Завещание фараона

Часть 2. Глава 14. Замкнутый круг

Ничего не поделаешь. Агниппа вздохнула, взяла полотенцем горшок и, замирая, направилась через свою комнату в «гостиную». Сомнения и стыд одолевали девушку, и она остановилась на полпути, держа посуду с дымящимся варевом в руках. «Может, лучше вылить и попробовать сварить заново, чем позориться?.. — закралась мысль. — Интересно, о чем они говорят?»

Агниппа тихо подошла к занавеске и услышала разглагольствования Мена о тактике и стратегии. Это ее мало интересовало, и она уже хотела было потихоньку вернуться на кухню, но тут их гость спросил:

— А где же наш ужин? Я с утра не ел.

На самом деле Атриду ничуть не хотелось есть, но он не мог найти другого предлога вернуть заинтересовавшую его девушку. Он и сам признавался себе, что Агниппа взволновала его воображение, как никто прежде.

Мена закусил губы и с досадой поморщился, подумав, что у бедной девочки ничего путного выйти не могло. Но как откажешь гостю в угощении?

Звонко хлопнув себя по лбу, он воскликнул:

— Совсем забыл! Эй, Агниппа, у тебя готово? Гость ждет! — И немного виновато заметил: — Прости за мою разговорчивость, Атрид, но я обрадовался свежему человеку. Вообще-то болтливость не в моем характере.

— Что ты! — искренне возразил юноша. — Твоя беседа увлекательна и полезна. Но где же молодая хозяйка?

— Агниппа! — еще раз крикнул Мена.

Занавеска отдернулась, и в комнату вошла девушка, замерев на пороге. Щеки ее то покрывались восковой бледностью, то начинали полыхать. В руках она держала горшочек, над которым поднимался пар с не очень приятным запахом.

— Ч-что эт-то? — запинаясь, спросил старик.

— Каша, — сдавленно прошептала царевна и, глубоко вздохнув, шагнула к столу.

В воцарившейся тишине горшок со стуком опустился перед мужчинами. Мена проглотил комок в горле.

— Что же ты? Накладывай… — убитым голосом произнес он.

Агниппа вновь тяжело вздохнула и сняла с полки над очагом тарелку и горшочек поменьше. Достала ложки.

Первую порцию царевна подала своему советнику. Когда тарелка опустилась перед ним, Мена с испуганным видом уставился на ее содержимое, не решаясь отправить его в рот.

Девушка совсем упала духом.

Она нерешительно переложила порцию для Атрида в небольшой горшочек и, трепеща, не глядя сунула его в руки гостю.

Впрочем, Атрид меньше всего думал о еде, а тем более — о ее качестве. В конце концов, какое ему, царю, дело, как готовит эта девушка! Молодой правитель никогда не оценивал людей ни по их виду, ни по одежде — и уж, само собой, не по умению готовить. Агниппа притягивала его совершенно другим.

Агниппа…

Он видел, что она вся натянута, как струна, еще чуть-чуть — и оборвется. Не желая мучить ее, он поспешно встал и взял горшочек из ее похолодевших от волнения ладоней. Пальцы молодых людей на какую-то долю секунды соприкоснулись — легким, нежным касанием, — и словно незримая молния пронзила обоих. Юноша и девушка вздрогнули, Агниппа отпрянула, Агамемнон отдернул руки — и горшочек полетел на пол.

Реакция царя была мгновенной. Молодой человек стремительно нагнулся и подхватил посуду почти у самого пола. Взгляд его сразу устремился вверх, на Агниппу, словно ища одобрения девушки за этот маленький «подвиг», но лицо ее ничего не выразило, кроме досады. Царевна была бы рада, если б горшок разбился и гостю не пришлось бы есть эту гадость.

Хотя…

Девушка призналась себе, что восхищена ловкостью гостя и польщена его желанием помочь.

— Спасибо, — кивнула она и скрылась за занавеской, в своей комнате.

Атрид проводил рыжеволосую красавицу взглядом, вернулся за стол и, думая только об Агниппе, мгновенно проглотил свою порцию, даже не почувствовав вкуса — и спросил добавки.

Мена, давившийся каждой ложкой варева, с изумлением и даже каким-то страхом взглянул на гостя:

— Неужели ты был так голоден, Атрид?

— А что? Было очень вкусно. И во дворце царя так не едят! — чистосердечно ответил юноша.

Ведь стоило лишь подумать, что к этому угощенью прикасались ее дивные ручки, как еда тут же теряла свой угрожающий вид.

Мена крякнул. «Что же едят в доме фиванского царя!» — подумал он и содрогнулся.

А Атрид, поскольку почти ничего не помнил из доклада Ипатия, решил все разузнать сам.

— Агниппа твоя дочь? — спросил он.

— Не совсем. Она моя воспитанница. Сирота.

Брови Атрида невольно поднялись.

— Ты подобрал ее на улице?

Мена вздохнул.

— Нет. Она дочь моего знакомого… жену которого я любил. Ни этот человек, ни сама Электра ничего не знали о моих чувствах, как не знает до сих пор и Агниппа. И ты тоже помалкивай.

Агамемнон медленно кивнул и решил несколько сменить тему.

— Я не понял, к какому народу принадлежали ее родители.

Мена чуть усмехнулся.

— По отцу она египтянка, по матери эллинка, афинянка.

Атрид почувствовал некоторое облегчение.

— Афинянка — это хорошо, — кивнул он. — Вы ведь недавно в столице? Не думаете получить гражданство? Она имеет на него право, а поскольку ты ее опекун…

— Мы его уже получили, — пожал плечами Мена. — Два года прожили ведь в городе.

Царь улыбнулся, поймав себя на том, что искренне рад.

— Это прекрасно! А до этого, я так понимаю, вы жили в Египте?

— Она, как и ты, из Беотии, тоже, кстати, из Фив. Меня-то жизнь побросала по разным странам, что уж говорить о греческих полисах, а вот ее отец… — Мена хмыкнул. — Мы познакомились, когда я был молод и путешествовал по Элладе. Разумеется, в Фивах я не мог не сдружиться с семьей соотечественника, где они занимались торговлей. Вместе с ним мы отправились в Афины… Там-то он и встретил мать Агниппы, женился на ней… — Мена вздохнул. — Они уехали в Фивы. Я долго старался забыть Электру, воевал, ездил по Ойкумене… Ничего не помогало! В конце концов не выдержал и перебрался поближе к ней. Просто был другом семьи, всегда рядом, всегда готов помочь… Электра умерла от родовой горячки, — старик стиснул зубы, и на скулах его заходили желваки. — А ее муж, отец Агниппы, который до безумия любил свою супругу, не перенес ее смерти. Сам скончался, в одночасье, — сухо закончил он. — О малышке некому было позаботиться, кроме меня. Разве я мог оставить ее на произвол судьбы?

Еще при жизни Аменхотепа Мена заменил девушке отца. Так и кончилась дружба первого советника и фараона. Мена раньше и предположить не мог в своем повелителе такой черствости, а владыка Египта — такой доброты и «сентиментальности» в Мена. Тогда же «вечное солнце справедливости» и разжаловало бывшего друга до должности советника младшей царевны, дочери наложницы-чужестранки — фактически определив его нянькой. Но Мена и сам не желал оставаться в свите венценосного деспота, о побеге от которого в свое время умолял Электру. Если бы той только хватило решимости…

Потеряв любимую, Мена всю свою нежность и заботу сосредоточил на Агниппе. Он хотел воспитать милую и серьезную девушку, не помешанную на своем положении, и это ему удалось. И теперь, видя, как понравилась она гостю, старик от всего сердца радовался, потому что Атрид произвел на него впечатление хорошего человека, а такие люди одобряют только подобные себе высокие души.

— Значит, ты взял ее к себе, когда она была еще младенцем? — уточнил Агамемнон.

— Да, — кивнул Мена.

— И она выросла в Беотии?

— Да. У меня был определенный доход, и я смог дать ей образование, словно знатной девушке.

Атрид приподнял брови.

— Так почему же вы покинули Фивы?

Египтянин пожал плечами.

— Торговая удача отвернулась от меня. Я влез в долги, чтобы хоть как-то поправить свои дела, но ничего не получилось. Чтобы расплатиться с кредиторами, я вынужден был продать все свое имущество и имущество Агниппы, а на оставшиеся деньги мы переехали сюда, в надежде на лучшее. И вот — здесь уже два года.

— И надежды на лучшее оправдываются?

— Да. Тут спокойнее и легче. Люди добрее.

Владыка Афин невольно польщенно улыбнулся:

— Значит, вам нравится город?

— Прекрасный, — серьезно ответил Мена. — Уж можешь мне поверить. Я повидал немало городов, и Афины — лучший их них. Мало того, что сам вид домов и храмов просто немыслимо красив, но, что важнее, людям здесь живется много лучше, чем где бы то ни было. Агниппа особенно в восторге.

— Просто вот прямо в восторге? — уточнил юноша.

— Еще в каком, — Мена даже улыбнулся.

— Но ведь жизнь в городе во многом зависит от царя, — осторожно заметил Агамемнон. — Он издает законы, одобряет или не одобряет строительство новых зданий и прокладку улиц, заботится о благосостоянии и безопасности граждан… Почему же твоя дочь так сердита на него?

Старый египтянин вздохнул.

— Видишь ли, у нее бывают необъяснимые причуды. Сегодня ей пришло в голову продемонстрировать свою независимость, не поклонившись царю. Если бы я только знал… но о своем намерении она молчала. И на площади, конечно, она не поклонилась — посмотрите, дескать, какая я смелая и гордая! Владыка Эллады такой же человек, как и все, да чтоб я ему кланялась… Ну и напугала же она меня! Хвала богам, царь не обратил на девчонку внимания. Улыбнулся даже. Это его позабавило. Но Агниппа — она не привыкла, чтобы ее поступки воспринимались, как что-то забавное. Если бы царь просто проехал мимо, но угораздило же его улыбнуться! Конечно, умом-то она понимает, что должна быть ему благодарна, что он поступил великодушно и милосердно. Но гордость ее он задел, как ни крути! Для девочки, знаешь ли, то, что она сделала, было очень важно, потому что в ее жизни есть страшные страницы, о которых тебе лучше не знать. И на этих страницах столько боли и слез, столько несправедливости… И все связано с царями. Этому юному созданию очень многое довелось пережить. Если бы я не видел, что ты заслуживаешь доверия, вряд ли бы сказал тебе то, что сказал… и хватит об этом! А происшествие на площади глубоко ранило душу Агниппы… или разбередило старые раны, едва затянувшиеся, тут уж не мне судить. И когда теперь ее боль снова утихнет, знают лишь боги. Ты не смотри, что на вид девчонка, как беспечная птичка. Она просто умеет хорошо скрывать свои переживания, но на самом деле она и ранимая, и нежная. Когда мы шли с площади, честное слово, я боялся, что она кинется под колесницу. Слава богам, обошлось. А дома потом случайно еще и от соседей услыхала, будто царь сказал: «Я бы восхитился ею, если бы ее поступок не был глупым». Агамемнон не подумал, что молва летит как птица. Агниппа чуть не обезумела. Я все острые предметы спрятал, вот ведь как было, Атрид. В комнате с ней несколько часов сидел. Потом все слезами закончилось, да водичкой я бедняжку отпаивал… Всю трясло. Вряд ли она теперь о царях вообще хоть одно доброе слово когда-нибудь скажет.

Мена снова тяжело вздохнул и замолчал. Атрид, чуть сдвинув брови, напряженно слушал его — внутренне похолодев. Кто бы мог подумать! Одной своей улыбкой он чуть не погубил прекраснейшую девушку из всех, кого когда-либо встречал, и этой же растреклятой улыбкой сделал невозможным правду между ними! Ведь он уже было решил во всем признаться, подарить Мена роскошный дом, помочь вновь завести торговое дело, а девушку приблизить к себе. Теперь это невозможно.

«Никогда ничего не буду делать, не подумав, — пообещал себе Атрид. — Ведь под каждым, даже на первый взгляд глупым поступком кроются тонкие струны человеческих душ. Не подумав, так легко порвать их, а под маской забавного может скрываться подчас благородное, пусть и нелогичное».

Он ведь действительно не хочет расставаться с ней! Что же делать? Такими подарками судьбы не швыряются. И если он не может возвысить ее до себя, то почему бы тогда ему самому не сойти к ней, хотя бы ненадолго?

Решено! Завтра утром он вернется к себе, все объяснит Ипатию и несколько дней поживет здесь. К тому же и слова Мена о страшном прошлом Агниппы, связанном с царями, небезынтересны.

Значит, так тому и быть.

— Мена, — заговорил Агамемнон, — вы хорошие люди. У меня в Афинах никого нет. Можно мне пожить у вас некоторое время, пока я не устроюсь в городе?

Мена задумался.

— Н-не знаю… — наконец неуверенно протянул он. — Я-то не против. Но Агниппа?..

— Разумеется! — горячо воскликнул Атрид, обрадованный возможностью снова увидеть девушку. — Разве я осмелюсь остаться без разрешения хозяйки?..

— Хорошо! — старик решительно хлопнул ладонью по столу. — Агниппа! Иди-ка сюда!

Занавески раздвинулись, и Агниппа вошла в комнату.

— Вот этот юноша — его имя Атрид — хочет… — начал было Мена, но потом сам себя прервал. — Словом, я подумал: куда он завтра пойдет в незнакомом городе? Ты же не против, если он у нас поживет немного?

Агниппа прерывисто вздохнула, щеки ее залил румянец, и она невольно бросила вопросительный взгляд на Атрида, не умея скрыть радости.

— Я… — От волнения ей не хватило воздуха. — Если гость согласен, я… буду только рада.

Атрид улыбнулся.

— Благодарю вас.

Мена потянулся и зевнул.

— Ну, пора и спать, — сказал он. — Засиделись. Ты, Атрид, будешь спать на полу?

Царь кивнул.

— Ну вот и ладно. — Мена встал из-за стола, открыл сундук, на котором сидел, и достал оттуда две выделанных шкуры, а также подушку. Вручив все это Атриду, он велел ему располагаться у очага.

Агниппа вернулась к себе в комнату, а сам Мена постелил вторую постель себе на сундуке.

— Завтра утром, — сказал Агамемнон, укладываясь, — схожу на рынок и до ремесленных кварталов, узнаю, может, где работники требуются. А потом вернусь.

— Ла-адно, — сквозь зевоту ответил Мена. — Все правильно, парень, говоришь. Только у нас в доме свой порядок, Атрид. Не удивляйся, если что. Все хозяйство на мне. Я обычно и готовлю. Агниппа лишь ткет и вышивает.

— Я буду помогать тебе, если хочешь, — сказал Атрид. — Считай это моей платой за крышу над головой.

Мена помолчал, видимо, обдумывая предложение, потом сказал «спасибо» и потушил лампу.

Вскоре все спали.

Открыв глаза, Атрид не сразу понял, где находится. В незнакомую комнату через открытое окно вместе с утренней свежестью вливалось далекое мычание какой-то коровы, доносился лязг колодезной цепи, сонно и лениво брехнула собака.

Сев на шкурах, служивших ему постелью, царь увидел, что за окном еще плавает голубой сумрак, а значит, до восхода целый час. События прошлой ночи всплыли в памяти, и юноша невольно улыбнулся, так тепло на сердце стало при мысли об Агниппе.

Спать уже не хотелось. Военные походы воспитали в Агамемноне привычку вставать рано. Быстро вскочив, он натянул на себя свою старенькую тунику и обулся, а затем, аккуратно свернув шкуры, положил их на сундук Мена. В этот момент в двери и вошел хозяин — в своем хитоне, с переброшенным через плечо полотенцем. В волосах старого солдата блестели капли воды.

Египтянин улыбнулся.

— А, Атрид! Уже проснулся! Молодец. Мужчине не к лицу валяться до полудня. Вода студеная! — Мена весело поежился. — На улице свежо. Иди, умывайся, а я в очаг дров подкину.

— А Агниппа? — спросил царь.

Старик добродушно усмехнулся.

— А что Агниппа? Она тоже скоро встанет. Поэтому иди, умывайся быстрей! Надеюсь, ты ведь и обтираться будешь? Раздеться, а потом снова одеться надо. Не станет на твое разоблачение никакая скромная девица смотреть, значит, Агниппе ждать придется. А она этого не любит. Нетерпеливая! — Мена снова улыбнулся и, слегка подталкивая в спину, выставил Атрида во двор, в дверях вручив ему полотенце.

«Агниппа ему понравилась! — покачал он головой, посмеиваясь. — Ишь ты! И даже толку нет скрыть. Эх, совсем еще мальчишка!»

Атрид вышел во двор и направился к колодцу, с наслаждением вдыхая свежий утренний воздух, полный головокружительного аромата цветущих яблонь. Аккуратно повесив свою тунику с полотенцем на ветку, он, встав на мокрую от росы траву, сделал комплекс разминочных упражнений, а затем окатился колодезной водой из ведра, охнув от холода и удовольствия.

Сорвав полотенце с ветки, царь яростно принялся растираться, чувствуя, как тело начинает пылать от прилива крови, как холодит разгоряченную кожу утренний воздух. Накинув тунику, он зашагал к дому — и на крыльце столкнулся с Агниппой.

Она была в том же белом гиматии, что и вчера, только волосы оказались не заплетены, а распущены и мощным потоком огненного золота текли по спине и плечам до пят, окутывая свою владелицу, словно плащ.

От восхищения Атрид застыл как вкопанный, растеряв все слова.

Девушка под его взглядом зарделась, как заря, потупилась и, тоже не сказав ни слова, проскользнула к колодцу, скрывшись за яблонями.

Юноша проводил ее взглядом.

Сколько чувств было в его карих глазах!

И мимолетная горечь, что девушка прошла, не подарив даже улыбки, и уважение, поскольку он уже оценил ее ум и благородство души, и печаль — ведь царь знал, что не может признаться ей, кто он, что вынужден обманывать и притворяться.

Грустно вздохнув, он вошел в дом.

Агниппа, укрывшаяся за густыми ветвями яблонь, проводила его взглядом и тоже тихонько вздохнула.

Боги, как понравился ей этот юноша!

Статный, красивый, умный, внимательный… И как он на нее смотрел!

В Египте она тоже ловила на себе полные интереса взгляды иностранных послов, но они не вызывали в ее сердце ничего, кроме раздражения, а подчас и гнева. На нее смотрели, как на товар — оценивающе… Порой просто раздевали глазами. А этот юноша, он…

Он смотрел с уважением.

Прижав ладони к пылающим щекам, Агниппа напомнила себе о гордости.

К счастью, завтракала она отдельно, в своей комнате.

На сей раз еду готовил Мена.

Поднявшись из-за стола после легкого и сытного угощенья — ячменного хлеба, козьего сыра и миски сушеных фиников, — Атрид сказал, что собирается пойти поискать работу, как и говорил вчера, и что вернется к вечеру, и с этими словами вышел из дома.

Шагая по улицам Афин и улыбаясь своим мыслям, царь не замечал ничего — ни беспорядка послепраздничной кутерьмы, ни луж, оставшихся после ночного дождя, ни даже восхода.

Все мысли его были только о золотоволосом чуде, что жило на западной окраине.

Поднявшись по широким ступеням своего дворца, Агамемнон, миновав портик, вошел в просторный мегарон, стены и мраморный пол которого начинало золотить восходящее солнце, вместе со свежим ветром врываясь в зал через просторный главный вход.

Первым, кого Агамемнон, к своему величайшему изумлению, увидел, был Ипатий.

Тот сидел на ступенях трона и хмуро смотрел на вход — осунувшийся и злой.

— Вот так встреча! — улыбнулся Атрид. — Что ты здесь делаешь, друг? Я думал, все еще спят.

— Я дожидаюсь тебя уже с час, о царь, — буркнул советник. — Дела не терпят отлагательств. Я готовился приветствовать своего владыку, когда он проснется, а Фелла сообщила мне, что ты ночью отправился на праздник в город! Я чуть с ума не сошел от тревоги за тебя, мой царь!

Агамемнон усмехнулся.

— Я разве ребенок, который ни разу не держал в руках меч, что ты так обо мне беспокоишься? Или ты думал, Афины, которыми я управляю, опаснее бранного поля? Мне странно слышать такие речи, Ипатий. — Тон Атрида стал неуловимо холоднее.

— Но дела!

— Если бы я о них не помнил, то явился бы позже.

Под взглядом Атрида Ипатий смутился и наконец встал со ступеней.

— Я не хотел оскорбить тебя, о царь… Но, поверь, при одном взгляде на тебя мое сердце обливается кровью! В чем ты? Где ты был? На кого ты похож? Мой царь! Гордость Эллады! — горестно покачал головой молодой советник — ничуть не хуже старушки Феллы. — Еще вчера на площади ты выглядел так великолепно! А теперь? Ты выглядишь, как последний бродяга! Ты! Сын Атрея! Герой богоравный и славный! Пастырь народов, любимец всесильного рока!

Агамемнон, уже не в силах сдержаться, фыркнул от смеха.

— Боги, Ипатий, ну что за чушь ты несешь? Песни аэдов в мою честь всегда меня вгоняли в тоску! Тебе осталось только сказать, что более тысячи стадий два пальца моих разделяют. Но ты-то ведь в певцы, я надеюсь, не собираешься? Или должность первого советника не устраивает?

Ипатий только судорожно вздохнул — и проглотил готовые сорваться с языка слова.

Атрид рассмеялся, поднимаясь по ступеням и садясь на трон.

— Давай, я слушаю, — с улыбкой кивнул он. — Что там у тебя за спешные дела, требующие мчаться к царю до восхода?

— Да… собственно… ничего спешного… — совсем стушевался советник. — Обычные текущие, так…

— Ну, давай, — снова усмехнулся царь.

Подавая владыке Эллады вощеные таблички с записями, Ипатий едва мог сдержать дрожь в руках. Боги! Он и в самом деле позволил себе непростительно забыться. Атрид никогда не допускал давления на себя, никогда не позволял подчиненным переходить в отношениях с ним некую грань. Он не был тираном и не кичился своим положением, мог и пошутить, и посочувствовать, был внимательным и чутким руководителем… но все же именно руководителем.

Ипатий мечтал управлять царем, и большей частью ему это удавалось, но советнику приходилось всегда идти словно по тонкому льду. Малейшее неверное движение — и провалишься в ледяную воду.

И уже не выплывешь.

Агамемнон не прощал попыток влиять на его решения и поступки.

Больше всего Ипатий боялся появления человека, который откроет царю глаза… или же оттеснит советника подальше и сам займет его место.

Вот где был царь этой ночью? С кем говорил? Что услышал? Советник замечал: разбирая дела, молодой правитель нет-нет да и замирал, с мечтательной улыбкой глядя вдаль, и глаза его начинали сиять.

Требовалось срочно узнать, что произошло, когда Атрид находился вне его внимания.

Понимая, что дальнейшие нотации лишь разгневают владыку Афин, советник, когда с текущими делами было покончено, решил вернуться к утреннему разговору иначе.

Взирая на мечтательный вид царя, Ипатий уже сделал несколько предположений, и теперь их следовало подтвердить.

— Да… — устало вздохнул советник, забирая документы. И словно невзначай заметил: — А может, ты и прав, о царь, что решил повеселиться, бросив нас всех. Иногда надо вносить в жизнь разнообразие. Замечательный вчера получился праздник!

Атрид лишь рассеянно кивнул.

— Позволено ли мне будет спросить? — осведомился Ипатий. — Как другу, не как советнику.

— Конечно.

— У тебя такой вид, царь, будто вчера ты встретил богиню… — несколько смущенно пробормотал молодой интриган, искоса поглядывая на Агамемнона.

Глаза того вновь наполнились мечтательным светом.

— Да. Ты прав, Ипатий. Богиню, настоящую богиню…

Ипатий понимающе улыбнулся, с трудом сдерживаясь, чтобы эта улыбка не превратилась в презрительную и саркастическую усмешку.

«Так я и думал!» — пронеслась мысль.

— Богиню? Верно, прекрасную Афину? Ведь ты славный воин и мудрый политик…

— Афродиту, Ипатий, Афродиту! — пылко вскричал Агамемнон, и тут Ипатий по-настоящему встревожился.

— Афродиту?.. — шутливо переспросил он. — Но, царь, с этой богиней опасно шутить! При всей своей красоте она капризна, коварна и жестока. И, увы, часто лжива. Да простит меня великая Киприда, если я оскорбил ее, но это правда!

— Нет, Ипатий, неправда! — горячо возразил молодой человек. — Во всяком случае, девушка, которую я встретил, обладает красотой и обаянием Афродиты, мудростью Афины, чистотой Артемиды, скромностью Селены… И все эти достоинства, сливаясь воедино, делают ее подобной царице богов Гере! По крайней мере, внутренним достоинством эта девушка ей не уступит.

Ипатий с трудом удержал на лице выражение вежливого интереса. Он чувствовал, как губы его начинают дрожать от злости.

Неужели какая-то девица посмеет спорить с ним, первым советником, во влиянии на царя?!

Кто эта безумная?

— О царь, что же это за неземное создание, столь чудесно наделенное лучшими качествами чуть ли не всех богинь Олимпа? Разве такой драгоценный камень не был бы давно известен в Афинах, являясь предметом мечтаний всех благородных юношей? Быть может, я знаю ее?

Царь усмехнулся уголком рта.

— Не мечтай. Не знаешь.

— Разве такое чудо могло безвестно жить в нашем городе? — не сдавался советник.

Агамемнон вздохнул.

— Да. Представь себе, Ипатий, да! — Советник уловил нотки горчи, проскользнувшие в голосе владыки Эллады. — Это чудо живет у западной стены… и причем не очень богато. А ведь она заслуживает не просто богатства, а почета и всеобщего уважения. Чтобы матери ставили ее в пример своим дочерям! Но увы…

Ипатий кусал губы.

— Царь, по всему я делаю вывод, что ты встретил достойную девушку. Но это ничего не говорит мне. Я же твой друг, я хочу узнать больше! Можешь ты мне сказать, кто она?..

Атрид задумчиво, как-то мечтательно улыбнулся.

— Ее имя Агниппа. Та самая девушка с площади, о которой я просил тебя разузнать. По счастливой случайности я снова встретился с ней — и оценил по заслугам!

Советник закашлялся.

— Вот как?.. Н-да… И что же, царь? Что же дальше?

Агамемнон, нахмурившись, непонимающе посмотрел на придворного.

— Дальше? — приподнял он бровь.

— Насколько я понял, ты влюбился в эту девушку…

Взгляд Атрида смягчился, и, усмехнувшись, царь покачал головой.

— Вот что ты подумал… Нет, Ипатий. Не влюбился. Хотя, может, со стороны так оно и выглядит. Это… сложно объяснить. Понимаешь… Я восхищен ею — как человеком. Она проявила такие качества, которые я очень ценю в людях. И которые прежде не встречал в женщинах. К тому же Агниппа еще и красива. Поэтому… ну да, наверное, я немного увлекся. Но… не стоит придавать этому слишком большого значения.

Ипатий с облегчением выдохнул.

— Значит…

— Значит, я хочу понять, не обманулся ли я, — перебил Атрид. — Я поживу у них пару недель, не больше. Мне хочется пообщаться с ней, получше узнать. Убедиться, в самом деле ли она такая, какой кажется.

— Но… — опешил Ипатий.

Царь отмахнулся.

— О государственных делах не волнуйся. Я буду приходить каждое утро и заниматься ими до вечера. Если же вдруг случится что-то, требующее моего немедленного вмешательства, когда меня не будет во дворце — ты знаешь, где меня искать.

Молодой советник не находил слов, только хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

— Царь!.. — вскричал он наконец. — Не кажется ли тебе, что за эти пару недель девчонка так оплетет тебя, что… — Он запнулся. — У Афродиты золотые сети; те, кто прельщается их блеском, запутываются в них и потом вырываются со страшными ранами!

Агамемнон улыбнулся — и упруго поднялся с трона.

— А из них вообще не надо вырываться, Ипатий, — сказал он, хлопнув друга по плечу. — Не бойся. Я в них не попаду. До завтра!

С этими словами юноша выбежал из дворца, счастливый от чувства свободы. Две недели! Две недели он может пожить как обычный парень, без фальшивых и скучных церемоний двора. Общаться с людьми, которые ему нравятся, с которыми ему хорошо… Общаться как с равными, не ощущая той незримой стены, что всегда ограждала его от…

От простого человеческого тепла.

Неужели он не может себе позволить хотя бы недолго побыть рядом с девушкой, которая ему понравилась?

Да, она не блистала ни положением, ни богатством — но сколько в ней таилось света, сколько искренности!

О боги, пусть всего пару недель — но его проклятущий царский титул их у него не отнимет!

И полетели дни. Агниппа ткала и вышивала, Мена продавал ее рукоделье на базаре и готовил еду. Атрид каждый день с утра «уходил на работу», но всегда старался вернуться пораньше, чтобы помочь старику с домашними делами. Ухаживал за деревьями в саду, перечинил все поломанные вещи, подправил забор и переделал еще тысячу мелких дел.

С Мена они быстро нашли общий язык, подружились, часто за разговорами засиживались допоздна. Агамемнон в первый же вечер поздравил себя с предусмотрительностью: перед тем как вернуться, он завернул в квартал горшечников и за серебряную монетку уговорил хозяина одной из мастерских отвечать любому, если кто будет расспрашивать, что да, он взял в обучение некоего Атрида из Беотии, а вот именно сейчас просто отправил его с поручением. И вообще, не приветствует, чтобы учеников и работников отвлекали от дела.

Как выяснилось, эта предосторожность оказалась отнюдь не лишней: на следующее утро Мена в самом деле дал себе труд пройтись до ремесленных кварталов и порасспрашивать, не нанял ли кто работника либо ученика. Выяснив, что Атрид не солгал и его действительно взяли на работу, Мена искренне обрадовался и устроил вечером, по возвращении юноши, настоящий праздник: ведь это же здорово, что он так быстро нашел в Афинах заработок!

Агамемнон только смущенно улыбнулся, покачал головой — и сказал сам себе, что с этим египтянином надо держать ухо востро. И добрый ведь, но…

Странный.

Слишком недоверчивый.

Тем больше ценил царь дружбу этого старого опытного воина — опекуна Агниппы.

О, Агниппа…

С ней все было сложнее.

В первые же дни они премило преодолели взаимное смущение и стали разговаривать все чаще и чаще. Девушка начала выходить в сад и во двор, когда Атрид там работал — чтобы вынести еду и помочь чем-нибудь. Поддержать доску скамьи, пока юноша ее приколачивал, или подыскать подходящую жердь, чтобы подвязать саженец… Конечно же, молодые люди не молчали. О чем они только ни болтали! Атрид не мог не замечать, насколько совпадают их взгляды и суждения о самых разных вещах, насколько Агниппа умеет каким-то непостижимым образом коснуться самых глубоких струн его души — о которых он сам не подозревал.

Юноша и не заметил, как простой интерес превратился у него в глубокую искреннюю привязанность.

А вот девушка прекрасно понимала, что привязывается к постояльцу все больше и больше, видела, что то же самое происходит и с ним. Чем все это может закончиться? Во что вылиться? К добру ли их взаимная симпатия?..

Полная сомнений и колебаний, Агниппа постаралась остановиться. Она стала реже говорить с Атридом и под любым предлогом начала избегать встреч с ним.

Молодой человек всполошился. Он ничего не мог понять. Откуда такая перемена? Может, он чем-нибудь обидел девушку, раз она ему ни словечка не скажет?.. Но чем? Ведь все было так хорошо!

Только теперь он понял, насколько к ней привязался.

Неужели ему и вправду так важно ее расположение? Но почему?

«Она мой друг! — сам себе сказал царь. — Мой близкий друг! Конечно, когда твой друг на тебя сердится, есть причина тревожиться!»

Однажды, на исходе второй недели, когда Мена ушел на базар, царь решил задержаться и наконец поговорить с девушкой. В конце концов, никуда эти государственные дела не денутся. Подождут!

Поговорить с Агниппой наедине было куда важнее…

Нарвав ландышей в саду, юноша уже поднимался на крыльцо, когда столкнулся в дверях с Агниппой. Девушка, думавшая, что Атрид уже отправился в свою мастерскую, отшатнулась и, покраснев, развернулась, чтобы убежать, но Агамемнон ласково поймал ее за руку.

— Агниппа, — просительно заговорил он, с нежностью глядя на это золотоволосое чудо. — Давай поговорим. Скажи, неужели я чем-то обидел тебя?.. Ты на меня сердишься?

— Я?.. — изумилась она, вскинув на молодого человека кроткий взгляд своих черных глаз. — На что?.. Нет, Атрид, ты ошибаешься!

— Но мне так кажется. Ты совсем перестала говорить со мной; проходишь мимо, словно я пустое место… Если я обидел тебя, прости, прошу от всей души! Я не хотел. А в знак примирения возьми эти цветы! Я заметил, ты их любишь…

Агниппа глубоко вздохнула и осторожно высвободила свою руку из пальцев молодого человека.

— Атрид! — твердо заговорила она, покраснев так, что позавидовала бы и Эос[1]. — Ты ошибаешься. У меня нет причин обижаться на тебя. Поэтому у меня нет причин брать твои цветы. Я… — она замялась под его испытующим взглядом. — Я просто подумала, что нам нельзя… слишком часто говорить… а тем более встречаться наедине! — быстро закончила девушка и, проскользнув под рукой Атрида, убежала к себе.

Агамемнон был воспитанным человеком и потому не побежал следом за ней в ее комнату. К тому же он вполне понимал ее опасения, пусть и беспочвенные.

Они делали честь ее скромности и здравому смыслу.

Уходя «на работу», он положил ландыши на порог ее комнаты.

Когда за ним закрылась дверь, Агниппа вышла из своего убежища и, подняв букетик, уткнулась в еще влажные от росы листья, глядя на то место, где еще недавно стоял юноша, и только цветы знали, как долго счастливая улыбка не могла оставить ее губ…

Атрид шел по улицам Афин счастливый, полный радостного облегчения и какого-то необъяснимого восторга.

Она не сердится на него!

— Царь! — приветствовал Ипатий владыку Эллады, стоило тому переступить порог главной залы. — Да благословят тебя боги! Правду сказать, я немного волновался…

Агамемнон замер, с удивлением глядя на друга и советника.

— А что случилось?

— Ну, как же… — немного растерянно улыбнулся тот в ответ. — Сегодня истекают две недели, что ты хотел провести у этих людей. Я немного беспокоился, ведь ты задержался… Я уж подумал, будто ты решил… не знаю… во всем признаться им… Но, как я вижу, ты просто прощался с ними.

Атрид замер, как громом пораженный.

Глаза его широко распахнулись.

— Что?.. Две недели уже прошло?.. — пробормотал он.

— Да! — живо подтвердил Ипатий. — Именно сегодня ты хотел окончательно вернуться наконец к…

Советник запнулся, увидев нахмуренные брови царя.

Сначала молодой правитель растерялся, но, чем дальше говорил советник, тем больше поднималось в нем необъяснимое раздражение. Откуда такая уверенность в его намерениях? Разве он что-то обещал Ипатию? Он, кажется, просто поставил его в известность, что собирается пожить у Агниппы и Мена две недели, но ведь о том, что по их истечении царь обязан уйти оттуда, речи не шло! Ипатий действительно считает, будто по щелчку его пальцев сын Атрея вышвырнет из своей жизни людей, с которыми ему хорошо? Откажется от увлекательнейших вечерних бесед с Мена, от возможности видеть золотоволосое чудо, Агниппу, пытаться поймать ее взгляд — и радоваться, замечая, что и она украдкой делает то же?..

По мнению Ипатия, он от всего этого должен отказаться?

А ради чего, собственно?

Государственные дела он не оставил, он по-прежнему заботится о своем народе и о стране… А где проводить свое свободное время, а уж тем более — где ночевать… Уж позвольте царю самому разобраться, господа советники!

— Не хочу тебя огорчать, — холодно улыбнулся Агамемнон, — но я еще ничего не решил насчет Агниппы и ее приемного отца. Так что увы, Ипатий, придется тебе подождать еще недели две.

Советник даже отступил на несколько шагов — и растерянно моргнул.

— Ты… не решил… насчет Агниппы?.. — испуганно пробормотал он. — А… в чем же состоит решение, которое ты ищешь? Быть может, я смогу помочь?..

Агамемнон усмехнулся.

— Вот когда мне потребуется твой совет, тогда я непременно попрошу его у тебя.

Вечером он снова был в доме Мена и Агниппы — с небольшим холщовым мешочком хрустящей жареной пшеницы, за которой специально забежал на рынок.

Со смущенной улыбкой юноша попросил Мена передать угощенье девушке…

Следующие недели не принесли Атриду облегчения. Наоборот! Он еще больше запутался. Царь ловил себя на том, что старается как только возможно сократить занятия государственными делами и поскорее вернуться… домой. Именно так. Домой. Маленький домик на западной окраине стал ему столь же дорог, как дворец, в котором он родился и вырос, каждый уголок которого знал. Теперь огромные роскошные покои вызывали в душе лишь тоску.

Никто не ждал его там по-настоящему, кроме старушки-няни, но она лишь охала и ахала, причитая, что ее Агик с лица спал, побледнел и вообще, наверное, плохо питается.

При всей сыновней нежности, что царь питал к Фелле, эти сетования больше раздражали его, чем радовали.

К тому же он действительно потерял аппетит.

Агниппа все так же избегала разговоров с ним, даря лишь ласковой улыбкой, когда проходила мимо. Как же он тосковал! Девушка даже снилась ему… Может, он и в самом деле похудел и побледнел? Кто знает! В зеркало на себя царь не любовался.

Зато от Агниппы не мог оторвать восхищенных глаз.

В те редкие моменты, когда она все же заводила с ним разговор, он не упускал случая осыпать ее комплиментами, сказать, как она прекрасна и умна, как ему хорошо с ней рядом. Увы, такие речи ее лишь больше смущали!

Иногда Атрид думал, что имя «Агниппа» ей совсем не подходит. Ничем, ничем она не напоминала ему кобылицу, тем более огненную. Скорее, была пуглива и осторожна, как лесная лань.

Почему, почему же она избегала его? Разве посмел бы он хоть нескромным взглядом ее обидеть?..

Он чувствовал, когда она входила в комнату за его спиной. Чувствовал, когда смотрела на него. Мог угадать ее настроение по одной походке.

И мучительно искал название всему этому, с ужасом избегая одного-единственного слова, того самого, такого простого и ясного, объяснившего бы все.

Любовь…

Атрид боялся этого слова, как смертного приговора.

О даймос, ведь он царь Эллады, Атрид Агамемнон, тот, кого так ненавидит это золотоволосое чудо! Вот в чем заключался источник его мучений, вот почему юноша боялся признаться даже себе, что любит Агниппу.

Ни честь, ни совесть никогда не позволили бы Агамемнону играть с доверчивой девушкой. Если ты любишь — женись. Но чтобы попросить руки Агниппы, ему пришлось бы признаться ей не только в любви, но и в обмане. В том, кто он на самом деле. Мало того, что золотоволосое чудо не может простить его за ту треклятую улыбку на площади, так теперь она еще и решит, что он все эти недели смеялся над ней!

Он не мог рисковать всем, делая такое признание. Слишком велика оказывалась цена проигрыша.

Самое дорогое, что теперь есть у него в жизни…

За эту девушку он бы отдал все — свой царский титул, свои богатства, могущество своей страны… Все хотел бросить к ее ногам — и не смел.

Вот поэтому он и занимался самообманом, гоня прочь мысли о любви, уверяя себя, что его чувства — просто привязанность. Но в глубине души понимал, что это не так.

Неизвестно, сколько мог бы продолжаться этот спор с самим собой, если бы не прогулка за съедобными морскими раковинами.

Наступил последний день месяца таргелиона[2] — день, посвященный Гекате и другим подземным богам[3]. Сегодня ни один здравомыслящий человек не взялся бы ни за какое дело — ведь это не просто сулило неудачу, но было опасно. Только безумец решился бы навлечь на себя гнев владычицы Тьмы!

Закрылись все лавки, затих базар — и Атрид при всем желании не смог бы уйти «на работу»: в квартале горшечников тоже все отдыхали. Впрочем, царь накануне предупредил Ипатия, что не станет сегодня заниматься государственными делами и советует другу самому хорошо отдохнуть, чтя подземных богов.

И как же прекрасно провести целый день рядом с золотоволосым чудом…

Атрид признавался себе, что уже давно с нетерпением ждал этого.

Утро было прекрасно. В окно вместе с солнечным светом вливались ароматы яблонь и груш — они уже отцветали, и под ветром их лепестки белой порошей осыпались на траву. Мена, что-то напевая себе под нос, возился у очага.

— Проснулся, Атрид? — весело спросил он, когда молодой человек сел на постели. — Сегодня, я так понимаю, ты дома?

— Дома, — кивнул юноша, чувствуя, что, помимо воли, губы его расползаются в счастливой улыбке.

— Ну вот и отлично! — старик подмигнул. — Уйду я сегодня… погуляю. По берегу пройдусь, пособираю съедобных ракушек. А вы тут с Агниппой похозяйничаете…

Улыбка Мена была доброй и лукавой. Горло у Атрида перехватило, а сердце забилось часто-часто.

— Что?! — занавески вдруг дернулись, и в комнату просунулась голова Агниппы — еще растрепанная после сна. — В смысле, мы похозя… — девушка осеклась. — Нет-нет-нет! Я иду с тобой!

— Но… — начал было Мена.

— Я устала сидеть в четырех стенах! — заявила отчего-то покрасневшая девушка. — А прогулка за раковинами — отличная мысль. Я сто лет не плавала! Покупаемся… соберем еду и пойдем на весь день!

— Тогда и я с вами, — решительно тряхнул кудрями Атрид. — Если позволите, конечно, — он перевел взгляд на Мена.

— Да с удовольствием, — кивнул египтянин.

Агниппа покраснела еще больше, закусила губы, потупилась — и скрылась за занавеской. В последний миг Атрид успел увидеть, как на ее лице промелькнула досада — и, опечалившись, решил, что девушку огорчило его решение пойти с ними.

Откуда ему было знать, что Агниппа досадовала сама на себя за то, что безумно радовалась этому…

Целый день рядом с ним!

О боги…

А еще это целый день с морем и солнцем! Она и в самом деле сто лет не плавала… Значит, надо одеться соответствующе.

Девушка надела легкую купальную тунику, что не мешала бы в воде, а поверх — обычный белый гиматий, перехваченный кожаным поясом. Свои роскошные волосы она убрала в высокую прическу, скрепив ее гребнем, и пустила вдоль щек два вьющихся локона.

Любуясь на свое отражение, она с невольной улыбкой думала, оценит ли Атрид ее старания… заметит ли, какая у нее красивая шея?.. И как на ее белизне золотятся выбившиеся из прически тонкие волоски…

— Идемте! — весело объявила девушка, выходя из своей комнаты.

Атрид не обманул ее ожиданий. Она упорно не смотрела на него, но буквально кожей чувствовала, каким восхищением горят его глаза.

— Постой-постой. Подожди! — Мена с улыбкой покачал головой. — Дочка, ну так ведь можно тянуть до бесконечности. Кто мне всю неделю плакался, что хочет сделать подарок Атриду, да все никак не решится? Вот и давай, момент подходящий.

Атрид замер. Ему казалось, он даже забыл, как дышать. Неужели?.. Неужели она и правда?..

Девушка потупилась и наконец-то посмотрела на него — из-под опущенных ресниц. Опять щеки ее полыхали, споря своим огнем с сиянием Эос. Она прерывисто вздохнула.

— Атрид! Я… я… — она покосилась на Мена, но тот лишь посмеивался, не торопясь приходить ей на помощь. — Я подумала, что… ты… У тебя ведь совсем ничего нет, кроме твоей старенькой туники. И вот я… — Агниппа коротко и быстро вскинула на него глаза, тут же снова потупилась и быстро пробормотала: — Я сшила тебе новую тунику и хламиду.[4]

Атрида с головой захлестнула нежность. Невероятно! Эта чудесная девушка заботится о нем — вот так бесхитростно, бескорыстно. Он ей действительно небезразличен…

На миг защипало в глазах.

Атрид глубоко вздохнул, стараясь взять себя в руки.

— Я так благодарен тебе! — просто ответил молодой человек — и глаза его говорили в сто раз больше…

Девушка на минуту вернулась в свою комнату, а когда, не поднимая глаз, вышла вновь обратно, то передала Мена сложенные аккуратной стопкой вещи — и старик протянул их Атриду.

— Надень их, — тихо попросила Агниппа.

— Надень, надень, — поддержал Мена, весело поглядывая на смущенного юношу. — Слышишь, мастерица просит.

Агамемнон не успел ответить, как Агниппа скользнула в свою комнату, бросив на него молящий взгляд.

— Видишь? — спросил Мена. — Ушла. Не будь невежей, примерь!

Молодого человека не надо было упрашивать. Он быстро скинул старую тунику и надел новую, белоснежную, из хорошего мягкого холста.

Юноша сразу понял, что Агниппа очень старалась — девушка сшила ему одежду точно по фигуре и по росту. Мена даже одобрительно крякнул, рассматривая Атрида. Царь взял с лавки хламиду и начал ее разворачивать, как вдруг услышал стук.

Из плаща выпала пряжка.

Молодой человек нагнулся, поднял ее — и замер.

По весу он сразу понял, что держит золото — да и под солнцем безделушка сверкала так, как и положено золоту. В выгравированном рисунке, изображавшем какое-то сражение, царь сразу опознал египетскую чеканку, а по краям пряжки переливались чистейшие кристаллы горного хрусталя.

Эта пряжка стоила баснословных денег, но ведь Мена говорил, что распродал все украшения Агниппы, выплачивая долги. Неужели все же что-то осталось?.. Теперь царь вспомнил, что еще тогда, на площади, заметил на косах девушки серебряные накосники с прекрасной зеленой смальтой. Заметил — и удивился. Потом, уже через минуту, вылетело из головы — мелочь, пустяк…

А сейчас вдруг вернулось яркой вспышкой.

Почему же, имея такие вещи, они не продадут их, чтобы купить себе дом получше? Или пару рабов, чтобы помогали по хозяйству?

«Странно. Что это все значит?..» — задумчиво нахмурившись, сам себя спрашивал он.

В комнату вошла Агниппа.

— Это тоже мне? — спросил Атрид, протягивая девушке пряжку.

— Да! — громко и решительно ответила девушка, тряхнув головой — и даже не посмотрела на укоризненно взглянувшего на нее Мена.

Могли ли знать советник и царь о том, что царица Тэйя, заменившая Агниппе мать, будучи уже тяжело больной, незадолго до своей смерти подарила эту пряжку своей приемной дочери со словами:

— Девочка моя, помни меня; помни, что я любила тебя. Возьми эту безделушку на память обо мне! Пусть она всегда будет с тобой, а если надумаешь подарить ее кому-то, то, пожалуйста, подари только человеку, которого полюбишь…

— Я обещаю тебе это, мамочка! — ответила ей тогда Агниппа.

Все веселой компанией вышли из дома и направились по улице, вдоль соседских заборов, к воротам западной стены, что находились не так уж и далеко.

Перевешиваясь через глухие стены, затеняли улицу тяжелые ветви яблонь, груш, гранатов и смоковниц. И если на фиговых деревьях уже кое-где мелькали среди густой листвы первые зеленые завязи, то груши и яблони устилали уличные камни белоснежной порошей опавших лепестков. А гранаты… Гранаты полыхали пышными яркими цветами, наполняя воздух терпким, горьковатым ароматом.

Атрид подпрыгнул и сорвал один, огромный и алый, с низко нависшей ветки — только листья зашумели, — и с улыбкой протянул его Агниппе.

Девушка со смущенной улыбкой потупилась и взяла.

— Жаль, что у нас в саду таких нет… — пробормотала она. И добавила: — Мена, может, нам тоже посадить гранат? Хотя бы один? Он такой красивый…

Старик только лукаво хмыкнул.

— Саженцы дорогие… Но я подумаю, дочка. — И, весело покосившись на Атрида, добавил: — Дарить гранат, да еще в день подземных богов… Это говорит о серьезных намерениях молодого человека. Хотя, конечно, цветок — не зернышко, но, тем не менее…

И, рассмеявшись при виде лица ошеломленного парня, ускорил шаг, оставив юношу наедине с девушкой. Царь только схватил воздух ртом и застыл, словно статуя.

Агниппа тоже остановилась и с недоумением взглянула на спутника:

— О чем… Что Мена имел в виду?

Атрид встряхнул головой, приходя в себя — и изумленно воззрился на свое золотоволосое чудо. Она не знает такого известного предания?

— Аида и Персефону, — пробормотал он.

Царь и сам не знал, почему пояснил. Может, лучше было бы прикинуться, что понятия не имеет, на что намекнул старик?

Агниппа только озадаченно моргнула. Агамемнон улыбнулся, поглубже вдохнул для смелости — и продолжил:

— Ведь Персефона взяла в дар от Аида зерно граната как символ… — он закашлялся. — Ну, ты поняла.

Голова кружилась. Сердце, кажется, забыло, как стучать.

Девушка только неуверенно пожала плечами.

— Нет…

Глаза Атрида расширились от удивления… но в тот же миг царь, как ему показалось, понял девушку. Ведь прикинуться, что ничего не взяла в толк — пожалуй, в сложившейся ситуации самое верное решение.

Если… Если все хочешь оставить как есть.

Юноша неловко улыбнулся. Он и сам не знал, обрадовала его или огорчила такая реакция девушки.

А если бы она сказала — «да»?

Тогда бы он… Тогда бы…

Вот зачем Мена так сделал?

— Ну… неважно! Просто… просто цветок красивый, ага?

— Очень! — с облегчением улыбнулось золотоволосое чудо, поднося подарок к лицу и с наслаждением вдыхая его аромат. — Пойдем, мы от Мена вон как отстали!

И легко побежала вперед.

Атрид только глубоко вздохнул.

— Догоняй! — обернувшись на ходу, задорно крикнула девушка.

Встряхнув головой, царь сорвался с места и сразу догнал Агниппу.

Они миновали ворота и, свернув вслед за уверенно шагающим впереди Мена на петляющую меж камней тропку, сейчас шли вдоль скалистого обрыва над протянувшимся далеко внизу галечным берегом.

Там распахивалось, докуда хватало глаз, сияющее под солнцем море, и ветер приносил запахи йода и высохших водорослей, качал головки алых ветрениц-анемонов и синие соцветия гиацинтов, росших вдоль тропки, шумел в кронах олив, что высились в отдалении, вдоль дороги на Элевсин, Мегару, Коринф — и дальше, к городам самой Спарты…

— Интересно… — задумчиво произнесла Агниппа, глядя вдаль и крутя в пальцах алый цветок. — А почему брат царя, как говорят, живет в Спарте?

Агамемнон невольно усмехнулся.

— Менелай… — хмыкнул он. — Видишь ли, там все очень непросто… Если говорить одним словом — это политика.

— Политика? — Агниппа с интересом повернулась к своему спутнику. — Я слышала, люди говорят, будто прежний царь, Атрей, Элладу разделил между своими сыновьями, Агамемнону всё, а Менелая будто бы наместником в Лакедемон… Как-то несправедливо, не считаешь? — приподняла бровь девушка. — Агамемнону не слишком ли много будет одному?

— Опять ты его каким-то чудовищем делаешь, — с печальной улыбкой покачал головой царь.

Агниппа только фыркнула.

— А больше люди ничего не говорят, нет? — не удержался Атрид. — Я там детей не кушаю, случайно, а?

— Да при чем тут ты?.. — изумилась девушка. — Про тебя соседи очень хорошо отзываются, — немного смущенно добавила она, краснея и отворачиваясь. — Зачем им про тебя сплетничать?.. Меро… ну, Меропа, наша соседка, так она даже… ну, неважно! — Агниппа махнула рукой.

— Я не знаю, что там говорит Меро — она, конечно, авторитет, — с легкой иронией кивнул царь. — Но Атрей никогда не делил Элладу между на… хм… между сыновьями. Хотя бы просто потому, что правил только Аттикой. Все началось с переворота. Атрея ведь убили, а его сыновей… Знаешь, когда ты всего лишь подросток и посреди ночи просыпаешься от криков, пытаешься что-то понять, а когда понимаешь… Ярость, боль, бессилие… и осознание: единственное, что ты сейчас можешь… обязан сделать — это поскорее хватать младшего и бежать из собственного дома, чтобы этого беспомощного ребенка и тебя тоже не прирезали… родной дядя и двоюродный брат… Словом, неважно! — Молодой человек поморщился, словно от боли. — Погоня, поиски укрытий, потом лесные ночевки у костров, разбойники, дикие звери… Голод, последняя монетка за поясом и на руках младший братишка… И вас травят, как бешеных волков. А ты сам — мальчишка совсем, пятнадцать лет… Эллада тогда не была такой, как сейчас. Теперь Агамемнон все полисы объединил и с Грецией считается весь мир. Лучший флот, самая богатая государственная казна на северном берегу Великого моря. Мы можем выдерживать атаки Персии и не платим ей дань, в отличие от той же Троады или Лидии, например. Люди знают, что такое праздники, могут лишнюю драхму потратить на сладости, на ленточки — детям на подарки. А тогда… В каждой области свой полновластный царек и повелитель. Может, это и спасло сыновей Атрея — когда Аттика осталась позади. Агамемнон тогда по областям метался, выискивая союзников, словно нищий подаяния… — юноша хмыкнул с плохо скрытой горечью. — Видел, что делается в стране. Видел последнюю лепешку в домах крестьян и невыплаканные слезы в глазах женщин, исхудавших от непосильной работы. Видел голодных детей. Видел, что каждый царек творит свой закон как хочет, по праву сильного. Внешние враги грабят и жгут в приграничных областях, а у «владык» этих местечковых нет ни желания, ни силы что-то менять. В конце концов Агамемнон решил, что, если боги будут милостивы и вернут ему власть над Аттикой, он поможет всем тем простым людям, что некогда помогли ему и Менелаю в их скитаниях. Он объединит все области, где звучит греческий язык и чтят Олимпийцев. Сделает Элладу сильной, а жизнь людей — спокойной, богатой и безопасной, свободной от произвола местных царьков и внешних врагов. Он поклялся себе в этом. Ведь даже закон гостеприимства был почти забыт! Может, в паре полисов и нашлись сердобольные правители, которые хотя бы на двери парням не указали, как самозванцам. Брат их деда, например, царь Крита. Покормил, руками с сочувствием развел и дальше в путь-дорогу отправил. Спасибо, хоть его сын, Идоменей, на корабль их посадил.

Агниппа чуть нахмурилась.

— Странно… Они ведь родственники. Почему царь Крита хотя бы просто не оставил их в своем доме? Почему фактически выгнал?

Агамемнон тяжело вздохнул.

— Думаю, дело в его племяннице, Аэропе. Точнее…

— В их матери?

Молодой человек побледнел и закусил губы. Молчание длилось несколько долгих секунд.

— Да, — наконец почти беззвучно выдохнул он. — В их матери. Она… Ее… Атрей приказал казнить ее, когда… Менелаю тогда едва год исполнился. Я… А Агамемнону было пять. Но… думаю, он до сих пор ее помнит…

— Казнить? — широко распахнула Агниппа глаза. — Какой ужас… За что?!

— За… — Атрид вздохнул. — Словом, тогда, много лет назад, Фиест предпринял первую попытку захватить власть. Он вскружил голову Аэропе… и вместе они попытались убить Атрея. Как ты понимаешь, ничего не вышло. Своего брата Атрей пощадил — как показала жизнь, на свою голову, — а жену простить не сумел. Ее бросили в море со скалы. — Он остановился и устремил взгляд в синюю бесконечность, что раскинулась перед ними до самого горизонта.

Долго молчал.

Агниппа тоже молчала, потрясенная до глубины души.

— Как ты понимаешь, члены семьи Аэропы — и Девкалион в частности — в восторг от этого не пришли, — наконец промолвил молодой человек. — Хотя и возмущаться права не имели. Как ни крути, Аэропа предала мужа и совершила государственную измену.

— Но… Но ведь мальчики не виноваты, что Атрей… так жестоко поступил. Возможно, ему стоило просто отослать ее домой.

— Согласен, — помолчав, вздохнул наконец юноша.

— Агамемнон, наверное, не смог простить отца?

Юноша вновь тяжело вздохнул и опустил голову.

— Атрид, а ты сам… Ты сам что думаешь об этом?

Молодой человек криво улыбнулся.

— Говорят, их род проклят, так что чему удивляться…

— Проклят?

Атрид поморщился, но продолжил, словно не услышав вопроса:

— Я не виню Атрея, хотя на его месте поступить так не смог бы никогда. Я не сумел бы отдать приказ о казни матери своих детей, что бы она ни сделала… Но как? Как она могла?! — в этом вырвавшемся почти детском возгласе было столько боли, что у Агниппы защемило сердце. — Как она могла поверить Фиесту? Променять Атрея и своих детей на человека, который… который когда-то изнасиловал собственную дочь?!

Агниппа вздрогнула, широко распахнув глаза. Заметив это, юноша попытался взять себя в руки.

— Прости. За такие подробности. Сорвалось с языка, я не хотел. Давай вернемся к странствиям изгнанных царевичей, — через силу улыбнувшись, предложил он. — Что ж… Двоюродный дядя посадил их на корабль. В итоге беглецы добрались аж до Спарты, — Агамемнон невесело усмехнулся. — Правил там Тиндар… да что говорить, он там и сейчас фактически правит.

— И он помог? — Агниппу помимо ее воли увлек рассказ. Слишком живо он пробуждал не столь уж давние воспоминания о собственном бегстве. Она прижала руки с зажатым в пальцах пламенеющим гранатом к сердцу. — Тиндар помог?

— Помог, — кивнул с кривой усмешкой Агамемнон. — Разумеется, не просто так. Он попросил в качестве благодарности огромную часть афинской казны, а его войска… о, его войска долгое время еще оставались в Аттике после возвращения власти Атридам — разумеется, с самой благородной целью! Чтобы поддержать, в случае новых беспорядков, — Атрид усмехнулся с горькой иронией.

— Я понимаю, — кивнула Агниппа, вспомнив стражу, охранявшую башню, где держала ее саму солнцеподобная. Разумеется, Нефертити приставила этих воинов исключительно ради безопасности любимой сестры!

Ну да, а как же иначе?

Агамемнон внимательно посмотрел на ставшее таким строгим лицо девушки и понял — действительно понимает.

— Ну вот, — продолжил он. — Царю пришлось тайно от командиров этих войск, верных Тиндару, собирать и усиливать свои собственные войска, чтобы однажды — с благодарностями, вежливо — указать загостившимся помощникам на дверь. Потом было выполнение данной себе клятвы. Объединение полисов. Много недовольных… Но все же никто никого с трона не выкидывал, цари, правившие в своих землях, по-прежнему могли называться царями… Никому Агамемнон не припомнил своих скитаний и унижений. Просто Эллада стала единой и сильной, а Агамемнон — царем над царями. А Тиндар…

— За семь лет?! — Агниппа даже остановилась от изумления. Легкий ветерок трепал локоны девушки, кидал на лицо. Ласкал лепестки цветка. — Он добился всего этого за семь лет?!

Атрид невольно улыбнулся.

— Это были очень сложные семь лет, — просто сказал он.

— Слушай, а… А эти… дядя с двоюродным братом, которые власть захватили… Он их казнил?..

— Нет.

— А… Но… Они сбежали?

— Агамемнон отпустил их на Киферу — это остров недалеко от Крита.

— Как?.. Вот так просто… отпустил? Отпустил убийцу своего отца, совратителя матери… насильника той девушки… дочери Фиеста? Что с ней стало, кстати?

Агамемнон вздохнул.

— С Пелопией?.. Родила Эгиста. И руки на себя наложила, в конце концов. Но… Дядя, знаешь ли, тоже имел право злиться на от… на Атрея. Я, когда узнал… — Он поморщился. — Увы, там не все столь просто было. Послушать, так волосы дыбом. Атрей в свое время Эгиста послал Фиеста в темнице заколоть. Может, считал это справедливой местью за судьбу Пелопии, но, как ни крути, все же Фиест был отцом мальчишки. Да и о заступничестве у алтаря Геры дядя молил, когда войска Агамемнона город взяли. Словом, милосердие всегда лучше жестокости, ты не считаешь? — улыбнулся Атрид. — А Эгист так и вообще мальчишка, за что его наказывать?.. Наверняка делал то, что ему говорили. Он воспитывался вместе с Агамемноном и Менелаем, как родной брат, и вряд ли бы добровольно стал что-то делать против них. Скорее всего, его принудили. Так что… может, он вообще жертва? Я иногда думаю об этом, и мне становится грустно, — опустил голову молодой человек. — Не слишком ли жестоко с ним поступил царь, отправив в изгнание вместе с настоящим преступником?..

Агниппа саркастически хмыкнула, пиная камешек по тропинке.

— Знаешь… — задумчиво протянула она. — В Египте… или в Персии, например, — поспешно добавила девушка, — разбирать бы не стали. Казнили бы, и все.

Атрид, шедший рядом, чуть нахмурился.

— Ты считаешь, казнить без рассуждений — это правильно?

— Нет, — не поворачивая головы, ответила девушка. — Я хочу сказать, что удивлена. Я не ожидала от Агамемнона такого великодушия.

— Почему? Разве с тобой он поступил жестоко? Когда ты не поклонилась.

— Он выставил меня дурой! — фыркнула девушка, отворачиваясь.

— А ты хотела выглядеть героиней — ценой жизни? — чувствуя, что начинает злиться, не сдержался Атрид.

— Я… — Агниппа схватила ртом воздух, сверкнула глазами и замолчала. Пальцы так сильно сжали цветок, подаренный юношей, что стебелек переломился.

Они шли над обрывом, и только море тихо шуршало внизу галькой да кричали чайки. Ветер смешивал запахи соли и йода с ощутимым ароматом смолы — видимо, где-то поблизости росли сосны.

Девушка, кусая губы, остановилась и отвернулась, пытаясь сморгнуть слезы.

В самом деле… Чего она тогда хотела? Зачем так поступила? На что рассчитывала?

Действительно ведь — дура.

— Так что там с Тиндаром? — шмыгнув носом и не оборачиваясь, спросила она. А потом, окончательно отломив, отбросила стебель и резким движением воткнула цветок граната себе в прическу. — Ты не закончил.

Больше всего сейчас Агамемнону хотелось обнять девушку, прижать к себе, уткнуться в ее чудесные волосы… И попросить не сердиться. Увы, позволить себе таких вольностей он не мог. Оставалось лишь принять предложенный ею способ примирения — сделать вид, что ничего не случилось.

— Тиндар… Тиндар довольно непредсказуемый человек, — вздохнув, ответил царь. — Он сильный правитель. И, с одной стороны, поддерживал начинания Агамемнона, но — и это с другой стороны — делал это не просто так. Помогая Атриду возвращать власть, а потом не мешая объединять полисы, он всегда имел в виду, что царь теперь уже всей Эллады ему должен. И Тиндар никогда не упускал случая напомнить об этом: ты обязан мне троном, ты обязан мне стабильностью в стране, ты обязан мне всем, что сейчас имеешь… Сделай для Спарты то, сделай для Спарты это… а теперь, когда я уже не могу тебе диктовать, о великий владыка Эллады, просто не вмешивайся в мои внутренние дела и помни, что ты мой вечный должник.

Атрид вздохнул.

— Как-то так…

Лицо Агниппы стало напряженным. Брови нахмурились от негодования.

— Благодеяния ради корысти… Которыми попрекаешь… Это уже не дружба!

— Да. Согласен.

— А… Агамемнон не думал, что Тиндар, недовольный чрезмерным усилением Афин, однажды решит скинуть его с престола так же, как когда-то на него и посадил?

Молодой человек улыбнулся.

— Он не посадил, он лишь помог. Да и теперь у Тиндара уже нет возможности взбрыкнуть, а когда была… — он пожал плечами. — Вот, собственно, потому-то в Лакедемоне и живет Менелай. В сопровождении верных ему войск. Потому что «очень любит этот прекрасный край», — Атрид невесело усмехнулся. — Не слишком-то хорошо, конечно, поступать так же, как поступили некогда с тобой, контролируя своими войсками чужое владение, но лишать власти, а то и казнить человека, который, что ни говори, пришел тебе на помощь, когда все отвернулись — так поступать и вовсе скверно. Возможно, Агамемнон и хотел бы верить Тиндару настолько, чтобы считать его своим искренним другом, но пока не получается. И так, пожалуй, лучше для всех. У царя Спарты нет соблазна совершить глупость, а царю Эллады нет надобности становиться неблагодарным мерзавцем.

— Ну да, и все равно некрасиво как-то получается… — пробормотала девушка. — А может… может, царю стоило бы заключить брачный союз? Это укрепило бы доверие между ним и Тиндаром. У царя Спарты есть дочери?

— Есть, — кивнул Атрид, улыбнувшись. — Тимандра. Только она уже была замужем, когда началась вся эта история. За Эхемом, царем Аркадии. А сейчас вся Эллада знает, что недавно эта красавица наставила своему мужу рога и в итоге сбежала к другому, к царю острова Дулихий. Даже сынишку бросила. — Молодой человек печально вздохнул — а потом махнул рукой. — Это их семейные дела, пусть сами разбираются. Просто невольно задумаешься — а зачем такая жена?

— А больше у Тиндара дочерей нет? — не сдавалась Агниппа.

— Есть. Клитемнестра. Этой малышке только-только пять лет исполнилось, ну какая из нее невеста? — Атрид улыбнулся.

Агниппа вернула улыбку.

— Ну да… Никакая.

— О! — весело хлопнул себя по лбу молодой человек, словно вспомнив что-то важное. — Еще есть Елена! Ей вот-вот три стукнет! — он значительно поднял указательный палец.

Агниппа уже давилась смехом.

— Ладно-ладно, я все поняла!

Юноша посерьезнел.

— А потом… может… Агамемнон считает, что в брак стоит вступать только по любви? Может, ему нравится другая девушка? Которая живет в его родных Афинах. И никаких заморских царевен ему не надо?

— О! — запрокидывая голову, рассмеялась дочь фараона. — Ты не знаешь царей! Если того потребуют интересы государства, они вступят в брак и с горгоной!

Агамемнон иронически вскинул брови.

— Какие познания о царях! У тебя ум политика, — помолчав, вдруг серьезно проронил он. — Ты и сама вполне могла бы быть дочерью царя.

Агниппа опустила голову и зарделась. Жар ее румянца спорил с багрянцем цветка в золоте волос.

— Я же… Мена ведь говорил тебе, что мой отец был богат и…

— Кстати, — подхватил юноша. — Значит, ты знаешь персидский?

— Да, в совершенстве! — кивнула девушка. — А что?

— Ничего, — пожал плечами Агамемнон, не переставая любоваться ею. — Просто хочу получше узнать тебя. На египетском, наверное, тоже говоришь?

Агниппа пожала плечами.

— Это же мой родной язык. Ну… Вернее… моего отца, — поправилась она.

— А на финикийском?

— Похуже… — уклончиво ответила воспитанница Мена. — В совершенстве я знаю лишь четыре языка: египетский, греческий, персидский и ассирийский.

Атрид присвистнул:

— Это немало — знать языки всех ведущих государств Ойкумены! А танцевать и петь любишь?

Девушка замялась:

— По настроению… Хотя, конечно, у меня хорошо получается. А еще, — оживилась она, — я немного играю на лире! Уже здесь, в Афинах, научилась.

Атрид чуть не споткнулся на ровном месте.

— Здесь?..

— Да.

— Но… разве в Беотии тебя этому не учили?

Агниппа побледнела и невольно сделала шаг назад, даже не заметив, что оказалась на самом краю обрыва.

— Н-нет…

— Почему? Ведь в богатых семьях этому учат.

— Так ведь… я… э… А… А мы жили бедно, — совсем растерялась девушка и тут же поняла, что противоречит сама себе. — В смысле… я…

Слова кончились.

— Погоди-погоди! — Атрид нетерпеливо мотнул головой. — Ты же сама сказала, что ваша семья когда-то была богата. Да и Мена мне об этом говорил. Ты знаешь языки, умеешь танцевать. В конце концов, у тебя есть такие дорогие вещи, как пряжка, которую ты мне сегодня подарила. Я не понимаю, Агниппа, — мягко закончил он. — Зачем ты сейчас вдруг начала мне врать?

— Я… — Агниппа провела языком по пересохшим внезапно губам. — Я не понимаю, почему ты… с чего я должна перед тобой отчитываться?

— Нет, не должна, — с жаром ответил Атрид. — Просто я сейчас стою перед очень важным… очень серьезным решением. Если бы от него зависела только моя судьба! Но от того, какой выбор я сделаю, зависят судьбы многих людей. Ошибиться я не имею права. И потому, Агниппа, — мягче промолвил он, — пожалуйста, будь со мной честна. Я должен… мы должны верить друг другу!

— Не понимаю!

Агниппа была бледна, зрачки лихорадочно пульсировали. Она бросила беспомощный взгляд в сторону Мена, который отошел от них уже на довольно приличное расстояние.

— Боги… — прошептала она.

Атрид шагнул к своему золотоволосому чуду, чтобы успокоить, нежно взять за руку…

Она отшатнулась — и сорвалась с обрыва.

Юноша вскрикнул и замер, словно превратившись в соляной столб. Сердце ухнуло в холодную черную пустоту.

Несколько долгих мгновений звенящей тишины… и, забыв обо всем на свете, забыв себя, Агамемнон кинулся спускаться по почти отвесной скале.

Он не думал об опасности, не думал о долге государя — он не думал ни о чем. Перед глазами его стоял образ лежащей на камнях окровавленной Агниппы — и Атрид не полз, а почти бежал по таким отвесным местам, где казалось невозможным не сорваться.

Юношей словно овладело безумие.

Лишь одна мысль, одно стремление вело его — Агниппа!

Неужели ее больше нет?

Как же близко лежит та грань, что отделяет жизнь от смерти! Кто знает, когда переступит ее?

Иногда, увы, внезапно.

Всего полминуты назад он спокойно болтал с девушкой, а теперь…

Зачем он завел этот глупый разговор?!

Наконец молодой человек осмелился бросить полный отчаяния взгляд вниз, и увидел…

Он сразу увидел Агниппу.

Под скалами, вдоль подножия, узкой полосой тянулись заросли маквиса[5] — кустов, над которыми поднимались невысокие деревья с упругими, плотно переплетенными кронами — на их густую сеть и упала девушка. Ветви спружинили, и Агниппу отбросило ниже, на плотный кустарник. Тот хрустнул, частично подломился, частично сдержал удар — и золотоволосое чудо скатилось на галечный пляж.

И осталось лежать, не двигаясь.

Агамемнон закончил спуск и легко спрыгнул с нижнего уступа на узкую галечную полосу между скалами и маквисом. Сдернув с пояса нож, молодой человек прорубился через заросли и подбежал к девушке.

На лбу у нее красовалась царапина, царапины покрывали плечи, руки и ноги, туника разодралась в нескольких местах, из растрепавшихся волос исчез цветок — но девушка была жива, и румянец уже возвращался на ее лицо.

Атрид упал на колени возле нее. Слезы облегчения катились по его щекам — он даже не замечал. Он мог только шептать благодарность богам, осматривая, а затем осторожно прижимая к себе бессознательную девушку.

Ласково шумело за его спиной море, кричали чайки, ветер трепал волосы…

Прижав Агниппу к груди, Атрид поднял взгляд и посмотрел наверх, на отвесную каменную стену, по которой спустился.

Горькая, насмешливая улыбка тронула его губы.

Какой же он глупец… Глупец и трус.

«Ты и сейчас посмеешь утверждать, что не любишь ее? — сам себя спросил Агамемнон. — Имей же мужество признаться себе в том, чего уже не изменить! Ты любишь, и любишь самозабвенно. Ни один, даже самый преданный, друг не кинулся бы следом за ней по скале. Да, она — моя судьба. Она та, кого я с удовольствием сделал бы царицей Эллады… Вопрос в другом — захочет ли она ею стать…»

Юноша невесело усмехнулся.

Простит ли его Агниппа?

Не как царя, а как парня, из-за которого сорвалась со скалы?

Атрид тяжело вздохнул.

Сзади послышался скрип гальки под чьими-то шагами, и, оглянувшись, молодой человек увидел Мена.

Старик услышал вскрик Агамемнона, когда сорвалась Агниппа, и прибежал на место происшествия. Он видел все — и удачное падение девушки, и невозможный спуск Атрида. Сейчас он окончательно убедился в чувствах их жильца к Агниппе — в чувствах, которые заметил уже давно и в которых не находил ничего плохого: ему нравился этот искренний и добрый юноша, всегда готовый помочь, и он действительно уже присматривался к нему как к жениху своей приемной дочки.

Поняв, что все кончилось благополучно, Мена спокойно дошел до пологой тропки, ведущей вниз, и спустился на пляж.

— Как она? — спросил египтянин.

— Жива, — коротко ответил Атрид. Ему было все еще трудно говорить от волнения.

— А ты? Ничего не сломал, не ушибся?

Молодой человек только мотнул головой.

— Я в порядке.

— Положи ее, — велел Мена. — Понимаю, что ты пережил, но дай ей дышать свободно. Не прижимай так к себе.

Агамемнон покраснел и осторожно уложил девушку на галечник. Старик аккуратно побрызгал ей на лицо водой из фляжки — которую предусмотрительно положил еще дома в корзину для ракушек вместе с лепешками, сыром и вареным мясом.

— Она приходит в себя! — Атрид бросил радостный взгляд на Мена.

Агниппа медленно открыла глаза.

— Где я?.. — прошептала она.

— Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросил советник свою царевну, а Атрид лишь счастливыми и виноватыми глазами смотрел на нее. — Ничего не болит?

Девушка медленно приподнялась на локтях.

— Я… Все тело болит…

— Еще бы! Посмотри на себя, дочка: вся в ссадинах и ушибах! — покачал головой Мена, пряча улыбку. — Я о другом. Острой боли нигде нет?

Агниппа неуверенно помотала головой.

— Давай-ка… медленно… попробуем встать… — Мена осторожно придерживал девушку, пока она поднималась. — Вот так… Все хорошо?

— Все в поря… ой! Нога…

Мужчины озабоченно переглянулись. Старый воин опустился на колени и внимательно оглядел стопу девушки.

— Так больно? А так?

— Нет.

— Просто сильный ушиб. Ничего страшного. Пройдет. Правда, ходить тебе пока нельзя…

— Можно, я ее понесу? — быстро спросил Атрид, но девушка тут же испуганно возразила:

— Нет! Пусть Мена.

Эти слова, а особенно их тон, болью отдались в сердце молодого человека. Он посмотрел на Агниппу взглядом побитой преданной собаки — и тихо отошел в сторону.

На следующий день Атрид вновь, как велел ему долг, пришел во дворец разбирать государственные дела.

Огромный мегарон встретил своего хозяина прохладой и запахом благовоний — тонким морским и хвойным ароматом янтаря. Ипатий, в длинном золотистом хитоне и в алой хлене, перекинутой через плечо, привычно шагнул навстречу владыке Эллады — в этом одеянии более похожий на царя, чем сам царь — в простой белой тунике.

— Я рад видеть тебя, великий Атрид! — приветствовал он своего властелина. — Как ты провел день Гекаты? Надеюсь, все в порядке?

Советник имел право задать этот вопрос — Атрид осунулся, выглядел хмурым и задумчивым. В глазах его застыло какое-то непонятное выражение.

Агамемнон дернул щекой, как от зубной боли.

— Царь?..

Молодой правитель сел на трон и, встряхнув головой, резко потер лицо руками.

— Ипатий, я не знаю, что мне делать! — вдруг сказал он — как-то очень просто и спокойно, просто констатируя факт. — Твоего совета я не прошу, потому что дать его ты не сможешь. Но ситуацию хочу тебе объяснить.

— Я слушаю, царь, — внутренне замерев, Ипатий опустился на ступени тронного возвышения. Сейчас… Он буквально кожей чувствовал, что именно сейчас должна разрешиться вся та абсурдная ситуация с болезненной привязанностью владыки Эллады, что длилась вот уже почти месяц.

— Я люблю ее, Ипатий, — глядя в пустоту, уронил Атрид, и только теперь молодой аристократ наконец понял выражение его глаз.

Обреченность.

Ипатий только сглотнул — и промолчал.

— Ты был прав, с Афродитой действительно опасно шутить… — криво улыбнулся Атрид.

— И… что теперь?

О боги, неужели этот страшный миг настал? Кто-то имеет на царя больше влияния, чем он, советник!

— Не знаю, — Атрид, понурившись, помотал головой. — Не знаю!

— Ты на ней… не женишься? — осторожно спросил царедворец.

Горький смех, ставший ответом, отдавал истерикой.

— Если бы я мог!

— Великий Атрид?..

— Если я скажу ей, кто я, она тут же укажет мне на дверь! — Агамемнон вздохнул. — Она и без того внимания на меня почти не обращает, а уж что будет, признайся я во всем…

— Государь! Женщины всегда дарили тебя вниманием, и я уверен — любая девушка, которой ты скажешь о своей благосклонности и о том, что тебе было бы приятно сделать ее царицей Эллады, будет без ума от счастья и со слезами благодарности… просто… повиснет у тебя на шее! — не сдержался советник.

Атрид иронически хмыкнул.

— Да?.. Знаешь, я сам был бы без ума от счастья, если бы всего одна-единственная, конкретная девушка хотя бы посмотрела на меня не как на пустое место! А она со вчерашнего дня только так и смотрит. Смотрит и не желает видеть! — Пальцы молодого царя до белизны костяшек стиснули подлокотники кресла. Разве объяснишь этому придворному льстецу, какая мука разрывает сердце?

Юноша обхватил голову руками.

— Как же мне разорвать этот замкнутый круг? — прошептал он.

Ипатий молчал. В его душе тревога сменялась радостью, радость — тревогой. Да, Атрид был влюблен. Да, появилась женщина, которая имеет на него слишком… непозволительно большое влияние. Но еще не все потеряно. Царь еще не принял главного решения…

Агниппа еще не царица.

И даже не невеста.

Значит…

Значит, есть время.

Время… бескорыстно и тайно помочь владыке Эллады.

Избавить его от этой… позорной привязанности, от которой он не в силах избавиться сам.

Атрид наконец поднял голову и решительно тряхнул своими густыми каштановыми кудрями.

— Ладно, Ипатий! Пока так все и будет. Я постараюсь объясниться с ней… Не как владыка Афин, не как государь. Как… обычный юноша, которому ее отец дал крышу над головой. А потом… От ее ответа будет зависеть все. Замкнутые круги надо разрывать.

— О да, повелитель, — склонил голову советник, пряча улыбку. — Ты совершенно прав. Замкнутые круги… не имеют права на существование. Особенно рядом с тобой, любимец богов.

Царь остановил его нетерпеливым жестом.

— Выкладывай все дела. Я тороплюсь. — И улыбнулся: — Я хочу ее видеть.

[1] Эос — богиня зари в древнегреческом пантеоне.

[2] 29–30 таргелиона примерно соответствуют нашим 12–13 июня.

[3] В Древней Греции три последних дня каждого месяца были посвящены подземным богам, а первый и последний день — Гекате.

[4] Хламида — короткий древнегреческий плащ, скреплявшийся спереди завязками или пряжкой. Надевался поверх туники или хитона.

[5] Маквис — заросли вечнозеленых жестколистных и колючих кустарников, низкорослых деревьев и высоких трав в засушливых субтропических регионах. Наиболее распространены по склонам гор и холмов в средиземноморском климате, особенно в континентальных районах Балканского и Пиренейского полуостровов. Маквисы двухуровневы. Первый уровень — собственно маквис — состоит из низкорослых деревьев, произрастающих на высоте от 0 до 400 м выше уровня моря.