Завтра будет завтра

10

Это была худшая зима в жизни Кэролайн. Ей как никогда хотелось вернуться в Харлем к картинам, тишине выставочного зала и въедливой пыли запасников. Но теперь она была прочно привязана к Ноттингему: дела клиники ни на день не отпускали ее. Постоянно было что-то, требовавшее ее присутствия. Иногда Кэролайн казалось, что доктор Баррет специально придумывает для нее работу, чтобы Кэролайн, оставшись без дела, не скатилась в черную пропасть депрессии. И никто, даже сама Кэролайн, не знал, как она сможет выбраться из этой пропасти.

Пасмурные, промозглые дни, постоянные дожди, и ни одной снежинки. Вокруг только грязь и серость – все это как нельзя лучше соответствовало настроению Кэролайн. Временами ей хотелось, чтобы все оставили ее в покое. Забраться под одеяло и ничего не слышать. Ей казалось, что она сможет вот так лежать долгие, долгие дни, пока наконец-то не выглянет солнце. Но, едва оставшись одна, Кэролайн сразу же спешила куда-нибудь, где были люди. Она стала бояться одиночества и вечеров, когда не с кем поговорить. И все чаще засыпала под успокаивающее бормотание телевизора.

Внешний вид Кэролайн остался безупречным: элегантные костюмы, безукоризненно подобранные аксессуары, уложенные волосы и нейтральный макияж – идеальный образ деловой женщины. Но что-то изменилось в самой Кэролайн: ее глаза больше не блестели, улыбка казалась ненатуральной.

Самой Кэролайн стало совершенно безразлично, что о ней думают и говорят другие люди. Даже шепотки за спиной, когда она объявила о расторжении помолвки, не вызвали у Кэролайн никакой реакции. Что значили эти шепотки в сравнении с тем, что она потеряла?

Не просто любовь и надежду на счастье. Она потеряла веру. Кэролайн отчаянно завидовала сейчас отцу. Когда ушла его любимая женщина, на руках Дэйва оказалась маленькая девочка, нуждавшаяся в его любви и внимании. Кэролайн жалела, что у нее не осталось никого, с кем она могла бы поделиться нерастраченным теплом. Что такое клиника? Конечно, она очень важна для Кэролайн, как память об отце, как возможность забыться и отвлечься и просто как дело, занимающее все ее время. Но ведь у клиники нет лица, нет теплого тела, нет голоса и дыхания. А Кэролайн сейчас так нужен был рядом человек, который мог бы поделиться своим теплом одинокими темными ночами, когда ее подушка насквозь промокала от слез.

Кэролайн однажды даже задумалась о том, чтобы усыновить ребенка, но отказалась от этой мысли. Во-первых, это было бы нечестно по отношению к малышу: ведь она брала его не для того, чтобы сделать счастливым, а для того, чтобы спастись от одиночества. А во-вторых, этот ребенок постоянно будет напоминать ей о том, что где-то есть ребенок Дэвида, рожденный другой женщиной.

Это было слишком для Кэролайн. Она вообще старалась не думать о предательстве Дэвида, но всегда, когда стараешься что-то забыть, только этим и занята твоя голова…

За своими грустными мыслями и постоянно требовавшими ее внимания делами Кэролайн почти не заметила, как промелькнула промозглая и серая осень, даже Рождество прошло мимо Кэролайн. Кажется, сотрудники клиники что-то устраивали, и Кэролайн даже активно во всем этом участвовала, но в последнее время события проходили мимо ее сознания. Она жила и действовала как автомат, запрограммированный на жизнь и действие. Иногда ей становилось страшно, но ставшее привычным отупение быстро скрывало все страхи.

За окном вновь лили дожди. Все вокруг обсуждали, что для конца марта погода просто отвратительная. Лишь Кэролайн сезонные изменения мало заботили: скоро должно было случиться то, что навсегда изменит ее жизнь.

Пока ребенок Эрики и Дэвида находился в утробе матери, Кэролайн казалось, что все это нереально. Но как только он появится на свет и пуповина будет перерезана, вместе с ней будет отрезана и прошлая жизнь Кэролайн. Что будет дальше и будет ли вообще что-нибудь, она не знала.

Ночью Эрика почувствовала себя плохо. Уже давно она не ощущала тошноты и головокружения. Резкая боль в животе заставила ее согнуться пополам и закричать.

На крик из соседней комнаты сразу же прибежал встревоженный Дэвид.

– Началось? – с испугом спросил он.

Эрика покачала головой. Это были не схватки. Она никогда не рожала, но была на сто процентов уверена в своих ощущениях, ведь по настоянию Дэвида она изучила все связанное с беременностью и родами лучше многих акушеров.

Новый приступ боли скрутил ее. Эрика почувствовала, как по ногам течет что-то теплое и липкое.

Неужели все-таки началось? – подумала она, но тут увидела свою ладонь, которой неосознанно провела по бедрам.

Ладонь была алой.

Дэвид понял, что что-то не так. Он бросился к телефону и вызвал «скорую» из больницы, где должна была рожать Эрика. Дэвид побоялся поднимать ее с кровати и решил дождаться врачей.

От ее нового крика заложило уши.

Простыня и матрас быстро пропитались кровью. Дэвид растерянно смотрел на то, как истекает кровью мать его ребенка, и ничего не мог сделать! Ему оставалось только одно: ждать, когда же приедут врачи.

Эти минуты ожидания показались ему вечностью.

Когда в спальню Эрики наконец вошли врачи, Дэвид чуть не сошел с ума от радости.

Эрика слабела на глазах. Она уже не кричала, а лишь тихо постанывала. Ее немедленно переложили на носилки.

– Речь идет о жизни вашей жены и ребенка, – честно сказал Дэвиду врач.

– Что я могу сделать? – спросил Дэвид. Ему было очень страшно. Он мог как угодно относиться к Эрике, но он не желал смерти ни ей, ни ребенку.

Всего на секунду предательская мысль, что это решило бы все проблемы, посетила Дэвида, но он тут же с испугом и стыдом отогнал ее. Эрика должна выжить. Она сильная и упрямая. Дэвиду казалось, что этого вполне достаточно.

В больницу он приехал всего на пятнадцать минут позже врачей, но Эрика уже была в операционной. Дэвида усадили в холле, дали в руки пластиковый стаканчик с невкусным кофе и предложили ждать.

Дэвид плохо запомнил эти ужасные часы ожидания. Кофе успел остыть, спина затекла от неудобной позы, но Дэвид боялся даже пошевелиться. Почему врачи до сих пор ничего не сказали ему? Как долго может идти операция? И вообще, что случилось? Ведь Эрика была совершенно здорова. Дэвид был уверен в этом, он лично говорил с врачом, наблюдавшим Эрику. Тот заверил, что беременность будет легкой и роды пройдут успешно.

Ледяной комок страха зародился где-то внизу живота и начал медленно подниматься к горлу Дэвида.

Прошло почти четыре часа.

Стаканчик начал мелко дрожать в пальцах Дэвида. Он попытался взять себя в руки, но ничего не получилось.

Когда подходил к концу пятый час ожидания, к Дэвиду вышел уставший врач.

– Что с ними?! – Дэвид вскочил, и стаканчик с недопитым кофе упал на пол. По белоснежному кафелю расплылось огромное бледно-коричневое пятно.

– Ваша жена хочет вас видеть, – сказал доктор. – С ребенком все в порядке. Он уже спокойно спит.

– А что с Эрикой? – Дэвид сразу почувствовал, что происходит что-то страшное.

– Пройдите к ней в реанимацию. Она очень хотела увидеть вас перед тем… – врач замолчал, обдумывая, как лучше сообщить страшную новость, – перед тем, как она…

– Эрика умрет? – спросил Дэвид.

Врач кивнул. Дэвид понял, что нельзя терять время.

Он собрался и поспешил к Эрике, которую все здесь упорно называли его женой. Может быть, имело смысл вызвать священника и хотя бы сейчас осуществить ее планы? Но когда Дэвид вошел в палату, он сразу же понял, что на это просто уже нет времени.

Если бы не тихое дыхание, Дэвид ни за что не смог бы сказать, что Эрика жива. За считанные часы цветущая женщина превратилась в восковую фигуру. Черты ее лица уже заострились, кожа побелела. Дэвид присел рядом с ней и взял ее руку в свою. Ладонь была холодна как лед.

– Эрика, – тихо позвал Дэвид.

Она открыла глаза и с трудом сфокусировала взгляд на Дэвиде.

– Я должна тебе кое-что сказать, – чуть слышно прошептала она.

– Молчи! Береги силы, тебе нужно выздоравливать.

Эрика усмехнулась. Улыбка была все той же, но сейчас она выглядела так жалко.

– Мне незачем беречь силы. Я же понимаю, что умираю. Поэтому должна рассказать тебе все. Это не твой ребенок. Это ребенок Стенли. Когда я узнала о своей беременности, Стенли вспомнил, что видел твое имя в списках доноров. И тогда он придумал этот план. Я должна была заставить тебя жениться на мне, потом развестись и получить как можно больше. Или, если бы ты не поддался, хотя бы потребовать приличные отступные. Прости меня, Дэвид, я не должна была слушать его. Но мне казалось, что Стенли любит меня и просто хочет обеспечить всем нам достойное существование.

Эрика замолчала, собираясь с силами. Дэвид тоже молчал, не зная, что ей ответить.

– Прожив под одной крышей с тобой несколько месяцев, я поняла, как сильно ошибалась. Стенли никогда никого, кроме себя, не любил. Теперь ты можешь вернуться к Кэролайн и все ей рассказать. Уверена, она выслушает тебя и поймет. Передай ей, что я искренне раскаялась в этом ужасном подлоге. Но изменить уже ничего не могу. И, Дэвид, я прошу тебя, не бросай моего сына. Если сможешь, найди Стенли и заставь его обеспечить ребенка. Я не хочу, чтобы мой мальчик жил в приюте. У Стенли хватит денег, чтобы нанять для него няню, а потом отдать в хорошую школу. – Эрика замолчала и ласково улыбнулась. – Мне уже показали его, он такой красивый, – чуть слышно прошептала она. – И, знаешь, он меня любит по-настоящему.

Последний вздох слетел с губ Эрики, и ее глаза начали медленно угасать. Ласковая и нежная улыбка осветила ее лицо. Такой Эрику не видел еще никто и никогда.

Дэвид прижал к губам ее уже почти остывшую руку и осторожно закрыл глаза.

В палату вошла медсестра и начала деловито отключать оборудование.

Дэвид бросил последний взгляд на улыбающееся лицо Эрики, женщины, которая причинила ему столько страданий, и вышел из палаты. Впереди у него было много дел. Нужно выяснить у врачей, как себя чувствует мальчик, и поскорее забрать его из больницы.

Врач, оперировавший Эрику, ждал Дэвида все в том же холле. Он уже приготовил долгую речь. Как же он ненавидел эти ужасные моменты!

– Мы сделали все, что могли. Это очень редкое заболевание, и не было никаких предпосылок к его проявлению. Удивительно, что она доносила ребенка почти до конца. Ваша жена совершила подвиг. Она должна была потерять ребенка еще на самых ранних сроках.

– Да, Эрика была очень сильной женщиной, – согласился Дэвид. – Я могу видеть ребенка?

Врач кивнул. Он повел Дэвида по коридорам, и вскоре они пришли в отгороженное от остального мира стеклом помещение, где в кроватках спали несколько малышей.

– Ваш сын второй справа. Мальчик чувствует себя хорошо, но мы бы предпочли подержать его еще несколько дней под наблюдением. Вы же пока разберетесь со всеми формальностями. Я видел много детей, мистер Гриффин, ваш сын – красивый ребенок.

– Мой сын, – как эхо повторил Дэвид.

Как он должен был жить после признания Эрики? Ведь он привык считать этого ребенка своим. Как он радовался, когда впервые, положив руку на вздувшийся живот, ощутил под своей ладонью шевеление! С каким беспокойством ждал результатов каждого осмотра, каждого УЗИ…

– Мой сын! – уже увереннее сказал Дэвид.

Какая разница, кто является генетическим отцом ребенка? Эрика права, он не должен расти в приюте. Он будет расти в Гриффин-холле, окруженный заботой и любовью. Дэвид был уверен, его отец и мать не смогут устоять перед очарованием этого розового комочка. Они примут внука, и никто никогда не узнает, кто его настоящий отец. Уж об этом-то Дэвид позаботится в первую очередь.

Дэвид еще раз внимательно посмотрел на своего сына и покачал головой.

Нет, будет еще один человек, знающий всю правду. Но ей он доверял безоговорочно, потому что любил.