Макама двадцать шестая

Медленно приходил в себя Али-Баба. Рядом в сладкой неге раскинулась Лайла.

«О Аллах, какое счастье, что матушка так и не успела спуститься! Она была бы просто изумлена… И чего доброго, заставила бы жениться на этой… этом…»

И осознание того, что он только что вновь поддался низменному зову этого прекрасного тела, что он изменил той, которую уже желал назвать своей женой, повергло его в пучину отчаяния.

О, как же различались эти две женщины, как были не похожи друг на друга. Страсть к Суфие окрылила Али-Бабу, подарила ему новые силы, возвысило над всеми. Страсть к Лайле унизила, сравняла с низменнейшими из червей.

Ласки Суфии возвышали, превращая мужчину в гиганта. Али-Баба знал, что он готов для этой невысокой стройной красавицы достать звезду с неба, даже если на дворе будет стоять жаркий летний день. Ласки же Лайлы отнимали все силы. Ради нее Али-Баба не хотел сейчас пошевелить и пальцем.

«О Аллах, как я мог думать, что вот это и есть любовь?! Как я мог называть эту женщину прекраснейшей? Она коварна, как зыбучие пески пустыни… Она отнимает все силы, она убивает даже саму радость жизни!..»

О, теперь Али-Баба понимал, чувствовал, что значили простые слова о том, что дьяволица Умм-аль-Лэйл поглощает жизненные силы людей! Вновь и вновь мысленно сравнивая двух таких похожих внешне и таких непохожих душевно женщин, Али-Баба корил себя за то, что поддался чарам Лайлы. Поддался сейчас, когда уже знал, что за чудовище прячет столь привлекательное и желанное тело.

«О стыд мне… Глупый мальчишка, ты вновь прельстился этим телом, забыв, сколь черна душа, что прячется в нем… Забыв, что там вовсе может не быть души… Раньше ты готов был отдать этой ничтожной свою жизнь! Ты познал радость истинной страсти… Зачем же, безумец, ты вновь вошел в объятия, которые лишь убивают?..»

— О чем ты думаешь, добрый Али-Баба?

— Я думаю о своих силах, — ответил юноша, решив, что часть правды куда лучше, чем ее отсутствие.

Лайла же поняла слова Али так, как поняла бы всякая недалекая женщина. Она покраснела и прошептала:

— Ты и меня лишил почти всех сил, о мой герой!..

О, как хотелось сейчас Али-Бабе выкрикнуть ей в лицо, что его силы дали ей новую жизнь! Но, подумав еще миг, юноша просто улыбнулся и встал с кушетки. Его минута еще придет… Надо лишь заставить уснуть ее чувство опасности… И тогда, быть может, он придумает, как навсегда избавить мир от чудовища по имени Умм-аль-Лэйл.

Девушка повернулась так, чтобы видеть Али-Бабу.

— Ты уходишь, мой Али? Неужели я выгнала тебя из твоего собственного дома?

— О нет, удивительнейшая, всего лишь согнала с ложа… И теперь мне придется долгими вечерами копить силы для того, чтобы вновь предстать героем в глазах той, что желает меня…

И тут вдруг Али-Баба с удивлением понял, что сказал чистую правду! Он действительно мечтал лишь о миге соединения… но соединения с совсем другой женщиной — отчаянной и сильной, красивой и понимающей… Но надменная и самолюбивая Лайла все приняла на свой счет. Она покраснела от удовольствия, услышав это, и потянулась как кошка.

— О, мой Али… Мой герой… Принеси мне сладких фиников… И шербета… Или нет, лучше персиков… И приходи скорей к своей малышке Лайле. Ты ведь недолго будешь ходить по лавкам? Я не успею соскучиться?..

Али-Баба, который совсем не собирался сейчас выходить из дому, бросил на девушку долгий и удивленный взгляд.

«О чем это она? По каким лавкам я не должен долго ходить?» И тут озарение посетило Али-Бабу.

«Да эта презренная подумала, что я сейчас брошусь выполнять ее просьбы. Что я встал лишь для того, чтобы выбрать ей новые дорогие подарки… Глупая джинния… Ты ведешь себя подобно последней девке из веселого квартала. Раньше ты была умнее и дарила свои ласки только после того, как видела свое новое украшение… Хотя… О Аллах милосердный. Кто бы ни была она, Лайла, но это я был последним дураком! Я просто покупал роскошное тело и умелые ласки. Но имел неосторожность принять это за любовь. О я несчастный! Как же я мог сейчастак опростоволоситься, поддаться на чары этой коварной…»

Еще и еще раз Али-Баба укорял себя, вновь называя словами, которыми не следует пользоваться мужчине, если он уважает себя. Но, увы, сделанного не воротишь. И часть жизненной силы была отдана этому чудовищу, порождению злых и черных сил.

«Но как же мне избавиться от тебя, навязчивый кошмар? Как навсегда забыть имя твое, о порождение порока?»

— Но почему ты до сих пор не ушел, глупенький? — капризно спросила Лайла. — Я жду фиников. Неужели ты заставишь меня ждать слишком долго? Ведь я же смогу тогда рассердиться всерьез. И более не прийти к тебе.

Не следовала Лайле говорить этого, о, не следовало. Но она была столь неумна или, быть может, столь самонадеянна, что по-прежнему рассчитывала на свои магические силы.

— Ну что ж, Лайла, сердись на меня… Ибо я не собираюсь никуда выходить сейчас. Ни в лавку за сластями, ни, тем более, в ряды мастеров золотых дел. Более того, я прошу тебя немедленно покинуть мой дом. И никогда впредь не переступать его порога…

— Что? — Чудовищу все еще удавалось сохранить нежный мелодичный голосок. Даже более того, она смогла вложить туда изрядную долю детской обиды. — Что ты сказал, о мой Али?

Но Али-Баба больше не смотрел в ее сторону. Он отвернулся и принялся считать листья на ветках высокого тополя, что трепетали в чуть заметном ветерке. Юноша понимал, что ни в коем случае нельзя повторить еще раз ту же ошибку, что сделал он час назад — нельзя видеть в этой дьяволице женщину, нельзя поддаваться ее чарам. Но как же сопротивляться им?

«Аллах милосердный, — подумал Али-Баба, — но это же так просто! Надо всего лишь думать о чарах другой женщины… Желать и жаждать ее, мечтая о том миге, когда страсть к ней захлестнет тебя до кончиков волос! Как жаль, что я раньше не придумал для себя этот простой способ…»

И юноша начал вспоминать голос Суфии, ее тело, ее независимый поворот головы, ее милую улыбку. На миг ему показалось, что девушка вошла в его дом. Но, увы, это было лишь мечтой. Юноша мысленно любовался волнами ее дивных волос, скользил пальцами по длинным шелковистым прядям… Воспоминания были столь сильны и столь прекрасны, что слезы навернулись на его глаза.

Али-Баба отвернулся, чтобы смахнуть выступившие слезинки, и замер от удивления. Ибо то, что он увидел, превосходило все чудеса, когда-либо виденные им.

Очертания тела прекрасной женщины постепенно таяли… Так растворяется в воде кусок сахара. Вот превратились в прозрачную кисею руки, вот исчезло лицо… И вот, о Аллах всесильный, серо-синее облачко, подобно клочку грязного тумана, поднялось над кушеткой. Качнулось в сторону Али-Бабы, но, словно на полдороге передумав, взлетело и, превратившись в серую ленту, растворилось в высоком небе.

В этот миг Али-Баба ощутил, что проснулся. Он вновь был полон сил. Он никогда еще не видел мир вокруг таким прекрасным, свежим, богатым.

— Должно быть, она смогла вернуть мне те силы, которые хотела поглотить… Или, быть может, ей захотелось остаться в моей памяти лишь прекрасной женщиной, а не разъяренной фурией?

Но чем больше задумывался об этом, последнем, чуде Али-Баба, тем сильнее понимал, что его слабый человеческий разум не сможет перешагнуть грань, за которой навсегда останутся поистине нечеловеческие, колдовские желания.

— Да будет так! Она покинула меня, и я этим счастлив! Отныне я один хозяин собственных желаний, хозяин собственной жизни… Хозяин собственной души.

* * *

Али-Баба распахнул сундук и достал оттуда праздничное платье. Кафтан чуть примялся, но юноша не обратил на это ни малейшего внимания. Торопливо затягивая кушак, он вышел из дома, успев проверить лишь, на месте ли чалма.

Он оставлял позади квартал за кварталом, приближаясь к дому той, которая спасла его от наваждения. Он мечтал о миге, когда сможет пасть на колени перед Суфией, чтобы умолять ее стать его спутницей, избранницей его души, звездой всех его дней.

— О Аллах милосердный, помоги мне!

Вот наконец показался дом Суфии. Али-Баба никогда здесь не был, но перед калиткой, украшенной черными и красными цветами, сердце глухо ударило и словно на миг замерло.

— Да, только здесь и может жить она, звезда моих дней!

Никогда еще Али-Баба не чувствовал себя столь робким. Ни тогда, когда впервые коснулся руки Суфии там, в пещере. Ни тогда, когда в нежном поцелуе сплелись их уста, ни тогда, когда она подарила ему свою нежную страсть.

Али-Баба раскрыл калитку и, стоя одной ногой на улице, спросил:

— Дозволено ли мне будет перешагнуть порог твоего дома, о неземная?

И голос Суфии из глубины двора ему ответил:

— Я давно жду тебя, мой прекрасный Али! О Аллах, весь день я принимала нежеланных гостей. Но ты, единственный, кого я хотела бы видеть, пришел последним… Входи же! Мой дом — твой дом, моя жизнь — твоя жизнь. Отныне и вовеки…

— Так ты согласна стать моей, о звезда моего счастья? — все еще не веря в это, переспросил Али-Баба.

— Я только об этом и мечтаю, мой любимый!

Теперь они знали, что радость и счастье любви дают им необыкновенную силу сопротивляться превратностям судьбы. Закрылась калитка высокого дувала, оставив снаружи чудеса и сплетни, шум и пыль. Сейчас они были одни в целом мире. Двое, наконец нашедшие друг друга.

Загрузка...