25

Три года назад случились две вещи, о которых я думала, что они никогда не произойдут. Мне стукнуло тридцать, и после пяти лет пребывания в Чикаго Гарву предложили повышение по службе в дублинском офисе. Так что мы решили переехать обратно в Ирландию. Гарв приспосабливался к своему новому директорскому креслу, а мне предложили контракт на полгода с «Макдоннел Свиндел». И внезапно наступило время становиться мамой.

Но, к несчастью, я все еще не ощущала себя готовой. Классно было вернуться в Ирландию, но я скучала по Чикаго. Кроме того, моя новая работа была постоянным источником стресса. Я ненавижу нестабильность краткосрочных контрактов, но мне предлагали только это. И нам было негде жить. Мы-то думали, что наше возвращение на Изумрудный остров пройдет по традиционной схеме. Ирландцы едут в Америку, зарабатывают там кучу денег, возвращаются и швыряются деньгами направо и налево, как в старые добрые времена. Так что мы были шокированы, обнаружив, что пока мы были в отъезде, у Ирландии хватило смелости развивать собственную экономику.

Дублин рос с огромной скоростью. Цены на недвижимость подскочили до небес. Дома передавали новым владельцам за несколько миллионов фунтов. И если здание было достаточно длинным, то кто-нибудь подавал заявку на его перепланировку, чтобы соорудить внутри шестнадцать квартир. В результате денег, вырученных за квартиру в Чикаго, на дом в центре города не хватило. Вместо этого, мы потратили пять месяцев, чтобы купить домик в пригороде в нескольких милях от города.

До нас он принадлежал одной старушке. Так что ванная и кухня были музейными экспонатами. А маленькие мрачные комнатки как раз в духе времени. Мы лелеяли мечты, как мы все тут модернизируем: новая кухня, новая ванная, перепланировка комнат, верхний свет и так далее. Пришли специалисты из строительной фирмы, разрушили чуть ли не весь дом и быстренько срулили. И пока куча мешков с цементом стояла в «саду» нетронутой, мне не нужно было приниматься за производство потомства.

Но петля все затягивалась. Незадолго до нашего отъезда из Чикаго почти все наши знакомые обзавелись детьми. Едва мы приземлились в Ирландии, как я заметила, что и тут та же фигня. Через неделю после нашего возвращения сестра Гарва Шелли родила сына. Мальчишку назвали Ронаном. Мы с Гарвом пошли навестить ее в роддоме с пакетом винограда под мышкой. И встретили гражданского мужа Шелли Питера. В обнимку с бутылкой он праздновал рождение первенца.

– Гарв! – заорал он, увидев нас в коридоре. – Иди же посмотри на моего наследника. На продукт, так сказать, моих чресел!

Он начал так энергично качать тазом, что чуть не свалился. Затем, ударяясь о блестящие зеленые стены, он приблизился к нам, схватил Гарва и потащил его к детской кроватке.

– Згадка новой жзни, – заплетающимся языком сообщил Питер. – Згадка!

Я была расстроена из-за него, особенно когда его попросили уйти, так как он расстраивал других папаш, у которых родились девчонки. Но Гарв был в восторге.

Я не могла не заметить, что Гарв очень хочет ребенка. Он любил детей, и они его любили. Им особенно нравилось лохматить его волосы, стаскивать с него очки и тыкать ими в глаз. Когда они плакали, Гарв брал их на ручки, нашептывал всякие нежности. Дети переставали реветь и смотрели на него с таким удивлением. И все (кроме моих родственничков) говорили:

– Из него получится хороший отец.

Разумеется, Гарв заводил разговоры о потомстве. Я проклинала свою невезучесть. В других парах, кажется, обычно женщины хотели детей, а мужчины всячески пытались избежать этого. На самом деле, согласно популярному фольклору и женским журналам, эти детофобы рассеяны по свету, как мины. Каждый раз, когда Гарв поднимал эту тему, мне всегда удавалось найти какое-то оправдание, почему именно сейчас не время. До Гарва дошло, что мое нежелание иметь детей – не временное явление, когда мы в выходные остались присматривать за Ронаном. Ну, я сказала «выходные», хотя вообще-то это была ночь с субботы на воскресенье, когда Шелли и Питер осмелились оставить сына на наше попечение. И звонили раз восемьдесят за сутки.

Впервые нам пришлось присматривать за малышом больше пары часов. Мы вполне справились с кормлением, отрыжками, сменой подгузников и рассказыванием сказок. Это было довольно забавно. Понимаете, я ведь не против детей по существу. Лишь против идеи рожать их самой. Когда Ронан пару раз заревел ночью, Гарв вставал к нему, ни разу не пожаловавшись. Утром он притащил его к нам в кровать и посадил к себе на коленки лицом к нам. Ронан хохотал, а когда Гарв взял его за пухленькие запястья и начал фырчать, малыш визжал как сумасшедший. Гарв тоже смеялся. С обнаженным торсом и растрепанными волосами он был похож на красавчика с портрета «Папа и малыш». Мне стало настолько не по себе, что я почти ощущала эту боль физически.

В конце этого замечательного дня Шелли с Питером пришли забрать сынишку и спросили:

– Он хорошо себя вел?

– Хорошо? – переспросил Гарв. – Да он вел себя просто отлично, мы даже отдавать его не хотим!

– Тогда надо начать работать над тем, чтобы у него появилась маленькая сестричка, – сказала Шелли.

Быстро, как молния, я указала на голые стены и сказала:

– Как можно заводить ребенка на стройплощадке?

Они засмеялись, мы с Гарвом тоже, но Гарв смеялся не так громко, как мы. Я понимала, что эта отмазка уже не катит. Вскоре после этого он и притащил кроликов.

Шло время. А я все еще не была готова. Некоторые из моих страхов уменьшились, например страх родовой боли. Я знала достаточно женщин с детьми, чтобы понять – роды пережить все-таки можно. Но когда я слышала истории о дамах, родивших в тридцать девять, это улучшало мне настроение. В газетах появилась заметка о шестидесятилетней женщине, которая родила ребенка каким-то искусственным способом. Тоже хорошая новость. Однако мой тридцать первый день рождения наступил скорее, чем я ожидала, и я запаниковала. Я же говорила, что рожу ребенка в тридцать, а сейчас мне уже на год больше! Когда же созреет мой материнский инстинкт? Мое время истекает. Если он не поторопится, то прибудет точно к менопаузе!

Я уже говорила, Гарв дураком не был. Наконец он усадил меня нежно, но твердо. Он может проявлять твердость, когда захочет. И заставил поговорить об этом. По-настоящему поговорить, а не вешать ему лапшу на уши, как я делала весь год.

– Просто я не готова, – призналась я. – И не только из-за боли, с этим я уже как-то смирилась.

– Дорогая, мы закажем тебе лучшую эпидуральную анестезию, какую только можно купить. Что еще?

– Ну, моя работа.

Когда я произнесла это вслух, я поняла, в чем проблема. Больше пяти лет, и в Чикаго, и в Ирландии, я много работала, двигалась против течения и ждала, когда же все утрясется и я получу должность, где буду чувствовать себя «в безопасности».

И тогда я буду знать, что после декрета меня снова возьмут на мое место, и не беспокоиться, что во время моего отсутствия меня подсидят коллеги.

– Уйдешь в отпуск по уходу за новорожденным…

– Но легко ли мне будет восстановиться? И что делать с продвижением по службе? Если меня не будет несколько месяцев, то как я займу место Френсис?

– Ты собираешься спать прямо на рабочем столе и мыться в офисном туалете, как ваша бомжиха Френсис? Как бы то ни было, твои работодатели не могут ущемить твои права, это незаконно.

Легко говорить. Он просто не слышал об одном из партнеров в нашей фирме (разумеется, мужчине), который жаловался, когда какая-нибудь несчастная уходила в декрет:

– Если бы я взял отпуск на несколько месяцев для путешествия по Средиземноморью и требовал бы оплаты, они бы рассмеялись мне в лицо.

Вот почему я была против. Если сравнивать меня и Гарва, то моя карьера и не карьера вовсе. Но она важна для меня. Хотя работа угнетала меня и отбирала много сил, но в определенном отношении она формировала мою самооценку.

– Хорошо, что-нибудь еще?

– Да. А что, если родится ребенок, похожий на моих сестер? Рейчел принимала наркотики. У Анны съехала крыша. А Клер никого не слушает. Я никогда не могла их контролировать. И это всегда доставляло мне мучения. – Я запнулась. – Вот, слышишь, я уже говорю, как моя мама. Короче, я слишком безответственная, чтобы иметь ребенка.

Эти слова рассмешили Гарва.

– Ты не безответственная!

– Безответственная! – настаивала я. – Мы с тобой хорошо проводим время. Можем сорваться и поехать куда-то на выходные. А ты только подумай о Хантере и Синди.

Это наши друзья в Чикаго. Они завели ребенка, и за один день их жизнь перевернулась с ног на голову. Раньше мы ездили путешествовать вчетвером, но после рождения ребенка они сидели дома как привязанные рядом с орущим младенцем, а мы с Гарвом по выходным ездили на озера, чувствуя облегчение и вину.

– Мы не можем оставить ребенка на Дермота, как Попрыгунью и Побегайчика. Быть родителями – это навсегда, – сказала я. – Пока дети не подрастут. А может, и дольше.

– Понятно. То есть рождение ребенка принесет тебе физическую боль во время родов, душевное беспокойство, положит конец твоей карьере и аннулирует твою общественную жизнь на следующие двадцать лет. Кроме этого другие возражения есть?

– Есть.

– Скажи.

– Это звучит глупо.

– Все равно скажи.

И я заставила себя озвучить их.

– Ну… А что если с ребенком что-то случится? Если над ним будут издеваться в школе? Если он умрет? Заболеет менингитом? Или его собьет машина? Мы же будем его любить, как мы это вынесем? Извини за эти глупости, – быстро добавила я.

Я не встречала людей, кто чувствовал бы то же. Подруги, которые беременели, высказывали небольшие сожаления, но все это было как бы между строк. «Это наш последний романтический уикенд за последние три года». «Я теперь читаю меньше, чем раньше, так как первые два года вы просто не можете сосредоточиться на книге. Мысли разбегаются». Таких нездоровых опасений, как я, никто из них не высказывал. Самое большее, что можно было от них услышать: «Неважно, мальчик или девочка, главное, чтобы здоровенький».

Но Гарв сказал:

– Я понимаю, что ты чувствуешь. Я знала, что это так.

– Но если бы мы всегда так думали, то нельзя было бы любить кого-то.

На секунду я испугалась, что он предложит походить к психотерапевту. Но, разумеется, этого не случилось, он же ирландец.

В отличие от многих моих друзей, я никогда не обращалась к психотерапевту. Эмили говорила, что причина в моем страхе. По ее словам, я боялась обнаружить что-то не то. Я соглашалась. Я действительно боялась обнаружить, что каждую неделю трачу сорок фунтов, чтобы развлекать абсолютно незнакомого человека историями из своей жизни.

– А что-нибудь положительное ты в беременности видишь? – спросил Гарв.

Я долго думала и придумала.

– Да.

– Да? – в его голосе прозвучало столько надежды, что мне стало стыдно.

– Шоколад.

– Шоколад?

– Ну, еда вообще. Я могу есть, сколько захочу, и не чувствовать себя виноватой.

– Гм. – Он тяжело вздохнул. – Это уже что– то, я думаю.


Прошел еще год. Мне исполнилось тридцать два, а я все еще не была готова. Ну, больше готова, чем раньше, нельзя этого не признать, но все еще не совсем. И вот однажды после всех этих лет я сдалась. Я знала, что должна это сделать. Молчаливая борьба утомила меня, и подозреваю, что наши с Гарвом отношения дали трещину после появления Попрыгуньи и Побегайчика. Я любила Гарва и не хотела все усугублять.

Когда я решилась, то Гарв от радости чуть не взорвался.

– Что изменило твое мнение?

– Не хочу стать одной из теток, которые воруют младенцев возле супермаркетов, – ответила я.

– Ты не пожалеешь, я обещаю, – подбодрил он меня.

Пока что я подозревала, что еще как пожалею. Но мое негодование было сглажено тем, что Гарв действительно не понимал, какие сомнения меня мучают. Гарв искренне полагал, что как только я залечу, то все мои тревоги смоет поток эстрогена.

– Мне купить термометр для измерения базальной температуры?

Гарв испугался.

– Нет, может, мы просто… И мы просто…


Когда мы первый раз занимались сексом без предохранения, у меня было чувство, что я прыгаю с самолета без парашюта. И хотя нам сказали, что результата можно ждать через полгода-год, я постоянно прислушивалась к своему телу.

Но, несмотря на риск, мои месячные приходили, и даже менструальные боли не могли притупить чувство облегчения. Я немного расслабилась. Забеременею в следующем месяце. Может, я как раз из тех женщин, кому на это требуется год.

Безнадежно. Я убедилась в этом уже в следующем месяце. Уже через несколько минут я знала. Я не начала тут же требовать арахисового масла и сандвичей с васаби, но что-то внутри было не так. А потом я резко возненавидела бутерброды с беконом, салатом и помидорами, которые продаются в крупных супермаркетах. И я поняла.

Да ладно вам, в прошлом месяце я тоже была уверена, хотя беременности не было и в помине. Но в этот раз через пару дней стало ясно, что это не мое больное воображение разыгралось. Я залетела. Почему я была так уверена? Возможно, отчасти потому, что до восьми вечера мне все время хотелось плакать. А если кто-то проходил в метре от моей груди, мне хотелось убить его. И еще я была бледная, как мел. Кроме тех моментов, когда лицо было зеленым, как листик мяты. Все не так. Когда Шелли была на пятой неделе беременности, она поехала в поход в Пиренеи. Зачем? В сущности, я знаю не больше, чем вы. Но она проходила по десять миль по пересеченной местности и никогда не жалела о своем легкомысленном поступке. А Клер первый месяц даже не догадывалась о беременности, и клубилась дни и ночи напролет, и ни разу даже не обнялась с унитазом.

Но меня тошнило больше, чем кого бы то ни было. Выносить это мне было особенно трудно, потому что в принципе меня тошнило не часто. Даже на моем мозге это сказалось негативно. Я не могла собраться с мыслями. Для официального подтверждения мы сделали тест на беременность. Когда на нем показалась вторая голубая полосочка, Гарв заплакал. Как обычно плачут мужчины, притворяясь, будто им в глаз попала ресничка. Я тоже зарыдала, но по другой причине.

Хотя меня все время тошнило, я все же продолжала работать. Не знаю, была ли от меня хоть какая-то польза. Единственное, что меня поддерживало, – образ кровати, которая ждет меня после рабочего дня. Когда я наконец приезжала домой, то чуть не плакала от облегчения и сразу бежала в спальню. Если Гарв добирался до дома раньше меня, он уже отгибал покрывало, и мне нужно было только заползти и улечься под прекрасной прохладной простынкой. Тогда Гарв ложился рядом, а я хватала его за руку и шипела, что ненавижу его.

– Я знаю, – вполголоса отвечал он мне. – Я тебя не виню. Но обещаю, что скоро, всего через несколько неделек, тебе станет легче.

– Да, – с благодарностью шептала я. – Спасибо тебе. И тогда я тебя убью.

Рано или поздно я с трудом принимала сидячее положение, у Гарва уже срабатывал рефлекс.

– Тазик? – заботливо спрашивал он, так как это было сигналом «будь готов к позыву на рвоту!».

– «Картошка – это круто», – бормотал Гарв фразу из навязчивой рекламы, пока я делала свое «вау» в розовенький тазик, купленный специально для этого случая.

По прошествии первого месяца внутри меня что-то начало пульсировать. Это ощущение было таким необычным, что я даже не могла определить его.

– Нарушение пищеварения? – предложил Гарв. – Газы?

– Нет, – в изумлении ответила я. – Я думаю, это может быть… восторг.

И Гарв снова заплакал.

Можете назвать это гормональными перестройками или природными инстинктами, как вам больше нравится, но, к моему величайшему удивлению, я вдруг очень захотела этого ребенка. В семь недель мы пошли делать первый раз УЗИ, и моя любовь прорвалась, как плотина. На неровной серой поверхности было видно маленькую капельку, которая была темнее всех остальных капелек. Это был наш малыш. Маленький человечек, новый и уникальный. Наше создание. И это я его вынашивала.

– Это чудо, – прошептала я, пока Гарв изучал Капельку.

– Загадка новой жизни, – торжественно согласился он.

Настроение у нас скакнуло резко вверх, захотелось отпраздновать. И мы не пошли на работу, а отправились пообедать в ресторан, где я раньше бывала с клиентами, отчего не могла насладиться трапезой как следует. В этот раз мне даже удалось съесть куриную грудку, и не сблевать. Потом мы гуляли по городу. Он уговорил меня позволить ему купить сумочку от JP Tod (ту самую, которую клянчила Элен). Она была такой дорогой, что я сама никогда бы ее не купила, даже учитывая наличие счета на покупку «милых дамских штучек».

– В последний раз мы тратим деньги на такую вещь, – кокетливо объявил Гарв.

Тогда я купила ему диск с записью саксофониста, о котором я ровным счетом ничего не знала, но которого любил Гарв.

– В последний раз ты сможешь послушать музыку, – не менее озорно заявила я.

Это был один из самых лучших дней в моей жизни.

Тогда-то мы и решили отдать Попрыгунью и Побегайчика Дермоту. Он к ним очень привязался. Хотя нам было жалко с ними расставаться, но мы решили, что их придется отдать, когда родится малыш. Мы слышали достаточно ужасов о ревнивых питомцах, которые нападали на младенцев. Хотя наши крольчата не проявляли признаков злости, но мы понимали, что рисковать нельзя. Со слезами на глазах мы отдали их Дермоту и пообещали часто навещать.

Примерно тогда же изменилось и еще кое-что. Я никогда не была в восторге от собственного тела. Ну, я не ненавидела его настолько, чтобы сесть на голодную диету или отрезать лишний кусок, но праздновать было нечего. Однако беременность принесла кардинальные изменения. Я чувствовала себя зрелой, прекрасной, могущественной, и, как ни смешно это звучит, полезной. До этого я воспринимала свою матку как кольцо для ключей внутри дамской сумочки. Ни пользы, ни красоты, но оно входит в комплект, так что приходится брать.

Другим сопутствующим результатом беременности было ощущение нормальности. Я так долго чувствовала себя чуть ли не моральным уродом из-за отсутствия материнского инстинкта. И вот в первый раз за длительный срок я двигалась синхронно с остальным миром.

Предполагается, что до двенадцатой недели нужно держаться, и лишь потом можно рассказать другим. Обычно я – могила. Но только не в этом случае. Так что на восьмой неделе мы сообщили ошеломительную новость нашим семьям, которые были рады (ну, большинство родственников, по крайней мере).

– А я-то думала, что ты – яффа, – холодно сообщила Элен Гарву.

– А что такое яффа?

– Апельсин, у которого нет семян.

Он все еще не понимал. Так что Элен развила тему.

– Я думала, ты стреляешь холостыми патронами. – А потом добавила: – Когда я вообще могла вынести размышления по этому поводу.

Потом я позвонила Эмили. Одной из тех, кто знал, насколько я не хочу беременеть, поскольку она была того же склада. Эмили относилась к тем людям, которые на вопрос «Любите ли вы детей?» отвечают: «Люблю! Но на расстоянии!». Я сообщила ей новость. Она спросила:

– Ты счастлива?

И тут я поняла, что говорю:

– Никогда не была так счастлива. Ну я и дура, что так долго ждала.

Молчание. Затем всхлип.

– Ты плачешь? – с подозрением спросила я.

– Я так за тебя рада, – сквозь слезы сказала Эмили. – Это отличная новость.


Как-то в субботу во время обычного визита в туалет я увидела это. Вовсе не капельки крови, как рассказывают. А кровавые полосы. Везде.

– Гарв, – позвала я на удивление нормальным голосом. – Гарв! Думаю, нам лучше поехать в больницу.

Когда мы выскочили к машине, я решила, что поведу сама. И настаивала, наверное, мне хотелось контролировать ситуацию. Гарв, который редко выходит из себя, прямо на улице завопил:

– Черт подери, я сам поведу!

Я помню все детали этой поездки. Сверхотчетливо. Все было таким резким и ясным. Ехать нужно было на другой конец города. Люди отправились за покупками, так что по переполненным улицам едва можно было пробраться. Чем больше было людей, тем явственнее ощущала я собственное одиночество в этом мире.

Мы припарковались около отделения «Скорой помощи». Я до сих пор могу рассказать, как выглядела женщина в приемном покое. Она пообещала, что меня осмотрят как можно скорее. Мы с Гарвом сели в оранжевые пластиковые кресла, привинченные к полу, и стали ждать. Молча.

Когда ко мне подошла сестра, Гарв пообещал:

– Все будет хорошо. Но все было плохо.

Это был девятинедельный плод, но ощущение было, словно кто-то умер. Еще было слишком рано для определения пола, но от этого мне было только хуже.

Вместе переживать потерю сложнее. Я могла справиться с собственной болью, но со страданиями Гарва – нет. И мне нужно было кое-что сказать ему, пока муки совести не доконали меня.

– Это все из-за меня. Потому, что я не хотела малыша. И мальчик или девочка, догадались, что их не хотят.

– Но ты же хотела этого ребенка.

– Но не с самого начала.

Ему было нечего возразить. Он знал, что это правда.

Загрузка...