Зонтик царевны Несмеяны

Глава 4

В воскресенье вечером мне пришлось выпить снотворное, и на работу я проспала. Проснувшись, я вышла на улицу и увидела, что наступил отличный день. Солнышко щадило, дул тёплый ветерок, и на глазах распускалась сирень. Она была белая и сиреневая; лет пять назад кто-то из градоначальников постановил посадить на улице кусты сирени, и теперь они были повсюду. Я прошла квартал пешком, нюхая воздух, а мимо текли люди с утренними лицами, запахами, с разными биографиями, и, развлекаясь, я отгадывала имена людей; понаблюдала, как выгружают лоток с мороженым, как его подключают к сети ближайшего магазина, как продавщица надевает фартук и наколку. Когда всё было готово, я купила пломбир и съела его, стоя в густом аромате сирени. Пломбир тоже был отличный. Я дождалась троллейбуса и доехала до работы, разглядывая ускользающие отражения в стекле.

На работе пришлось написать объяснительную, из которой следовало, что я только что освободилась из рабства зубной боли. Мне пришло в голову, что в этом есть какая-то логика, – в том, что в качестве объяснения я выбрала зуб. Я стала беззуба: слаба, подвержена эмоциям. А зубы и вправду пора лечить.

Я взяла у вахтёра ключ и поднялась в кабинет. Стол Яна стоял необитаемый, на столешнице нежилась солнечная полоса. Новенький стол, он напоминал памятник безвременно ушедшему. Вторая коллега загорала в Турции. Ближайшие недели мне предстояло провести в одиночестве.

Включив компьютер, я налила себе кофе и с головой ушла в работу. Перед обедом ко мне заглянули две дамы из соседнего отдела. Они приглашали в столовую. За оставшиеся до обеда минуты я несколько раз набрала номер Арсения. Вечер субботы оставил во мне неприятный осадок нелепости, настолько же случайной, насколько и непредсказуемой. Я не могла придумать, что можно было сказать или сделать в тот вечер иначе и почему всё обернулось так, как обернулось. Странным образом во мне, как заноза, засела обида на Арсения, даже, пожалуй, не обида, а её тень. След от занозы – какая-то пустяшная обида, и звонила я не потому, что хотела слышать Арсения, а потому лишь, что мне надо было убедиться, что с ним всё в порядке. Телефон Арсения не отвечал.

Я закрыла кабинет и спустилась в столовую. Дамы стояли в очереди. Увидев меня, они замахали руками. Обе были намного меня старше, и мне было не очень понятно, почему они приглашают меня с собой обедать. Дамы любили посплетничать, и за обедом я узнавала о том, куда обращён взор начальства. В общем, это было небесполезно, да и дамы довольно приятные. После того как я внятно оборвала попытку расспросить меня о личной жизни, они стали даже ещё приятнее.

– Вот и весна пришла, время огородов. У вас есть дача, Маша? – спросила меня Ирина Ивановна.

– Нет.

– Но, наверно, у ваших родителей есть дача? – задала вопрос Ирина Петровна.

– Нет.

– И вы не планируете купить дачу? Или сад? – поинтересовалась Ирина Ивановна. – Мы с мужем, как только поженились, сразу задумались о том, чтобы купить дачу недалеко от города. Своей дочери я тоже купила дачу после её свадьбы. Так хорошо иметь клочок земли, где можно укрыться от городской суеты!

– Я не устаю от города.

– Вот выйдете замуж, и тогда вам непременно захочется сменить обстановку, – пообещала Ирина Петровна. – Чтобы выезжать с мужем на природу или сад-огород разводить. Так приятно вырастить что-то своими руками! Увлечение, оно и от грустных мыслей отвлекает, и силы даёт, и радует. Вот увидите!

Мы поели и поднялись к себе на этаж. До конца обеда ещё оставалось время.

– Пойдёмте к нам, попьём чая, – пригласила Ирина Петровна. – У меня недавно был день рождения, остались конфеты, ещё что-то… Пойдёмте.

Я отказалась, сославшись на то, что у меня ноет лунка удалённого зуба, вернулась в кабинет и набрала номер театра «Пилигрим». Вежливая девушка, чей голос напомнил «Аппарат абонента выключен», сказала, что Арсений с утра был на репетиции. Это успокаивало. Жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин.

Вторую половину дня я работала не отвлекаясь. За десять минут до конца рабочего дня раздался звонок. Ника Голубева собственной персоной ждала меня в кафе напротив Управления.

– Что ещё заказать? – осведомилась Ника, когда я вошла. На столике уже стояли большой чайник и тарелка с пирожными «картошка». Ника заказала мой любимый чай. Я любила «картошку», когда училась в институте. Значит, Ника запомнила это. А вот откуда Ника узнала про чай, который я полюбила сравнительно недавно?

– Откуда ты знаешь, что я люблю этот чай?

– Я не знала, что ты его любишь. – Она вскинула на меня удивлённые глаза. – Мне он нравится, вот я и заказала. Но ты, наверно, есть хочешь? Я тоже голодная. Что будешь?

Я полистала меню. Мы заказали пару салатов, блины и слойки. Пока ждали салаты, решили пить чай.

– Как закончилась вечеринка у Дроздовых? Долго вы там ещё пробыли?

– Нет. Ты уехала, и я вызвала такси.

– Но тебе понравилось?

– Да, – сказала Ника. – Мне очень понравилось. И твой Ян мне тоже понравился. Давно ты с ним?

– Спрос. – Я улыбнулась. – А кто спросит, тому в нос.

– Ты всё такая же. – Ника вздохнула. – Ни грамма откровенности. Что, скажи, изменится, если ты скажешь, сколько времени ты с ним встречаешься?

– У меня мания преследования. Фобия. Ты сама это сказала. Давно, ещё на последнем курсе в универе. Помнишь?

– Это когда ты промолчала, что к тебе Денис переехал? – Ника прищурилась. – А почему, кстати, не сказала? Даже Наташе!

– Так всё из-за того же. Из-за мании преследования. Нашла ты компаньона для «Мачо»?

– Ты хочешь пойти? – Ника оживилась.

– Нет. Просто спрашиваю.

Официантка поставила на столик тарелки с блинами. Ника воткнула в блин вилку и сказала:

– Кстати. Я хотела тебя спросить о… о Любачевском. Мы с ним договорились об интервью. Он мне номер мобильного дал. Но почему-то не отвечает. Номер верный, он сам позвонил на мой мобильник, чтобы я сохранила. Но уже два дня у него телефон выключен или вне зоны доступа.

– Позвони в «Пилигрим».

– Я звонила. – Ника вытерла губы салфеткой. – Сказали, был на репетиции, ушёл. Это было в обед.

– Позвони завтра. Узнай, когда следующая репетиция, и позвони в это время.

– Позвоню. – Ника кивнула. – А откуда ты его знаешь?

– В больнице лежали в соседних палатах.

– В какой больнице? Когда?

– Какая разница? Лежали в больнице. К нам приходили знакомые, навещали. Среди них нашлись общие, так и познакомились. С тех пор время от времени попадаем на одни и те же дни рождения.

Казалось, Ника удивлена таким простым объяснением.

– А что ты ещё про него знаешь?

– Да ничего. – Я пожала плечами. – Не так уж часто мы видимся.

– Он в прошлом году провалил экзамены в «Щуку», – сообщила Ника спустя пять минут.

– Да?

– Ты не знала?

– Нет.

– Родители отмазали его от армии. Заплатили большие деньги.

– Кому ж в армию охота…

– В сущности, не такой уж и красавец, – задумчиво рассуждала Ника. – Высокий, худой. Плечи узкие, грудь… Руки-ноги, как палки. Вешалка, а не парень. Но до чего обаятельный! Глаза, как у оленёнка Бэмби. Ты видела его в «Питере Пене»?

– Нет. Кого он там играл?

– Так Питера Пена!

– Питера Пена, значит. А все-таки Арсений Любачевский уже взрослый юноша, – заметила я.

– Он прекрасно играл. Ну, как же так: ты с ним знакома и не видела! А другие спектакли?

Я покачала головой.

– А как танцует! Как бог, – сказала Ника. – Если бы я так танцевала, я бы сделала сумасшедшую карьеру… Как танцует! Даже не знаю, с кем сравнить.

– Ты видела?

– Да. – Ника улыбнулась. – У них была постановка, что-то современное, не помню. Что-то авангардное. И он там танцевал. Просто удивительно танцевал… Не представляю, как он мог «Щуку» провалить, – повернулась она ко мне. – Стоит ему только станцевать – и члены комиссии кинутся к нему на шею. Животное что-то он вызывает, когда танцует. И вообще… Да, вот именно: животное. Ты разве не чувствуешь?

– Я в Яне это слышу очень хорошо. А Арсений Любачевский для меня маленький. Дети для меня, понимаешь, не объект.

– Он не маленький, – неожиданно сухо сказала Ника. – И потом, почему дети? Ему девятнадцать. У нашей сотрудницы сыну тоже девятнадцать, и у него уже жена и ребёнок.

– Ну, знаешь, тем местом крутить, которым твой знакомый сделал ребёнка, можно и в четырнадцать. Думаю, Арсений Любачевский в силу своего обаяния и фамилии отказов такого рода просто не знает.

– Почему ты так о нём говоришь? – Ника смотрела на меня сухими глазами.

– Ни почему. Ты говоришь ерунду – девятнадцать, жена и ребёнок. Будто способность воспроизводиться – это показатель зрелости. Я не про Любачевского, я вообще.

– Мне кажется, если он ложится с кем-то в постель, то это не просто так. Это хотя бы увлечение, – сказала Ника.

– А почему не вечная любовь? Ты забыла, как это бывает у подростков? Проще простого – вот как.

Ника смотрела на меня, и глаза у неё загорались злым блеском.

– Я так не думаю, – сказала она.

– Ну ладно. Что ты от меня-то хочешь?

– Чтобы ты перестала разговаривать со мной в таком тоне.

– Я балдею от твоей последовательности. Начала с Арсения Любачевского, а пришла бог знает к чему.

– Вот видишь.

– Ах, Ника-Ника! Ты уверена, что тебе нужен взрослый мужчина с толстым кошельком? А может, тебе нужен мальчик? А? Признайся!

– Что ты несёшь? – Ника вспыхнула резко, вдруг, сразу всем лицом и поверх тарелки с блином буравила меня колючими глазами. – Ты что говоришь такое?

– Ничего. – Я вдруг очнулась. – Ничего. Я пошутила. Прости.

– И ещё говоришь, что не смеёшься надо мной! Это ты потому, что я тебе сказала, когда у тебя дома была?

– А что ты мне сказала? – машинально спросила я. Но натолкнулась на отчаянный взгляд и вспомнила, как она вспыхнула и заплакала у меня дома. «Я хочу отношений, которых у меня никогда не было», – вот что тогда сказала Ника. Значит, она считает это откровением? Ну и ну.

– Нет, конечно же, нет… Ника, я не знаю, почему я так заговорила. Это не к тебе относилось, честное слово. Это что-то моё личное… Это из-за того, что… это из-за Дениса.

– Ты злая стала!

– Это из-за Дениса, – повторила я.

И всё-таки я попала в точку. Упоминание о Денисе напомнило Нике о моём несчастье, убедило в моей непредумышленности. Ника поверила мгновенно – так же, как только что пришла в ярость.

– Уж ты, пожалуйста, контролируй себя, – сказала она через минуту.

– Не обижайся. Когда вижу Дениса, у меня крышу сносит. Несколько дней после этого со всеми цапаюсь. Но я совсем не имею в виду того, что говорю. Я так не думаю. Просто соскакивает с языка…

– Я понимаю, – примирительно ответила Ника. – Мне знакомо это состояние.

– Выкинь мои слова из головы. Не придавай значения.

– Да ладно. Считай, что уже забыла. – Ника просветлела лицом и даже как будто расчувствовалась.

– Давай закажем по мороженому? – предложила я. – Помнишь, мы в университете бегали в буфет есть мороженое в железных креманках?

Мы ели мороженое и наводили хрупкий мостик дружбы. Я чувствовала, что Нике хочется говорить об Арсении, но после ссоры она боится заговаривать о нём. Я делала вид, что раскаиваюсь в бестактности и стараюсь загладить недоразумение.

Потом мы вышли на остановку. Автобус Ники пришёл первым. Она зашла в салон и помахала мне рукой. Я помахала в ответ, стараясь улыбаться как можно душевнее. Я улыбалась до тех пор, пока автобус не скрылся, будто Ника с такого расстояния могла разглядеть улыбку.

С того дня, когда Дроздовы устраивали вечеринку в «Лимпопо», прошло почти две недели, а Арсений так и не объявился. Первые дни я пыталась дозвониться до него, потом махнула рукой: не хочет – и не надо, так даже лучше.

В один из этих дней меня отправили работать в архив вместо заболевшей сотрудницы. Я уложилась до обеда, а после решила сбежать и встретиться с Иришей Усовой. Я позвонила Ире и узнала, что часов около трёх она выйдет с мальчиком на прогулку. («Ты же знаешь, на улице нам проще будет разговаривать», – сказала она). Оставалось решить, что купить. Мне хотелось купить каких-нибудь вкусностей, – Ирка была сладкоежка, – но я знала, что она ничего не возьмёт; по какому-то кодексу каких-то самой для себя выдуманных правил она не принимала ничего, что можно было есть. Ирка говорила и притом надменно: я не нуждаюсь. Поначалу я удивлялась и отвечала: ну и дура, но это ничего не меняло. Первая красавица и умница нашего курса Ирина Усова уж если что вбивала себе в голову, была верна этому принципу до конца. Она родила перед госэкзаменами, умудрилась окончить университет, но на работу устроиться уже не успела, а потом выяснилось, что она вообще не сможет работать… На днях её сыну Саше исполнилось семь лет.

Я купила Ире блок её любимых сигарет, а мальчику выбрала резинового кенгурёнка. Он был яркий и достаточно лёгкий, чтобы Саша мог его удержать.

Иру я увидела издалека. В летнем платье и сандалиях, она медленно катила коляску по тротуару. Я догнала её и взяла за локоть. Ира обернулась, из её синющих огромных глаз, из-под блестящих загнутых ресниц, на меня глянули стойкость и упрямство.

– Привет. – Она улыбнулась. – Быстро ты.

– Я старалась.

– Санька, привет! – Обойдя коляску, я протянула мальчику резинового кенгурёнка. Он поднял на меня пустые глаза и замычал.

– Нравится? Это подарок. Тебе. – Я пристроила кенгурёнка между его руками. Мальчик замычал громче, зашевелился. Ира обошла коляску с другой стороны. Сказала:

– Сашенька, возьми, не бойся. Тётя Маша принесла это тебе.

От её голоса мальчик успокоился и уставился на игрушку. Его руки беспрестанно шевелились, производя нелепые, разбалансированные движения, он что-то бубнил.

– Вырос он. И волосы стали как будто темнее. И на отца стал ещё больше похож. Ну а ты как?

Ира пожала плечами.

– Без изменений.

– Что говорят врачи?

– А что они могут сказать?

Подувший ветерок вскинул Ирины волосы, она слабо улыбнулась и отвела их рукой. Я достала из сумки сигареты.

– Спасибо. – Ирка явно обрадовалась. – У меня как раз закончились.

Тут же расковыряла обёртку, достала пачку, раскрыла, вытянула одну. Нашарила в кармашке коляски зажигалку и затянулась.

– Живу на пособие. Сплю с одним… Он мне деньги даёт, – сообщила между затяжками. – Ну и родители, конечно, мы бы без них пропали… Да ладно, что об этом. У тебя как?

– Отлично. Работы только по горло.

– Я и смотрю, круги под глазами. Так утомительно контролировать имущество?

– А ты как думала.

– Я бы ни за что из университета не ушла, – заметила Ира. – В чиновники!

Она сделала брезгливую гримасу.

– Кто-то пишет стихи. А кто-то тачает сапоги. За два года я научилась довольно неплохо тачать сапоги. Даже получше многих.

– А как же твоя Толстая тётя?[2] – тихо спросила Ирка. – Ты считаешь, Толстой тёте всё равно? Чему ты улыбаешься?

– Тому, что все вокруг хотят мне доказать, что я живу неправильной жизнью.

– А ты?

– А я живу, как живу. Я безвольна и неспособна к решительным действиям. У меня нет энергии бороться и нет цели, ради которой… Я, Ириша, обессмыслилась. Но это временно… я надеюсь.

– Да?

– Честное слово. Вот честное пионерское!

Ирка засмеялась.

– А мой женился. – Она усмехнулась между затяжками. – Он, кстати, нам помогает. Немного. Но помогает. Скоро у него и там ребёночек будет. Трусит страшно.

– Мой тоже женился и завел ребёнка. Девочку Юлю.

Мы одновременно рассмеялись. Ирка знала о моём разводе, знала в том же ключе, что и все остальные, хотя, я думаю, догадывалась о моих особых муках. Но она ни разу не заговорила об этом, и за это я была ей благодарна.

– Ну что там, во внешнем мире?

Я рассказала о знакомых. О Нике я говорить не стала.

Ира слушала жадно. Она пришла в этот мир полководцем, генератором и проводником идей, уже на втором курсе её взяли в штат ведущей областной газеты. Три года Усова вдохновенно совмещала учёбу с работой, успевала тащить кое-какую общественную нагрузку, играть в любительском театре… Никто не ожидал, что она откажется сразу от всего, навсегда, без надежды – ради сына; бывает же такое на свете… Её мало кто навещал после того, как выяснилось, какая болезнь у Саши, среди знакомых бытовало мнение, что у Усовой после несчастья съехала крыша, а ведь с тех пор прошло уже семь лет. За семь лет даже университетские подруги забыли старосту группы, умницу и заводилу Иришку Усову…

Когда я замолчала, Ирка сказала:

– Я могла бы всех за пояс заткнуть.

– Не сомневаюсь.

– Всех, до единого, веришь?

– Верю.

– Читаю газеты, это кошмар какой-то! Когда я работала, – и там, где я работала, – за такой стиль, за фразы такие башку бы оторвали! Вот, например: «На встрече присутствовало около десяти человек». Около десяти человек, – и это репортаж с места события! Нет, ты подумай, если присутствовавших было всего-то десять и ты пишешь, что видел это своими глазами, – так укажи точное количество, а не пиши «около»! Или вот, недавно прочитала, проводилась акция против наркозависимости. Заголовок репортажа с мероприятия – «Наркотики: удовольствие или смерть?». Что за идиотская постановка вопроса? Джордано Бруно – учёный или полено?

Ира посмотрела на меня негодующим взглядом.

– Я с тобой абсолютно согласна. И уверена, что ты стала бы не только самым грамотным, но и самым серьёзным журналистом в этом городе.

– А я была! – с вызовом сказала Ирка.

– Так, может, и будешь? – осторожно спросила я.

– Ты опять? – Ирка резко швырнула сигарету. – Даже не заикайся. Не смей!

Мальчик тревожно замычал. Ирка дёрнулась, обежала коляску, опустилась на корточки и прижала лицо к Сашиным коленкам.

– Маленький мой, тише-тише! Не волнуйся, мама пошутила, мама не расстраивается. Мама с тобой, малыш… О, смотри-ка, звезда наша катится, – вдруг сказала она совсем другим тоном. – Не идёт, а пишет, королева эфира.

Я обернулась. Ника Голубева шла по тротуару и растерянно улыбалась.

– Она в газете работает, а не на телевидении…

– Пустоцвет, – отрезала Ирка.

Ника подошла и встала рядом с коляской.

– Привет.

– Здрасте, Вероника Голубева, – встретила её Ирка. – Ты слышала, что я сказала?

– Что?

– Что ты пустоцвет. А как ты думаешь, почему?

Ника моргала глазами, но я заметила, как у неё дрогнули ноздри. Если бы меня не было, Ника вообще не стала бы здороваться с Усовой и, наверно, даже перешла бы на другую сторону улицы.

– Вот скажи, если бы можно было быть знаменитой и при этом ничего не делать, ведь ты бы не стала работать? – продолжала Ирка. – Скажи честно: ведь не стала бы?

Ника переводила взгляд с меня на Иру и обратно. Она ничего не понимала, кроме того, что Усова хочет её обидеть.

– Ну-ну, – торопила Ира. – Скажи, чем бы ты стала заниматься, если бы тебе была обеспечена популярность? Ходила бы по ночным клубам? Сидела в косметических салонах? Ездила на моря? Ну чем?

– Ир, ну чего ты? – Ника наконец пришла в себя.

– Нет, ты скажи, – не отставала Ирка. – Скажи! Ведь я угадала?

– Заниматься благотворительностью, – с раздражением сказала Ника. – Устроит тебя такой ответ?

– Пфф, – фыркнула Ирка. – Ты как страничка из модного журнала, где подаются совершенно пустые фразы, зато красивым шрифтом на глянцевой бумаге с яркими картинками.

Ника быстро глянула на меня. По её глазам я видела, что она вспомнила, что говорили про Иру, и теперь не знает, как себя вести. Усова вытащила новую сигарету и, глядя на Нику, подкурила.

– Я слишком тебя жалею, а иначе сказала бы, что я о тебе думаю. – Ника кивнула мне и быстро, не оглядываясь, зашагала в ту же сторону, откуда пришла. Я подумала, что она, должно быть, боится, что Ирка бросится её догонять, а может, от неожиданности забыла, куда шла.

– Стерва никчемная, – ругнулась Ира, глядя в Никину спину. – Жалеет она меня!

– Ну и зачем ты на неё наскочила? Что она тебе такого сделала? Она разве виновата, что ей больше везет? У неё, скажу тебе, проблем тоже хватает…

– С первой нашей встречи в универе терпеть её не могу, – перебила Ирка. – Со знакомства в театре нашем студенческом. Она уже там была выскочкой и пустозвоном, и играть, между прочим, совсем у неё не получалось, но разве ж она могла с этим смириться!

– У тебя взрывной характер, Ириш. И между прочим, это Ника дала мне телефон врача, на которого ты теперь молишься.

– За телефон спасибо. – Ирка отвесила шутовской поклон. – Но дала она тебе – мне бы она отказала, не посмотрела бы, что Сашке… Да ты посмотри, что она наваяла, из последних её нетленок!

Она достала из кармашка коляски сложенную газету, вытрясла из неё лист и протянула мне.

– Посмотри, посмотри! Гвоздевое интервью номера!

Я развернула. Арсений смотрел чуть в сторону от камеры, слабая тень падала на лицо, подчёркивала скулы и разрез глаз. «Арсений Любачевский: ненавижу, когда врут».

– А заголовок? – продолжала Ира. – Неужели нельзя было придумать что-нибудь не банальное? И что он отвечает! Да за такое в суд подавать надо, она ж его идиотом выставила!

– Погоди.

Я пробежала глазами. Во вступлении Ника вылила два абзаца патоки, а после расспрашивала Арсения, что он любит есть, какие сны ему снятся, какие девушки нравятся, что он планирует делать в будущем, как проводит свободное время, какую машину хочет иметь, куда поехать отдыхать и т. д. Ответы Арсения были такими же, как и вопросы: обожаю мамину еду, все девушки великолепны, хочу сделать успешную актерскую карьеру, люблю встречаться с друзьями, лучшее авто такое-то и прочее, – и всё это размазано на целую страницу, пересыпано прилагательными в превосходной степени и знаками восклицания. «Какие качества в людях вы не любите?» – спрашивала Ника под конец. «Ненавижу, когда мне врут, – отвечал Арсений. – Если узнаю, что меня обманул человек, которому я верил, могу прекратить отношения навсегда».

Газета была за прошлую неделю.

Я подумала, что, возможно, Ника забеспокоилась, когда увидела меня, а не Иру…

– Да. Ты права.

– Неужели нельзя было спросить о чем-нибудь более значимом? – кипела Ирка. – Ведь это сын заслуженного деятеля искусств! Его отец – руководитель экспериментального театра, такой великолепный актёрский коллектив собрал, создал замечательный репертуар. Его вообще новатором считают. Неужели сына об этом спросить нельзя было? Отец – режиссёр, мать и сестра – актрисы, мальчик-звезда вырос за кулисами… Задала бы какой-нибудь проблемный вопрос про семью! Про самоощущение, в конце концов!

– Да.

– Ты только посмотри на его ответы! Это что, он так говорит – «великолепный», «превосходный», «обожаю»? Это же не Любачевского, это Голубевой дурацкое сюсюканье и слюни! Фирменная пустота! Тьфу!

– Да.

– Фотография хорошая, но это не её заслуга. Так эта стерва даже имени фотографа не указала, – уже спокойнее заметила Ира.

– В таких случаях обычно пишут: «Фото из архива театра». Эту фотку каждый спектакль продают в фойе «Пилигрима». В антракте.

– Эта бездарность даже свежую съёмку не могла организовать?!

– Ну, положим, тут не только Ника… Она ж не одна в газете работает, там целый коллектив, редактор, в конце концов. Но, видишь, упустили. Я думаю, на фамилию польстились… Наследный принц не любит прессу, это всем известно…

– Не оправдывай её! – гневно сказала Ира.

Она хотела продолжить, но Саша в коляске загугукал, Ириша глянула на часы и охнула. Ника и её деятельность мгновенно исчезли из её мира. В этом было главное отличие Иры от Ники: она всегда была здесь и сейчас, в любви и ненависти, в радости и горе. Она не умела планировать и рассчитывать, наступать на горло ради выгоды и потому падала в страдание всем существом. Максималистка, идеалистка Ириша Усова. Да, в этом было её главное отличие от Ники и вообще от всех моих знакомых, и за это я её любила.

– К нам сейчас массажист придёт! Машуня, пока, позвоню, забегай, спасибо тебе!

Я едва успела сунуть в карман коляски газету. Ира ловко развернула Сашу и почти бегом кинулась к пешеходному переходу. Я долго смотрела ей вслед и радовалась тому, что Ириша не подурнела. С её внешностью ещё много лет будут находиться мужчины, желающие помогать растить сына-инвалида. Вот только бы Ирка от такой жизни и впрямь не свихнулась.