Ангел из авоськи

8.

Казиев увидел этот плакат в подземном переходе. На мотоцикле мчалась прекрасная Тинатин! Ветер развевал ее черные кудри, срывал алый беретик с головы, разрез на юбке открывал длинную, стройную ногу до бедра. Весельем искрились ее прекрасные глаза! К чести Натальи Ашотовны надо сказать, что она сдержала слово и все же сделала Тинке небольшой постер, и пытается продолжить с ней работать. Фактура-то отменная!

Казиев подошел к торговцу.

Дома Казиев осмотрел постер со всех сторон. Так вот она где! В рекламном агентстве «НАТТА»! Кто там? Он порылся в своих книжках и с великими трудами вспомнил какую-то замухрышистую даму, которая что-то лепила ему насчет киношного календаря! Как же звали ту дамочку? Вот и она! Наталья Ашотовна. У Казиева ничего никуда не пропадает. А не заказать ли им что-нибудь. Потрепаться, по крайней мере, об этом. Агентство вроде бы солидное.

Казиев влетел в офис, как ураган «Большая Берта» («Большой Тимофей»)! И все, кто там был, встали, и начались невыносимо сладостные приветствия: «О великий, могучий и непревзойденный. О!..» За столиком спиной к двери сидели Наталья Ашотовна и ее подопечная — Тинатин. Они ничего не заметили вначале, Наталья втолковывала Тинке, как ей надо сесть, чтобы все было закрыто и вместе с тем все видно. Та чуть не плакала от того, что не понимала, о чем довольно сердитым тоном толкует ей Наталья Ашотовна. А Наталья, выспросив Тинку об их поездке с Максом, с горечью подумала, что, скорее всего, зря она потратилась на красавицу.

И тут только она услышала шум и прямо перед собой увидела «великого и неповторимого» режиссера, который, правда, несколько лет назад фигурально дал ей хорошего пинка, но… времена меняются, друзья мои.

Наталья встала, лучезарно, но достойно улыбнулась и сказала:

— О-о?! К нам пожаловал наш великий, дорогой! Неужто я дождалась часа, когда Мастер закажет нам постер своего нового шедевра?

Казиев не отреагировал на эту тираду. Он увидел грустную Тинку за столиком. Ее кудри свесились, как ветви ивы, а в черных искристых глазах застыла печаль.

«Такое везение! — подумал Казиев. — И со сценарием сладится, — так ему показалось, — и в главной роли, вполне возможно, это прелестное дитя».

— Наталья Ашотовна (та аж зарделась — помнит!), за что вы мучаете этого ребенка?

Тинка испуганно шмыгнула носом. Все по-доброму рассмеялись. Казиев с Натальей отошли в сторонку — никто не смел нарушить их тихий неспешный разговор. Говорили о будущем фильме. Казиев сказал, что подумает, ведь съемки еще не начались, вот уж когда смонтирует последний кадр, тогда…

— Но это же замечательно! — воскликнула Наталья. — Давайте, дорогой Тимофей Михайлович, поставлю-ка я вас в план, а?

— Ставьте, — откликнулся Казиев, потому что точно знал, никакого фильма уж в этом году не будет. Но почему, на всякий случай, не умаслить главу агентства?

Тут он увидел, что девчушка встает, натягивает бархатный красный беретик. «Надо спешить!» И он, поцеловав ручку мадам, неспешно направился к выходу, на улице сел в свой «Лексус» и стал ждать добычу. Ждать пришлось недолго. А уговорить подвезти — совсем чепуха.

Казиев прямиком вез девицу к себе домой. Но Тинка-то этого не знала и все время подсказывала ему повороты и светофоры. Ей вовсе не хотелось выглядеть перед этим господином вахлачкой, только что слезшей с дерева. Родя как-то показал его ей и сообщил, что это великий режиссер Тим Казиев и его, Роди, друг. Но возможно, сам Родя станет его соперником в кино — снимет такой фильм, что все качнутся. Как только она стала Родиной любовницей, он ее предупредил: «Никаких киношных надежд! Ты — моя женщина, а это, поверь, больше, чем актриска, потеющая под софитами, уверяю». Тинке до страсти хотелось сниматься в кино! При ее-то красоте! Она даже и снялась в массовке и получила какие-то жалкие копейки. Но Родькины любовь и щедрость — дороже. А теперь она одна. Макс — пустой номер, даже с его энергичной и почти всесильной матушкой. «Вот разве этот, — подумала Тинка, искоса глянув на Казиева. — Даже очень ничего! И явно ждал ее. Известный ведь режиссер-то!»

Тинка выпрямила спинку, груди сами пошли вперед, в глубокий вырез маечки, незаметно сдвинула алый беретон назад, чтоб были хорошо видны кудри, и томно попросила сигарету.

Казиев повернул к ней хищное лицо и улыбнулся белоснежными острыми зубами («Наверно, фарфор», — подумала Тинка) и ласково-гортанно — ни у кого такого голоса не слышала! — спросил:

— Ребенок уже курит?

Тинка приняла игру. Она уже знала, что мужчины в возрасте очень любят, чтобы она строила из себя девочку-сопелочку лет тринадцати. Всем мужикам нужна Лолита, помешались прямо! Жаль, что никто из них даже близко не похож на актера Джереми Айронса, тому бы Тинка дала за просто так.

— Уже курю, я взрослая, — нарочито капризно ответила она и заметила, как сверкнули глаза у этого Казиева.

Ну ничего, посверкай, посверкай! Скоро она будет дома, у девчонок, и они все обсудят. А вот в следующий раз… Что «следующий» будет, Тинка не сомневалась. Поэтому когда они подъехали к высотке на Восстания, она удивилась. Потом поняла — приволок к себе.

— А где это мы? Я задумалась и — здрасьте, — проскулила она опять в манере нимфетки. — Меня ждут дома. Мы обедаем именно в это время.

Послушная девочка из приличной семьи.

Казиев рассмеялся нехорошим смехом. Наглым. Нахальным. Очень обидным. Тинка чуть слезу не пустила. Он тут же сменил пластинку.

— Тинатин, дорогая, я вовсе не хотел вас обидеть! Наоборот! Я хочу доставить вам массу удовольствий, какие вы только захотите. Хорошо, мы поедем к вам домой на обед, я согласен. Я, конечно, обязан был предупредить вас, что должен быть в это время дома, меня ждет один очень важный звонок! Но если уж так — пусть подождет. Понимаете… Впрочем, это долгий и серьезный разговор и говорить надо не наспех, в машине… А у меня, кстати, тоже готов обед, и смею заверить, — неплохой, хотя и сам его готовил (врет)! Мы можем пообедать у меня, а вашим домашним позвоним… Как? Конечно, если возможно являться в незнакомый дом без приглашения… Но это мы как-нибудь устроим, верно?

Обедать у Алены Тинка вовсе не жаждала, Егоровна опять наварит щей и нажарит котлет. И она согласилась отобедать у Казиева.

Квартира была огромная. Тинка, конечно, не разбиралась в стилях, но как-то чутьем поняла, что обстановка старинная. Новомодными были: огромный телевизор-плазма, ноутбук на столе и, видимо, домашний кинотеатр, Тинка точно не знала, как он выглядит. Ну не караоке же?! И еще — на высоких, узких окнах золотистая, невесомая кисея. Тинка умостилась в глубоком кресле. Насколько велика квартира, она понять не могла. Голос Казиева доносился, как из недр, он кричал, что ванная и все удобства по коридору налево. Тинка сразу же бросилась разыскивать сии помещения.

Когда она вышла, свеженькая, умытая, с гладко расчесанными по плечам волнами черных волос, Казиев, несший что-то в огромном казане, даже остановился.

— Какое же чудо у меня сегодня в гостях! Я и не чаял… — И он пропустил Тинку вперед, направив ее в гостиную.

Эта комната была еще страшнее, чем первая. Огромный стол, огромные стулья темного дерева, вазоны на полу с искусственными цветами, черт его знает, еще что. На полу лежал толстый ковер темного же цвета. И вообще здесь от прямо-таки зловещей тьмы становилось плохо.

Казиев понял состояние Тинки.

— Досталось так от родителей, — врал он. Дали им с Улитой эту квартиру — больше, конечно, Тиму, после того как здесь перемерли все старые ее обитатели-актеры без наследников. Дали со всеми причиндалами, а заплатили они с Улитой вместе какую-то смешную сумму. Вот так было на самом деле). — Сначала не хотелось ничего менять, потом привык, часто уезжал, некогда было заниматься домом, «моя дама» предпочитала жить у маман… А вот теперь я думаю, если суждено мне еще раз ввести в свой дом хозяйку, пусть она здесь хоть стены переносит, буду только рад…

Тинка подумала (но не сказала, конечно!), что «старуха» — Улита могла бы за их совместную жизнь хоть что-нибудь поменять. Как будто и не жила здесь никогда никакая женщина! А Улита ненавидела эту квартиру. И всякое свободное время проводила в маминой квартире, с мамой, как будто не надеясь на долгую счастливую жизнь с Казиевым. Так оно и вышло.

На обед был плов в казане. Казиев походя сказал, что предки его с Востока и рецепт плова, уже еле видимый на бумажке, хранится как реликвия. Плов был вкуснющий! Особенно после Егоровниных диетических «разносолов»! На столе стояли блюда с овощами, фруктами, в розетках — икра, маслины, мидии, и чего только не было на этом столе! И выпивка. И джин, и французское сухое…

Тинка и не помышляла, что попадет на такое изобилие. Наелась она, как говорится, от пуза, даже выпивать не хотелось. И не заметила, как за столом задремала. Очнулась в другой комнате — на широченной кровати, прикрытая пушистым пледом. Горел только светильник в виде какой-то диковинной птицы, и никого, кроме нее, не было. «Ну и хорошо», — подумала она, завернувшись в плед и свернувшись клубочком.

В комнату тихо вошел Казиев, с бутылкой вина и блюдом фруктов. Поставил все это на маленький столик у кровати, сам же сел на край и легонько тронул Тинку за белоснежное плечико, высунувшееся из-под пледа… Она не пошевелилась. Тогда он уже более серьезно потряс ее. Тут ей ничего не осталось, как открыть глаза и сделать вид, что она только-только проснулась и пока еще не понимает, где находится…

Казиев сладко, что совсем не подходило его гортанному голосу, произнес:

— Выспалась? Я отнес тебя сюда, так ты даже не шелохнулась, пора подкрепиться, дитя мое…

После такого обеда Тинку воротило от этих бананов, ананасов, груш… Тем более от вина.

— Я не хочу ничего, — заявила она капризно, — можно мне немножко еще поспать?..

— Нет, моя прелесть, иначе я умру от восторга и желания! — прошептал Казиев, и глаза его превратились в фары автомобиля, который наедет на тебя, ни минуты не раздумывая, потому что — машина.

Она не успела ничего сказать, как с нее сорваны были майка, юбка и трусики, то есть вся ее одежка. Казиев стоял перед нею тоже абсолютно голый, халат его валялся у ног.

Фигура у него была поджарая, кожа смуглая, и волосы росли лишь на животе, струйкой стекая вниз, где… Господи! Как Тинка сейчас этого не хотела! Но пришлось. И вот она лежит под ним, распластанная, как лягушка, с раскинутыми ногами и руками, стонет от грубой страсти, снедающей Казиева. Но кажется, ее стоны доставляют ему еще большее наслаждение, и Казиев с рыком тяжело падает на нее.

Некоторое время они лежат не в силах отдышаться: он — от страсти, она — от неожиданности и боли, которая сейчас еще пульсирует внутри нее. До утра, Тинка думала, не доживет. Чего только не вытворял с ней этот безумный Казиев! Господи, Родя! Милый, довольно темпераментный! Казиев выкурил подряд две сигареты и повернулся к ней. Видимо, с желанием поцеловать ее или обнять… Она рывком отодвинулась от него, насколько могла, и заплакала. Он привстал на локте и всмотрелся в ее лицо, искаженное плачем.

— Ну вот мы и плачем! Какие мы еще маленькие! Ничего, скоро страшный серый волк дядя Тим научит крошку настоящей любви, и крошка будет плакать только слезами счастья!

Он не стал притрагиваться к ней, только набросил на ее истерзанное тело плед. Потом быстро, одним махом, вскочил с постели и вышел. Тинку затрясло от страха. Что еще придумает этот маньяк? Надо скорее выбираться отсюда домой! Но вот дома-то своего у нее здесь нет, он далеко, в Тбилиси, у мамы с папой! И Тинка зарыдала в голос.

Казиев вернулся свежий, волосы мокрые, бедра обтянуты белым махровым полотенцем, на плечи накинут синий шелковый халат. Он улыбался, сиял и был похож на озорного мальчишку. А его жертва обреченно смотрела на него снизу вверх. Казиев по-хозяйски откинул плед, погладил ее тело, осмотрел как врач, и сказал:

— Да, с тобой так нельзя пока. Ты очень нежна, моя принцесса.

На что Тинка шепотом ответила:

— Княжна…

— Ну вот видишь, ты княжна, а я — мужлан и нет мне прощенья. Но все-таки может быть? — И он надел на ее тонкий пальчик тяжелое кольцо, которое тут же соскользнуло на простыню. Казиев покачал головой: — Попробую найти что-нибудь поизящнее. Это кольцо моей мамы, и я его очень люблю.

Сейчас он был просто красивый интеллигентный мужик, нежный и чуть насмешливый. Следующее кольцо, которое он принес, было много тоньше и с бриллиантом, не очень большим, правда. Оно подошло к среднему пальцу Тинки. Перстенек более-менее примирил ее с ночным кошмаром.

— Я принесу тебе завтрак, — мягко улыбнулся Казиев, — перестань меня бояться.

Во время завтрака Тинка даже развеселилась. На подносе лежали всякие вкусные вещи, вплоть до теплых пирожков, которые Тинка немыслимо любила, рядом сидел «великий» режиссер и влюбленно смотрел на нее… Жизнь оказалась не страшной, а вполне приятной. Хотелось бы, конечно, поговорить с ним о чем-нибудь более конкретном, киношном, но Тинка решила, что пока рано.

И у Казиева тоже была своя задумка: удержать этот экзотический цветок как можно дольше около себя и показать во всем блеске всем свою новую героиню. Девочка, конечно, малоподвижна и не сильно, скажем так, умна, но это все поправимо. Еще пара-тройка таких ночей, и двигаться она научится только так. А ум ее ему не нужен. Он сам не дурак. Была у него одна слишком умная… И где она? А этой… Что он ей скажет, то девочка и сделает. Она — из подчиняющихся. И к тому же редкая красавица! Пожалуй, привяжется — не отвяжется.

«Отвяжется, — подумал он со смешком, — никуда не денется. Не таких выкидывали, если, конечно, надоест. Но пока я очарован». Казиев повалился на спину, прикрыв полой халата возбужденную плоть, пусть до времени успокоится грузинская княжна, богатства которой, поди, два барана да две козы?

— Ласточка моя, — сказал он, ласково поглаживая ее, — а что бы ты сказала, если бы я предложил тебе роль, заметь, не рольку, а роль в своем новом фильме, а?

Тинка привстала, прикрывшись пледом:

— Ой, я была бы так счастлива!

Здесь следовало бы зацеловать благодетеля, но она боялась и только сжала его руки.

— У вас уже есть сценарий?

Вот это бы лучше она не спрашивала! Ну нет у него сценария, нет!

— Видишь ли, детка, у меня был прекрасный сценарий, но… Но сценарий этот исчез. Думаю, его увели, и даже предполагаю кто. Но пусть пока над ним они поколдуют, а я тем временем сделаю новый вариант и предъявлю им свой иск. Вот так.

— Ой, как интересно! — пискнула Тинка.

Казиев даже не глянул на нее. Вот прекрасное средство от потенции — заговорить о сценарии. Будто и не юная красавица рядом с ним!

— Но это сценарий на мою бывшую жену… А я больше не вижу в ней того шарма, какой видят эти отмороженные молодые режиссеришки! Мне нужен сценарий на тебя, юную пери, и такой крутой, чтобы от ужаса люди под стулья залезали, а от сексуальных сцен — кончали… Вот такой я хочу сценарий.

— Если я что-то услышу, я… — только было забормотала Тинка…

Казиев так на нее посмотрел, что она тут же потухла. Но через минуту глаза у него сверкнули и он медленно произнес.

— Хотя… Родя говорил с тобой о кино?

Она поняла, что Казиев знает о ней и Роде, и расстроилась.

— Говорил, — довольно кисло протянула она, так как Родя именно об этом с ней не больно-то беседовал. Но надо же что-то сказать Тиму, вон как он ждет и напрягся весь! — Говорил, — совсем другим тоном повторила Тинка. — Он мне сказал вообще, что прилетел в Ниццу по делам. За сценарием! — вдруг само вырвалось у нее, хотя она об этом никогда не думала.

Что-то стукнуло в голову Тинке еще, но она пока не стала останавливаться на этом «чем-то», чтобы не утерять нить.

— Да, да, я уверена, за сценарием! И он должен был взять его у старика!

— Какого старика? — загорелся Казиев. — Француза?

— Нет, — мотнула головой Тинка, — наш старик (тут она поняла, что подставляет свою подругу Ангела)… с девчонкой, внучкой или правнучкой, — поправилась она.

— Почему ты решила, что это сценарий? — жестко начал допрашивать Казиев.

— Не знаю, — ответила она испуганно, — Родя мне сказал, что мы скоро улетим в Россию и что будет много денег, но тратить их нельзя, они будут очень нужны…

Казиев потух. Камешки или наркота, а сценарий — их прикрытие. Тут снова прорвалась Тинка:

— Ой, я вспомнила! Родя сказал, что только Улита в главной… И чтобы я не рассчитывала, таковы условия…

— Ты не врешь? — впился в нее глазами Казиев.

Она перепугалась:

— Нет! Но больше ничего не знаю.

Казиев не видел ее и не слышал. «Нет, это не вранье! Если было произнесено имя его дражайшей бывшей подруги… Это и впрямь — сценарий! Но что за старик? Может, жив какой-нибудь где-нибудь курилка и держит под задницей последний свой опус? Дрянь, конечно! Но у Родьки были вкус и нюх, этого не отнять. И он уж слишком петушком ходил, сам сват ему не брат, сам папа — король! Читал он, что ли? И там все гениально? Может, ворованное? И из-за этого его грохнули? Вполне, вполне…» — Мысли вихрились в голове Казиева, и он совсем забыл о девчушке.

А Тинка решила смотаться. Ну не на совсем, конечно, на время. Еще одну такую ночь она не выдержит. Она тихонько сползла с кровати. Казиев крикнул, как собаке:

— Куда?

— В туалет, — пролепетала Тинка, а сама собрала свои три вещички в комок и шмыгнула в ванну. Там она оделась и просто стояла, пустив воду, и вспоминала, где может находиться входная дверь. Но вспомнить не могла. Придется «отпрашиваться»! А как не хочется. Но она что-нибудь поднаврет насчет сценария, вон он как взбесился! Может, отпустит?..

Когда она попыталась что-то объяснить, Казиев отмахнулся от нее. Иди! Ему надо было остаться одному и подумать, выверить клочки информации. Может, и сложится какая-нибудь картинка. Тинка ушла незамеченной, с тоненьким колечком на пальце.

…Среди страшного развала в комнате — раскрытый гардероб и вываленные на пол папки и бумаги, опрокинутый стул… — сидел на полу старик, стенал и бормотал совершенно уже что-то неясное. Но по виду его, однако, нельзя было сказать, что он сошел с ума. Скорее был в глубочайшей депрессии.

— Милая девочка, — шептал он, хлюпая и вытирая слезы огромным белым платком, — милая моя, я не сберег… Видишь ли, я стал совсем стар, я не ловлю мышей и они уже меня не боятся… Я-то воображал, что все при мне, но память куда-то исчезает! Я думал, что смогу все вспомнить до точки, но не получается. А эта мелкая сучка украла как раз самое главное, не зная этого! Не зная! Схватила и все… А почему — «не зная»? — вдруг остановил он себя, — почему? Тот мерзкий человечишка наверняка оставил после себя кого-то! Но ведь не может быть! Я — один! — И хрипло надменно захохотал. — Что ты из себя изображаешь! Кого и что? Ты один? Побойся Бога, развалина! Нет, подослали сучку, — с уверенностью заключил он. — Вот тебе и все. И паспортов у нее, наверное, — десяток и денег хватает! Недаром — то ли мальчик, то ли девочка… Ах, болван ты, болван…

Он, кряхтя, еле поднялся на ноги и побрел на кухню. Там пошарил за ободранной полкой и вытащил потрепанную толстенную тетрадь. Усевшись в комнате на свой неуютный холодный диван, стал пролистывать страницы, исписанные мелким убористым почерком.

— Да-а, тоска. Разве тут жизнь описана? Разве это ужас? Боль? Любовь?.. Придурки! Но как я мог оставлять эту девчонку одну?!

И старик снова горестно застонал и забормотал:

— Бедная моя девочка, несчастная моя девочка!.. Даже в конце жизни от меня несет дерьмом и кровью!