Глава 14

Энджи, 1980

Впоследствии Энджи часто ужасалась тому, что первой ее реакцией на известие о смерти Вирджинии была радость. В общем-то, она не считала себя из-за этого таким уж плохим человеком. И, кроме того, немного позже к ней пришли более подобающие обстоятельствам чувства: скорбь, печаль, ощущение искренней и очень глубокой благодарности и сожаление, что сама она так ничего и не предприняла для того, чтобы преодолеть возникший между ними разрыв. Но все-таки самой первой, мгновенной ее реакцией была острая, сильная вспышка радости, и Энджи знала почему: случившееся давало ей вескую, обоснованную причину связаться с Малышом.

Никогда раньше она не думала, что на самом деле любит Малыша. Она всегда воображала, что просто пользуется им: пользуется его деньгами, его терпеливым обожанием, его способностью доставлять ей радость и удовольствие. Он ей нравился, даже очень нравился, она считала его необыкновенно красивым и привлекательным — хотя его способности в сфере собственно сексуальных наслаждений вызывали у нее легкое разочарование. За свою жизнь она испробовала и сексуальных интеллектуалов, и шумных, впечатлительных евреев, и грубых мужланов, и негров, и арабов, и в каждом из них было что-то такое, что ей импонировало, своя изюминка. (В данный момент ей особенно нравились арабы; последний, с которым она встречалась, носил на теле, под всей одеждой, пояс с деньгами и снимал его очень неохотно; в этом поясе было пять миллионов фунтов стерлингов. Она не поверила, когда он сказал ей об этом, и заставила его все пересчитать у нее на глазах; пока он пересчитывал, она сидела на постели совершенно голая и с некоторым интересом отметила для себя то обстоятельство, что на протяжении всей этой операции эрекция у араба нисколько не ослабела; деньги явно действовали на него так же возбуждающе, как и на нее саму.) Но в конечном итоге Энджи больше всего нравились мужчины англосаксонского типа — высокие блондины с аристократическими лицами, одним словом, породистые, а в Малыше породы было больше чем достаточно. Нравилось ей и то, как он с ней обращался — всегда уважительно, как разговаривал с ней, рассказывал ей о разных вещах, как всегда интересовался, чего ей хочется, и не только в постели, но и куда бы она хотела пойти, где пообедать, в какой гостинице остановиться. И делать вид, будто после Казановы он величайший самец в мире, было, в общем-то, небольшой ценой за все это и за то, что с тобой обращались как с леди. Он, конечно, был несколько мягковат, временами производил впечатление какого-то простофили или молокососа, и это ей в нем не нравилось: ну, например, как он сам предложил, что будет платить за миссис Викс (и продолжал платить до сих пор, несмотря на все, что произошло), или как он безропотно оплачивал ее поездки на отдых и верил всему, что она ему врала. Правда, врала она ему не так уж много. Он ей слишком нравился. А когда все кончилось и на ее глазах отец протер Малышом, как половой тряпкой, роскошный и жутко дорогой паркет своего банка, она думала, что ощутит неприязнь, презрение, ну, может быть, легкую грусть по тому, что было; но вместо этого испытала вдруг настоящую боль, неподдельное горе и одиночество и была рада тому, что согласилась уехать в Англию, — рада не только из-за того, что при этом получала больше отступного, но потому, что так не было опасности где-нибудь случайно с ним столкнуться, можно было не видеть газет с постоянными упоминаниями о нем (чаще в экономических разделах, но время от времени и в колонках светских сплетен); так она могла начать все заново, жить своей собственной жизнью и постараться сделать вид, будто вовсе никогда не была с ним даже знакома.

Дела у нее пошли хорошо; в Англию она вернулась с первым полученным от Фреда III чеком и с одной очень неплохой идеей. Идея эта была не то чтобы оригинальная, но хорошая. Энджи принялась прочесывать быстро обновлявшиеся в то время, в ожидании более состоятельных жильцов из растущего среднего класса, улицы немодных тогда районов Лондона — таких, как Беттерси, Клэпхэм, Пекхэм, — в поисках домов, еще не подвергшихся ремонту и реставрации. Если такие дома стояли бок о бок с уже обновленными и благоустроенными, тем лучше. Она засовывала в щели дверей письма, в которых говорилось, что она подыскивает именно такой дом и готова предложить его владельцам цену, совсем немного ниже рыночной. Она могла предлагать такую цену, поскольку собиралась приобретать этот дом сама и потому экономила на услугах посредника. На каждые сто таких писем она получала в среднем порядка десяти ответов, и среди каждой такой десятки находила пару устраивавших ее домов. Все это происходило в 1970 году, когда спрос на недвижимость подскочил как бешеный. Обычно она покупала небольшой дом из трех спален с террасой за десять тысяч фунтов, делала из него конфетку — это она умела, Вирджиния ее кое-чему научила, во всяком случае, окон из выпуклого стекла или дверей в псевдогеоргианском стиле она не признавала, — оснащала дом ванной комнатой и полностью оборудованной кухней, ставила перед входной дверью пару вазонов для цветов и три месяца спустя продавала такой дом уже за пятнадцать тысяч. Подобные операции Энджи повторяла снова и снова, десятки раз. Когда в 1972 году спрос на недвижимость несколько упал, она просто чуть-чуть сбавила темпы: спад этот продлился недолго. За четыре года она удвоила полученный от Фреда капитал, а к своему тридцатилетию уже была миллионершей.

Она никогда не испытывала искушения перейти на операции с более дорогостоящими домами: прибыль там могла бы оказаться выше, но, как Энджи считала, и риск тоже. К тому же не так уж много таких домов предлагалось к продаже. Она попробовала было заняться тем, что приобретала трех-, четырехэтажные дома и перестраивала их в многоквартирные, но с такой работой было гораздо больше возни, а процесс переделки подобных домов превращался иногда в сплошной кошмар. Энджи предпочитала иметь дело с маленькими домами и коттеджами и работать с бригадами тех строителей, кого она знала лично. Тогда все можно было легко контролировать самой. И ей нравилась такая работа, нравилось следить за тем, как серые, грязные, прокопченные домики и даже целые цепочки таких домиков под ее управлением и наблюдением, под ее опытным взглядом хорошеют, становятся яркими, нарядными и красивыми.


Для самой себя она купила в 1975 году довольно красивый дом в Сент-Джонс-Вуд; это была небольшая вилла, построенная в раннем викторианском стиле, вся заросшая глициниями, с сохранившимися старыми ставнями, карнизами, лепкой, каминами и с разбитым позади дома небольшим, но изысканно спланированным двориком-садом, где росли карликовые деревья, в том числе даже фиговое деревце, вьющиеся растения и кустарники и стояло несколько очаровательных каменных статуй. Дом довольно заметно возвышался над улицей, полуподвальный этаж у него был просторный и светлый, и Энджи переоборудовала его в квартиру для миссис Викс.


Энджи никогда не доставляло радости, что миссис Викс пришлось поместить в приют для престарелых; она искренне разделяла присущее всему тому классу, к которому принадлежала, глубокое убеждение, что о родственниках необходимо заботиться. Поэтому однажды в субботу, после обеда она отправилась в приют, забрала оттуда миссис Викс, заявила администрации приюта, что в знак своей благодарности будет продолжать вносить прежнюю сумму — для Малыша, решила она, эти деньги все равно ничего не значат, а в приюте к миссис Викс относились хорошо, — и привезла старушку в Лондон.

— Вот, бабуля, можешь здесь делать, что хочешь, — объявила она, — приводи каждый вечер нового мужика, разводи котов, тропических рыбок, другую живность, давай уроки французского, в общем, делай, что тебе нравится. Пенсию свою оставляй себе, за квартиру мне, разумеется, ничего платить не надо, а если тебе понадобятся деньги сверх этого, ты только скажи. У меня их полно. Но не вмешивайся в мою жизнь, ладно?

— Ладно, — весело согласилась миссис Викс. — Я тебе отплачу, милочка, ты у меня будешь ходить чистая, нарядная и ухоженная. С удовольствием буду это делать. Ты молодец, Энджи, что привезла меня сюда.

— Ты же обо мне заботилась, — ответила Энджи.


Когда миссис Викс окончательно обустроилась в доме в Сент-Джонс-Вуд, для нее наступила жизнь, полная блаженства. Вместе с Энджи они сделали несколько крупных вылазок в магазины, и миссис Викс накупила себе массу шелковых блузок, элегантных, как она их назвала, брюк, а также и еще кое-что, о чем она мечтала всю жизнь, меховую шубу. Шуба была из норки, и Энджи сказала бабушке, что ей удалось приобрести эту вещь очень недорого; но на самом деле шуба обошлась ей больше чем в тысячу фунтов. Теперь миссис Викс носила эту шубу постоянно, делая исключение только для тех дней, когда стояла действительно очень теплая погода. Она выкрасила волосы в рыжий цвет, каждую неделю ходила в местную парикмахерскую, делала прическу и даже маникюр. Она по-прежнему выкуривала по две пачки сигарет в день, но теперь обзавелась мундштуком, «как у Марджи Прупс, моей подруги», — объяснила она Энджи. С миссис Прупс, которая тоже жила в то время в Сент-Джонс-Вуд и часто ходила по местным магазинам, миссис Викс познакомилась как-то в субботу и тут же заявила, что восхищается ею больше, чем любой другой женщиной в мире, даже больше, чем королевой; Марджи была растрогана, и они обе зашли в «Глориетту» и выпили там по чашке чая с пирожными; после этого миссис Викс стала во всем подражать Марджи, даже купила себе точно такие же очки, а обручальное кольцо, которое носила сорок девять лет, сменила на новое, плоское и широкое, точь-в-точь как то, что было у ее кумира. Миссис Викс исполнилось уже шестьдесят семь лет, но с каждым годом она выглядела все моложе и моложе, она всегда была очень тонкой и стройной, но бедность старила ее. Теперь, когда она избавилась от необходимости заботиться о старом Виксе и думать о том, как заплатить за квартиру, миссис Викс временами казалась просто девочкой.

Когда она привыкла к своей новой жизни, к парикмахерской и магазинам, то поначалу заскучала; но как-то утром, когда она неторопливо шла по улице, наслаждаясь солнцем и думая о том, чем можно было бы занять те восемь-девять часов, что оставались до возвращения домой Энджи, она вдруг увидела, что возле калитки ее поджидает женщина, что жила в соседнем доме.

— Доброе утро! — поздоровалась та. — Отличный денек!

— Это ненадолго, — ответила миссис Викс. — С запада обязательно нагрянет дождь.

Она всегда это заявляла, независимо ни от погоды, ни от того, что обещал прогноз. На всех это производило большое впечатление.

— Вот как. — На соседке был белый костюм, и выглядела она очень элегантно. — Послушайте, надеюсь, вас не обижает, что я к вам обращаюсь, даже не будучи с вами знакомой, но, насколько я понимаю, вы работаете у той молодой женщины, что живет в этом доме. Скажите, а вы у нее сильно заняты?

— Не очень, — честно ответила миссис Викс.

— Видите ли, — продолжала соседка, — от меня ушла домашняя работница, просто взяла и ушла, даже не предупредив, у этих людей нет никакого чувства лояльности…

— Совершенно верно, — согласилась миссис Викс.

— И теперь, естественно, мне нужна помощница, дом большой и…

— Естественно. — Миссис Викс достала сигареты и мундштук. — Закурите?

— Нет, благодарю вас. Так вот… я подумала, может быть, у вас найдется свободное время. Много мне не надо.

Миссис Викс задумчиво посмотрела на нее:

— Что ж, может быть, и найдется. Сколько вы платите?

— Четыре шиллинга.

— Нет, за такую плату я не могу.

— Вот как? Боюсь, это самое большое, что я могу предложить. Очень жаль.

— Да, — ответила миссис Викс.

— А сколько вам платит миссис… мисс?..

— Бербэнк. Она мисс. Видите ли, я живу у нее. Так что это совсем другое дело. Но это соответствует пяти монетам. Мы так договорились.

— Да. Да, я понимаю. Э-э… а гладить вы могли бы?

— Наверное. Если вы будете платить.

— И сможете приходить каждый день на пару часов?

— Да, наверное.

— Ну что ж… может быть, я бы могла дать вам пять шиллингов.

— Дело ваше, — пожала плечами миссис Викс.

— Хорошо. Давайте тогда так и договоримся. Когда вы могли бы начать?

Миссис Викс все это уже смертельно надоело.

— Прямо сейчас, — сказала она.


Энджи была несколько раздражена.

— Мы же добились успеха, бабушка, у нас теперь более высокое положение. И нечего тебе ходить по соседям гладить.

Миссис Викс возмутилась:

— Почему это нечего?! Мне нравится работа по дому, и к тому же она будет платить мне пять монет в час. Это гораздо больше, чем принято. Она интересовалась, кем ты работаешь.

— И что ты ей сказала?

— Что ты врач.

— Господи! Бабушка, зачем?

— Чтобы произвести на нее впечатление. Корова она самодовольная, вот она кто.


Миссис Хилл действительно воображала о себе невесть что и поначалу относилась к миссис Викс с пренебрежительной снисходительностью; кроме того, она ходила за ней по всему дому, следила, как и что миссис Викс делает, постоянно говорила ей, что та оставляет невытертыми капельки воды — «Тарелки с настоящей позолотой потом так трудно отчищать» — и раскладывает декоративные салфетки не так, как они лежали раньше, — «Знаете, миссис Викс, мы потратили уйму времени на то, чтобы найти для каждой из них постоянное место; мой муж в этом деле настоящий художник». Миссис Викс отреагировала на подобную снисходительность очень просто: она заявилась на работу в своей норковой шубе, вручила ее миссис Хилл и попросила повесить как можно аккуратнее.

Миссис Хилл посмотрела на шубку и сказала, что вещица очень милая, а мех подделан просто поразительно хорошо.

— Это не подделка, — ответила миссис Викс, — мех настоящий.

— Ну что вы, миссис Викс! Уж отличить настоящую норку от поддельной я умею.

— Боюсь, что нет, — весело возразила миссис Викс, — эта шуба куплена у Максвелла Крофта, а если вы мне не верите, то могу показать чек.

Миссис Хилл слегка побледнела и ответила, что в чеке нет никакой необходимости.

Еще трижды после того, когда миссис Викс приходила на работу, миссис Хилл неотступно ходила за ней по всему дому; на четвертый раз миссис Викс вручила ей тряпку, которой протирала пыль, и заявила, что уходит:

— Я вижу, у вас полным-полно времени и вы прекрасно можете все это делать сами. Нанимая меня, вы только зря тратите деньги.

Миссис Хилл извинилась и наконец оставила ее в покое; она рассказала нескольким своим подругам о том, какая у нее появилась прекрасная новая прислуга, и две ее знакомые тоже обратились к миссис Викс. Очень скоро миссис Викс набрала себе таким образом предложений на полный рабочий день; на работу она всегда приходила в норковой шубе и часиках с бриллиантами, что подарила ей на Рождество Энджи; то и другое она снимала, входя в дом, и отдавала хозяйке со словами: «Боюсь, как бы они не запачкались».

Часто во второй половине дня миссис Викс отправлялась поиграть в бинго; ей необычайно везло, и редкая неделя проходила без того, чтобы она что-нибудь не выиграла; раз в неделю она ездила в Паддингтон в школу бальных танцев на занятия, и там у нее объявилось несколько ухажеров; один из них каждое воскресенье водил ее попить где-нибудь чаю, после чего они шли в ресторан в Риджентс-парке, а потом в кино. Звали его Клиффорд Парке; он постоянно повторял ей, что из всех женщин, каких ему довелось встретить в жизни, миссис Викс больше всех похожа на настоящую леди. Энджи он нравился, и она часто наливала ему стаканчик, когда вечером он доставлял миссис Викс домой; потихоньку, так, чтобы не слышала сама миссис Викс, Парке заверял Энджи, что относится к ее бабушке со всем уважением и внучка может ни о чем не беспокоиться. Энджи отвечала, что она и не беспокоится.

По вечерам, если Энджи оставалась дома и к ней никто не приходил, они разогревали себе пакеты с готовым ужином и ели на кухне у миссис Викс, где, как она считала, было гораздо уютнее, чем в столовой у Энджи; когда Энджи принимала гостей, миссис Викс облачалась в черное платье и исполняла роль официантки, причем делала это с удивительным умением. И примерно раз в неделю Энджи выводила миссис Викс в какой-нибудь шикарный ресторан, приучая ее к хорошей кухне; к концу первого года их совместной жизни норковая шубка миссис Викс успела повисеть в гардеробах ресторанов «Риц», «Кларидж», «Гросвенор-хаус», «Каприз», «Рулз», «Вилерс», в «Меридиане», «Сан-Фредиано» и «Гавроше».


При всем успехе, которого она добилась, и притом что в ее жизни хватало удовольствий и развлечений, Энджи так и не позабыла Малыша; она не переставала постоянно сравнивать его с другими своими любовниками (хотя такие сравнения не всегда оказывались в его пользу) и друзьями, не переставала и постоянно думать о том, как все могло бы сложиться, если бы они не расстались, и даже о том, что может получиться, если им доведется снова встретиться. Мысль о возможности такой встречи завораживала и мучила ее и с течением времени превращалась уже почти что в навязчивую идею. И вот теперь гибель Вирджинии сделала вдруг эту идею осуществимой; естественно, Энджи не могла упустить столь благоприятный случай и немедленно написала Малышу письмо:

Дорогой Малыш! Я была страшно огорчена, узнав о смерти Вирджинии. Она для меня так много сделала, и я всегда сожалела о том, что наша с ней дружба так и не восстановилась. Наверное, тебе сейчас очень плохо, и я хочу, чтобы ты знал, что я думаю о тебе. Пожалуйста, передай мои соболезнования остальным членам семьи, если сочтешь это удобным.

В будущем месяце я должна быть в Нью-Йорке (это было полнейшей неправдой), и я подумала, а не встретиться ли нам в память о прошлом. Была бы рада тебя увидеть.

Твоя Энджи

— Еду в Нью-Йорк, — заявила Энджи миссис Викс, когда они в очередной раз ужинали у той на кухне.

— Когда? — спросила миссис Викс, с наслаждением подгребая ложкой остатки соуса для спагетти. — И зачем?

— По делам, — ответила Энджи, не моргнув под ее пристальным, пронизывающим взглядом.

— Не знала, что у тебя есть дела в Нью-Йорке.

— Есть вот.

— Что за дела?

— Такие же, как и тут. Дома.

— Да ну? Надеюсь, ты не собираешься с ним встречаться, а?

— С кем с ним? — как ни в чем не бывало переспросила Энджи. — Бабушка, смотри, у тебя же соус на рукаве. Не для того я тебе покупаю джемперы из настоящего кашемира, чтобы ты купала их в томате.

— Не пытайся сменить тему, — отпарировала миссис Викс.


— Ну, — проговорил Малыш, — ты нисколечко не изменилась.

— Врунишка! — отмахнулась Энджи. — Я уже женщина в возрасте. Мне целых тридцать два.

— Боже, какой ужас! Хотел бы я, чтобы мне тоже снова было тридцать два.

— А тебе сколько, Малыш?

— Сорок пять.

— Ну, ты прекрасно выглядишь. И ты изменился.

— Да уж надо полагать, — рассмеялся Малыш. — Я ведь не в возрасте, я уже почти старик.

— Чепуха, — возразила Энджи, — у тебя потрясный вид. Когда я сказала, что ты изменился, я имела в виду, изменился к лучшему.

— Вот как?

— Да. Ты выглядишь… ну, как большой босс. Стал более холеным. Более уверенным, спокойным. Хорошо, тебе идет. — Она улыбнулась ему.

— Спасибо. А я действительно большой босс. Банк теперь подо мной. Я председатель.

— Я знаю. Читала об этом. Рада за тебя, Малыш. Поздравляю. Ну и как, нравится?

— Очень нравится, — без притворства ответил он. — Я люблю эту работу. Но дожидаться пришлось очень долго. Да и сейчас есть… скажем так, кое-какие проблемы.

— В самом деле? Какие?

— Н-ну… отец немного выбил из-под меня… из-под нас почву. Сделал Шарлотту одной из наследниц. Теперь она когда-нибудь получит половину банка. Фредди придется владеть им наравне с ней.

— О боже, — проговорила Энджи.

— Вот так. Ловкая работа.

— Как она сейчас?

— Кто? А, очень мила. Приятная девочка. Не думаю, что у меня из-за нее будут какие-нибудь трудности. Она очень стремится во все вникнуть, делать все так, как я говорю…

— Прекрасно. Она хорошенькая?

— Да, очень хорошенькая. Но еще по-детски, не взрослой красотой.

— А как остальные?

— Георгина превратилась в настоящую красавицу. Очень необычное лицо, и страшно высокая. Макс, как и следовало ожидать, на редкость обаятелен. Не по годам развитой. Вот он вызывает во мне настороженность. Этим летом я застал его в беседке с Мелиссой.

— Малыш! Ему же сейчас всего… сколько?

— Тринадцать.

— А Мелисса — это твоя младшая дочка?

— Да. Самая младшая.

— Она родилась… уже после того, как мы расстались?

— Да.

Они замолчали. Энджи разглядывала Малыша. Она сказала правду, он действительно выглядел теперь более уверенным в себе, более привыкшим и способным распоряжаться. Но он и постарел, в прежде белокурых волосах у него появилась проседь, загорелое лицо избороздили морщины, а великолепно сшитый костюм не мог скрыть значительно увеличившейся в обхвате талии. Толстым его бы никто не назвал, но лишнего веса у него было многовато. Энджи вдруг с болью вспомнила, каким прекрасным было его тело — смуглое, плотное, мускулистое, — и ей стало грустно.

— Ну а как ты? — спросил он. — Надеюсь, процветаешь?

«Как мило, — подумала она. — Считает, небось, будто все свое благополучие я создала только на том чеке, что с такой готовностью приняла тогда от его отца».

— Да, процветаю, — ответила она.

— И в какой сфере?

— Недвижимость.

— Вот как? Крупный воротила мисс Бербэнк?

— Ну… не то чтобы воротила. Но дела идут отлично.

— Прекрасно. Рад слышать.

Они снова замолчали. Потом он вдруг произнес:

— Я соскучился по тебе, Энджи. Очень соскучился.

Она взглянула ему в глаза: совсем не измаслившиеся, такие же голубые, как когда-то, наполненные легкой грустью, смотревшие на нее как и прежде, — и время вдруг повернулось вспять, она почувствовала, что ей снова только восемнадцать лет, что она снова сгорает в нетерпении от жажды любви и удовольствий и ничего другого ей не надо; и она проговорила:

— Я тоже, Малыш. Я тоже по тебе соскучилась.

Наступила долгая пауза; Энджи прекрасно понимала, чем сейчас занят Малыш: он соображал, взвешивал, прикидывал — стоят ли возможные радости сопряженных с ними опасностей, риска, боли; она сознавала, что, если в ней есть хоть что-то хорошее, она должна облегчить Малышу эти страдания, встать, сказать, что ей пора идти, что она была рада с ним увидеться и что, когда она будет в Нью-Йорке в следующий раз, неплохо бы встретиться снова. Она должна была подумать о нем, о его семье, его детях, о том, как мучительно для него сейчас сделать выбор, который показался бы ему правильным, подумать о его новом общественном положении — ведь возглавлять банк очень и очень непросто, это огромная и постоянно давящая ответственность. «Если я действительно люблю его, — подумала она, — я должна вскочить, немедленно уйти, раз и навсегда, и оставить его в покое».

Но было уже поздно, он ее опередил, заговорил сам, первым, и произносил теперь эти смертельно опасные слова, не слова, а приговор: «Может быть, у тебя найдется время и мы поужинаем как-нибудь вместе…» — и она была уже бессильна что бы то ни было сделать, как-то сопротивляться; больше того, ей абсолютно не хотелось даже пытаться оказывать такое сопротивление, поэтому она просто улыбнулась ему и ответила — голос ее при этом дрогнул, она мысленно выругала свой голос за то, что он подвел ее, предал, выдал ее чувства:

— Да, Малыш, конечно. С удовольствием.

Загрузка...