Золотой мираж

12

Близился полдень, и треугольник долины был залит щедрыми лучами солнца, высоко стоявшего в небе. Белый «ровер» ехал по узкой грунтовой дороге, оставляя за собой густое облако красной пыли. Замедлив ход, он пересек по деревянному мосту пересохшее русло горной реки, полноводной лишь во время весеннего таяния снега.

Впереди показался дом в роще из белоствольных осин. Увидев его, Кит почувствовала, как ее залила теплая волна радости, – она вернулась домой.

Едва Джон остановил машину, Кит открыла дверцу и вышла на твердую утоптанную землю двора. Только прочно ощутив под ногами отцовскую землю, она наконец взглянула на родной дом. Солнечные блики весело играли на свежеокрашенных белых дверях крыльца и двух белоснежных деревянных колоннах, поддерживающих фронтон верхнего этажа. В окнах она увидела чистые ситцевые занавески. На веранде, как всегда, стояло старое кресло-качалка, а компанию ему составляли свешивающиеся с потолочной балки знакомые качели. Дом ждал ее.

За ним виднелись верхушки сосен, поднимающиеся по склону горного хребта, а за ними вдали – пурпурные вершины гор, величавых и гордых, неподвластных человеку, древних и вечных, меняющихся и неизменных.

Звук захлопнутой дверцы машины, хруст гравия по ногами были единственными звуками, нарушившими эту первозданную тишину. Кит улыбнулась подошедшим к ней Джону и Поле.

– Добро пожаловать на ранчо «Серебряная роща»!

Пола, заслонившись рукой от солнца, с изумлением огляделась.

– Эти места вблизи еще прекрасней, чем с воздуха. Какой восторг!

Счастливая Кит повернулась к Джону. Он стоял в задумчивой позе, откинув голову назад и прищурив глаза, словно защищался от прямых лучей солнца, позолотивших его густые русые волосы.

– Как велики твои владения? – внезапно спросил он.

– Четыреста акров. От этого склона до того и еще вверх по горе, – ответила Кит, указывая границы отцовских земель.

Джон, внимательно посмотрел на нее и вопросительно вскинул бровь.

– Ты хотя бы знаешь, сколько стоит эта земля?

Кит кивнула.

– Примерно полмиллиона.

Джон услышав эту цифру, засмеялся.

– Она стоит по меньшей мере миллионов пять, моя дорогая Кит. – Он оглянулся. – А с эдаким видом, да еще в пяти минутах езды на машине от Аспена, ты можешь, пожалуй, запросить за свое ранчо с угодьями десять миллионов.

– Ты, конечно, шутишь, Джон, – посмотрела на него пораженная Кит. Это все, что она могла сказать.

– Зачем мне шутить? – искренне удивился Джон. – Любой оценщик это тебе скажет. А кто знает в этом толк, не моргнув глазом даст тебе еще больше.

– Ты все это серьезно, Джон? – растерянно пробормотала Кит, хотя верила, что он убежден в том, что говорит. И в то же время она знала, что это невозможно.

Менее часа назад Беннон сказал ей, что ранчо стоит пятьсот тысяч долларов по нынешним ценам. Мог ли он ей назвать такую цену, зная, что это не так? У него нет никаких причин говорить ей неправду. С другой стороны, Джону тоже незачем ее обманывать. Кит в полном недоумении нахмурилась.

– Я вполне серьезен. – В глазах Джона появилось что-то похожее на иронию, хотя губы улыбались. – Унаследовав это ранчо, ты стала богатой женщиной, Кит Мастерс.

– Десять миллионов долларов, – задумчиво промолвила Пола. – Мне бы вполне хватило процентов с этой суммы. Я и не знала, Кит, что ты такая богачка.

– Я сама не знала. – Она действительно не была уверена в этом. Как можно объяснить такое расхождение в цене?

У сарая заржала лошадь. Кит увидела гнедого мерина у ограды загона. Положив голову на перекладину, он глядел в их сторону.

– Это Дружок. Я вырастила его, – воскликнула обрадованная Кит.

Быстрым шагом она направилась к загону, чувствуя, что Джон следует за ней. Гнедой, узнав ее, заржал и потерся мордой о плечо.

– Ты меня не забыл, старый бродяга? – Кит ласково потрепала лошадь по холке и почесала за ушами. – Я тебя тоже помню. Мы с тобой были добрыми друзьями, не так ли? – Кит рассмеялась, когда гнедой начал обнюхивать ее карманы в поисках гостинцев. – Прости, на этот раз я не припасла для тебя морковки.

Джон, прислонившись спиной к ограде загона, закурил сигарету и сквозь дым с интересом наблюдал за Кит. По тому, с каким недоверием он поглядывал на Дружка, Кит поняла, что Джон в детстве не имел ни щенка, ни лошади и не знает, что такое дружба между человеком и животным. Джон всегда был одинок.

– Ты как будто удивлена, что нашла здесь свою лошадь? – спросил он.

– Я думала, его продали вместе с лошадьми отца. Наверное, Беннон уберег его для меня. Но он ничего мне не сказал об этом. – Так похоже на Беннона, подумала она. – Я сама объезжала Дружка.

– Неужели? Он давно у тебя?

– Целую вечность. Так, по крайней мере, мне кажется. – Она подняла морду лошади и погладила ее. – Мне было десять лет, когда мне его подарили. – И быстро посчитав в уме, добавила: – Значит, ему двадцать два года.

– Это много для лошади, не так ли?

Кит улыбнулась.

–Конечно, он не жеребенок, но несколько лет активной жизни у него все еще есть. Не так ли, Дружок? – Кит засмеялась, когда лошадь мотнула головой.

– Видишь? – радостно сказала она Джону. – Дружок со мной согласен.

– Ты так думаешь? – с сомнением поднял брови Джон.

– Да. – Она еще раз потрепала лошадь по холке. – Ну, мне надо идти, Дружок. Меня ждет Пола, нам надо разобрать вещи. – Конь беспокойно переступал с ноги на ногу, будто чувствовал, что его покидают. – Я знаю, чего тебе хочется. Мне тоже хочется оседлать тебя и проехаться в горы, но нам придется подождать.

Джон бросил насмешливый взгляд, подстраиваясь под ее танцующий шаг.

– Ты всегда так разговариваешь с животными?

– Всегда, – ответила она серьезно. – Когда я росла, на ранчо кроме меня не было детей. Моими товарищами по играм были лошади, собаки моего отца и цыплята. – Она окинула взглядом обширный двор. – Я сама заполняла этот двор различными персонажами, рожденными моим воображением, и за них играла все роли. Это было хорошей актерской школой.

– Тебе, должно быть, нелегко было разыгрывать любовные сцены?

– Очень нелегко. – Кит рассмеялась. – Иногда моими возлюбленными были простые деревяшки. И все же это была хорошая практика.

– Надеюсь, ты не относишь и меня к их числу? – пошутил Джон.

Кит весело рассмеялась.

– Разумеется, нет, Джон Ти, только не тебя. Ее взгляд на мгновение задержался на его губах. Она вспомнила его поцелуи.

Джон чувствовал на себе ее призывный взгляд, и если бы не присутствие Полы, он бы не удержался.

– Мы будем разгружать машину или нет? – недовольно спросила ждущая их Пола.

– Пожалуй, – согласилась Кит и полезла в карман за ключом от дома.

В три приема они перенесли в дом вещи и запасы провизии.

– Ну, вот и все, – сказал Джон, внося в обшитую сосновой планкой кухню последний пакет.

– Отлично, спасибо, Джон, – ответила Кит, ставя в холодильник молоко. – Сейчас Пола приготовит нам кофе...

– Кит, где нож, чтобы открыть банку с кофе? – капризно спросила Пола.

– Посмотри во втором ящике справа. Открыв ящик, Пола вынула консервный нож и сунула его вместе с банкой кофе в руки Джону.

– Это физическая работа, я могу испортить маникюр. Кит, где кофеварка?

– На плите.

– На плите? – Пола с опаской поглядела на старинную кофеварку и покачала головой.

– Я умею управляться с его величеством кофе, но не с помощью этого варварского сосуда. Завтра же куплю электрическую кофеварку И нож-открывалку. А сегодня забудем о кофе и попьем чайку.

– А с этим ты справишься? – насмешливо спросил Джон.

Рыжеволосая Пола кисло улыбнулась.

– С закрытыми глазами. А что здесь мудреного? Наполняешь чашки водой и суешь в микроволновую печь... – Она повернулась к Кит. – Надеюсь, у тебя есть микроволновая печь?

Кит с улыбкой посмотрела на, казалось, совсем пришедшую в отчаяние Полу.

– Успокойся. У меня есть микроволновая печь. Вон в том углу, рядом с холодильником. Отец как-то сделал себе рождественский подарок. Это было лет пять назад.

– Слава Богу, вздохнула Пола с присущим ей драматизмом. – Я бы без нее не прожила.

Когда нож со скрежетом открыл банку, Джон, решительно отодвинув от себя и то и другое, встал.

– Все, – сказал он. – Я оставляю вас, дамы, вдвоем, а сам уезжаю. Мне пора.

– Разве ты не остаешься? – запротестовала Кит и взглянула на часы. – Как раз время ленча. Поешь с нами.

Джон по привычке иронически вскинул брови.

– Разве ты забыла, что купила, Пола? Салат, йогурт, сухарики. Это пища не для меня.

– После отпуска я хочу по-прежнему свободно влезать во все свои платья. Если бы я осталась в твоем доме и съедала твои роскошные завтраки и обеды, клянусь, мне пришлось бы полностью обновлять гардероб. Хватит мне того, что я рыжая, но быть еще рыжей толстухой – этого я не перенесла бы.

Кит с удовольствием окинула взглядом стройную фигуру подруги – узкие бедра, обтянутые брюками цвета хаки, кремовая шелковая блузка, пояс из крокодиловой кожи, подчеркивающий тонкую талию.

– Не представляю тебя толстушкой, Пола.

– И никогда не представишь, ручаюсь, – сказала она, поднимая стаканчик.

Кит хотела было что-то возразить, но Джон перебил ее:

– Проводи меня, Кит.

– Хорошо.

Кит подошла к нему и шутливо обняла, как бы успокаивая.

– Я скоро вернусь, Пола, – бросила она через плечо, направляясь с Джоном к двери. Рука Джона тоже легла ей на плечи.

– Да-да, она скоро вернется, – подтвердил он, увлекая Кит за собой.

– Что это значит? – Кит бросила на него лукавый взгляд.

– А то, что ты... еще не отблагодарила меня как следует за то, что я привез тебя сюда.

Через гостиную они вышли в прихожую, и здесь Джон, отпустив Кит, широким жестом распахнул перед ней дверь на крыльцо и придерживал, пока смеющаяся Кит не прошла под его рукой. Затем он снова заключил ее в объятия.

– Боюсь, на изъявление благодарности потребуется некоторое время, – поцеловал он ее.

– Мне показалось, ты торопишься? – насмешливо заметила Кит, когда они спускались с крыльца.

– Не настолько, чтобы отказаться от вознаграждения. Сначала удовольствия, дела потом.

У машины Джон остановился и, не выпуская Кит, повернул к себе лицом.

– Догадываюсь, какого вознаграждения ты ждешь, – прильнув к нему, прошептала Кит. Расстегнув «молнию» его легкой ветровки, она положила ему ладони на грудь и сквозь тонкий трикотаж рубашки почувствовала тепло его тела.

– А что за дела у тебя, на скажешь?

Она подняла голову и вопросительно посмотрела на него. Вместо ответа Джон легонько поцеловал ее сначала в губы, потом в шею.

– Мы с Ноланом и Эйбом должны сегодня посмотреть все возможные места съемок, – пробормотал он, продолжая целовать ее. – Но прежде у меня свидание с Чипом. Лесситер просит показать ему все исправления в сценарии, а Чип ерепенится.

– Он, видимо, считает, что его сценарий не нуждается в поправках, – возразила Кит и, почувствовав, как сладко кружится голова, закрыла глаза.

Джон внимательно посмотрел на нее.

– В нашей профессии существует такое понятие, как компромисс, дорогая.

– Понимаю, – Кит неохотно открыла глаза и сосредоточила внимание на ямочке на подбородке Джона. Она шаловливо коснулась ее пальцем.

– Давай пообедаем вместе, Кит. Только вдвоем, без Полы и Чипа. Ты да я, и больше никого, – предложил Джон.

– Звучит заманчиво, – промурлыкала Кит, нежно проводя пальцем по его щеке вверх до виска, смахивая со лба легкие прядки волос и дивясь их мягкости, столь необычной у мужчин. – Увы, мне следует воздержаться, – с легким вздохом сожаления произнесла она. – У меня бездна дел. Кто за меня их сделает?

Ответ Кит не понравился Джону. Она заметила, что он поджал губы.

– Неужели они все срочные и ничего нельзя отложить?

– Не в том дело, что они срочные, а в том, что им нет конца.

Она постаралась поцелуем разгладить складки у его рта. Но когда он с силой снова прижал ее к себе, Кит отстранилась и сама стала быстро покрывать его щеки и подбородок легкими, короткими, дразнящими поцелуями.

– Прежде всего, надо разобрать вещи отца, – шептала она между поцелуями. – Его бумаги, охотничьи ружья и многое другое... Потом надо убрать продукты в кухонный шкаф и кладовку... – Кит целовала его в шею и на минуту умолкла, уткнувшись ему в ключицу. – Во много дом остался таким, каким я его покинула, уехав в Калифорнию, – наконец снова сказала она и отстранилась. – Надо все не только разобрать, но и решить, что оставить, что продать или раздать, а то и просто выбросить...

– Ты убедила меня, – со вздохом промолвил Джон и закрыл ее рот поцелуем. Он был столь долгим, что когда Джон наконец отпустил ее, Кит едва перевела дух и с трудом удержалась на ногах. Однако это состояние было скорее приятным. Ей было хорошо, ибо она вдруг поняла, что внесла в жизнь Джона Тревиса то, чего ему так не хватало – шутку, шалость, смех, любовь, нежность и еще чувство дома, которое он, возможно, не считал для себя столь уж необходимым.

Джон смотрел на нее, полуприкрыв глаза.

– Ужин завтра вечером, – отрывисто произнес он голосом, хриплым и низким, как далекое ворчание грома.

– Хорошо. – Кит шутливо щелкнула его по подбородку. – Твоя взяла. – Она осторожно высвободилась из его рук. – Отправляйся по своим делам, а то я ничего не сделаю сегодня.

Джона несколько обидел такой финал, но благоразумие взяло верх.

– Ты права. У тебя много забот, – согласился он. А про себя подумал, что, когда он с ней, постоянно забывает, что и у нее могут быть дела.

Кит махала ему рукой с крыльца, когда он отъезжал, и не входила в дом, пока не смолк вдали шум его машины. Ей вдруг захотелось запомнить эти мгновения – безоблачное синее небо, запах сосны и альпийских трав, шепот ветра в густой, похожей на золотые монеты, листве осин. Это небо, горы, звуки и запахи – все должно остаться с ней, когда она уедет. Но это будет еще не скоро. Пока же она дома.

Из кухни в гостиную вышла Пола с круглым металлическим подносом, покрытым клетчатой салфеткой. На подносе – чайник и две чашки.

– Продукты я все убрала. – Пола поставила поднос на маленький столик у дивана. – Голова болит отчаянно. Поэтому я решила передохнуть, прежде чем распаковать чемоданы. Не хочешь ли чаю из трав?

– Спасибо, – поблагодарила Кит.

Ей тоже чертовски не хотелось заниматься чемоданами и той тысячью дел, перечисление которых так огорошило беднягу Джона. Прохаживаясь по гостиной, Кит смотрела на знакомые светло-зеленые обои, обшитый сосновыми досками потолок, сложенный из грубо отесанных камней камин и оленью голову с ветвистыми рогами над ним – украшение, которое, как она считала, придает особый уют деревенскому дому.

Пола разлила чай по чашкам и одну из них протянула Кит. Затем со свойственной ей кошачьей грацией удобно умостилась на диванных подушках, поджав под себя ноги. Медленно прихлебывая чай, Пола с интересом разглядывала гостиную.

– Красиво, – заключила она. – Просторно, но уютно. – На мгновение ее глаза с сомнением остановились на охотничьем трофее семьи Мастерс. – Хотя я не уверена, что мне нравится постоянно чувствовать на себе взгляд мертвого животного.

– У моей мамы тоже было такое ощущение неприятия, – вспомнила Кит. – Она не разрешила отцу держать оленью голову в доме, и многие годы она лежала где-то в сарае.

В памяти Кит возникли картины прошлого. Она любила по вечерам вертеться возле глубокого мягкого кресла отца, покрытого грубым клетчатым пледом. Напротив кресла стояла тахта, тоже просто прикрытая серым с узорами турецким ковром.

– Отец любил охоту на любого зверя или дичь – оленя, лося, гусей, фазанов. Ему было все равно, на кого охотиться. Иногда его приглашали проводником в разные охотничьи партии. Как только начинался сезон, он пропадал в лесу. Когда отцу предлагали за его помощь деньги, он, смеясь, отказывался. Разве можно брать плату за занятие, которое тебе доставляет удовольствие, говорил он. Его не интересовали трофеи – убитый лось или дичь. Ему нравился азарт охоты.

Кит провела рукой по кружевной салфетке на спинке кресла, которая порядком обтрепалась по краям от многочисленных стирок. Связала салфетку ее мать, ибо опасалась, что бриолин, которым отец смазывал волосы, оставит на спинке кресла несмываемые пятна. После развода отец вернул в дом голову оленя, но не тронул мамины салфетки. Кит это не удивило. И то и другое одинаково напоминало о матери.

Чтобы сделать воспоминание еще ближе, она опустилась в отцовское кресло, утонув в его огромности, и вспоминала заразительный смех отца и его любовь к ней. Кит отпила глоток чая, про себя решив, что с этим креслом она никогда не расстанется.

– Странно, – задумчиво промолвила она, поставив чашку с блюдцем на широкий подлокотник. – Когда я думаю об отце, я прежде всего вспоминаю его смех. Если думаю о матери, то помню ее молчаливость. Она почти всегда молчала, редко улыбалась и еще реже смеялась. Мне кажется, она не умела выражать свои чувства.

– Возможно, она их страшилась, – рассеянно заметила Пола. Внимание ее привлек старый аптечный пузырек на столике у дивана.

– Может быть, – согласилась Кит, вдыхая аромат травяного чая и осторожно пробуя, не слишком ли он горячий.

Пола, заметив рядом с пузырьком небольшую фотографию в позолоченной рамке, взяла ее в руку.

– Это фотография твоей матери?

– Угу, – кивнула Кит и опустила чашку на блюдце. – Отцу она нравилась.

– Он сохранил ее? – удивленно нахмурилась Пола. – Ведь он с ней развелся.

– Это она с ним развелась, – поправила Кит. – Он никогда не переставал любить ее. – Подумав немного, Кит добавила: – По тому, как тяжко она восприняла известие о его смерти, я сомневаюсь в том, что мама разлюбила его.

– Тогда почему...

Кит пожала плечами.

– Возможно, это был тот роковой случай, когда любовь лишь осложняла отношения двух людей.

Глубже уйдя мыслью в прошлое, Кит поняла, что, в сущности, всегда чувствовала напряженность в отношениях между отцом и матерью. Однако ей в голову не приходило, что они когда-нибудь могут развестись. Это случалось в семьях ее подруг, но не могло грозить ее семье.

О том, как она заблуждалась, она узнала в то ужасное субботнее утро, когда, заночевав накануне у Энджи, вернулась домой. Утро было серое, хмурое, и в воздухе уже чувствовался холодок близкой зимы.

Войдя в дом, Кит, как всегда, оповестила о себе громким стуком входной двери.

– Привет, ма! Привет, па! – крикнула она из прихожей. Струя холодного воздуха, ворвавшаяся вместе с ней, превратила ее дыхание в облачко пара. Она едва одарила взглядом родителей, когда вошла в гостиную, по дороге оставляя школьную сумку на полу в прихожей, учебники – там же на сосновом столике, шарф – на спинке стула, перчатки – на диванной подушке. Кит умела оставлять после себя беспорядок.

– У нас в школе вчера был бунт. Я не вру.

– Кит...

Что-то в голосе отца остановило ее. Она взглянула на него, сидящего в кресле, как-то странно обмякшего и склонившегося вперед. Локти его лежали на коленях, а кисти рук бессильно свешивались меж колен. Он избегал взгляда Кит, лицо его было серым, как зола, глаза красные, словно он не спал. Кит помнила, как она скривилась от жалости и осуждения, решив, что накануне он выпил слишком много пива, а теперь расплачивается за это.

– Садись, Кит. Мы с матерью должны поговорить с тобой.

– Похоже, что-то серьезное, – насмешливо ответила она и посмотрела на мать. Та сидела на диване, как всегда, прямая и строгая, лицо без всякого выражения. Она была похожа на фарфоровую куклу с голубыми глазами и красивыми каштановыми волосами. Губы ее были тесно сжаты. Кит хорошо знала, что это означает выволочку за какую-то провинность.

– Следовательно, – начала Кит, плюхнувшись на стул, – миссис Уэсткот уже нажаловалась...

– Нет, Кит, это не имеет ничего общего с миссис Уэсткот, – прервал ее отец. Его сдавленный голос испугал Кит. – Твоя мать уезжает в Калифорнию к своей кузине.

– В Калифорнию! Мама, ведь это замечательно! Когда ты едешь? Надолго? Как бы мне хотелось очутиться сейчас в Калифорнии: там всегда солнце, тепло. Когда ты вернешься, мама?

– Я не вернусь.

Кит открыла рот, но не вымолвила ни слова, так была она потрясена ответом матери.

– Как – не вернешься? – опомнившись, запротестовала Кит. – Что ты говоришь, мама?

Она смотрела то на мать, то на отца, пытаясь понять, что происходит, и стараясь прогнать рождающиеся еще неясные, но пугающие предчувствия.

– Твоя мать... будет теперь жить там, – с усилием промолвил отец, сцепив пальцы и тупо уставившись на них. – Мне непросто объяснить тебе это, Кит.

– Господи, Клинт, почему ты не скажешь ей правду? – воскликнула мать и встала.

– Какую правду? – испуганно переспросила Кит и замерла от страха.

– Мы с твоим отцом разводимся, – коротко ответила мать.

– Нет! – прошептала Кит и повторила это еще несколько раз. Она вскочила со стула и старалась тут же не расплакаться, хотя слезы душили ее. – Вы не можете этого сделать. Ты не должна уезжать, мама! – Но, увидев, что мать глуха к ее словам, Кит в отчаянии обратилась к отцу. – Папа, скажи ей, пусть она изменит свое решение. Заставь ее остаться!

– Перестань, Кит, – строго сказала мать. – Я не изменю своего решения. Никто не заставит меня сделать это, ни ты, ни твой отец. Мне нелегко было принять такое решение, но я сделала свой выбор. Пожалуйста, постарайся понять меня.

– Нет, – снова закричала Кит и бросилась вон из дому, сама не зная куда. Но, выбежав на крыльцо, она остановилась и бессильно прислонилась к колонне. Это не может быть правдой, они не могут развестись.

Ноги у Кит подкосились, она опустилась на ступени и обхватила рукой тонкую колонну фронтона. Ее била дрожь. Мир, в который она верила, рухнул. Кит не слышала, как открылась дверь, послышались шаги. На плечо ее легла чья-то рука, и, подняв глаза, Кит увидела заплаканное лицо отца. В нем, как в зеркале, отразилось и ее собственное горе.

– Мне очень жаль, детка, – тихо промолвил он, опускаясь с ней рядом.

– Это я во всем виновата, папа, – глотая слезы, промолвила Кит.

– Нет, нет, девочка, ты ни в чем не виновата.

– Нет, я виновата. – Она закрыла глаза ладонями. – Мама не хотела, чтобы я бросала танцкласс, но я бросила его. Я плохо училась музыке, совсем не играла. У меня в комнате всегда беспорядок. Но теперь я согласна, чтобы продали Дружка, я буду помогать маме по дому, содержать свою комнату в порядке, мыть посуду и не буду больше болтать с Энджи по телефону, я обещаю... Я буду...

– Не надо, Кит. Ты ничего не должна с собой делать, детка. – Он прижал ее к себе, и Кит уткнулась носом в шерстяную рубашку отца. Руки его тихонько качали ее.

– Дело не в тебе, Кит, поверь мне. Это касается только меня и твоей матери, и началось это еще до того, как ты родилась.

– Я ничего не понимаю, папа, – запротестовала Кит. – Ты должен что-то сделать.

– Мы пытались, дочка. Мы с ней пытались...

В голосе отца звучало бессилие, и Кит, отпрянув, с ужасом уставилась на него.

– Ты больше не любишь ее?

Глаза Кит наполнились слезами.

– Я люблю ее, детка, – промолвил он хриплым голосом. – Очень люблю. – Его руки дрожали, когда он вытирал мокрое от слез лицо Кит и гладил ее спутанные волосы.

– Значит, еще не поздно что-то сделать, папа, чтобы она осталась? – настаивала Кит. – Ты должен пообещать ей не пить и не видеться больше с Бонни Блэсдел.

Отец побледнел.

– Ты знаешь о ней?

Кит опустила глаза, чувствуя, что ей сейчас станет дурно от стыда за него.

– На прошлой неделе, когда Беннон после матча отвозил меня домой, я увидела твой пикап во дворе ее дома. Это не единственный раз, когда ты был у нее. Даже дети болтают об этом.

– Прости, Кит. – Он отвернулся и бессильно опустил руки, обнимавшие ее.

– Почему, отец? Почему ты это делаешь, если так сильно любишь маму?

Какое-то время он печально качал головой, словно не находил слов для объяснения. Но вот он поднял голову и посмотрел на Кит.

– Сколько тебе лет? Шестнадцать? – Она молча кивнула, хотя, кажется, он этого не заметил. – Возможно, ты уже достаточно взрослая, чтобы понять. – Он поднял голову и посмотрел на горы. – Твоя мать очень красивая женщина, Кит. Других таких я не встречал. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, однажды наш класс поехал на экскурсию в музей в Денвере. Там я увидел необычайной красоты вазу, которой было, наверно, несколько столетий. Ее голубые и зеленые краски были такими яркими, будто светились изнутри, – промолвил он тихо, словно вновь видел перед собой эту вазу. – Она была заключена в стеклянный футляр. К ней не разрешалось притрагиваться, на нее можно было только смотреть. – Он бросил взгляд на Кит. – Мне этого было недостаточно. Когда я вижу что-то красивое, я хочу дотронуться до него, подержать в руках. Твоя мать... она не выносила этого. Пыталась, но не могла...

Кит неловко сжала его крупную костлявую руку. Она ничего не могла ему сказать, но поняла, почему он навещал Бонни Блэсдел.

– И все же мама страдала, – наконец сказала она.

Отец в ответ лишь крепко сжал руки Кит.

– Кит!

Поле пришлось дважды повторить ее имя, прежде чем Кит очнулась.

– Прости, – извинилась она, моргая, словно хотела освободиться от миражей прошлого. – Я не слышала. Ты что-то сказала?

– Ничего особенного. Просто мне показалось странным, что ты осталась с отцом. Дочери обычно предпочитают быть с матерью, когда родители разводятся.

– Мои предоставили мне самой решать это. В тот момент мне показалось, что отец больше нуждается во мне. Возможно, это так и было. Теперь я в этом уже не уверена. – Она недоуменно подняла плечи. – Впрочем, мы с отцом очень похожи и всегда были близки. Поэтому, мне кажется, я винила мать за то, что она была не той женщиной, которая ему нужна, и еще за то, что она сделала его несчастным. Мне никогда не приходило в голову, что она просто не могла быть иной.

Над этим после смерти отца Кит задумывалась все больше. В шестнадцать лет она многого не знала. Возраст и жизненный опыт помогли ей понять, что своевременный совет и помощь помогли бы ее матери преодолеть определенную закомплексованность в интимных отношениях. Но Кит знала, что гордая и скрытная Элейн Мастерс не согласилась бы на вмешательство в свою личную жизнь. Теперь трудно судить, что было причиной ее личной трагедии: психологические ли факторы или появившиеся симптомы неизлечимой болезни – рассеянного склероза.

Однако Кит знала, что, как и отец, сама она не могла бы любить на расстоянии. Ей нужна близость, возможность коснуться любимого человека, целовать его и любить. Этого хотел и ее отец.

Как и он, она узнала, что любовь – это не только огромное всепоглощающее чувство радости, но и невыносимые печаль и боль, столь невыносимые, что причиняют почти физические страдания, когда кажется, что сердце не выдержит и разорвется.

Прошлое... Не слишком ли часто оно возвращается к ней?

Стук чашки, которую Пола поставила на блюдце, снова вернул Кит к действительности. И очень кстати.

– Господи, – вздохнула Пола, – что бы я отдала за горничную, лишь бы не возиться самой с этими чемоданами.

– Помечтай, помечтай, дорогая. – Кит допила чай. – Увы, оттого, что мы будем сидеть и сокрушаться, дела не сдвинутся. Я лично знаю, с чего начну.

Она встала и окинула взглядом гостиную. Глаза ее остановились на старом бюро с закрывающимся верхом, в углу около шкафа с отцовскими ружьями. Впереди целый день. Но сначала она позвонит Мэгги и узнает, как себя чувствует мама, а потом займется разборкой бумаг отца. Возможно, если повезет, она найдет что-либо, что поможет ей самой узнать истинную стоимость отцовского ранчо. Расхождение между цифрами, названными Бенноном и Джоном, слишком уж велико.