Знак обратной стороны

1/4

Меня привлек слишком громкий звук работающего телевизора. Даже льющийся из крана поток не мог его заглушить. Оставив в покое недомытую тарелку, я вытерла руки о передник и прошла в гостиную. Муж сидел на диване, теребя левое ухо и быстро-быстро нажимая на козелок[26]. Не характерное, прямо скажу, для него занятие. При этом лицо Славы попеременно отображало растерянность и задумчивость.

– Сделай потише, – крикнула я от двери.

Бесполезно. Пришлось подойти вплотную, взять пульт и самой убрать звук до приемлемой громкости. Только тогда на меня подняли глаза и как-то беспомощно произнесли:

– Не пойму, в чем дело. Такое впечатление, что внутрь попала вода.

– Откуда бы? Или ты сегодня голову мыл? – присела я рядом. – Убери руку, я гляну. На вид все в порядке. Не болит?

– Да нет. Совершенно не больно, просто… я хуже стал слышать, – вздохнул муж. – Извини за шум, просто хотел проверить кое-что. Да, когда прибавляю громкость, лучше. И все-таки такое впечатление, будто в ухе что-то переливается. Когда наклоняю голову – немного больше, когда прямо держу – меньше.

– И давно это? – Я не слишком беспокоилась.

– Бульканье? Да нет, где-то с обеда. А вот слух… – Слава откинулся на спинку дивана, поерзал на месте, что-то соображая в уме или пытаясь вспомнить. – Если подумать, то уже довольно давно.

– Давно? И ты молчал? – Вот теперь я почувствовала нарастающую тревогу.

– Просто раньше я этого как-то не замечал. А вот недавно обратил внимание, когда с работы ехал. Обычно у меня громкость магнитолы выставлена где-то на двадцать-двадцать три, а тут по радио хорошую песню крутили, хотел погромче врубить, а там и так тридцатка. Но думаю, это нормально. Ты же знаешь, какая в нашей машине звукоизоляция. Да и с возрастом у людей слух притупляется. Я тут смотрел одну передачу про наушники, насколько они опасны…

– Но ты же не пользуешься наушниками, – перебила я.

Слава всегда твердил, что хорошую музыку нельзя слушать тихо. И порой, когда попадалась какая-нибудь из его любимых мелодий, выкручивал громкость радио до сорока процентов. В таких случаях я хваталась за голову и умирающим голосом просила смилостивиться над нашей старушкой маздой. Мол, она, бедняга от таких децибел развалиться прямо на дороге может. Отчасти это было шуткой, отчасти – нет. Пару раз я чувствовала, как дребезжат стекла от напора звука. Но пытка продолжалась обычно не долго: от трех до пяти минут. За столь короткий отрезок времени вряд ли возможно настолько подорвать свой слух.

– Перестань, – Слава обхватил руками мое лицо, рассматривая его то с одной стороны, то с другой. – Нет-нет, только не этот взгляд. Лерик, мало ли что от чего там булькает? Все нормально. Родная моя, не переживай так.

– Вот что ты за человек? – вырвалась я из его мягких объятий. – Сначала напугаешь до чертиков, а потом уговариваешь не волноваться! Если все так, как ты говоришь, это бульканье само собой не пройдет. Так, запишись завтра к врачу, понял?

– Чаю? – попытался улизнуть муж от ответа.

– Понял? – настойчиво повторила я.

– Понял. И все же, заварить чаю?

– У меня там посуда не домыта.

Возвращаться на кухню и домывать оставшиеся тарелки и чашки не очень хотелось. А вот желание оставить грязную работу на завтрашнее утро, а сейчас посидеть перед телевизором с чашечкой дымящегося напитка, возрастало с каждой секундой. Почувствовав мои метания, Слава предложил:

– Я после все сам помою. Отдохни.

– Ай, – недовольно цыкнула я. – Свежо сказание, да вериться с трудом. И почему я до сих пор тебя взашей не выгнала, а? Толку от тебя никакого. Только расстройства одни. Надо было слушать маму. Она правильно говорила, что брак – это тот же бизнес, и прежде чем выходить замуж, надо сначала просчитать все возможные риски. В девяносто девяти процентах случаев оно того просто не стоит.

– Твоя мама – мудрая женщина, – кивнул Доброслав.

– Вот именно, – не отрывая взгляд от телевизионного экрана, подтвердила я. А уже в следующее мгновение оказалась лежащей на спине. Надо мной угрожающе нависали с явным намерением затискать и зацеловать до потери сознания. – Нет, нет, не… Оу! Все, стой, стой, там что-то интересное показывают!

Слава оторвался от моей шеи, повернув голову в сторону говорящего ящика. Я воспользовалась этим, отпихнув его и возвращаясь в сидячее положение. На этот раз победа осталась за ним, долго бухтеть и обижаться после таких «нападений» я не могла, чем и пользовался этот коварный тип.

Пока я восстанавливала дыхание, он снова сделал телевизор чуть громче. Заканчивались восьмичасовые новости. Мне хватало всего раз в неделю посмотреть какую-нибудь информационную программку, исключительно для того, чтобы убедиться, что я не проспала третью мировую или выход очередного пакостного закона. А так вполне удовольствовалась информационной лентой в интернете, обычно пробегая лишь по заголовкам. И все же иногда новости привлекали мое внимание. Вот как сейчас. Симпатичная телеведущая рассказывала о каком-то вопиющем случае, врачах, страшных диагнозах и протестах, но после поцелуев моя голова не в состоянии была собрать все это в единую картину.

Зато Слава соображал за нас двоих.

– Я уже слышал об этом мальчике, Чарли[27], – сказал он. – Да уж, несчастные родители.

– Так что там случилось? – Репортаж почти подошел к концу, и вникнуть в детали не удалось. – Почему они его отключили от аппарата?

– Ребенок родился нормальным, но уже после двух месяцев стал терять зрение и слух.

– Ужас какой!

– В итоге у него обнаружили генетическое заболевание. Эм… истощение какой-то ДНК, вроде так. Врачи сказали, что мальчик в любом случае умрет, так что нечего его еще больше мучить. Он не мог сидеть, сам не дышал, был эдакой живой куклой. Но родители нашли какого-то специалиста в США, обещавшего помочь. После того, как Чарли не разрешили забрать из больницы и начался скандал…

– Да-да, это я поняла. В дело влез Папа Римский и еще куча других сочувствующих праведников.

– Ты так говоришь, будто имеешь что-то против католической церкви, – усмехнулся Слава. – Супруги обошли кучу судов, но везде проиграли. Мальчонку определили в хоспис, где он и скончался. М-да, такие истории всегда… не знаю… поражают. Им даже проститься с сыном не дали.

– Скорее, раздражают, – не согласилась я. – Хорошо, у судей и врачей есть еще головы на плечах. Можно понять родителей. Когда умирает твой ребенок, не важно, какого он возраста, не важно, от чего, единственное твое желание – сохранить ему жизнь любым способом. Экспериментальные методы лечения, гадалки, медиумы… приложения к мощам, тут поверишь в любую ересь. Но эти протестующие? По их мнению вот оно – милосердие: на два-три месяца продлить существование малыша, обреченного на смерть? Он маленький, неразумный, он не может сказать, как ему плохо, и поэтому надо этим пользоваться?

– То есть ты так это понимаешь?

– Да. Я понимаю, поддерживать жизнь тому, кого может спасти операция или долгое лечение, которое в итоге принесет результат. Но вот это… – у меня не находилось подходящих слов. – Меня удивляет еще вот что. При сегодняшних методах исследований, когда можно найти нарушения у плода, почему рожаются так много безнадежно больных? Двадцать-тридцать лет назад, я понимаю, паршиво было даже с УЗИ. Но когда врач может узнать не только пол ребенка, но все генетические отклонения и предрасположенности, зачем от такого отказываться? А потом происходят подобные истории. Поэтому я и не смотрю телевизор. Как не включишь, по всем каналам собирают деньги на лечение. У одного муковисцидоз, у второго какая-нибудь форма ДЦП, у третьего вообще, не пойми какая болячка, которая встречается у одного человека из трех миллионов.

– Хокинг[28], – как бы невзначай вставил в мою пламенную речь Слава.

– Ты еще мне про Бетховена расскажи[29], – укоризненно посмотрела я на него. – Такие, как Стивен Хокинг рождаются раз в столетие. Это раз. К тому же не путай мягкое с теплым. Когда человек растет нормальным, здоровым, и только на третьем десятке у него обнаруживают такую гадость – тут нечего не поделаешь. А совсем другое, когда рождается существо без рук, без ног или как Чарли, который даже дышать не может самостоятельно. Нет, Слава. В этом случае я согласна с врачами. Не стоит продлевать мучения. Если нельзя спасти, лучше позволить умереть.

– Веселый у нас вечерок выходит, – мрачно заметил муж. – Я все же схожу, заварю чаю. Тебе как всегда: две ложки сахара и лимон?

– Зачем спрашиваешь, если я не изменяю своим привычкам?

– Да, ты у нас радикальна во всем, – уколол Слава.

Я только головой покачала. И правда, куда-то меня занесло. Подобного рода споры у нас были довольно часты. В то время как я двумя руками была за возращение смертной казни и введение обязательных абортов по медицинским показателям, муж любую человеческую жизнь считал неприкосновенной.

Иногда мне казалось, что именно Славе надо было родится женщиной. Душевная мягкость мужа больше подходили слабому полу. На его фоне я выглядела бессердечной стервой. И это без учета моего умения стрелять (спасибо дяде Алику за науку) и почти профессионально разделывать дичь. Если бы окружающие прознали о том, что в тринадцать лет я своими руками свернула шею кролику, думаю, они бы только лишний раз убедились в моей безграничной жестокости, и ничуть бы не удивились.

Не важно, что кролика мы с отцом нашли в лесу у самой тропинки, бедолагу почти до смерти задрала лисица. В тот момент, я, наверное, напоминала тех протестующих: умоляла отвезти зайчика в ветеринарную клинику, плакала и заламывала руки. Ответом мне послужили следующие слова отца:

– Прости, солнышко, но я не могу облегчить твои страдания.

– М-м-мои? – сквозь слезы выдавила я. Кролик лежал в нескольких шагах на боку, судорожно дергая задними лапами. Смотреть на это было невыносимо, будто меня саму больно ударяли в живот.

– Да, твои. Но его мучения, – отец кивнул на зверька, – прекратить можно.

Он наклонился, осторожно приподнял косого за уши. И в тот момент я все поняла. И что произойдет дальше, и почему папа так жестоко поступает. Наверное, мой крик слышал каждый обитатель того леса. Не помню, до сих пор не могу вспомнить те страшные минуты. Пришла в себя я от хруста – это ломались шейные позвонки. В тот момент чудилось – мои. С тех пор я не ем крольчатину, и на всю жизнь дала зарок не заводить домашнее животное. Не хочу видеть, как престарелый кот теряет зубы или медленно угасает собака.

– А если что-то случиться со мной? – Я не сразу поняла, о чем меня спрашивают. Повернулась на голос. Слава стоял, прислонившись к косяку. Из кухни доносилось характерное фырканье чайника – скоро закипит. – Если бы у меня обнаружили, скажем, рак на последней стадии, и врачи бы твердили, что при даже хорошем раскладе через полгода я склею ласты?

– Я же сказала – это другое. Конечно, продолжала бы бороться все эти полгода. Неужели ты меня такой воспринимаешь? Не способной любить, сочувствовать…

– Лерик, – муж присел на подлокотник дивана. – В чем-чем, а в твоей любви я никогда не сомневался. И знаю: ты настоящий боец. Наверное, все дело в неправильной формулировке. Если бы я был болен и сказал, что не хочу больше жить. Что не вижу никакого светлого будущего. Твой ответ?

– Знаешь, меня утомил этот пустой разговор! Ты не умираешь. Так что шуруй обратно на кухню, иначе в чайнике скоро вся вода выкипит. Вот ведь привязался! Если бы то, если бы се. Мы можем фантазировать сколько угодно, пока не столкнемся с подобным в реальности. Но раз ты так уверен в моей любви, то сам можешь ответить на свои глупые вопросы.

Я щелкнула пультом. Экран телевизора погас, погружая гостиную во тьму. Вот ведь незадача! За то время, что мы со Славой спорили, можно было ни один раз домыть посуду. А еще пропылесосить и перебрать свои запасы круп.

Стоило распахнуть один из нижних ящиков, в котором хранились гречка и макароны, как из него на меня вылетела моль. Я только впустую хлопнула руками, ничего не поймав. Ругнулась, поднялась на ноги и встретилась со злорадным взглядом серо-голубых глаз. А в голове мелькнул запоздалый ответ: «Если бы ты был смертельно болен, я бы дала тебе умереть. Потому что милосердие и любовь – одного поля ягоды, они всегда приносят страдания тому, кто их дарит».

Женская туфля

Символ правой руки. В общем означает женское начало. Также знак подчинения, ведомости и депрессивного состояния. Никогда не пишется цветами из «теплой» части цветового круга, а также в сочетание с слишком темными тонами.