Аллочка и строптивый Дед Мороз

ГЛАВА 2. ДРУЖЕЛЮБИЕ

Понедельник выдался теплым и снежным. Я вышла на одну станцию раньше, чтобы забежать в химчистку за новогодними костюмами для праздничной елки, которую мы устраиваем для детей сотрудников последние четыре года.

Вообще-то это была моя идея, а дядя — большой любитель семейных традиций — меня с радостью поддержал. Я пригласила актеров, но, как часто бывает, что-то пошло не так. Снегурочка со своим дедушкой, который по совместительству оказался ее мужем, решили развестись прямо перед началом концерта и ни в какую не соглашались вместе выходить в зал.

К счастью, кто-то из моих коллег смог договориться с актерами и выкупить у них костюмы. Так у нас оказался зал разновозрастных детей, мешок закупленных подарков, спрятанный за моей стойкой, и пара отличных новеньких костюмов.

И, увы, ни одного актера в труппе.

С тех пор в компании появилась традиция — каждый год выбирать новых Деда Мороза и Снегурочку, и уже к концу этой недели необходимо было сделать выбор. Я была бессменным организатором и полностью курировала проект от подготовки сценария до проведения репетиций, так что именно мне выпадала честь назначать исполнителей главных ролей.

Конечно, на роль красноносого дедушки я уже присмотрела Гришу Степанова, хотя с его чудными светлыми кудрями он вполне сошел бы и за Снегурочку!

Я отвлеклась от праздничных мыслей и принялась упаковывать документы, которые необходимо было разослать партнерам до конца дня.

— Ты все-таки на меня обиделась?

Я подняла глаза и практически лицом к лицу столкнулась с улыбающимся во все зубы Гришей. Он неприлично низко свесился через мою стойку, чтобы заглянуть, чем я занимаюсь в своем компьютере. Скучная Аллочка работает свою скучную работу.

— Не обиделась, — с виноватой улыбкой на губах я откатила стул назад, чтобы вынырнуть из яркой праздничной ауры Степанова. — Просто у меня много работы, — я кивнула на стопку документов, ожидающих моего внимания.

— Хочешь помогу? — Гриша с готовностью спрыгнул со стойки, звякнув толстой цепью на широких джинсах.

Я поджала губы и покачала головой, проследив за движениями парня. Боже, он даже одевается не так, как все. Не скучно. Он такой творческий. Ну конечно, Аллочка, он же дизайнер. Ему положено отличаться от других. Смогу ли я когда-то соответствовать ему? Мой гардероб хоть и не серый, но полностью заточен под офисный стиль.

Интересно, какие девушки ему нравятся? Такие же бурные и легкие на подъем хохотушки, как и он сам? Или тихие томные красавицы, загадочно стреляющие глазками? Ведь не просто так он то и дело возвращается к моей стойке.

— О чем задумалась? — весело спросил Гриша, оборачивающий пленкой толстую папку.

Я отвела от него взгляд, пока тот не заметил, с каким интересом я на него глазею. Правда очарование быстро рассеялось. Хлопнула входная дверь, и в офис влетел пыхтящий от злости Гордеев. Он с кем-то спорил по телефону и, не обратив на нас с Гришей никакого внимания, пересек оупенспейс и направился к лестнице. Надеюсь, остаток дня он проведет в своем кабинете на втором этаже. Хотя мне, конечно, стоило обсудить с ним пятничное соглашение и предупредить, что я решила не участвовать в затее с притворной дружбой.

Гордеев поймал меня на всплеске адреналина, и я приняла его предложение, но, успокоившись, я все обдумала и поняла, что не готова идти на такие глупости. Изображать дружеские отношения с Гордеевым для того, чтобы он мог сблизиться с моим дядей! Ну как же это по-детски!

Пока мы со Степановым распределяли документы по коробкам, я успела отвлечься от плохих мыслей. Была у Гриши уникальная способность заболтать кого угодно. И вот мы уже обсуждаем предстоящую выставку собак, и я жду приглашения ее посетить, как за спиной раздается неожиданно ласковое:

— Аллочка…

Кажется, в тот самый момент, когда мое имя сорвалось с губ Гордеева с такой интонацией и без привычного «твою мать!», весь офис замолчал. Утихли шумные клавиатуры, замерли степлеры, и даже консультантка Регина перестала шуршать упаковкой шоколадного батончика.

Я медленно обернулась и уставилась на Никиту Дмитриевича, облокотившегося на мою стойку. Он смотрел на Гришу с неприкрытым раздражением, но, как только его взгляд переметнулся на меня, в серых глазах мелькнула задорная искорка, которой я прежде никогда еще не видела.

Облизнув напряженные губы, мужчина перевел взгляд на кружку с дымящимся черным кофе, которую принес с собой, и я, поняв, чего он хочет, привычно холодно ответила:

— Молоко на средней полке холодильника. Жирность полтора процента. Прямиком из самой пастеризованной коровы.

Гриша хихикнул за моей спиной, и я, к своему удовольствию и немножко страху, заметила, как из взгляда Гордеева пропала непонятная искорка. Начальник снова стал таким, каким мы его хорошо знали — предсказуемо раздраженным.

— Степанов, я отправил тебе правки по макету, — Гордеев глянул на наручные часы, и я снова поймала себя на мысли, что почему-то глазею на его руки, — Еще семь минут назад. На обработку я дал тебе полчаса. Сам посчитаешь, сколько осталось, или возьмем у Аллочки калькулятор?

Холодный серый взгляд впился в растрепанного дизайнера и, пока тот не пал жертвой офисного террора, я взяла на себя право встрять в разговор.

— Гриша помогал мне. Верните ему эти семь минут, пожалуйста. Можете, вычесть их с моего счета.

Гордеев закатил глаза, а я заметила, как его длинные пальцы крепче сжали кружку. Очевидно, мужчина закипал, и температура его тела уже превышала температуру кофе в кружке.

— Я пойду, — Степанов глянул на меня ободряюще и пошел к своему рабочему месту, широко размахивая руками.

У стойки остались только мы двое: я и Никита Дмитриевич. А перед нами целый офис, все еще пребывающий в легком шоке от того, с каким трепетом Гордеев назвал мое имя.

Мужчина осторожно осмотрелся и, откашлявшись, громко спросил:

— Выпьешь кофе? — его глаза испытующе изучали мое лицо.

Я непонимающе похлопала ресницами.

— Я пила, — коротко ответила я, чем заставила Гордеева забавно дернуть носом от едва сдерживаемого желания распсиховаться и «твоюматерями» уйти в свой кабинет.

— Со мной. — сквозь зубы процедил он, наклонив голову и глядя на меня исподлобья.

Кто-то в офисе не сдержался и удивленно ахнул. На задках побежали шепотки. Даже не отрывая удивленного взгляда от Гордеева, я ощущала на себе пристальное внимание зала, будто меня выставили на сцену перед огромной аудиторией и велели петь, а я в общем-то даже в душе не пою, чтобы соседи не подумали, что ко мне забрался маньяк, и я зову на помощь.

— Твою мать, Аллочка… — под нос пробубнил Никита Дмитриевич.

Нас разделяло всего два шага, но пространство между нашими телами настолько сгустилось, что казалось, будто в воздухе закручивается воронка, которая вот-вот ввернет нас обоих в пучину невыраженных эмоций, и мы захлебнемся в смеси его гнева и моего страха.

— Зайди ко мне, ладно? — натянуто мягко попросил босс и, резко дернувшись с места, буквально полетел к лестнице.

А я осталась стоять перед шокированным офисом, как дура. Едва начищенные туфли Гордеева скрылись на втором этаже, ко мне подбежала главная сплетница Регина. В ее руках успела подтаять шоколадка, и это было неудивительно, ведь за последние десять минут температура в помещении повысилась настолько, что мои щеки окрасились стойким румянцем.

— Аллочка! А что это было? — заверещала Регина, подступая ко мне то с одной стороны, то с другой. — Что это Гордеев так странно ведет себя?

— Я не знаю, — я обняла себя за плечи, отстраняясь от напора коллеги, и спряталась за стойку.

— Знаешь! — возразила упрямая девушка, — По глазам вижу — что-то происходит!

Я упала на стул и, оперевшись локтями на стол, закрыла лицо ладонями. Гордеев выставил меня идиоткой на весь офис! А я мямлила перед ним, как овечка. Что? Кофе? Я? Я пила. Аааах! Какой кошмар!

Сам-то навел шороху и спрятался в своем кабинете, а мне тут отдуваться и весь день терпеть эти любопытные взгляды.

— Ничего не произошло, Регина, — немного успокоившись, ответила я. — Просто в пятницу мы с Никитой Дмитриевичем…

Так я начала свою мысль, но не успела я договорить «решили за кофе обсудить детали одного проекта», как болтливая Регина воскликнула, обращаясь ко всему офису:

— Аллочка очаровала Гордеева!

Обернувшись ко мне, она добавила:

— Ну конечно, кто, если не ты. Может, он теперь станет помягче?

Выпучив глаза, я вскочила и вцепилась бледными пальцами в дерево столешницы. Стоило бы дать уверенное опровержение, но по офису потекли переговорчики, и я буквально видела, как из сплетен формируется ужасный голем, от которого я совсем скоро сильно пострадаю.

— Не отшивай его так быстро, а! Пусть немножко походит такой лаааасковый, — Регина надула губки, изображая умиление, и я, не издав ни звука, снова осела на стул, пряча свое красное лицо от коллег.

Пока любительница распускать слухи шла к своему рабочему месту, пританцовывая от радости, я судорожно хватала разные предметы на своем столе, пытаясь навести порядок там, где никогда (никогда!) не бывало бардака.

Только, очевидно, этот самый бардак был сейчас в моей голове.

После того, как на мой корпоративный телефон пришло третье сообщение от Гордеева, мне все же пришлось вылезти из-за стойки. Прихватив для вида папку с черновиками и не обращая внимания на шепчущихся коллег, я прошла через весь офис и с тяжелым сердцем поднялась наверх.

На втором этаже всегда царила некоторая изолированность. Здесь было мало жизни. Только работа. Я поежилась от того, как явно ощущалась эта разница с вечно жужжащим первым этажом. Может быть, я не такая уж скучная, раз мне нравится проводить время среди задорных и болтливых коллег, а не в этой атмосфере делового снобизма?

И, похоже, даже холодному Гордееву тут не особо уютно, раз он постоянно слоняется по нашему зоопарку.

Я робко постучалась в дверь кабинета и, получив разрешение войти, открыла дверь.

— Садись, — пробурчал Никита Дмитриевич, сидящий в своем кожаном кресле. Он вперил в меня жесткий взгляд, и я мысленно приготовилась обороняться.

Я прикрыла дверь и тут же ощутила, как в кабинете невыносимо холодно. Заметив, как я потерла ладонями голые руки, покрывшиеся мурашками, Гордеев на миг смягчил взгляд и, поднявшись, захлопнул окно.

Он кивнул на стул, и я присела, прилежно сложив ладони на коленях.

— Зачем вы меня позвали? — спросила я, натянув на губы дежурную улыбку.

— Почему ты не подыграла?! — тут же вспыхнул мужчина.

— В чем? — искренне не понимала я.

— Ты забыла, о чем мы договорились в пятницу? — Никита Дмитриевич мерил кабинет широкими шагами, всем телом выказывая свое недовольство. — Не могла изобразить дружелюбие?

Можно подумать, ему самому было знакомо дружелюбие. Нельзя постоянно кричать на людей, а потом вдруг стать паинькой, жаждущим преданной дружбы.

— Ты выставила меня идиотом! — продолжал пыхтеть Гордеев, — Теперь все будут думать, что я пытаюсь через тебя подобраться к новой должности!

Оно, конечно, так и было, да только Никита Дмитриевич еще не знал, что никто в офисе даже не подумал о новом филиале и горячем месте его руководителя.

— Там внизу думают совсем о другом, — пробормотала я, отведя взгляд в сторону.

Мой неоднозначный тон не остался незамеченным. Гордеев остановился и присел на стол прямо передо мной.

— Они не поняли, чего я хочу? — уточнил он, боясь, что коллеги раскроют его истинные намерения в моем отношении.

— Не поняли. Не переживайте, Никита Дмитриевич, — я нервно хихикнула и покосилась на дверь.

— Это хорошо. И зови меня просто Никита. На «ты». По крайней мере, пока я не уеду в новый филиал, — тон просто Никиты потеплел, и мужчина даже слегка расслабил узел галстука. Бедняга, он так переживал за свою репутацию, и еще не догадывался, какие слухи отплясывают с уст на уста на первом этаже.

Я неловко улыбнулась, но ничего не сказала, и тогда, мужчина, конечно, понял, что не все так радужно.

— Погоди, — в голосе Гордеева ощутимо возросло напряжение, и я невольно вжалась в стул, — О чем же тогда все подумали?

Я затрясла головой, не желая говорить это вслух, но парализующий серый взгляд уже сканировал меня насквозь и, чтобы скорее закончить эту пытку, я выпалила на одном духу:

— Они думают, что ты в меня влюблен!

На одну бесконечную минуту в кабинете повисла ужасающая тишина. Я слышала, как за окном свистит ветер, которого еще с утра не было, и в нем отчетливо различался плач по бедной скучной Аллочке, которая ввязалась в огромные проблемы.

Гордеев как-то холодно рассмеялся и, глядя прямо на меня, расстегнул пуговки на манжете голубой рубашки. Он закатал сначала один рукав, потом проделал то же самое со вторым. Ощущая грядущее наказание, я плотно сжала губы и внимательно следила за тем, как при аккуратных движениях — резких, но удивительно четких — перекатываются мышцы предплечий, как выделяются сухожилия на запястьях, как выпирают голубоватые вены.

Один вид красивых мужских рук — достаточно сильных, но не перегруженных избытком мускулатуры — подарил мне легкое эстетическое опьянение, и я даже немного расслабилась, позволив губам расплыться в глуповатой улыбке.

Но тут Гордеев поднялся и зашел за мою спину. Вцепившись пальцами в мягкую обивку стула, он склонился над моей головой, и я нервно сглотнула эстетическое наслаждение, комом вставшее поперек горла.

— Аллочка…, — прошипел он прямо в ухо, и мурашки с рук разбежались по всему телу. Я поерзала на стуле, ощущая дискомфорт от близости Гордеева.

Смутившись, я ничего не ответила. Мужчина медленно втянул воздух у самых моих волос, будто собирался извергнуть на меня драконье пламя. Нужно его успокоить, нужно все объяснить. Это поправимо. Мы просто объясним коллегам, что никто ни в кого не влюблен. Как вообще можно было предположить, что изверг Гордеев сможет влюбиться в живого человека?

Я резко вдохнула и обернулась, чтобы предложить свой план урегулирования конфликта, однако лицо Гордеева оказалось куда ближе, чем я предполагала. Мы столкнулись носами, и оба невольно выдохнули от удивления, но почему-то не отпрянули друг от друга в ужасе.

Нас окутало облачко из аромата крепкого кофе и моей сладковатой помады — той самой, которая, по мнению Никиты, напоминала рога дьявола.

— Твою мать…, — привычное выражение сорвалось с губ начальника, и оно, как ничто другое, емко описывало все происходящее.

Не успела я дернуть головой, как Гордеев сам отшатнулся от меня и вернулся в свое кресло, но, не усидев спокойно ни секунды, он вскочил и, стянув через голову галстук, снова раскрыл окно.

— Я пойду объясню все коллегам, — тихо произнесла я, поднявшись со стула.

— Уж постарайся, — буркнул Гордеев, даже не оборачиваясь на меня. Он увлеченно рассматривал крутящиеся в вихре снежинки и казался вполне спокойным. Если бы не активно вздымающаяся грудь, выдающая неровное дыхание.

Я направилась к двери, но тут в коридоре послышались приглушенные голоса Геннадия Петровича и его первого заместителя — Артема Самойлова. Гордеев, как заведенный, дернулся и схватил меня за руку, оттягивая от двери.

Он приложил палец к губам, веля мне молчать. Сам прильнул ухом к двери, даже не думая отпустить мою руку. Любопытство одолело и меня, так что и я прислонилась ухом к двери, стараясь не обращать внимание на тепло, разносящееся по телу от того места, где моя кожа соприкасается с рукой Никиты.

— Артем, не переживай, ты первый претендент, — уверенно сказал мой дядя, и я заметила, как лицо Гордеева неприятно скривилось, — Но я хочу дать Никите шанс раскрыться. Думаю, здоровая конкуренция вам не помешает.

Самойлов ответил что-то невнятное, и я, желая расслышать его слова, чуть сильнее прижалась к двери. С громким щелчком дверь под весом наших тел распахнулась, и мы оба повалились бы на пол, если бы Никита не успел вовремя среагировать и подхватить меня за талию.

На долю секунды — а может и на несколько минут, я потеряла счет времени — мы зависли в одном положении. Он удерживал мое тело на весу так, что я касалась пола одной лишь ногой, руками при этом обвивая мужскую шею. Где-то под большим пальцем я ощущала, как ритмично пульсирует артерия, говоря об учащенном пульсе.

И, кажется, мой пульс в тот момент тоже сошел с ума, ведь я, затаив дыхание, смотрела в серые глаза, полные изумления. Гордеев был напуган тому, что мы свалились прямо к ногам моего дяди.

Ох, дядя!

Мы с Никитой резко очнулись от внезапного помешательства и, подняв головы, увидели не менее удивленные взгляды Забелина и Самойлова.

— Ты что, подслушивал? — с презрением в голосе спросил Артем.

— Аллочка, что происходит? — дядя нахмурился, наблюдая за тем, как Гордеев помогает мне подняться.

Мы выглядели более чем просто странно. Он без галстука и в рубашке с закатанными рукавами. Я взлохмаченная и одергивающая юбку вниз. Оба с горящими от стыда щеками. Что еще тут можно было подумать?

Прежде, чем дядя сделает кошмарные выводы, я набрала в легкие побольше воздуха и раскрыла рот, чтобы объяснить все, но Никита меня опередил:

— Я влюблен в Аллочку, Геннадий Петрович.