Аттракцион любви

Глава 22

Хотя основное время Даниэля уходило на съемки фильмов, он продолжал подыскивать подходящее место для строительства нового, более крупного кинотеатра, и спустя три года он его нашел. Благодаря успеху своих фильмов ему удалось привлечь инвесторов. Новое здание решили построить на месте старой фабрики в самом центре Лондона. Примеру Даниэля последовали многие антрепренеры, и по всей стране как грибы после дождя стали вырастать кинотеатры, как правило, из перестроенных и переоборудованных для этой цели старых зданий. Строились новые здания, которые использовались и для демонстрации фильмов.

Обычно все сеансы прерывались вынужденными паузами. Пленка на катушках часто рвалась – даже на хороших проекторах, которые были у Даниэля и других деятелей кино его уровня. Зрители с пониманием относились к таким перерывам, однако иногда публика на галерке начинала топать ногами и свистеть, выражая нетерпение, и к ней присоединялся весь зал.

Однажды Лизетт присутствовала на сеансе, на котором случилась слишком длинная пауза, вызванная отнюдь не разрывом пленки. Вместе с Даниэлем они проверяли художественный уровень музыкальных интермедий, которые должны были сопровождать показ фильма. Обычно пианист заполнял эти паузы, исполняя на фортепиано подходящую музыку, но в этот раз он внезапно заболел, и не удалось найти ему замену.

Когда публика начала проявлять первые признаки беспокойства от затянувшейся паузы, Лизетт немедля села на место, пустовавшее у пианино. Публика облегченно вздохнула и моментально успокоилась, когда Лизетт заиграла. В этот момент ожил и экран. У нее было чувство, что она опять вернулась во времена «Волшебного фонаря», но сейчас приходилось очень внимательно следить за экраном, чтобы исполнять подходящую по настроению музыку: трагическую – в драматические моменты и романтическую – для любовных сцен. И все-таки не обошлось без недовольных выкриков и свиста в зале. Дважды пленка обрывалась, Лизетт вынуждена была снова играть под ропот разъяренной публики и даже спеть под собственный аккомпанемент популярную в то время песенку. Шум в зале моментально стих: все с интересом слушали хит сезона, а многие даже стали подпевать ей. После второй песенки в исполнении Лизетт публика в восторге зааплодировала, и потом на экране снова появилось изображение.

– С пением ты хорошо придумала. Это отвлекло внимание зрителей, – сказал Даниэль, когда они после сеанса возвращались домой. – Такой способ вполне можно взять на вооружение – поставить тенора или сопрано у экрана и подобрать нужную музыку. Это может быть прекрасным дополнением к некоторым сценам.

– Да, это интересно. Знаешь, я ведь запела только от страха. Боялась, что от топота и криков в зале обвалится потолок.

– Оригинальная идея с твоей стороны. Публика уже начала беситься, а ты ее моментально успокоила, – улыбнулся Даниэль. – Но даже не будь твоего дивного голоса, зрители все равно бы не ушли, не досмотрев фильм до конца.

Лизетт с любопытством посмотрела на мужа.

– Ты прав. Знаешь, мне кажется, что экран обладает какой-то магией, которая завораживает зрителей.

– А если бы кто-нибудь из публики узнал, кто им поет, тебе бы в перерыве пришлось раздавать автографы на своих открытках.

Даниэль особенно радовался, что открытки с изображением Лизетт в последнее время продавались всюду, и их наряду с фотографиями других знаменитых актрис охотно раскупали театральные поклонницы – члены общества «Гэйети герлз». Даниэль считал, что это хорошая реклама для Лизетт.

В то время как у Даниэля полным ходом шли переговоры с архитектором о строительстве нового здания кинотеатра, Лизетт неважно себя чувствовала, страдая от необъяснимых приступов головной боли и тошноты. Она ничего не сказала Даниэлю, не желая отвлекать его отдел, но постепенно начала подозревать, что беременна. Ей уже исполнилось тридцать семь лет, и природа, может быть, смилостивилась над ней, дав шанс родить ребенка.

Она была без памяти этому рада, но пока решила ничего не говорить Даниэлю – он был в отъезде, а доктор еще не подтвердил ее догадку. Ее больше не мучили страхи, что она не полюбит другого ребенка, как любила Марию-Луизу, и от этого было спокойно на душе. На лице Лизетт постоянно сияла улыбка, а ее сердце было исполнено любви к этому еще не родившемуся существу. Она уже начала присматривать одежду для новорожденных и детские коляски, которые видела в витринах магазинов.

Незадолго до возвращения Даниэля она посетила своего доктора Сару Помфре. Лизетт знала ее и раньше, очень ей симпатизировала. Она была прекрасным специалистом, недавно открыла собственную практику недалеко от дома Шоу, но сразу же столкнулась с неожиданной проблемой. Дело в том, что пациенты-мужчины, зайдя в кабинет, сразу же выскакивали оттуда, как ошпаренные, увидев там врача-женщину. Лизетт объясняла это тем, что они отождествляли женщин-врачей с суфражистками, к которым испытывали враждебность и недоверие.

Доктор Помфре тщательно обследовала свою пациентку и, когда Лизетт одевалась, начала писать медицинское заключение. С сияющим лицом Лизетт села напротив врача, но к ее удивлению, доктор Помфре не ответила на ее улыбку. Вместо этого она только покачала головой.

– Вы совершенно здоровы, миссис Шоу. Однако я должна разочаровать вас: вы не беременны.

Лизетт с недоверием посмотрела на нее.

– Но все признаки… – начала она.

– Вам только тридцать семь лет, но перестройка женского организма может начаться и в этом возрасте.

Лизетт вышла из кабинета врача в полном отчаянии и недоумении: неужели судьба сыграла с ней жестокую шутку, вселив пустые надежды? Казалось, она с небес счастья опустилась в бездну отчаяния. Шли дни, и ее депрессия только усиливалась. Лизетт охватила невыносимая печаль. Она чувствовала себя совершенно опустошенной.

Когда Даниэль вернулся домой, она все рассказала ему. Ее состояние внушало большую тревогу. Лизетт часто плакала, потеряла ко всему интерес. Некоторое время он ждал, когда она придет в себя, потом попытался предложить ей приступить к работе над новой ролью, надеясь пробудить ее интерес к жизни, но Лизетт отрицательно покачала головой.

– Я не могу даже думать об этом, – сказала она и снова расплакалась.

Даниэль обнял Лизетт, пытаясь ее успокоить.

– Тебе ничего не надо делать, если ты не готова к этому, – сказал он.

Он был не на шутку встревожен состоянием жены. Лекарство против депрессии, которое прописала ей доктор Помфре, не оказывало на Лизетт заметного действия: ее глаза всегда были полны невыразимой печали. Даниэль полагал, что она страдает о потерянных детях – Марии-Луизе, которую у нее отобрали, и о ребенке, которого она потеряла в результате выкидыша. Однако сейчас Лизетт не желала делиться с мужем своими чувствами.

Однажды за завтраком, когда Даниэль просматривал почту, она неожиданно заявила, что едет в Лион.

– Мне надо уехать, Даниэль. Я еду в Лион. Мне как никогда раньше необходимо быть там.

Удивленный холодными нотками в ее голосе, он озабоченно посмотрел на нее.

– Я и сам думал, что смена обстановки и климата пойдут тебе на пользу, – сказал он. – Ты до сих пор не проявила интерес ни к чему, что я тебе предлагал. Сейчас, когда ты готова что-то изменить в жизни, я еду с тобой. Только дай мне пару дней уладить свои дела.

Лизетт смотрела на него отсутствующим взглядом, словно не узнавая.

– Нет, Даниэль. Ты слишком занят. Тебе надо быть здесь, следить за строительством театра, работать над новым фильмом. А ко мне ты всегда можешь приехать, когда будет возможность.

Даниэль сдался. Время было действительно самым неподходящим, чтобы прервать работу над новой картиной.

– Хорошо. Я приеду при первой же возможности. И через три-четыре недели тебе обязательно полегчает. Вот тогда я и заберу тебя.

– Да, так будет лучше, – согласилась Лизетт. – Но это может продлиться и дольше. Прости, но мне больше всего на свете хочется вернуться в родное гнездо.

Когда наступил момент отправлять багаж, Даниэль с ужасом увидел в прихожей три огромных сундука и несколько чемоданов.

– Кажется, ты собралась переезжать, – полушутя заметил он, но в его шутке звучала искренняя тревога.

– Я же сказала, что не знаю, насколько там задержусь, – уклончиво ответила она.

Про себя Даниэль решил, что в любой момент он может забрать ее из Лиона.

Солнечным апрельским днем на вокзале Виктория Стейшн Даниэль обнял и крепко поцеловал жену в губы.

Она не ответила на его поцелуй, будто мысленно была уже далеко – в своем лионском доме. Когда поезд тронулся, она даже не помахала ему рукой, а Даниэль еще долго стоял на перроне, пока поезд не исчез из вида. Казалось, будто она вычеркнула его из своей жизни. Глубоко потрясенный, Даниэль вернулся к стоянке автомобиля. На следующее утро, приехав в Белькур, Лизетт с коробкой семян, собранных прошлой осенью в ее лондонской оранжерее, отправилась в сад, чтобы посадить их. Она и сама была подобна растению, которое пытается вновь прижиться на родной почве. Она всегда любила люпины за их многоцветье – от розового до темно-синего и фиолетового, несмотря на пренебрежительное отношение к ним своего английского садовника. Лизетт объясняла это тем, что люпины обычно сажали у небогатых деревенских домов, поэтому они не пользовались популярностью у садовников, которых интересовали более изысканные растения.

В детстве у Лизетт в Белькуре была своя небольшая клумба, где она под руководством бабушки выращивала анютины глазки и другие мелкие пестрые цветы. Эта клумба была миниатюрным садом для ее кукол. Вооружившись лопатой, лейкой и циновкой, на которую можно было встать коленями во время посадки цветов, она выбрала самое солнечное место и горстями набросала туда люпиновых семян, предвкушая, как они будут цвести на будущий год. Лизетт подсознательно чувствовала, что весной, когда расцветут ее любимые люпины и другие цветы, она будет еще в Лионе.

Справившись со своей задачей, она заметила сорняки, выросшие после прошлого визита лионского садовника. Быстро выполола их и оглядела всю клумбу, не осталось ли на ней еще сорняков.

Лизетт, разумеется, имела общие представления о цветах, она часто обсуждала эту тему со своим лондонским садовником, как, впрочем, и с его французским коллегой, но постоянная занятость не оставляла ей времени заниматься садом самой. Сейчас ситуация изменилась.

Когда садовник пришел в следующий раз, он был неприятно удивлен, что место в саду, которое он наметил для других растений, уже занято люпинами.

– Если люпины приживутся, – сказал он, – они расползутся по всему саду, мадам, и избавиться от них будет дьявольски трудно.

– Хорошо-хорошо, мы подумаем, что с ними делать, когда они зацветут на будущий год, – примирительно сказала она.

Каждый день Лизетт что-то делала в саду. С наступлением июня она ежедневно обрывала отцветшие цветки с розовых кустов. Вечером с лейкой в руках проверяла, не высохла ли земля после жаркого дня, и с детской радостью представляла лицо садовника при виде клумб, очищенных от сорняков. Он частенько жаловался прислуге, что мадам оставляет ему возможность только косить лужайку.

Работа в саду оказывала на Лизетт благотворное действие – во всех отношениях. Когда она копала, сажала, поливала или стригла растения, то забывала обо всем на свете, испытывая что-то вроде эйфории. Она словно отключалась от всего, что раньше бередило ее душу. Через некоторое время даже начала общаться с людьми, но только с самыми близкими и старыми друзьями. Мадам Люмьер с облегчением отмечала, что у Лизетт уже нет того жуткого погасшего взгляда, которым она смотрела на мир после приезда в Лион.

Лизетт не сразу возобновила свою литературную работу. Она бралась за перо только раз в неделю, когда надо было написать очередное дежурное письмо Даниэлю. Он уже давно перестал спрашивать ее о возвращении домой. Обходя эту тему, она лишь писала, что еще не готова к отъезду.

Лизетт тревожило теперешнее положение во Франции, над которой нависла угроза войны. Она жадно прочитывала все газеты. Слухи о войне бередили общество. Кайзера в прессе изображали в виде монстра и людоеда, грозящего Европе войной. Ни для кого не было секретом, что германская армия в последнее время выросла до гигантских размеров. В Лионе, как и во всей Франции, была объявлена тотальная мобилизация резервистов. Проходя по улице, Лизетт видела марширующих людей в военной форме, среди которых было много совсем еще молодых людей, почти мальчиков.

Лизетт пока не думала возвращаться в Англию, словно корни, которыми она глубоко вросла во французскую землю, крепко держали ее здесь. Она понимала, что очень огорчила Даниэля, не приехав на открытие его нового большого кинотеатра, но верила, что все прошло хорошо. Старый лионский дом стал для нее пристанищем, с которым она не могла расстаться. Прошел еще месяц, а от Даниэля не было ни одного письма.

Однажды утром почтальон принес письмо от Джоанны, которое совершенно ошеломило Лизетт и полностью нарушило ее душевный покой. Она не была готова к тому, что ей пришлось прочесть. Джоанна писала: «Тебе необходимо как можно скорее вернуться домой. В последнее время Даниэля постоянно видят в обществе привлекательной женщины примерно его возраста. Говорят, она даже поселилась в его доме! И кто посмеет его упрекнуть, когда ты месяцами не появляешься дома и не подаешь никаких признаков, что хочешь вернуться к мужу? Неужели между вами все кончено? Если нет, тогда не медли ни одной минуты, Лизетт! Если ты еще любишь его, немедленно возвращайся в Англию, пока не поздно!»

Письмо выпало из рук. Лизетт была оглушена известием. Джоанна никогда бы не написала такое письмо, если бы не знала, что у Даниэля появилась другая женщина. Лизетт и раньше спрашивала себя, не изменяет ли ей Даниэль – при всей его любви к ней – во время своих многочисленных разъездов? И всегда отметала такие мысли, совершенно уверенная в нем, хотя прекрасно понимала, что многие хорошенькие актрисы любой ценой стремились сниматься в его фильмах. Она не могла не признать, что Даниэль с годами стал еще мужественнее и привлекательнее. И вот теперь нашлась опытная интересная женщина, которая сумела проникнуть в его жизнь. А может быть, и в его сердце?

Услышав тяжелый страдальческий вздох, Лизетт вдруг догадалась, что он вырвался из ее груди. Она вспомнила, что Джоанна когда-то давно советовала ей не привыкать, не «прирастать» к лионскому дому, чтобы он не стал для нее важнее всего на свете. Тогда Лизетт посмеялась над словами подруги, не прислушалась к ее доброму совету, как это было и в случае с Филиппом. И вот теперь на карту поставлен ее брак с Даниэлем. Нет! Этого нельзя допустить! Она готова продать дом! Это ее прошлое. А ее настоящее и будущее связаны только с Даниэлем! Если она сумеет спасти его!

Ни минуты не медля, Лизетт вскочила со стула и позвонила в колокольчик. Служанка явилась тотчас же.

– Я возвращаюсь в Англию! Сегодня же! Сейчас!

– Что прикажете упаковать, мадам?

– Ничего. Приготовьте только мое дорожное платье из серого шелка!

Неужели это случилось только сегодня утром? Казалось, прошла целая вечность, и она уже опоздала. Та женщина, возможно, уже заняла ее место, она сама освободила его – своим долгим отсутствием. Такие мысли бродили в ее голове, когда, сев на экспресс из Лиона в Париж и сделав пересадку до Кале, Лизетт пересекла Ла-Манш.

Взяв от вокзала такси, она направилась в сторону дома. В Лондоне уже сгустились сумерки, на улицах зажгли фонари. Впереди ее ждало тяжелое испытание. Сможет ли она спасти свой брак от той, которая так неожиданно вторглась в ее жизнь? В последнее время Лизетт даже не думала, как сильно любит Даниэля. Теперь она почувствовала, что так же неистово, как в юные годы. Письмо Джоанны заставило ее вернуться к действительности, вселив в нее решимость, во что бы то ни стало вытеснить эту женщину из его жизни, исправить свою ошибку. Только бы не опоздать! Сжав кулаки, Лизетт нетерпеливо хлопала себя по коленям, когда машина застревала в уличной толчее.

Наконец она подъехала к дому. Почти во всех окнах горел свет. Выйдя из машины, окинула взглядом весь дом. Как она могла так надолго оставить Даниэля одного! Казалось, она, наконец, очнулась от долгого сна, а теперь ей предстояло пережить наяву этот кошмар. Толкнув кованую железную решетку ворот, Лизетт прошла по дорожке, ведущей ко входу в дом, и позвонила, хотя у нее в кармане лежал ключ. Но вот так нагрянуть, свалиться как снег на голову – нет, она не могла себе этого позволить! Она не хотела смущать Даниэля и эту неизвестную женщину своим неожиданным появлением – это было бы неприятно для всех. Чего бы это ни стоило, нужно сохранить лицо и достоинство. Дверь открыл незнакомый слуга.

– Мистер Шоу дома? – спросила Лизетт.

– Да, мадам. Как прикажете доложить?

– Я миссис Шоу, – сказала она и, не обращая внимания на его удивленный взгляд, вошла в дом. – Вы здесь недавно? А что случилось с Ричардсоном?

– Он уволился, мадам. Мое имя Дженкинс. Мне доложить о вашем приходе?

– Да, Дженкинс. А где сейчас находится мистер Шоу? Лизетт сняла перчатки и шляпу, давая понять, что она здесь хозяйка.

– Он в гостиной вместе с гостьей.

Лизетт напряглась.

– Это та леди, которая сейчас живет в нашем доме?

– Да, мадам.

Оглядев себя в зеркале, она машинально поправила прическу, немного сбившуюся под шляпой. Да, все выглядело так, как описала Джоанна: Даниэль привел в дом любовницу. Но сначала она должна убедиться во всем сама. Только застав их вдвоем, она сможет выдворить ее из дома, а потом надо думать, как снова утвердиться в своих правах. Лизетт не представляла себе, что сердце Даниэля не дрогнет, когда он увидит ее! Ведь он ее так любил! А если все, что было между ними, рухнуло, что же, пусть тогда ее сердце разорвется на куски! Но сначала… Нет, она будет бороться за свое счастье – ведь на карту поставлено ее будущее.

Лакей проводил ее в гостиную и открыл перед ней дверь.

Ее взору открылась следующая картина. В кресле напротив Даниэля спиной к ней сидела женщина в малиновом бархатном платье. За низким ломберным столиком они с Даниэлем играли в шахматы. Когда лакей объявил о появлении Лизетт, хозяин и гостья одновременно подняли головы. Женщина, повернувшись в ее сторону, побледнела. Даниэль мгновенно вскочил с кресла и, сияя от радости, бросился навстречу жене.

– Дорогая! Ты вернулась! Почему ты не известила меня? Я бы тебя встретил!

Схватив Лизетт в объятия, он подвел ее к гостье, которая тоже поднялась из кресла и направилась к ней.

– Лизетт, посмотри, кто к нам пожаловал!

От удивления у Лизетт перехватило дыхание. Это была Жозефина де Венсан, с которой они много лет назад расстались в монастыре. Вспомнив, как жестоко ее обманула эта женщина, которую она считала своим другом, Лизетт впала в бешенство. Если бы Жозефина обрадовалась ей, Лизетт не пришла бы в такую ярость. Однако на лице Жозефины не было и намека на радость. Напротив, оно выражало лишь чувство вины и полной растерянности.

Лизетт сделала глубокий вдох.

– Вот уж кого я не ожидала здесь увидеть! – сухо проговорила она, высвобождаясь из рук Даниэля.

– Я понимаю ваше удивление, – дрожащим голосом ответила Жозефина, держась за стул, словно нуждаясь в поддержке. – Я собиралась приехать к вам в Лион и рассказать все, что вам следует знать, однако вы приехали сами.

– Как вы нашли Даниэля? – хриплым голосом спросила Лизетт.

– Я видела вас на экране и тотчас же узнала. Тогда я постаралась найти адрес фирмы Шоу и приехала в Англию, где и разыскала Даниэля. Я здесь уже три недели. Даниэль любезно предложил мне остаться в этом доме, и я с благодарностью приняла его предложение. Нам так о многом надо поговорить, Лизетт. Не знаю, правда, как это отразится на нашей дружбе.

– В моем понимании дружба означает доверие и желание поддерживать связь друг с другом, но вы бросили монахинь на произвол судьбы, не оставив о себе никаких сведений, и обманули меня.

– Как я могла поддерживать с ними связь, когда любое напоминание о монастыре вызывало во мне угрызения совести по поводу самой страшной ошибки, которую я совершила в жизни? Я пыталась забыть и исправить ее, насколько это было в моих силах.

Лизетт опустилась в стоящее рядом кресло.

– Не понимаю, о чем вы сейчас говорите, – сказала она, снова приходя в ярость. – Вас всегда считали благодетельницей и покровительницей монастыря, к вам относились с таким почтением.

– Но никто не догадывался, как горько я сожалела, что оказалась пособницей в деле удочерения вашей девочки.

Лизетт побледнела и молча сидела, глядя в одну точку.

– Вы причастны к тому, что меня лишили дочери? – в ужасе прошептала Лизетт.

Жозефина в замешательстве взглянула на нее.

– Так вот что вы имели в виду под обманом? А я думала, что вы знали, как все произошло.

Лизетт, наконец, осознала, что речь шла о дочери, а не об измене Даниэля.

– Что вы еще намерены сообщить мне? – сурово спросила Лизетт.

Жозефина стиснула руки и, нервно подергивая пальцами, приготовилась к рассказу.

– Я должна сделать страшное признание. Я знала ту супружескую пару, которая удочерила вашу девочку. Их звали Арно и Роз Дюбуа. Это были мои близкие друзья. – Она сделала паузу. – Вы будете ненавидеть меня до конца жизни, но это я рекомендовала им удочерить Марию-Луизу, зная, как они мечтали о ребенке. В то время им было под пятьдесят лет, они не могли иметь собственных детей.

– Как вы могли так жестоко поступить со мной? – в отчаянии вскрикнула Лизетт.

– Я была в полном неведении, – поклялась Жозефина де Венсан и в подтверждение своих слов подняла вверх руки. – Однажды аббатиса сообщила мне, что в монастыре родилась девочка, которая подлежит удочерению, и я сразу же подумала о своих друзьях. Я знала, девочка будет воспитываться в хорошей семье, где ее будут любить.

Она прервала рассказ, глядя на каменное лицо Лизетт, стараясь встретить понимание с ее стороны.

– Когда вы оправились после родов и окончательно выздоровели, я узнала, что вы вовсе не собирались расставаться с дочкой, но было слишком поздно. Аббатиса уже передала ребенка приемным родителям, и мои друзья отплыли на пароходе в Америку, где Арно получил дипломатический пост в посольстве Франции в Вашингтоне. Там у них началась новая жизнь вместе с Марией-Луизой.

– Вы что-нибудь слышали о ней? – спросила Лизетт голосом, полным мольбы, почти не понимая, что ей говорит Жозефина.

– Да, ведь я тоже уехала в Америку, несколько лет жила в Нью-Йорке, где вышла замуж и вскоре опять овдовела. Я довольно часто бывала в доме Арно и Роз и видела, как подрастает Мария-Луиза, постепенно превращаясь в очаровательную девушку, очень похожую на вас, Лизетт. К сожалению, несколько лет назад Арно скончался, а когда тяжело заболела и Роз, я приехала к ней, чтобы помочь с воспитанием девочки. После смерти Роз Мария-Луиза нашла документы, в которых были указаны имена ее настоящих родителей.

– И как она восприняла это известие? – еле слышно спросила Лизетт и, боясь услышать ответ, закрыла глаза, схватив за руку Даниэля.

– Сначала злилась, что ей ничего не сказали об удочерении, – ответила Жозефина, – но потом, когда я рассказала ей, что невольно причастна к этому делу, начала расспрашивать меня о своих настоящих родителях. Она хотела знать все о вас обоих, и я рассказала ей всю историю.

В глазах Лизетт впервые мелькнул проблеск надежды.

– Вам известно, где она сейчас? – спросила она, затаив дыхание.

– Да, известно.

– Вы думаете, она позволит мне написать ей?

Жозефина многозначительно посмотрела на Даниэля и предоставила ему ответить вместо себя.

– Писать не придется, – сказал он, с трудом скрывая радость. – Она здесь. В нашем доме. В библиотеке. Если бы ты не вернулась сама, мы с Марией-Луизой приехали бы к тебе в Лион на следующей неделе.

Лизетт схватилась за голову, оглушенная тем, что услышала за последние несколько минут. Потом, вдруг все осознав, резко поднялась.

– Идем со мной, Даниэль, – попросила она.

– А ты не хочешь сначала увидеться с ней наедине, как это сделал я по совету Жозефины?

Лизетт покачала головой.

– Нет, мы одна семья. Вот так мы и встретимся – все вместе.

Подойдя к библиотеке, Даниэль повернул ручку двери и, открыв ее, пропустил Лизетт вперед. Их дочь уютно устроилась в кресле, на ковре валялись ее домашние тапочки. Темные кудряшки свисали над книгой, которую она держала в руках.

– Мария-Луиза, – тихо позвала Лизетт.

Девочка быстро подняла голову. На Лизетт смотрела очаровательная девятнадцатилетняя девушка с ослепительно голубыми глазами, выразительными тонкими чертами лица и решительным подбородком, унаследованным от отца. Не отрывая взгляда от Лизетт, она, отложив книгу, поднялась с кресла. Они с Лизетт были одного роста. Обе стояли как завороженные, и только в долгом взгляде, которым они смотрели друг на друга, можно было прочесть то, что нельзя выразить никакими словами. Первой заговорила Мария-Луиза.

– Мама Лизетт, – взволнованно прошептала она.

Лизетт кивнула, не находя слов для выражения своего счастья. Казалось, при виде дочери ее сердце вновь охватила любовь, заполнив брешь, которая много лет зияла в ее душе. Затем они одновременно кинулись друг к другу и, сияя от счастья, обнялись. По щекам Лизетт и Марии-Луизы текли слезы счастья. Началась их новая жизнь.

Даниэль вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Из разговоров с дочерью он уже знал, что Мария-Луиза хочет остаться с ними. Несмотря на свою привязанность к покойным приемным родителям, она быстро нашла общий язык с ним и Лизетт.

На следующий день Жозефина покинула их дом и навсегда уехала во Францию. Лизетт простила ее.

Даниэль радовался, что, отправляясь на военные сборы, он оставлял Лизетт не одну. В любой момент могла разразиться война, и он должен был по первому требованию явиться в министерство обороны, чтобы в качестве военного корреспондента отправиться на поля сражений. Ему также было поручено скомплектовать съемочную группу, которой предстояло вести кинохронику событий из разных точек, где бушевала война. Первой кандидатурой был бы, разумеется, Джим, но несколько лет назад он сломал ногу и не годился к этой службе. Уходя на фронт, Даниэль оставлял студию на Лизетт, а Джим был ее правой рукой.

Даниэль надеялся, что иногда его будут отпускать с фронта домой, и он сможет проследить за делами на студии, хотя не сомневался, что Лизетт вполне способна справиться со всеми трудностями. В военное время людям как никогда нужна отдушина, и, чтобы поднять дух армии и – не в меньшей степени – гражданского населения, Даниэлю надо было работать в тяжелейших условиях.

Прошло совсем немного времени после воссоединения семьи Шоу, когда пришло сообщение: выстрелом фанатика в далеком Сараево убит австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд. Это убийство стало искрой, повергшей всю Европу во вспыхнувший пожар войны. На улицах развевались флаги, гремели военные оркестры, в отряды набирали новобранцев, невзирая на возраст – даже совсем юных мальчишек, матери которых думали, что их сыновья сидят в школе на уроках. Лизетт получила письмо от Мориса, он сообщал, что его зачислили во Французский летный полк, и она молилась за брата.

Даниэль набрал команду операторов, которым предстояло пройти военную подготовку, как и всем остальным новобранцам. Ему присвоили чин капитана.

В эти тревожные месяцы Лизетт и Мария-Луиза очень сблизились. Девушка была счастлива, что ее настоящие родители такие молодые и современные люди, с живым восприятием жизни, ведь приемные мать и отец были довольно старомодными и во многих отношениях консервативными. С Лизетт и Даниэлем она могла говорить обо всем, высказывать даже самые смелые и экстравагантные мысли, чего была лишена прежде.

– А я не могла бы сняться в фильме Шоу? – спросила она однажды за ужином, вопросительно глядя на Даниэля. – Пусть даже в массовке, где-нибудь на заднем плане.

Даниэль расплылся в улыбке.

– Не думаю, что какому-нибудь режиссеру придет в голову снимать тебя на заднем плане.

Это был его последний вечер перед отъездом на фронт во Францию, и он ни в чем не мог отказать дочери.

– Сейчас всем заведует Лизетт. Если она разрешит тебе сниматься, я не буду возражать.

Лизетт одобрительно кивнула.

– Актриса нового поколения Шоу. Мне нравится идея!

– Значит, мое сценическое имя будет Мария-Луиза Шоу?!

Она видела, насколько ее слова тронули сердце Даниэля. Мария-Луиза страшно волновалась за отца, которого только что обрела. Что ему придется пережить в этой ужасной войне? Ей казалось, что даже за это короткое время она достаточно хорошо его узнала, чтобы понять: он со своей камерой всегда будет на самых опасных участках фронта.

– Скорее возвращайся к нам, папа Даниэль! – с юношеской страстностью воскликнула Мария-Луиза, пытаясь скрыть боль расставания с недавно обретенным отцом. – Без тебя я никогда не стану настоящей звездой экрана!

Даниэль улыбнулся.

– Постарайся стать такой же хорошей актрисой, как твоя мать! Она может многому научить тебя. Она даст тебе больше, чем я.

Последнее, что врезалось в память Даниэля, фигура Лизетт в позе героини – с вытянутыми вперед руками – приветствовала его как героя из фильма. Это было ее личным посланием мужу.