Ангелы

19

Наверное, все из-за этих разговоров о любви, но в ту ночь мне приснился Сон. Этот сон мне снился снова и снова, лет с восемнадцати, примерно раз в год, а может, реже, и всегда он был практически одинаков. Я вижу на оживленной улице Шэя Делани. Начинаю бежать, расталкивая всех локтями, чтобы догнать его. В давке жаждущих попасть на январскую распродажу я вижу его спину. Он все удаляется от меня. Я пытаюсь идти быстрее, но все больше людей преграждают мне дорогу, путаются под ногами, ставят подножки, становятся у меня на пути. До тех пор пока Шэй не теряется из виду.

Обычно я просыпалась от распиравшего меня желания, мечтая о былой любви, и злилась на Гарва. Весь следующий день эти ощущения окутывали меня, как похмелье. И только когда они таяли, я начинала волноваться. Я и думать не думала о Шэе целый год, но эти сны… Значат ли они, что я все еще люблю его? И что не люблю Гарва?

Утешение пришло неожиданным образом, когда лет восемь-девять назад я смотрела какую-то научно-популярную программу. Она была посвящена взаимодействию Солнца и Земли. Там говорилось, что даже в середине зимы, когда наша половина Земли отвернута от Солнца, притяжение все равно очень сильное, мы тянемся к Солнцу. И иногда холодная половина Земли слегка изменяет свое положение, поэтому в середине февраля может быть безумно тепло и солнечно.

Может, я что-то не так поняла, потому что, когда я хорошенько над этим подумала, все равно решила, что объяснение выглядело довольно бессмысленным. Но мне оно послужило утешением. Камень свалился с моих плеч, и я поняла, что, разумеется, я люблю Гарва. Просто меня иногда тянет к Шэю, но это ровным счетом ничего не значит.

В ту ночь мне приснился другой сон. Вначале был Шэй, и я бежала за ним, но в какой-то момент он превратился в Гарва. И я мчалась за Гарвом так же, как раньше за Шэем. И так важно было догнать его. Я просто умирала от нежности и любви. Это было чудесное ощущение, у меня кружилась голова и как будто выросли крылья. Так я чувствовала себя, когда мы только-только влюбились друг в друга. Я помнила это так четко. Но он ускользал в этой толпе, а ноги не слушались меня, так что я потеряла его из виду. И проснулась в слезах. Я оплакивала все потери прошедших лет.

На кухоньке, залитой солнечным светом, я обнаружила проснувшуюся и энергичную Эмили.

– Я не сплю с шести часов, – заявила она. – Все жду, когда же зазвонит этот чертов телефон!

Ах да, новости после презентации. Мой сон еще был со мной, поэтому мне было трудновато ориентироваться в действительности. Я была как плохо настроенное радио, которое ловит сразу две частоты. Одна звучит громко и ясно, вторая, более душевная, едва слышна на заднем фоне.

– Но сейчас только девять. – Я решила, что правильно будет сказать именно это. – Вряд ли они уже на работе.

– Бездельники, ленивые ублюдки! Как бы то ни было, у Морта есть домашний телефон Дэвида, так что если бы он хотел, то мог бы позвонить ему вчера вечером или сегодня утром. Каждая секунда без новостей – еще один гвоздь в крышку гроба.

– Ты излишне драматизируешь! А кофе есть?

Две кружки крепкого кофе уничтожили призраков, летавших вокруг моей души, и мне удалось лучше сфокусироваться на происходящем.

– Дом выглядит прекрасно, если учесть, что вчера вечером тут тридцать человек напивались до поросячьего визга. Так и не скажешь.

– Ага, – согласилась Эмили. – Если не считать сувенирчика на нашем диване.

Господи? Неужели прожгли-таки сигаретой? Или кого-то вырвало? Неужели кто-то был настолько пьян. Хотя, позвольте, не могло ли это быть результатом булимии?

– Хуже, – прервала мои размышления Эмили. – Это Итан. Не могу понять, как мы не заметили его вчера. Я уже попыталась разбудить его, но он нарычал на меня, как бешеная собака. Козел!

Так и есть. На диване свернулся калачиком Итан. В руках зажат перочинный нож, на черепе проступила утренняя щетина. Во сне его козлинобородое, украшенное пирсингом лицо казалось милым.

– Парню пора домой, побрить башку. Пни его! – потребовала Эмили.

– Может, мы просто потрясем его за плечо?

– Пнуть прикольнее!

– Ладно. – Я слегка ударила его по голени, но он только перевернулся и пробормотал, что сейчас прибьет мою гребаную голову к столу.

Я вопросительно взглянула на Эмили.

– Лучше пока не будем его трогать, – решили мы. – Пареньку надо выспаться. А мы выпьем еще кофейку.

И поперлись обратно на кухню.

На холодильнике стояла початая бутылка белого вина, которую мы проглядели вчера во время ночной уборки. Я заметила, что пробка все еще насажена на штопор. Можно снова заткнуть бутылку.

– Дай-ка мне масло!

Эмили пристально посмотрела на меня, а потом приволокла бутылку с маслом. Я посмотрела на нее и поняла свою промашку. И тут Эмили подвергла меня опросу с целью выяснить, все ли у меня дома.

– Так зачем тебе нужно было масло? Хотела поджарить себе мюсли?

– Нет, вообще-то я хотела попросить тебя дать мне штопор.

– Но ты же не это сказала. Ты сказала «масло». Хотя крыша у меня реально поехала, но обсуждать это настроения не было.

Я хотела соврать. Было бы несложно убедить ее, она уже и так практически поверила, но это было бы невежливо.

– Это просто слово. Мы с Гарвом так говорили, – объяснила я смущенно. – Когда мы открывали бутылку с вином, то называли это «открыть как по маслу», соответственно штопор именовался «масло». Извини, я забыла.

– Так вот почему ты каждый вечер выдавливаешь пасту на мою зубную щетку? Это тоже ваша с Гарвом традиция?

– Чт-т-т-о? – Я аж заикаться начала.

– Каждый божий день с тех пор, как ты приехала, – терпеливо сказала Эмили. – После того как ты ложишься спать, я иду в ванную, и там меня ждет щетка с пастой на ней. Если это не ты делаешь, то кто же?

Пришлось признаться.

– Я. Но я даже не понимала, что делаю это. Невероятно.

– Это ваша с Гарвом традиция?

– Ага. Тот, кто первым шел спать, выдавливал пасту на щетку другого.

– Это самое трогательное, что я когда-либо слышала, – просияла Эмили, но, увидев выражение моего лица, тут же прикусила язык.

Печаль, которую я испытала проснувшись, вернулась ко мне. На мне лежало тяжким бременем то, что больше мне не с кем говорить на нашем секретном языке, и все наши ритуалы для других – пустое место, хотя это когда-то связывало нас с Гарвом. А таких ритуалов было множество. Например, он готовил ужин и накрывал на стол, а я должна была вбежать в комнату и объявить: «Пришла, как только услышала». Если я забывала, то он не давал мне есть и требовал:

– Ну, давай, скажи же. Пришла, как только услышала.

Объяснить, почему это было так мило и забавно, – все равно что описывать цвета слепому.

Но мне уже и не придется, потому что все осталось в прошлом. Вся моя привычная жизнь.

Очевидно, от меня исходили волны такого сожаления, что Эмили потребовала:

– Ну, скажи же.

– Что сказать?

– Что ты по нему скучаешь. Даже я по нему скучаю!

– Ладно, – вздохнула я. – Я по нему скучаю. Но я скучала не только по нему. Я скучала по самой себе. По той себе, какой я была, когда мне не нужно было притворяться и можно было просто быть собой. Теперь вокруг были все эти люди, и я устала «вести себя». Даже с Эмили я была не до конца собой, как это было с Гарвом. Это проявлялось даже в мелочах, как, например, громкий телевизор. На Гарва стоило всего лишь рявкнуть, и он сразу бы уменьшил звук, но с Эмили мне приходилось держать язык за зубами и наживать себе от злости язву.

– Мне приснился сон, – сказала я. Прозвучало это похоже на проповедь Мартина Лютера Кинга.

– Расскажи, – велела Эмили, подумала и добавила: – Марти.

– Ну, содержание ты уже знаешь.

– Это сон про Шэя Делани?

– Да, сначала я бежала за Шэем. Но потом он превратился в Гарва.

Я описала, как бежала, что есть сил, и как мне нужно было его догнать, мой ужас из-за того, что он ускользает все дальше, и печаль утраты, когда он исчез.

– Так что продолжай оказывать мне психологическую помощь, – закончила я свое повествование. – Подними мне настроение.

В этом Эмили просто дока.

– Во сне мы поступаем так, как не можем в реальности, – разъяснила она. – Вы были женаты девять лет. И конец ваших отношений заставляет тебя страдать. Понимаешь, даже если я расстаюсь с кем-то после трехмесячного романчика, я все равно расстраиваюсь так, что хоть вешайся. Но потом выкидываю их из головы. И снова на седьмом небе.

Мне уже становилось лучше, но тут Эмили все испортила:

– Есть ли хоть какой-то шанс, что вы с Гарвом могли бы все начать сначала?

Мне показалось, что в комнате потемнело.

– Я знаю, что у него была любовница, – сказала Эмили.

– Не была, а есть, – поправила я. – У него есть любовница.

– Но ведь он мог бы порвать с ней, к твоему сведению.

– Мне плевать. Он уже все испортил. Я никогда не смогу снова доверять ему.

– Но доверие можно вернуть. У других получается.

– А я не хочу даже пробовать. С февраля… Эмили, я даже не могу описать тебе… Мы словно были заперты в багажнике…

– Господи! – Она испугалась, услышав такое сравнение. Я и сама была напугана. Хотя обычно такое воображение мне не свойственно.

– И этот багажник был плотно закрыт. – Я превзошла саму себя.

Эмили начала задыхаться, схватилась руками за горло:

– Не могу дышать!

– Именно это я и чувствовала, – задумчиво произнесла я. – Ладно, у меня просто плохой день. Еще один…

– Да забей, блин! – перебил меня чей-то голос. Это был Итан. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и увлеченно слушал наш разговор. – Если это не вернется, значит, это не твое. А если вернется – держи крепко!

– Пошел вон! – Эмили протянула руку и указала ему на дверь. – У нас тут до хрена любителей пофилософствовать, лежа на кресле!

Пока Итан вприпрыжку мчался к двери, Эмили снова посмотрела на часы:

– Ну, сейчас-то Дэвид просто обязан быть на своем рабочем месте!

Он там был. Но сказать ей ничегошеньки не смог. Как обычно, он издавал лишь положительные восклицания:

– Им все так понравилось!

Но ей хотелось объективной информации. Да или нет. Приняли или не приняли? А Дэвид этого сказать не мог.

– Он боится, – догадалась Эмили, повесив трубку.

– Чего? – выдавила я из себя улыбку.

– Весь этот город живет в страхе. Если «Хот-хауз» не возьмет сценарий, то это плохо отразится на его дальнейшей карьере, и никто ни в грош не будет ставить его никчемные суждения, так как он – неудачник. Он просто будет ассоциироваться с провалом.

Пища для размышления. Я-то всегда думала, что агенты – это нечто бесстрастное, типа ускорителя химической реакции. Посредники, которые сводят людей друг с другом, но их самих процесс не касается. Я была не права.

– А Морт Рассел наверняка боится, что, если он купит сценарий, тот может не понравиться директору студии, а если не купит, то его может приобрести другая студия и сделать их него хит. А я тем временем чертовски боюсь, что текст не купит никто! А что ты чувствуешь, Мэгги?

Я проверила свой уровень тревожности. Все как обычно.

– Боюсь до чертиков.

– Добро пожаловать в Голливуд!

Тут раздался звонок в дверь, и мы вопросительно посмотрели друг на друга. Эмили чуть не сломала себе шею, когда неслась к двери по скользкому полу. В ее воображении за дверью стоял не кто иной, как сам Морт Рассел с чеком, который означал «все твои тревоги позади».

Но был не Морт Рассел, а всего лишь Луис, один из наших козлобородых друзей. До сих пор они для меня были лишь расплывчатым образом (некий парень с бородкой), но после вчерашней вечеринки я начала их различать. Их и в самом деле было трое. Итан – здоровый, плотный, с голым черепом. Кертис – лысоватый блондинистый толстячок с самой невыразительной бородкой из всех троих. Легкая, как пух, она разлеталась во все стороны. Будто он ползал под кроватью и к его подбородку прилипли клоки пыли. Он казался мне слегка странным. Может, из-за того, что Итан поведал мне, будто в старших классах школы Кертис считался учеником, «который, вероятнее всего, начнет палить по невинным жертвам в общественных местах».

А сейчас передо мной стоял Луис. Аккуратненький красавчик и самый вежливый! Он пришел поблагодарить нас за прекрасную вечеринку и пригласить как-нибудь зайти к ним отобедать. Луис сказал, что великолепно готовит, вероятно, это связано с его колумбийским происхождением.

– Заходите, всегда будем вам рады! – пригласил он.

– Конечно, зайдем. – Эмили бесцеремонно захлопнула дверь перед его носом.

– Ты не хочешь зайти к ним в гости? – спросила я.

Она закатила глаза.

– Господи!

Ворча себе под нос, что ей уже тридцать три, а не пятнадцать, она схватила телефон и провисела на нем семь часов без перерыва, переключаясь с одного звонка на другой. Она обсуждала презентацию. Разговор повторялся слово в слово снова и снова. Она горячо рассуждала на тему своей презентации, но, по сути, переливала из пустого в порожнее. Разговор ни о чем.

Можно было пойти на пляж или совершить акт антишоппинга. Я решила вернуть вышитую джинсовую юбку, поскольку, померив ее дома, обнаружила, что в ней у меня смешные коленки. Но вместо этого я апатично смотрела по телику выступление какого-то евангелиста. И снова ощутила всю тяжесть вернувшегося ко мне сожаления. Я думала о Гарве. У него было много положительных качеств. Но, кстати, и плохих немало.

Они попеременно мелькали у меня в голове. В конце концов я схватила желтенький блокнотик Эмили и выписала их все.

Этот ребяческий список нисколько не подействовал на мою депрессию. Я все еще нервничала. Мне было горько. Ужасное, безнадежное ощущение, что я неудачница. В душе у меня царил беспорядок, и в жизни тоже. Определенно, беспорядок наблюдался и в моем прошлом. Поняв, что этот день можно смело вычеркнуть из жизни, я взяла полотенце и побрела на задний дворик, чтобы слегка позагорать. Через пару секунд я провалилась в благодатный сон.

Я проснулась от брызг воды, так как заработали поливальные машины. Вернувшись в дом, я обнаружила Эмили все еще болтающей по телефону. Кто-то диктовал ей, как проехать куда-то.

– Да, знаю. Тот квартал, где центр пластической хирургии? Ага.

Она повесила трубку и повернулась ко мне:

– Пойдем сегодня поужинаем?

– А кто будет? – спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал обыденно.

– Лара, Надя, Джастин, Дезире и мы с тобой. А Трой?

– Трой работает, – сказала Эмили ласково, поняв мой немой вопрос. – Он сегодня встречается с каким-то продюсером. Ты же знаешь, как он относится к своей работе.

Вообще-то я не знала, но это не имеет значения. Я была расстроена. И от Морта Рассела все еще ни слова. Хотя, пока я спала, звонила Элен. Я была тронута ее беспокойством. Пока не узнала, что беспокойства никакого не было и в помине. Она всего лишь обсудила с Эмили сексуальных серфингистов.

– Она мне не поверила, когда я сказала, что у меня нет ни одного знакомого серфингиста.

Мы ехали по ярко освещенным улицам вечернего Беверли-Хиллз. И около небольшого торгового центра заметили суматоху. Арестовывали двух парней. Их руки лежали на черно-белой полицейской машине. Один коп обыскивал их, а второй размахивал готовыми к употреблению наручниками. Раньше я никогда не видела, чтобы кого-то арестовывали. Меня охватила дрожь от того, что мы все время живем на острие, но я тотчас же устыдилась.

Большую часть ресторана составляла открытая терраса. Столики расположились под симпатичным бело-зеленым тентом, а от проезжей части их отделяла белоснежная решетка. Надя и Лара уже были там, ожидая нас за столиком «с видом на дорогу». Пока мы с Эмили пробирались к ним мимо других посетителей, я почувствовала, что место немного странное, но никак не могла въехать, в чем дело, пока не пришел Джастин с Дезире.

– Спасибо, девочки, – Джастин, скривив тонкие губы, распекал пронзительным голосом Надю и Лару. – Вы пригласили меня в ресторан для лесбиянок. Меня же тут могут растерзать без суда и без следствия.

И тут я поняла, что именно мне странно. Все клиенты – женщины. Джастин в прямом смысле слова был единственной особью мужского пола. Все встало на свои места. Я поняла, что это были за пристальные взгляды, почему мне пару раз подмигнули, а один раз широко улыбнулись. Я заволновалась. Правильно ли я поступила, что подмигнула в ответ? Легкомысленная Надя призналась, что прийти сюда было ее идеей.

– Мне нравится этот ресторан, разве тут не здорово?

– Здорово, – буркнул обиженный Джастин. – Давайте уже есть, что ли.

Он внимательно изучил меню. Время от времени он оглядывался вокруг, словно говорил: «Я всего лишь жирдяй, которого убивают в первую же минуту, так что вам нечего меня бояться». Но расслабиться не мог.

Мы сделали заказ. Причем все, кроме меня, заказали либо то, чего не было в меню, либо блюдо, которое готовят в соответствии с пожеланиями клиента. Кажется, это лос-анджелесский метод чувствовать себе неловко в ресторане, насколько это возможно. Только я собиралась накинуться на свой ужин, как вилка замерла в моей руке, потому что я увидела кое-что, что не лезло ни в какие ворота. Женщину с полностью забинтованной головой вела под руку молодая девица с великолепной копной волос. Когда они подошли ближе, мы услышали, как девушка ласково шепчет:

– Ладно, мамуля. Аккуратно, ступенька. Еще две. Теперь шагаем вниз. Ага, вот и наша машина.

Они подошли к полноприводному автомобилю, припаркованному в паре метров от нашего столика. Молча мы наблюдали, как ничего не видящая женщина стояла без движения в ожидании, пока ей откроют дверцу машины.

– Что с ней случилось? – пробормотала я. – Она выглядит как жертва пожара.

Все тут же снисходительно заулыбались. Даже Дезире ласково и удивленно посматривала на меня своими блестящими влажными глазками.

– Скорее жертва пластической хирургии, – тихонько сказала Лара. – Выглядит так, словно ей сделали полную подтяжку лица.

– Правда?

– Разумеется.

Почему бы и нет? Лос-Анджелес – просто храм красоты. В какую газету ни загляни, везде уговаривают запросто при помощи липосакции удалить галифе на бедрах, с помощью лазера избавиться от всей растительности на теле и сделать скулы более четко выраженными с помощью инъекций коллагена. И всем, черт побери, плевать, что через полгода весь этот чудо-коллаген переместится в область подбородка, и вы будете похожи на Человека-Слона, и придется делать липосакцию уже этого чертова коллагена!

– Не торопись, мамочка.

Женщину аккуратно препроводили на пассажирское сиденье. Но она недостаточно нагнула голову и умудрилась стукнуться лицом о потолок. Женщина вскрикнула от боли, и все в ресторане вздрогнули, даже есть перестали.

И вот она в машине. Дочка поскакала к водительскому месту. Все это напоминало «Возвращение мумии». Да, надо быть поаккуратнее в обсуждении пластической хирургии. Ну ладно Ларины фальшивые сиськи. Но что же должно быть под этими бинтами? Живое мясо? Я не смогла сдержаться и поморщилась:

– Это просто варварство какое-то.

– Эй! – Лара игриво стукнула меня по руке. – Нечего тут падать в обморок! Она же счастлива. Ну, проведет пару дней в кроватке, зато потом организует вечеринку в честь своего нового лица!

– А как же дочь? – Сама не знаю, что я хотела этим сказать. Просто подумала, что, должно быть, ужасно видеть маму в таком состоянии.

– Не беспокойся о ней, – утешила меня Лара. – В Беверли-Хиллз девочкам на шестнадцатилетие дарят пластическую операцию по исправлению носа.

– Я тоже сделала такую, – с гордостью заявила Надя. – И не только ради себя. Хочу, чтобы мой ребенок тоже родился с красивым носиком!

Мы все застыли с вилками в руках и замолчали. А Дезире вообще слезла со стула и потрусила куда-то. Лара улыбнулась мне, но видно было, что ей не по себе.

– Что? Что? – Надя уловила атмосферу за столом и теперь переводила взгляд с одного на другого. – Что я такого сказала?

Пауза.

– А, понятно. Это потому что я лесбиянка. Вы думаете, что у лесбиянок детей не бывает. Да ладно вам.

– А доноры спермы на что! – воскликнула Эмили, и разговор возобновился даже с большим жаром, чем требовалось.