Алая роза Тюдоров

Глава 5

Наконец, прожив неделю при дворе Генриха VIII, Дини впервые увидела королеву.

Во дворце началась ужасная суета и беготня. Чистили гобелены и ковры, деревянные панели с вырезанными на них розами – гербом Тюдоров – полировали до умопомрачительного блеска. Всюду были развешаны гирлянды цветов, а полы в залах, коридорах и дортуарах с большой поспешностью подметали, отчего в воздухе постоянно висели облачка пыли. Затем каменные полы засыпали свежими опилками, чтобы прикрыть пятна от пролитого вина, пищи и собачьей мочи. Целая куча новых придворных дам из родового манора королевы Клева приехала из Голландии, чтобы подготовить все для ее выхода.

Для всех тех, кто имел возможность наблюдать едва сдерживаемую ярость короля, было ясно, что венценосец готовится к встрече супруги без малейшего желания. Он постоянно совещался со своими приближенными, включая Томаса Кромвеля, который, ко всеобщему удивлению, получил титул графа Эссекса.

Это, впрочем, не избавило свежеиспеченного графа от самых настоящих побоев, нанесенных собственной рукой государя. Насмерть перепуганные свидетели высочайшего гнева утверждали, что король колотил своего министра по плечам и голове, после чего Кромвель как побитая собака скрылся в своих апартаментах. По правде говоря, другим министрам тоже досталось по первое число.

– Почему король наградил Кромвеля графским титулом, если очевидно, что он его на дух не переносит? – спросила Дини, когда они с Китом уединились в своем любимом месте – внутреннем дворике замка под названием Клойстер-грин. Дворик этот мало посещался придворными, поскольку те отлично знали, что туда выходят окна королевского кабинета и опасались проницательного взгляда Генриха VIII. Кит же и Дини считали, что игра стоит свеч – пусть уж за ними наблюдает король, а не вся придворная рать.

Дини поправила раздуваемую ветром юбку из темно-синего бархата и уселась на траву. Низкий четырехугольный вырез, позволял видеть точеную шейку девушки. Она покрутилась, усаживаясь поудобнее, чтобы ребра корсета не так впивались в тело. Но, увы, это помогло мало. Королева могла появиться каждую минуту, и Дини, как одна из придворных дам, должна была находиться во всеоружии. Она попыталась пальцем почесать голову под круглым французским шиньоном, украшенным крупным жемчугом, но и здесь у нее ничего не вышло.

Собственные волосы Дини, слишком коротко подстриженные, уже вызвали вполне объяснимое любопытство со стороны Сесилии Гаррисон и мистрис Мери Дуглас. Обе дамы полагали, что Дини какое-то время провела в монастыре, поскольку тогда сестры и послушницы подстригались столь коротко. Большинство же дам вообще никогда не стриглись, и волосы спускались ниже талии, стоило их обладательнице снять причудливый головной убор.

Кит и здесь пришел на помощь Дини, разом прекратив сплетни. Он с сочувствием в голосе пространно рассказывал всем и каждому, как страдала его несчастная кузина, когда у нее после болезни стали выпадать волосы. После этих рассказов не только дамы, но и некоторые джентльмены стали испытывать сочувствие к несчастной девушке, перенесшей ужасную болезнь – воспаление мозга.

Кристофер устроился рядом с девушкой, помог ей чуточку ослабить шнуровку и принялся с отсутствующим видом пожевывать травинку. Вместо того чтобы сосредоточиться на его советах, дабы не допустить какого-нибудь промаха в процессе предстоящей встречи королевы, Дини занялась наблюдением. Ей было очевидно, что Кит занят своими проблемами и в данный момент его мысли далеко от маленького дворика и от нее. Впрочем, девушка даже не пыталась сделать вид, что его невнимание ее рассердило. Она предпочитала смотреть, как солнце искрилось в его волосах, и представлять себе, как похорошеет его лицо, когда его озарит улыбка.

Дини оглядела костюм Кита из темно-серого бархата – как всегда, очень простой. Его украшали лишь белоснежный кружевной воротник и батистовая рубашка, которую можно заметить сквозь прорези в рукавах камзола. По-прежнему на боку герцога висел меч в черных эмалевых ножнах. Тонкие темно-серые панталоны подчеркивали силу и красоту мускулистых ног.

Опершись на локоть, Кит извлек соломинку изо рта.

Он разжевал травинку так, что ее кончик превратился в крохотную плоскую метелку. Это живо напомнило Дини о сигаретах. Она даже сглотнула – до того вдруг захотелось покурить. Вот уже в течение недели ее организм не получал даже крохотной порции никотина.

– Так о чем ты спрашивала? – произнес Кит деланно-равнодушным голосом, в котором, однако, скрывалась усмешка.

– Я? Спрашивала?

Он кивнул и точным движением сбил щелчком катышек грязи, приставший к подолу ее юбки. Вообще-то молодые люди редко касались друг друга, за исключением случаев, когда того требовали придворные правила. Когда, скажем, кавалер должен был предложить даме руку или помочь усесться. Иногда они похлопывали друг друга по руке или по плечу, выражая таким образом одобрение удачно сказанному словцу. Единственным исключением являлся поцелуй в лоб, который Кит позволил себе по отношению к Дини, оставив на мгновение свою сдержанность. Тем не менее между ними возникла определенная напряженность. Это напоминало слежку, которую ведут друг за другом две противоборствующие стороны, занятые политической борьбой. Они отслеживали, казалось, каждый шаг друг друга и находились в состоянии постоянной тревожной неопределенности. Стоило, к примеру, Киту войти в комнату, как Дини уже знала об этом, даже не взглянув в его сторону. Когда Дини вместе с другими дамами уходила на женскую половину дворца, Кит, что называется, кожей чувствовал ее отсутствие.

Дини прикрыла глаза и попыталась вспомнить, в самом ли деле она что-то спросила. Ее настолько поглотило созерцание лица Кита, от которого никогда не уставала, что она вполне могла кое-что и позабыть. Девушка прикрыла глаза и пропустила самое интересное – зрелище того, как словно по мановению волшебной палочки черты лица Кита разгладились и на нем проступила нежность. Теперь пришла его очередь изучать лицо Дини. Он смотрел, и, казалось, впитывал в себя и запоминал каждую ее черточку – голубоватые вены, просвечивавшие сквозь тонкую кожу век, крохотные веснушки на изящном носике. Он думал о том, каким чудесным золотистым светом загораются ее карие глаза, когда он рассказывает ей что-нибудь занимательное из жизни двора.

Ее слишком легко обидеть, эту хрупкую женщину, оказавшуюся вдали от всего, к чему она привыкла и чем жила, в очередной раз подумал он. Впервые за десять лет, проведенных им при дворе, у него появилось необоримое желание защищать другое человеческое существо. Это появилось в нем раньше, чем возникло чувство привязанности к этой женщине. А ведь его долг – лояльность по отношению к королю и тем людям, которые населяли манор рода Гамильтонов. Долгое время он только этим и ограничивался.

С Дини все складывалось по-другому. Все, что было связано с нею, воспринималось с восторгом. Загадка, заключенная в этой женщине, усиливала ее обаяние.

Вполне вероятно, впрочем, что она доверяла ему по одной лишь причине – он знал о ней то, чего не ведал никто другой; знал, что она каким-то фантастическим образом перенеслась из Англии XX века в Англию 1540 года, а значит – к нему.

Из этого следовало, что она нуждалась в его защите. Хотя бы самой примитивной – физической. От многих и многих опасностей, которые возникают практически ежеминутно, когда человек живет при королевском дворе в средние века. Дини следовало защищать от элементарных проявлений ревности и зависти, столь распространенных при дворе, равно как и от прямого насилия какого-нибудь могущественного вельможи, которому ничего не стоило растоптать человеческую жизнь из-за пустой прихоти.

Она сидела рядом с ним, по-прежнему не открывая глаз и не чувствуя опасности, сгущавшейся над ее головкой. Она не подозревала и о том, что Кит внимательно ее изучает. Неожиданно для себя он решил, что любит эту женщину. Эта мысль настолько его поразила, что пересохло в горле.

«Я люблю ее», – повторил он про себя.

Однако прежде чем мужчина успел привести в порядок взбунтовавшиеся чувства и надеть на лицо привычную маску сдержанности, Дини открыла глаза.

– Вспомнила! Мне хотелось узнать, по какой причине король награждает Кромвеля графским титулом, хотя всякому ясно, что он его терпеть не может.

Кит замигал, как будто неожиданно попал из темной комнаты на яркий свет. Потом он перекатился на спину и закрыл глаза. Чтобы защитить их от солнца. И от Дини…

Прежде чем ответить, он помолчал некоторое время. Дини между тем заметила несвойственное Киту смущенное выражение лица. Герцог, который, казалось, знал всех и вся, выглядел теперь как маленький мальчик, потерявшийся на людной ярмарке.

Через минуту, правда, он снова овладел собой и уверенно встретил вопрошающий взгляд Дини.

– Полагаю, король сделал Кромвеля графом, чтобы его падение – а оно последует, помяни мое слово, – оказалось еще более уничтожающим. Чем больших высот достигает человек, тем ему больнее падать.

– Вы хотите сказать, – уточнила Дини, – что король возносит Кромвеля с единственной целью – низвергнуть его?

Кит утвердительно кивнул, а Дини присвистнула сквозь сжатые зубы. Герцог лишний раз подивился ее реакции и улыбнулся, хотя при этом спросил сам себя: не грозит ли ему самому точно такое же падение, которое он напророчил незадачливому графу Эссексу.

Придворные дамы и кавалеры выстроились шпалерами вдоль стен Большого зала. За ним, в отдельной пристройке, где располагалась кухня, сложенная из массивного камня и состоявшая помимо собственно кухни из кладовой, комнаты для хранения вяленой рыбы, каморки для хранения специй, сбивальной для масла и других помещений, царил идеальный порядок. Сотни слуг стояли шеренгами в полном молчании. Идеальными шеренгами были расставлены по полкам чистые горшки, котлы и поварешки. И люди, и кухонная утварь – все ожидали высочайшей инспекции с приличествующим случаю трепетом. Разумеется, усыпанная драгоценностями туфелька королевы вряд ли ступила бы за пределы Большого зала, но, несмотря на это, все было подготовлено к осмотру на диво тщательно.

Король Генрих держался на почтительном расстоянии от Анны Клевской. Расстояние было даже больше, чем того требовал этикет, хотя лицо короля не отражало обуревавших его чувств. Генрих всегда гордился своими способностями исполнять долг государя с достоинством и даже некоторой элегантностью. Однако когда Генрих смотрел в сторону жены – а он старался делать это как можно реже, – он поджимал губы, дергая подбородком, от чего шевелилась борода; так ведет себя человек, которого обуревает безудержная тошнота.

Дини присела в низком поклоне, которому ее обучила придворная дама по имени Кэтрин Говард – пухлая молоденькая хохотушка с внешностью нерадивой школьницы. Дини поразилась, узнав, что эта резвушка приходится племянницей Томасу Говарду – суровому старцу, который оказался поблизости от лабиринта в тот самый вечер, когда она встретилась с Китом. Казалось, между цветущей девушкой и грозным стариком, который всякий раз, проходя мимо Дини, хмыканьем выражал ей свое неодобрение, не могло быть ничего общего.

Она опустила глаза долу – так, как ее научил Кит. Она не имела права поднять голову до тех пор, пока королева не обратится лично к ней с каким-нибудь вопросом. Таким образом, Дини так и не удалось пока увидеть королеву. Та продолжала свое знакомство с двором и придворными. В зале постепенно становилось душно из-за огромного количества присутствующих и неожиданно жаркого дня. Люди, одетые в тяжелые придворные наряды, стали ощущать недостаток воздуха. К тому же окна были закрыты, что только усугубляло положение. Дини старалась дышать как можно глубже, но тесный корсет впивался ей в ребра, и дыхание девушки оставалось поверхностным.

«А ведь я сейчас упаду», – подумала она с тревогой.

Кит стоял за ее спиной, учтиво склонив голову, как и все прочие пэры. Дини, новой придворной даме и к тому же кузине герцога, позволили встать рядом со знатнейшими вельможами. Заметив, что голова девушки начинает клониться, Кристофер сделал едва заметное движение и ловко, не звякнув мечом, не обеспокоив стоявшего рядом седеющего герцога, прочно ухватил ее за талию.

Дини почти не удивилась, почувствовав сильные руки, будто с самого начала ожидала его помощи. На какое-то время руки Кита полностью приняли на себя вес девушки. Кристофер знал, что, если он ее отпустит, Дини тут же соскользнет на пол.

Кроме того, он чувствовал, насколько беззаветно Дини доверяет ему.

Это был их самый тесный физический контакт с момента знакомства. И не только тесный, но и самый длительный. Тем временем королева приближалась, милостиво кивая подданным и собирая обильный урожай почтительных улыбок.

Дини отпустила конец своей пышной юбки и слегка пожала руку Кита. Тот улыбнулся, сразу же разгадав смысл сигнала. Пожав ей руку в ответ, он отпустил талию девушки. Она же почувствовала, что краснеет и сию минуту разразится слезами – так подействовало на нее прикосновение руки Кристофера. А затем – слишком поздно для того, чтобы успеть как-то подготовиться, – она поняла, что королева подошла к ней.

Мгновенно вернувшись к реальности, она стала припоминать, что следует делать дальше. Черт! А ведь они тренировались только сегодня утром. Они – Дини, Мери, Сесилия и Кэтрин.

Затем она вспомнила: необходимо низко, очень низко присесть перед королевой. Но в спешке Дини забыла, что выпустила из рук подол платья, чтобы коснуться руки Кита. Носком туфельки она наступила на злополучный подол и секунду спустя оказалась распростертой на полу.

На короткое время в зале установилась мертвая тишина, затем по рядам придворных пробежал шепоток. Одна из дам тихонько вскрикнула, а некий джентльмен – скорее всего Томас Говард – прямо-таки запыхтел от негодования.

Кит сделал шаг вперед, чтобы помочь ей подняться и наступил на шлейф. Забормотав извинения, он принялся поднимать кузину, но как назло сам запутался ногой в шлейфе и рухнул на пол, громыхая ножнами меча и увлекая Дини за собой.

Дини попыталась встать, опершись локтем на плечо Кита, но, поскольку подол ее юбки прижимала к полу его нога, ей никак это не удавалось.

Неожиданно шепотки и ропот негодования в зале заглушили раскаты громоподобного смеха. Король Генрих, покраснев от натуги и закинув голову, от всей души хохотал, широко разевая рот и хлопая себя по ляжкам от избытка чувств.

– Бог мой! – кричал король, а вслед за ним заулыбались и пэры, присоединившись к веселью своего сюзерена. – Да это самое великолепное приветствие, какое мне только приходилось видеть! Ха! Мистрис Дини и Гамильтон, мы от всего сердца благодарим вас за доставленное удовольствие!

Не закончив фразы, Генрих VIII снова залился хохотом, от которого у него на глазах выступили слезы и все огромное тело, затянутое в усыпанный драгоценностями камзол, стало сотрясаться.

Дини и Кит наконец-то смогли подняться на ноги и встретиться лицом к лицу с королевой.

Она оказалась абсолютно не такой, какой ее представляла себе Дини. Она ожидала увидеть некую иноземную экзотическую стерву, но вместо того Анна Клевская – несмотря на свою высокую, странной формы прическу и платье с высоким воротом, целиком затканное золотой нитью и перетянутое под плоской грудью златотканым поясом, – производила впечатление чрезвычайно милого и добрейшего на первый взгляд существа. К сожалению, привлекательности в ней не было ни на фартинг. Нос большой и крючковатый, на щеках – ямочки оспин, а довольно густые брови нависали над унылыми, хотя и добрыми глазами.

И вот всем на удивление королева тоже хихикнула, а потом засмеялась самым непосредственным девичьим смехом. Затем она хлопнула ладошкой Дини по руке и произнесла с ужасающим акцентом:

– Мистрис Дини, я хотеть благодарить тебя, что ты сделал мой очень красивый муж ужасно радый.

Кристофер поторопился объяснить, что его кузина всего несколько дней при дворе и не совсем еще преуспела в искусстве этикета. Он изысканнейшим образом раскланялся перед королевой, и та вспыхнула от удовольствия, не устояв перед мужским обаянием герцога.

В это время король сотрясался от смеха всем своим огромным телом. Королева, прежде чем отойти, шепнула на ухо Дини:

– Я надеяться, мистрис Дини, что так как мы обе есть новые при дворе, то мы обязательно стать большими друзья. – После чего молодая королева продолжила свой обход.

Дини, еще не пришедшая в себя от случившегося, почувствовала, что улыбается. Ей понравилась королева – и наплевать, что о ней думает король или даже сам герцог Гамильтон.

И еще одно поразило ее: даже в этом мире удивительно сильных и резких запахов тот, что исходил от королевы, и в самом деле напоминал зловоние.

Один из королевских министров между тем находился вовсе не в Большом зале для приемов. Его отсутствие было, несомненно, нарушением этикета, но нарушением, тщательно спланированным королем, на которое Генрих VIII возлагал большие надежды.

Томас Кромвель мерил шагами свои покои, не обращая внимания на то, что высокий, отороченный мехом воротник загнулся и натирал ему мясистую щеку. Внизу, в зале, королева принимала пэров Англии. Свежеиспеченный граф Эссекс тоже должен был находиться там – рядом с Норфолком, Саффолком и Гамильтоном. Вместо этого король заставил его работать над документами, которые позволили бы аннулировать брак.

Главное заключалось не в том, что король и пэры могут отправиться на охоту, напрочь позабыв о существовании первого министра. Гораздо хуже было другое: король не допустил Кромвеля в Большой зал, лишил его чести приветствовать даму, которую он, Кромвель, сделал королевой.

Кромвель с силой нажал на перо, так что оно хрустнуло. Он догадывался, что скрывалось за странным поведением короля, ему уже виделись зловещие письмена его будущей судьбы на каменной стене. Кромвелю приходилось видеть подобные проявления монаршей «милости» по отношению к другим. Глубокая – на первый взгляд – привязанность короля к тому или иному из придворных могла за одну лишь ночь обернуться неприязнью и даже ненавистью.

Подобное произошло с Анной Болейн – еще одной несчастной, которая стараниями Кромвеля была возведена на королевский трон. Некоторое время Анна была в центре всех королевских интересов и помыслов и вот почти в одночасье король заявил, что эта женщина совершенно ему не подходит и даже неприятна физически.

Подобно тому как только что сломалось перо в руке Кромвеля, сломалась и Анна – вернее, ее сломали, а чтобы быть совсем точным – разрубили на две неравные части, отделив голову от туловища. В то время двор превозносил щедрость короля, который специально для этой казни пригласил за хорошие деньги палача с длинным и тонким мечом из Франции – якобы для того, чтобы избавить несчастную жертву от боли, поскольку местный, лондонский палач орудовал исключительно старинным топором с весьма толстым лезвием. Никого тогда не интересовало то, что в момент казни Генрих уже находился в состоянии развода с Анной Болейн и имел полное право вступить в новый брак. Таким образом смерть бывшей королевы можно было рассматривать как акт мести со стороны впавшего в ярость венценосца.

Да, многие отличные, можно даже сказать, великие люди поплатились головами. Томас Мор и епископ Фишер, а также лорд Рочфорд. Словно испорченное дитя, король выбрасывал в небытие людей, как выбрасывают одежду, из которой выросли. А ведь все они служили ему верой и правдой.

Итак, Томас Кромвель знал королевский нрав. Он лично помогал Генриху осудить очередного опального вельможу и сам придумывал абсурдные обвинения – в предательстве, кровосмешении или нарушении закона об оскорблении Величества. В награду же получал часть конфискованных земель или процент от доставшихся королю денежных сумм. Виновный же в лучшем случае отправлялся в Тауэр.

И вот теперь жертвой королевской неблагодарности может стать он сам.

На самом же деле лорд Кромвель был вовсе не виноват, что сведения о внешности Анны Клевской были сильно преувеличены. Советники просто уши ему прожужжали, рассказывая о ее красоте и мудрости. Более того, они утверждали, что Анна станет просто идеальной женой для Генриха. Уж если кого и судить за обман высочайшей особы, так это немецкого художника Гольбейна, чей изумительный портрет сестры герцога Клевского в наибольшей степени способствовал возбуждению королевского сладострастия.

Но король пришел в ярость, когда Кромвель намекнул, что вина целиком ложится на художника.

– Он творец, Кромвель, – пробурчал король. – Я, к вашему сведению, немного разбираюсь в психологии этих людей. Это не его вина.

Хотя король проронил всего несколько слов, Кромвель ясно понял их подоплеку: молчи, дескать, ты, сын кузнеца. Что ты понимаешь в искусстве и красоте?

Кромвель устроил брак короля, и вот теперь король намеревается расплатиться с ним за неудачное сводничество.

На секунду лорд попытался представить себе, как проходит прием: дамы приседают, джентльмены кланяются… Кланяются и обмениваются многозначительными взглядами, поскольку Томас Кромвель, граф Эссекс, отсутствует в Большом зале. Ничего не поделаешь, его падение началось.

Если так, кто же займет его место? Томас Норфолк, к примеру. Этот человек всегда готов, словно пес, лизать руку короля. Более того, будучи дядей злополучной Анны Болейн, он сделался самым суровым обвинителем племянницы, как только заметил, что король начал от нее уставать. По этой причине Норфолк опять на коне – вместе со всей католической сворой, обеспокоенной тем, что Кромвель позволил себе покуситься на богатства монастырей.

А ведь король с удовольствием захапал все бывшие земли и богатства католиков. Роскошь его двора чуть ли не привела Англию к банкротству, и было просто необходимо найти сословие, готовое платить за королевские излишества. Деньги католических монастырей пополнили королевскую казну. Теперь же Генрих во всем обвиняет Кромвеля. Католики заняты тем же. Они-то как раз будут весьма довольны низвержением Анны Клевской, последовательницы еретического учения Мартина Лютера, хотя королева истово изображала из себя преданную католичку, стоило ей ступить на английскую землю.

Да, он, Кромвель, будет отвечать за все – и по самому большому счету.

Теперь Норфолк продвигал поближе к Генриху VIII очередную племянницу – интересно знать, сколько их у него? – в надежде заручиться королевской благосклонностью. Кэтрин Говард исполнилось всего пятнадцать, и она была очень мила, хотя малость пухловата. А ведь он прав, этот Норфолк: всякий, кто подберет замену Анне Клевской, будет царить при дворе – и выше него пребудет один лишь король.

Кромвель изо всех сил ударил кулаком по пергаментам, бумагам и документам, лежавшим на его рабочем столе и имевшим прямое отношение к аннулированию брака с Анной Клевской. Как только эта цель будет достигнута, король без сожаления распрощается с Кромвелем.

Если, разумеется…

Кромвель вспомнил, как несколькими днями раньше Генрих с вожделением разглядывал через окно новую придворную даму – родственницу герцога Гамильтона, приехавшую из Уэльса. Взгляд короля многое сказал тогда Кромвелю. Да и в самом деле – уэльская кузина Гамильтона выглядела чрезвычайно соблазнительно и необычно. Королю нравились бесшабашные женщины с умным взглядом, те, которые давали его величеству возможность оттачивать чувство юмора в остроумных беседах. Считалось, что король почитает в женщине прежде всего верность, но Кромвель-то знал, что Генриху больше по нраву прирожденная веселость и живость характера.

В сердце Кромвеля затеплилась надежда.

Он лично займется кузиной Гамильтона и преподнесет ее королю на золотом блюде. В таком случае Анна Клевская могла даже сыграть Кромвелю на руку. Чем больше Генрих возненавидит нынешнюю королеву, тем меньше претензий станет предъявлять к следующей.

Как же ее зовут? Да, вспомнил – Дини Бейли. Имечко, конечно, так себе, но стоит ей лечь в постель с королем, оно зазвучит совсем по-другому.

Теперь необходимо продумать план игры. Кромвель любил игры. Чем выше ставки, тем почетнее победа. Мистрис Дини станет истинной королевой в той комбинации, которую разыграет лорд Кромвель. Норфолк – со своей стороны – выставит Кэтрин Говард. Впрочем, король выиграет в любом случае.

Оставалось разобраться с одной проблемой: с Кристофером Невиллом, герцогом Гамильтоном. Судя по всему, герцог питал к мистрис Дини куда более сильные чувства, чем обычно испытывают к провинциальной кузине. Если, конечно, она и в самом деле родственница герцога. Сложность в том, что Гамильтон – фаворит короля, а это может создать дополнительные препятствия.

Через некоторое время на лице лорда появилась зловещая усмешка. Так или иначе, но Гамильтона придется устранить. Пока не столь важно, как это произойдет. Важно другое – идея использовать чары мисс Бейли пришла ему на ум вовремя. С другой стороны, Гамильтон, несомненно, умен и победить его может только человек, у которого мышление развито не хуже. Кромвель любил азартные игры. Особенно придворные. Тот, кто проиграет в этой, проиграет собственную голову.

Томас Кромвель снова ощутил прилив сил: опытный интриган начинал очередную партию на давно освоенном поле.

Дини пыталась скрыть зевоту. Она отвернулась и прикрыла рот. Даже дрессированный черный медведь, показавшийся ей поначалу забавным, теперь наводил только скуку. Дрессировщик, одетый в смешные разноцветные штаны и красную шапку с ушками в виде ослиных, старался развлечь публику неуклюжими прыжками животного. Медведь, танцуя, задел леди Алисон Кэннингем, и та подняла страшный крик. Дини с удовольствием посмеялась бы над этим вместе со всеми, но от зевоты у нее едва не свело рот.

Кит, разумеется, заметил, что девушка скучает, но ничем не мог ей помочь, поскольку был занят беседой с Чарлзом Брендоном, герцогом Саффолком, о специальных приемах, употребляемых в конном бою на копьях. Кит неплохо относился к герцогу, красивому когда-то увальню со следами разного рода излишеств на немолодом уже лице. Тем не менее беседа его скоро утомила, и Кристофер поймал себя на том, что от нечего делать барабанит пальцем по столешнице. Кстати, сами столы были выше всяких похвал и ломились от всевозможных яств, разложенных на серебряных и золотых блюдах. Перед гостями красовались также драгоценные бокалы, кубки с вином, огромные кожаные бутыли с элем.

Пир, который начался еще днем, продолжался битых четыре часа, а ему все еще не было видно конца. Часы Хемптон-Корта пробили восемь, каждый удар сопровождался печальным мелодичным звоном.

Все прекрасно знали, отчего король не торопится заканчивать празднество – ему не слишком-то хотелось отправляться с нелюбимой женой в опочивальню. Королева же, не догадываясь о том, какие козни строит против нее венценосный муж, весело щебетала сразу на двух языках – высоком голландском и очень плохом английском. В лучшем случае ее брак был бы признан недействительным. Это, конечно, нанесло бы удар ее чести, но сохранило бы жизнь. В худшем же… Впрочем, все присутствовавшие в зале надеялись, что до этого не дойдет. Ее жалели, поскольку королева показала себя чрезвычайно милой особой. В ее глазах не было ни грана угрозы или злобы, а в дружелюбном наклоне головы – ни следа высокомерия.

Несмотря на внешнее спокойствие, Кит внимательно наблюдал за Дини – за каждым ее жестом, каждым кусочком, который она отправляла себе в рот, вслушивался в каждое слово, произнесенное ею на ушко мистрис Сесилии или Кэтрин Говард.

Чарлз Брендон ударил кулаком по столу, стараясь привлечь внимание Кита к скучнейшей истории о турнире, состоявшемся добрый десяток лет назад. Даже мелкие придворные сошки, желавшие добиться расположения вельмож, с ума сходили от скуки, когда герцог Саффолк принимался рассказывать ее в очередной раз. Хотя герцог пытался расцветить свой рассказ новыми подробностями, он отнюдь не становился от этого интереснее.

В молодости Саффолку хватало обаяния, равно как и влияния при дворе. Король даже простил ему интрижку с принцессой Мери – своей вдовствующей сестрой. Теперь же Саффолк, как, кстати, и его господин, участвовал в турнирах по большей части в собственном воображении.

Вздохнув, Кит повернулся к Дини. Она нагнулась к нему поближе и сказала вполголоса:

– Кажется, то же самое он рассказывал в прошлый понедельник? Я имею в виду ту байку, когда Саффолк, по его словам, одной рукой победил французского рыцаря со львом на щите?

Саффолк вновь с такой силой грохнул кулаком по столу, что не только вино из стоявшего рядом бокала пролилось на скатерть, но и капелька слюны, примостившаяся у него на подбородке, скатилась по бороде и исчезла в пышных кружевах воротника.

– Гамильтон, изволь слушать меня, – потребовал он. – Итак, добрый сьер Жан де Куер Лион помчался на меня на своем могучем жеребце. Но я, Чарлз Брендон, герцог Саффолк, давно уже изготовился к бою…

– Господи, помоги нам, Дини, – пробурчал Кит. – Это самый длинный вариант его истории.

– Что ты там говоришь? – пролаял Саффолк. Дини инстинктивно прижалась к бедру Кристофера.

– О, милорд Саффолк, – замурлыкала она. – Кузен попросил меня передать жареной телятины. Но я так заслушалась, что даже не расслышала его просьбу. Пожалуйста, вернее, молю вас – продолжайте!

Кит нашел под столом руку Дини и молча, но выразительно пожал ее. Затем кивнул Саффолку как бы в подтверждение слов Дини. Говорить он не мог, поскольку боялся дать волю чувствам и расхохотаться. Лицо же Дини оставалось невинным. Она просительно подняла брови, и Саффолк продолжил свой рассказ с еще большим энтузиазмом.

– Как я уже имел честь сказать… – зарокотал он.

В это время огромное блюдо жареной телятины появилось прямо перед ними. От изумления девушка откинулась на спинку стула и едва не рассмеялась, но твердое пожатие руки Кита остановило ее. Дини медленно подняла глаза и встретилась взглядом с Гамильтоном. При этом нудный голос Саффолка как-то сразу потерял свою звучность и рокотал, словно некий шумовой фон.

Не только бас Саффолка отошел на задний план – исчез и сам Большой зал, когда Дини почувствовала свою ладонь в ладони Кита. Затем она ощутила жар, который стал подниматься по руке к плечу и дальше – к груди, а значит – к сердцу. Дини вдруг осознала, что Кристофер испытывает то же самое.

Он был так близко, что она чувствовала исходивший от него мужской запах – запах кожи, скошенной травы и аромат его притираний, возможно, примитивный по современным меркам, но сильный и терпкий. Но всего более завораживали его глаза – миндалевидные, темные, с изумрудными и золотистыми искрами, вспыхивавшими в их бездонной глубине.

Вглядываясь в эту непостижимую глубину, Дини вдруг позабыла, что человеку надо дышать. Она открыла рот, чтобы произнести хоть что-нибудь, но вместо слов из ее пересохшего горла вырвался лишь хрип.

Этот странный свистящий звук прозвучал настолько явственно, что Саффолк прервал свое чудовищное повествование.

– Спаси нас всех Господи, – пророкотал он. – Что это было?

Губы Кита скривились в едва заметной усмешке.

Что касается Кэтрин Говард, когда хрип повторился, та просто захрюкала от восторга, прикрываясь салфеткой. Мистрис Сесилия с готовностью протянула Дини полный бокал вина со специями.

– Быть может, тебе стоит выйти на воздух? – спокойно предложил Кит.

Дини кивнула и стала с его помощью выбираться из-за стола. Под взглядами всех присутствующих они двинулись к выходу. Дини, которая обычно останавливалась у роскошного гобелена из шерсти и шелка «Романс о розе», на этот раз миновала его, не удостоив даже мимолетным взглядом.

И Дини, и Кит не обратили ни малейшего внимания на взгляды придворных. Томас Говард притворился, что слушает итальянского дипломата с узкими поджатыми губами, сидевшего рядом, хотя его, возможно, более всех интересовало происходящее. Время от времени он дергал себя за драгоценный медальон, висевший на груди, словно пытаясь убедиться, что драгоценность на месте.

Король Генрих, потянувшись за порцией миндальных орехов, сваренных в меду, про себя улыбнулся. Он тоже внимательно следил за уходом герцога Гамильтона и его кузины. Ему весьма приглянулась стройная спинка Дини, ее тонкий стан. Девушка живо напомнила королю свежую благоуханную розу, и маленькие глазки его величества разгорелись в предчувствии нового приключения. Король представил себе, что в самое ближайшее время мистрис Дини Бейли будет вот так же покидать зал – но уже рука об руку с ним.

Прохладный вечерний воздух освежил лица Дини и Кита, когда они наконец добрались до своего любимого внутреннего дворика. Музыка звучала, казалось, далеко-далеко от их убежища. Шум пира и здравицы в честь короля тоже едва долетали до них. Эти двое были так заняты собой, что до звуков им не было никакого дела.

Дворик освещался факелами, горевшими внутри замка, и свет лился сквозь высокие готические окна. В течение минуты, показавшейся им вечностью, они смотрели друг на друга. Дини позабыла и думать про свое пересохшее горло. Она видела только, как Кит вытянул руку и с невыразимой нежностью коснулся ее щеки.

– Я очень давно мечтал это сделать, – сказал он изменившимся от волнения голосом.

Его черты скрывала густая тень, поэтому Дини набралась смелости и, в свою очередь, дотронулась до его волос. Они оказались шелковистыми и упругими на ощупь – именно такими, как она себе представляла.

Концы локонов свивались в настоящие пружинки, которые невозможно было расправить. Затем ее рука скользнула к его лицу. Дини провела пальцем по линии его лба, носа и наконец коснулась того, чего всегда хотела коснуться, – его полной нижней губы.

Сразу же вслед за этим девушка оказалась в страстных объятиях. Совершенно позабыв про свою странную смешную прическу, она приникла к нему всем телом и обняла его. Она закрыла глаза, словно желая отгородиться от всего мира, оставив себе одно-единственное чувство – чувство его близости. Да, он рядом – так, что слышно, как сильными толчками бьется сердце.

«Вот где мое место», – сказала она себе в объятиях Кита. Теперь странные и удивительные события, происшедшие с ней, уже не казались ей таковыми. Все вокруг обрело смысл. Этот смысл – в них самих, в двух человеческих существах, которые нашли друг друга. Дини почувствовала, что у нее слабеют ноги, и ухватилась за его плечи – надежное прибежище и ее единственный оплот. Под серым бархатным камзолом напряглись мышцы – Кит бережно хранил свое сокровище.

– Здесь твое место, в моих руках, – произнес он хрипло.

«Неужели он обладает способностью читать мысли?» – подумала девушка, и в этот момент его рот до боли расплющил ее губы. Она с жадностью ответила на поцелуй и почувствовала странную сосущую пустоту под сердцем – ту пустоту, которая вот-вот должна была наполниться желанием.

Его губы оказались упругими, требовательными – но и мягкими, нежными, податливыми. Такими, о которых она мечтала. Дини ощутила, как ее подхватил невидимый поток и помчал – стало страшно и весело… Наконец она слабо оттолкнула его и спросила:

– Кит! Что же нам теперь делать?

Его глаза туманились от страсти, он снова потянулся к ней и прижал к себе изо всех сил.

– Я не знаю, – прошептал он. – Боже мой, я ведь и в самом деле не знаю!

Но он лукавил. Он и она – оба знали.

То, что последовало потом, казалось чистым сумасшествием – и тем не менее единственно правильным и возможным. Она была уже не в силах стоять. Но как только ее колени подкосились, он осторожно подхватил ее и помог улечься на траву. Потом их губы снова встретились. Сначала Кит и Дини словно бы пробовали друг друга на вкус, но скоро поцелуи стали требовательными, горячими. Их тела так тесно переплелись, будто влюбленные знали, что жить им осталось несколько мгновений. Его рука сквозь бархат гладила ноги Дини, затем стала подниматься выше, одновременно забирая подол. И вот Дини ощутила обнаженной кожей бедра гладкое, но и колкое местами прикосновение травы, а потом, сразу же вслед за этим – прикосновение его руки, которую она уже успела хорошо изучить.

Она выгнула спину, стараясь приникнуть к нему еще ближе, чем прежде, и услышала стон, который зародился в глубине его существа и вот теперь рвался наружу.

– Дини…

– О, пожалуйста… – шептала она. Мгновение он колебался – и тогда она снова обняла любимого и потянула на себя, совершенно позабыв о своем сложном головном уборе.

– Кит!

Стоило ей произнести его имя, как она потеряла всякий контроль над собой. Единственное, чего ей хотелось, – так это быть с ним рядом как можно дольше, забыв обо всем.

– Лорд Гамильтон! – послышался вдали крик одного из королевских пажей.

Они замерли и некоторое время лежали неподвижно. Тишину нарушало только их тяжелое дыхание.

– Быстро! – выдохнул он и вскочил, потянув ее за собой. Кристофер пошатнулся, когда вставал, но сразу же взял себя в руки и принялся отряхивать платье Дини еще трясущимися ладонями.

Дини не успела прийти в себя, она только моргала и поворачивалась, словно кукла, пока Кит приводил в порядок ее одежду, расправлял складки платья и укреплял на голове упавший в траву шиньон.

– Дини, – наконец произнес он, но она едва услышала его голос – таким далеким он ей показался.

Прежде чем девушка успела понять, что происходит, послышались торопливые шаги, которые эхом отдались в каменных арках замка.

– Лорд Гамильтон, – повторил паж, появившись из-за живой изгороди. – Вот вы где! И мистрис Бейли с вами! Его величество настоятельно требует вашего присутствия. Наступает время молитвы. Его величество хочет послушать, как музицирует миледи.

– Опять не вовремя. – Пробормотала Дини нетвердым еще голосом.

Кит глубоко вздохнул:

– Поговорим позже. – Он предложил ей руку.

– Когда? – спросила она, видя, что приближается паж.

Вместо ответа Кит кивнул пажу.

– Скажи государю, что мы придем, как только мистрис Дини станет хоть немного лучше.

– Милорд, – произнес паж в поклоне, после чего удалился.

– Мы поговорим позже, – повторил Кит. – Нас ждет король.

Они направились в сторону главного входа, ведущего в Большой зал.

– Кит, я только что поняла, что не знаю, где ты живешь. Я хочу сказать, что ты вроде как не находишься постоянно при дворе, ведь так?

Он улыбнулся:

– После того, что случилось, ты решила узнать, где я живу?

Она кивнула:

– Так есть у тебя свой дом, или ты переезжаешь с королем из одного замка в другой?

– Нет, Дини. У меня есть собственное поместье – манор Гамильтон. Там не слишком большой замок по сравнению с королевским, тем не менее в нем есть слуги, пажи и все что полагается.

– Твоя сестра живет там?

Гамильтон остановился, его глаза как-то странно блеснули.

– Почему ты спрашиваешь меня о сестре?

– Ты сказал, что я на нее похожа, – ответила она, несколько удивленная его реакцией.

– Моей сестры нет в живых. – Кит взглянул на Дини, и его взор снова потеплел. – Идем, король ждет.

– Извини, – произнесла она, запнувшись. Кристофер ничего не ответил. Весь последующий путь они проделали молча.

У дверей Дини остановилась.

– О Боже, Кит, – прошептала она. – Мне нужна минута, чтобы сосредоточиться. – Она сглотнула и закрыла глаза. – Неужели я буду играть на гитаре для короля Англии?

Когда они вошли, король захлопал в ладоши:

– Ага! Вот и мистрис Дини! Мой лютнист Ван Уайлдер расхваливал мне твое умение играть на гитаре. Так что мы желаем послушать.

Королева улыбнулась и тоже кивнула. Казалось, она была рада, что внимание короля переключилось на другой объект, хотя не очень хорошо поняла, что именно он сказал.

Ван Уайлдер в сверкающем камзоле и красной атласной накидке протянул Дини гитару.

«Мне надо сосредоточиться, – подумала она, – Это шоу. О том, что произошло во внутреннем дворике, нужно временно забыть».

Когда Дини отказалась от стула, который ей предложил лютнист, в зале поднялся сдержанный ропот. Он усилился, когда она повесила гитару себе на плечо. Ремнем послужил толстый витой шнур, служивший украшением для штор. Заметив, как глаза Кэтрин Говард расширились от ужаса, Дини ей подмигнула.

Небрежно пожав плечами, она закинула свой трехфутовый шлейф за правое плечо. Со стороны женской половины раздался дружный вздох, который Дини благополучно проигнорировала.

– Добрый вечер, леди и джентльмены, – произнесла она привычную фразу, которой обыкновенно открывали банкеты или начинали концерты. – И конечно же, король и королева. – Тут девушка быстренько присела в поклоне, и королевская чета приветствовала ее благосклонными кивками. – Надеюсь, вам понравилось то, что мы вам уже показали? – продолжала Дини. В голове мелькнуло: «Боже, что же такое я несу? Но как, спрашивается, назвать группу шутов и танцующего медведя, которые выступали в, так сказать, первом акте?»

Кит сделал было движение, намереваясь подойти к ней, и Дини наградила его ослепительной улыбкой.

Зря он беспокоится. Уж это она умела делать. В первый раз с тех пор, как они познакомились, она не нуждалась в Ките. Сейчас ее не надо было спасать.

…Большая часть публики тогда была пьяна. «Тот еще театрик», – подумала Дини, продолжая натянуто улыбаться. Сцену окружала проволока, какую используют в овечьих загонах – все для того, чтобы уменьшить опасность травмы для артиста от вылетевшей из рядов зрителей ловко пущенной бутылки. Местечко настолько пропахло уголовщиной, что в каждом зрителе Дини видела преступника – и не без оснований.

И вот теперь Дини вдруг ужасно захотелось снова оказаться в Техасе…

Кашлянув, она прочистила горло и поискала знакомые колки на стройном гитарном грифе. Затем, безо всякого перехода, она заиграла старинную песенку, с которой начинает всякая певица в стиле кантри, если не слишком хорошо чувствует аудиторию. Это была «Я разваливаюсь на кусочки», от которой она перешла к «Психованной», а затем – к «Прогулке после полуночи». После чего последовали «Сладкие грезы».

Начало получилось несколько смазанным – Дини еще не освоилась с обстановкой и не знала, как зазвучит ее голос в огромном пространстве зала. Минутой позже она поняла, что акустика в зале замечательная и ее чистый и звонкий голос поднимается до самых лепных карнизов, возносится над слушателями, от удивления разинувшими рты.

Чем дольше она играла, тем больше ее захватывала музыка. Дини даже стала прохаживаться взад-вперед и попыталась установить визуальный контакт с аудиторией. Некоторые смотрели на нее, широко распахнув глаза, прочие лица ничего, кроме изумления, не выражали. И по-прежнему гробовое молчание. Мысли певицы спутались в тщетной попытке понять причину. Возможно, гости в зале молчали оттого, что никогда раньше не слышали и не могли слышать ее песенок, то есть отсутствовал элемент узнавания, который других слушателей давно бы уже заставил притопывать каблуками в такт любимой мелодии.

Дини заиграла новую мелодию – свой последний шлягер, который, по мнению автора, должен был обессмертить ее имя. Это была баллада в стиле рок «Слабости сильного человека». В сущности, планируя свой будущий концерт, Дини приберегала этот номер напоследок, но здесь выбирать не приходилось: краем глаза она заметила, что в одном из дверных проемов опять появился шут с дрессированным медведем, ожидавший только сигнала, чтобы занять ее место.

Больше всего Дини раздражало то, что публика оставалась неподвижной. В ней заговорило самолюбие певички из кафе-шантана: там считалось просто дурным тоном не уметь завести публику. Трюк со стрельбой глазками, увы, не помог, поэтому Дини решила идти ва-банк. Продолжая ходить от одного стола к другому, она задержалась у того, где сидел герцог Саффолк, протянула руку над блюдом с устрицами, которые герцог весьма жаловал, и сорвала с его головы широкополую бархатную шляпу. Тот поначалу чрезвычайно удивился, затем глупо заулыбался, польщенный всеобщим вниманием. Он хотел было что-то сказать, но Дини уже срывала головной убор с другого гостя – маленького пожилого человечка в темной одежде.

К несчастью, старикашка оказался новым епископом Винчестерским, хотя и весьма игривым. В такт музыке он начал кивать теперь уже обнаженной головой. Следующей жертвой оказался герцог Норфолк. Дини решила заодно позлить его. Она не обошла своим вниманием и дам, хотя по собственному опыту знала, как сложно крепить головные уборы к прическам.

Итак, шляпы гостей громоздились на одном конце стола, а Дини продолжала шествие по залу, отбрасывая ногой непослушный шлейф всякий раз, когда ей требовалось изменить направление.

Она, разумеется, отдавала себе отчет в том, что звучание ее голоса непривычно для ушей собравшихся. Из того, что она уже успела услышать, было ясно, что при королевском дворе публика предпочитала замедленный аккомпанемент на лютне, чинно сидящих дам, высокие и очень высокие голоса, сходные по тембру с голосом звезды сороковых годов Дины Дурбин. А голос Дини был богат модуляциями, глубок и отличался чистыми низкими тонами.

Дини также пришла к выводу, что в этот вечер ее голос звучал куда чище, чем прежде. Этим она была скорее всего обязана отсутствию сигарет. Высокие ноты, от которых она обычно старалась избавляться, делая аранжировку произведения в более низком регистре, сейчас, на удивление, пелись очень легко. Особенно удачно у нее получился заключительный речитатив, требовавший высокого тона и предельного напряжения связок.

Обычно ей удавалось довольно легко просчитать уровень публики. Но эта публика представляла собой неисследованный пласт. Те, кто в процессе ее выступления лишился головных уборов, выглядели вполне довольными, но прочие сидели тихо. Пока она выступала, некий отчаянный барабанщик из королевского оркестра даже пытался ей подыграть, но у него, кроме нестройного там-пам-пам, ничего не вышло. Пару раз к ней пристроилась было флейта, но и она замолкла одновременно с барабаном.

Песня закончилась, в последний раз дрогнули струны. А потом послышались хлопки – сильные и звучные, но было ясно, что аплодирует всего-навсего один человек. Дини повернулась, чтобы собственными глазами взглянуть на смельчака, посмевшего нарушить молчание Большого зала. Это был сам король.