Замуж за давнего друга

1

– Деб! – послышался с улицы до боли знакомый голос. – Ты дома?

Дебора отложила книжку, вскочила с кровати и как была, в коротких домашних шортиках и цветастой майке, на ходу лишь мельком взглянув на себя в зеркало, побежала к двери. Сердце забилось чаще, навалившуюся в обед хандру как рукой сняло.

Голос принадлежал ее давнему другу. Герберт наверняка собирается пригласить Дебору, как случалось нередко, скоротать вечер вдвоем…

– Привет! – Девушка, выйдя из дома, постаралась напустить на себя оживленно-легкомысленный вид. – Как дела?

Она в первую же секунду заметила, что глаза у приятеля смотрят грустно, меж широких бровей залегла складочка. Захотелось подойти к нему ближе и растопить печаль горячим поцелуем. Размечталась! – вздохнула она. Об этом и думать не смей, ты для него – всего лишь друг.

– Дела неважно, – пробормотал Герберт, сильнее хмурясь. – Поужинаешь со мной? Можно в саду посидеть. Погодка сегодня как по заказу. – Он повернул голову и, прищурившись, продолжительно и с тоской посмотрел на снижавшийся к горизонту пламенный шар, будто мысленно делясь с ним безутешными горестями.

Опять станет рассказывать о своей ненаглядной Фионе, с тупой болью в сердце подумала Дебора. А я-то, глупая, понадеялась, что после вчерашнего он выбросит ее из головы… Что ж, придется выслушивать. Другого выхода нет.

– А что у тебя на ужин? – спросила она, словно не замечая, что друг не в духе.

Герберт медленно повернул голову, как будто возвращаясь из легкого полузабытья.

– Мм?

– На ужин, спрашиваю, у тебя что? – повторила Дебора, скрещивая на груди загорелые руки.

Герберт пожал натренированными в спортзале плечами.

– Как обычно: пицца.

Дебора подняла глаза к небу.

– Опять! – У нее возникла идея. – Постой-ка, мама вроде бы сказала, что испечет к ужину грибной пирог. – Она принюхалась. – По-моему, с кухни тянет вкусненьким!

У Герберта посветлело лицо, даже складка между бровей как будто уменьшилась. Губы тронула лукавая улыбка, в глазах блеснули огоньки.

– Тогда сделаем на вашу кухню очередной набег. Уверен, что Эмили, как всегда, сдастся почти без боя.

Дебора решительно мотнула головой в сторону парадной, и они с Гербертом, как сотни раз за много лет, что жили по соседству, устремились с лицами заговорщиков на кухню Пауэллов, где ее мать, хранительница очага Эмили, моложавая, задорная, готовая всех обогреть в своем уютном обиталище, колдовала у плиты.

– Пахнет просто волшебно, – с порога восхитился Герберт наполнявшими воздух ароматами, пуская в ход придуманную лет в десять уловку.

– Здравствуй, дорогой, – не поворачивая головы, весело поприветствовала его Эмили.

– Я зачиталась, мамуль, совсем забыла, что на ужин будет пирог. – Дебора подошла к матери и чмокнула ее в щеку. – Только сейчас вспомнила, когда почувствовала запах.

– А запах почувствовала, когда вы с этим хитрюгой опять задумали просидеть у него в саду до полуночи, – добавила Эмили, удостоверившись, что кулинарное творение готово, и достав из духовки противень. – И когда он снова объявил: угощать, мол, буду, как всегда, непропеченной пиццей. Угадала? – Она повернула голову и с матерински ласковой улыбкой на губах подмигнула молодому соседу.

– Угадала. – Герберт засмеялся, и Дебора в душе поблагодарила мать за то, что она хоть на время отвлекла его от мрачных дум. – И мы надеемся, что вы угостите несчастных голодных детей, – добавил Герберт.

– Вы только посмотрите на них! – Эмили уперла руки в бока и с шутливым возмущением смерила взглядами дочь и ее друга. – Дети! Да вам уже пора своими детьми обзаводиться!

Дебора хмыкнула и сделала вид, что размышляет над этим вопросом, словно приняв слова матери всерьез. И внезапно вспомнив, что только сегодня за обедом действительно размышляла о том, как здорово бы было родить ребеночка, слегка покраснела.

– Пожалуй, нет, – степенно возразила она. – Нам всего по двадцать пять. Не доросли мы еще до отцовства-материнства! – воскликнула она, но, подумав вдруг, что сказала о себе и Герберте точно о парочке, планирующей в будущем завести общих детей, совсем смутилась и стала внимательно рассматривать пирог.

– Вот-вот! Правильно, – подтвердил Герберт, явно не уловив в словах подруги ничего крамольного. – Мы еще сами почти дети и очень любим ваши вкуснейшие пироги.

Эмили, счастливо рассмеявшись, подняла руку и потрепала соседа по затылку.

– Ладно, маленькие и несчастные! Спасу я вас от голодной смерти, так уж и быть! – Она взяла со стола нож, отрезала от румяного пирога добрую половину и, ловко переложив ее на блюдо, протянула Герберту. – Держите. Чтобы все съели!

– Спасибо, мамуль. – Дебора снова чмокнула мать в щеку.

– Спасибо, – Расплывшийся в улыбке Герберт с шумом втянул носом аромат щедрого дара.

Расположились, как обычно в нежаркие и не дождливые деньки, в саду за Гербертовым домом. Широкие скамейки, овальный стол и беседка по ту сторону извилистой дорожки стояли здесь с тех пор, как родители Герберта, когда сам он и его верная спутница Дебора еще носились по улице с мячами и комиксами, произвели в особняке и вокруг него грандиозный ремонт. Теперь Лилиан и Чарльз Оурэи жили в Северной Каролине, на родине Чарльза; Герберт же переезжать категорически отказался и остался в Вашингтоне, один в громадине-доме.

С аппетитом умяв два приличных куска пирога, он откинулся на спинку скамьи, тяжело вздохнул и опять погрузился в хмурую задумчивость. Дебора знала, что с минуты на минуту он заведет речь о новой выходке Фионы, понимала, что ее, Дебору, для того и позвал к себе, чтобы поплакаться да спросить совета, оттого тайно мучилась, но была готова разделить его боль.

– Ну что у тебя? – спросила она, почувствовав, что Герберт так и не решится заговорить, если ему не помочь. – Опять что-нибудь с Фионой?

– Угу, – лаконично ответил несчастный влюбленный, печально кивая.

С губ Деборы слетел тяжелый вздох. С каким удовольствием она вычеркнула бы из памяти даже это имя: Фиона. С некоторых пор слышать его было сущим мучением. Не глупи, строго велела себе она. Забудь о своих никому не нужных чувствах. Хотя бы сейчас, когда они совсем некстати…

Она криво улыбнулась.

– Послушай, Фиона только вчера при всех над тобой посмеялась; мало того: еще и поехала домой после работы с Арнольдом, сделав вид, будто не помнит, что ты предлагал ей поужинать вместе, – медленно и по возможности спокойно произнесла она. – Не ты ли кричал вчера на весь двор, что больше ни разу на нее не взглянешь?

Герберт провел пятерней по густым светлым волосам.

– Я… Конечно, я. – Его глаза вспыхнули, он резко наклонился вперед и заговорил торопливо и пылко: – Но сегодня утром все переменилось. Она – представляешь? – сама пришла ко мне в кабинет и попросила прощения. Она! Фиона Андриссен, красивейшая во всем нашем офисе, если не в целом Вашингтоне, девушка!

Фиона почувствовала, как к щекам приливает краска, но и глазом не моргнула. Впрочем, даже если бы что-то и отразились на ее лице, Герберт ничего не заметил бы или не понял. Он знал ее с пятилетнего возраста, поверял ей секреты, сам был в курсе всех ее дел, новостей, задумок. Они давно научились угадывать мысли друг друга по взгляду, полуулыбке, жестам; Герберт не имел представления только об одной тайне подруги – вспыхнувшей в ее сердце любви к нему.

– Если бы ты ее видела в те минуты, – упоенно рассказывал он, не подозревая, что причиняет Деборе страшную боль. – Она была совсем не такая, как вчера. Не заносчивая, не жестокая, не капризная. Смотрела на меня так, что я поверил – она искренне раскаивается… И даже… Хотя это мне могло всего лишь показаться… – Он на мгновение замолчал и сглотнул, смачивая горло. – В общем, у меня даже возникло ощущение, будто она ко мне неравнодушна…

Дебора взяла со стола еще один кусок пирога и, хотя вполне уже насытилась, принялась его есть, дабы успокоить нервы.

– Разумеется, я вмиг забыл и про ее вчерашние выходки и о своих дурацких обещаниях, – с подъемом говорил Герберт. – Душа у меня, понимаешь, вдруг до краев наполнилась такими невообразимыми чувствами, что потянуло совершить подвиг, стать лучше, достойнее… Ради Фионы… – Он опять помолчал, купаясь в сладостных воспоминаниях. – Естественно, я заверил ее, что не сержусь, и поспешил воспользоваться случаем.

Дебора, представив, что Герберт скрепил свое великодушное прощение пылким поцелуем, перестала жевать, чуть не подавившись. Пирог вдруг показался ей самым невкусным из всех, что когда-либо пекла мама.

– Спросил, с кем она обедает, и, узнав, что ни с кем, пригласил в «Элиту» – новый ресторан в трех кварталах от нашего офиса, – сообщил Герберт. – Слышала про такой?

Дебора положила на стол недоеденный кусок.

– Конечно, слышала, – сказала она, глядя на позолоченную закатным солнцем яблоневую листву. – Цены там, говорят, астрономические.

– Фиона достойна не только дорогих угощений! – чуть ли не с агрессией выпалил Герберт. – Будь я миллиардером, тратил бы на нее все свободные деньги, честное слово!

– Ты что, сам заплатил за ее обед? – не отрывая глаз от яблонь и не меняя тона, спросила Дебора.

– Разумеется! – воскликнул Герберт, в волнении сильнее наклоняясь вперед, словно так мог быстрее убедить подругу в непревзойденности красавицы Фионы. – Она к этому привыкла. Любой ее поклонник рад выложить для нее все свои денежки.

– И много таких у вас в офисе? – как будто между прочим поинтересовалась Дебора, переводя взгляд на беседку.

Герберт невесело улыбнулся.

– По-моему, в Фиону влюблены все. Молодые, старые, свободные, женатые. Даже, как мне кажется, Марк, который души не чает в своей Кэти, и Джеймс – того, насколько я помню, до появления Фионы интересовали только компьютеры.

– У тебя уйма конкурентов, – проговорила Дебора, удивляясь своей способности сохранять спокойствие.

– Да. – Герберт поджал губы и с сокрушенным видом кивнул. – В этом-то вся беда. У меня сердце кровью обливается каждый раз, когда я вижу, как с Фионой опять кто-нибудь кокетничает.

– Интересно, как на всех вас смотрит она… – задумчиво пробормотала Дебора. – Кто вы для нее? Толпа шутов?

Герберт сжал кулак и тяжело опустил его на стол.

– Возможно. Но бывают минуты, когда мне кажется… Как, например, сегодня утром, ну, я уже рассказал…

– Что она неравнодушна именно к тебе, – договорила Дебора.

– Да.

– Так вы ездили в «Элиту»? – Поддерживать разговор было трудно, но Дебора, с тех пор как Герберт потерял из-за Фионы голову, сжилась с болью и уже почти научилась не придавать ей особого значения.

– Ездили. – Герберт снова помрачнел. – Лучше бы она вообще не приходила ко мне, не дарила глупой надежды… – Он в отчаянии сдвинул блюдо с остатками пирога на край стола и поставил на освободившееся место локти. – Как только нам принесли заказ, ей позвонил какой-то Джил. По-видимому, стал уговаривать ее сейчас же с ним встретиться. Фиона долго ломалась, хихикала, потом сказала: «Ладно, подъезжай к „Элите“. Очевидно, этот Джил был где-то рядом, он подкатил буквально через пять минут. Все это время они болтали по мобильному. Увидев машину из окна, Фиона поднялась и ушла. На меня взглянула всего один раз и пожала плечами: не обессудь, мол. Такая вот я, нужна далеко не одному тебе.

У Деборы все закипело внутри. Теперь в ней говорила не безответная любовь, а жгучая обида за лучшего друга. Герберт Оурэй был умным, отважным и решительным парнем. Много лет упорно занимался спортом, с блеском окончил Джорджтаунский университет, по выпуску из которого его тут же приняли на работу в одно из крупнейших вашингтонских предприятий. Фиона Андриссен устроилась туда два года спустя – обычной секретаршей в отдел маркетинговых исследований. С тех пор Герберт был сам не свой – стал безвольным, как будто постепенно лишался рассудка. Дебора едва не пустилась стыдить несчастного друга, но сдержалась, решив поберечь его.

– Дорого пришлось заплатить? – негромко произнесла она, опять взяв недоеденный кусок и принимаясь крутить его в руке.

– Что? – спросил Герберт, не понимая, о чем его спрашивают.

– Поход в ресторан, говорю, наверно, недешево тебе обошелся?

– А-а, это. – Герберт махнул рукой. – Ерунда.

– Она ведь, насколько я поняла, и не притронулась к еде?

– Не притронулась. Я, собственно, тоже. Заказал после ее ухода чашку крепкого кофе, расплатился и вернулся на работу. Когда занят серьезным делом, страдать как-то легче. – Он безотрадно улыбнулся.

– Послушай! – Дебора кинула кусок на стол с такой озлобленностью, словно в нем одном видела причину всех Гербертовых неудач. – Ну почему ты позволяешь так с собой обращаться? Я не узнаю тебя, ты ужасно изменился! И, прости уж за откровенность, исключительно в худшую сторону!

В ответ Герберт лишь прижал к лицу руки и покачал головой.

– Может, Фиона действительно необыкновенно красива, – с жаром снова заговорила Дебора, полностью давая себе отчет в том, что делает это не ради себя – ради спасения давнего друга, из боязни за его будущее. – Может, в нее, как ты говоришь, правда, влюблены все вокруг. Но разве красота дает ей право издеваться над людьми, унижать их, оскорблять, втаптывать в грязь? Предположим, она в самом деле к тебе неравнодушна и соглашается стать твоей подругой. Думаешь, из этого выйдет что-нибудь путное? Веришь, что в один прекрасный день Фиона превратится в сердечную и добропорядочную? Глупости. Ее уже не изменишь. И не достойна она тебя – ни тебя, ни любого другого приличного парня. Пусть найдет себе богатого и красивого мерзавца – прекрасная получится парочка. Ты же… попытайся о ней забыть. Найди себе, в конце концов, другую работу. – Она облизнула сухие губы и, прежде чем сказать следующую фразу, набрала в легкие побольше воздуха. – Ты мой лучший друг, Герберт, я хочу, чтобы ты связал судьбу с подходящей девушкой. Которая превратит твою жизнь не в ад, а в сказку. Понимаешь?

Герберт долго молчал. Потом медленно убрал от лица руки и поднял на подругу глаза. Она увидела в них столько безысходности и тоски, что на миг обмерла.

– Спасибо тебе, Деб, – хрипловато пробормотал он. – Ты все правильно говоришь… Может, Фиона и недостойный человек, но, видишь ли… Она наделена чем-то таким, что как будто оправдывает каждую ее дерзость, любой фортель.

Дебора в изумлении шевельнула бровью и невольно поправила темные волосы, не подозревая, что в свете заходящего солнца блестят они просто волшебно.

– Ты опять о ее красоте? – тихо спросила она, на мгновение охваченная желанием очутиться на месте восхитительной Фионы, и тут же прогнала дикую мысль прочь.

Герберт тяжко вздохнул.

– О красоте? Пожалуй, да. Впрочем… – Он встал со скамьи, не в силах сидеть на одном месте, и стал расхаживать взад и вперед по посыпанной гравием дорожке. – Речь не только о красоте физической. Когда смотришь на Фиону, кажется, что далеко не только ее удивительные золотистые волосы, безупречно чистая белая кожа, ярко-синие глаза и пухлые губы созданы для всеобщего восторга. В ней прелестно все: то, как она двигается, улыбается, ходит, даже, скажем, берет со стола чашку с кофе или сидит за компьютером.

Интересно, как сижу за компьютером я, горько усмехаясь про себя, подумала Дебора. Уж конечно, не так, как Фиона. И чашку я беру, и хожу и улыбаюсь, наверно, более чем заурядно, во всяком случае, по мнению Герберта. Как жаль. Но тут уж ничего не попишешь…

Ей вспомнилось, как, освободившись сегодня перед обедом, она невольно погрузилась в мечты. Как представила себе, что однажды Герберт поймет: более преданной и понимающей подруги ему не найти. И обнаружит вдруг, что ее давно знакомые глаза, глаза Деборы, красивее других, даже Фиониных… В воображении она побывала на их с Гербертом свадьбе – отчетливо увидела сияющее лицо каждого родственника, друга. Потом переехала в огромный особняк мужа и стала регулярно брать у мамы уроки домоводства… Очнулась, когда ощутила себя новоиспеченной мамой, а в глазах Герберта заметила слезы благодарности… И вспомнила, что любимый ни разу в жизни не смотрел на нее, как на женщину.

– Понимаешь, эта девушка создана для слепого поклонения, – ни на минуту не умолкая, продолжал говорить Герберт. – Нравится мне это или нет, я схожу по ней с ума и ничего не могу с собой поделать. Я сам все время удивляюсь: неужели это происходит со мной – свободолюбивым, бесстрашным. Теперь я много чего боюсь: что она холодно со мной поздоровается, что на приглашение куда-нибудь сходить опять ответит отказом. Даже того, что не посмотрит на меня, не улыбнется – я всего боюсь. Скажешь, это глупо, достойно порицания? Решишь, я совсем пропаду? И, наверно, будешь права. Но я как заколдованный и отделаться от этих чар, по-моему, тоже боюсь. – Он остановился посреди дорожки и, засунув руки в карманы джинсов, понурил голову.

Дебора смотрела на него и думала о том, насколько неразумно и бессмысленно устроен мир. Она, неизвестно зачем и по чьей воле, любила друга детства. Он бредил совсем другой девушкой, а та играла всеми, очевидно еще не зная, что такое любовь, или будучи на нее вовсе неспособной.

– Это как у Диккенса, – пробормотал Герберт. – Помнишь, в «Больших надеждах»? «Но как мог я… избежать той удивительной непоследовательности, от которой не свободны и лучшие и умнейшие из мужчин?».

Дебора напрягла память. Множество диккенсовских книг она прочла, еще учась в школе, – у Оурэев ими была заставлена целая полка, и оба родителя Герберта, давно поняв, что юная соседка весьма любознательна и аккуратна, позволяли ей брать книги даже без спроса.

– «Большие надежды»? – переспросила Дебора. – Я давно их читала, помню сюжет в общих чертах. Точно не воспроизведу ни одной фразы.

– И я бы не воспроизвел, – ответил Герберт, возвращаясь на место. – Но на днях вдруг вспомнил, что там главный герой влюбляется вроде меня в бессердечную красавицу… Взял книгу, полистал. Увидел эти строки.

Дебора кивнула.

– А, вспоминаю. Его звали, по-моему, Пип, девушку Эстелла. Ее удочерила старуха с разбитым сердцем, которая всю жизнь с того самого дня, когда не состоялась ее свадьба, не снимала подвенечный наряд, верно?

Герберт кивнул.

– Насколько я помню, старуха специально воспитала Эстелу такой, – задумчиво произнесла Дебора. – Может… – Она взглянула на Герберта и увидела, что он смотрит на нее с напряженным вниманием, будто догадался, какая ей пришла мысль, и хочет убедиться, что не ошибается. – Может, и Фиона не виновата? – продолжила Дебора. – Может, ее тоже в свое время захвалили, приучили с малолетства держаться с кем бы то ни было высокомерно, ни во что никого не ставить?

У Герберта смягчилось лицо. Он обрадовался, то ли оттого что Дебора в который раз сумела так правильно его понять, то ли оттого что нашла Фиониным замашкам объяснение.

– Может, и так, – пробормотал он, беря с подноса еще один кусок пирога. – Кто ее родители, где она воспитывалась, я понятия не имею.

– Что ты намерен делать? – осторожно поинтересовалась Дебора.

– Сам не знаю. Понимаю, что ничего доброго от Фионы не увижу, что выгляжу слабаком, тряпкой, снося ее оскорбления. Да что там выгляжу! Я сам себе в такие дни бываю противен. Хочу стать нормальным человеком, вернуться к прежней жизни… и в это же самое время сгораю от желания скорее снова ее увидеть… – Он тяжко вздохнул и откусил пирога.

Дебора поежилась, точно вдруг озябла.

– А Диккенса, кстати, очень любит моя мама, – внезапно сообщил Герберт. – «Большие надежды» читала, когда была беременна мной, потому и имя мне такое дала – там так зовут одного из героев.

Дебора удивленно на него взглянула.

– Правда? Впервые об этом слышу.

Герберт улыбнулся краешком рта и снова откусил пирога.

– Странно. Я думал: кто-кто, а уж ты-то знаешь все наши семейные байки.

– Оказалось, не все. – У Деборы перед глазами промелькнула целая жизнь, начиная с того дня, когда они познакомились с Гербертом. – Я очень за тебя переживаю, – тихо сказала она. – Хотела бы помочь, но не представляю как.

– Ты и так мне помогаешь, – ответил Герберт, откладывая пирог. – Тем, что терпеливо выслушиваешь, даешь советы. Просто не представляю, что бы я без тебя делал. Спасибо, дружище.

Дружище! Дебора досадливо усмехнулась про себя. С некоторых пор она жаждала услышать из уст Герберта совсем иные слова.

– И, пожалуйста, не переживай за меня, – попросил он. – Может, когда-нибудь я и охладею к Фионе. Не исключено, что это произойдет совсем скоро, к примеру, завтра. Очень уж сильно она меня сегодня оскорбила. Не представляю, как я утром взгляну на нее.

Дебора опустила глаза.

– Ты и сейчас сгораешь от желания поскорее снова ее увидеть?

Герберт ответил не сразу.

– Не знаю, Деб… Даже не знаю… Уже смеркается, – внезапно сменил он тему. – Может, разок сыграем, пока не совсем стемнело?

– Сыграем, – тут же отозвалась Дебора.

Они одновременно поднялись и направились к небольшой баскетбольной площадке сбоку дома. Увлекшись игрой и как будто снова прикоснувшись к детству, оба на время забылись.

В пятницу вечером Эмили приготовила любимое блюдо Герберта – гуляш из говядины. Но того допоздна не было дома, и Дебора, сама вернувшаяся лишь в начале одиннадцатого, попросила мать отложить для соседа немного угощения.

– Отнесу ему утром, – сказала она. – На завтрак. Пусть порадуется.

Просыпался Герберт по выходным не раньше десяти. Дебора вставала в восемь независимо от дня недели. Пойду, разбужу его, решила она, когда маленькая стрелочка часов в ее комнате указала на десять, а большая подползла к двенадцати. Наверняка на завтрак у него какая-нибудь ерунда типа бутербродов.

Погода стояла чудесная. Было тепло, но не душно, синее небо казалось настолько глубоким и прозрачным, что хотелось подпрыгнуть и сделать глоток, как из чистого горного озера.

Приблизившись с кастрюлькой к парадной двери соседнего дома, Дебора непродолжительно позвонила. И сильно удивилась, когда Герберт открыл буквально полминуты спустя. Он был в белой расстегнутой рубашке и трусах, а в руке держал галстук, что окончательно поставило Дебору в тупик.

– Что это с тобой? – растерянно спросила она. – Собираешься на бал?

В свободное от работы время Герберт носил исключительно спортивную одежду. В белые рубашки, галстуки и прочие сковывающие движения наряды облачался в крайне редких случаях.

– Проходи, – нетерпеливо пробормотал Герберт, уже устремляясь вверх по лестнице.

Дебора вошла в прихожую, закрыла дверь и, поколебавшись, последовала за хозяином. Может, у него женщина? – пронеслось вдруг в мыслях. Да нет, вряд ли. Тогда он так прямо бы и сказал, не стал бы приглашать меня.

– Я принесла тебе завтрак… – Едва ступив на порог Гербертовой спальни, Дебора округлила глаза. По всей комнате валялись рубашки, брюки, галстуки и жилеты, на тумбочке у зеркала стояла баночка с воском для волос, высилась бутыль с одеколоном, лежала обувная губка. Один поблескивающий ботинок стоял тут же, второй – к которому губка, по-видимому, еще и не прикасалась, – темнел в дальнем углу. – Что происходит? – спросила Дебора, проходя к тумбочке и ставя на нее кастрюльку.

Герберт, крутясь у зеркальной дверцы шкафа, кинул на кровать еще один галстук.

– Ты представить себе не можешь! – задыхаясь от волнения, воскликнул он. – Фиона пригласила меня погулять. До сих пор не верю.

– Фиона? – Дебора сдвинула брови, предчувствуя недоброе.

– Да-да, кто же еще? – протараторил Герберт, примеряя следующий извлеченный из шкафа галстук. – Разве из-за кого-нибудь другого я стал бы так суетиться? И не подумал бы. Натянул бы любимые джинсы и первую попавшуюся футболку и не морочил бы себе голову.

– Правильно, – согласилась Дебора, присаживаясь на край тумбочки.

Одежду Герберт любил идеально чистую и качественную, но никогда не пытался с ее помощью произвести на кого-то впечатление и, по большому, счету был к нарядам безразличен.

– Здорово, что ты пришла. Помоги-ка мне решить, что надеть. А то я совсем измучился: кажется, все рубашки сидят на мне сегодня как-то не так, а галстуки вообще ни к одной из них не подходят.

– Да ты не суетись, – посоветовала Дебора. – Сядь и успокойся, тогда вместе спокойно придумаем, что тебе выбрать.

Герберт бросил на пол тот галстук, что держал в руке, и послушно опустился на кровать.

– Ты завтракал? – спокойно спросила Дебора.

Герберт покачал головой.

– Аппетита нет.

– А мама вчера приготовила твой любимый гуляш. Немного отложила специально для тебя.

– Гуляш? – Герберт на миг оживился, но, видимо, тут же подумал о Фионе или о том, какую же все-таки предпочесть рубашку, и решительно покачал головой. – Нет, сейчас не буду. Поставь кастрюлю в холодильник. Приду – поем.

Дебора пожала плечами.

– Как скажешь. – Она обвела внимательным взглядом разбросанные тут и там одежды. – А почему так официально? Вы что, в оперу собрались?

Герберт быстро покачал головой.

– Нет. Но, видишь ли… Фиона всегда одета со вкусом и строго, хоть в то же время и очень соблазнительно. На работе появляется только в жакетах, юбках, рубашках… Все деловое, но так плотно облегает фигуру, что против воли… – Он резко замолчал.

– Против воли даешь волю фантазиям, – договорила за него Дебора, изображая на лице улыбку.

Герберт усмехнулся.

– В общем, да.

– Понятно. Но ты ведь не знаешь, что Фиона носит вне офиса. А если она явится на свидание в джинсах или шортах? Ты будешь выглядеть рядом с ней нелепо.

Герберт почесал затылок.

– Правильно.

– Давай-ка выберем что-нибудь нейтральное, – деловито произнесла Дебора. – Рубашку не белую, а, скажем, серую. Или лучше вот эту, в синюю полосочку. Да. – Она сняла с кроватной спинки зацепившуюся за фигурный столбик полосатую рубашку. – К ней прекрасно подойдут те черные брюки. А от галстука и тем более жилеток я бы тебе советовала отказаться. К полудню, может, припечет, – ты почувствуешь себя ужасно неуютно.

Герберт улыбнулся с несчастным видом.

– Мне в любом случае будет неуютно. Чертовски неуютно, даже представлять страшно.

Дебора пристально посмотрела ему в глаза.

– Тогда зачем ты обрекаешь себя на эту пытку?

Герберт запустил в волосы пальцы.

– Я ведь уже объяснил… Поделать с собой ничего не могу. А вчера, когда она сама мне позвонила, чуть умом не тронулся от избытка чувств.

– Она позвонила сама?

Глаза Герберта загорелись, как у больного лихорадкой. Дебора с испугом подумала о том, не трогается ли он в самом деле умом. И стала пристальнее за другом следить, невольно вспоминая о том, что влюбленные порой отрекаются от нормальной людской жизни, бросаются с мостов, лезут в петлю.

– Да, я, когда она назвалась, даже не поверил, – ужасно волнуясь, принялся рассказывать Герберт. – Подумал, кто-то из сотрудниц затеял надо мной подшутить, и уже чуть было не крикнул в трубку: фокус, мол, не удался. Но Фиона, не дождавшись ответа, сказала: наверно, не очень удобно тогда получилось, в «Элите». Тут я сразу понял, что это она. Мы с Питером как раз сидели в баре, – решили отдохнуть после спортзала. Когда Фиона позвонила, было довольно поздно, часов десять.

Деборе вдруг вспомнилось, что уже лет в одиннадцать ребята с улицы смотрели на Герберта как на всеми признанного лидера. Даже мальчишки постарше относились к нему уважительно, потому что, хорошо физически развитый и наделенный завидной стойкостью, из драк он почти всегда выходил победителем, в бейсбол играл лучше всех и никому не пытался подражать. Возможно, еще в те далекие дни, она, Дебора, лучшая Гербертова подружка, уже начинала потихоньку в него влюбляться, хоть еще и не догадывалась об этом.

Куда подевалась его твердая уверенность в себе? – печально подумала она. Что с ним будет, если безумная игра с Фионой выльется во что-то более серьезное? Окажись на ее месте девушка достойная, я даже радовалась бы. Свою любовь по-прежнему прятала бы, с его невестой даже непременно бы подружилась. Фиона же… Как бы из-за ее прелестей он совсем не погиб…

Герберт посмотрел на часы и вскочил с кровати.

– Слушай, не погладишь рубашку, а? Я пока приму душ и побреюсь.

Дебора взглянула на тумбочку с воском для волос и одеколоном.

– Я думала, ты уже был в ванной. Странный ты сегодня ужасно.

– Знаю. Сам себя не узнаю. Надеюсь, это пройдет! – Последние слова Герберт крикнул, уже удалившись в душ.

Дебора включила утюг, разложила гладильную доску и принялась приводить в надлежащий вид рубашку. Только спустя некоторое время до нее вдруг дошло, что слишком уж рано Герберт торопится на свидание.

– А почему ты в такую рань разбегался? – громко спросила она. – В котором часу вы встречаетесь?

– Фиона попросила заехать за ней в одиннадцать, – перекрикивая шум воды, ответил из ванной Герберт.

Дебора на миг даже перестала гладить. И в изумлении покачала головой.

– В одиннадцать? Да она ведь опять над тобой издевается!

– Нет, просто оригинальничает. – Герберт вышел в халате, вытирая полотенцем голову. – Ну, или… Не знаю. Может, это тоже очередной каприз, – даже не хочу задумываться. В конце концов, через сорок минут все станет понятно. Сорок минут! – Он подлетел к столику и стал расчесывать волосы. – Как бы не опоздать!

– Не опоздаешь, – заверила его Дебора, вешая выглаженную рубашку на плечики. – Далеко до нее ехать?

– Да нет, минут пятнадцать.

– У тебя еще почти полчаса. Расслабься. А волосы сначала бы лучше высушил феном, – посоветовала она, заметив, что Герберт раскрывает баночку с воском, и уже делая шаг в сторону ванной, где в одном из шкафчиков хранился фен. – На вот, и успокойся же, наконец! – более строго произнесла она, вернувшись.

Герберт взял фен и поднял свободную руку.

– Слушаюсь и повинуюсь. – Он сделал два вдоха и два выдоха. – Все, успокоился.

– Умница. Так-то лучше. – Дебора подняла с пола брюки и принялась их гладить.

– Как ты думаешь, стоит купить ей цветов? – прокричал Герберт сквозь шум фена. – Или глупо это, старомодно? А?

Дебора задумалась.

– Даже не знаю. Все зависит от того, насколько серьезно ты к ней относишься и что она за женщина. Ну, насчет тебя все понятно, а Фиона… Гм… Говоришь, у нее море поклонников, непредсказуемый характер и немыслимая красота. Она может обойтись с тобой совершенно бесцеремонно, но в отдельных случаях готова попросить прощения, даже как будто искренне, а вчера пригласила на свидание… Думаю, цветы не помешают. Я на твоем месте ограничилась бы скромным букетом или даже одним цветком. – Она помолчала и добавила: – Или вообще ничего не покупала бы. Во всяком случае, до поры до времени.

– Решено, – заявил Герберт, покончив с прической и побрызгавшись одеколоном. – Подарю ей один цветок. Роскошную красную розу… Или это слишком многоговоряще?

Ты любишь ее? – едва не вырвалось у Деборы. Она взяла брюки и, повернувшись к другу спиной, стала разглядывать их, оценивая, насколько хорошо погладила.

– А? – более требовательно спросил Герберт. – Как ты считаешь?

Дебора удовлетворительно кивнула, одобряя собственную работу, и, придав себе непринужденный вид, повернула голову.

– Ты о чем?

– Не слишком ли это будет многоговоряще, если я подарю Фионе красную розу?

Дебора невозмутимо пожала плечами.

– Ну этого я не знаю. Сам решай.

Герберт так тяжело вздохнул, будто ему поручили возглавить войско в великой битве с врагом.

Дебора усмехнулась.

– Скоро ты без моих подсказок шагу ступить не сможешь. А когда-то любил сам меня поучать.

Герберт посмотрел на нее несколько странно, словно озаренный какой-то светлой мыслью или намеком на мысль, еще не обретшую отчетливую форму. Секунду спустя все прошло, и Дебора решила, ей это лишь показалось.

– Да, ты права. – Герберт поднял было руку, вознамерившись по привычке взъерошить волосы.

– Эй, испортишь прическу! – воскликнула Дебора.

Герберт опустил руку и широко улыбнулся.

– Я, и правда, совсем бы пропал без тебя. Если бы ты не пришла, наверно, до сих пор ломал бы голову над тем, какой выбрать галстук. И непременно опоздал бы, потом всю жизнь бы себя проклинал.

– Я как почувствовала, что пригожусь тебе сегодня утром, – пробормотала Дебора, стараясь казаться беззаботной.

– Спасение ты мое! – Герберт с грубоватой нежностью потрепал ее по плечу – как верного приятеля, в знак дружеской благодарности. Достал из комода трусы, отвернулся, развязал халат и прямо в присутствии Деборы трусы надел.

Не произошло ничего необычного или сверхъестественного. Они росли бок о бок, сколько раз ездили вместе на пляж, да в каких только переделках не бывали вдвоем за целую жизнь. Однажды в пятнадцатилетнем возрасте Дебора упала с велосипеда и сильно поцарапала об асфальт спину. Пришлось тут же раздеться по пояс, чтобы Герберт обработал рану. Позднее, спустя лет шесть, когда его родители уже перебрались в Северную Каролину, сильно заболел и слег он, и Дебора каждый вечер за ним ухаживала. Словом, они были настолько давно и хорошо знакомы, что вполне могли позволить себе в присутствии другого подобную вольность.

Но Деборе стало вдруг до того не по себе, что захотелось поскорее уйти. Я для него все равно что парень, пришла в голову безрадостная мысль. С одной стороны, это здорово, с другой же…

– Ладно, счастливо отдохнуть, – сказала она, выключая утюг. – Я пойду.

– Постой. – Взгляд Герберта вдруг упал на всеми забытую кастрюльку. – Спасибо за гуляш. – Он поднял крышку, вдохнул запах кушанья и просиял. – Красота! Как чудесно, что у меня такие соседи! Может, все же подкрепиться?

– Уже не успеешь, – сказала Дебора.

Герберт посмотрел на часы.

– В самом деле. – Он кивнул на другие брюки, те, что лежали у самой двери. – Послушай, будь другом: вытащи оттуда ремень и вставь в штаны, которые погладила. Если, конечно, сама никуда не торопишься.

Дебора без слов принялась выполнять просьбу.

– Спасибо тебе, сотню раз спасибо. А я пока рубашку надену – как здорово ты ее выгладила!

Для кого-нибудь другого так не старалась бы, печально подумала Дебора. А для тебя готова на любую жертву. Дурочка… Будто заняться больше нечем.

– И смажу вторую туфлю, а то так и обую: одна тусклая, другая блестящая, – пробормотал Герберт, торопливо просовывая руки в рукава рубашки.

Не успела Дебора вдеть в брюки ремень, как пылкий влюбленный, уже наспех смазав второй ботинок, схватил оба и стал поспешно напяливать. Потом обулся и взглянул на себя в зеркальную шкафную дверцу.

– Вроде готов.

Дебора с любованием его осмотрела.

– Выглядишь отлично.

– Ты находишь? – несколько смущенно спросил Герберт.

– Разумеется. Врать я не умею, сам ведь знаешь. – Дебора с серьезным видом взглянула ему прямо в глаза.

Герберт расплылся в улыбке.

– Знаю. Конечно, знаю. – Он посмотрел на часы и, еще раз окинув свое отражение в зеркале беглым взглядом, помчался к выходу. – Еще раз за все спасибо, дружище!

– Удачи! – крикнула ему вслед погрустневшая Дебора.