Акушерку вызывали? или Две полоски на удачу

Глава 11

Горячий душ не принес успокоения. Я простояла в нем дольше, чем следовало, но всё равно ощущала внутренний озноб. Когда вышла, то нашла на стуле чистый комплект врачебной пижамы, которую заботливо приготовила для меня одна из медсестричек.

Я переоделась и вернулась в отделение. Мила встретила меня сочувствующим взглядом. О смерти пациентки, похоже, уже знал весь персонал.

- Дозвонилась до соседки? - спросила я.

Мила кивнула:

- Она была очень расстроена. Рассказала, что эта девушка была сиротой, из детского дома, жила рядом с ней в квартире, полученной от государства. Они вроде как дружили.

- А что-нибудь об отце ребёнка известно? - я потерла висок, в котором зарождалась пульсирующая боль.

- Соседка сказала, что не знает ничего, Лариса ей никогда о нем не говорила, - ответила Мила. - Так что, получается, ее ребёнок остался тоже сиротой?

- Получается, так, - глухо отозвалась я и прикрыла глаза. Голова болела всё сильнее, а на сердце становилось все тяжелее.

Внезапно меня кто-то приобнял за плечи. Я подняла взгляд: Кравицкий. От него так же пахло мылом, а хирургический костюм сменил его обычный, в котором он ещё несколько часов назад собирался идти домой.

- Пошли со мной, - тихо сказал Кравицкий и повел меня к своему кабинету.

- Мне надо заполнить все документы, - отозвалась я, правда, никак ему не сопротивляясь.

- Успеешь, - он впустил меня в кабинет и закрыл дверь. - Садись.

И показал на мягкий кожаный диван, стоящий у стены.

- Ты слышал, что сказала Мила? - я опустилась на диван и вдруг почувствовала себя совершенно обессиленной. - Эта женщина - сирота, и у ребёнка, если он выживет, тоже никого не будет.

- Увы, - хрипло откликнулся Кравицкий.

Я провела рукой по лицу.

- Это моя вторая смерть, - прошептала потом. - Я думала, что только в первый раз трудно это пережить, потом, если… такое случится снова, будет не так тяжело, но оказывается, что нет… И все время эти мысли: что я сделала не то? Где ошиблась?

- Я был рядом и могу сказать с уверенностью, что ты нигде не ошиблась. Просто иногда мы.… не всесильны, - Кравицкий достал откуда-то бутылку коньяка и два бокала. - Это тоже не первая моя смерть, и все так же хреново, как и в первый раз.

Он разлил коньяк по бокалам и сел рядом со мной, совсем близко, что я ощутила тепло его тела. Протянул мне напиток, но я покачала головой:

- Думаю, не стоит. Я ведь на рабочем месте.

- Это лекарство, - Кравицкий почти насильно вложил бокал мне в руку. - В данном случае - лекарство. И его совсем немного здесь. Ты даже опьянеть не сможешь от такого количества, только расслабишься слегка . И да, выговор тебе никто не сделает, потому что начальство тоже здесь, пьет с тобой, - он отсалютовал своим бокалом. - Но я предполагал, что ты будешь переживать по этому поводу, поэтому закрыл дверь на ключ. Если кто-то и будет ломиться сюда, успеешь вылить коньяк вон в тот фикус, - он взглядом показал на растение в горшке.

Несмотря на все тягостные чувства, Кравицкому удалось вызвать у меня короткий смешок. Он, искоса глянув на меня, тоже чуть улыбнулся.

- Почему ты остался? - спросила я и всё-таки сделала глоток, который теплой волной разбежался по телу.

Он ответил не сразу. Вначале тоже отпил из бокала, покрутил его между пальцев и наконец сказал:

- Не знаю. Просто подумал, что тебе может понадобиться моя помощь.

- Ты действительно мне помог, - тихо проговорила я, рассматривая янтарную жидкость в своем бокале. И добавила уже едва слышно: - Без тебя бы было тяжелее.

Его свободная рука неожиданно нашла мою, наши пальцы переплелись. У меня перехватило дыхание, сердце замерло.

- Тебе, наверное, пора домой, - прошептала я, не поднимая на Кравицкого глаз. - Уже поздно.

- Я никуда не спешу, - он махом осушил свой бокал и отставил его в сторону.

Я посмотрела на наши всё ещё переплетенные пальцы, затем решилась встретиться с ним взглядом. На несколько секунд мы словно зависли в пространстве и времени. Мгновение, в которое каждый из нас делал свой выбор.

Мы потянулись друг к другу одновременно, и когда наши губы встретились, мне показалось, что именно этого я ждала целую вечность. Кажется, Кравицкий забрал у меня бокал, потому что руки неожиданно стали свободными, и я смогла обвить их вокруг его шеи, прижаться теснее к его груди.

Этот поцелуй был похож на безумие, сладкое, безудержное, но всё же безумие. Как на грани. И ещё более безумное, что он никак не мог унять всей этой жажды, распаляя ее лишь сильнее и сильнее.

И как-то само собой получилось, что губы Кравицкого переместились ниже, осыпая поцелуями мой подбородок, шею, ключицы, и я наслаждалась ими, запрокинув голову и закрыв глаза. И даже когда его руки скользнули мне под рубашку, я лишь издала тихий стон и с готовностью подалась им навстречу.

Не сопротивлялась я и когда он стал раздевать меня. Сама в ответ хаотично расстегивала его пуговицы, желая поскорее прикоснуться к его телу, вспомнить, каково это - гладить и целовать его кожу, вдыхать его запах. Наши движения были торопливы и лихорадочны, поцелуи становились то жарче, то нежнее, касания - все откровеннее и желаннее. И это было уже невозможно остановить. Даже если бы все вокруг перестало существовать.

… Я возвращалась в реальность медленно, из полудремы, в которую погрузилась после того, как мы с Кравицким наконец оторвались друг от друга. Сам он тоже дремал, тесно прижимая меня к себе. Тело всё ещё ныло от пережитого удовольствия, кожа хранила отпечатки поцелуев и ласк.

На неразложенном диване мы едва помещались, потные тела неприятно липли к гладкому покрытию, и несколько секунд я даже боялась пошевелиться, чтобы не потревожить сон лежащего рядом мужчины.

Эйфория постепенно развеивалась, на смену пришло смятение. Я растерялась от переполнявших меня двойственных чувств. Одна часть меня хотела остаться в этих объятиях, другая же - толкала поскорее уйти, крича о том, что все это было неправильно и не должно было случиться. Мы с Кравицким оба пребывали в расстроенных чувствах после трагически завершившейся операции и в порыве нашли утешение друг в друге. До боли простое объяснение.

И впереди нас ничего не ждало, кроме попыток замять неловкость, которая тоже непременно последует за всем этим.

Я всё же осторожно высвободилась из объятий Кравицкого и поднялась, тихо и быстро натянула на себя одежду, пальцами пригладила волосы и заново собрала их в хвост. Кравицкий, к счастью, так и не проснулся.

Я подавила в себе желание прикоснуться к нему напоследок и направилась к двери. Замок щелкнул почти бесшумно, и я выскользнула в коридор.

Мила сидела на посту, подперев щеку ладонью, но, увидев меня, выпрямилась. И в ее взгляде я отчетливо разглядела враждебность.

- Всё в порядке? - спросила ее я.

- Пока всё тихо, - едко произнесла она. - Больше пока никто не умер.

Эти слова прозвучали как пощечина, и я поняла: Мила догадалась обо всем, что происходило за дверью кабинета Кравицкого.

К моим щекам прилил жар, но голосу я постаралась придать холодность:

- И это радует.

Я бросила взгляд на часы, которые висели здесь же, на посту: почти двенадцать.

- Я в ординаторской, - бросила Миле и поспешила скрыться от ее въедливых глаз.

Шахова в ординаторской не было, и я вздохнула с облегчением: сейчас мне нужно было побыть наедине со своими мыслями. Решить, как жить дальше после всего, что случилось.

Я прилегла на наш потертый диванчик и накрылась пледом, который всегда хранился на его спинке для таких ночных «дежурных», как я. Голова снова стала раскалываться, теперь ещё и от мыслей.

Внезапно в коридоре раздались шаги - и затихли у двери ординаторской. Сквозь полупрозрачную дверь я заметила мужской силуэт. Сердце взволнованно екнуло: будь это Шахов, он вошел бы без предупреждения, по-хозяйски, значит, это Кравицкий.

Ручка двери повернулась, и я быстро притворилась, что сплю. Дверь открылась. Кравицкий замер на пороге. Постоял несколько секунд - и вышел, тихо заперев за собой дверь. Вскоре его шаги стали отдаляться.

Я открыла глаза и перевернулась на другой бок. Горло сжалось от подступающих слез. Я не хотела давать им волю, но чувства нахлынули враз, и слёзы потекли сами собой. Я плакала, вспоминая наше прошлое с Кравицким. И как мы занимались любовью сегодня. Плакала, думая о пациентке, которую мы не смогли спасти. Плакала о ее маленькой дочке, которая ещё не знала, что осталась одна во всем мире. Всё, что свалилось на меня за последние несколько часов, мои страхи, сомнения, чувство вины - выплескивалось вместе с этими слезами, вот только утешение не приходило.

Через некоторое время я всё же провалилась в поверхностный сон, из которого около пяти утра меня выдернула Мила, сообщив, что привезли очередную пациентку, одну из тех, что наблюдалась у меня. К счастью, тревога оказалась ложной, как и схватки, за которые эта самая пациентка приняла обычные спазмы в кишечнике. Тем не менее пришлось немного с ней повозиться, прежде чем отправить домой, а там уже совсем близко замаячил конец моего ночного дежурства.

Наступал новый день.