу, — еле слышно продолжала леди Изабель, глаза которой наполнились слезами. — Ведь Иисус явился в этот мир не для того, чтобы спасти таких праведных людей, как Вы, нет: он пришел ради нас, бедных грешников. Я пыталась нести свой крест, как он велел нам, нести его мужественно, ради нашего Спасителя, но тяжесть этой ноши убила меня.

Она произнесла эти слова столь робко и покорно, с такой искренней верой, словно мисс Карлайл принадлежала к сонму ангелов. И в этот момент мисс Корни подумалось, что та суровая, бескомпромиссная вера, которую она исповедовала всю жизнь, не принесет ей покоя и умиротворенности на смертном одре.

— Дитя, — сказала она, подойдя поближе и склонившись над леди Изабель, — была ли я виновна в твоем бегстве из Ист-Линна?

Леди Изабель покачала головой и прошептала, опустив глаза:

— Нет, дело не в Вас. Мы не слишком хорошо ладили с Вами, но причина моего… ухода вовсе не в этом. Простите меня, мисс Карлайл!

«Слава Богу!» — с облегчением подумала мисс Карлайл.

— Это Вы простите меня, — громко и взволнованно сказала она, прикоснувшись к руке Изабель. — Я могла бы сделать Вашу жизнь счастливее, и я горько жалею о том, что не сделала этого, с того самого времени, как Вы оставили этот дом.

Леди Изабель взяла ее ладонь в свои руки.

— Я хочу видеть Арчибальда, — прошептала она, вспомнив прежние времена, когда могла называть его по имени. — Я умоляю Джойс привести его ко мне, но она отказалась сделать это. Хотя бы на одну минуту! Только бы услышать, что он простил меня! Я все равно одной ногой стою в могиле, и мне легче будет умирать, если я увижусь с ним.

Почему мисс Карлайл сочла возможным удовлетворить эту просьбу? Кто знает! Возможно, она не хотела отказать в последней просьбе умирающей, возможно, так же, как и сама леди Изабель, полагала, что теперь это уже не имеет никакого значения. Она вышла в коридор и увидела Джойс, которая плакала в свой передник, прислонившись к стене. Мисс Карлайл подозвала ее к себе.

— Как давно Вы знаете об этом?

— С той самой ночи весной, когда поднялась тревога из-за пожара. Тогда я увидела ее без грима и узнала леди Изабель, хотя в первое мгновение мне показалось, что я вижу ее призрак. С тех пор, мэм, и я ходила как привидение сама не своя от страха.

— Ступайте и позовите сюда Вашего хозяина.

— Ах, мэм. Следует ли говорить ему об этом? — возразила Джойс. — Следует ли ему встречаться с ней?

— Ступайте и позовите ко мне Вашего хозяина, — непреклонно повторила мисс Карлайл. — Кто здесь хозяйка: я или Вы?

Джойс спустилась вниз и вскоре вернулась с м-ром Карлайлом, который даже не успел пообедать.

— Мадам Вин стало хуже, Корнелия? Она хочет видеть меня?

— Да.

Мисс Карлайл приоткрыла дверь. Он жестом предложил ей войти первой.

— Нет, — сказала она. — Ты уж лучше иди один.

Когда он проходил мимо Джойс, она схватила его за руку и воскликнула:

— Хозяин, хозяин, Вас нужно подготовить! Мэм, разве Вы не скажете ему?

Он удивленно взглянул на них, подумав, что они обе лишились рассудка: их поведение было совершенно необъяснимым. Обе находились в весьма возбужденном состоянии, отнюдь не характерном для мисс Карлайл. Ее лицо и губы подергивались, но она упорно хранила молчание. М-р Карлайл нахмурился и прошел в комнату; они затворили за ним дверь.

Он сразу же направился к постели больной, осторожно ступая по ковру, чтобы не потревожить ее.

— Я весьма опечален, мадам Вин, что…

Слова застряли у него в горле. Подумал ли он, как когда-то Джойс, что перед ним призрак? Как бы то ни было, он покрылся мертвенной бледностью и попятился от кровати, хотя наш герой как никто умел не проявлять своих эмоций.

Ниспадающие волосы, нежные и печальные глаза, лихорадочный румянец, вызванный его приходом — все это яснее ясного свидетельствовало о том, что перед ним была леди Изабель.

— Арчибальд!

Она протянула свою дрожащую руку и схватила его ладонь, прежде чем он успел отойти слишком далеко. Он сначала посмотрел на нее, потом обвел взглядом комнату, как человек, только что пробудившийся ото сна.

— Я не могла умереть без твоего прощения, — прошептала она, опустив глаза. — Не уходи, побудь со мной хоть одну минуту! Только скажи, что ты простил меня, и я умру спокойно!

— Изабель? Ты… ты… была мадам Вин? — воскликнул он, сам не ведая, что именно говорит.

— Ах, прости, прости меня! Я не умерла. Я выжила после катастрофы, но оказалась страшно изувеченной; никто не узнал меня, и я приехала сюда как мадам Вин. Я не могла жить без тебя и моих детей. Прости меня, Арчибальд!

У него голова шла кругом; лишь одна мысль пульсировала у него в мозгу — мысль о том, что он — человек, имеющий двух жен. От нее не укрылось волнение мужа.

— Я не могла оставаться вдали от тебя и моих детей. Тоска по тебе убивала меня, — повторяла она, словно в бреду. — Я не знала ни минуты покоя после моего безумного поступка: бегства от тебя. И часа не прошло, как я горько раскаялась. Даже в этот момент я хотела вернуться, но не знала, как это сделать. Видишь, что сталось со мной! — показала она свои поседевшие волосы и исхудавшие руки. — Прости, прости меня! Я совершила страшный грех, но наказание оказалось еще страшнее. Это была бесконечная агония.

— Почему ты ушла? — спросил м-р Карлайл.

— Разве ты не знал?

— Нет, это всегда оставалось для меня загадкой.

— Я ушла из любви к тебе.

Его губы тронула презрительная усмешка. Неужели и на смертном одре она продолжает лгать ему?

— Не смотри на меня так, — задыхаясь, сказала она. — У меня почти не осталось сил, и я, возможно, не совсем ясно выражаюсь. Я любила тебя всем сердцем, и в него закралась ревность. Я полагала, что ты лжешь и изменяешь мне, что ты подарил свою любовь другой, и я, ослепленная ревностью, вняла речам подлеца, который нашептывал мне о мести. Я была неправа, не так ли?

М-р Карлайл снова овладел собой, во всяком случае — внешне. Он смотрел на нее, скрестив руки на груди и выпрямившись во весь свой немалый рост.

— Я была неправа? — с болью в голосе переспросила она.

— Как ты можешь спрашивать? Разве ты недостаточно знаешь меня? Я никогда не изменял тебе: ни мыслью, ни словом, ни делом.

— Ах, Арчибальд, я была просто сумасшедшей! Я не могла бы совершить это в здравом уме. Забудь и прости все, умоляю!

— Я уже простил, но забыть не могу.

— Постарайся, постарайся забыть время, прошедшее с той ужасной ночи! — продолжала она, обливаясь слезами и протягивая ему свою горячую ладонь. — Вспомни то время, когда ты познакомился со мной, те дни, когда я, Изабель Вейн, счастливая и беззаботная, гостила здесь со своим отцом. Временами мне удавалось забыться и стать почти счастливой, когда я думала об этом! Помнишь, как ты полюбил меня, хотя и считал, что не должен говорить мне о своей любви? Помнишь, как ты был добр ко мне после смерти папы? А стофунтовую банкноту ты не забыл? Помнишь твой приезд в Кастл-Марлинг, когда я согласилась стать твоей женой и ты запечатлел первый поцелуй на моих губах? Ах, Арчибальд, вспомни чудесные дни после нашей свадьбы! Как мы были счастливы друг с другом! Помнишь: после рождения Люси мы были уверены, что я умру? Как искренне мы благодарили Всевышнего, когда я все-таки выздоровела! Помнишь ли ты все это?

Да, конечно же, он помнил все это. М-р Карлайл взял ее руку в свою.

— Можешь ли ты в чем-то упрекнуть меня? — тихо спросил он, слегка наклонив голову.

— Упрекнуть тебя! Того, кого, пожалуй, и высшему суду не в чем обвинить! Упрекнуть того, кто всегда любил меня и заботился обо мне! Когда я думаю о том, какой ты человек и как я отблагодарила тебя, я готова сквозь землю провалиться от раскаяния и стыда. Свой собственный грех я искупила, но мне никогда не искупить позора, который я навлекла на тебя и наших детей.

Такого не искупить никогда, и м-р Карлайл всем сердцем чувствовал это.

— Подумай, каково было мне, — продолжала она, и ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее слабеющий голос. — Жить в этом доме с твоей женой, видеть твою любовь к ней, с завистью смотреть на ласки, которые когда-то ты дарил мне. Я никогда не любила тебя так страстно до тех пор, пока не потеряла! Представь, каково мне было видеть Уильяма, умирающего у меня на глазах, быть с тобой наедине в его смертный час и не иметь права сказать тебе: «Он и мой ребенок тоже». Когда он умер, и об этом узнали домочадцы, ты утешал ее, хотя кто сравнит ее горе с моим, горем матери? Один Господь знает, как я все пережила. Для меня это было нестерпимо горько.

— Зачем ты вернулась? — спросил он вместо ответа.

— Я же сказала, что не могла без тебя и моих детей.

— Это было ошибкой — во всех отношениях.

— Чудовищной ошибкой! Ты не сможешь судить меня за это строже, чем я сама. Однако все это легло бы только на мои плечи, если бы я осталась неузнанной. Я не собиралась умирать здесь, но смерть, похоже, настигла меня одним прыжком, как когда-то мою мать.

Во внезапно установившейся тишине было слышно лишь ее прерывистое дыхание, М-р Карлайл не перебивал ее.

— Все неправильно, все неправильно, — продолжала она. — И этот разговор в том числе. Хотя, кто знает: он никак не скажется на твоих новых привязанностях, ибо я уже практически мертва Для этого мира: я уже почти перешла в мир иной. Но ведь ты был моим мужем, Арчибальд, и последние несколько дней я страстно жаждала твоего прощения. Ах, если бы можно было зачеркнуть прошлое! Если бы я могла проснуться и обнаружить, что это был лишь кошмарный сон, что я, как и прежде, здорова и счастлива, что я снова — твоя любящая жена! А ты хотел бы этого? Ты хотел бы, чтобы исчезло мрачное прошлое?

Она спросила его тревожно и требовательно, глядя на него так, словно от его ответа зависит — жить ей или умереть.

— Я хочу этого, ради тебя, — спокойно сказал он; она снова опустила глаза, и у нее вырвался глубокий вздох.

— Я ухожу к Уильяму. Но здесь остаются Люси и Арчибальд. Будь же добр к ним! Умоляю: не наказывай их за грехи матери, и пусть твоя любовь к детям Барбары не заставит тебя разлюбить их.

— Разве ты заметила в моем поведении нечто, дающее основание для подобных страхов? — грустно ответил он, и в его голосе послышался упрек. — Дети так же дороги мне, как ты когда-то.

— И как могла бы быть дорога сейчас.

— Да, могла бы, — взволнованно ответил он.

— Арчибальд, я уже на пороге иного мира. Разве ты не благословишь меня, не скажешь мне хоть словечко любви, прежде, чем я переступлю его? Забудь на мгновение, кто я сейчас. Если можешь, представь меня невинным и робким ребенком, который стал твоей женой. Одно только слово, или сердце мое разорвется от муки.

Он склонился над ней, рукой отвел волосы со лба, на который упала непрошенная слеза.

— Ты чуть не разбила мое сердце, Изабель, когда оставила меня, — прошептал он. — Да благословит тебя Господь и примет твою душу на небе. И пусть он простит меня так же, как я сейчас искренне и по доброй воле прощаю тебя!

Он склонялся все ниже, пока, наконец, его дыхание чуть ли не смешалось с дыханием леди Изабель. Однако лицо его внезапно побагровело, и он отстранился от нее. Возможно, перед его глазами встал тот, кто сейчас находился в тюремной камере в Линборо или же его отсутствующая и ни о чем не подозревающая жена?

— Да упокоится душа моя в Господе, — глухо проговорила она. — Да-да, я знаю: Господь простил меня, Господи, что это была за борьба! Мною овладели самые греховные чувства после приезда сюда: я возмущалась, роптала и печалилась. Так продолжалось довольно долго, но Иисус молился за меня и помог мне: ты же знаешь, как он милосерден к уставшим и измученным. Мы увидимся снова, Арчибальд, и будем вместе навеки. Без надежды на это мне слишком тяжело было бы умирать. Уильям говорил, что мама будет ждать его на берегу реки и высматривать его на подплывающих лодках, но теперь ему придется делать это вместо меня.

М-р Карлайл освободил одну руку и своим платком вытер с ее лба предсмертную испарину.

— Разве грешно предвкушать это, Арчибальд? Ведь в раю никто не будет жениться и выходить замуж: так сказал Иисус. Хотя мы и не знаем, как все будет на самом деле. Там больше никто не вспомнит о моем грехе, и мы навеки воссоединимся с нашими детьми. Так оставь же в моем сердце крошечный уголок для твоей бедной, заблудшей Изабель!

— Да, да, — прошептал он.

— Ты покидаешь меня? — с мукой в голосе спросила она.

— Мне кажется, ты теряешь сознание. Я хочу позвать кого-нибудь, чтобы помочь тебе.

— Ну что же: встретимся в вечности — вздохнула она, и слезы полились у нее из глаз. — Я думаю, это смерть, а не обморок. Ах, как тяжело расставаться! Прощай же, прощай, мой дорогой муж!

Она оторвала голову от подушки, ибо волнение придало ей сил, вцепилась в его руку и в предсмертной тоске подняла к нему свое лицо. — М-р Карлайл бережно опустил ее на подушку и заставил себя коснуться ее губ своими.

— До встречи в вечности! — прошептал он.

Она проводила его взглядом, а затем, когда он вышел, отвернулась к стене.

— Все кончено. Теперь я твоя, Господи!

М-р Карлайл о чем-то задумался, на мгновение остановившись на верхней ступеньке лестницы. Джойс уже вошла в комнату больной, повинуясь его безмолвному жесту; мисс Карлайл все еще стояла возле двери.

— Корнелия.

Она прошла вслед за ним в столовую.

— Ты останешься с ней на ночь?

— А как же иначе? — раздраженно ответила она. — Куда ты собрался?

— На телеграф. Пошлю за лордом Маунт-Северном.

— Какая от него польза в этом деле?

— Никакой, но я все равно вызову его.

— Разве нельзя отправить кого-то из слуг? Ты ведь едва притронулся к своему обеду.

Он машинально взглянул на обеденный стол, что-то рассеянно ответил мисс Корни и вышел из комнаты.

Когда он вернулся, сестра, встретив его в холле, завела в ближайшую комнату и закрыла дверь.

— Около десяти минут назад скончалась леди Изабель. Она не произнесла ни слова после твоего ухода, Арчибальд, и скончалась довольно тихо, если не считать короткого предсмертного удушья. Я поняла, что ей не дожить до полуночи, в тот самый момент, когда увидела ее сегодня.

Глава 24 И. М. В

Лорд Маунт-Северн, хотя и удивленный столь срочным вызовом, выехал немедленно и уже на следующее утро был в Ист-Линне. М-р Карлайл встречал его на станции в закрытом экипаже, где и сообщил графу о смерти Изабель, когда они ехали в Ист-Линн.

Граф был настолько потрясен, что с трудом поверил ему. Сначала он вообще не мог понять, о чем идет речь.

— Она… она что, приехала умирать в Ваш дом? — выпалил он. — Вы же не принимали ее? Ничего не понимаю!

М-р Карлайл терпеливо объяснил подробности этого дела, и граф, наконец, все понял, хотя его изумление от этого не уменьшилось.

— Какое безумие! Вернуться сюда! Мадам Вин! Но как, скажите на милость, ей удалось остаться неузнанной?

— Удалось, как видите, — ответил м-р Карлайл. — Мне всегда казалось поразительным ее сходство с моей первой женой. Но я и подумать не мог, что это она и есть. Она была и похожа и непохожа на себя одновременно, так как все черты ее лица изменились, кроме глаз, а их я видел всегда только через очки.

Граф вытер горячее от волнения лицо. Эта новость буквально потрясла его. Он был сердит на Изабель, хотя она и умерла, и радовался, что миссис Карлайл отсутствует.

— Вы хотите взглянуть на нее? — тихо спросил м-р Карлайл, когда они вошли в дом.

— Да.

Они поднялись в комнату покойной; м-р Карлайл открыл дверь ключом. Она выглядела тихой и умиротворенной в своем белом чепце и лентах. Мисс Карлайл и Джойс сделали все необходимое, никому более не позволив приблизиться к ней.

Лорд Маунт-Северн склонился над покойной, ища прежние черты Изабель, и сходство поразило его.

— Отчего она умерла? — спросил он.

— От разбитого сердца, по ее собственным словам.

— Да уж, — сказал граф. — Удивительно, что оно не разбилось ранее. Бедная, бедная Изабель! — добавил он, коснувшись ее руки. — Она сама загубила свое счастье! Я полагаю, это — обручальное кольцо, которое Вы подарили ей?

— Очень даже может быть, — сказал м-р Карлайл, взглянув на кольцо…

— Подумать только: она не избавилась от него! — заметил граф, отпустив холодную руку. — Я, знаете ли, и сейчас все еще не могу во все это поверить.

С этими словами он повернулся и вышел из комнаты. М-р Карлайл минуту или две пристально смотрел на лицо покойной, задумчиво поглаживая лоб, но нам не дано знать, что он чувствовал в эти мгновения. Затем он снова закрыл простыней лицо покойной и вышел из комнаты вслед за графом.

Они молча проследовали в столовую, где их за накрытым столом ожидала мисс Карлайл.

— Где же были Ваши глаза? — воскликнул граф, обращаясь к ней, когда они заговорили о том, что случилось.

— Там же, где и Ваши, — парировала мисс Корни как в старые добрые времена. — Вы имели возможность разглядеть ее не хуже нас.

— Но я же не видел ее постоянно! Мы встречались всего два или три раза. К тому же, я ни разу не видел ее без шляпки и вуали. А вот в то, что Карлайл не узнал ее, почти невозможно поверить.

— Пожалуй, — сказала мисс Корни, — однако, это факт. Она покидала Ист-Линн молодой, полной сил женщиной, прямой и стройной, как стрела, с чудесными волосами, ниспадающими на плечи, щеками, на которых играл румянец, и прекрасными чертами лица. Мадам Вин приехала сюда бледной, сутулой женщиной, хромающей на одну ногу, ниже ростом, чем леди Изабель, да еще вечно одетой в эти мешковатые жакеты, скрывающие фигуру. Лба ее, прежде чистого и открытого, не было видно из-за серой бархатной повязки на лбу и седых прядей волос. Она всегда носила чепец, зеленые очки скрывали ее глаза, а горло было подвязано так, что даже подбородок был частично закрыт. Рот ее совершенно изменился, а этот шрам, сразу бросающийся в глаза, делал его почти уродливым. К тому же, она, как Вам известно, потеряла несколько передних зубов и поэтому слегка шепелявила. Одним словом, — подвела итог мисс Карлайл, — она была похожа на Изабель, покинувшую этот дом, не больше, чем я — на Адама. Посмотрела бы я, как Вы узнали бы Вашего лучшего друга, изувеченного, да еще и загримированного подобным образом!

Лорд Маунт-Северн не мог не признать справедливость этих слов: один из его хороших знакомых был так изуродован в результате несчастного случая, что в нем невозможно было признать прежнего человека. Даже родные не смогли узнать его, и это без какого бы то ни было грима! Кстати, читатель: этот случай имел место в действительности.

— Мы должны были насторожиться именно из-за грима, — спокойно заметил м-р Карлайл. — Само по себе сходство было не настолько разительным, чтобы вызвать наши подозрения.

— Но она сбила нас со следа, как только появилась здесь, — вмешалась мисс Карлайл. — Рассказала о «невралгических болях головы и лицевых нервов», объяснив тем самым необходимость повязок на лбу и шее, якобы скрывающих судороги. Не забудьте, лорд Маунт-Северн, что Дьюси были с ней в Германии и тоже ничего не заподозрили. К тому же, как ни велико было сходство, мы не могли говорить о нем друг с другом. Имя леди Изабель в нашей семье не произносилось даже шепотом.

— Да, Вы совершенно правы, — согласился граф.

В пятницу миссис Карлайл было отправлено письмо следующего содержания:

«Любимая,

к сожалению, я не смогу приехать после обеда в субботу, как обещал, но выеду к тебе вечерним поездом. Не засиживайся допоздна, ожидая меня. К нам на несколько дней приехал лорд Маунт-Северн, который передает тебе наилучшие пожелания.

А теперь, Барбара, приготовься узнать печальную новость. Мадам Вин умерла. Мне рассказали, что после нашего отъезда ее состояние резко ухудшилось и она скончалась вечером в среду. Я рад, что тебя не было здесь в этот момент.

Дети целуют тебя, Люси и Арчи все еще у Корнелии, а вот от проделок Артура в детской Сара уже буквально валится с ног.

Неизменно твой, моя любимая,

Арчибальд Карлайл».

Разумеется, м-р Карлайл не мог не проводить гувернантку в последний путь, раз уж она умерла у него в доме, именно к такому выводу пришел Вест-Линн, когда узнал о том, что случилось. Лорд Маунт-Северн, гостивший у м-ра Карлайла, также присоединился к нему, проявив чрезвычайную любезность и оказав большую честь покойной! Вест-Линн еще не забыл другие похороны — покойного графа, — в которых тоже принимали участие только эти два джентльмена. По какому-то странному совпадению французскую гувернантку похоронили недалеко от могилы графа. Почему бы и нет, если там оказалось свободное место? Похороны состоялись в субботу утром. Все было просто и пристойно: катафалк, запряженный парой лошадей, траурная повозка и экипаж для преподобного м-ра Литла. Ни наемных участников процессии, ни людей, несущих покров, никаких султанов у лошадей. Одним словом, никакой ненужной роскоши. Вест-Линн одобрил подобный образ действий и высказал предположение, что гувернантка оставила достаточно денег на свои похороны. Впрочем, это не касалось никого, кроме м-ра Карлайла. Как бы то ни было, она в конце концов нашла последний приют в могиле, а м-р Карлайл и граф снова сели в траурный экипаж, чтобы ехать в Ист-Линн.

— Небольшой обелиск из белого мрамора, высотой в два фута и шириной в полтора, — заметил граф, продолжая начатый ранее разговор. — С инициалами И. В. и годами рождения и смерти. Как Вы полагаете?

— И. М. В. — поправил его м-р Карлайл.

В этот момент раздался веселый перезвон церковных колоколов, который привлек внимание графа.

— Интересно, почему они звонят? — воскликнул он.

Колокола возвещали о бракосочетании. Эфи Хэллиджон только что сделалась миссис Джо Джиффин — усилиями двух священников и шести подружек невесты, среди которых, можете не сомневаться, Джойс не было. Эфи никогда не отступала от задуманного; даже священников и подружек она подчинила своей воле. Итак, м-р Джиффин достиг наконец райского блаженства.

После обеда граф уехал, а вскоре появилась Барбара. Уилсон, сгоравшая от любопытства, едва не бросилась в дом раньше своей хозяйки, забыв младенца в экипаже. Ей не терпелось узнать все подробности смерти «этой француженки». М-ра Карлайла чрезвычайно удивил их приезд.

— Как же я могла оставаться там, Арчибальд, хотя бы даже до понедельника, после такого известия? — сказала Барбара. — Отчего она умерла? Это, должно быть, случилось так внезапно!

— Да, я полагаю, — рассеянно ответил он, раздумывая над тем, посвятить ли во все жену или же ничего не говорить ей.

Этот вопрос не давал ему покоя с самой среды. Он предпочел бы ничего не рассказывать ей и, пожалуй, так и поступил бы, будучи один посвящен в эту тайну. Однако, ее знали еще трое: мисс Карлайл, лорд Маунт-Северн и Джойс, порядочные и заслуживающие доверия люди, но м-р Карлайл не мог быть уверен в том, что никто из них даже случайно не обмолвится миссис Карлайл. Этого он не мог допустить: если уж ей вообще суждено все узнать, пусть она узнает это от него, причем немедленно. Итак, он решился.

— Тебе нездоровится, Арчибальд? — спросила она, взглянув на его бледное, усталое лицо.

— Я должен кое-что рассказать тебе, Барбара, — ответил он, взяв ее руку в свою; они разговаривали в ее туалетной комнате, куда она зашла переодеться. — Когда я приехал домой в среду, Джойс сообщила мне, что мадам Вин умирает, и я решил, что мне следует проведать ее.

— Ну конечно, — ответила Барбара. — Ты поступил правильно.

— Я вошел к ней и увидел, что она умирает. Но это не единственное, что я заметил, Барбара, Это была вовсе не мадам Вин.

— Не мадам Вин? — эхом отозвалась Барбара.

— Это была моя бывшая жена, Изабель Вейн.

Лицо Барбары сначала покраснело, а потом сделалось белым, как мрамор: она высвободила свою руку. Он же, словно не замечая этого движения, продолжал говорить, оперевшись локтем на камин, и быстро изложил суть дела, не вдаваясь в излишние подробности.

— Она не могла оставаться вдали от своих детей, — сказал он, — и вернулась под именем мадам Вин. Ей можно было не опасаться разоблачения, если принять во внимание последствия катастрофы, изменившие черты лица, а также ее стиль одежды и седые волосы. И, тем не менее, это поразительно, что ее никто не узнал. Я бы просто отказался поверить в эту историю, услышав ее от кого-нибудь другого.

У Барбары так защемило сердце, что она не выдержала и отвернулась от мужа. Ей первым делом подумалось — как раньше м-ру Карлайлу, — что она жила в одном доме с другой женой своего мужа.

— Ты догадывался? — еле слышно выдохнула она.

— Барбара! Разве я позволил бы этому продолжаться? Она умоляла меня о прощении: за ее прошлое и за то, что она вернулась сюда. Я ответил, что простил ее. После этого я отправился в Вест-Линн, чтобы дать телеграмму лорду Маунт-Северну, а когда вернулся, узнал, что она умерла. Сердце ее было разбито, и этому не приходится удивляться.

Наступила неловкая пауза. М-р Карлайл осознал, что жена прячет от него свое лицо. Он убрал руку с камина, подошел к ней и увидел, что черты ее исказились от нестерпимой душевной боли. Тогда он бережно взял жену за плечо и повернул к себе.

— В чем дело, любимая?

— Ах, Арчибальд, — воскликнула она, ломая руки, и долго сдерживаемые слезы хлынули у нее из глаз. — Теперь ты разлюбил меня?

М-р Карлайл взял обе ее ладони одной рукой, другой обнял за талию и замер, не говоря ни слова и серьезно глядя ей в лицо. Кто бы мог не поверить ему, видя эти полные нежности глаза? Только не Барбара!

— А я-то думал, что моя жена всецело доверяет мне.

— Я верю, верю тебе, ты же знаешь! Прости меня, Арчибальд, — тихо прошептала она.

— Я считал, что должен все рассказать тебе, Барбара. Дорогая, во мне говорила любовь.

Барбара прижалась к его груди, тихо всхлипывая и подняв к нему полные раскаяния глаза; она чувствовала себя удивительно спокойно в его нежных и сильных руках.

— Моя жена! Моя любимая! Сейчас и навеки.

— Не знаю, что мне взбрело в голову. Забудем об этом!

— Гони прочь подобные мысли, Барбара. И давай никогда не будем упоминать это имя, доселе запретное для нас. Пусть же так будет и впредь.

— Все будет так, как ты захочешь. Я всем сердцем хочу заслужить твое уважение и любовь, Арчибальд, — робко добавила она, опустив глаза и покраснев. — Ты знаешь: у меня было какое-то недоброе, ревнивое чувство к твоим детям, поскольку это ее дети, поскольку она когда-то была твоей женой. Я знала, как это дурно, и старалась смирить себя, что мне в конце концов удалось. Я… — она понизила голос, — все время прошу Господа помочь мне полюбить их, как своих, собственных. Со временем это чувство придет, я знаю.

— Все хорошее приходит со временем, если мы искренне стремимся к этому, — сказал м-р Карлайл. — Ах, Барбара, никогда не забывай, что в конце концов душевный покой дается лишь тому, кто стремится искренне и бескорыстно творить добро, как повелел нам Господь.