Завещание фараона

Часть 1. Глава 1. Царевна Египта

Солнце вставало над бескрайними песками Ливийской пустыни, и его золотистый свет отражался в каждой песчинке огромных барханов. Пустыня еще спала, воздух был чист и прохладен, а земля — тверда от ночного холода. Еще ничто не напоминало о дне, когда ни одно живое создание не может уцелеть без воды в этом пламенеющем пекле, когда пески, раскалившись, пышут жаром так, что в них можно испечь яйцо; когда небо, как раскаленный добела медный таз, давит на мозг, извергая из своих бледно-голубых недр потоки огня, а солнце, как воспаленный глаз разгневанного бога Амона, накаляет до плотности воздух — и сжигает всё, что попадает в пустыню.

Нет, утро в пустыне — это блаженная пора, подобная расцвету нежной розы. Ночной холод уходит, а дневная жара еще не наступила. Небо, видное от края до края, прозрачно так, что слышен, кажется, звон бесчисленных звезд. Но вот их подергивает легкая голубая кисея — и они медленно гаснут, растворяясь за ней. А небо всё синеет. Оно никогда и нигде не бывает таким прохладным и глубоким, как в пустынях. И наконец, бросая к горизонту золотую полосу — подобную поясу на голубом гиматии Зари, — восходит внезапно Солнце. Оно восходит быстро, озаряя всё вокруг. И тогда пустыня начинает петь. Лёгкий гул взлетает к зениту, словно голоса тысяч трудолюбивых пчел. Всё сильнее и сильнее… Кто опишет этот хорал пустыни, который она повторяет из века в век, на восходе и закате, чествуя солнце?.. Это звучат барханы, резко охлаждаясь или резко накаляясь…

После, когда приветственный гимн умолкает, воцаряется торжественная тишина, и солнце медленно шествует к зениту. А через два часа начинается огненный ад…

Но нам в пустыне уже нечего делать. Если подняться над горизонтом, то можно увидеть лишь пески, на тысячи километров простирающиеся во все стороны до самого окоёма. Но мы пойдём на восток…

Мы долго не найдём ничего, кроме песчаных холмов, накалившихся до предела — ничего, кроме них да свистящего суховея, который переносит их с места на место. Но, продолжив наш путь, мы заметим, что навстречу нам начинают попадаться оазисы, чахлые и скупые, с грязной и мутной водой. Ещё дальше к востоку оазисов становится больше, они уже гуще, тенистей, прохладнее, вода в них всё более чистая и прозрачная. Пустыня преображается. Пески отступают, в воздухе разливается горьковато-сладкий запах древних костей, минералов и пыли. Мы на раскаленном каменистом плоскогорье, над которым зыбким маревом дрожит горячий воздух. Крепостной стеной перед нами поднимается горная гряда из красного гранита, прорезанная глубокими расселинами: скалы трескаются, не выдерживая перепада температур — приветствуя солнце грохотом, подобным салюту.

По ущельям можно пройти меж этими огнедышащими великанами на ту сторону кряжа. Кстати, это нам по пути: на восток.

Здесь плоскогорье начинает понижаться. Спуск пологий, хотя и неровный: песок перемешан с камнями, и к запаху пустыни, запаху вечности, примешивается иной — запах жизни. Здесь мы снова встречаем растительность, но какую!..

Внизу, в долине, деревья стоят пышной зелёной стеной, напоив воздух терпким ароматом листвы и цветов. Земля здесь жирная и чёрная. Пальмы возносят свои пышные короны в бледно-голубое жаркое небо, но воздух не раскалён, как в пустыне, здесь больше влаги. Под сенью деревьев царит тёплая тень, разливается благоухание, разносится свист птиц. Ключом бьёт жизнь. Но мы и дальше пойдём на восток, сквозь цветущий лес, ибо нам недолго осталось идти.

И вот перед нами распахивается широкий простор, залитый сияющими лучами восхода. И эти лучи, переливаясь, играют на водной глади — ибо мы на берегу необъятной, полноводной реки.

Она так широка, что дальний берег кажется подёрнутым дымкой. Воды её черны у берега и зеленоваты чуть дальше — там, где покачиваются цветы великолепного южного лотоса: розового, голубого, золотистого, — там, где плещется множество птиц, грациозных длинноклювых ибисов. А еще дальше, на середине потока, солнце превращает воду в расплавленное золото, слепящее взор.

Вот она, прекрасная аква-вита, вода жизни, текущая через сухие пески многие километры, под палящими лучами солнца. Она берёт начало в южных болотах Центральной Африки и смело несёт свои воды через пустыню к Великому Зелёному морю, обнимая и приветствуя его рукавами своей дельты, безвозмездно даря благоденствие своим берегам. Великий Нил!

Айгюптос и Нейлос звали тебя древние эллины, Хапи — народ твоей страны.

Вдоль берегов этой могучей реки на тысячи схенов протянулась страна Египет. Люди построили дома и принесли цивилизацию в эти дикие края.

Здесь мы повернем и пойдем вверх по течению Нила, на юг.

Чем дальше мы пойдём, тем заметнее нам станет присутствие человека. Деревушки, храмы богов, города… В храмах уже слышится стройное хоровое пение — это жрецы славят восходящего бога Гора, а по реке уже снуют лодчонки: рыбаки начали лов. На пастбища выгоняют скот, и утро оглашается мычанием и блеянием, громкими выкриками пастухов. Но мы пойдём ещё дальше на юг.

И вот — над спокойной водой высится огромный город, обнесённый стеной из позолоченного камня, и лучи восходящего солнца бьют в эту стену, и она сама горит и сверкает, как земное светило, ослепительно отражаясь в водах Нила, тоже блистающих ярче солнца. В сияющей стене ровно сто ворот, и над каждыми — золотой солнечный диск с крыльями: изображение бога Гора, утреннего солнца.

Мы пришли к цели своего пути. Это знаменитые золотые Фивы египетские, Фивы стовратные, Уасет, Ниут — столица Египта. Войдём же в неё!

Столица ещё в полусне, нежится в прохладной зелени садов. А солнце встаёт над городом, и его золотистый свет заливает широкие площади и узкие улочки.

…К солнцу были устремлены чёрные глаза девушки, замершей на высоком балконе над дремлющим городом.

Сюда, к вершине башни, долетало лишь пение птиц, лишь прохладный ветер, лишь солнечный свет.

Девушка горько улыбнулась: право, кому ещё позволят навещать пленницу?..

Только солнце не боялось разгневать солнцеподобную царицу.

И можно до бесконечности смотреть на зелень садов внизу, на сеть таких многолюдных днём улиц — к ним не выйти.

Остаётся лишь ждать.

Ждать…

— Госпожа моя, ты простудишься, — раздался сзади тихий, встревоженный голос. — Или, не дайте боги, тебя увидят!

— Кто? — не оборачиваясь, ответила узница, не сдержав горечи в голосе. — В такой ранний час, да ещё на вершине башни!

— Госпожа, ну хотя бы набрось что-нибудь на плечи… — сзади бесшумно подошла рабыня, протягивая накидку из козьей шерсти.

Девушка лишь покачала головой.

— Спасибо… Меня греют волосы.

Волосы…

Волосы были её давним проклятьем: роскошные и лёгкие, они великолепным плащом окутывали свою владелицу, низвергаясь до самого пола. Иная гордилась бы таким богатством…

Они были рыжими.

Золотисто-рыжими, как песок Ливийской пустыни.

Как волосы злобного бога Сетха.

«Наша дорогая сестра наверняка ведьма», — эта язвительная шуточка из уст брата давно стала привычной.

А его возлюбленная жена помогла ему поверить в эту шутку до конца.

Его жена…

Она же родная сестра.

Их сестра.

Девушка тяжело вздохнула. И словно наяву услышала негромкий, насмешливый голос царицы:

«У нашей дорогой сестры и характер, как у ведьмы»…

Прекрасная Неферт, чистокровная египтянка!

Неужели грязной полукровке, внебрачной дочери фараона и одной из наложниц, будут оказывать такие же почести, как и ей, дочери царицы, супруге властителя Верхнего и Нижнего Египта?..

О, Нефертити скорее умрёт, чем допустит такое…

А может, дело не в этом?..

Чёрные глаза — огромные, истинно египетские, не уступающие в красоте очам самой Неферт… И сияющие, как расплавленный в тигле металл, пряди!

И белая кожа.

С царевны многие чужеземные послы не сводили зачарованного взгляда.

Девушка закрыла глаза.

О боги, ну пусть бы выдала её замуж в другую страну, если так невыносимо видеть возле себя конкурентку! Но ведь нет…

Или дело не в женской зависти?..

Почему сестра так невзлюбила её, ну почему?..

А брату всегда было безразлично… Брата волновали… иные проблемы.

Улицы внизу заметно оживились. Вон и нищие выползли к городским воротам. Они всегда просыпаются первыми, вылезая из своих трущоб у самой стены, чтобы не прозевать никого из богатых прохожих. Значит, скоро откроются мелкие лавочки, и хозяйки будут выметать сор из домов, перекрикиваясь друг с другом через улицу. Вон и девушки с кувшинами на плече уже спешат за водой, к деревянным сходням у канала — там можно поболтать вдали от строгих маменек. За девчонками устремляются юноши — чтобы появиться в самый неожиданный момент, столкнуть на потеху кого-нибудь в воду или полюбезничать с милой. Там же, у сходен к воде, ребятня. Мальчишки купаются, а девочки снисходительно смотрят на них, как бы говоря: «Вот уж шалопаи, заняться им нечем». Но не будь их тут, сами наверняка залезли бы в воду.

В переулочках, наверное, уж разносится стук молотков: мужчины взялись за работу. Хозяйки после утренней приборки начинают готовить завтрак, а кумушки, как везде и всегда, во все времена и у всех народов, теперь стоят на крылечке и перемывают соседушкам кости. Когда успевают узнать новости, никто не знает, да и не узнает никогда.

Впрочем, другого времени, кроме этого раннего часа, у кумушек и нет. Днём страшная жара загонит всех в дом, к делам, а вечером надо успеть закончить всё, чему помешала жара. Ночью уж не до разговоров: усталость с ног валит. Вот и ловят кумушки этот единственный момент — восход солнца.

Рабыни ей рассказывали, как это выглядит. Например, одна кумушка другой:

— А ты знаешь?.. — и шёпот на ухо.

— Ах, негодница! — испуганный вскрик.

— Клянусь Исидой и Осирисом! — выпученные глаза.

— О боги!

— Да-да… — снова невнятный шёпот, и вместе:

— У-ух!.. О-о…

Фивы перемалывают свежие новости.

В центре города сейчас наверняка закипает водоворот: многошумный, дерзкий, неистовый фиванский базар с его вседневной сутолокой. Царица Тэйя, заменившая ей мать, часто говорила, что фиванский базар — волшебное место. Там начинаются легенды… Там у каждого свои заботы, свои горести и радости.

И, за кем ни пойдёшь, попадёшь в историю…

Девушка усмехнулась.

Что верно, то верно…

Правда, чтобы история была поинтересней, надо выбирать, за кем идти.

Там всегда кто-то торгуется, кто-то ссорится, кто-то вышел просто на людей посмотреть и себя показать. В лавках заливаются зазывалы, в торговых рядах кричат водоносы, деловито снуют покупатели, среди которых сейчас ходят если и не знатные, то — слуги знати. Той знати, что разъезжает в раззолоченных носилках или колесницах с запряжёнными в них сирийскими жеребцами. Той знати, что носит золото и шёлк, у которой тысячи рабов и которая не выходит из дворца фараона. Той знати, что имеет всё, и для которой нет ничего невозможного в Египте. Слуги этой знати бегают сейчас по рынку деловитые, важные, покупая всё лучшее и стараясь угодить господину или госпоже, когда те изволят проснуться.

А сами господа ещё почивают в своих дворцах, отделанных белым или голубым мрамором, утопающих в зелени тенистых пышных садов с прохладными фонтанами. Сами господа ещё спят, и дворцы единственные во всех Фивах хранят мирную спокойную тишину. Но когда проснутся и они, тогда Ниут окончательно пробудится.

…Над стенами разливается лучистое сияние — это солнечный свет бьёт в позолоченные камни. Сейчас столица, если смотреть на неё сверху, с холмов, окружающих город, похожа на драгоценность, потерянную великаном.

Или, может, одним из богов…

И как воды Нила отражают этот блеск!

Заточённая царевна печально вздохнула.

Доведётся ли ей когда-нибудь вновь увидеть это?.. Полюбоваться со стороны сверканием города фараонов?

Золотые египетские Фивы… Фивы стовратные…

Ровно сто ворот в неприступной стене, ровно сто. И ни одни не откроются перед сестрой фараона…

Пленницей царицы!

Фиванская загадка… Должна же быть в Фивах своя загадка, как во всех уважающих себя городах! И в неё долгое время азартно старались проникнуть все сплетницы и кумушки Уасет — те, что из простонародья. Но тщетно…

Девушка горько усмехнулась. Что, интересно, думают люди? Надо же — недалеко от стены, в самых бедных кварталах, кто-то возвёл дворец, ничем по роскоши не уступающий дворцу фараона. Вокруг него за ажурной оградой разбили сад с фонтанами, сам дворец украсили розоватым и белым мрамором. Окна его выходят в сад и на Нил, за стену — если не считать маленьких подслеповатых окошек в комнатах для прислуги, что открываются во внутренний двор, откуда можно созерцать жалкие домишки бедноты, расположенные через улицу, идущую вдоль городской стены.

Одна из самых тихих и глухих частей Фив…

Только вот окна этого дворца никогда не открывались и были занавешены тяжёлыми шторами. Никто не подъезжал к главному входу, никакие гости не посещали дом. В саду никто никогда не гулял. Только прислуга входила и выходила, закупала вещи и продукты, но о господах упорно молчала.

Как только сплетницы ни пытались проникнуть в тайну этого загадочного дворца, всё напрасно! Никто так и не узнал, кто, зачем и для кого построил его — и кто там живёт…

Постепенно все свыклись с этим и стали принимать как должное.

И никто не поможет.

— Госпожа, прошу тебя… Уже могут увидеть…

Девушка вздохнула.

— Уже ухожу…

Задержавшись на балконе, она бросила в последний раз взгляд на небо.

— Как только придёт Мена, немедленно проведи его ко мне.

— Слушаюсь…

Рабыня поклонилась.

— Посторонись! Куда прёшь, деревенщина!..

Раззолоченная колесница, блистая золотом и каменьями, промчалась дальше, по направлению к рыночной площади — мимо пожилого крестьянина на облезлом осле. Животное устало вздохнуло и повело ухом, и мужчина ласково потрепал ослика по холке.

Задумчиво проводив взглядом колесницу.

Снисходительная и спокойная улыбка затаилась в уголках его губ, в чёрных глазах.

— Пойдём дальше, дружок, — мягко обратился он к своему хвостатому другу, трогая латаный-перелатаный повод.

И поправил чуть сбившийся капюшон домотканого дорожного плаща, прикрывая лицо.

Ослик, понурив голову, покорно зацокал копытцами дальше по запутанным улочкам, которые становились всё уже и беднее. Наконец путник свернул в совсем глухой проулок, замыкавшийся городской стеной. С другой стороны высилась массивная башня, закрывая улицу от солнца.

Тут никого не было, лишь лениво журчала в канале вода.

Крестьянин спешился и привязал ослика к столбику у башни.

И постучался в неприметную дверцу.

Та распахнулась сразу же, словно стука ожидали, и гость проскользнул в обдавшую прохладой темноту.

Дверь захлопнулась.

— Как госпожа?.. — спросил он у девушки-рабыни.

Рабыня, худенькая девчонка в лёгком платье, лишь со вздохом покачала головой.

— Она сама не своя, господин. Совсем не думает об осторожности. Сегодня встала с первыми лучами — и сразу на балкон. Как уж я ей говорила!.. Ни в какую. Скажи хоть ты ей, о Мена! Ведь, не дайте боги, царица узнает, что госпожа позволяет себе выходить из башни, пусть только на балкон — она упрячет нашу бедняжку в подземелье! И ты её уже не спасёшь оттуда, господин…

Девушка всхлипнула.

Мужчина чуть усмехнулся, откидывая с головы капюшон.

Открылось властное, ещё красивое лицо. У самых волос, на виске, виднелся небольшой белый шрам — как удар сабли, пришедшийся вскользь.

Густые чёрные волосы, тронутые сединой…

— Ну полно, полно… Не плачь раньше времени. Теперь уже не важно, узнает царица или не узнает… — Он ободряюще похлопал девчонку по плечу. — Ну? — ласково спросил он. — Ты так и будешь здесь хлюпать носиком, или всё же проводишь меня к царевне?..

— Ой… — девчонка смутилась. — Прости, господин мой… Я просто… Следуй за мной!

Она быстро пересекла тёмную прихожую, освещённую лишь скупо горящими светильниками, и по массивной лестнице провела гостя наверх.

Коридоры были пустынны, лишь в стенных нишах безмолвно стояли копейщики, и блики светильников скользили по металлу их поясов, шлемов и копий.

То была гвардия царевны. Официально — её защитники, на деле — тюремная стража…

Рабыня откинула красный занавес, пропуская своего спутника в комнату царевны.

Не успели его сандалии ступить на густой ворс роскошного ковра, как юная пленница оказалась у груди старика. Она кинулась к нему, сорвавшись с дивана, и нежный шёлк её платья смешался с грубой домотканой тканью его одежды.

— Мена!.. Боги, Мена! Наконец-то…

Он с улыбкой отстранил девушку и почтительно поклонился ей.

— Приветствую тебя, о царевна.

— Мена! — она сжала его руки. — Я уже отчаялась… Не верила, что ты сможешь прийти сюда… Не верила, даже когда рабыня передала мне тайком письмо… О боги, если узнают, если донесут царице?..

— Тш-ш… — мягко ответил Мена. — Без сомнения, царице донесут. Завтра. А завтра, дадут боги, мы с тобой будем уже далеко отсюда…

— Почему завтра? Почему мы будем?.. — девушка не закончила и отступила на несколько шагов. — Боги, Мена… ты принёс недобрые вести?.. Ты меня пугаешь…

— Ну вот, глупый старик, — добродушно хмыкнул её гость. — А ещё советник… Не успел прийти к своей госпоже, как сразу её напугал…

— Не говори так, Мена… — прошептала девушка. — Если бы не ты, я бы не выдержала… Ты мне заменил отца… сколько я себя помню, ты всегда был рядом… ты, а не фараон…

Старый советник ласково поцеловал склонённую голову девушки, эту медовую роскошь струящихся прядей.

— Агниппа, я ведь тоже люблю тебя как дочь. Глупый одинокий старик! Девочка… Ты готова выслушать то, что я скажу?

Царевна вздохнула и, движением головы отбросив за плечи тяжёлые пряди, опустилась на диван. Сгустилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием пламени в кадильницах, освещавших плотно зашторенную комнату, куда не проникал ни единый луч солнца.

Мена молча смотрел на девушку. Такая юная! И такая красавица.

И так похожа на мать…

Египтянин вздохнул.

Как сказать этому ребёнку?.. Конечно, царевна-полукровка привыкла к косым взглядам придворных, высокомерному отношению родных… к самодурству сестры и безразличию брата. Но весть, что он принёс… Слишком. Это уже слишком…

И от решения царевны будет зависеть её жизнь.

Их жизнь.

Если учитывать, что царице донесут…

Он ещё раз внимательно посмотрел на Агниппу. Изящные сандалии на белоснежных ножках, колечки на руках… По крайней мере, содержат её, как и подобает содержать царевну. В этом здании хранится даже её собственная казна. Осмелится ли девочка всё бросить?.. Справится ли?..

— У твоей сестры родилась дочь, — вздохнув, сообщил он. — Сегодня утром.

Агниппа безмолвно смотрела на него, ожидая продолжения.

Советник молчал.

— Я рада, что у меня появилась племянница, — наконец вымолвила девушка.

— Ты не знаешь, что это означает?

Она чуть побледнела. Рука, унизанная браслетами, стиснула нежный шёлк платья.

— Мои глаза и уши ты, Мена… — прошептала царевна.

Значит, всё же придётся… придётся об этом сказать. Он надеялся до последнего, что Агниппа знает. Что поймёт по намёку… Что ж.

Со вздохом переодетый вельможа извлёк из складок плаща туго перевязанный свиток папируса и протянул госпоже.

— Прочитай, девочка.

Она несмело протянула руку.

— Что это?..

— Дополнение к завещанию твоего отца.

Пленница, стараясь не показывать волнения, развязала папирус.

Взгляд её скользил по строчкам — а лицо бледнело.

Царевна встала.

Дополнение к завещанию фараона Египетского, властителя Верхнего и Нижнего Египта, сына бога Ра, Аменхотепа III.

Мы, Аменхотеп III, блистательный сын бога Солнца Ра, прежде чем присоединиться к отцу Нашему Осирису в справедливейшем из миров, пишем это дополнение к завещанию, дабы через жрецов, буде в том возникнет надобность, объявить волю Нашим детям: сыну Нашему, царевичу Аменхотепу, и дочерям нашим, царевне Неферт и царевне Агниппе. Ибо дыхание прерывается у ноздрей Наших от тревоги за судьбы великой Та-Кем, и сердце не позволяет Нам предстать перед судом Осириса, не выполнив долг властелина обоих Египтов.

Итак, по завещанию престол переходит к дочери нашей, царевне Неферт, вместе с титулом Царицы и Владычицы Египетской, Нефертити, а также супругу её, господину и наставнику, сыну Нашему, царевичу Аменхотепу, вместе с титулом Фараона и Владыки Египетского, Аменхотепа IV. Младшая же дочь Наша, царевна Агниппа, должна жить одиноко и уединённо, и не имеет права замужества прежде рождения сына-первенца у Аменхотепа и Нефертити. Когда же родится сын, тогда Агниппа может выйти за кого пожелает, с согласия брата своего и венценосной его супруги. Если же первой родится дочь, то, дабы не ввергнуть Нашу страну в пучину раздора, царевна Агниппа лишается всех прав на престол Наш и должна быть принесена в жертву Осирису, ибо надо лишать все творения Сетха даже возможности творить смуты и зло, а известный признак бога Зла и его служителей — рыжие волосы.

И да будет так.

Папирус с шелестом упал на пол.

Девушка стояла, закрыв руками лицо.

— Нет… — прошептала она. — За что, Мена, за что?.. Что я сделала дурного, почему боги так карают меня?..

— Ты дочь наложницы, — мягко ответил советник. — Чужеземки…

Агниппа всхлипнула и отвернулась, чтобы старик не видел её слёз.

— Не надо было царице Тэйе вступаться за меня, — наконец тихо произнесла она. — Пусть бы меня убили бессмысленным младенцем. По крайней мере, я была бы с мамой…

Она украдкой стёрла слезинку в уголке глаза.

Мена тяжело вздохнул. Как осуждать девочку за такие слова?.. В восемнадцать ли лет бежать из темницы, спасаясь от родных брата и сестры, из-за завещания собственного отца?..

От бедняжки даже и не скрывали, что её жизнь и титул царевны — лишь милость солнцеподобной Тэйи. А когда Тэйи не стало…

Дочь чужеземки!

Башня.

Заточение.

И завещание фараона…

Ах, если бы двадцать лет назад он не подарил красавицу-рабыню фараону! Ах, если бы знать!.. Он бы оставил Электру в своём доме. И, возможно, Агниппа родилась бы его дочерью…

По крайней мере, сейчас Электра была бы жива…

Мена прикрыл глаза. Он так и не создал семью. Но что толку, если не сможет уберечь дочь, как не смог уберечь мать?..

— Ну вот, жизнь и расставила всё по местам… — прошептала Агниппа.

Как ещё могла бы сказать дочь Электры?.. Старик невесело усмехнулся, вспомнив белокурую синеглазую девушку, воздушную, как порыв ветра.

Бесконечно терпеливая и покорная. Возможно, это её и сгубило.

— Подобает ли так говорить дочери фараона?.. — строго спросил он. — Пусть отец не любил тебя, но ты его дочь. Ты воспитана на ступенях трона. В тебе кровь владык Египта. И ты собираешься взойти на жертвенник, как бессмысленная лань?

Агниппа медленно обернулась. В глазах её затеплилось нечто, похожее на надежду.

— А у меня есть выбор?

Мена невольно улыбнулся. Пламя в кадильницах всё так же ровно вздымалось и опадало…

— А как ты думаешь?..

— Ты сказал… завтра мы будем далеко отсюда? — Лицо её просияло. — Ты предлагаешь бежать?..

— Да, о царевна.

— Бежать… да, бежать! Сегодня ночью… сегодня же! А меня не схватят днём?.. Не заточат в другом месте?..

— Без приказа царицы — нет. А царица разрешилась только сегодня на рассвете, после мучительной ночи. Сейчас она спит, жрецы никого не допускают к ней. Вряд ли она займётся делами раньше завтрашнего дня… хотя, зная Нефертити… думаю, к вечеру опасность возрастёт. Уповай на богов, о царевна.

— А фараон? Мой брат?..

Мена невольно рассмеялся.

— Аменхотеп сегодня о тебе и не вспомнит!

Агниппа сжала пальцами виски.

— Да, мой брат не политик. Мена, а ты уверен, что бежишь со мной?.. Ведь у тебя есть положение, богатство, высокая должность! Ты теряешь всё и рискуешь самой жизнью.

Старик усмехнулся.

— Положение, богатство, должность… Я ежеминутно рискую ими, разговаривая с тобой. Я уже их потерял. Жизнь?.. Что стоит моя жизнь? Я сотни раз рисковал ею в войнах с Пунтом и хеттами. Да и как мне отпустить тебя, доченька?.. Одну? В неизвестность?.. Кто защитит тебя, кто поможет советом?..

— Мена! — Агниппа радостно бросилась ему на шею. — Я так рада!.. Даже если я погибну — я погибну на свободе, слыша свист ветра… Пусть мне вонзится в спину стрела, но я не пойду на жертвенник! Я довольно терпела! — Немного успокоившись, девушка отстранилась и начала лихорадочно ходить по комнате. — А куда мы поедем?.. В Ассирию?..

— А если подумать?

Агниппа подняла на советника вопросительный взгляд.

— Но куда?.. На юг от нас Нубия, там живут одни дикари… Эфиопия — колония Египта, Палестина — тоже. Финикия независима, но боится нас, и часто её цари бывали вынуждены поступать согласно воле моего отца. И может ли быть иначе? От отца я слышала, что Египет самая сильная держава в обитаемом мире… так ли это, Мена?

— Так, о царевна. К счастью и гордости египтян и к несчастью для тебя. И всё же позволю себе оговориться. Египет самый сильный… на суше. На южном берегу Зелёного моря. К северу и востоку, очень далеко, есть страны, которые не уступят ему. Но они, повторяю, очень далеко, госпожа моя…

— Персия? Ты о ней? Да, она далеко. Ну так чем тебе не угодила Ассирия? Там мне предоставят убежище, она всегда воевала с Египтом!

— Ассирия?.. Гм…

— Ты чем-то недоволен?

— Ассирия, конечно, даст тебе приют, о царевна, но это необдуманный шаг. Царь Ниневии может воспользоваться тобой как пешкой в игре против нашей страны. Хочешь ли ты принести войну в долину Нила?.. А потом насильно быть выданной замуж за ассирийского царевича? Представляю: гордая царевна Египта на коленях перед владыкой Ассирии умоляет сохранить ей честь! Ты будешь полностью в его власти и воле. Мало того, что ты дашь исконным врагам нашей родины повод к войне, ты к тому же слишком покладиста, терпелива. И слишком красива! Не тебе ехать в Ассирию.

Агниппа облизнула пересохшие губы.

— А куда же?..

— На родину твоей матери, — сразу ответил старик. — В Элладу. Электра была из Афин… вот туда мы и поедем.

— В Элладу?.. — глаза Агниппы невольно широко распахнулись. — Ты шутишь?..

— Там-то уж точно никому в голову не придёт винить тебя за рыжие волосы… — хмыкнул советник с невероятно серьёзным видом.

— Так ведь между Египтом и Элладой море! — вырвалось у девушки.

— Именно. Никогда египетским кораблям, при всей их прочности и мощи, не победить манёвренные и быстроходные суда греков. Никогда Нефертити не запугать Атридов.

— Атриды?.. Это, кажется, правители Эллады?.. Сыновья царя Атрея?

— Да. Этим мальчикам пришлось в своё время бежать, спасаясь от родного дяди, захватившего престол, Фиеста… И они сумели отвоевать обратно свой трон. А позже старший брат, царь Агамемнон, отражал атаки Персии… и сейчас, насколько я знаю, ведёт с ней войну… Так что его не запугают угрозы коронованной девочки из заморской страны…

— Это ты о Нефертити? — невольно рассмеялась Агниппа.

Мена с улыбкой кивнул.

— О ней, о нашей солнцеподобной… Но более всего я уповаю на то, что в Элладе мы сможем скрыться, исчезнуть. Ты станешь обычной девушкой, потеряешь даже надежду на трон и богатство — но сохранишь жизнь. И даже если Неферт сумеет каким-то образом убедить Агамемнона начать твои розыски, ты будешь словно песчинка в пустыне. Где ещё скрываться дочери эллинки, если не в Элладе?

— Ты меня убедил! — рассмеялась царевна. — Всю жизнь мечтала забыть о своём титуле… Но как же мы доберёмся до Греции? Ведь Нефертити ни за что не позволит нам сесть на корабль. Она прикажет перекрыть Дельту.

— Конечно, — улыбнулся советник. — Нефертити умна. Но и я не дурак… Когда мы доберёмся до Дельты, дадут боги, мы проскользнём вдоль её восточного рукава в Палестину. Это уже колония Египта, но не Египет. Тамошние жители ненавидят власть фараона ицарицы. Нам легче будет скрываться. Мы пересечём финикийскую границу и отправимся в Библ. Этот финикийский порт, с одной стороны, достаточно удалён от Египта, а с другой — всё же не настолько далеко, чтобы нам задерживаться на этом берегу Великого Зелёного моря сверх необходимого… и лишаться преимущества во времени. Финикия зависима от Фив… Но формально это свободная страна, и, чтобы добиться чего-либо от царя Бела, Нефертити потребуются переговоры… А это выигрыш во времени. Итак, в Библе мы сядем на корабль и отправимся в Афины…

— А если на море нас догонят египтяне?..

— Ну-у… — советник даже присвистнул. — Догнать финикийский корабль?.. Ты шутишь, о царевна! Их суда только эллинским уступают в скорости.

Агниппа вздохнула.

Пламя в кадильницах, казалось, пульсировало в такт её сердцу: столь же пылкое — и пленённое… А потом рабыня его потушит…

— Я жду тебя сегодня ночью, Мена, — одними губами выдохнула девушка. — Жду и молюсь богам за наш успех.

Советник низко поклонился, скрестив руки на груди — по новомодному обычаю, пришедшему из Персии, — и протянул царевне крохотный мешочек.

— Пусть рабыня подсыплет это в вино страже. Уповай на богов, о царевна!

— Да, ничего иного мне не остаётся…

Мена ещё раз поклонился — и за ним с мягким шелестом опустился красный занавес.

А Агниппа, молитвенно сложив руки и подняв чёрные очи вверх, горячо, но беззвучно молила богов помочь ей и её верному советнику.