Али-Баба и сорок разбойниц

Макама двадцать четвертая

Али-Баба открыл калитку своего дома. Он думал о словах Суфии всю дорогу, даже теперь «…отличный прием» еще звучал в его ушах.

— О Аллах милосердный и всемилостивый! Чего бы я только не отдал, чтобы она стала моей…

— Она? Кто она, сыночек?

— Ах, матушка… Я недавно познакомился с удивительной девушкой! Она умна, хороша собой, сильна духом…

— Благодарю тебя, Аллах всесильный! Наконец мои молитвы услышаны!

— Твои молитвы, матушка?

— Конечно… Ведь я давно мечтаю о том дне, когда здесь, в нашем доме появится невестка, жена моего сына, мать моих внуков… О, как бы я любила ее, как была бы рада вашему счастью!

— Ты воистину удивительнейшая из матерей! Обычно свекрови не любят невесток, обижают их…

— Да они просто неумные старухи! Как же можно не любить ту, которая любит твоего сына? Как можно не радоваться тому, что сын с ней счастлив? Как можно не любить ту, которая дарит тебе внуков?! О нет, — достойная женщина покачала головой. — Они просто неумные злобные старухи…

— Какое счастье, моя любимая матушка! Как я рад твоим словам… Теперь я приведу сюда Суфию, и сердца наши возрадуются…

— Приводи, мой мальчик. Я буду ждать твою избранницу с нетерпением.

Али-Баба смотрел вслед матери, и на глаза его навернулись слезы. «Как же счастлив мой сегодняшний день! Я нашел любимую, мать моя понимает меня… О, не может быть в жизни человека большего счастья!»

Конечно, еще не знал Али-Баба, что большим счастьем может быть рождение любимого малыша… Но торжествующая песнь звучала сейчас в душе юноши и наполняла мир вокруг удивительными красками и значением.

И потому не сразу заметил Али-Баба, что в уютном дворике он уже не один. Не скрипнула дверца в дувале, не зашуршали подошвы башмачков по камням. Даже воздух не колыхнулся в тот миг, когда у родничка, шепчущего во дворе свою тихую песнь, появилась Лайла.

Да-да, та самая Лайла, о появлении которой на пороге своего дома Али-Баба раньше и мечтать не смел. Та самая Лайла, за один благосклонный взгляд которой Али-Баба раньше готов был отдать мешок с золотом… Та самая Лайла, которую раньше Али-Баба называл единственной женщиной в мире.

— Здравствуй, прекрасный мой Али-Баба! Да будет счастлив каждый миг твоей жизни! Да наполнится душа твоя спокойствием и любовью!

Али-Баба резко обернулся на звук ее голоса, и в глазах у него потемнело. «О Аллах, она!.. Что же делать мне? Куда бежать? Как спастись?»

Должно быть, что-то в лице или движениях юноши показало Лайле, что тот вовсе не рад ее появлению. О, это вовсе не входило в планы коварной джиннии. Ибо она уже прекрасно чувствовала, что тают ее силы, чувствовала, что живительные ручейки счастья, которые, пусть и помимо своей воли, отдавали ей души мужчин и женщин этого города, стали иссякать. «О покровитель всех черных сил! — уже не раз восклицала она. — Еще день, и я просто упаду без чувств… Или улечу сиреневым облачком, превратившись лишь в воспоминание…»

Но пока еще сил у нее хватало. Ибо слезы, которые лила девчонка по имени Айше, питали коварную дьяволицу. Но этого было совсем мало… Ей же нужны были жизненные силы мужчины, любого, но лучше такого, как Али-Баба. Ибо он полон энергии, молод и ах как хорош на ложе. Вот потому она и вернулась к юноше.

— Ну что же ты молчишь, достойный купец? Разве не рад ты видеть меня в своем доме? Разве не поет сейчас твоя душа от счастья? Ведь я сама пришла к тебе…

— Да сохранит тебя Аллах на долгие годы, красавица! — не очень уверенно пробормотал Али-Баба. И удивился, почему вдруг исказилось лицо его прекрасной гостьи.

— Ну вот, — Лайла нашла в себе силы улыбнуться весело и нежно. — Так гораздо лучше… Теперь пригласи меня отведать сладких пирожков и шербета… услади меня беседой… А я отвечу тебе ласками, которых ты так жаждешь…

Должно быть, изумление Али-Бабы было столь велико, что он, словно послушный малыш, начал выполнять все распоряжения своей гостьи.

Вот появился деревянный столик, украшенный богатой резьбой. Вот его не стало видно под блюдом с пирожками, кувшином с шербетом, еще одним блюдом, теперь уже с фруктами. Али-Баба суетился, как гостеприимная хозяйка, сам удивляясь при этом своим действиям. «Почему я все это делаю, Аллах всемилостивый? Почему не прогоню это порождение Иблиса Проклятого? Почему покорно слушаю каждое ее слово?»

Али-Баба искал, но не находил ответов на эти вопросы. И потом спасительная мысль посетила его разум. «Так, быть может, это оназаставляет меня делать все это? Заставляет сейчас, значит, принуждала и в прошлом? Быть может, потому я и не мог думать ни о чем, кроме выбора подарков для нее, может быть, потому и считал минуты до сладостного мига соединения?!»

Словно подслушав мысли Али-Бабы, коварная Лайла встала и (о Аллах, да разве мог кто-либо представить такое еще три дня назад?) стала помогать Али-Бабе. Она как будто случайно касалась его рук, задевала краешком тончайшего газового платка его щеку, склонялась так, чтобы он мог уловить запах ее благовоний.

«Она околдовывает меня! Она вновь пытается завлечь меня в свои сети! Ну что ж, я поддамся, уже зная, кто передо мной… И посмотрю, как теперь будет сильна твоя магия, о коварная дочь зла! Посмотрю, как долго сможешь ты ломать мою волю…»

Это была уже не спасительная мысль. Теперь Али-Баба пытался оправдаться перед своей совестью, прекрасно понимая, что он вновь становится игрушкой в руках сил, каким не может сопротивляться ни один смертный.

Лайла пригубила шербет, съела пирожок… Потянулась за персиком… Все это время она о чем-то вполголоса рассказывала. Али-Баба старался не прислушиваться, понимая, что ни одно слово гостьи не может быть правдивым: ни ее рассказ о приключениях ее деда, который сопровождал по Великому шелковому пути десятки караванов, ни повествование о ее отце, который был славным стражником и переловил на своем веку множество разбойников. Лишь в этот миг Али-Баба слегка проявил интерес к рассказу джиннии.

— Как интересно! Ты говоришь, что твой уважаемый отец ловил разбойников?

— Да, мой Али… Ловил и сопровождал их в зиндан… Или на суд правителя. Мой отец был очень сильным и смелым… О, он не боялся в этом мире, должно быть, никого и ничего — ни человека, ни зверя, ни урагана.

«О Аллах, вот это чистая правда! Ибо как может бояться человека или зверя повелитель всех черных сил мира, враг всего сущего, сам Иблис Проклятый? Как все же удивительно! Ведь сейчас Лайла не произнесла ни слова лжи, не сказав при этом и ни слова правды…»

— А не знаешь ли ты, прекраснейшая, не ловил ли твой уважаемый отец разбойников в наших горах? Должно быть, он рассказывал тебе об этом?

Лайла ответила совсем безразлично.

— Быть может, и ловил, но я не припомню этого в его рассказах.

— А не рассказывал ли тебе твой уважаемый отец, о звезда моя, о пещерах с сокровищами? Об этом говорил весь базар. Должно быть, твой достойнейший отец тоже искал эти пещеры.

— Увы, Али-Баба, мне были не очень интересны рассказы отца… Потому я и не помню ни слова ни о разбойниках в наших горах, ни о каких-то глупых пещерах…

О, Лайлу сейчас мучили совсем иные мысли, и потому она вовсе не думала о том, почему вдруг Али-Баба заинтересовался пещерами, сокровищами… Она была обеспокоена тем, что он вдруг перестал быть послушен ей, как раньше, что проявлял интерес вообще к чему-то в этом мире, а вовсе не к ней. И Лайла, собравшись с силами, чуть усилила нажим на волю Али-Бабы.

В глазах юноши погас огонь интереса, плечи его опустились, а уста произнесли наконец ту фразу, которую Лайла уже устала ждать.

— Так, быть может, мы воздадим хвалу нашей любви, прекраснейшая?

— Я давно жду этого, мой Али…

И это была чистейшая правда. Должно быть, даже порождениям зла иногда случается говорить правду. Пусть даже они этого и не хотят.

В единый миг сбросила Лайла свое одеяние. И Али-Баба почему-то не обеспокоился тем, что царит светлый день, что матушка может появиться во дворике в любой миг. Он, завороженный необыкновенной красотой, мечтал лишь о миге любви.

— Ты по-прежнему желаешь меня, Али? — осторожно спросила Лайла. Она словно пробовала свои силы, пытаясь не смять совсем волю юноши. Ибо тогда, о да, его силы перетекли бы к ней, но, увы, она бы любила сама себя…

— Да, — тихо отвечал тот.

— Так насладись же мной, щедрый юноша, подари мне игру и страсть, какую можешь дать лишь ты один. — Лайла неуловимым движением избавилась от головного платка, и черный роскошный плащ волос окутал ее.

— Потрогай! — почти приказала она. Али-Баба покорно протянул руку и коснулся нежных локонов.

— Я не уверен, что… — он смутился.

— Зато я уверена, — нежно ответствовала она. — Доверься мне, мой Али, и поймешь, сколь глупо было страшиться блаженства. — Она подошла к нему совсем близко. — Уверена, ты остался восхитительным любовником, Али-Баба. А теперь обними меня.

Она обвила тонкой рукой его шею, заставив его склониться. Он был высок, и ей пришлось встать на цыпочки. Лайла провела губами по его рту нежнейшим и легчайшим движением.

Глаза его закрылись, и он глубоко вздохнул… Как сладок ее рот! Точно спелый летний плод… Ее пышные груди касались его широкой мускулистой груди.

— Лайла… — прошептал он, околдованный ее чарами.

— Чудесно, господин мой… — промурлыкала она. Он широко раскрыл глаза, словно разбуженный звуком ее голоса.

Она нежно улыбнулась ему.

— У тебя дивные губы, Али-Баба, но вот незадача: шитье твоего кафтана царапает нежную мою кожу… — Она умело освободила его от платья с широчайшими рукавами, потом развязала шнурки у ворота его рубашки и стянула ее с плеч.

Затем руки ее скользнули к поясу, поддерживающему его шаровары. Она расстегнула пряжку и медленно, не торопясь, принялась стягивать их, обнажив сначала узкие бедра, а затем предоставив одеянию самому падать на камни двора… Ладони ее пропутешествовали по всей его широкой и гладкой груди.

— Ну вот… — удовлетворенно сказала она. — Разве так не лучше?

Не произнеся ни единого слова, он сбросил с ног туфли и окончательно освободился от шаровар. Глаза их встретились.

Отступив, она оглядела все его тело.

— Ты не только хорош лицом, мой господин, — правдиво сказала она. — Тело твое красиво, оно, поверь мне, обещает еще много наслаждений нам обоим.

Он же глаз не мог от нее отвести. Она была подобна юной древней богине — полная жизни и энергии. Он захотел коснуться ее, и, к его изумлению, она это тотчас почувствовала.

— Ну, не бойся… — сказала она, поворачиваясь к нему спиной. Видя, что он колеблется, она завладела его руками и обвила их вокруг тонкого своего стана. Ладони его тотчас же накрыли ее потрясающие груди. Он на мгновение будто оцепенел, а она прошептала:

— Приласкай их, мой господин! Они для того и созданы, чтобы ими упивался мужчина. Но только касайся нежно — они могут быть очень чувствительны… А большим и указательным пальцами можно ласкать соски. А-а-а-ах, вот так!

«О, как же тяжело вновь восстанавливать его любовь! Мне приходится подсказывать ему каждый шаг. Он словно ребенок сейчас… Силы, о мой черный повелитель, где взять силы, чтобы вернуть его, вот этого сильного, неутомимого, страстного?»

И Лайла вновь чуть усилила нажим на просыпающуюся волю Али-Бабы.

Миг, и он снова очутился в ее власти. Плоть ее казалась восхитительно-упругой — и одновременно нежной как шелк. Он уже чувствовал необыкновенную, неведомую ему доселе уверенность… Ее благоуханные волосы щекотали его лицо. Напряженные соски упирались в его ладони. Все тело его охватила сладкая дрожь — а источник ее находился прямо меж его ног…

Тогда она высвободила груди, вновь завладев его руками, и провела его ладонями вдоль всего своего тела — по талии, по бедрам. Одну его ладонь она прижала к самому низу живота. Без каких бы то ни было подсказок он проник пальцем в ее тайную сокровищницу. Она была уже влажна… Она ждала его.

Приподнявшись на цыпочки, она повернулась и вновь потянулась к его рту. Кончик ее языка медленно скользнул по его губам — сначала по верхней, затем по нижней.

— Открой рот и высунь язык… — скомандовала она.

Он повиновался, и их языки сплелись в удивительном танце любви.

— Ну разве это не восхитительно, мой господин? — спросила она и нежно укусила его за нижнюю губу.

Он не только чувствовал биение пульса, но и слышал его. Дрожь во всем теле становилась все сильней и сильней. Зрение слегка затуманилось, и дыхание, кажется, стало прерывистым…

— О, как сейчас мне хочется швырнуть тебя на пол и войти в тебя так глубоко, как только смогу. Лайла, ты настоящая совратительница!

— Тебе лучше вооружиться терпением, Али-Баба, господин мой… — Она за руку подвела его к низкой кушетке. — Ляг на спину, сегодня я буду верховодить в нашей игре.

Он послушно лег, и она склонилась над его телом. Начиная со лба и медленно продвигаясь вниз, она принялась покрывать его красивое тело нежнейшими и легчайшими поцелуями. Когда она лизнула поочередно его соски, сознание его затуманилось… Словно завороженный, он следил, как ее черноволосая голова скользит все ниже и ниже — и вдруг он ощутил ее нежные губы на своем стержне страсти.

О, как эти касания были не похожи на прикосновения другой женщины!.. Он вновь приходил в себя, и Лайла была вынуждена вновь накинуть на него свои тайные сети.

Теперь он был просто игрушкой в ее руках и вскрикнул, не сумев сдержаться. Губы ее сомкнулись, и Али-Баба застонал, когда она сделала ими движение сверху вниз, потом еще, еще…

— Я не в силах более терпеть, моя обольстительная… — стонал он.

— Еще рано, — предупредила она и оказалась поверх его тела. — Сосредоточься на моей груди, отвлекись от беснующегося жеребца в твоем паху, Али-Баба. Вот так… — похвалила она его, когда он вновь принялся ласкать дивные полусферы. Тогда она приподнялась и затем стала опускать свое легкое тело, пропуская в себя его возбужденное естество — медленно, мучительно медленно, покуда оно не скрылось в ее недрах без остатка.

На лице его застыло выражение изумления и восхищения. Он готов был разрыдаться… Он почувствовал, как мышцы ее недр смыкаются вокруг его плоти, сдавливая ее нежно, но сильно. Он сжал ее груди, стараясь из последних сил сдерживать себя. Она приподнялась на его бедрах и, прежде чем он успел запротестовать, опустилась вновь, и вновь, и вновь… Объятие ее дивных бедер было чувственным и сильным. Он хотел, чтобы это блаженство длилось целую вечность… но вот плоть его словно взбухает, трепещет, и его любовные соки вырываются на волю из долгого своего заточения, заполняя собой потайные глубины ее сказочного тела.

Тело ее выгнулось, голова запрокинулась — и она рухнула на него без сил.